Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

Аномальное   

Здоровье

Рейки  

Астрал  

Йога

Религия  

Астрология

Магия

Русь  

Аюрведа  

Масоны

Секс

Бизнес 

НЛП

Сознание

Боевое  

Он и она

Таро  

Вегетарианство  

Ошо

Успех

Восток  

Парапсихология

Философия

Гипноз  

Психология  

Эзотерика  

ДЭИР

Развитие

900 рецептов бизнеса

Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

скачать

Выдержки из произведения

Клюев Евгений Васильевич - Между двух стульев

            Лирическое выступление

            Интересно ли вам, что подают на "пиру воображенья"? Странные блюда подают там — например, "бренди, смешанный с соевым соусом", "скорпионов с томатной подливой", "живых кроликов", "пирог, начиненный невезучим стариком из Перу"... Не слишком аппетитно, правда? Всем этим угощал созванных на "пир воображенья" гостей один из основоположников так называемой литературы абсурда — Эдвард Лир. В середине прошлого века он издал в Англии "Книгу Абсурда" ("Book of Nonsense"), переведенную с тех пор едва ли не на все языки мира. Сегодня это "меню Эдварда Лира" известно почти каждому — и, как ни удивительно, желающих отведать кулинарные шалости эксцентричного британца находится все больше и больше. В чем же секрет этой, теперь уже очень знаменитой, кухни? Не в том ли, что любое из предлагаемых ею блюд совершенно несъедобно? Несъедобно, а... едят!

            Вот вам Старец, который привык только кроликов кушать — живых: как-то, съев двадцать штук, стал он зелен, как лук, — и от старых привычек отвык.

            Это я в подтверждение к сказанному... Чтобы вы не думали, будто я лгу.

            Надо быть очень осторожными, когда вас приглашают на "пир воображенья". В этом случае от хозяев дома можно ожидать всякого. Легко, например, вместе с ними очутиться в чайнике:

            Вот вам Старец, по чистой случайности с детских лет оказавшийся в чайнике: он толстел с двух сторон, но не мог выйти вон - так и прожил всю жизнь в этом чайнике.

            ...И упаси нас боже от расспросов — как, зачем, почему! Вразумительных ответов на них мы все равно не получим, если вообще получим какие-нибудь ответы:

            Вот вам Старец из города Дил; он гулять лишь на пятках ходил — спросишь: "В чем тут секрет?", он — ни слова в ответ, скрытный Старец из города Дил.

            Все это — Эдвард Лир: старцы и старухи (а также малолетние и молодые леди и джентльмены), совершающие дикие и чудовищные поступки, — его герои. Жизнь их подчиняется законам, для нас не приемлемым, а мир, в котором они пребывают, даже не воспринимается нами как реальный. В крайнем случае мы оцениваем его как "другую реальность", имеющую мало общего с нашей. А "другая реальность" ужасно неудобна: все, что мы знаем, оказывается здесь бесполезным, а того, что могло бы принести пользу, мы, как выясняется, не знаем. В положении между двумя этими реальностями мы чувствуем себя севшими между двух стульев: английское выражение "to fall between two stools" (сесть между двух стульев) очень точно характеризует наше состояние. Мы обескуражены и растеряны, не понимаем, как вести себя, тщетно пытаемся сориентироваться и, наконец, в недоумении разводим руками или просто обижаемся: да нам просто морочат голову, сбивают нас с толку! И, рассерженные, одураченные, мы предпочитаем "пиру воображенья" спасительное лоно жизненного опыта и здравого смысла — а там уж, можете быть уверены, нам ничто не грозит. Здравый Смысл — деловитый и трезвый хозяин. В гости к нему не приходят ни в два часа ночи, ни в семь часов утра — приходят либо к обеду, либо к ужину. Не надевают канареечные шорты, полосатые гетры или купальник — надевают строгое платье или костюм-тройку. В гости к Здравому Смыслу не приносят попугая на плече или жабу на ладони — приносят букет цветов и торт. В гостях у Здравого Смысла не валяются на полу и не повисают на люстре — там чинно сидят за столом или отдыхают в креслах. Не молчат как рыбы, не кричат "полундра!", не лают и не крякают, а ведут подобающие беседы. В гостях у Здравого Смысла не едят глину с битым стеклом или воздушные шарики — едят салат оливье и мясо в белом соусе. Там не запускают в дам тапочками или цветочными горшками, а говорят им любезные слова. Из гостей от Здравого Смысла не выходят на руках и не выкатываются кубарем — в этом смысле все тоже происходит как положено. Оттуда не выносят платяной шкаф или жареную курицу за пазухой, а выносят приятное впечатление. Не кажется ли вам, что все это как-то успокаивает и делает визит к Здравому Смыслу не только совершенно безопасным, но и заманчивым? Так что если у вас есть одновременно два приглашения — на "пир воображенья" и в гости к Здравому Смыслу, я советую вам самым обстоятельным образом обдумать свой выбор: все-таки мало кому приятно постоянно держать ухо востро! Однако если случилось, что ухо ваше само по себе востро и с этим уж ничего не поделаешь, — милости прошу за мной, на "пир воображенья": я обещаю не давать вам покоя, отдыха и умиротворения, я обещаю обманывать вас на каждом шагу, я обещаю так заморочить вам голову, что самые обыденные вещи станут загадочными и в конце концов непонятными, я обещаю завести вас во все тупики, которые встретятся по дороге, и, наконец, я обещаю вам крушение всех надежд и иллюзий, а также полное попрание Жизненного Опыта и Здравого Смысла. Рискнем? Рискнем — однако начнем не слишком резко, с пирога с тмином. Пирог с тмином — теперь большая редкость: мало кто умеет приготовить настоящий пирог с тмином. Немногие из вас, наверное, его пробовали — и вот этот молодой человек, но, может быть, чрезмерно серьезный (зовут его не то Петр, не то Павел — я точно не знаю и предлагаю во избежание недоразумений называть его Петропавел), не случайно переспрашивает: — Простите, пирог — с миной?

