Как невозможно творческое мышление.

скачать

Выдержки из произведения

И. А. Бескова

КАК    ВОЗМОЖНО ТВОРЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ?

Москва 1993

ББК 15.13 Б 53

Ответственный редактор

доктор философских наук И.П.Меркулов

Рецензенты:

доктора философских наук А.Л.Никифоров, В.А.Смирнов; кандидат философских наук А.А.Осовцов

Б 53     Как возможно творческое мышление? - М., 1993. -198 с.

На материале когнитивной психологии, психолингвистики, культурной антропологии, логики и др. автор прослеживает трансформации архаичного мировосприятия и мироощущения, приводящие к зарождению и развитию современных форм образного и символического представления информации. Утверждается, что филогенетически первичные формы познавательной деятельности в скрытом виде функционируют и на более поздних этапах, являясь компонентами творческого мышления.

Исследуются эмоциональные и психологические особенности творческой личности, влияние характера культуры на развитие креативности.

Для интересующихся проблемами творческого мышления.

ISBN 5-02-008178-7         И.А.Бескова, 1993 ISBN 5-201-01835-1         ИФРАН, 1993

Научное издание

БЕСКОВА Ирина Александровна

КАК ВОЗМОЖНО ТВОРЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ?

Утверждено к печати Ученым советом Института философии РАН

Редактор Л. Ф.Пирожкова Художник В.К.Кузнецов Технический редактор Н.С.Беляева

Подписано к печати

Формат 70х100 1/32. Печать офсетная. Гарнитура Таймс.

Усл.печ.л.     Уч.-изд.л.     Тираж 500 экз.

Компьютерный набор и верстка оригинала-макета осуществлены

в Институте философии РАН

Оператор М.А.Шулькина

Программисты: С.Л.Гурко, С.А.Павлов, Е.Н.Платковская

Отпечатано в ЦОП Института философии РАН 118942, Москва, Волхонка, 14

ВВЕДЕНИЕ

Исследование природы творческого мышления не возможно без сколько-нибудь адекватного понимания закономерностей функционирования различных компонентов мыслительной способности человека, включая подсознательную и бессознательную переработку ин формации.

В общей форме необходимость учета подобных компонентов признается многими исследователями. Но пока не существует теоретических построений, которые позволили бы более или менее полно представить, в какой форме на разных стадиях мыслительного процесса функционируют механизмы подсознательного и бессо­знательного оперирования информацией. Есть и трудности, связанные, например, с принципиальной невербализуемостью в каждый данный момент времени некоторых пластов психических содержаний (вследствие их травмирующего характера для данного субъекта, несоответствия его "Я-концепции", угрозы поколебать или разрушить некоторые стереотипы, лежащие в основании принимаемой им картины мира).

Определенного прогресса, как нам представляется, можно будет достичь, если различные компоненты мыслительной активности человека удастся понять в их исторической взаимосвязи и взаимообусловленности. Для этого мы попытаемся реконструировать логику их формирования в филогенезе.

Подобная реконструкция, мы надеемся, позволит по-иному взглянуть на достаточно устоявшиеся вещи. Кроме того, попытка понять, как в результате естественноисторического развития одни компоненты мыслительной способности человека зарождались и вызревали в рамках других, поможет установить, какие черты ис­ходной формы восприятия "наследуются" и каким образом они трансформируются в филогенетически более поздних способностях. Все это даст возможность видеть, как мышление оперирует различными пластами системы личностных смыслов (включая те, которые содержат компоненты общечеловеческого и индивидуального опыта), используя при этом механизмы, сформировавшиеся в ходе эволюции человека.

Безусловно, такого рода реконструкция не претендует ни на полноту, ни на завершенность картины. Это не более чем один из возможных подходов к пониманию эволюции мышления и языка.

Поскольку в монографии предпринимается попытка проанализировать природу творческого мышления как комплексного,

многопланового феномена, отдельные параметры которого исследуются в рамках самых различных дисциплин (когнитивной психологии, психофизиологии, психолингвистики, культурной ан­тропологии, социобиологии и др.), постольку при ее написании возникли трудности определенного порядка. Они были обусловлены тем, что каждая из упомянутых областей научного знания имеет свой категориальный аппарат, свое видение поля исследования, свои устоявшиеся методы решения задач, свои приоритеты и т.п. Создать какой-то универсальный язык, на который бы достаточно корректно "переводились" языки этих наук и который позволял бы одинаково эффективно обсуждать все асts

Аспекты проблемы творческого мышления, не представлялось возможным. Поэтому в работе (в какой-то степени неизбежно) проявились недостатки, связанные с необходимостью использовать сходные понятия для обозначения более или менее серьезно различа­ющихся сущностей (например, понятие "смысла" в формальной логике, в лингвистике и в психологии). Чтобы уменьшить отрицательные последствия такой категориальной неопределенности, мы старались в тех случаях, когда это не было ясно из контекста, уточнять, какое из возможных пониманий имеется в виду.

Кроме того, обращение к данным различных наук потребовало некоторых предварительных пояснений. У людей, хорошо знакомых с соответствующей областью исследования, подобные пояснения порой вызывают ощущение затянутости. Однако предварительное обсуж­дение монографии показало, что представителями иной дисциплины те же объяснения зачастую оцениваются как недостаточно подробные.

С самого начала было очевидно, что такого рода трудности возникнут. Поэтому при написании монографии одну из задач мы видели в том, чтобы попытаться каким-то образом соотнести степень развернутости пояснений с необходимостью не слишком удаляться от основной темы исследования и не загромождать рассмотрение многочисленными ссылками на предысторию вопроса, а также характер и степень его исследованности в настоящее время в каждой конкретной области научного знания.

Совершенно очевидно, что подобное положение вещей может вызвать справедливые возражения у читателя, специально занимающегося изучением соответствующих аспектов проблемы. Но иного способа обсудить интересующие нас вопросы с привлечением данных различных наук (и при этом не упустить нить изложения) мы не видели.

Доминирующими методами исследования в данной монографии выступают, пожалуй, логико-методологический и когнитивно-психологический. Сначала попытаемся обосновать обращение к первому из них.

