Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

Аномальное   

Здоровье

Рейки  

Астрал  

Йога

Религия  

Астрология

Магия

Русь  

Аюрведа  

Масоны

Секс

Бизнес 

НЛП

Сознание

Боевое  

Он и она

Таро  

Вегетарианство  

Ошо

Успех

Восток  

Парапсихология

Философия

Гипноз  

Психология  

Эзотерика  

ДЭИР

Развитие

900 рецептов бизнеса

Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

 Ложная женщина.

скачать

Выдержки из произведения

Альфред Щеголев

Ложная женщина

Невроз как внутренний театр личности

Часть I. Ложная женщина.

О мужественности и женственности.

В обыденном сознании половая жизнь человека наивно отождествляется с его сексуальной активностью, но в действительности эта жизнь таинственна и глубока. Наш мир отвернулся от ее таинственной глубины, а может быть, сама она, загадочная и мистическая, сокрылась от его циничного взгляда, от его интеллектуальной болтовни, моральных претензий и исследовательского блуда. Уйдя из духовного мира современного, чрезмерно социализированного человека, недостойного ее, она оставила его безнадежно плоским, жалко ограниченным, внутренне бесполым, компенсаторно похотливым. Мужчина и женщина различаются по биологическому полу, а их социально-культурные половые роли — их мужественность и женственность — оказываются ненужными нашему больному обществу.

Современный человек, увы, все больше опускается до уровня какого-то бесполого, духовно оскопленного индивидуума, который в половом отношении способен лишь к биологическому размножению и к связанным с этим непосредственным радостям, но лишен стремления к духовному преображению через половое воссоединение, в котором пол, половинное, половинчатое существование человека должно обрести свою исконную цельность, целостность, и в этом плодотворном превращении сотворить в себе нового человека — личность, человека Духа, ибо мы рождаемся дважды: один раз — для жизни, второй раз — для творчества и любви. Личность есть святой плод человечества, и тайна личности лежит в глубине пола. Пол, личность и творчество сокровенно и неразрывно связаны между собой. Вдохновение пола, половая любовь, всегда побуждает человека к творчеству, творческому самовыражению, и только оно кристаллизует в нем Личность, дает тот масштаб мироощущения и миропонимания, который духовно перерождает и преобразует человека.

Кризис половых ценностных ориентации, половых взаимоотношений, свидетелем которого мы являемся, оборачивается кризисом творчества, кризисом духовности, кризисом чрезмерно социализированной личности, ибо для духовно бесполого, нетворческого, механически функционирующего, излишне интеллектуализированного или, напротив, бездумно-поверхностного индивидуума жизнь, в конце концов, оборачивается жестокой бессмыслицей и пошлостью, потому что только для личности жизнь имеет смысл, только в личности она получает могучий всеобъемлющий резонанс.

Каждый из нас живет, действует, чувствует, мыслит не как некая абстрагированная природно-социальная единица, то есть некий человек вообще, но всегда либо как мужчина, либо как женщина. Не абстрактный человек, а именно мужчина или именно женщина соотносятся с миром, их окружающим, пребывают во взаимодействии с ним, и их отношение к миру, их бытие в мире зависит от определяющих особенностей его (мужского) или ее (женского) мироощущения и миропредставления.

О природе половых различий написано немало. Литературный обзор на эту тему потребовал бы отдельной книги. Ни в коем случае не отбрасывая существующие воззрения на сей предмет, хотя и не во всем с ними соглашаясь, и уж, разумеется, никак не претендуя на универсальность своего взгляда, я, тем не менее, попытаюсь сформулировать свое понимание половых различий. К этому подвигает меня желание разобраться в истоках кризиса половых взаимоотношений, который переживается современным миром и во многом определяет судьбу грядущего социума.

Человек рождается с естественной биологической принадлежностью к тому или другому полу, но эта принадлежность сама по себе еще не гарантирует того, что биологический мужчина окажется непременно мужественным, то есть будет обладать соответствующим полоролевым поведением, а биологическая женщина будет в том же смысле женственна. Биологический пол предполагает только объективное функционирование данного индивида в качестве самца или самки, но ничего не говорит о его половом переживании и самосознании. Последнее во многом определяется социальными и культурными влияниями, стилем воспитания в раннем детстве, а также склонностью психики человека к формированию той или иной полоролевой установки.

Многие исследователи отмечают, что мужчина становится мужественным, а женщина — женственной в процессе усвоения ими соответствующих половых ролей, принятых в данном обществе. Однако было бы нелепым полагать, что половая роль — это исключительно социальный норматив, внедренный в сознание индивида. Во многом она определяется и неосознаваемыми мотивами поведения, различными у мужчин и женщин. Полоролевые предписания, принятые в данном обществе, сами по себе еще недостаточны. Необходимо наличие некоего «центра кристаллизации» мужских и женских свойств характера, который определял бы предпочтительные способы мужского и женского социального функционирования. Что может выступать в качестве таких «центров кристаллизации» полового самосознания мужчин и женщин? Здесь моя мысль до банальности проста: мир дан человеку в двух ипостасях — как мир внешний, объективно существующий, и как мир внутренний, субъективно переживаемый. От того, какие ценности существования — объективные или субъективные — наиболее значимы для человека, во многом зависит его половая направленность. Половое самосознание всегда связано с этими ценностными ориентациями и вне их оказывается, так сказать, повисшим в воздухе. Я постараюсь показать, что пол основан именно на этой глубинной, часто неосознанной предпочтительности либо объективной, либо субъективной стороны существования.

Половая принадлежность накладывает отпечаток на все существо человека, она определяет не только социальную половую роль, которую исполняет человек, но и его влечения, его сознательную модель мира, его взаимоотношения с миром, мотивы его действий и поступков, стиль поведения. Сфера половой активности гораздо шире, чем область сексуальной активности, и вбирает в себя всего человека целиком. Мужественность и женственность — половые символы двух миров — сами по себе представляют две достаточно обособленные душевные сферы и проявляются в различных ценностных ориентациях мужских и женских характеров. Попытаемся проследить эти ценностные ориентации в собирательном образе типичного мужчины и типичной женщины.

Если говорить о мужчине и мужественности, то сразу же следует заметить, что типичный мужчина приемлет и утверждает действительность реально и объективно существующую, всякая иная реальность представляется ему недостоверной, сомнительной, расплывчатой, иллюзорной.

Самого себя мужчина воспринимает и понимает, скорее всего, как объект, существующий в системе объективного окружения и подверженный влияниям этого окружения. Свое душевное содержание он соотносит прежде всего с воздействием на него вполне реальных ситуаций либо в настоящем, либо в прошлом. Какое-то метафизическое, вне критериев объективности, существование души отрицается им напрочь как совершенно непонятное и ненужное усложнение его системы мира. В своих действиях мужчина желает руководствоваться исключительно разумными моделями ситуаций, любой поступок, как его самого, так и окружающих, он должен в конечном итоге отследить, объективно осмыслить. Сознание мужчины тяготеет к отражению мира как объекта, и логика мужчины есть часто не что иное, как процесс осознания последовательных изменений в существовании интересующего его объекта. Своими сознательными суждениями мужчина хочет нащупать и раскрыть известный порядок, правило, закон, господствующий в объективной действительности, с тем чтобы попытаться изменить доступную ему реальность в желаемом направлении. Он пробует обнаружить закономерность, формулу, которая упорядочивала бы систему его миропредставления. Это приводит к тому, что умственная модель мира часто становится для него более значимой, чем сам мир. Склонность к анализу, к построению абстрактных суждений является причиной того, что ему доступнее отвлеченная теоретическая деятельность, свободная от вязкости чувственного восприятия: он может мыслить отвлеченно, обобщенно, абстрактно, находя в этом определенную, сугубо мужскую удовлетворенность от перетасовки и комбинаций занимающих его понятий. Характеристики наблюдаемого или изучаемого им явления мужчина всегда пытается уложить в категории пространства, времени, причинности; «чудесное» поведение объекта раздражает и задевает его до тех пор, пока он не подведет под него пусть минимальную, но «объективную» базу.

