Буду признателен, если поделитесь информацией
в социальных сетях
|
Я доступен по
любым средствам связи , включая видео
|
 |
 |
 |
| МЕНЮ САЙТА | |||
| Библиотека 12000 книг | ||
Видеоматериалы автора сайта
Код доступа 2461537
|
Мережковский Д.С. - Христос и
Антихрист (трилогия) .
|
|
Выдержки из произведения Дмитрий Сергееевич Мережковский - Христос и Антихрист (трилогия)
Книга первая. ЮЛИАН ОТСТУПНИК
Пленник культуры
(О Д.С Мережковском и его романах)
вступительная статья.
"Я родился 2-го августа 1865 г. в Петербурге, на Елагином острове, водном из дворцовых зданий, где наша семья проводила лето на даче. До сих поря люблю унылые болотистые рощи и пруды елагинского парка""."Помню, как мызабирались в темные подвалы дворца, где на влажных сводах блестели при светеогарка сталактиты, или на плоский зеленый купол того, же дворца, откудавидно взморьеа зимою мы жили в старом-престаром, еще петровских времен, Вауаровском доме, на углу Невы и Фонтанки, у Прачечного моста, противЛетнего сада: с одной стороны -- Летний дворец Петра 1, с другой -- его жедомик и древнейший в Петербурге деревянный троицкий собор".
Эти строки из "Автобиографической заметки" Мережковского можно было быпоставить эпиграфом к его историческим произведениям из русской жизни: роману "Петр и Алексей" (1906, из трилогии "Христос и Антихрист", драме длячтения "Павел 1" (1909), романам "Александр 1" (1911) и "14 декабря" (1918), составляющим вторую трилогию. Как видно, с детских лет он дышал воздухомстарины, был окружен реалиями прошлого и даже его тенями, мог близконаблюдать быт русского Двора: отец писателя, Сергей Иванович, в течениевсего царствования Александра ii занимал должность столоначальника впридворной конторе.
Идет лакей придворный по пятам Седой и чизной фрейлины-старушки...
Здесь модные духи приезжих дам И запах первых листьев на опушке, И разговор французский пополам С таинственным пророчеством кукушки, И смешанное с дымом папирос Вечернее дыханье бледных роз...
вспоминал писатель о впечатлениях своего детства и отрочествав поэме "Старинные октавы", которую жена Мережковского, поэти критик з. Н. Гиппиус, недаром назвала впоследствии его лучшей автобиографией.
..Д. Мережковский. Автобиографическая заметка. кн. Русская литература XX в"". Под редакцией проф. С. А.
Венгерова, т. 1. М" IS15, стр. 2S3. Впрочем, сами Мережковские не могли похвастаться громкой родословной. Прадед писателя был войсковым старшиной наУкраине, в городе Глухове, а дед лишь в царствование императора Павла i приехал в Петербург и поступил "младшим чином" в Измайловский полк. "Тогда-то, вероятно,- писал Дмитрий Сергеевич,- и переменил он свою малороссийскую фамилию Мережки на русскую - Мережковский". В жилах бабушки текла древняя кровь Курбских.
И все же происхождение, принадлежность к миру чиновничьей касты (отец закончил службу в чине действительного тайного советника, что соответствовало 2-му классу табели о рангах: вышебыл только канцлер), воспитание (3-я классическая гимназия, сее зубрежкой и муштровкой) как будто бы не предполагали появления "бунтаря", разрушителя традиционных нравственных и эстетических канонов, одного из вождей нового направления влитературе - символизма, критика имперских и церковных устоев, книги которого арестовывались цензурой, а самого его едване отлучили от официальной церкви.
Драма "отцов" и "детей" обозначилась рано. В многодетной, внешне благополучной семье Мережковский чувствовал себя одиноким и несчастным, боялся и не любил отца. "У меня не было школы, как не было семьи",- скажет он позднее. Юному Мережковскому навсегда запомнилось столкновение Сергея Ивановича, потрясенного событиями 1 марта 1881 года - убийством "царя освободителя" народовольцами, со старшим сыном Константином (будущим известным профессором зоологии и ботаники), который оправдывал "извергов". Эта тяжелая ссора, длившаяся несколько лет, в конечном итоге свела в могилу обожавшую детей мать.
Сумеречные фантазии и мечты, обуревавшие Мережковского ребенка, были как бы дальним предвестием эсхатологических позднейших исканий, тяги к "бездне" и "мгле".
Познал я негу безотчетных грез, Познал и грусть,-чуть вышел из пеленок.
Рождало все мучительный вопрос
В душе моей; запуганный ребенок, Всегда один, в холодном доме рос Я без любви, угрюмый как волчонок, Боясь лица и голоса людей, Дичился братьев, бегал от гостей...
Но "бездна" и "мгла" заявят о себе позднее. Пробудившееся у Мережковского раннее влечение к литературе, к стихотворчеству прошло под солнечным знаком Пушкина (тринадцати лет написал он свое первое стихотворение в подражание "Бахчисарайскому" фонтану"). Детские опыты были откровенно слабы, и в памяти Мережковского на всю жизнь осталась фраза Достоевского, который выслушал их "с нетерпеливою досадой":
- Слабо... плохо... никуда не годится... чтоб хорошо писать, страдать надо, страдать!
Однако книжный груз только накапливался с годами, хотяучителя и менялись. В университетские годы - Мережковский поступил в 1884 году на историко-филологический факультет Петербургского университета - он испытал сильнейшее влияние философов-позитивистов Канта, Милля, Спенсера. (Как вспоминает Гиппиус, Мережковский, познакомившись с ней, восемнадцатилетней девушкой, в 1888 году, в Боржоми, посоветовал ей читать Спенсера.) Правда, учение позитивистов - стремление поставить умcтвенный мир человечества на твердую основу науки через совершенное отрицание всяких теологических и метафизических идей приходило в противоречие с религиозными идеалами, впитанными Мережковским с детства, рождало безысходные сомнения.