В этой связи необходимо отметить, что некоторые из обсуждаемых в монографии проблем относятся к таким сферам мыслительной деятельности человека, в которых получение непосредственных экспериментальных данных затруднено (например, анализ филогенетической эволюции языка и мышления, исследование функционирования подсознания и т.п.). Это, конечно, не означает, что подобных данных вообще не существует. Так, определенные этапы эволюции мышления могут реконструироваться на основе изучения языка и мышления культур, уровень развития которых в настоящее время достаточно близок архаичным культурам. Но и здесь возникают свои вопросы: во-первых, можно ли с уверенностью утверждать, что имеющиеся между ними различия не слишком существенны и не препятствуют экстраполяции выводов? И во-вторых, не всегда удается в явной форме выделить те основания, по которым осуществляется уподобление культур. А следовательно, нельзя быть уверенным в том, что экстраполяция совершена на достаточном основании.

Сходные сложности возникают при рассмотрении проблемы функционирования подсознания. Соответствующие данные могут быть почерпнуты из наблюдений-самоотчетов, принадлежащих перу крупных исследователей, научная практика которых содержала пери­оды творческих взлетов, озарений. Но дело в том, что такого рода данные сами нуждаются в интерпретации, которая может быть осуществлена лишь в рамках некоторых более общих представлений о природе творческого процесса. Именно поэтому одни и те же результаты могут быть основанием для совершенно различных те­оретических построений.

В связи с этим попытка ответа на поставленные вопросы вряд ли может оказаться успешной в случае, если будет осуществлена только с учетом фактической стороны дела.

Поэтому мы придерживались иного подхода к выявлению природы интересующих феноменов. Несколько условно он может быть выражен следующим образом: каким этот процесс можно себе представить, если "на выходе" мы имеем некоторые известные характеристики мыслительной активности, а исходим из предпосылки естественного и осуществляющегося на своей собственной основе развития процесса? Как представляется, сама логика движения мысли

в этом случае может быть достаточно адекватно выражена в форме вопроса: как возможно нечто?

Данная книга и является попыткой реализации этого подхода применительно к анализу тех проблем, которые значимы для понимания природы творческого мышления: реконструкции этапов эволюции мыслительной способности человека, закономерностей формирования языка, предпосылок осуществления коммуникации и

ДР-

Поскольку творческий акт является наиболее концентрированным выражением максимально эффективной работы всех компонентов мыслительной системы индивида, постольку понимание его природы требует анализа и учета множества самых различных факторов: закономерностей организации и функционирования системы личностных смыслов, к которым индивид обращается в процессе творчества, способов оперирования ими (с учетом специфики символической и образной репрезентации информации), наличия определенной генетической обусловленности компонентов мыслитель ной активности, влияния языка на характер восприятия и оценки информации, некоторых особенностей личности ученого и др.

Эти и некоторые другие вопросы мы и попытаемся проанализировать в логико-методологическом плане.

Теперь несколько слов о когнитивном подходе.

Прежде всего необходимо отметить, что это направление сейчас динамично развивается. В мире выходит ряд журналов¹, регулярно публикуются многотомные издания, посвященные этой проблематике² И хотя не которые исследователи прослеживают развитие идей когнитивной психологии от Аристотеля и Платона, но современные постановки вопросов обычно связывают с именем У.Найссера, опубликовавшего в 1967 г. книгу "Cognitive Psychology", которая стала в определенном смысле программной.

Исследования, осуществляемые в рамках когнитивного подхода, объединены тематикой (в самом общем виде ее можно охарактеризовать как анализ различных аспектов мыслительной деятельности           индивида),           широким           использованием

экспериментальных данных, а также достаточно общим представлением о значимости для анализа мыслительной активности методов, разрабатываемых в рамках теории информации, современной структурной лингвистики и так называемых компьютерных наук.

Формирование когнитивного подхода в значительной степени было обусловлено стремлением преодолеть скептицизм в отношении роли внутренней организации психических процессов, характерный

для доминировавшего в США необихевиоризма. Вместе с тем, он уна­следовал от бихевиоризма уверенность в значимости контролируемых лабораторных исследований, а также отношение к проблематике научения и памяти как принципиально важной для понимания мышления и поведения. В то же время, вслед за психологическим структурализмом, в рамках когнитивного подхода серьезное внимание уделяется выявлению и изучению различных структур, играющих важную роль в мыслительных процессах.

Одним из наиболее существенных параметров данного подхода является рассмотрение субъекта как действующего, активно воспринимающего           и          продуцирующего          информацию,

руководствующегося в своей мыслительной деятельности определенными планами, правилами, стратегиями. Существуют и некоторые другие особенности. Например, специфическая направленность исследований, выражающаяся в движении от понима­ния сложного феномена - к пониманию простого (в отличие от необихевиоризма, для которого характерна противоположная исследовательская стратегия, - понять сложный процесс на основе предварительного изучения простых); рассмотрение организации активности индивида как иерархической, а не линейной и др. Суще­ственное влияние на развитие категориального аппарата когнитивной психологии, а также на средства и методы, используемые в процессе исследования, оказали такие дисциплины, как структурная лингвистика, теория информации и исследования в области искусственного интеллекта. Например, первоначально в качестве основной задачи в когнитивной психологии выступало изучение преобразования информации, происходящее с момента поступления сигнала до получения ответа. При этом специалисты исходили из уподобления процессов переработки информации человеком и вы числительным устройством. Естественно, что в ходе такого рода моде­лирования существенным образом использовались понятия, средства и методы, разрабатываемые в рамках так называемых компьютерных наук. В настоящее же время все больше подчеркивается ограниченность подобного рода аналогий. Однако бесспорно, что использование мощных динамических моделей для такого описания мыслительных процессов сыграло и продолжает играть значительную позитивную роль.

Стремление выявить и описать закономерности пре образования информации в процессе ее передачи, восприятия, переработки и хранения обусловило обращение к понятиям, средствам и методам, разработанным в рамках теории информации, что, в свою очередь,

дало возможность использовать разного рода математические формализмы в процессе исследования, а также привело к появлению в языке когнитивной психологии таких понятий, как "сигнал", "фильтр", "информационный по ток" и т.п.