Область чувств и переживаний представляется мужчине недостаточно достоверной и убедительной для того, чтобы учитывать ее в своих суждениях. Это нечто весьма эфемерное, расплывчато-размазанное и, может быть, даже мало его достойное. Эмоции жестко сцеплены в сознании мужчины с его ощущениями, они для него вторичны и производны от этих ощущений и восприятий объективно существующего мира. Мужчине трудно постичь, что мир эмоций и переживаний может быть первичным по отношению к его ощущениям, что он может быть неосознаваемой причиной той или иной «объективной картины мира», которую нарисовало мужское сознание. Мужчина часто наивно полагает, что можно сознательно управлять своими эмоциями.

Такое отношение к чувствам вовсе не мешает ему получать эмоционально окрашенные удовольствия (или неудовольствия) от удовлетворения (или неудовлетворения) его насущных потребностей, но подобные эмоции, надо думать, не делают его чувствительнее в отношении глубоких и тонких эмоциональных переживаний и тем более сопереживаний.

Эмоциональное реагирование связано у мужчины в первую очередь с существованием того или иного значимого для него объекта. Никогда не приемлет он настроения самого по себе, настроения, так сказать, в чистом виде, но всегда находит объективную мотивацию своего состояния. Предаваться своим переживаниям и чувствам, оставаясь наедине с ними, никак не характерно для мужчины, им движет потребность действий, активности, борьбы, преодолений и достижений.

Мужчина лучше понимает, нежели чувствует состояние другого человека, точнее, он понимает и осмысливает состояние и поведение другого в своей умственной модели, отсекая для себя все иррациональные компоненты в состоянии и поведении этого другого. Психологическая интуиция совсем не мужское свойство, психологической интуицией обладает только личность, вмещающая и объединяющая в себе мужские и женские свойства души.

Свои чувства мужчина объясняет для себя как собственную эмоциональную реакцию на ту или иную объективную ситуацию, и потому он, как правило, сторонник разумных, рассудочных разрешений эмоциональных конфликтов, возникающих между людьми. Глубинная психология эмоционального конфликта для него сокрыта, удручающе непонятна, он выхватывает и осмысливает в конфликте лишь объективную поверхность. Нежелание прекратить конфликт, вопреки «доказанности» его объективной несостоятельности, кажется мужчине проявлением глупости и ничтожности, и это непонимание, вернее, неспособность проникнуть в природу конфликта при активном стремлении к его погашению делает мужчину в эмоционально конфликтных ситуациях агрессивным, авторитарным, самовластным. Для него подавить конфликт — значит заставить оппонента признать объективную несостоятельность и невозможность этого конфликта, а вовсе не изменить субъективное отношение к конфликту, переплавить его в новое качество отношений, заново открыть себя в этих новых отношениях. И уж, конечно, в конфликте он никогда не будет тайно и мазохистски упиваться страданием. Он вообще ненавидит всякое страдание и желает от жизни лишь насыщающего его удовлетворения и удовольствия. Страдание для него — недолжное состояние, которого следует избегать, от которого следует освободиться, с которым нужно бороться.

Его высшее наслаждение и восторг — в преодолении различных объективных трудностей, которые становятся подвластными ему, и в раскрывающихся вследствие этого путях к возможным вполне реальным удовольствиям и общественному признанию. Именно в этом мужчина заявляет о себе как о существе гиперкомпенсаторном, активно преодолевающем свою природную слабость, поскольку изначально он явно уступает силе женского пола. Мужчине все время необходимо прилагать усилия, чтобы быть мужчиной и отстоять свою мужественность. Известный американский сексолог Мани назвал эти усилия мужчины «принципом Адама», или «принципом маскулинной дополнительности». Без этих усилии мужчина легко деградирует. Поэтому он и стремится утвердить себя в физической силе и социальной значимости.

Физическая сила и крепость ценится мужчиной как значительный и важный фактор в овладении доступным ему миром, поскольку здесь побеждает наиболее физически мощный и активный. В его увлеченности физическими упражнениями и спортом всегда таится унизительный для него страх оказаться слабосильным в экстремальной ситуации. Для утверждения собственной силы мужчине мало физического совершенствования своего тела, ему, поклоннику и изобретателю всякого рода техники, которая непомерно увеличивает его физическую мощь, потребны еще и социальные контакты. Он — инициатор общественных союзов и конструктор социальных механизмов.

Утверждая свою силу и социальную значимость, мужчина всегда пытается, согласно своим замыслам, как-то изменить, переделать, перестроить доступную ему реальность. Практикой желает он подтвердить свое познание, и это так понятно — осмысление механизма или принципа того или иного объективно существующего явления всегда прельщает возможностью использовать его в практической деятельности.

Социальная активность, общественная деятельность есть исконно мужское свойство, мужчина чувствует себя недостаточным и ущербным, не имея возможности воздействовать на социум. Там, где мужская социальная инициатива и активность блокируется и преследуется (например, в тоталитарном обществе), мужчина почти обречен на деморализацию, деградацию и даже дегенерацию. Мужественность — основной катализатор социального котла, в котором возникают, развиваются, распадаются и исчезают все бесчисленные виды общественных движений и установлений. Человеческая история — история мужской социальной активности.

Истина для мужчины должна быть непременно объективно доказана, подтверждена, обоснована. «Объективность» и «истинность» для него — синонимы, он иной раз так верит в объективность истины, что никакой истины ему уже не нужно, достаточно одной «объективности». С этим в известной мере согласуется и атеистическая склонность мужчины — чисто мужское самообольщение.

В силу того, что понимание природы мира и человека в исторические времена формировалось в основном мужчинами как полом социально наиболее активным, мужская ценностная ориентация, на которой как бы заквашено общественное сознание, определила, так сказать, монополию объективной действительности в познании всей действительности. Умение мыслить объективно стало залогом здравомыслия, чисто мужская объективно-аналитическая форма мышления превратилась чуть ли не в социальный норматив.

Однако вся доступная человеку реальность не сводится к одной только объективной реальности, ему доступен также и его собственный внутренний мир, откровения, интуиции, образная символика, переживания этого мира. Но сознание мужчины склонно считать и это все лишь отражением мира объекта. В связи с этим весьма интересна эстетика типичного мужчины. Она базируется у него на привлекательной предметности и стимуляции чувственных потребностей, она грубовата и неизысканна, в ней мало субъективных резонансов, но много любования «объектом». Мужчина ценит и любит технический дизайн, прикладную эстетику, но высокое искусство может оставлять его совершенно равнодушным, он не находит душевного созвучия с ним, потому что оно заявляет о другом, непонятном ему мире, ценности которого вне поля его объективного существования.

С эстетикой мужчины хорошо соотносится его сексуальность — одна из наиболее значимых для него ценностей жизни, сугубо мужское «счастье». Сексуальная активность обязательно предполагает наличие «объекта», предмета вожделения, хотя бы в воображении; она есть стремление к исключительно специфическому удовольствию от физического обладания телом другого, она, можно сказать, являет собою овеществленную «любовь», стимулирующую определенным внешним видом и соответствующим поведением желанного «объекта».