            Глава 1. Пирог с миной

            Выражение "Пирог с миной" — не совсем понятное выражение. Оно может означать пирог с недовольным лицом — этакой капризной миной — и пирог, начиненный взрывным снарядом. Первое неприятно, второе просто опасно. Пока Петропавел размышлял об этом, внесли пирог. С лицом у пирога все было нормально: открытое румяное лицо, хоть и не слишком запоминающееся. Зато вот середина пирога подозрительно выпячивалась — и, когда над ней занесли довольно большой нож, Петропавел счел своим долгом напомнить: — Осторожно, там мина! Однако, несмотря на предупреждение, нож был безрассудно вонзен в самую середину. Стоит ли удивляться, если тут же раздался очень впечатляющий взрыв и комната, где все это происходило, наполнилась сизым дымом? Дым рассеивался долго, но рассеялся весь — и Петропавел успел увидеть, как через комнату пронесся на коне всадник, причем Петропавлу показалось, что у всадника этого больше чем одна голова. Сколько именно голов у него, определить было трудно: здесь Петропавел мог и ошибиться, но готов был подтвердить под присягой, по крайней мере, то, что какое-то недоразумение в верхней части тела у всадника имелось. Это производило нехорошее сильное впечатление. Петропавел ринулся было вслед, но поймал себя на мысли, что это глупо — кидаться вдогонку за всадником, не имея коня, и вернулся на прежнее место, которое оказалось занятым. На этом месте ярко одетая девушка обнимала и целовала человека, годившегося ей в отцы, деды и прадеды, одновременно рассказывая ему о том, как сильно она его любит, и о том, что это у нее впервые в жизни. Петропавел очень смутился, застав такой нежный и ответственный момент отношений двух незнакомых людей. Он сделал шаг назад и попытался даже произнести какие-нибудь извинения, но не успел, потому что ярко одетая девушка внезапно перестала обнимать и целовать возлюбленного и, прыжком переместившись к Петропавлу, принялась обнимать и целовать его. Объятия и поцелуи перемежались со словами: — О любовь моя, я так долго ждала тебя! Я полюбила тебя сразу — сильно и страстно: это у меня впервые в жизни! Все произошло так быстро, что Петропавел даже не успел опознать секунду назад уже слышанный им текст: перед его глазами моталась красная роза — голова пошла кругом и, кажется, начала побаливать. В мгновение ока зацелованный весь, он почувствовал сильную слабость и с трудом выдохнул: — Разве мы знакомы? — Мы созданы друг для друга! — горячо воскликнула девушка и сопроводила восклицание объятием, похожим на членовредительство. Петропавел ойкнул, а мучительница продолжала: — Хочешь взять мою жизнь — так на же, бери ее, она твоя! Для чего она мне теперь, когда я встретила тебя, о моя жизнь! Петропавлу не требовалась предложенная ему жизнь, тем более что его собственная, кажется, была в опасности, но он ничего не ответил, сомлев от очередного объятия и окончательно утратив способность соображать. Когда на время угасшее сознание вернулось, тем, о ком сразу вспомнил Петропавел, был человек, годившийся девушке в отцы, деды и прадеды. Все еще осыпаемый поцелуями, Петропавел уцепился за первую попавшуюся мысль о нем — мысль была такая: "Сейчас он зарежет меня". Сосредоточиться даже на этой простой мысли оказалось невозможно: роза продолжала мотаться перед глазами и сбивала с толку. Впрочем, Петропавел исхитрился-таки искоса взглянуть на прежнего возлюбленного девушки, которого ожидал увидеть с ножом в руке. Однако тот блаженно улыбался и с удовольствием крестился, глядя на них. Похоже, он был страшно рад избавлению. "Меня не зарежут", — с грустью понял Петропавел: значит, рассчитывать на постороннюю помощь не приходилось. Надо было самому позаботиться о себе. Но не тут-то было: руки и ноги отказывались служить ему. Единственное, что удалось, — это избавиться от розы: Петропавел изловчился и вырвал ее из замысловатой прически мучительницы. Отбросив цветок подальше, он покорился судьбе и беспокойно ожидал смерти. О пощаде, видимо, не могло быть и речи. За короткое время Петропавла истрепали всего — и он почти не услышал спасительных слов, внезапно произнесенных девушкой. — Не люблю тебя больше! — воскликнула она и с воплем "О любовь моя!" устремилась в сторону. Перед глазами Петропавла на мгновение мелькнули уже знакомый ему всадник и вспрыгнувшая в занятое седло красавица. "Я так долго ждала тебя! Я полюбила тебя сразу — сильно и стра..." — донеслось до него издалека. Петропавел вздрогнул и забился в тревожном и кошмарном сне. Сон отличался от яви только невообразимым количеством роз, украшавших волосы незнакомки, — и Петропавел все вырывал и вырывал их из замысловатой прически... — Не спи, свихнешься, — услышал он сквозь ужас сна голос человека и почувствовал, как что-то упало на лицо. Петропавел усилием воли прекратил сновидение с розами. — Кто это был? — спросил он. Перед ним сидел прежний возлюбленный девушки и ел рыбу. — Это? — человек беспечно бросил в Петропавла еще одну рыбью кость. — Это Шармен была. Испанка, знаете ли... У любви, как у пташки, крылья, и все такое прочее... Рыбы хотите? Петропавел отрицательно помотал головой: — А чего она такая... эта Шармен? Налетела, как буря... — Полюбила, — развел руками человек, — что ж тут поделаешь? Со всяким бывает. — Он вытер рот краем плаща и отчитался: — Рыбы больше нет. Осталось куста четыре в кусках. — А Вы кто? — спросил Петропавел, не вполне понимая слова незнакомца и подозрительно его разглядывая. Тот был одет исключительно старомодно: широкополая шляпа, плащ до земли, под плащом — жабо со всеми делами, потом ботфорты, шпоры... — Бон Жуан, — отрекомендовались в ответ. — Дон Жуан? — переспросил Петропавел. — Бон! Бон Жуан, я ведь ясно сказал. Дон Жуан — он противный очень, бабник и так далее. Я про него такое знаю: шестой, хоть пятый! — Как это — шестой, хоть пятый? — Хоть стой, хоть падай, говорю. — И Бон Жуан заметил: — У Вас со слухом что-то... А я, чтоб вы знали, — хороший, отличный я просто. — Очень приятно, — пришлось соврать Петропавлу. — Теперь Вы о себе говорите, хороший Вы или нет! — приказал Бон Жуан. — Да как сказать... — засмущался Петропавел. — Скажите, как есть, — посоветовал Бон Жуан, — я все пойму и прощу. Я же Вас не знаю, поэтому Вас для меня пока нет. Стало быть, можно предполагать о Вас что угодно. Например, что Вы дрянь. — Благодарю Вас, — поклонился Петропавел. — Не стоит благодарности: предполагать действительно очень легко. Попробуйте предположить, например, что нынешний король Франции лыс. Петропавел попробовал и признался: — Не могу... Во Франции сейчас вообще нету короля. — Тем более! — горячо подхватил Бон Жуан. — Если его нет, как раз и допустимо предположить о нем все, что хочешь! Эта ситуация сильно напоминает хотя бы следующую: если у Вас нет денег, можно смело предполагать, что Ваши деньги сделаны из листьев лопуха, или из блинной муки, или из кафельных плиток. Денег все равно нет — так что любое предположение равноценно. Потому-то и несуществующего короля Франции одинаково правильно представлять себе лысым, заросшим волосами, стриженым под горшок: ни одна из версий не будет ошибочной. Это ведь самое милое дело — строить предположения о том, чего нет, или о том, чего не знаешь. — То есть на пустом месте! — язвительно уточнил Петропавел. — А на каком еще можно? — изумился Бон Жуан. — Если место чем-то занято, его сначала нужно расчистить, а потом уже строить предположения. Петропавел начал раздражаться: — Значит, ни короля Франции, ни денег нет, а мы с вами давайте рассуждать о том, какие они! Бон Жуан несколько даже опешенел от этого заявления: — У Вас, что же, вообще отсутствуют какие бы то ни было представления о том, чего нет? — Но если этого нет! — воскликнул Петропавел. — На нет и суда нет. — Забавно, — скорее себе, чем Петропавлу, сказал Бон Жуан. — По-Вашему получается, строить предположения можно только по поводу того, что есть? Но если это и так уже есть — какой же смысл строить предположения?.. Мои ботфорты, — он наклонил голову и проверил, украшены шпорами. Шпоры — есть. Я знаю, что они — есть, и потому лишен возможности строить предположения на сей счет. Чтобы строить предположения, я должен считать шпоры несуществующими. — Но они существуют, — безжалостно сказал Петропавел. В ответ на это Бон Жуан с силой оторвал шпоры и, вышвырнув их в окно, уставился на собеседника долгим дидактическим взглядом. — Теперь мои ботфорты не украшены шпорами... Из-за Вас, между прочим! — Бон Жуан вздохнул, с огорчением разглядывая изуродованные ботфорты. — Стало быть, шпор нет — именно с этого момента я и имею право начинать строить предположения о том, что могло бы быть на освободившемся месте. Скушали? — и он победоносно улыбнулся. Петропавел посмотрел на Бон Жуана как на идиота. — Впрочем я прибегнул к крайней мере, — признался Бон Жуан. — В разговоре с нормальными — я подчеркиваю, нормальными! —- людьми достаточно бывает предварительно договориться: допустим, нет того, что есть. И нормальные люди, как правило, соглашаются не принимать существующее положение вещей как окончательное и единственно возможное... Скажем, у Вас нет головы, которая есть. Вот тут-то и начинается: если нет головы, то что есть? Значит, я мысленно отрываю Вам голову и ставлю на ее место... ну, чайник. Я ведь не мог бы поставить чайник на место головы, не оторвав головы, — в противном случае получится, что я просто поставил чайник Вам на голову, а это совсем другое. Понятно? Петропавел пожал ничего не понявшими плечами. — Голову Вам, что ли, оторвать для наглядности? — и Бон Жуан задумался. — Вам ведь вынь да положь — голову на блюде!.. Однако вместо этого он вынул из вазы на столике два цветка, украсил ими ботфорты и сказал: — Теперь мои ботфорты украшены цветами. Цветы заняли то самое место, откуда исчезли шпоры, и я опять лишен возможности строить предположения. Я могу только констатировать: эти цветы — есть. Я констатирую — и мне скучно... Мне больше нравится "нет", чем "есть". Потому что всякое "нет" означает "уже нет" или "еще нет": у "нет" — прошлое и будущее, у "нет" — история, а у "есть" истории не бывает... — Бон Жуан помолчал и резюмировал: — Самое интересное в мире — это то, чего нет. Но Вас, кажется, больше интересует то, что есть. Досадно. — Вы просто играете словами, — равнодушно уличил его Петропавел. Бон Жуан усмехнулся: — Милый мой, все мы просто играем словами! Но всем нам кажется, будто словами своими мы способны придавить к земле то, что существует вокруг нас. Мы уверенно говорим о чем-то: "Это имеет место быть!" А откуда у нас такая уверенность? Петропавел решил, что этот вопрос не к нему. — На самом же деле, — вздохнул Бон Жуан, — никто не вправе делать подобные заявления: ведь заявлениями этими мы отделяем действительное от возможного, в то время как действительное и возможное существуют бок о бок. Вам известно что-нибудь про возможные миры? На всякий случай Петропавел снова смолчал. Бон Жуан усмехнулся: — А между тем, мир реальный — не более чем один из возможных миров... Но даже если Вы очень постараетесь. Вам все-таки не удастся логическим путем вывести этот реальный мир из всех возможных. — Чего же его выводить, когда он есть? — наконец включился в диалог Петропавел. — Так-то оно так, но все, что "имеет место быть" существует лишь постольку, поскольку не существует другого. Существующее существует ценою несуществующего. А то, в свою очередь, всегда находится где-нибудь поблизости, рядышком. И граница между ними совсем узенькая — гораздо уже, чем Вы думаете! Если, конечно. Вы вообще думаете о таких вещах... Но вот что интересно: достаточно малейшего перекоса, малейшего перевеса одного из обстоятельств — и все сразу изменится, пойдет по-другому. Несуществующее займет место существующего и будет существовать. И с Вами никогда не произойдет того, что должно было бы произойти, не случись этого малейшего перекоса. Есть такой миг, когда все возможности равноправны и каждая из них начеку — и каждая только и ждет своего часа... — Простите, — ни с того ни с сего спросил вдруг Петропавел, — а с кем ускакала Шармен? — прерванный на полуслове. Бон Жуан посмотрел на него с досадой: — Это был Всадник-с-Двумя-Головами. — Ах, вот что — с двумя головами... Странно. — Нормально, — устало сказал Бон Жуан. — Если где-то есть и скачет Всадник без головы — надеюсь, Вы Майн Рида читали? — то совершенно естественно, что у одного из оставшихся в мире всадников будет две головы. Тут Бон Жуан очень пристально посмотрел на Петропавла и сморозил: — У меня такое впечатление, что Вы женщина. — Приехали, — вздохнул Петропавел. — Вы на что-то обиделись? — поинтересовался Бон Жуан. — Я не хотел Вас обидеть. Просто я не понимаю, почему я разговариваю с Вами. Дело в том, что с мужчинами я вообще никогда не разговариваю. Так Вы не женщина? — Петропавел отрицательно и глупо покачал головой. — Тогда извините... Мне не о чем с Вами говорить, — пожал плечами Бон Жуан и отправился вон из комнаты. — Чертовщина какая-то, — вслух подумал Петропавел. — Бон Жуан, Шармен, Всадник-с-Двумя-Головами... По-моему, тут все сумасшедшие.