Уже с этого момента начинается раздвоение, характерное для личности и творчества писателя. Оно будет порождать антиномии и метафизические противопоставления, метания из одной крайности в другую, попытки примирить антихристианский нигилизм Фридриха Ницше с исканиями Вселенской церкви Владимира Соловьева.
Как бы то ни было, но литературный путь Мережковский начинает в среде либерально-демократической. Своим первым публичным выступлением (1881 год) он обязан поэту и революционеру-народнику П. Ф. Якубовичу, а близким для него журналом делаются "Отечественные записки" М. Е. Салтыкова-Щедрина иД. Н. Плещеева. К этой же поре относится дружба Мережковского с С. Я. Надсоном, тогда еще юнкером Павловского военногоучилища, которого он "полюбил, как брата". Они посвящают другдругу стихи, в которых звучат расхожие гражданские призывы, мотивы скорби и туманного протеста против общественной реакции. Поэма Надсона "Три встречи Будды" навела Мережковскогона мысль написать длинное пышное стихотворение "Сакья-Муии" - статуя Царя Царей смиренно склоняется перед нищим.
Оно вошло во все сборники чтецов-декламаторов и принесло авторупопулярность. Другим ближайшим приятелем Мережковского становится поэт Н. Минский, уже сделавший себе имя на воспевании "больного поколенья", которое "стоит на распутьи, не зная пути".
Надо сказать, что поэзия Мережковского не самая сильная часть его огромного наследия, Стихи его часто подражательны, банальны, однообразны. И не случайно Мережковский, в собрание своих сочинений (в 17 томах готовя полное 1911-1913 гг. в издательстве Вольфа и в1915 гг. у Сытина), поместил там немало критических мелочей, новключил лишь несколько десятков стихотворений. Книжность, впитанная огромная культура мешали Мережковскому-поэту прорваться к первородным впечатлениям.
Под влиянием народнических идей, бесед с тогдашним властителем дум, публицистом и критиком Н. К. Михайловским иГлебом Успенским молодой Мережковский отправляется "познавать жизнь". Он путешествует по Волге и Каме, посещает Уфимскую и Оренбургскую губернии, знакомится с основателем религиозно-нравственного учения, основанного только на Евангелии, крестьянином Тверской губернии В. К. Сютаевым, которого навещал и Лев Толстой. Мережковского привлекают отколовшиеся от официальной церкви течения и секты, начиная с мощного народного "раскола" и кончая хлыстовством и скопчеством. Он не шутя собирается по окончании университета "уйти в народ" и стать сельским учителем. Но уже иные ориентиры возникают для него.
К началу 90-х годов Мережковский испытал, по собственному признанию, глубокий религиозный переворот.
Это совпадает по времени с появлением в русской литературе нового направления - символизма.
Первым манифестом отечественных символистов можно считать вышедшую в 1890 году книгу Н. Минского "При свете совести. Мысли и мечты о цели жизни". В ней говорилось о тщетности и тленности всего перед лицом неизбежной смерти и как единственно реальное утверждалось "вечное стремление к несбыточному". Опираясь на труды русской философии и прежде всегоВ. Соловьева, Мережковский углубил и развил эти постулаты.
В одном и том же 1892 году появился его поэтический сборникс многозначительным заглавием "Символы" и ставшая программной для нового направления работа "О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы".
Идеи, носившиеся в воздухе, воплотились в формулы.
"Никогда еще люди так не чувствовали сердцем необходимости верить и так не понимали разумом невозможности верить. В этом болезненном неразрешимом диссонансе, этом трагическом противоречии так же, как в небывалой умственной свободе, в смелости отрицания, заключается наиболее характерная черта мистической потребности XIX века" ,- писал в своей характерной "антиномической" манере Мережковский, отказываясь от собственных недавних позитивистских устремлений и призывая к "высшей идеальной культуре".
Восстав против "удушающего мертвого позитивизма" и назвав учителями символистов "великую плеяду русских писателей" - Толстого, Тургенева, Достоевского, Гончарова, Мережковский провозгласил "три главных элемента нового искусства: мистическое содержание, символы и расширения художественной впечатлительности" ".
К тому времени, с появлением поэтических сборников К. Бальмонта "В безбрежности" и "Тишина", стихов Д. Мережковского, Н. Минского, з. Гиппиус, а позднее трех сборников В. Брюсова"Русские символисты" (1894-1895) в литературе оформилось это новое направление, черты которого были предвосхищены уже в поэзии К. Фофанова, Мирры Лохвицкой и, конечно. Вл. Соловьева:
Милый друг, иль ты не видишь, Что все видимое нами Только отблеск, только тениОт незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь, Что житейский шум трескучийТолько отклик искаженныйТоржествующих созвучий?
Символизм - русский символизм - явление очень широкоеи еще нуждающееся в осмыслении. Сами символисты рассматривали свой метод как принципиально новый тип художественногои нравственно-религиозного мышления и с необыкновенной отчетливостью выразили в своем творчестве кризисный характер эпохи, отрицание буржуазного быта и морали, неизбежность великихисторических катаклизмов. В лучших своих произведениях ониисполнены трагического величия.
В самом общем плане символизм отражал кризис традиционного гуманизма, разочарованность в идеалах "добра", ужас одиночества перед равнодушием общества и неотвратимостью смерти, трагическую неспособность личности вЫЙТИ за пределы своего "я":
Д. С. Мережковский. Полн. собр. соч., т. XVIII, М"
1914, стр. 212.
" Там же, стр. 218.
В своей тюрьме,- в себе самом, ты, бедный человек, В любви, и в дружбе, и во всемОдин, один нав"к?..
Д. Мережковский. "Одиночество"
В то же время символизм представлял собой в определенномсмысле и реакцию на голое безверие, позитивизм и натуралистическое бытописательство ЖИЗнИ. Поэтому он нередко проявлялсятам, где натурализм обнаруживал свою несостоятельность.