Глубинные любовные переживания осложняют сексуальность, мешают ей, переводя ее энергию в более возвышенный душевный пласт, и потому мужчина, не желающий во имя любви жертвовать эгоизмом своего пола, избегает любовных отношений, стремясь лишь к сексуальным контактам. Любовь тяготит мужчину своими сложными внутренними переживаниями; его половое удовлетворение заключается в получении сексуального удовольствия, не более, и он стремится разнообразить это удовольствие, без которого жизнь становится для него пресной, тоскливой, удручающей, особенно если от природы он имеет сильную сексуальную конституцию. Отсутствие удовлетворяющей его сексуальной активности способно вызвать в поведении мужчины агрессивность, антисоциальность, с более или менее вероятным выходом в алкоголизацию, которая, как ему кажется, снимает гнетущую его проблему, но в конце концов ведет к половому бессилию. Таким образом, мужчина совершает, не всегда осознавая это, сексуальное самоубийство. Социальная или психическая блокада сексуального самовыражения оживляет в мужчине тягу к алкоголю, к наркотику, которые смягчают для него остроту осознания гнетущих сексуальных проблем.

Мужская сексуальность, точнее, мужское стремление к сексуальному удовольствию, особенно соотносимо с известным аморализмом мужчины, с его склонностью к сомнительному риску и даже авантюризму для достижения вполне конкретных жизненных благ, среди которых женщина, вернее, женщины не только разнообразят его сексуальную жизнь, но и дают ему непосредственное подтверждение его мужской силы, завоеванной им у природы, что особенно значимо для него в тех случаях, где он чувствует себя наделенным даром сильного неформального лидера. Формальный «лидер» может быть импотентом (и его роль играют окружающие его), неформальный, то есть подлинный, — никогда! Сексуальная энергия мужчины заявляет о себе не только в интимной жизни, но и в сфере его социальной активности. Внушающее воздействие лидера (а без такого воздействия невозможен ни один социальный союз) связано с его способностью — которую он сам часто не осознает и трактует как собственную убежденность — притягивать к себе сексуальную энергию других людей и концентрировать ее вокруг своей персоны, создавая центр притяжения для многих, идущих вслед за ним.

Мужское сознание, безусловно, необходимо социуму, и общественное сознание обязательно вбирает, впитывает в себя и руководствуется мужской моделью мира, но только мужская структура сознания сама по себе не раскрывает личности в человеке, ибо социальная личность — это только личина, способ приспособления, маска, живущая по предписаниям общества, а не нравственного повеления личности. Для того чтобы сложиться как личность — не в социальном смысле, а по сути, — мужчина должен обратить взор в себя и явственно, интенсивно, полно прочувствовать, пережить бездонную глубину своего внутреннего мира. А это требует не столько размышления, сколько страсти, страстного состояния души, ибо вне подлинной и сильной страсти пути к самому себе нет, она и есть подлинность человека; ум и воля никогда не раскрывают его так, как страсть.

У страсти свои категории и свои критерии познания. Властно и мощно она заставляет пройти весь спектр человеческих переживаний — отчаяние и восторг, страх и экстаз, смирение и бунт, вину и раскаяние, грех и покаяние; у нее свой опыт жизни, своя память жизни, свое видение и понимание мира, несхожее с его рассудочной «объективной» моделью.

Страсть и бесстрастие порождают свои способы познания, ведь тайне бытия мало быть осознанной, она должна быть еще и прочувствована, только тогда человек проживает свою жизнь в полной мере, обретает опыт своего самочувствия в мире, открывает для себя смысл своего существования.

Душа мужчины спит, и он видит «объективные» сны до тех пор, пока не врывается в его жизнь, взрывая все его существование, либо драма любви, либо безысходное отчаяние, либо восторг красоты, либо мучительный парадокс мысли, либо жестокие откровения инобытия, либо безграничная жалость, либо бездна человеческой боли и страдания. Эти или подобные им потрясения жизни смещают привычные ценностные ориентиры мужчины, заряжают его новым самочувствием, заставляют ощутить за «объективной» поверхностью нечто иное, трудно поддающееся формальнологическому осмыслению. Так гонители обращаются в ревнителей, а то, что казалось нелепой фантазией инфантильного ума, становится подлинной реалией преображенного сердца, ибо трезвый и четкий ум всегда сочетаем с холодным сердцем, но жар сердца заставляет наш ум сообразовываться с иной реальностью, к которой принадлежит человеческое существо, отличной от «объективно данной».

Мужественность, не вобравшая в себя красоты и боли мира, мужественность, не обогащенная, не облагороженная, не просветленная глубинными, оплодотворяющими душу переживаниями, всегда стремится к пошлому эгоцентрическому самоутверждению — мужчина желал бы полагать себя самым сильным, самым могущественным, самым умным, самым способным. В этом почти бессознательном стремлении к безграничному самоутверждению он может доходить до самозабвения и полной утраты реальной жизненной самооценки.

Но мужчина по-настоящему значителен, по-настоящему великодушен, по-настоящему мужествен не тогда, когда однозначно, прямолинейно и во что бы то ни стало утверждает свое одичалое «эго», а когда отрицает в себе эту ограниченную самость, когда преодолевает собственный природный, зачастую зоологический эгоцентризм во имя высших ценностей бытия, несущих ему духовный потенциал творчества, личностное становление, полноту и целостность существования, жизненный смысл. Ему требуется мужество, чтобы стать и оставаться личностью. Личность в мужчине — явление всегда большое, удивительное, притягательное, благодатное, почти чудесное, ибо в личности, и только в ней происходит великий духовный синтез мужских и женских ценностей существования и преодоление природной половой разделенности человека.

* * *

О женственности говорить труднее, чем о мужественности, она укоренена, сокрыта в глубинах человеческого существа, женственности приличествует язык поэзии и музыки. Внутреннее субъективное содержание не столько осознается женщиной, сколько эмоционально переживается ею, порождает в ней душевные движения, чувства и проникновения, которые являются только для женщины чем-то непосредственно ощутимым и постижимым. Внутренний мир женщины трудно понять в рамках жесткого логического мышления, для формальной логики он слишком запутан, прихотлив, капризен, замысловат.

Понятиям женщина явно предпочитает представления. Понятийное, отвлеченное, обобщенное, логически классифицированное и абстрактное тем более чуждо ей, чем более она женственна. Совершенно абстрагированные понятия, абсолютно лишенные чувственного элемента образы не принимаются ею вовсе, она остается безразличной к ним. Действительность задевает ее и воспринимается ею лишь постольку, поскольку познавательный, интеллектуальный элемент для нее слит с элементом чувственным, эмоциональным.

Зацепить женщину, обратить на себя ее внимание, не оставить ее равнодушной может лишь эмоционально-образное, чувственно значимое явление, которое должно представляться ей, а не пониматься ею. Представление для женщины не повод для абстрагирования, она не пытается вычленить из него типическое, понятийное, оно остается для женщины неразложимым, неделимым целым, на котором она фокусирует свои чувства и переживания. Женское сознание фокусирует в представлении свое чувственное переживание, свой стиль жизнеощущения, делает его для себя символическим.

Таким образом, объективная реальность, отраженная в представлении женщины, освящена для нее субъективным переживанием, подчинена пресловутой «логике чувств», в то время как для мужчины представление о реальности обусловлено объективной закономерностью, раскрыть смысл которой он силится с помощью логики понятий. В явлениях и вещах ее тайно влечет мистическая сторона, и тот или иной предмет или событие она воспринимает как сигнал, знак, знамение, символ, а вовсе не объективные признаки и свойства этих вещей и явлений. Без этой мистической сопричастности предмет не волнует женщину, оставляет ее равнодушной, лишен для нее субъективной значимости.

Бессознательная сторона психики явственнее проявляется в жизни женщины, у которой, в отличие от мужчины, менее разорвана связь сознания и бессознательного, и потому ее поступки и поведение труднее понять логически, чем поступки и поведение мужчины.

Эта бессознательно-мистическая подсветка ее представлений заставляет женщину в значимых для нее обстоятельствах жизни тайно искать другой, скрытый смысл, более реальный для нее, чем тот, который доступен ей в непосредственном восприятии.