И наконец, еще одной сферой, оказавшей, возможно, наибольшее влияние на формирование когнитивного подхода, явились исследования в области структурной лингвистики. И в частности, так называемые трансформационные грамматики, разработанные Н.Хомским с целью описания и объяснения удивительной способности человеческого интеллекта на основании знания не которого конечного множества слов понимать и продуцировать бесконечное множество предложений.

Анализируя роль лингвистики в формировании когнитивного подхода, некоторые исследователи³ связывают ее с общей интеллектуальной атмосферой 50-60-х годов, когда построения Хомского, основанные на логическом формализме и картезианском представлении о врожденных интеллектуальных структурах, вос­принимались многими как хорошее противоядие от чрезмерной дозы жесткого эмпиризма.

Характеризуя в целом вклад упомянутых дисциплин в формирование когнитивного подхода, специалисты считают, что методы смежных отраслей знания дали психологам новые способы видения старых проблем, показали, как много важных вопросов игнорировалось внутри старой парадигмы⁴.

Таковы, в самом общем виде, некоторые параметры того подхода, в рамках которого экспериментальное изучение различных аспектов мыслительной деятельности человека составляет основное содержание исследования.

И еще один момент, на который хотелось бы обратить внимание в связи с последующим использованием результатов когнитивной психологии в анализе интеллектуальных процессов. Поскольку объектом рассмотрения в ней выступают такие феномены, как восприятие, представление, мышление, память и т.п., постольку воз­никает вопрос, имеют ли закономерности, формулируемые на основе их изучения, статус объективных, или же они должны быть квалифицированы как субъективные (на том основании, что относятся к сфере процессов, происходящих в индивидуальном сознании и тра­диционно рассматриваемых как субъективные)?

Представляется, что объективные компоненты содержания процессов, происходящих в индивидуальном сознании, могут быть обнаружены   в   закономерностях   их   генезиса.   Имеется   в   виду

следующее. Как показали исследования, проводимые в рамках социобиологии, различные формы мыслительной деятельности человека являются генетически обусловленными. В соответствии с теорией генно-культурной коэволюции, эпигенетические правила⁵ определяют возможные направления путей развития систем, простирающихся от периферических сенсорных фильтров до восприятия (первичные эпигенетические правила), и систем, регулирующих внутренние ментальные структуры, включая процедуры сознательно осуществляемой оценки и принятия решений (вторичные эпигенетические правила)⁶.

Иначе говоря, генотип каждого данного субъекта через систему сложных опосредований влияет на специфику функционирования его органов чувств, мышления, памяти, характер формирующихся когнитивных структур и т.д. Относительно этого фактора (наследственности) нельзя не признать его объективного, независящего от самого субъекта, характера. Позднее будут проанализированы и некоторые другие основания, позволяющие оценить закономерности, вы являемые в рамках когнитивно-психологического под хода, как объективные, хотя они и относятся к сфере процессов, происходящих в индивидуальном сознании.

Таковы, в самых общих чертах, соображения, которые мы полагали необходимым предпослать анализу проблемы творческого мышления.

1  Сognitive Psychology, Cognition, Cognitive Science, Memory and Cogni tion и др.

2  Cognitive theory (Hillsdale, Erlbaum). 3 vol; Handbook of learning and cognitive processes (Hillsdale). 6 vol; серия книг под редакцией Solso   R.L.:   Contemporary   issues   in   Cognitive   Psychology   (1973); Information processing  and  Cognition  (1975);   Theories  in  cognitive psychology,    The    Loyola    symposium.    Potomac,    1974.    Cognitive psychology.   N.Y.;   L.,  vol.15   (1983),  vol.16   (1984),  vol.17   (1985). Cognition and emotion. (Hove etc. Erlbaum), vol.1 (1987), vol.2 (1988). The Foundations of Cognitive Science. Ed. by M.Posner. The MITPress, 1989. An Invitation to Cognitive Science. Ed. by D.Osherson. Bradford Books, 1990. 3 vol. set. Jerome Bruner. Acts of Meaning. Harvard Univ. Press,   1990.   Выходили   отечественные   и   переводные   работы   на русском  языке,   посвященные   той  же   проблематике.   См.,   напр.: Величковский Б.М. Современная когнитивная психология. М.,1982; Хофман И. Активная память. М.,1986; Норман Д. Память и научение. М.,1985;   Когнитивная   психология:   Материалы   финско-советского симпозиума. М.,1986 и др.

3   Reynolds A.G., Flagg P.W.  Cognitive Psychology.  Cambridge (Mass.), 1977. P.9.

4 Ibid. P.6.

5   Эпигенетические правила представляют собой ограничения, налагаемые     на     возможные     альтернативные     пути     развития мыслительных        структур        субъекта        его        генетическими предрасположенностями.

6    Lumsden   Ch.J.,    Gushurst   A.C.    Gene-Culture    Coevolution: Humankind in the Making//Sociobiology and Epistemology. Dordrecht, 1985. P.7.

How Creative Thinking is possible? ANNOTATION

Transformations of archaic world perception and attitude leading to origination and development of modern figurative and symbolic modes of information representation are investigated in the monograph on the basis of cognitive psychology, psycholinguistics, sociobiology, cultural anthropology and logic.

Is asserted that relic integral forms of human mental activity are the imprescriptible components of creative thinking. They function not only in the early stages of phylogenesis but also (going deeply into the sphere of unrealizable) continue to participate in information processing in modern forms of reality comprehension.

Emotional and psychological specific features of creative persons as well as the culture influence upon the development of creativity are investigated.

The monograph is intended for the ones who are interested with the problems of creative thinking.

ФОРМИРОВАНИЕ ПРЕДПОСЫЛОК

ТВОРЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ

В ФИЛОГЕНЕЗЕ:

РЕЛИКТОВЫЕ ФОРМЫ МЫСЛИТЕЛЬНОЙ

АКТИВНОСТИ

Символ как образ

С целью выявления особенностей восприятия и переработки информации в процессе творческого мышления обратимся к анализу эволюции мышления и языка.

Обычно при решении такого рода познавательных задач на первый план выдвигаются те или иные параметры, относительно которых осуществляется дальнейшее упорядочение информации. Получаемая на такой основе реконструкция естественноисторического процесса также базируется именно на этих параметрах, выбранных исследователем в качестве фундаментально значимых, определяющих по отношению ко всем остальным характеристикам.