Нападая на плоское описательство, символисты предлагалидругую крайность: пренебрегая реальностью (или недооцениваяее), они устремлялись "вглубь", к метафизической сущности видимого мира; окружающая их действительность казалась им ничтожной и недостойной внимания поэта. Это был всего лишь "покров", за которым пряталась вожделенная "тайна" - главный, помнению художника-символиста, объект. Нужно учитывать и то, Что поиски, которые велись символистами, были частью широкихисканий, какими отмечена русск"я духовная жизнь той поры.
К непредвзятой, объективной оценке этих исканий мы толькоприходим.
"До сих пор широко бытует представление о том,- пишетдоктор философских наук А. Кулыга,- что в конце прошлого начале нынешнего века в культурной жизни России царил сплошной декаданс, упадок мысли и нравственности. Декаданс был, новозник и своеобразный философско-релИгиозный ренессанс, вышедший за рамки страны и всколыхнувший духовную жизнь Европы, определивший поворот западной мысли в сторону человека.
Корни таких философских направлений, как феноменология, экзистенциализм, персонализм,- в России. Здесь был услышан веЛикий вопрос Канта: "Что такое человек?" Русские попытки ответа на него эхом прозвучали на Западе, а затем снова пришлик нам как откровения просвещенных европейцев" . "УСилиямирусских мыслителей - Вл. Соловьева, В. Розанова, П. Флоренского, Н. Бердяева, С. Булгакова, А. Карташова, С. Франка, Н. Лосского, Л. Карсавина, П. Сорокина, В. Успенского и многих других - в России создалась совершенно особая атмосфера, позволяВШая личности при внешнем деспотическом, царистском режимЕобретать безусловную внутреннюю свободу. Преграды если и ставились, то только в форме механической цензуры, или, говорЯсловами А. Блока, "на третьем пути поэта: на пути внесения гармонии в мир". Лишь позднее более изощренное государство догадалось, как, впрочем, и предвидел Блок в своей речи "О назначении поэта" (1921), изыскать средство для "замутнения самихисточников гармонии" . Но до этого было еще далеко...
В атмосфере религиозно-философского ренессанса Начала нашего века Мережковский и создавал главные свои произведения.
К слову сказать, сам он не обладал даром первооткрывателя-любомудра, способностью оригинального мыслителя (как, скажем, блиЗкий ему В. В. Розанов): он принимал или контаминировалуже сложившиеся концепции. Его устремления были направленыНА то, чтобы наново рассмотреть основы христианской догматики.
И в этом движении, которое можно определить как попытку соединить русскую культуру с православной или даже шире - Вселенской церковью,- огроМнуЮ роль сыграла жена и единомышленник - Зинаида Николаевна Гиппиус.
Мережковские прожили в браке пятьдесят два года, "не разлучаясь,-по словам Гиппиус,-со дня нашей свадьбы в Тифлисе, ни разу, ни на один день" . Однако "идеальный" союз этот состороны казался необычным, даже странным.
Традиционное, от века определение семьи как малого общества людей, произошедшего от одной четы, к ним не применимо: чета была бездетна и могла порождать только книги. (Как и Мережковский, Гиппиус оставила обширное литературНОе наследие: прежде всего поэтическое, а кроме того - романы, рассказы, пьесы, несколько критических сборников, два тома воспоминаний"Живые лица" и т. д.) Куда ближе, кажется, здесь понятие "семейство", взятое иЗ естествознания, только с поправкой на систематику иного, внутреннего, мировоззренческого родства. Вскоре кэтому семейству присоединяется критик и публицист Д. В. Философов, двоюродный брат известного художественного деятеляС. I. Дягилева. "Триумвират" просуществовал долгих пятнадцатьЛет и носил характер некоей религиозно-философской ячейки илидаже секты: жили "коммуной", сообща намечались генерализующие идеи и писались некоторые книги. Как вспоминал много позднее Н. А. Бердяев: "Мережковские всегда имели тенденцию к образованию своей маленькой церкви и с трудом могли примиритьсяс тем, что тот, на кого они возлагали надежды в этом смысле, отошел от них и критиковал их идеи в литературе. У них былосектантское властолюбие"
Вероятно, этим и объясняется недолговечность и непрочностьтех союзнических отношений, которые возникают (и распадаются) у Мережковских - как с печатными органами, так и с отдельными лицами: "Северным Вестником" (где был опубликован не принятый другими журналами первый исторический роман Мережковского "Отверженный" - раннее название "Юлиана Отступника") и его редактором Акимом Волынским; так называемым "дягилевским кружком" (художники В. А. Серов, А. Н. Бенуа, Л. С. Бакст, поэт Н. Минский) и его трибуной "Мир Искусства"
(руководителем литературного отдела которого был Д. В. Философов, напечатавший длинное исследование Мережковского "Толстойи Достоевский"); журналом "Новый Путь" (здесь появился роман"Петр и Алексей") и редактором П. П. Перцовым и т. д. Особоследует сказать о сближениях и расхождении или даже разрывес такими деятелями философии и литературы, как В. В. Розанов, Н. А. Бердяев, Андрей Белый, наконец, А. А. Блок (посвятивший, кстати, Гиппиус свое знаменитое - "Рожденные в года глухие...").
Мережковские предпочитают в итоге, используя выражениеБердяева, "свою маленькую церковь", стремясь совместить ее сцерковью "большой". В 1901 году они добиваются разрешенияу Синода учредить в Петербурге "Религиозно-философские собрания" (вместе с Розановым и Философовым). В собраниях этихучаствуют видные богословы, философы, представители духовенства - В. Тернавцев, А. Карташов, В. Успенский, епископ Сергий
(СтавшИй через много лет, в 1943 году, патриархом Московским ивсея Руси) и др.
Собрания из-за резкости и остроты выступлений просуществовали недолго: уже С апреля 1903 года их запретила синодальная власть. "Не могу сказать,- вспоминает Гиппиус,- наверное, к этому времени или более позднему относится свидание Дмитрия Сергеевича со всесильным обер-прокурором Синода Победоносцевым, когда этот крепкий человек сказал ему знаменитуюфразу: "Да знаете ли вы, что такое Россия? Ледяная пустыня, а по ней ходит лихой человек". Кажется, Дмитрий СергеевичвОзразил ему тогда, довольно смело, что не он ли, не они ли самиустраивают эту ледяную пустыню из России..."