Никакая даже самая сильная логика не способна вызвать интерес истинной женщины к предмету, и чем логичнее и понятнее ведет себя предмет, тем он менее интересен для нее. Ее эмоционально-образное, «представленческое» сознание интересуется лишь этой мистической сопричастностью явлений к ее субъективному переживанию.

С этим связано и то, что женщина имеет глубоко интимное, таинственное сродство с миром снов, как бы сознательно ни убеждала она себя и других в отсутствии у нее этого сродства. Сновидение ближе женскому мироощущению, чем объективная реальность, в нем может присутствовать тот образный символизм, та мистическая глубина, которая внутренне непосредственно доступна женщине. Женщина не ищет в сне доказательств его объективного происхождения, как это делает мужчина, она постигает его сокровенный смысл через вживание в образ сновидной символики, она пытается обрести, найти, уловить глубинным чувством своим вещий смысл сновидного указания.

Именно эта сопричастность миру, не имеющему объективной реальности, приводит к тому, что истинная женщина в глубине души никогда не бывает атеисткой, она либо верующая, либо суеверная. Религиозность вообще есть сугубо женское призвание, совестливость и богобоязненность — исконно женские душевные свойства. Истинная женственность насквозь пронизана религиозностью — трепетным и таинственно прекрасным чувством жизни, любви, веры, сострадания, чувством глубоким и умным, сокровенно приобщающим ее к непостижимому волшебству интуитивных прозрений.

Исчезновение религиозности в мире параллельно исчезновению женственности, безрелигиозный мир не знает истинной женственности, он знает лишь ложную женщину со всеми «прелестями» ее многообразных душевных вывихов и сотрясений. Женственность безрелигиозной не бывает, безрелигиозной может быть лишь женщина, обкраденная соответствующим воспитанием или душевно немощная, плоская, женственно бездарная — «женственность» такой женщины, если она непременно хочет предстать «женственной», есть пошлость и претензии.

Женщина скорее переживает общение, чем создает в сознании его образ и характер. Во взаимодействии с другими она всегда связана своим символическим восприятием объективной реальности: какая-либо примета или незначимый, казалось бы, признак может существенно повлиять на образ ее действий и поступков. Ее переживания и чувства не могут быть полностью выражены с помощью логики понятий, которой так хорошо оперирует мужской ум. Строй ее переживаний остается в целом непроявленным, часто иррациональным, каким-то вещам женщина придает субъективное значение и основательность, которые никак логически не вытекают из их сознательного рассмотрения.

Отстаивая значимость иных «объективных» положений, пытаясь их осознать, женщина приводит нелепейшие доводы, смешные аргументы, которые не удовлетворяют даже ее саму, тем более мужчину — у него «женская логика» вошла в поговорку.

Реальное явление, таким образом, принимается женщиной как символ ее субъективного переживания. Ее внутренний душевный строй можно было бы назвать символическим субъективизмом.

Женщина любит некоторую недосказанность в отношениях. Это происходит оттого, что всякая досказанность, определенность и конструктивность отношений однозначна и не дает возможности принимать их символически, не оставляет места для воплощения той реальности, которую несет в себе женщина. Кроме того, то, что значимо для женщины, не может быть выражено исключительно сознательным и логическим действием, но должно быть направлено также и на ее субъективное переживание. Поэтому взгляд, обращенный на нее, ценится женщиной больше, чем объяснение, а объяснение лучше то, которое более символично, которое может быть понято многозначно. Она стремится не только к словесному общению, слово кажется ей недостаточно надежным средством контакта с окружающими, в слове есть удручающая ее отвлеченность, абстрагированность, хотя в слове же есть откровение смысла, живое зеркало чувства.

Женщина говорит не только словами, она говорит паузами, звучанием голоса, мимикой, жестикуляцией, выражением глаз, всей своей внешностью, покроем одежды. Она не убеждает, не доказывает, она хочет, чтобы ей поверили, — поверили потому, что это она говорит, вся она, все в ней, а не только ее слова. В разговоре она ищет не столько общения, сколько признания. Женщина часто многоречива, и это свидетельство ее недоверия к формальному слову. Она как будто не может попасть в самую суть высказываемого и теснит, и громоздит слова, пытаясь как-то выразить свои невыразимые переживания. Она никогда не уверена в правильности понимания ее собеседником, и потому такая, незначительная, казалось бы, вещь, как комплимент в ее адрес, дает ей уверенность если не в себе, то во всяком случае в благосклонном, великодушном отношении к ней собеседника. Комплимент принимается женщиной как символ благорасположения к ней, он дает ей возможность свободно выражать себя в своей непосредственности и подлинности.

Но при всем недоверии к собственному словесному самовыражению истинная женщина нуждается как в воздухе в живом слове, она ждет чудодейственного душевного резонанса от речей, обращенных к ней; она всегда лучше слушает, чем говорит.

Отвлеченные принципы общения представляются женщине чем-то мало существенным, она принимает и понимает действия и поступки людей прежде всего по сопереживанию, по отождествлению со своим чувственным фоном (потому, кстати, женственные натуры и более артистичны, то есть лучше внедряются в «плоть», в «кожу» другого существа и сопереживают его жизнь). Социальные контакты женщина стремится свести к личным отношениям, отвлеченные принципы общественной субординации остаются для нее глубоко чуждыми. Женские социальные союзы, если таковые имеют место, могут включать в свой состав женщин каких угодно, только не женственных. Социальная активность — мужское поле деятельности, для женщины, тем более женственной, она так же неестественна, как неестественно для мужчины рождение, вскармливание и первое воспитание ребенка. Трудно представить себе «чистейшей прелести чистейший образец» на общественной сходке бунтующих против своей собственной природы феминисток, хотя поднимаемые этим движением вопросы следует отнести к разряду острых социальных. Женщина приобщается к социальной жизни только через своего мужчину, и без этого мужчины никакая общественная деятельность не может принести женщине всецелого удовлетворения жизнью. Там, где женщине приходится взваливать на себя бремя социальной активности, мужчина, как правило, инфантилен, незрел, ведом, стерт, подавлен, выхолощен, а она — несчастна.

Женщина не может доказывать, убеждать и тайно ненавидит всякую жесткую логику. Известная беспомощность в этом отношении приводит ее к тому, что она целиком и полностью полагается на логику и аналитические способности мужчины, оценивает которые, кстати, не по их содержательности и логической несомненности, а по своему эмоционально окрашенному впечатлению от увлеченности ими мужчины. Игра мужского ума с понятиями и суждениями представляется ей чисто мужским свойством, необходимым атрибутом мужчины. Не любя философии, женщина может любить самого философа, любить за его манеру философствования, а вовсе не за смысловое содержание его философии.

Никогда истина не может быть системой логических доказательств для женщины. Истина приемлется ею только в своей наглядности, несомненности, самоочевидности, она никогда не может быть для женщины абстрактной истиной и не осмысливается ею как исключительное торжество разума.

Женщина в мире не отвлеченно созерцает, не абстрактно осознает, не понятийно осмысливает, но прежде всего глубинно сопереживает жизнь своего окружения. Она не учит, а вдохновляет, не назидает, а возбуждает в нем радостное желание жить и любить. Это женское переживание лишено четкой конкретности, но в нем много ожидания и надежды. Отношение женщины к объективной реальности, как уже было сказано, совершенно иное, чем у мужчины. Женщина больше переживает, чем осознает, жизнь окружающего мира, она скорее чувствует соответствие или несоответствие вещей друг другу, чем анализирует его. Ее эмоциональная пристрастность оказывается решающей в восприятии окружающего, помогает ей высветить особо значимые для нее стороны реальности и наделить их символическим смыслом. Поэтому женщина, как правило, не преображает сама объект своего интереса и внимания. Она лишь с надеждой ждет от него этого, почти чудесного, преображения, в котором он действительно соответствовал бы ее ожиданиям. Ей кажется, что если другой человек будет чувствовать то же, что чувствует она, то он непременно уподобится ей в чем-то существенном и наиболее ценном.