При рассмотрении проблем эволюции мышления и языка на первый план обычно выдвигаются совместная трудовая деятельность и коммуникация, которые выступают в качестве предпосылок формирования всех остальных, интересующих исследователя, компонентов мыслительной активности.

Несомненно, оба эти фактора имеют очень важное значение. Но удастся ли на этой основе решить все проблемы? Представляется, что нет. Например, автор известной концепции культурно передаваемой экологической информации (cinfo) Д.Смайлли характеризует труд­ности, возникающие при попытках реконструировать логику отношения коммуникации и языка как парадокс¹: если исходить из того, что культурно передаваемая экологическая информация предшествует языку, то как вообще возможна ее передача? Если же считать язык, как средство передачи информации, предшествующим ей, то что же тогда он передает?

В такой постановке проблемы, как представляется, уловлена фундаментальная трудность, стоящая на пути реконструкции логики формирования основных мыслительных способностей человека как вида. А именно, если на первый план в качестве основополагающих, определяющих все остальные моменты, выдвигаются такие параметры,

как совместная трудовая деятельность и коммуникация в процессе решения общих практических задач, то возникает вопрос, как в таких условиях оказывается возможной сама коммуникация? Ведь для того, чтобы участники коммуникативного акта поняли друг друга, необходимо, чтобы одни и те же звукокомплексы для них имели одно и то же содержание. В противном случае, если один человек произносит некоторую совокупность звуков, являющуюся бессмысленной для другого, никакая информация передана быть не может².

Итак, получается, что формирование языка должно предшествовать коммуникации. Но как это возможно? Как может оказаться, что различные члены сообщества обладают одним и тем же пониманием сигналов, если:

эти сигналы не звукоподражательной природы;

они не представляют собой различные проявления эмоциональных состояний;

они не даны по соглашению.

Иначе говоря, как возможно формирование сферы психических содержаний (которую вслед за Д.Смайлли удобно называть культурно передаваемой экологической информацией) в том случае, если мы исходим из предпосылки естественного, спонтанного развития языка, осуществляющегося на своей собственной основе, а не как следствие дарованности его сообществу (божеством или просвещенным сородичем) и не по соглашению? Это очень важный вопрос. В зависимости от его решения по-разному предстает логика формирования мыслительных способностей человека.

Обращаясь к достаточно удаленным во времени культурам, мы переносим существующие в наше время стереотипы восприятия и осмысления данных (которые очень часто не осознаются) на прошлые эпохи. Трудно избежать такого перенесения: для этого необходимо знать, что некоторое положение, имеющее статус бесспорного, на самом деле ограничено рамками данной культуры. Однако это знание уже предполагает наличие предварительной адекватной оценки той культуры, к осмыслению которой исследователь приступает. Получа­ется, что для того, чтобы верно (насколько это вообще возможно) оценить феномены достаточно удаленной от нас культуры, надо знать, как их следует оценивать, то есть знать, какие компоненты составляют достояние более поздних форм развития человеческой жизнедеятель­ности.

Как видим, во многом это внутренне противоречивая задача. Именно поэтому     так     затруднены     какие-либо     реконструкции     логики

формирования и функционирования элементов прошлых культур. Вместе с тем, история развития науки показывает, что такие реконструкции все-таки возможны. При этом, очевидно, самое на­дежное средство избежать ошибок неоправданной экстраполяции -попытаться отказаться от любых исходных установок, которые в конечном счете могут оказаться стереотипами нашей культуры.

Учитывая все эти моменты, попытаемся задать себе вопрос: как возможно, что представители одного сообщества оказываются обладателями сходных психических содержаний, именуемых сходным образом?³

Фундаментальная важность решения этого вопроса осознавалась многими исследователями на протяжении более чем двухтысячелетней истории изучения языка. Для выявления истоков его формирования создавались концепции, затрагивающие различные стороны фун­кционирования такого многопланового феномена как язык. Анализу этих концепций посвящено значительное количество исследований⁴, и мы не будем останавливаться на этом вопросе. Отметим лишь, что с самого начала обсуждения проблемы происхождения языка выде­лялись два подхода: "по установлению" и "по природе".

В соответствии с первым язык создан некоторым творцом (Богом или наилучшим из людей) и затем дарован остальным. Второй вариант решения - язык сформировался естественным путем: имена каким-то образом отражают сущность обозначаемого.

Оба подхода, как известно, сталкиваются с определенными трудностями. Относительно первого можно сказать, что адресованием данной проблемы к некоему творцу она, фактически, снимается. Второй подход по многим причинам представляется нам предпочтительным. При таком понимании предполагается объяснимой непроизвольная, неслучайная природа слов, а также то, почему язык, не будучи привнесенным извне или навязанным, оказывается достоянием всего сообщества и может выполнять коммуникативную функцию. Эти возможности реконструкции ситуации кажутся весьма привлекательными. Но к сожалению, в рамках данного подхода неясным остается ключевой вопрос: каким образом набор звуков оказывается способным передать существо (сущность, содержание) того, что им обозначается?

На наш взгляд, единственный способ правдоподобно реконструировать логику формирования языка - это попытаться найти объяснение "словотворчеству" в природе самой человеческой познавательной      активности,      которая     не      предполагала     бы

осуществления предварительной работы по осмыслению и реорганизации информации.

Современная модель происхождения языка предполагает, что он формируется в процессе общественно-исторической практики как элемент культуры. Человек вычленяет наиболее значимые и устойчивые компоненты своего опыта и закрепляет за ними определенные языковые ярлыки. Так складываются те составляющие языка, которые в рамках компаративно-лингвистических исследований получили название базисной лексики. В ходе последующего развития языка оформляются более поздние его компоненты, имеющие культурную природу и представляющие собой результат заимство­ваний, конвенций и др. Однако в плане выявления особенностей функционирования мышления наиболее существенным нам кажется именно анализ предпосылок формирования базисной лексики, как отражающей более ранние этапы становления мышления и более непо­средственно фиксирующей его особенности. Тогда, если принять, что естественный язык в своих существенных компонентах (имеется в виду прежде всего базисная лексика) не есть результат произвольного навешивания звуковых ярлыков на устойчивые элементы человеческой практики и опыта (включая соматические компоненты), то между именами, зафиксированными в естественном языке, и элементами структуры человеческого опыта должна существовать определенная глубинная связь.