            Глава 2. Засекреченный старик

            Когда Петропавлу наскучило одному, он двинулся в том же самом направлении, в котором исчез Бон Жуан, и сразу обнаружил, что комната плавно переходит в лес: сначала на полу появились отдельные травинки, потом — пучки, низкие кустики, деревья — и вот уже Петропавел забрел в чащу. Оттуда доносился развеселый какой-то голос: там пели песнь. Слова в ней были такие: Двенадцать человек на сундук холодца - йо-хо-хо! - и ботинки гнома.

            Петропавел пошел на песнь и увидел сидевшего на суку небольшого бескрылого старичка, ее распевавшего. Петропавел сразу решил быть с ним строгим и спросил: — Вы кто такой? — Не твое дело! — старичок оказался грубым. — Ты так спрашиваешь, словно это ты создал мир, а я, вроде бы, проник в него без твоего ведома! Но мир создал не ты, я точно знаю. Кто такой... Никто такой, вот тебе! — и он запустил в Петропавла шишкой. Тот поднял шишку и удивился ей: дерево, на котором сидел старичок, было березой. — Откуда у Вас шишка? — От сердца оторвал, — нашелся старичок в этой, казалось бы, безвыходной ситуации. — Любопытной Барбаре нос в походе оторвали! — В комоде, — поправил Петропавел. — Барбара смущена, — диковато отреагировал старичок. Петропавел не понял и остолбенел. — Не надо столбенеть, как будто ты услышал чушь, — посоветовал старичок. — Ты ведь не можешь гарантировать, что в настоящий момент где-то, пусть даже далеко от нас, не находится какая-нибудь незнакомая нам Барбара. А если это так, то не исключено, что именно сейчас она чем-либо смущена. Впрочем, это тоже не твое дело. Разговаривать с грубияном-старичком дальше не имело смысла — и Петропавел решительно двинулся вперед. Лес густел медленно и незаметно, как кисель. Петропавел поднял голову на треск сучьев: старичок, оказывается, крался за ним. — Вы все еще тут? — холодно спросил он его. — Что ты непрестанно лезешь в мою личную жизнь? — заорал старичок, а Петропавел от возмущения такой постановкой вопроса в сердцах пихнул ногой громадный дуб, который тут же повалился вбок, подминая под себя другие деревья. Одно из них задело грубого старичка, и тот неожиданно неуклюже — мешком — свалился в траву, не проронив ни звука. Петропавел подождал с минуту: может, звук запоздал? Но звук так и не раздался. "Я убил его!" — ужаснулся Петропавел и бросился к пострадавшему. Тот лежал в траве и смеялся. Насмеявшись, он грамотно объяснил: — Я не убился, а рассмеялся! — Давайте все-таки познакомимся, — смягчился Петропавел при виде такого добродушия. — Обойдешься, не велика пицца! — без любезности откликнулся старичок и белкой взлетел на сук. "Ну и шут с тобой!" — сказал Петропавел в сердце своем и снова зашагал один. Идти становилось все труднее: похоже, он забрел в самые дебри. Привязчивый спутник следовал за ним и от скуки, должно быть, вдруг громко, но довольно вяло исполнил бессмысленный какой-то вокальный номер: Из-за мыса, мыса Горн едет дедушка Легорн...