Гармония окружающего мира является для нее глубочайшей душевной потребностью, она прекрасно организует пространство, создавая уют и комфорт, но плохо обходится со временем, как условием, несозвучным ее сущности.

Изначально по сути своей женщина ближе к истокам жизни, самой природой предназначено ей рожать детей, и она не может быть не пронизана острым чувством жизни, извечной волей к жизни, заботой о ней, болью о ней, состраданием к ней, ибо в существе женщины, в ее глубине бьет этот родник жизни, она сама — ее источник. Вся глубина женщины обращена к этой внутренней, скрытой, исходящей из бездны ее существа тайне жизни, она имеет с ней сокровенную, невыразимую взаимосвязь — постоянно действующую, пульсирующую, живую, хотя и не всегда осознаваемую.

Женщина переживает творческое состояние жизни в самом ее истоке, а потому никогда искренно не предпочтет объективную реальность внутренней, субъективной, всегда будет склонна не доверять объективной достоверности, которую так чтит мужчина.

Эта внутренняя направленность переживаний женщины особенно парадоксально заявляет о себе в любви. Здесь она ждет от мужчины признания ее души через восхищение телом. Духовная содержательность любви для нее более значима, чем сексуальные наслаждения. Женщина желает, потому что любит, мужчина любит, потому что желает, и в этом, быть может, все драмы любви.

Любовно-сексуальная активность ставит женщину в положение внутренне двойственное: с одной стороны, она хочет чувствовать себя целью жизни для мужчины, с другой — легко становится лишь средством для возникновения новой жизни, и потому в ее любви всегда присутствует мотив жертвы, без него любовные переживания будут для нее неполными, ненасыщенными, недостаточными. Жертвенность есть, быть может, самое интимное в женщине, и это так созвучно религиозному настрою ее души!

Женственность притягательна, но не сексуальна. Чем более женственна женщина, тем менее она сексуальна. Женственность вдохновляет, а не будоражит. Женщина становится сексуальной, когда утрачивает в себе женственность, но желает сознательно оттенить, проявить, обнажить прелесть и гармоническую красоту своего женского тела. Женственность легче проявляется в юности женщины, сексуальность — в ее зрелые годы. Проявление женственности непосредственно и душевно, проявление сексуальности театрально, демонстративно, декоративно.

Женственность не хочет быть неким «объектом», предметом, она побуждает женщину избегать сексуальных контактов как недолжных актов, стремящихся, так сказать, захватить женственность в «объекте». Женственная женщина чувствует нравственное унижение от того, что ее принимают как сексуальный объект, в котором время от времени появляется нужда, она воспринимает как оскорбление явное проявление безликой похоти в отношении нее. Она не хочет быть средством для мужчины, желая быть его возвышенной целью.

Ее бегство от назойливого сексуального преследования не есть поведение самки, испытывающей выносливость и силу самца; в ее бегстве присутствует не столько животно-инстинктивный мотив, сколько яркое чувственное переживание бесчестия, то интимно-женское внутреннее переживание, которое не поддается обыденной логике.

Женщина не имеет потребности в ребенке до тех пор, пока ей достаточно влюбленности мужчины. Инстинкт деторождения заявляет о себе в женщине при известном изживании взаимного полового влечения у влюбленной пары, при первом движении к ослаблению его со стороны мужчины, в том незаметном даже ему самому внутреннем движении к отходу, которое женщина чувствует первой.

Ребенок — не смысл и цель любви, как полагают формально мыслящие люди, это живой памятник любви. Если половое влечение не приводит мужчину к великому творчеству любви, к воплощению того волшебного сна наяву, который грезится обоим в период влюбленности и который вбирает в себя всю красоту и смысл полового влечения, то оно побуждает к творчеству женщину, причем к творчеству сугубо женскому — созиданию живой плоти ребенка, оно склоняет ее к материнству. Женственность преображается в материнство, женщина обращена теперь к своему ребенку, она душевно взаимодействует с ним, и эти внутренние любовные токи становятся великим благом для него, тем великим материнским благословением на жизнь, без которого нет радостного детства, а стало быть, нет счастья у человека. И потому радость материнства это не радость разделенной любви, она наполнена тихой грустью, нежностью и грустью...

Женственность и мужественность создают сообразное полу психическое обрамление инстинктивных побуждений. Возьмем пищевое и оборонительное поведение. Для женщины кормление, вскармливание — одна из природных функций ее материнского организма, женщина — существо питающее. Приготовление пищи было всегда не только ее обязанностью, но в известной мере и ее естественной потребностью. Недаром во все времена женщина была хранительницей домашнего очага — символом тепла, сытости, покоя.

Женщина-мать кормит своего младенца грудным молоком, и грудное вскармливание, если оно не осложнено никакими удручающими обстоятельствами, доставляет ей особое удовлетворение. От природы способная к созданию живого универсального продукта, каковым является ее грудное молоко, женщина инстинктивно лучше и тоньше чувствует вкусовые достоинства и недостатки пищи, она искуснее сочетает пищевые компоненты, получая в конечном итоге вкусовую гармонию.

Существует достаточно расхожее мнение, что лучшими и более изысканными поварами являются мужчины, но приготовленные ими яства — лакомства гурманов — сплошной вкусовой продукт, то есть тешат язык и калечат желудок. На праздничном мужском столе долго не протянешь, и как прав был Л. Толстой, который говорил: «Бог создал пищу, а дьявол — поваров».

Кормление — своеобразное творчество женщины, оно направлено в конечном итоге не на создание вкусового продукта, как это может показаться поначалу, но на достижение при помощи этого продукта определенного благодушного и общительного состояния у едящих. Женщина своим столом исподволь создает для окружающих добродушно-благожелательный фон общения. Она испытывает удовлетворение от того, что кормит, насыщает, потчует и тем самым создает физический и душевный комфорт тем, кого кормит и кого любит, о ком заботится.

В совместной трапезе мужчины и женщины есть своя половая символика. Можно сказать, что мужчина хочет есть, женщина хочет накормить. Сама для себя женщина редко готовит какие-то особые кушанья. Если у женщины не возникает желание накормить мужчину, это значит, что он ей душевно безразличен, если она не хочет есть вместе с ним, она никогда не захочет иметь от него ребенка. Кухня в бытовом общении полов занимает не менее важное место, чем спальня.

Теперь об оборонительном поведении.

Если мужчина в случае опасности стремится воздействовать на враждебный объект, нейтрализовать или уничтожить его, то женщине такое поведение присуще лишь частично. В критических ситуациях, представляющих угрозу жизни, женщина больше уходит в себя, и потому ее действия могут быть хаотичны, а наглядно демонстрируемая дезорганизация поведения провоцирует мужчину на ее активную защиту. (Заметим, кстати, что женщина иногда совершенно искренне пугается чего-либо в присутствии мужчины, бессознательно испытывая тем самым его готовность и способность ее защитить.)

Но женщина начинает действовать активно и целенаправленно — и даже, может быть, активнее, чем иной мужчина, — когда опасность касается значимого и бесценного для нее существа, которое она любит, лелеет, в котором живет ее душа. Это может быть ребенок, муж, близкий и дорогой ей человек или даже просто живое, любимое ею существо. Здесь во враждебности к своему недругу она мстительна и агрессивна, а потому страшна и опасна более, чем мужчина. Ее самозащита направлена скорее на сохранение и оберегание от надругательств и уничтожения в первую очередь своей душевной святыни и уже потом — на защиту целостности своего тела. Она вообще парадоксально относится к возможности своей физической смерти. Она словно боится не самой неизбежности смерти, а того, что таится за ней. Страх перед смертью собственного тела не так велик в ней, как страх перед распадом того внутреннего мира, которым она живет, тех чувств, надежд, упований, которые дают ей душевные силы и возможность жить. Для женщины тело — средство самозащиты, для мужчины — цель самозащиты. Мужчина остро реагирует на опасность, выделяя в ней тот враждебный для него акцент, который особенно грозит его существованию. Именно это делает его и лучшим воином.

