Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Петр Францев


ПОД ЧЕРНОЙ ЗВЕЗДОЮ

(одухотворенная проза)

Семикнижие

АПОКРИФЫ
(Евангелие от Нас)

Книга первая


Аннотация


Автор книги - Петр Францев, пророк и мистик, попытался в ней, посредством
волшебной силы мысли и слова, выразить - невыразимое; достичь -
недостижимого...
Эмоциональным эквивалентом данного произведения является почти фатальная
саможертвенность его персонажей во имя торжества своих боговдохновленных
идей...
Писатель стремится через жертвенность судеб литературных героев побудить
читателя к активному действию по изменению несправедливого мира. Ради
осуществления обновления жизни - главный герой рассказов, жертвуя самим
собой и достигая тем высоких метафизических состояний энтелехии и
мифомышления, - выступает на ее страницах как маг, колдун и даже... как
демон!!!

Посвящается отцу и братьям моим: Сергею, Григорию, Василию, Геннадию,
погибшим в рассвете жизненных сил по воле злого Рока...
Автор



КОНТРОВЕРЗА


(Вместо предисловия)


Автор апокрифов никогда не претендовал на свою исключительность в
искусстве изящной словесности, но не писать об исключительном не в его
воле. Столь мощное побуждение иначе не объяснить, как силой бытия или
вселенского зова. Именно эти парапсихологические явления были и есть
причина и объект изучения данного труда.
Почти полвека длился этот затяжной психологический эксперимент по их
распознаванию. Результаты тех наблюдений тщательно экстрагировались и
облекались в удобные для их восприятия научно-художественные формы,
отображающие наиболее полно упорную и яростную борьбу светозарной мысли со
строптивым словом; мысли, которая должна была быть выражена во что бы то
ни стало: ломкой ли устаревших норм языка, усовершенствованием ли его
грамматики и стилистики. Ведь словом надлежало выразить очень странные и
необычные вещи, упрощенному выражению наподдающиеся, да к тому ж, по
мистической традиции, не подлежащие разглашению под любым предлогом, тем
более - в открытую. Суровою отмечены они печатью Рока, наложено на них
табу метафизическим законом запрета...
Словом надо было выразить особый вид познания - надлежало словом объяснить
внелогический способ постижения бытия. По величию замысла и практическим
своим возможностям его можно разве что сравнить только с тайной
приготовления философского камня, за разглашение которой, так же как и в
алхимии, настигает расплата - неминуемая смерть...
На вечные муки гонений, невзгод и утрат обрекает себя этот дерзкий
новатор, этот смертник-исследователь. Не бывает совершенствования личности
без жертв, без отрицания себя, без устремления на встречу ветру и грозе. А
для того, чтобы прорваться этому изгою демонических сил сквозь тернии рока
к трансцендентному свету Всевышнего и стать посвященным, Его поверенным на
Земле, - тот фаталист всю жизнь должен "волчком крутиться", постоянно
балансируя на острие лезвия, рискуя в любое мгновение сорваться в
бездну... Путь к познанию сквозь тернии игл лежит...
Вспышки молний летучих нещадно опаляют ножевой тот путь. Громы громов
небесных содрогают натужно огненный путь. Муки чувства, ума и души -
бессменные попутчики и сопроводители его в том скорбном пути к Олимпу
эзотерического знания...
Муки плоти телесные - в тысячу раз удораживают ценность человеческой
жизни, придают каждому дню, каждой минуте суровое очарование, активизируя
мысль и волю на свершение заветного...
Муки разума вечные порождают и оживляют взрывные фантазии, предваряя
события в мире, делая в мире "свою погоду" ...
Через муки сердца безмерные приходит нравственное очищение и способность
проникать в субстанцию Логоса, возможность свидеться с Богом, уловить
замысел божий...
Эта мировая книга - есть жертвенное откровение от Нас, написанная в
убедительных словах пророческой мудрости, дающая людям способ заглянуть в
свое "светлое" завтра, заставляя их вместе с тем оглянуться назад, на свое
окаянное вчерашнее, тем самым, делая даже самых закостенелых подлецов и
негодяев скорораскаявшимися в своих прежних грехах и преступления...
Назначением книги, сотворенной в соавторстве с Богом, вразумить,
образумить безрассудных халявщиков - "человеков", природоущербных существ,
исчадие эволюции с эрозией духа и завихрением в голове, живущих
наперекосяк и делающих все абы как и черти что...
Без царя в голове, без Бога в сердце смутноголовые временщики, граждане
забулдыги никогда не смогут сами по себе, без эгоистичного назидания, без
жесткого наставления жить по-человечески: радостно, честно, в мире с собой
и в согласии с природой...
Конечная цель "нагорной" проповеди - все сущее увековечить, все вредно -
заклеймить...
Я хотел помочь людям... Я хотел одухотворить, преобразить эти живые
предметы. Я хотел превознести их над миром животных, избавив от патологии