            Не дождавшись поощрения, старичок попытался завязать беседу. — Хорошо тут, в ЧАЩЕ ВСЕГО, правда? — Предлог "в" — лишний, — подумав, сказал Петропавел. — Дурацкое словосочетание получается... "в чаще всего"! — То есть почему же дурацкое? Вокруг нас — чаща. Она называется ЧАЩА ВСЕГО, ибо здесь всего хватает. И если мы находимся внутри нее, то и выходит, что мы в ЧАЩЕ ВСЕГО. — Ерунда какая! — восхитился Петропавел. — Не тебе судить, — оборвал старичок. Петропавел промолчал, ломясь сквозь сучья. На несколько следующих вопросов старичка он не ответил принципиально. — Сколько волка ни кори... — начал было тот, однако продолжать не стал, а объяснил ситуацию: — Ты идешь прямо в лапы к Муравью-разбойнику! — Ответа опять не последовало. — Чего ты надулся? — взвился старичок. — Ну, отказался я знакомиться — так это только потому, что не знаю я — понимаешь, не знаю! — кто я такой... Зовут меня Ой ли-Лукой ли — устраивает тебя? Меня, например, не устраивает! Я бы предпочел что-нибудь типа Зевеса, если уж обязательно как-то называться. — Ой ли-Лукой ли... это, кажется, из Андерсена? — вспомнил Петропавел. — Да бог меня знает, откуда... Может, конечно, и оттуда, но вообще-то я местный, из этой ЧАЩИ ВСЕГО. А вот кто я такой, убей — не знаю! Следовало бы, наверное, назвать какие-нибудь мои особенности, вытекающие из того обстоятельства, что я Ой ли-Лукой ли, но никакие такие особенности мне неизвестны. Или, скажем, перечислить события, которые в твоих представлениях были бы связаны со мной... У тебя что-нибудь со мной связано? — Ничего, — честно сказал Петропавел. — Стало быть, на вопрос о том, кто я такой, нет ответа. Я бы квалифицировал этот твой вопрос как праздный, а тебя — как болтуна, но мне до тебя нет никакого дела. Мне есть дело только до себя!.. Вот живу я, — доверительно сообщил он, — и все время думаю: что ж это я за старик такой, а? — Нормальный старик... только грубый очень, — помог Петропавел. — Ума я к себе не приложу, — не воспользовался помощью Ой ли-Лукой ли. — Знаю только, что таких, как я, нету больше. — Каждый по-своему неповторим, — Петропавел беспардонно улыбнулся. — Ну, это ты брось! Таких, например, как ты, — навалом: имя им легион. А вот я... Никак не пойму, в чем мой секрет! Всю жизнь бьюсь над собой, да бестолку. Иной раз спросишь себя: "Старик! Чего ты хочешь?" — и сам себе ответишь: "Не знаю, старик". Петропавлу не понравилось, что Ой ли-Лукой ли на ходу растоптал его индивидуальность, и он не без сарказма поинтересовался: — Да что же в Вас такого необычного? — В том-то и вопрос! — оживился старик. — Я вот каждого вижу насквозь, в мельчайшей букашке прозреваю ее сущность — и нет для меня никакой загадки в мире, кроме себя самого: тут я — пас! Ну, не удивительно ли, что за всю мою долгую жизнь я ни разу — обрати внимание: ни разу! — не встретил никого, кто был бы точно таким же, как я? Вот уж создала природа — так создала... — Давайте о чем-нибудь другом поговорим, — предложил Петропавел. — Про Вас я уже, кажется, все понял. И если попробовать... ну, истолковать... — Не смей меня истолковывать! — завизжал старик. — Понимаешь — и понимай себе, а истолковывать не смей! Понимать, хотя бы отчасти, — дело всех и каждого; истолковывать — дело избранных. Но я тебя не избирал меня истолковывать. Я для этого дела себя избрал. Есть такой принцип: познай себя. А такого принципа, как познай меня, — нету. Между тем, познать — это и значит истолковать. Так что отойди от меня в сторону... И там заткнись. А я себя без твоей помощи истолкую. — Ну и пожалуйста, — сказал Петропавел. — Уж лучше я к Соловью-разбойнику пойду, чем с Вами тут... — К Муравью! — перебил Ой ли-Лукой ли. — К Муравью-разбойнику, это существенно. А что касается СолоВия, то СолоВий... СолоВий, а не соловей! — он не тут живет. СолоВий — это птичка такая страшная, у которой веки до земли, — она там живет, — и он махнул рукой влево, — возле ГИПЕРБОЛОТА ИНЖЕНЕРА ГАРИНА. — Возле... чего? — обалдел Петропавел. — Возле ГИПЕРБОЛОТА... ну, это такое сверх-болото — жуткое, туда всех затягивает! Болото болот, в общем... А названо оно в честь инженера Гарина — я не знаю, кто это, но в его честь. — Понятно, — ухмыльнулся Петропавел. — Так вот, это я насчет СолоВия, что он не тут живет. А Муравей-разбойник — гроза лесов и полей. Его вообще никто никогда не видел, но все ужасно боятся. Тут уж Петропавел не выдержал и расхохотался: — Как же это он — гроза лесов и полей, когда его никто не видел никогда? — Ну как-как... Плод народного суеверия, следствие неразвитости науки... мифологическое сознание и все такое. Познать не можем — и обожествляем, что ты прямо как маленький! Это и Ежу понятно. Эй, Ёж! — крикнул он в пространство. — Тебе понятно? — Мне все понятно, — отозвался из пространства некто Ёж. — Вы же каждого видите насквозь, — не оценив заявления Ежа, напомнил старику Петропавел. — Почему бы тогда Вам самому не познать вашего муравья? — Насквозь вижу, ты прав. Но это если видно. А Муравья-разбойника не видно. Впрочем, я бы, может быть, его все равно познал... Ан — такого принципа, как познай его, — тоже нету: я же тебе говорил, есть один принцип — познай себя. И потом... он злой как собака. Тут вот кто-то из наших гулял по ЧАЩЕ ВСЕГО — в самые дебри зашел, решил: была не была, и шасть — прямо к логову!.. Ну, понятно: чем дальше влез, тем ближе вылез! Слышит — богатырский пописк... Он возьми да и крикни: "Муравей-разбойник, разрешите я Вас познаю!" Так тот — ни слова в ответ. Молчит и злится — представляешь? Петропавел изо всех сил старался сохранить серьезность: — Да как он хоть выглядит, этот Муравей— разбойник? Ой ли-Лукой ли принял церемонную позу и начал: — Народное воображение рисует его могучим и громадным — о трехстах двенадцати головах и восьми шеях, с тремя когтистыми лапами, по— крытыми чешуей речных рыб. Его грудь спрятана под панцирем пятисот восьмидесяти семи черепах, левое брюхо обтянуто кожей бронтозавтра, а правое... — Довольно-довольно, — остановил лавину ужасов Петропавел. — С народным воображением все понятно. А на самом-то деле он какой? — Да ты что, муравьев никогда не видел? — удивился Ой ли-Лукой ли и, как показалось Петропавлу, поскучнел. — Ну, черненький, должно быть, невзрачный такой, мелкий... Букашка, одним словом. Но суть не в том, каков он на самом деле, — суть в том, каким мы его себе представляем. — Ой ли-Лукой ли набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить повествование, но Петропавлу удалось встрять: — Какой же смысл приписывать кому бы то ни было признаки, которыми он не обладает? В ответ Ой ли-Лукой ли произнес вот что: — Все-таки ты зануда. И ханжа. Можно подумать, сам ты никогда не приписывал никому признаков, которыми тот не обладает! В этом же вся прелесть — видеть нечто не таким, каково оно на самом деле! — Что-то не нахожу тут особенной прелести, — сознался Петропавел. — Во всяком случае, сам я стараюсь этого не делать. — Но ведь делаешь? — с надеждой спросил Ой ли-Лукой ли. — Или ты никогда не был влюблен? Каждый ведь в кого-нибудь влюблен. Я даже знаю одного, который влюблен в Спящую Уродину, так вот он... — Боже мой, кто это? — Петропавла ужаснула подробность имени. — Неважно! — отмахнулся Ой ли-Лукой ли, — он утверждает, что красивей ее нет никого на свете — полный бред! Но, кроме того, он готов поклясться, что она самая чистая и светлая душа в мире. Не— понятно, когда он успел это выяснить: на моей памяти — а я старше его лет на... несколько! — Спящая Уродина ни разу не проявляла вообще никаких качеств, ибо все время спала как убитая. Теперь подумай о той, в которую ты влюблен!.. Петропавел проницательно улыбнулся: — Той, в которую я влюблен, я ничего не приписываю. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что внешность у нее не фонтан и ума особенного нет, и вообще... — Ты или не влюблен, или дурак. Петропавел даже не успел оскорбиться — так быстро, с ветки на ветку, исчез Ой ли-Лукой ли в ЧАЩЕ ВСЕГО, оставив после себя в воздухе обрывок странным образом видоизмененной "Песенки герцога":