Идеи "религиозной общественности", своего рода вариантахристианского социализма, к которым склонялся "триумвират"
Мережковский - Гиппиус - Философов, понятно, никак не укладывались в рамки официального православия. Еще меньше понимания могла найти мысль, которая (вслед за В. Соловьевым) овладевает Мережковским,- соединить православие с католичеством, восточный образ "богочеловека" и западный "человекобога". После поражения первой русской революции, "ввиду создавшегося атмосферного удушья" (как пишет Гиппиус), "триумвират"-выезжает в 1906 году в Париж, где оседает (с периодическими наездами в Россию) до 1914 года.
В Париже Мережковские увлеченно интересуются католичеством и модернизмом, а также сближаются с деятелями партииэсеров, умеренными и радикальными (знаменитый Борис Савинков даже ищет у них религиозного оправдания политического террора и получает интенсивные литературные консультации в работе над романом "Конь Бледный"). Там же складывается коллективный сборник "Le Tsar et Revolution" ("Царь и революция", 1907), где Мережковскому принадлежит очерк "Революция и религия". Рассматривая русскую монархию и церковь на широкомисторическом фоне, он приходит к выводу: "В настоящее времяедва ли возможно представить себе, какую всесокрушающую силуприобретет в глубинах народной стихии революционныЙ смерч.
В последнем крушении русской церкви с русским царсгвом неждет ли гибель Россию, если не вечную душу народа, то смертное тело его - государство". Исключение делается только для"избранных" - "всех мучеников революционного и религиозногодвижения в России". В слиянии этих двух начал и видится Мережковскому то отдаленное, чаемое будущее, совпадающее с евангельским заветом: "Да приидет царствие Твое". При всей отВлеченности, книжности таких пророчеств в них ныне прочитывается инекая им предугадываемая правда, тогда еще слабо воспринимаемая интеллигенцией. В своих для того времени странных прорицаниях Мережковский (вместе с А. Блоком или В. Розановым) обращается поверх современников в трагическое "завтра",..
Однако в силу своей сугубой отвлеченности подобные пророчества отклика в обществе не находили. И к той поре сам Мережковский, его фигура в отечественной литературе выглядела одинокой и почти оторванной, отрезанной от бурлящей России и ее "горячих" запросов. То, чем он "пугал" современников, для большинства казалось чистой схоластикой. И с некоторой долей условнОсти можно сказать, что добровольная эмиграция для Мережковского началась задолго до событий 1917 года. Отчасти объяснение этому, кажется, мы находим в нем самом - писателе ичеловеке.
"Почему все не любят Мережковского?" - таким вопросомзадавался А. Блок.
В самом деле, литераторы полярных направлений и групп от М. Горького, с которым Мережковские в 1900-е годы вели яростную полемику, до близкого их исканиям В. Розанова; от"чистого" журнального критика Корнея Чуковского и до философа Н. Бердяева - оставили немало самых резких о нем отзывов ихарактеристик. ДаЖе обзорная статья А. Долинина в "Русскойлитературе XX века" (1915), которая должна была предполагатьакадемическую объективность, местами более похожа на памфлет.
Он как будто никого не устраивает.
Особое положение Мережковского отчасти объясняется глубоким личным одиночеством, которое он сам превосходно сознавал, пронеся его с детских лет и до кончины.
Гиппиус вспоминала: "Я сказала раньше, что у него никогдане было "друга",-как это слово понимается вообще. Отчасти(я стараюсь быть точной) это шло от него самого. Он был не точто "скрытен", но как-то естественно закрыт в себе, и даже дляменя то, что лежало у него на большой глубине, приоткрывалосьлишь в редкие моменты" И то, что подспудно мучило Мережковского, исповедально объяснено им как "бессилие желать и любить, соединенное с неутолимой жаждой свободы и простоты", как "окаменение сердца" - следствие "болезни культуры, проклятия людей, слишком далеко отошедших от природы". Слово сказано. Кажется, только отражение - от книги или созерцания памятника великой культуры прошлого - зажигается в этом человеке живое и сильное чувство.
Не будет преувеличением назвать Мережковского первым унас на Руси кабинетным писателем-"европейцем".
Впрочем, именно так отзывался о нем проницательнейшийРозанов (даже видя Мережковского гуляющим, он всякий раз, пособственному признанию, думал: вот идет "европеец"); о том жеписали А. Блок и Н. Бердяев. Певец культуры и ее пленник, онпоходил на сложившийся уже в Европе тип художника-эссеиста, который явили нам Анатоль Франс (с ним Мережковский познакомился в Париже), Андре Жид, Стефан Цвейг. Полиглот, знатокантичности и итальянского Возрождения, историк культуры, Мережковский особенно плодотворно выразил себя именно в жанреэссе, свободного очерка, сочетавшего элементы философии, художественной критики и ученой публицистики. Это некий перенасыщенный культурный раствор, из которого выпадают кристаллы великолепных образов, рожденных, однако, вторичным знанием, ане цельным инстинктом жизни.
Напряженное внимание к нравственно-религиозной проблематике, каким отмечено все творчество МереЖсковского, было лишьодним из проявлений той глубокой духовной жизни, что быласвойственва русской интеллигенции начала века. Одни и те же
Тайны бытия волновали Мережковского и его совремекников-опионеитов, например,. В. В. Розанова, Н. А. Бердяева или предшествовавшего им В. С. Соловьева. В цикле историко-релИгиоЗНыхработ "Больная Россия" ("Зимние радуги", "Иваныч и Глеб", "Аракчеев и Фотий", "Елизавета Алексеевна" и др.), а также впримыкающих к ним очерках "Революция и религия" и "Последний святой" он делает попытку осознать, возможно ли совмещение "Божеского" и "человеческого".