Если же говорить о воинственности женщины, то она скорее экстраординарна, не является ее природной данностью и всегда созвучна мотиву святости, борьбе за отстаивание и утверждение ее святыни. В глубине души они никогда не перестает быть весталкой — жертвенной хранительницей священного огня жизни, и если для мужчины Вечность — абстрактное понятие, для женщины — великое живое предчувствие. Не Вечность страшит женщину, а Время.

* * *

Два пола. Две половины человеческого существования, которые невозможны одна без другой и взаимно дополняют друг друга. Их влечение друг к другу неоднозначно, внутренне противоречиво. Между ними действуют силы эротического взаимопритяжения и эгоистического взаимоотталкивания. Но наивно думать, что силы эти действуют, так сказать, симметрично, то есть мужчину влечет к женщине так же, как женщину к мужчине. Во влечении полов друг к другу есть своя асимметрия: мужское направлено на женское, женское не столько активно стремится к мужскому, сколько притягивает его к себе; женское обращено в глубь себя.

Мужчина счастлив надеждами на любовь желанной женщины, женщина счастлива не столько любовью к мужчине, сколько его любовью к ней; мужчина любит женщину, женщина — саму любовь.

Мужчина несчастен и подавлен, когда не может обладать женщиной — предметом своего вожделения; женщина несчастна, если ни для кого не может стать таким «предметом вожделения». Не мужчина нужен ей, не просто мужчина, а его благоговейное к ней отношение, в котором упивается она своим женским торжеством, признанием собственной ценности в его глазах. Лекарством от любви для мужчины может быть другая женщина, для женщины другой мужчина не может быть таковым — ей нужна другая любовь.

В сущности женщина жаждет поэтического отношения к ней со стороны мужчины. Она чувствует себя по-женски удовлетворенной, если мужчина в своей деятельности безусловно проникается ее женскими ценностями жизни, ее устремлениями и ожиданиями, вдохновляется ею, плодотворно созидает для нее и во имя ее тот творческий мир, в котором она царит явно или тайно. Ведь мужчина, по самой природе своей расположенный к более глубокому и многогранному познанию объекта, имеет возможность воздействовать на него, делать податливым, пластичным, способным всецело подчиниться творческой воле человека.

Истинное творчество немыслимо для мужчины вне полового самочувствия, вне полового вдохновения, вне интуиции внутреннего единения, а вдохновляющим и преображающим стимулом всякой по-настоящему серьезной творческой деятельности является женственность и только женственность, «Вечная Женственность»! Творчество мужчины всегда тайно или явно посвящается женщине, реальной или воображаемой. Как мужчина телесно оплодотворяет женщину, делая ее матерью, так и женщина духовно оплодотворяет мужчину, повышая его внутренний творческий потенциал. Творчество мужчины исподволь устремлено к тому, чтобы впечатлить, покорить, пленить, удивить именно женщину, создать дар, достойный ее; это чувствует даже ребенок — маленький творец, посвящающий плоды своего творчества матери. Такой творческий гений, как А.С. Пушкин, свидетельствует: «Сладостное внимание женщин — почти единственная причина всех наших устремлений». Без женственности, без ее животворного влияния деятельность мужчины теряет могучий творческий катализатор, становится в чем-то механической, штампованной — и пусть даже весьма профессиональной, но не живой, не плодотворной, чахлой.

Душевный камертон женственности резонирует в душе мужчины высвобождением творческих импульсов, делающих эту душу емкой и чуткой; женственность оплодотворяет и освящает душу мужчины. В отсутствие облагораживающего влияния женственности мужчина не творит, а вытворяет нечто очень далекое от истинного творчества.

Исчезновение женственности в мире, ее растоптанность ведет к творческой выхолощенности, к упадку, к нравственной тупости и распаду, к тому душевному вывиху, при котором мужчина, одаренный, к несчастью, какими-либо способностями, созидает не жизнь, а смерть и разложение. Бесполое «творчество» мужчины не способствует вызреванию самого главного плода истинного творчества — личности, оно неблагодатно, бессильно, претенциозно, ограниченно и безлико, а чисто механическое творчество типичного «технаря» — вещь весьма далекая от того духовного творчества, которое рождает в человеке личность. Только в становлении своей личности через подлинное творчество человек прорывается к духовной беспредельности, ощущает великое дыхание внутренней свободы, той свободы, которой не знает всецело социально обусловленный индивид.

И потому по-настоящему творческие произведения всегда совершенны в своей незавершенности, всегда окончательно не закончены, всегда несут на себе отпечаток свободного состояния своего создателя.

Творческая активность, в которой происходит духовный синтез мужского и женского начал, является подлинным процессом формирования личности в человеке. Конечная цель творчества не столько в создании того или иного произведения, сколько в реализации личности творца, в духовных откровениях его деятельности. Личность и творчество неразрывно связаны между собой: нет Личности без творчества, нет творчества без Личности. Творчество — это всегда встреча женского и мужского в глубине личности, духовное воссоединение есть центральный стержень личности, без которого личности как таковой быть не может.

Ложная женщина.

Когда в жизни человеческого общества торжествует засилие материализма и интеллектуализма, рядящихся в «реализм» и «духовность», когда нравственные переживания людей уплощаются до тупости и моральной невменяемости, когда товарно-меркантильный стиль жизни становится всеобщим, когда агрессивный карьеризм, замешанный на трусости, и жадное желание благосостояния, заквашенное на душевной неблагодатности, заслоняют все иные стороны жизни, когда в человеческих взаимоотношениях царят неверие, ложь, озлобление, подозрительность, эгоизм, скука, суета, цинизм и пошлость, — тогда отстраняется от такого общества великое творчество жизни, оно мельчает и мелеет, засоряется и заболачивается; застой, омертвелость, душевная гниль становятся уделом такого общества, а его разложение и гибель — неизбежны. Такому обществу уже не нужны великие проявления пола, всякие там «мужественность» и «женственность», для него достаточно физического насилия и авантюры, своеволия и эгоизма преуспевающей мужланской натуры, а потому почти бессознательно, безумно таким обществом подавляется, изгоняется, вытесняется в первую очередь именно глубинное проявление пола — женственность.

Да, истинная женственность достойна иного состояния общества, она не нужна миру, в котором разного сорта скептики, циники и пошляки осмеивают Веру, порочат Истину, злословят над Добром, оскверняют Красоту, издеваются над Любовью, и все это во имя собственной дешевой популярности. В таком мире женственность лишена достойного существования, она не оберегается этим миром и обречена на деформированное, раздавленное, извращенное, ложное состояние.

Именно такой нравственно опрокинутый мир создает ложную женщину. Не имея возможности утвердить свою женственность, она отступает от себя, изменяет себе, лжет самой себе и ведет своеобразный, совсем не женский образ жизни. В таком обществе носитель социальной активности — мужчина — не может быть рыцарем женщины, не может, да и не хочет, защитить и оградить ее от бесчестья, не может принять ее за высшую ценность своей жизни, потому что внутренне совершенно бесчувствен ко всему этому, потому что чаще всего инфантилен, невротически взвинчен, а женщина нужна ему как соска и конфетка.