В так называемых "ранних", "архаичных" культурах эта связь мыслилась достаточно непосредственной: имя - такой же атрибут предмета, как его цвет, форма и т.д. Например, североамериканский индеец "... относится к своему имени не как к обычному ярлыку, но как к самостоятельной части своего тела (подобно глазам или зубам) и пребывает в уверенности, что от дурного обращения с именем проистекает не меньший вред, чем от раны, нанесенной какому-либо телесному органу"⁵.

Выражением подобной установки являются магические обряды и разного рода ухищрения, направленные как на то, чтобы скрыть подлинное имя, так и на то, чтобы, узнав это имя, воздействовать на его носителя.

Против гипотезы о произвольном именовании свидетельствуют, на наш взгляд, и некоторые экспериментальные исследования. И прежде всего данные о том, что звуковое оформление выражений не безразлично к их содержанию, определенным образом соотносится с областью смысловых, содержательных характеристик⁶. В частности, оказалось, что в тех случаях, когда испытуемым предлагались наборы

бессмысленных звукокомплексов и наборы абстрактных графических изображений, они увязывали определенные звукокомплексы с определенными содержаниями с вероятностью, существенно превышающей возможность случайных совпадений. При этом отмечались некоторые субъективные переживания, сопровождавшие осознание подобного соотнесения: по отзывам, результат как бы вспыхивал, мгновенно появлялся в сознании, как будто само сочетание звуков "навязывало" некоторое содержание. Правда, следует отметить, отношения между звукокомплексами и содержаниями выявились более сложные, чем просто "навязывание" первым последнего. Оказалось, что и содержание графических изображений влияло на восприятие бессмысленного набора звуков, в результате чего некоторые его компоненты акцентировались, субъективно воспринимались как более значимые, другие же выступали скорее как фон.

Подобные исследования, на наш взгляд, помогают понять, почему некоторые бессмысленные утверждения достаточно устойчиво соотносятся с определенными содержаниями в сознании людей.

Свидетельства в пользу подобных увязываний могли бы быть умножены. Достаточно вспомнить классический пример: "Глокая куздра штеко будланула бокра", - и станет понятно, что, несмотря на бессмысленность каждого из компонентов фразы, мы можем извлечь определенное содержание из данного утверждения. По крайней мере довольно однозначно понимается, что речь в нем идет о некоем агрессивном и неприятном существе, напавшем на беспомощную, незащищенную жертву. Ясно, что немалая роль в таком понимании принадлежит синтаксическим маркерам (например, окончаниям, суффиксам, глагольным формам), но, как представляется, этим не исчерпываются те "ключи понимания", которые действуют в данном случае. На наш взгляд, они сродни тем неявным зависимостям звуко­комплексов и некоторых ранних, в настоящее время недоступных осознанию содержаний, которые играют важную роль и в упомянутом выше эксперименте.

Существование всех этих сложных и неочевидных зависимостей нуждается в объяснении. Если исходить из того, что язык сложился естественным путем, а не был привнесен извне, то следует допустить, что в основе формирования определенных его аспектов (и в первую очередь, базисной лексики) лежало существование некоторых сущностных зависимостей между звукосочетаниями и репрезентировавшимися с их помощью относительно устойчивыми фрагментами человеческого опыта. Иначе говоря, определенные стабильные   сочетания   звуков   представляли   собой   специфически

человеческий способ репрезентации информации, опосредованный спецификой организации органов чувств, мозга, голосового аппарата человека. Относительно органов чувств и мозга можно сказать, что особенности их функционирования обусловлены спецификой земной среды обитания, к восприятию которой они адаптированы. Что же касается голосового аппарата, то, вероятно, одна из его функций -передача значимой информации в рамках сообщества. Подобного рода система, призванная коммуницировать информацию с минимальной затратой энергии при максимальной результативности, могла бы быть наиболее эффективной, если порождаемые ею сигналы были бы в каком-то отношении той же природы, что и сигналы, поступающие извне. Ведь восприниматься и перерабатываться эта "внутренняя" информация должна органами чувств и мозгом, адаптированными к восприятию и переработке сигналов внешней среды.

Таким образом, получается, что система "органы чувств - мозг -голосовой аппарат" должна быть приспособлена к порождению звуков и формированию звукосочетаний, в каком-то очень глубоком отношении родственных сигналам, поступающим к человеку из среды обитания. Это обеспечивает высокую экономичность подобной системы (в частности, не требуется дополнительного приспособления органов чувств и мозга к восприятию ее собственных сигналов).

Но в каком случае эффективность подобной системы была бы еще выше? Очевидно, если результирующие звукокомплексы не только были бы в некотором глубинном отношении той же природы, что и обусловившие их возникновение сигналы внешней среды, но если бы они достаточно однозначно выражали фиксированные в них содержания.

Если согласиться с возможностью подобной репрезентации специфическими коммуникативными средствами (сочетанием звуков) значимых для человека фрагментов среды, тогда получается, что звукокомплексы в выражениях базисной лексики праязыков фик­сируют специфически человеческие особенности восприятия и осмысления соответствующих компонентов его опыта.

Очевидно, весь комплекс восприятий, когда-то живо стоявших за такими звукосочетаниями, ушел глубоко в сферу бессознательного. В то же время он, безусловно, представляет собой нечто общее для целой культуры (т.е. межличностный, надындивидуальный опыт), является коллективным продуктом и коллективным достоянием.

Если допустить подобную зависимость между устойчивыми звукокомплексами и обозначаемым ими первичным (в описанном выше смысле) опытом человека, то находится определенный ключ к

пониманию воздействия слов (например, в магических заклинаниях шаманов, колдунов) на психическое состояние человека, и даже более того - на течение соматических процессов. Интересной иллюстрацией, отражающей характер воздействия определенных звукосочетаний на психологическое состояние субъекта, а также на восприятие им возможностей собственного воздействия на течение объективных процессов, на наш взгляд, могут служить зафиксированные в буддистских сутрах "дхарани" - магические формулы, представляющие бессмысленный (с точки зрения представителей иной культуры) набор слогов или слов, произнесение которых обеспечивает приобретение власти над существами и понятиями, выраженными в этих формулах. В качестве примера можно привести дхарани, называемое "Сила, которую трудно победить" и соответствующее третьей ступени продвижения бодхисаттвы к постижению сокровенных истин Будды (ступень "Сияние"): "да-чжи-та дань-чжай чжи-пань чжай-чжи чжэ-ла чжи-гао-ла-чжи чжи-ю-ли дань-чжи-ли со-хэ"7 .