Мережковскому одинаково важны и дороги правда небеснаяи правда земная, дух и плоть, ареной борьбы которых становитсячеловеческая душа. Вместе с В. В. Розановым он не приемлетмногого в официальной церкви и мог бы повторить розановскиеслова о православии, унаследовавшем старческие заветы падающей Византии: "Дитя-Россия приняла вид сморщенного старичка... и совершила все усилия, гигантские, героические, до мученичества и самораспятий, чтобы отроческое существо свое вдавитьв формы старообразной мумии, завещавшей ей свои вздохи... Всярелигия русская - по ту сторону гроба" .
Вот почему так важен для Мережковского "последний святой" - Серафим Саровский, который предстает под его пером непросто как заживо замуровавший себя в аскезу схимник, но несущий свою святость "в народ", являющий пример живого благочестия. Современник Павла и Александра I, Серафим Саровский(1760-1833) был, можно сказать, подвижником милосердия - какбы по контрасту с суровым, циничным и зачастую бесчеловечнымвременем.
Так выявляется внутренняя связь духовно-религиозной публицистики Мережковского и его романов о русской истории, в которых столь важное место занимают поиски идеала, будь то богатая духовная жизнь князя Валерьяна Голицына и других декабристов, или искания раскольников, сектантов, выдвигающих изкрестьянских низов религиозных проповедников вроде КондратияСеливАнова, основавшего знаменитый хлыстовский "корабль" (скоторым мы встречаемся на страницах романа "Александр I").
Мережковский, как правило, идет от метафизической схемы: Христос и Антихрист (первая историческая трилогия). БогочеловекиЧеловекобог, Дух и Плоть (так, в исследовании о Толстом и Достоевском первый выступает в качестве "ясновидца плоти", воплощения ветхозаветной, земной правды, в то время как второй Это "ясновидец духа", воплощение правды Христовой, небесной), христианство и язычество (статья о Пушкине), "власть неба" и"власть земли" (статья "Иваныч и Глеб") и т. д. В таком духестроятся многочисленные литературно-критические работы, гдесамое ценное все-таки не в отвлеченных схемах, а в конкретныхнаблюдениях, в характеристике художественной индивидуальности, в свободе эстетического анализа, даже если он осложнен тяжелой авторской тенденцией.
Трудно даже перечислить всех, о ком написал Мережковскийкритик; легчЕ, кажется, сказать, о ком он не писал. Во всякомслучае, один цикл "Вечные спутники" (1897) включает портретыЛонга, автора "Дафниса и Хлои", Марка Аврелия, Плиния Младшего, Кальдерона, Гете, Сервантеса, Флобера, Монтеня, Ибсена, Достоевского, Гончарова, Тургенева, Майкова, Пушкина. Критическое же наследив Мережковского составляет сотни статей иработ (в том числе и книгу о Гоголе), в которых перед нами предстает едва ли не вся панорама литературной жизни и борьбы. Отрецензий 1890-х годов на произведения Чехова и Короленко и допредреволюционных статей о Белинском, Чаадаеве, Некрасове, Тютчеве, Горьком - таков неправдоподобно широкий диапазонего как критика.
При этом многие злободневные статьи Мережковского (каки выступления З. Гиппиус, избравшей себе недаром псевдонимАнтон Крайний) отмечены еще и ультимативностью тона, непререкаемо-пророческим пафосом, воистину "крайностью" оценок исуждений. Упомяну хотя бы такие его программные работы, как"Грядущий Хам", "Чехов и Горький", "В обезьяньих лапах (О Леониде Андрееве)", "Асфоделии и ромашка". Правду Сказать, и вних есть немало такого, что прочитывается сегодня новым, свежим взглядом, дает пищу уму и мыслям, даже в отталкивании, несогласии с автором. И сквозь весь этот пестрый и как будто быклочковатый материал проступают знакомые нам общие постулаты, занимавшие всю жизнь воображение Мережковского. Недаром он сказал в предисловии к собранию своих сочинений, чтоэто "не ряд книг, а одна, издаваемая для удобства только в нескольких частях. Одна об одном".
Это относится, понятно, и к его историческим романам.
Всероссийскую, шире - европейскую известность принеслаМережковскому уже первая трилогия "Христос и Антихрист": "Смерть Богов (Юлиан Отступник)", 1896; "Воскресшие БОГИ(Леонардо да Винчи)", 1902; "Антихрист (Петр и Алексей)", 1905.
Точнее сказать, известность эта пришла после публикациипервого романа, "Отверженный" (раннее название "Юлиана Отступника"), едва ли не сильнейшего в трилогии. Великолепноезнание истории, ее красочных реалий и подробностей, драматизмхарактеров, острота конфликта - столкновение молодого, поднимающегося из социальных низов христианства с пышной, ослабевшей, но еще пленяющей разум и чувство античностью позволилоМережковскому создать повествование незаурядной художественной силы. Трагична фигура императора Юлиана (правил с 361 по363 г.), который до воцарения тайно исповедовал языческое многобожие, а затем решился повернуть историю вспять, дерзнул возвратить обреченную велением времени великую, но умирающуюкультуру. Сам Мережковский, кажется, сочувствует своему герою, противопоставляя аскетической, умерщвляющей плоть религии"галилеян" (христиан), устремленной к высоким, но отвлеченнымистинам добра и абсолютной правды, светлое эллинское миросозерцание, с его проповедью гедонизма, торжеством земных радостей, волшебно прекрасной философией, искусством, поэзией.
Порою христианство предстает в романе не утверждением высшихпринципов духовности, а всего лишь победой злой воли слепой итемной в своем опьянении вседозволенностью толпы, низкие инстинкты которой разожжены свирепыми призывами князей церкви: "Святые императоры! Придите на помощь к несчастным язычникам. Лучше спасти их насильно, чем дать погибнуть. Срывайтес храмов украшения: пусть сокровища их обогатят вашу казну.
Тот, кто приносит жертву идолам, да будет исторгнут с корнем изземли. Убей его, побей камнями, хотя бы это был твой сын, твойбрат, жена, спящая на груди твоей". Но вера в Спасителя - эторелигия социальных низов, религия бедных. И в восприятии народном Юлиан предстает не просто Отступником, но Антихристом, Анти-Христом, Диаволом. Сам Ощущая свою обреченность, раздираемый противоречиями, он погибает со ставшей знаменитой фразой на устах: "ТЫ победил. Галилеянин!.."