            Серьги красавицы - словно пельмени...

            Глава 3. Сон с препятствиями

            Петропавел долго тряс головой: дурацкая песенка про пельмени не вытряхивалась. Кажется, это она завела его сюда, откуда вообще уже не было выхода. Он сделал несколько проверочных бросков в разные стороны и обнаружил, что ветви деревьев со всех сторон сплелись намертво. Но хуже всего было другое: Петропавел давно уже не понимал, что такое "вперед" и что такое "назад". Чувство пространства исчезло полностью. Да и чувство времени — тоже. Последние силы ушли на то, чтобы вскарабкаться на дерево. Оказалось, что слева от него — всего в каких-нибудь метрах десяти — ЧАЩА ВСЕГО кончалась поляной подозрительно синего цвета. Сразу за поляной был горный массив. Его цвет не вызывал подозрений. По примеру Ой ли-Лукой ли прыгая с ветки на ветку, весь исцарапанный, Петропавел благополучно приземлился на синюю поляну. Посередине поляны на пне сидело человеческое существо женского или мужского пола — больше о существе этом по причине полной его неправдоподобности сказать было нечего. Лицо существа, выкрашенное белилами, смотрело в сторону Петропавла, но уловимого выражения не имело. Существо было завернуто в какую-то густую, — скорее всего, рыболовную — сеть, спадавшую до земли. — Здравствуйте, — осторожно произнес Петропавел и получил в ответ хриплое: "Прикройтесь". Решив, что сейчас на него набросятся, он принял боксерскую, как ему показалось, стойку, но существо не двигалось. Тогда Петропавел, все поняв и смутясь, опустил глаза и увидел, что одежда его состояла теперь сплошь из прорех, сквозь которые светилось худое интеллигентное тело. Оставшиеся после скитаний по лесу лохмотья мало что прикрывали. Петропавел отвернулся и попробовал разложить лохмотья на теле так, чтобы было прилично. Прилично не получилось. — Где Вы взяли сеть? — спросил он не оборачиваясь. — На побережье, — ответили ему странно. — А побережье где? — У моря, — ответили еще более странно. Продолжая манипуляции с лохмотьями, Петропавел, чтобы выиграть время, придрался: — Почему поляна такого дикого цвета? — Нипочему. Это ЧАСТНАЯ ПОЛЯНА. В какой цвет хочу — в такой и крашу. По голосу собеседник мог быть либо женщиной с басом, либо мужчиной с тенором. Решив, что во втором случае можно не церемониться, Петропавел спросил напрямик: — Вы, простите за нескромный вопрос, какого пола? — Скорее всего, женского, — с сомнением ответили сзади, окончательно сбив Петропавла с толку. — Нельзя ли поточнее? — не очень вежливо переспросил Петропавел. — В нашем положении это все-таки важно. — В вашем положении — важно, а в моем нет, — заметили в ответ. "Оно право", — подумал Петропавел и сказал: — Может быть, если у Вас нет полной уверенности в том, что Вы женского пола, и остается пусть даже маленькая надежда, что Вы мужчина, я перестану смущаться хотя бы на время и повернусь к Вам лицом? — Валяйте.  Петропавел осторожно и не полностью повернулся и стыдливо представился. То, как представились ему, потрясло Петропавла. — Белое Безмозглое, — отрекомендовалось существо. — Вы это серьезно? — спросил он. — Не деликатный вопрос, — заметило Белое Безмозглое. — Извините... Мне просто стало интересно, почему Вас так назвали. Белое Безмозглое пожало плечами: — Можно подумать, что называют обязательно почему-то! Обычно называют нипочему — просто так, от нечего делать. — Белое Безмозглое... — с ужасом повторил Петропавел. — Да, это имя собственное. То есть мое собственное. Но не подумайте, что у меня нет мозгов: у меня мозгов полон рот! А имя... что ж, имя — только имя: от него не требуется каким-то образом представлять своего носителя... Асимметричный дуализм языкового знака. — Что-о-о? — Петропавел во все глаза уставился на Белое Безмозглое. Оно зевнуло. — Фердинанд де Соссюр. Это заявление сразило Петропавла намертво. Он подождал объяснений, но не дождался. Белое Безмозглое тупо глядело на него, все еще не имея никакого выражения лица. — Что это значит? — пришлось наконец спросить Петропавлу. — А зачем Вам знать? — опять зевнуло Белое Безмозглое. — Ведь имена узнают, чтобы употреблять их. Вы же не собираетесь употреблять это имя? Стало быть, и знать его незачем. Язык... — зевнув в очередной раз. Белое Безмозглое внезапно уснуло. Петропавел выждал приличное время и наконец тихонько дотронулся до сети: — Простите, Вы хотели что-то сказать? — По поводу чего? — поинтересовалось Белое Безмозглое. — По поводу... кажется, по поводу языка. — А-а, язык... Язык страшно несовершенен! Как это говорят... — тут Белое Безмозглое опять погрузилось в сон. — Как это говорят? — подтолкнул его Петропавел. — Да по-разному говорят. Говорят, например, так: "Парадокс общения в том и состоит, что можно высказаться на языке и тем не менее быть понятым". Это очень смешно, — без тени улыбки закончило Белое Безмозглое, засыпая. "Вот наказание! — с досадой подумал Петропавел. — Оно засыпает каждую минуту!" Размышляя о том, как бы разбудить Белое Безмозглое на более долгий срок, он заметил некоторую несообразность в ее (или его) облике: казалось, что сеть была просто скатана в какое-то подобие тюка и что при этом в тюке ничего не было. Лицо Белого Безмозглого производило такое же странное впечатление: лица, собственно, не имелось, а все, что имелось в качестве лица, было нарисовано — непонятно только, на чем... Петропавлу сделалось жутковато — и он довольно грубо толкнул Белое Безмозглое. Оно очнулось. — Я что-то начало объяснять?.. Видите ли, я засыпаю исключительно тогда, когда приходится что-нибудь кому-нибудь объяснять или, наоборот, выслушивать чьи-нибудь объяснения. Мне сразу становится страшно скучно... По-моему, это самое бессмысленное занятие на свете — объяснять. Не говоря уже о том, чтобы выслушивать объяснения. — А вот я, — заявил Петропавел, — благодарен каждому, кто готов объяснить мне хоть что-то — все равно что. Белое Безмозглое с сожалением поглядело на него: это было первое из уловимых выражение лица. — Бедный! — сказало оно. — Наверное, Вы ничего-ничего не знаете, а стремитесь к тому, чтобы знать все. Я встречалось с такими — всегда хотелось надавать им каких-нибудь детских книжек... или по морде. Мокрой сетью. Книжек у меня при себе нет, а вот... Хотите по морде? Правда, сеть уже высохла — так что вряд ли будет убедительно. — Зачем это — по морде? — решил сначала все-таки спросить Петропавел. — Самый лучший способ объяснения. Интересно, что потом уже человек все понимает сам. И никогда больше не требует объяснений — ни по какому поводу!.. И не думает, будто словами можно что-нибудь ^ объяснить. У Вас были учителя? — неожиданно спросило Белое Безмозглое. — Конечно, — смешался Петропавел. — Были и... и есть. Как у всех. — Да-да... — рассеянно подхватило Белое Безмозглое. — Терпеть не могу учителей. Они всегда прикидываются, будто что-то объясняют, а на самом деле ничегошеньки не объясняют. — Ну, не скажите! — вступился Петропавел за всех учителей сразу. — А вот скажу! — воскликнуло Белое Безмозглое. — Я еще и не такое скажу!.. — Даже переживая какую-нибудь эмоцию, оно оставалось почти неподвижным. — Для меня достаточно того, что при объяснении они пользуются словами: одно это гарантирует им полный провал. — Чем же, по-Вашему, надо пользоваться при объяснении? Белое Безмозглое не задумываясь ответило: — Мокрой сетью. Исключительно эффективно. А слова... — Белое Безмозглое