Итак, определенные данные заставляют обратить внимание на существование нетривиальных и не вполне объяснимых в рамках современной картины мира корреляций между бессмысленными (для современной культуры) звукосочетаниями самой различной природы (произвольными - как в эксперименте, который анализировался выше, или зафиксированными в традициях древней культуры - как в случае буддистских сутр) и наличием определенного отзвука, реакции на них во внутреннем мире человека. Это обстоятельство наводит на мысль о только кажущейся бессмысленности упоминавшихся звукокомплексов. Очевидно, в глубинных пластах системы личностных смыслов человека им все-таки соответствуют определенные содержания.

При этом возникает вопрос: какова природа этих зависимостей? Как они могли возникнуть, как эволюционировали, если сегодня мы практически полностью утратили представление об их характере?

Все эти вопросы производят впечатление относящихся к весьма узким областям человеческого знания. На самом же деле, ответ на них позволит по-иному взглянуть на многие вещи, фундаментально значимые для понимания природы человеческой мыслительной способности: эволюцию языка и мышления, особенности "внутренней речи", параметры информации, функционирующей на уровне подсознания, и др.

Как следствие, анализ природы творческого мышления может обогатиться за счет более адекватного понимания механизмов оперирования информацией на разных стадиях мыслительного процесса и более  верного  представления о  содержаниях системы

личностных смыслов⁸, которыми человек оперирует в процессе твор­чества.

Поэтому обратимся к исследованию предпосылок формирования первичных звукокомплексов в процессе филогенеза.

Если мы сегодня зададимся вопросом, представляет ли собой слово форму образной или символической репрезентации информации, то, вероятнее всего, будет утверждаться последнее. Но должны ли мы считать, что так было всегда? А может быть можно предположить, что на стадии зарождения речи слово, звучащее слово (а вернее, некоторый звукокомплекс), выступало как спонтанная форма образной репрезентации информации?

Вообще, здесь следует оговориться, что попытки осмысления принципиально иной реальности в терминах современной культуры, о которых уже шла речь, находят свое выражение и тогда, когда мы задаемся вопросом, было ли изначально слово средством образного или символического представления информации. По существу, ситуация в этом случае сродни той, которая возникла, когда исследователи задавались вопросом, что обозначали первые артикулированные звуки - слова или предложения?⁹ Или - возник ли язык на основе предварительного формирования идей? Во всех этих случаях, на наш взгляд, происходит перенесение концептуальных схем более позднего происхождения на осмысление принципиально иного феномена, каким, возможно, было архаичное восприятие. Но за кажущейся очевидностью ситуации кроется определенная методологическая проблема: если мы обращаемся к анализу альтернативных культур, мы волей-неволей оказываемся вынужден­ными рассуждать о формах жизнедеятельности, в некоторых существенных моментах весьма отличных от того, что традиционно для нашей культуры. При этом у нас есть два пути: или изобрести новые термины со строго фиксированными значениями, исключающими кросс-культурный перенос (но это чрезвычайно затруднит чтение и понимание работы), или изначально оговориться, что соответствующие понятия лишь с известной долей условности могут использоваться для осмысления принципиально иной реальности. Мы будем использовать этот второй вариант.

Итак, изначально, звучащее слово, а вернее звукокомплекс, на наш взгляд, представляло собой форму спонтанного выражения субъектом комплекса собственных переживаний по поводу некоторой ситуации. По своей природе оно, с известной долей условности, может быть отнесено к форме прото-образного представления информации. Это был некоторый целостный образ, в снятом виде содержавший в себе

образы различных модальностей. Хотя и такое утверждение не вполне правомерно, поскольку предполагает возможность расчленения их на отдельные компоненты - вкусовые, зрительные, тактильные и пр., что вряд ли было возможно на ранних этапах формирования мыслительной способности, когда человек представлял собой некое единое, настежь распахнутое навстречу миру "чувствилище". Собственные переживания и впечатления по поводу тех или иных ситуаций еще не могли быть объектом рассмотрения, так как человек не выделял себя из мира природы. Практически это выражалось в том, что происходившие в нем самом процессы, рождавшиеся чувства воспринимались как продолжение и составная часть процессов, происходивших вокруг него.

Но даже если мы начинаем рассматривать первичные звукокомплексы как форму прото-образного, целостного освоения мира человеком, продолжает оставаться вопрос, как оказалось возможным, что различные представители одного сообщества приобрели способность спонтанно продуцировать сходно звучащие звукокомплексы для репрезентации сходных жизненных ситуаций? Определенные основания для ответа на этот вопрос, на наш взгляд, дают исследования, осуществляемые в рамках социобиологии, а также теория экологического восприятия Дж.Гибсона.

Остановимся сначала на некоторых результатах, полученных в рамках социобиологии. В настоящее время уже установлено, что самые различные компоненты системы органов чувств человека, когнитивной способности и поведения имеют глубинные генетические основания. В частности, это касается цветового зрения, остроты слуха, способности ориентации в пространстве и др. Но если генетическое основание имеют те компоненты, на базе которых формируется интегрированный, целостный образ, то, вероятно, можно пред­положить, что подобная же обусловленность существует и для него. Как это допущение соотносится с возможностью спонтанного продуцирования сходных звуковых репрезентаций различными представителями сообщества?

Здесь, пожалуй, необходимо подробнее остановиться на некоторых положениях популяционной генетики, чтобы обосновать последующее рассуждение. Итак, сообщество состоит из одной или нескольких скрещивающихся популяций, принадлежащих к одному или нескольким видам, приспособленным к одной и той же среде обитания. Под популяцией понимается совокупность особей одного вида, единство существования которых поддерживается общностью происхождения   и   территории.   Коэффициентом  родства  называют

вероятность того, что соответствующие две особи несут в любом локусе аллели, идентичные по происхождению. (Здесь, очевидно, следует напомнить, что локусом называют местоположение гена в хромосоме. Аллель - один из нескольких вариантов гена, которые могут находиться в данном локусе хромосомы¹⁰).