Лишенная рыцаря женщина как бы взращивает его в себе, становится в чем-то мужчиной и в таком измененном качестве заявляет о себе обществу. Именно такую женщину с извращенной женственностью я называю ложной женщиной и, понимая условность всякой классификации, тем не менее выделяют три типа такой женщины: сексуальный, гиперсоциальный и интеллектуальный. Этими тремя типами, разумеется, не исчерпывается описание ложной женщины, можно думать о существовании других, менее выраженных типов. Названные три типа явно невротичны, и это понятно: в мужском мире женщина чувствует себя неуверенной и уязвимой и потому изо всех сил держится за свой способ социального существования, стремясь переиграть мужчину в его мужском мире. «Сексуальность», «гиперсоциальность» или «интеллектуальность» становятся ее психозащитными масками, которые, с одной стороны, дают ей возможность приспосабливаться в маскулинизированном обществе, а с другой стороны, замуровывают ее в себе, сдерживают ее естественное женское самовыражение, подавляют ее женственность.

Сексуальная женщина.

Это женщина, привлекающая своей чисто физической женской природой; это женщина, приковывающая к себе внимание окружающих своей внешностью и особой манерой поведения; это женщина, играющая в женственность, часто неудачно, предъявляющая своему окружению видимый облик «женственного» существа. Она всегда достаточно по-мужски осознанно помнит о своей женской принадлежности и постоянно напоминает об этом окружающим, как своим поведением, так и своими потребностями и прихотями, настроениями и кругом интересов, манерой одеваться и т. д. Собственная внешность для нее — все, это ее основное орудие в овладении доступным ей миром. Можно даже сказать, что все содержание сексуальной женщины — это ее форма, ее демонстративная привлекательность. Она почувствует себя погибшей, если утратит привлекательность. Она непременно желает быть обольстительной, чарующей и, что особенно важно для нее, желает сексуально будоражить, вызывать сексуальный интерес, притом всюду и постоянно, у возможно большего круга людей (и, надо заметить, не одних только мужчин). Количество плененных ею является для нее непосредственным и ощутимым доказательством ее качественной принадлежности к рангу «обворожительниц» и «львиц».

Более всего на свете она боится времени. Она не хочет знать никакого возраста, оставляющего морщины на ее лице и делающего тусклым ее взгляд, она всегда хочет быть моложавой, сексуально привлекательной, всегда «в форме», всегда «победительницей».

Мода как будто выдумана для нее, это ее мировоззрение, ее религия. Быть одетой не по моде — для нее чуть ли не моральное преступление, во всяком случае, признак отсталости, серости и бездарности.

Сексуальная женщина, оценив свои внешние женские достоинства, желает посредством их утвердить свое влияние в доступной ей реальности. Прекрасно осознавая свою сексуальную притягательность и желанность для окружающих, она строит общение на собственных прихотях и капризах. Ее социальная задача не в том, чтобы приспособиться к обществу, в котором она живет, а в том, чтобы приспособить его к себе. В обществе ей непременно надо «царить», а не просто существовать. Все в сексуальной женщине направлено на вполне вещественные цели, а поскольку в жизни, и особенно в жизни мужчины, сексуальное влечение занимает особо значимое положение, являясь наиболее яркой чувственной радостью в смене серых будней, а для многих и «смыслом» жизни, то понятно и стремление сексуальной женщины быть жрицей сексуального культа, адептом таинственной половой магии. Половой акт для нее не только средство достижения ее интересов, но и цель, завершение, предел, после которого начинается подготовка к следующему, еще более разнообразящему сексуальное наслаждение соитию.

Ее предназначение — дать мужчине наиболее наполненный и эстетически организованный секс, о котором он всегда мечтает, но дать его, разумеется, не всякому мужчине, а лишь тому, который «этого достоин», то есть особенно значим для нее. Ей необходимо покорить непременно социально сильного мужчину, только тогда она может рассчитывать на то, что ее карьера устроится как нельзя лучше. Все подчинено у нее этой цели, даже одежда — предмет ее постоянной и неустанной заботы — не закрывает, а скорее обнажает ее, намекает на ее прельстительную наготу: в ней она всегда полуголая, то есть особенно сексуально привлекательная. На свое тело, вызывающее невольные сексуальные фантазии, она смотрит скорее глазами мужчины.

Трудно даже сказать, насколько противоположный пол является для нее противоположным. Ее сексуальность отдает маскулинностью. Она может привязаться к женщине не хуже иного мужчины. Она может тайно или явно влюбиться в нее. Бисексуальные склонности у нее достаточно выражены, она может очень основательно увлечься гомосексуализмом, попеременно развлекаясь в нем то женской, то мужской ролью.

В обращении с мужчинами она очень хорошо знает, что их может впечатлять и что им от нее надо. В отличие от женственной женщины, уповающей на душевное движение к ней со стороны мужчины, сексуальная женщина делает ставку на свой фасад, а не на внутреннее духовное содержание половых отношений. Мужчина для нее, прежде всего, партнер по сексуальным играм, но за сексуальной игрой — или многочисленными играми с разными партнерами — почти всегда стоит ее меркантильный интерес. Искренняя влюбленность в мужчину для нее скорее недоразумение. Она не хуже иного мужчины-ловеласа может похвастать своим «донжуанским списком» плененных ею мужчин. Незначительный в социальном или материальном отношении мужчина не может рассчитывать на успех у такой женщины, разве что она соизволит использовать его в каких-то своих, сугубо эгоистических или экспериментальных целях или просто взбалмошных прихотях.

Все в сексуальной женщине, казалось бы, устремлено к ее триумфу — сексуальному соблазну, но в последний момент будто что-то надламывается в ней, изменяет, бежит от нее. Как женщина она тайно желает исступленного соития, а не просто чувственного, тактильно-механического удовольствия, которое никогда не приносит женщине подлинного полового удовлетворения. Дающая чувственное сексуальное удовольствие своему партнеру, сама получающая его, она, тем не менее, обречена на половое неудовлетворение — есть почти мастурбаторный, физиологический оргазм, нет духовной восторженности соития, так необходимой именно женщине — и в этом корень ее невротизма, ее эмоциональной неустойчивости, ее жизненной неудовлетворенности и мстительности. Ущемленность ее истинной женской природы переживается ею своеобразно и достаточно болезненно. Выражаясь несколько парадоксально, можно сказать, что сексуальная женщина обречена на невротизм, и невротизм тем больший, чем более она сексуальна. Сексуальность для нее — забвение, которого она ищет; она постоянно держит себя в готовности к сексуальной игре. Вне этой готовности она чувствует себя опустошенной, никчемной. Тяга к алкоголю и наркотику может проявиться в ней как реакция на разочарование. от собственной сексуальности.

Внешне она может казаться победительницей, но внутренне, для себя и наедине с собой — почти всегда пораженка и потому совершенно не выносит иронии в свой адрес. Она хочет выглядеть самым дорогостоящим предметом этого мира, ухоженным и благоухающим, как бы неприступным и одновременно зажигающе-манящим для самого сильного, самого могущественного, самого богатого мужчины.

Ее брак — это всегда брак по расчету, даже когда ей кажется, что он по любви. Браком желает она достаточно гарантированно обеспечить свой материальный тыл. Муж постепенно превращается у нее в то, чем, собственно говоря, был изначально — в ее приказчика или завхоза. Она может демонстративно играть роль его жены, особенно если ему самому нужно играть роль добродетельного супруга. Но о своем подлинном предназначении — жизнеобеспечении супруги — он должен помнить всегда и неукоснительно, без напоминаний. Такие браки заключаются отнюдь не на небесах. Как хозяйка она может удивить компанию, собравшуюся за столом, каким-нибудь необычным, небывалым блюдом, которое она сама приготовит. У нее в запасе есть несколько таких «выигрышных» рецептов, что позволяет ей слыть «необыкновенной кулинаркой». Но для повседневной жизни ее кухня никуда не годится, да и сама она презирает всякое кухонное хозяйство. Изо дня в день может обходиться она чашечками кофе с пирожными или бутербродами. Она предпочитает ресторанный стол семейному домашнему обеду. Для ведения хозяйства ей нужен покладистый муж или домовитая домработница, которые, особенно не обременяя ее, тащили бы на себе бремя бытовых тягот и забот.