В следующем романе - "Воскресшие Боги (Леонардо да ВиНчи)" Мережковский широкими мазками рисует эпоху Возрождения в противоречиях между монашески суровым Средневековьеми новым, гуманистическим мировоззрением, которое вместе с возвращением античных ценностей принесли великие художники имыслители этой поры. Однако здесь уже проступает некая нарочитость, заданность: вместе с возрождением античного искусстваякобы воскресли и боги древности. И все же в романе главнымявляется не отвлеченная концепция, а сам великий герой, гениальный художник и мыслитель. Леонардо, его "страшный лик" и"змеиная мудрость" с особой силой влекли к себе Мережковского - как символ Богочеловека и Богоборца:
Пророк, иль демон, иль Кудесник, Загадку вечную храня, О, Леонардо, ты - предвестникЕще неведомого дня.
Смотрите вы, больные детиБольных и сумрачных веков, Во мраке будущих столетийОн непонятен и суров,
Ко всем земным страстям бесстрастный, Таким останется навек Богов презревший, самовластный, Богоподобный человек.
Д. Мережковский. "Леонардо да Винчи"
Работая над первой трилогией, Мережковский ощущал, чтоидеалы христианства и ценности гуманизма, понятие Царства Небесного и смысл царства земного для Него несовместимы, метафизически разорваны. Позднее он объяснит свои искания: "Когдая начинал трилогию "Христос и Антихрист", мне казалось, что существуют две правды; христианство - правда о небе, и язычество - правда о земле, и в будущем соединении этих двух правд полнота религиозной истины. Но, кончая, я уже знал, что соединение Христа с Антихристом - кощунственная ложь; я знал, чтообе правды - о небе и о земле - уже соединены во Христе Иисусе. Но я теперь также знаю, что надо было мне пройти этуложь до конца, чтобы увидеть истину. От раздвоения к соединению - таков мой путь,- и спутник-читатель, если он мне равенв главном - в свободе исканий,- придет к той же истине" .
Все же следы этой раздвоенности не покинут Мережковскогодо самых последних его работ.
Помимо трилогии "Христос и Антихрист" и трилогии из русской жизни "Павел 1", "Александр 1" и "14 декабря", ему принадлежит еще целый ряд произведений, написанных уже в эмиграции. Жанр их не всегда определим, Так как форма традиционногоромана смыкается с беллетриЗованной документальной биографией или даже историко-философским трактатом. В этих позднейших книгах - "Рождение Богов (Тутанкамон на Крите)"
(1925); "Мессия" (1927); "Тайна Запада. Атлантида-Европа"
(1930); "Иисус Неизвестный" (1932); двухтомное исследование"Данте" (1939), книга об испанской святой "Маленькая Тереза", очерки "Реформаторы. Лютер. Кальвин. Паскаль" и т. д.- элементы книжности, музейной архаики нарастают. Как писал о"Рождении Богов" и "МессиИ" советский критик Д. Горбов, "этоогромные саркофаги, воздвигнутые бесстрастной рукой историка"гробокопателя", холодные тронные залы все той же идеи господства мира мертвых над миром живых".
Было бы неверно, однако, целиком принять эту жестокую, звучащую как приговор формулу Д. Горбова. Мережковскийне был только книжным затворником. Так, занимаясь эпохой Петра 1, он совершил далекие поездки по России, изучая "живьем"
раскол, в котором ему виделся свет религиозной истины, утраченной официальной церковью. Но и тут проявлялся его "европеизм", кабинетность таланта. "Он был очень далек от типа русскогописателя, очень часто встречающегося...- замечала З. Гиппиус.Ко всякой задуманной работе он относился с серьезностью, я бысказала, ученого. Он исследовал предмет, свою тему, со всей возможной широтой, и эрудиция его была довольно замечательна.
Начиная с "Леонардо" - он стремился, кроме книжного собирания источников, еще непременно быть там, где происходило действие, видеть и ощущать тот воздух и ту природу. Не всегда этоудавалось: его мечта побывать в Галилее, перед работой об "Иисусе Неизвестном", и в Испании, когда он писал (это уже в последние годы жизни) "Терезу Авильскую" и "Иоанна Креста" - неосуществилась; но наше путешествие "по следам Франциска 1"
(которого сопровождал Леонардо), начавшееся с деревушки Винчи, ГДЕ родился Леонардо, и до Амбуаза, где он умер,- было первым такого рода; вторым - в глубину России, к раскольникамстарообрядцам, ко "Граду Китежу",- когда Дмитрий] Сергеевич собирался писать Петра 1; третьим - почти двухлетнее следование за ДаНте, по другим городам и местам Италии (ужеперед последней войной) перед его большим трудом о Данте. Повторяю, более всестороннего и тщательного исследования темы, будь то роман или не роман,- трудно было у кого-нибудь встретить "..." В работе о Египте ему помогла Германия, где ему, изспециальной библиотеки, привозили на тачках (буквально) громадные фолианты, в которых он нуждался" .
Однако документ, как и географические и исторические реалиИ, в итоге как бы сковывал фантазию Мережковского-художника. Писатель использовал его не как отправную точку для показа путешествия души героев, для создания новых, неизвестных ранее в литературе характеров. Он оставался, можно сказать, "внутри" документа, преобразуя его то в выдуманный дневникодного из персонажей романа, то в форму острого диалога или"1здтреянего потока сознания, который превращался таким обраЗОм в поток цитат.
Это было именно тщательное "исследование темы". Для худоЖНИКа, открывающего нам тайны человека, созидающего типывремени, оно лишь пролог к собственно творчеству (так документальные изыскания Пушкина яВили нам "Историю пугачевского бунта", а роман "Капитанская дочка" волшебно преобразилдокумент в высокое искусство); у Мережковского творчество укладывалось в рамки сбора, сИстаматизации и осмысления материала. Как подсчитал один из критиков, из тысячи страниц его романа о Леонардо да Винчи не менее половины приходится на подробные выписки, материалы и дневники. Отсюда заметная иллюстративность истОрических романов Мережковского, герои которых - воистину рупоры идей автора.