подозрительно зевнуло, — все суета и асимметричный дуализм языкового знака. Определенно надо было предпринимать какие— то действия, чтобы выведать у Белого Безмозглого хотя бы минимальные сведения об этом асимметричном дуализме. — М-м... — попробовал начать он, — но ведь асимметричный дуализм языкового знака, как Вы его называете... — этим, наверное, еще не исчерпывается наше знание о мире... — Исчерпывается, — лаконично возразило Белое Безмозглое и уснуло, успев повторить только: — Фердинанд де Соссюр... Тут Петропавел прямо-таки рассвирепел. — Проснитесь! — заорал он. — Сколько можно спать! Белое Безмозглое проснулось и сказало: — Не злитесь. Злоба — не воробей: выпустишь — не поймаешь. — Тогда немедленно объясните мне про дуализм и про Фердинанда! — отчеканил Петропавел. Белое Безмозглое вздрогнуло и испуганно залепетало что-то нечленораздельное, но мгновенно впало в такой глубокий сон, что со страху, должно быть, захрапело, как солдат. — Ну, ладно! — зловеще произнес Петропавел. — Тогда держитесь! — Он ухватился за свободный конец сети и с некоторым трудом перевернул тяжелое Белое Безмозглое вверх ногами. Потом прицепил сеть к толстому суку дуба на окраине поляны. Через непродолжительное время, — видимо, от ощущения неловкости в теле — Белое Безмозглое проснулось и поинтересовалось: — Что это со мной? — Вы висите на дереве и сейчас объясните мне то, о чем я Вас просил.  Белое Безмозглое тут же попыталось уснуть, но положение тела обязывало бодрствовать, и, не сумев опочить, оно тихо и безутешно заплакало. — Объясняйте! — приказал неумолимый Петропавел. — Объясняйте — и я верну Вас на Ваш пень. — Ну... — принялось ерзать зареванное уже Белое Безмозглое, — это понятие, асимметричный дуализм языкового знака, введено одним лингвистом швейцарским, которого звали Фердинанд де Соссюр... Он рассматривал языковой знак — допустим, слово — как единство означающего и означаемого... то есть формы... внешней оболочки знака... собственно звуков... и смысла... Хватит? — Мало, — отрезал Петропавел. — Между формой знака и его смыслом отношения асимметричные! — взревело Белое Безмозглое. — Название никогда не раскрывает сущности предмета, никогда не покрывает смысла!.. — На Белое Безмозглое невыносимо было смотреть: глаза на его сильно набеленном лице постоянно закрывались и открывались, голова то безжизненно повисала, то вновь поднималась кверху. Борьба с подступавшим сном была, по-видимому, крайне мучительной. Петропавел отвернулся и принялся разглядывать куст. — Подробнее! — офицерским голосом скомандовал он, сам удивляясь своей жестокости. Заплетающимся языком Белое Безмозглое бормотало уже чуть слышно: — Что ж тут подробнее... Если название не раскрывает сущности предмета... бессмысленно пытаться объяснять что бы то ни было с помощью названий... Имена условны... Они не воссоздают предметного мира... Они создают свой мир... это мир имен... мир слов... Их придумали, чтобы обмениваться словами, а не предметами... предметы бывают тяжелыми... они не всегда под рукой... ногой... головой... — и Белое Безмозглое прикинулось уснувшим.  — Вы же не спите! — укорил наблюдательный Петропавел и вдруг почувствовал, как откуда-то сверху возник очень направленный ледяной ветер и почти тут же на уровне лица Петропавла завис некто величиной с годовалого младенца, но плотный и старый. В руке его была колотушка, которой он немедленно и со страшной силой ударил Петропавла в лоб. Когда Петропавел пришел в себя и почувствовал ужасную боль, старый младенец отрекомендовался: — Гном Небесный. Прошу любить и жаловаться. — Очень голова болит, — охотно пожаловался Петропавел. — Рад слышать, — ответил Гном Небесный. — Сейчас же отцепите Белое Безмозглое от дерева. Феодал! Петропавел, у которого все плыло перед глазами, беспрекословно повиновался. Все это время Гном Небесный висел на небольшой высоте очень строгий. — Твое имя? — спросил он по окончании процедуры. Белое Безмозглое отползало. Петропавел не смог вспомнить своего имени точно: — Меня зовут... не то Петр, не то Павел... — Ясно. И чего ж это ты бесчинствуешь? Тут все-таки ЧАСТНАЯ ПОЛЯНА, — между прочим, гордость нашей ЧАЩИ ВСЕГО. — Я только хотел, чтобы оно договорило то, что начало, — попытался оправдаться Петропавел. Гном Небесный нахмурился: — Зачем тебе это? — Кто сказал "А", пусть скажет "Б", — объяснился Петропавел коротко, по причине головной боли. После некоторого размышления Гном Небесный заметил: — Тут у нас так никто не делает. — Помолчав, он добавил: — И слава богу. — Но почему? — от боли глаза у Петропавла вылезли на лоб. — Во-первых, глаза убери со лба, — порекомендовал Гном Небесный и своей колотушкой что было сил хватил Петропавла по темени. Удовлетворившись результатом, он довольно хмыкнул и продолжал. — А во-вторых, если тебе сказали "А", то "Б" уже само собой разумеется. А все, что само собой разумеется, никому не интересно. — Тут гном Небесный подозрительно посмотрел на Петропавла. — Или, может быть, тебе интересно то, что само собой разумеется? Петропавел тер темя и не следил за разговором. — За разговором следи, — посоветовал Гном Небесный. — Я начинаю излагать сведения, которые тебе, по-видимому, нужны. Значит, так. Русский алфавит состоит из 33 букв. Сначала идет буква А, непосредственно за ней следует Б, после которой идет В. Дальше сразу же — это уже четвертая буква — Г. Пятая буква — Д, потом Е и рядом с ней Ё — такая же, как Е, только с двумя точками сверху, затем... — Спасибо, достаточно, — как мог вежливо остановил его Петропавел. — Дальше я знаю. — Отрадно. Значит, голова у тебя не для кляпа. ("Шляпы!" — хотел возразить Петропавел, но из страха перед молниеносной колотушкой смолчал.) Не для кляпа, — настойчиво повторил Гном Небесный и, вынув из маленького нагрудного кармана кляп, угрожающе потряс им в воздухе. — Не для кляпа, — с уверенностью подтвердил Петропавел. — В таком случае, — Гном Небесный спрятал кляп, — сам и досказывай себе недосказанное, если считаешь нужным. Тут тебе предоставляется полная свобода. Или ты не любишь свободы? — И из заднего кармана брючек Гном Небесный внезапно вынул наручники огромных размеров. — Я люблю свободу! — прочувствовал ситуацию Петропавел. — Вот и пользуйся ею. — Громадные наручники исчезли в крохотном кармане. — Стало быть, Петр или Павел, удовольствуйся тем, что тебе сказали "А": тут у нас редко говорят "Б" по своей воле. И потом не надо стараться прямо так уж все понять. Многое из того, что тут встречается, вообще не годится как объект для понимания. Вон там, — Гном Небесный махнул колотушкой в сторону, — находится ИГОРНЫЙ МАССИВ: на нем живет Пластилин Мира. Очень не рекомендую тебе понимать его. Есть явления, которые нужно просто оставить в покое. Ты же, например, не стремишься понять... ну, мыло, когда руки моешь! — Стремлюсь, — сказал и в самом деле пытливый Петропавел. — Ну и дурак. Тут такого стремления высоко никто не оценит. — Тут... это где? — Тут — это тебе не там. И предупреждаю: если ты намерен не давать спать Белому Безмозглому, пеняй на себя! Видишь ли, мы ленивы и не любим пытки... А я буду следить за тобой. Знаешь, что такое гномическое настоящее? — Гном Небесный зря подождал ответа и объяснил: — Гномическое настоящее — это время, захваченное врасплох, в одной точке: здесь и теперь. Так что учти! — и он приветственно махнул колотушкой, за миг до этого исчезнув из поля зрения.