Отношение такой женщины к ребенку зависит от его пола. С девочкой у нее рано обнаруживаются сопернические отношения. В мальчике она провоцирует «мужское поведение». Но в целом к детям она безразлична, мало того, ее особенно ущемляют капризы детей и гнетет необходимость заботиться о них. Ей нравятся красивые дети, такие, с которыми можно эффектно продемонстрировать окружающим свое «материнство» . Но это только роль. С подлинным материнством у нее большие проблемы, материнство — не сфера ее жизненных интересов.

Ее отношение к природе, культуре и религии отдает пошлостью.

Природа для нее — это, прежде всего, какой-то популярный пейзаж, «атмосфера», безмятежный отдых, комфорт и нега на изысканном курорте. Лучшая для нее природа — та, которая видна из окна фешенебельной гостиницы. На лоне природы можно показать себя в более открытых или небрежно распахнутых одеждах, особенно на морском берегу, где купальный костюм, эффектно демонстрирующий все ее прелести, весьма кстати.

Трудно говорить о ее глубокой приобщенности к культуре. Она приобщена не столько к культуре, сколько к богеме или полубогеме. Ее потрясает какая-нибудь сногсшибательная демонстрация каких-то див, парад шоу-звезд или топ-моделей. Ее привлекает броская, почти рекламная эстетика, то есть более красивость, чем истинная красота. Она хочет быть не только восторженной зрительницей этого шоу, но и его непосредственной участницей, она хочет быть «звездой», законодательницей моды, таинственной и одновременно скандально-привлекательной женщиной. Серьезные и глубокие стороны культуры ее не привлекают, ей важна лишь лакированная поверхность штампованно-затасканной эстетики. Если от природы она одарена какими-то способностями — художественными, музыкальными, артистическими, — она обратит их, прежде всего, на саморекламу в поисках дешевой популярности.

Такая женщина никогда не бывает глубоко верующей, чаще всего она суеверна. Религия ее как будто чем-то пугает, но одновременно привлекает своей внешней, ритуальной стороной. Она хотела бы, чтобы окружающие принимали ее за женщину с таинственно мистическими наклонностями, за «очень необычную женщину», у которой свои сокровенные отношения непосредственно с самим Господом Богом.

Впрочем, для нее это скорее дань моде, чем внутренняя потребность.

Она как будто создана для праздного времяпрепровождения. К разного рода праздным мероприятиям она относится весьма ответственно. Здесь у нее появляется шанс блеснуть, впечатлить, заинтересовать того или тех, для кого расставляет она свои пленяющие сети и кто может пригодиться ей в реализации ее меркантильных планов. Она забавляется тем, что заставляет свое окружение вольно или невольно развлекать ее. Она лишь постоянно провоцирует интерес к собственной персоне, не проявляя ни к кому ни особого сочувствия, ни простого человеческого интереса.

Самой себе сексуальная женщина скучна, наедине с собой ей постыло. Ей нужно общество, которое будет подыгрывать ей в ее излюбленной роли королевы. Она почти истерично стремится к собственной демонстрации, ей необходимо быть на виду, семейный круг для нее — «могила». Она упивается своей известностью, особенно тогда, когда говорит, что устала постоянно находиться в центре внимания, что ей хочется уединения и обычных домашних радостей. Здесь она лукавит.

Все и вся должны обеспечивать ее комфортное и, желательно, роскошное существование в мире, она же выступает во всем этом неким очаровательным фокусом, волшебно-эротическим сном наяву, желанным центром, вокруг которого все организуется и сосредоточивается, являя собою как бы ее ощутимое дополнение и продолжение.

Ее невозможно представить вне этого комфортабельного антуража, она неуклонно создает вокруг себя особенную жизнь, сладость которой соблазняет и сбивает с толку многих, побуждая их стремиться к достижению этой «сладкой» жизни, символом которой является она, «сладкая женщина».

И при всем этом она холодно и расчетливо использует своих данников в угоду себе, через соблазн и прельщение своими «пленительными чарами», неопределенно, но очаровательно игриво обещая возможную сексуальную награду тому, кто благоволит к ней и способен содействовать ее успеху и достижению материального благополучия. Она упоенно будет играть роль «прелестной женщины», пока все идет в соответствии с ее скрытыми меркантильными планами, и она же срывается, обнажая всю неженственную природу свою, в тот момент, когда, несмотря ни на что, желанное для нее «благо», ее добыча, ее кусок уходит от нее, ускользает из рук. Здесь мгновенно утрачивает она рассудочную способность поддерживать в надлежащем, благопристойном виде свою двойную игру; здесь она моментально «обнажает когти» — становится грубой, дерзкой, стремительно-беспощадной, капризно-своевольной, вероломной, надменной и злопамятной, циничной и наглой; здесь ее житейский меркантилизм уже не прикрывается никакой «лирикой», «ахами» и «вздохами». Желание взять, ухватить, вырвать любой ценой жирный кусок вполне объективных благ заставляет ее отбросить орудие лова и, уже не таясь, голыми руками хватать, тащить к себе желанную добычу.

Агрессивностью и жестокостью мстит сексуальная женщина миру за свою невротическую неспособность любить, и эта неспособность удручает ее тем сильнее, чем больше мнит она себя «жрицей любви» и «наперсницей высшего сладострастия». Озлобленно не приемлет она наивную поэзию любви, обозначая тем самым свою глубинную проблему: невозможность быть подлинной женщиной. В ней все демонстративно, все поверхностно и саморекламно, ее женское ядро остается непроявленным, глубоко замурованным в ней самой.

Женщина изменяет собственной женственности, внутренней глубине в социальной среде, где женственность не нужна, где она вообще не приемлется, где женщина нужна как сладостное тело, как утеха, где царят другие ценности жизни и основанные на них порядки, где доминирует не женская — любовная, а мужская — сексуальная — эротика. Ведь секс — сугубо мужская жизненная ценность, очень важная составляющая в мужских ценностях жизни.

Нормальный мужчина чувствует себя ущербным, если по каким-то причинам лишен сексуального самовыражения.

Он никогда не выступает против секса. Он может относиться к нему с известной долей иронии, но никогда не будет враждовать с ним, озлобленно преследовать его, — повторяю, если он нормален. Но одна лишь сексуальная разрядка в отношении с женщиной, без душевных и духовных резонансов в общении с ней, никак не преображает мужчину в зрелую Личность. Он должен быть «оплодотворен» ее женственностью, только тогда в нем раскрывается творческий потенциал, только тогда он способен к деятельности, достойной личности, только тогда открыт он духовно для самопознания и осмысленности собственной жизни.

Сексуальная женщина никогда не может дать ему всего этого. Она будет лишь потворствовать его половой активности, прельщать его возможностью чувствовать себя «стопроцентным» мужчиной.

Мещанство в самом соблазнительном своем виде — вот наиболее верное определение той среды, которую создает кругом себя сексуальная женщина. Никаких жертв, никакой самоотдачи, никакой драмы жизни, никаких отречений от материальных благ, никаких «духовных самокопаний» всяких там мечтателей, чудаков, философов и прочих «дураков»! Все для себя, во имя себя, все на себя и под себя, а поверх всего этого натасканного отовсюду «добра» — идол сытости и довольства — «сладкая женщина», «секс-бомба» — дурманящий наркотик в унылом земном существовании серых духом. Разве может существовать такая женщина без соответств