Впрочем, в этих ограниченных пределах он остается художником, стремящимся прежде всего к внешним эффектам, ярким идраматическим зарисовкам, идя от фактов и реалий (наподобиемНогофигурНых и явно театральных полотен академика живописиГ.И- Семирадского; так и хочется сопоставить его пышное полотНо "Светочи Нерона" с романом "Юлиан Отступник"). Мережковский недаром выбирает для своих романов особенные - смутные, колеблемые раздвоением, вызревающими конфликтами времена. Такова, к примеру, эпоха Юлиана Отступника (христианство уже победило, но язычество еще не изжито; в христианствеукрывается языческий разврат), или Леонардо да Винчи (возрождается язычество, эллинизм, а христианство в лице католицизмавырождается, причем в самых уродливых формах), или Петра 1, или религиозной смуты на Крите и в Египте. Кризис гуманизма, кризис веры в конечное торжество добра (приведшие в итоге кпоявлению символизма) наложили мощный отпечаток на творчество Мережковского. В ряде его романов мы найдем полное смещение нравстванных норм, тягу к откровенной эротике, тщательное живописание насилия и жестокости. С Мережковским, поутверждению Н. Бердяева, "исчезает из русской литературы еенеобыкновенное правдолюбие и моральный пафос".
Об Этом, можно сказать, ницшеански-демонстративном нежелании считаться с заповедями традиционной, христианской морали размышлял философ и критик И. А. Ильин, подробно, пристрастно и очень последовательно проанализировавший романыМережковского:
"Ложное истинно. А истинное ложно. Это - диалектика?
ИЗвращенное нормально. Нормальное извращенно. Вот искренноверующая христианка - от христианской доброты она отдается наразврат конюхам. Вот христианский диакон, священнослужительалтаря - он мажет себе лицо, как публичная женщина, и постояНно имеет грязно-эротические похождения в цирке. Вот распяТОе - тело Христа, а голова ослИная. Вот святой мученИк - с дикой руганью он плюет в глаза своим палачам. Вот христиане, которые только и думают о том, как бы им вырезать всех язычников. Христос тождествен с языческим богом Дионисом. Веритьможно только в то, чего нет, но что осуществится в будущем. Преступное изображается как упоительное. Смей быть злым до конца, или не стыдись. От руки найденного идола - совершаютсяисцеления. В кануны христианских праздников проститутке надоплатить вдвое - "из почтения к Богоматери". Человек имеет двеладанки - с мощами св. Христофора и с куском мумии. ПапаРимскиЙ прикладыВаетСЯ к РасПятиЮ, a ВНУТРИ у НегО ВенЕрА.
Чистейшая кровь Диониса - Галилеянина. Вот девушку вкладывают в деревянное подобие корозы и отдают в таком виде быку это мистерия на Крите, предшествующая Тайной Вечере христианства. Ведьмовство смахивает на молитву; молитва--на колдовское заклинание. Христос -- МЕчта. Зло есть добро. И все этовысший гнозис. А откровение божественное призвано давать людям сомнение".
"Искусство это? - задается в итоге вопросом Ильин.- Нотогда это искусство, попирающее все законы художественного.
Религия это? Нет - это скорее безверие и безбожие".
Характерно, однако, что во всех этих рассуждениях речь идето романах (кроме одного - "Петр и Алексей"), написанных наиноземном историческом материале-Рим, Италия, Крит, Египет. И. А. Ильин совершенно не касается двух крупных произведений Мережковского - "Александр 1" и "14 декабря" (равнокак и пьесы "Павел 1"). Скорее всего, по той простой причине, что здесь его критическое жало не нашло бы жертвы.
Трилогия "Павел 1" - "Александр 1" - "14 декабря" свободна от метафизической догматики, и от красочной эротики, и отсмакования жестокостей. Я бы сказал даже, что тут (например, в романе "Александр 1") ощущаешь ту связь с гуманистическойтрадицией русской литературы XIX века, которая оказалась в других произведения Мережковского утраченной.
Вторая трилогия - только о России
Конечно, Мережковский и в ней остается верен себе. Он вновьвыбирает "смутное время": конец царствования Павла, заговори убийство императора; закат правления Александра 1, брожение и недовольство в обществе, нравственно-религиозные искания, движение дворянских революционеров, их неудача 14 декабря1825 года. Пробел во времени между событиями, о которых говорится в пьесе и романах, огромен - без малого четверть века.
Выпадают и славные страницы Отечественной войны 1812 года;
однако героический период русской истории Мережковского, видимо, не интересует. В пьесе ему, помимо главной цели - осуждения самодержавия на примере дикого самодурства и деспотизмаПавла,- важно еще показать начало опустошающей душу трагедии Александра Павловича, ставшего невольным соучастникомдворцового переворота. Отцеубийство. Этот мотив найдет затемразвернутое продолжение в романе, в показе раздвоенного, проявляющего себя то в приливах лицемерия, то в приступах больнойсовести характера Александра 1.
Уже отмечалось, сколь важны были всегда для Мережковского-романиста источники; о них следует сказать особо. В порунаписания трилогии он имел возможность опираться на капитальные труды, созданные отечественными историками.
Здесь раньше всего нужно назвать серию монографийН. К. Шильдера, посвященных русским монархам: огромное исследование в четырех томах "Император Александр 1, его жизньи царствование" (1897-1898), работы "Император Павел 1" (1901)
и "Император Николай 1" (опубликована в 1903 году). В последнем, незавершенном двухтомном труде (автор покончил с собой в1902 году, повторив таким образом поступок своего коронованного героя) Шильдер с особенным историческим беспристрастием, необычным для историка его положения, говорит о многих сторонах царствования Николая, в том числе и о характере официального следствия по делу декабристов.