            Лирическое наступление

            Одному моему знакомому очень не нравилась сказка "Курочка ряба". Он не понимал ее. Поступки героев этой сказки казались ему дикими выходками. Рассуждал он примерно так. "Жили себе дед да баба. Была у них курочка ряба" — это нормально: деды и бабы действительно живут на свете, и у них обычно водится какая-нибудь живность. "Снесла курочка яичко — яичко не простое, а золотое" — что же, предположим. Примем это как допущение... А вот дальше... Дальше начинаются совершенно не мотивированные действия героев. Посудите сами: "Дед бил, бил — не разбил". Зачем, спрашивается, он это яичко бил, если понял, что оно золотое? Золотые яйца не бьются — каждому ясно. "Баба била, била — не разбила" — экая глупая баба! Мало ей, что яйцо золотое, так ее и печальный пример деда ни в чем не убедил... Идем дальше: "Мышка бежала, хвостиком махнула — яичко упало и разбилось". Как же оно, интересно, разбилось, когда золотые яйца (см. выше) не бьются? Ладно, примем это как второе допущение. Но что ж потом? А потом — "Плачет дед". С чего бы это? Ведь за минуту до разбиения яйца мышью сам он стремился к тому же результату! Очень непоследовательный получается дед... Или этот дед настолько мелочен, что ему важно, кто именно разбил яйцо? Непонятно. "Плачет баба" — опять же глупая баба! Механически повторяет все, что делает дед. "А курочка кудахчет: "Не плачь, дед..." — Стоп! Если курочка ряба умеет говорить, то почему же раньше она молча следила за бессмысленными поступками деда и бабы, почему не возмутилась, не объяснила ситуации? Подозрительная курица... Так вот, она говорит: "Не плачь, дед, не плачь, баба, снесу я вам яичко другое — не золотое, а простое!" Тоже мне, утешение: плакали-то они о золотом!.. И вообще — будь яичко с самого начала простым, никакой трагедии не произошло бы: дед благополучно разбил бы его с первого раза без посторонней помощи. И даже баба бы разбила. Но на этом сказка кончается. Что ж это за сказка такая? А вот представим себе: "Жили себе дед да баба. Была у них курочка ряба. Снесла курочка яичко — яичко не простое, а золотое. Обрадовался дед. Обрадовалась баба. Взяли они яичко и понесли на рынок. И там за это золотое яичко продали им десять тысяч простых. Сто яичек они съели, а остальные протухли". ...Чудная сказка! Я дарю ее моему знакомому: пусть рассказывает своим внукам и правнукам про оборотистых деда и бабу, а мы с вами давайте поставим перед собой вопрос: что же все-таки делать с золотым яичком? Ответ на этот вопрос может быть только один: делать с золотым яичком нечего — и что бы ни предприняли дед и баба, все одинаково нелепо, потому как для них золотое яичко — это привет из другой реальности. Это бабочка, залетевшая в комнату, где ей не выжить. Это персиковая косточка, брошенная в снег, где ничего не вырастет из нее. Это прекрасное стихотворение на не известном никому языке... "Дар напрасный, дар случайный". Всему — свое место. "Всему — свое место" — таков, пожалуй, наиболее общий смысл, который можно извлечь из "Курочки рябы". Но вот что странно: вне истории о золотом яичке, само по себе, суждение это никому не нужно. Представим себе такую ситуацию: некто собрал вокруг себя слушателей, предложил им рассаживаться поудобнее и приготовиться слушать. И вот они расселись по местам, приготовились. Рассказчик раскрыл рот и произнес: "Всему — свое место". После этого он, может быть, сказал еще: "Спасибо за внимание. Все свободны". Слушатели встали и разошлись. Забавная ситуация... Теперь спросим себя: какую информацию получили слушатели? Да, пожалуй, никакой. Однако то же суждение, добытое ими из сказки о курочке рябе самостоятельно — пусть и несформулированное, — имело бы гораздо большую ценность. Так рыбак подолгу сидит с удочкой у реки, вылавливая крохотного карасика, в то время как дома ждет его суп из судака. Так мальчишка взбирается на самую верхушку дерева за маленьким кислым яблочком, не обращая внимания на спелые плоды, упавшие на землю. И так бродим мы по дальним дорогам мира, чтобы в конце жизни понять, что значит родина, и вернуться к ней, — кружными путями все бродим и бродим по дальним дорогам...