Синтетическая теория эволюции, как известно, допускает, что генотипы с более высокой приспособленность¹¹ оставляют пропорционально большее число потомков, поэтому их гены в следующем поколении будут представлены с большей частотой¹².

Таким образом, поскольку в рамках одного сообщества скрещивание близкородственных особей происходит чаще, чем в различных, частота аутозиготных особей будет выше. Если, помимо этого, учесть, что более приспособленные члены сообщества оставляют более многочисленное потомство, вследствие чего их гены в популяции будут представлены с большей частотой, то станет понятной относительная близость генотипов одной популяции по сравнению с генотипами, выбранными наугад из различных популяций.

В то же время исследования, проводимые в настоящее время в рамках социобиологии, показали, что генетические вариации обусловливают изменения в когнитивных способностях, поведении, восприятии. Это, в частности, касается цветового зрения, остроты слуха, способности различения запахов и вкусов, времени овладения языком, правописания, перцептивных психомоторных навыков, экстравертности-интровертности, времени прохождения стадий Пиаже, некоторых фобий, некоторых форм неврозов, психозов и др. Кроме того, были выявлены единичные генетические вариации, которые обусловливают определенные когнитивные способности (данные Ахтона и др). Стало также очевидным, что мутации в отдельном локусе могут выразиться в глубоких, но очень специфичных изменениях в архитектуре мозговых тканей (данные Ракика). Эти изменения не только модифицируют поведение на локомоторном и перцептивном уровнях, но также влияют и на такие высокоуровневые функции, как выбор и решение (результаты Блисса и Эррингтона)¹³.

Таким образом, наличие более высокого генетического сходства представителей одного сообщества (по сравнению с представителями различных сообществ) позволяет предположить, что интегральная форма прото-образной репрезентации одной и той же жизненной ситуации (имеющая генетическое обоснование) будет у представителей одного сообщества более сходной.

Итак, ссылаясь на социобиологические и популяционно-генетические     исследования,     мы     попытались     показать,     что

представители одного сообщества могут спонтанно продуцировать близкие по звучанию звукокомплексы в сходных жизненных ситуациях. Но существуют ли основания, позволяющие понять, почему результирующие звукокомплексы, продуцируемые как форма спонтанной прото-образной репрезентации, будут различаться в зависимости от характера ситуаций?

Определенные основания для ответа на этот вопрос, на наш взгляд, дает теория зрительного восприятия Дж.Гибсона¹⁴.

Она базируется на предпосылке, в соответствии с которой понимание специфически человеческих способностей требует анализа с точки зрения реалий той среды, к восприятию и осмыслению которой адаптированы эти способности. Что это означает? Прежде всего должен быть очерчен круг событий, объектов, промежутков времени, восприятие которых доступно человеку. При этом оказывается, что крайние интервалы теоретически возможной шкалы (события, происходящие на уровне микро- и макрокосма) не могут восприниматься человеческими органами чувств. Речь может идти о восприятии размеров, масс и интервалов, укладывающихся в довольно узкую полосу значений. (Условно говоря, не слишком маленьких и не слишком больших.) И это не случайно. Мир с такими характеристиками - экологический, в отличие от физического - имеет свои законы функционирования. Что же касается органов чувств, то они адаптированы к восприятию тех объектов (а значит, размеров, масс, интервалов), которые встречаются в экологическом окружении.

Окружающий мир, с которым имеет дело человек, содержит и постоянные предметы с инвариантными свойствами, и предметы, свойства которых вариативны. Гибсон утверждает, что совершенно инвариантный окружающий мир, так же как и полностью вариативный, непрерывно меняющийся во всех своих компонентах, перестал бы быть окружающим миром в том смысле, который вкладывается в это понятие в рамках экологического подхода¹⁵. В нем были бы и пространство, и время, и энергия, но не было бы среды обитания. По мнению Гибсона, ни человек, ни животное не могли бы существовать в таком мире.

Это весьма интересное замечание, особенно если учесть, что оно не так уж отвлеченно. Хотя на первый взгляд кажется, что оно касается нереализуемых на практике гипотетических крайних ситуаций, это все же не совсем так. Мы имеем в виду описанные в литературе случаи¹⁶, когда взрослым людям, слепым от рождения, в результате операции удавалось вернуть зрение. Оказалось, мир представал перед ними в виде непрерывно вращающихся потоков света, уловить инварианты в

которых им было чрезвычайно трудно. Ориентация их в окружающем была настолько затруднена, что для распознавания объектов им зачастую приходилось закрывать глаза и ощупывать предмет. Несмотря на длительное обучение, им так и не удавалось научиться достаточно хорошо различать более или менее сложные конфигурации. Степень эффективности их контакта с миром была минимальной. И, как это ни грустно констатировать, похоже, что позднее прозрение им, в отличие от исцеленной Иоланты, не принесло счастья.

Описанная ситуация, как нам представляется, показательна в двух отношениях. Во-первых, предположение Гибсона о невозможности существования человека в мире, где он не может выделить инварианты, не так уж далеко от истины. Второе, на что хотелось бы обратить внимание, состоит в следующем. По существу, мир, предстающий перед зрячим и прозревшим человеком, - один и тот же. Но ими он воспринимается совершенно по-разному. Для одного - это множество объектов, некоторые свойства которых изменяются, другие же остаются относительно постоянными. Для второго - это не­прерывно вращающиеся потоки света, в которых очень трудно (а поначалу и невозможно) выделить инварианты.

Чем обусловлено такое различие в восприятии одного и того же? И какая картина ближе к действительности?

Вероятно, в определенном смысле можно утверждать, что верны обе, но одна характерна для адаптированной к его восприятию системы "глаз - мозг", другая - не адаптированной. С чем связано затруднение адаптации зрительного восприятия к окружающему миру в зрелом возрасте - более или менее ясно: установлено, что существуют жестко очерченные временные границы, когда формируются те или иные способности организма. Если в течение соответствующих периодов не будут созданы условия для их развития, способность к их формированию угасает. Например, проводились исследования, в ходе которых щенята, имевшие от рождения нормальный зрительный аппарат, определенное время содержались в темноте. В результате они оставались слепыми на всю жизнь.