Ослабление цензуры после первой русской революции вызвало появление многочисленНЫх работ, посвященных "темным пятнaм" русской истории (например, в серии "Русская быль" "Смерть Павла Первого" немецких ученых Шимана и Брекнара, "Разруха 1825 года. Восшествие на престол императора Николая 1" Г. Василича, его же компилятивный труд "Император Александр 1 и старец Федор Кузьмич" и т. д.). Достоянием читателястановится целая библиотека, посвященная декабристам: издаются сборники документов, воспоминания, исследования. Среди прочих назову сборник донесений, приказов и правительственных сообщений под редакцией богучарского "Государственные преступления в России" (заграничное издание 1903-го и петербургское 1906 года), мемуары Н. Тургенева, братьев Бестужевых, Трубецкого (1907), составленный Семевским, Богучарским и Щеголевымсборник "Общественное движение в России в первую половинуXIX века" (1905), работы Довнар-Запольского "Мемуары декабристов" (1906), "Тайное общество декабристов" (1906) и "Идеалы декабристов" (1907), "Галерею шлиссельбургских узников" под редакцией Анненского, Богучарского, Семевского и Якубовича(1907), "Декабристы" Котляревского (1907), "Политические и общественные идеалы декабристов" Семевского (1909) и мн. др.
Особо важным подспорьем для Мережковского оказалисьисследования замечательного русского историка Великого КнязяНиколая Михайловича "Император Александр 1" (1912) и трехтомная работа "Императрица Елизавета Алексеевна" (1908-1909).
Ведь для автора (внука Николая 1) были открыты все запретныедля других дворцовые архивы. Николай Михайлович опубликовалширокий, недоступный ранее материал (например, пространнуюинтимную переписку жены Александра 1 Елизаветы Алексеовнысо своей матерью, маркграфиней Ваденской Амалией), которымвоспользовался Мережковский.
Но события времен Павла и Александра 1 не были для писателя седой стариной. О них помнили не только книги, но и люди.
Именно в царствование Павла, как уже говорилось, дед Мережковского начал свою службу в гвардейском Измайловском полку, а затем участвовал в войне 1812 года; судя по всему, он был исвидетелем декабрьского восстания в Петербурге 1825 года. Иными словами, благодаря семейным преданиям Мережковский могполучить многое, так сказать, из первых рук. Не потому ли, несмотря на традиционное обилие скрытых и явных цитат, втораятрилогия выглядит все же не энциклопедией чужой мудрости, асерией живых картин русской жизни.
Особый характер придает ей резкая антимонархистская, антицаристская направленность.
И здесь, верный себе, Мережковский находит теологическоеобоснование своих взглядов. В результате долгих размышлений, поисков (в которых участвует весь "триумвират") он находит категорическую формулу: "Да - самодержавие от Антихриста".
Уже в ходе работы над романом "Петр и Алексей" симпатии автора все более склоняются к "непонятому" Алексею, "жертве", олицетворению "патриархальной России", -а также к гонимым раскольникам, несущим, по его мнению, народную правду. Пушкинскую фразу о Петре 1; "Россию поднял на дыбы" Мережковскийпереиначивает "на дыбу"; бессильная угроза несчастного ЕвгенияМедному Всаднику "Добро, строитель чудотворный!.. Ужо тебе!"
оборачивается зловещим предсказаниЕм: "Петербургу бытьпусту!"
Надо сказать, что резко отрицательЕОе отношение к абсолютистскому государству, самодержавно-бюрократическому строюбыло характерно для русского символизма в целом. Так, оченьблизок своим антимонархическим пафосом прозе Мережковскогороман Андрея Белого "Петербург" (1913-1916), который был отвергнут редактором журнала "Русская мысль" П. Струве из-за"антигосударственной тенденции", которая здесь "очсати зла и даже скептична". Но, пожалуй, наибольшего накала обличение монархии достигает в пьесе Мережковского "Павел 1"".
В фундаментальных грудах отечественных историков правление Павла уже получило к тому времени недвусмысленную оценку. Самодержавие, с его бесконтрольностью и абсолютной полнотой власти, раскрылось во всей вопиющей несправедливости, когда на троне оказался человек с явно расстроенной психикой, навязчивой подозрительностью, у которого самые благие порывыприводили к печальным последствиям и который оставил памятьо себе как о жестоком маньяке. Характеризуя царствование Павла, Н. К. Шильдер писал: "...новая эра является перед нами в виде сплошного, тяжелого кошмара, напоминающего порою, по выражению современника, "зады Грозного" . Современником этимбыл не кто иной, как Н. М. Карамзин, автор "Записки о древнейи новой России" (поданной Александру 1 через великую княгинюЕкатерину Павловну), где он дал уничтожающую характеристикуПавлу и его царствованию. И хотя делались (и делаются поныне) попытки переосмыслить эту оценку, думаю, можно считать ееокончательной.
В своей пьесе Мережковский даже сгущает мрак павловскогоцарствования, вынося за скобки и то немногое доброе, что былов императоре. Под его пером Павел - это злая кукла, автомат, наделенный неограниченной властью и гибнущий в результате развязанной им фантасмагории. Отсюда, от пьесы Мережковского, идет целая традиция в нашей литературе, например, трактовкаПавла 1 и русской монархии у Ю. Тынянова ("Подпоручик Киже"). Влияние Мережковского порой проявлялось в буквальномследовании за ним других авторов (так, исторический роман 1936 года А. Шишко "Беспокойный век" оказался построен на прямыхзаимствованиях из пьесы).
В один из наездов Мережковских в Петербург, 14 декабря1908 года, на вечере, устроенном в пользу писателя А. М. Ремизова, были впервые разыграны два действия драмы "Павел 1"
в костюмах того времени. По случайному совпадению премьерасостоялась в день 83-й годовщины восста
|
| Аудиокниги | Музыка | онлайн- видео | Партнерская программа |
| Фильмы | Программы | Ресурсы сайта | Контактные данные |
|
Этот день у Вас будет самым удачным! Добра, любви и позитива Вам и Вашим близким!
Грек
|
 |
каталог |