            Глава 4. И да, и нет, и все-что-угодно

            Постояв на опустевшей ЧАСТНОЙ ПОЛЯНЕ, Петропавел вздохнул и отправился в направлении ИГОРНОГО МАССИВА. На склоне ближайшей из гор примостился ухоженный домик. Над дверью висел колокольчик, а на маленькой медной табличке у входа было написано: "Пластилин Мира. Звонить 126 раз". Петропавел вздохнул и принялся названивать. Раза два он сбивался и начинал сначала, но на третий раз постарался быть внимательнее и, аккуратно считая звонки, прозвонил ровно столько, сколько нужно. На сто двадцать шестой звонок — не раньше! — дверь распахнулась, и перед Петропавлом предстал толстенький человечек без возраста с радушием на лице. — Вы ко мне или не ко мне? — спросил он у Петропавла, словно в доме жил кто-то еще. — По-видимому, — отозвался Петропавел, стыдясь лохмотьев. — Здравствуйте. — Я так и подумал! — обрадованно ответил человечек. — То есть я, конечно, подумал не так. Мой дом иногда принимают за КАПИТАНСКУЮ ДАЧКУ, хотя он совсем на нее не похож. Она на соседней горе. Там живет Тетя Капитана-Франта. Но Вы начали звонить в колокольчик — и на сто двадцать шестом звонке мне показалось, что Вы ко мне. — А тут кто еще живет, кроме Вас? — поинтересовался Петропавел. — Да никого, я один, — и человечек улыбнулся, жестом приглашая Петропавла войти. Тот вошел и спросил: — Зачем же тогда столько раз звонить? Если тут никто, кроме Вас, не живет, хватило бы и одного звонка. — А тут еще много жильцов, кроме меня, — снова улыбнулся человечек, провожая Петропавла из абсолютно темной прихожей в абсолютно пустую комнату. Петропавел пристально посмотрел на хозяина: — Простите, я так и не понял; Вы все-таки один тут живете или не один? — Я тут один живу, — улыбка уже совсем не сходила с его приветливого лица. "Сумасшедший!" — подумал Петропавел, а хозяин любезно предложил: — Садитесь, пожалуйста! — и сопроводил предложение жестом, означавшим присутствие в комнате стульев, по крайней мере нескольких. Петропавел оглядел пустую комнату повнимательнее: для внимательного взгляда она тоже была пуста. Они постояли молча. Через продолжительное время хозяин спросил: — Может быть, мне помочь Вам выбрать куда сесть? — Он схватил Петропавла за плечи и властно начал пригибать его к полу. Тот последовательно не сопротивлялся, решив лучше посидеть на полу, чем спорить с сумасшедшим. Однако у самого пола, когда он готов был уже ушибаться, под ним неожиданно возникло кресло, в которое он довольно удобно впечатался. Хозяин снял руки с его плеч, сказал "уф" и сел в пустоту, тоже мгновенно преобразовавшуюся в кресло. Этот эффектный трюк человечек сопроводил словами: — Разрешите представиться: Пластилин Мира. Петропавел привстал в кресле — представиться в ответ, но кресло незамедлительно исчезло из-под него. Он растерянно взглянул на хозяина, однако на его месте в пляжном шезлонге расположился уже кто-то другой — сухопарый энглизированный старик в плавках и с махровым полотенцем вокруг шеи, который кивнул и сухо отрекомендовался: — Пластилин Мира. — Как? Вы тоже? — опешил Петропавел и, забыв о пропаже кресла, упал в пространство, услужливо выстроившее под ним шезлонг. — Почему тоже? — вроде бы даже обиделся пляжный старик. — Я тот же самый Пластилин Мира. Только я уже не тот. Но дело не в этом. — А в чем? — спросил Петропавел и почувствовал себя глупо. — Ни в чем, — был ответ. После ответа была тишина. — Если Вы по-другому выглядите — по-другому и называйтесь! — неожиданно для себя приказал Петропавел.  — Приятно, когда тобой руководят. — Старик ухмыльнулся. — Не понимаю только, зачем это нужно — смешивать имя с носителем имени. Одно и то же имя соотносится с тысячами носителей одновременно. Даже если я вообще исчезну из жизни, мое имя останется существовать и будет иметь значение. Поэтому не надо так уж прочно прикреплять его к тому жизнерадостному идиоту, с которым Вы познакомились до встречи со мной. — Но это же были Вы! — Петропавел начинал запутываться. — Я никогда не был идиотом, — отрезал старик и с сожалением добавил: — Не очень-то Вы хорошо воспитаны. — Я только хотел сказать... — Петропавел совсем растерялся, — я... хочу спросить: где же истина? — Если Вы у меня об этом хотите спросить, то не спрашивайте, как бы сильно ни хотелось. У меня с истиной сложные отношения. И вообще тут у нас понятие истины как-то совсем неуместно. Все истинно. И все ложно. За что ни возьмись — ни доказать, ни опровергнуть. Предложить Вам чаю или кофе — или не предлагать? — Как Вам угодно, — Петропавла обидела формулировка вопроса. — Мне все равно, — ошарашил его Пластилин Мира. — Мне тоже, — парировал Петропавел, и ситуация сделалась как бы безвыходной. Неожиданно Пластилин Мира — непонятно, предложивший все-таки что-нибудь или нет, — изрек: — Все Пластилины Мира — лжецы. Кроме меня, — причем на середине фразы из пляжного старика он превратился в прехорошенькую девушку, так что осталось неясным, к кому из них относится последняя часть высказывания. — Здравствуйте, — на всякий случай сказал Петропавел, с восхищением глядя на девушку. — Виделись уже, — улыбнулась та и протянула ему руку: — Пластилин Мира. — Петропавел пожал руку. Рука осталась у него в кулаке. С ужасом и отвращением он бросил руку на пол. Девушка подняла ее и приставила на прежнее место: — Фу, неаккуратный какой! Осторожнее надо... — Сколько Вас тут еще будет? — Петропавел едва сдерживал негодование. — Кого это — нас? — Девушка огляделась.— Я одна здесь. Не считая, конечно. Вас. — Но Вас тут не было! — отчеканил Петропавел. — Да и Вы тут не всегда были... Не понимаю, почему Вы злитесь. — Девушка в недоумении теребила мочку уха, которая понемногу вытягивалась и уже доставала до плеча. Чтобы не видеть этого, Петропавел отвернулся к окну и напомнил: — Насчет чая или кофе... Могу я попросить чаю или кофе? Девушка задумалась.  — Чаю или кофе? Вы ставите меня в чрезвычайно затруднительное положение этим своим "или". Я боюсь не угадать. Конечно, во избежание недоразумений я могла бы дать Вам и того, и другого, но тогда я не выполнила бы Вашу просьбу: Вы ведь не просите у меня и того, и другого. Лучше я не дам Вам ничего. Петропавел даже не сразу понял, что ему отказали, а когда понял, совершенно рассвирепел: _ В каком направлении мне нужно идти, чтобы снова оказаться в комнате? — Ни в каком, — ответила улыбчивая девушка. — Сидите спокойно: Вы и так в комнате. — Но это не та комната! — Сейчас не та, через секунду та, потом — опять не та, потом — снова та... чего Вы суетитесь? Если Вам нужна комната, из которой Вы вышли, — пожалуйста! Петропавел огляделся и вздрогнул: комната вдруг приобрела знакомый вид. Он поднял глаза на девушку и увидел вместо нее старушку в кружевном чепце и со спицами. — Пластилин Мира, — сказала она. — Долго Вы намерены еще меня морочить? — с нервным смешком спросил Петропавел. — Да нет, — вздохнула старушка. — Долго с Вами не получится. Вы слишком скучный и все время ищете того, чего нет, — определенности. Вы, значит, серьезно думаете, что все на свете может быть либо так, либо эдак? — А как же еще? — Да как угодно: и так, и эдак сразу, и ни так и ни эдак!.. и вообще — по-всякому! Даже если одна возможность в конце концов исключает другую, это отнюдь не значит, что когда-то обе они не были