Те же зависимости действуют и для человека. Хотя эксперименты такого рода недопустимы, но в результате различных драматичных обстоятельств бывали случаи, когда ребенок рос в стае животных. Подобная ситуация описана в знаменитой сказке Р.Киплинга "Маугли". Однако в некоторых отношениях она радикально отличается от более печальной действительности. Оказалось, что дети, попавшие к животным в младенческом возрасте, вернувшись впоследствии к людям, так и не смогли адаптироваться к жизни нового для них

сообщества. В частности, попытки обучить их языку были малоуспеш­ными.

Таким образом, более или менее понятно, почему слепой от рождения, но прозревший человек с трудом приспосабливается к окружающему миру. Вопрос состоит в другом: как и за счет чего человек научается вычленять инварианты в мире, который в принципе может восприниматься и как лишенный инвариантов, состоящий из непрерывно крутящихся потоков света? Гибсон пишет, что для того, чтобы видеть мир таким, а не другим, человеку не нужно ни размышлять, ни высчитывать. Восприятие окружающего не опосредовано ни нервными, ни психическими процессами. Человек как бы ощущает мир. Как и за счет чего формируется такая не­посредственность ощущения? Источником формирования зрительного восприятия, по Гибсону, выступает объемлющий оптический строй. Что означает это ключевое для теории экологического восприятия понятие? Приведем несколько выдержек, в которых не только за­даются его характеристики, но и объясняется, почему они видятся автору такими, а не другими.

Свет не только проходит через околоземную среду, но и многократно отражается в ней. Свет мечется между поверхностями с громадной скоростью, достигая в конце концов некоторого устойчивого состояния. Свет частично поглощается веществами, из которых состоит окружающий мир. Эти потери должны непрерывно восполняться за счет источников света. Световой поток, возникающий в результате многократного хаотичного отражения, образует то, что мы называем освещением. Освещение "заполняет" собой среду. Это следует понимать в том смысле, что в любой точке имеется объем­лющий свет, то есть свет, входящий в эту точку во всех направленияхп¹⁷. оОбъемлющий свет задает окружающий мир лишь постольку, поскольку он обладает структурой. Иначе говоря, для того, чтобы свет содержал какую бы то ни было информацию, он в точке наблюдения должен быть различным для различных направлений (то есть сами направления должны отличаться друг от друга). Эти различия являются главным образом различиями в интенсивности. Для описания объемлющего света, обладающего структурой, будет использоваться термин "объемлющий оптический строй". Этот термин подразумевает определенного рода упорядоченное размещение, то есть некоторый паттерн, текстуру или конфигурациюп¹⁸.

Нетрудно заметить, что в теории Гибсона предложена новая интерпретация характера воздействия света. Если в рамках традиционных физических представлений свет выступает как энергия,

в экологической оптике он предстает как информация¹⁹. Изменение подхода, рассмотрение известного явления под другим углом зрения, приводит к тому, что на первый план выдвигаются иные характеристики. Так, если в физической оптике свет, излучаемый точечным источником, распространяется изотропно, одинаково во всех направлениях, в экологической оптике он различен для разных направ­лений (и именно поэтому может нести информацию об окружающем). В физической оптике у света нет структуры, в экологической - она есть. В физической - свет расходится во все стороны от источника энергии, в экологической - он сходится в точку наблюдателя. Свет как бы охватывает собой точку (отсюда понятие "объемлющего светового строя").

Неоднородность объемлющего светового строя в различных направлениях (обусловленная неоднородностью окружающей среды и, тем самым, неоднородностью отражающих поверхностей) обеспечивает для наблюдателя возможность извлечения информации о характере реальности. Однородный во всех направлениях свет не несет информации о среде или несет лишь негативную - об отсутствии отражающих поверхностей или об их исключительной однородности (как в случае мельчайших капелек воды в тумане). В обоих этих слу­чаях ориентация для человека исключительно затруднена, поскольку информация, к восприятию которой адаптированы его органы чувств, не поступает.

Гибсон выделяет некоторые фундаментально значимые и довольно устойчивые параметры среды, которые обусловливают развитие соответствующих способностей организма: "Она дает живым организмам возможность осуществлять газообмен, т.е. дышать, и позволяет передвигаться. Среда может быть заполнена светом, и благодаря этому животные могут видеть. Она позволяет обнаруживать колебания и диффундирующие химические вещества. Она однородна. И наконец, у нее есть абсолютная система отсчета - верх и низ. Все, что природа предлагает животным, все те способы действий, которые она им предоставляет, или, как мы будем говорить, все те возможности, которые она перед ними открывает, - все это инвариантно. Как ни удивительно, но ничего из этого не изменилось с того времени, как на Земле появилась жизнь"²⁰. Это и есть те устойчивые параметры земной среды обитания, к восприятию которых адаптированы органы чувств человека.

В рамках этой теории выделяются три вида событий: изменение компоновки поверхностей, изменение цвета и текстуры поверхностей и изменения,    связанные    с    самим    существованием    поверхностей.

Поскольку информацию об окружающем мире человек извлекает из объемлющего светового строя, Гибсон задается вопросом, какие изменения происходят в нем, когда в мире совершается событие? По его мнению, происходит возмущение инвариантной структуры светового строя.

Вообще, понятие "инвариантов светового строя" является фундаментальным для экологической теории зрительного восприятия. Решение многих проблем упирается в вопрос о том, что представляют собой эти инварианты и как возможно их вычленение в объемлющем световом строе, если структура его постоянно изменяется вследствие происходящих в среде событий, движения наблюдателя, а также непрерывного перемещения солнца по небосводу.

Инварианты в строе задаются различной относительной интенсивностью отражения света поверхностями, по-разному отклоняющимися от направления преобладающего освещения. Степень отклонения для жестких объектов будет фактором более или менее устойчивым. Направление преобладающего освещения - тоже. Правда, по мере движения солнца по небосклону направление преобладающего освещения будет изменяться, но в этом изменении существует довольно устойчивая глубинная структура. Перемещение наблюдателя также повлияет на изменение структуры строя, но и здесь будут инварианты, обусловленные относительной устойчивостью компоновки поверхностей и