уродливой ненормальности ... Бытовой разум и тот у них выродился, потерян
инстинкт самосохранения. Где уж тут говорить, о присущем человеку даре
воображения, поэтическом измерении повседневной жизни, богодуховности:
умении любить и восхищаться. И сны-то их стали будничными, тревожными,
унылодостоверными...
Не зря же миллионы людей по своей нелюбви к жизни: злобности,
расхлябанности, распущенности не доживают и до тридцатилетнего возраста...
Я хотел помочь несчастным выжить...
И такая-то знаменательная книга совсем недавно испытала на себе самую
разнузданную критику раздраженной цензуры за то, что кто-то осмелился в
ней говорить сверхправдиво и причинах трагедий, переживаемых у нас
человеком и природой; за то, что кто-то осмелился в ней напомнить об этой
печальной трагедии, длящейся уже более семидесяти лет, происходящей в
стране, где самые обширные площади плодородных черноземов, где бескрайние
просторы лесов и полей, где самые богатые недра, а люди в стране раздеты,
разуты, голодны, холодны и задыхаются от ядов и смога: ко всему этому еще
и находятся в рабском бесправии: за то, что кто-то в ней осмелился указать
простейший путь как преодолеть эту отсталость позорную! Как обратить сей
нищий край в землю обетованную...
Полномочному представителю цензуры рецензенту А.Карышеву в чрезмерных
потугах пришлось использовать для нападок не только вест свой скудный
интеллектуальный потенциал, но и прибегнуть к не совсем чистоплотным
приемам при проведении анализа, нацеленным в основном на то, чтобы
очернить все в книге, а не осветить имеющиеся в ней недостатки.
Уже в самом начале такого "рассмотрения рукописи по плану" во всем
чувствуется стремление литконсультанта квалифицировать "Апокрифы" не
иначе как произведение неудавшееся, со ссылкой на "общие" стратегические и
тактические ошибки... (Во, зануда, во нахал!...) Не производя каких-либо
мало мальских вразумительных обоснований такого надуманного изъяна,
декларативно провозглашается: "мысль выбирает форму!?" За это, видимо,
позволительно было бы спросить критика: "А что сие означает? Мысль без
мысли? Форма без формы? Или же здесь подразумевается мрачный смысл лозунга
из времен красного террора: кто не с нами, тот против нас?" Если это так,
то тогда и нет ничего удивительного в том, что критик анализирует по этой
порочной формуле, но что, естественно, не могло не озадачить автора
произведения.
Материализация метафоры, возникшей у него по этому поводу, из
гуманистических соображений автором не предпринималась, однако внутреннее
чувство его все же не выдерживает и протестует: форма во всяком истинном
искусстве определяется прежде всего его содержание. Это же общеизвестная
аксиома не доступна, видимо, только уму А.Карышева. В последующем по той
же причине находим в том анализе и другие несуразицы типа: "Идея
произведения не ясна. Отсутствует композиция..." (Какой зловредный
смерд!,,,) Побойтесь Бога!... Да как же может отсутствовать композиция в
целом произведении вообще? Без композиции нельзя ведь составить даже самый
захудалый микротекст. Не менее удивляет и другое недоразумение из той же
серии скоморошьего аналитического шедевра. Спрашивается, как можно
говорить, что идея произведения не ясна, когда же на самом деле она с
самого начала ясней ясного, стоит лишь чуточку вникнуть в суть заглавия.
Апокрифы (в переводе с греческого) - тайное, запретное сочинение, имеющее
цель раскрыть тайны бытия и мироздания... Проще говоря, произведение,
предназначенное вызволить загрязшие в идеологической грязи души людей,
открыть их разума светозарность высшей мудрости.
И многожанровость Апокрифа - никакой "не изъян, .выполненный искусно", а
их методологическое достоинство, в плане натурфилософского толкования,
позволяющее художнику взглянуть на интересующие его проблемы
сфокусировано, то есть взглянуть одновременно с разных точек зрения, -
целым комплексом средств: через катарсис эстетических чувств и эмоций;
через этику нравственности и мораль; посредством идеологии: религии,
материализма, астрологии, мистицизма - вкупе составляющих эзотерическое
знание, лишь постигнув которое можно высветить и жировые складки на теле
мафиозной, корумпированной верхушки тоталитарного режима и заглянуть в
заавегложенные их кабалой человечьи души, постигнув которое можно
реализовать и дикую фантазию фантаста, и в волшебстве волшебства превзойти
кудесника, и в таинстве тайн обойти отшельника.
Право не принимать всего этого значит игнорировать очевидно. "Эстетическое
переживание чаще всего проходит через понимание, опосредуется знанием," -
утверждают современные философы.
"Остроумная манера писать состоит, между прочим, в том, что она
предполагает ум также и в читателе," - говорил когда-то и великий
Фейербах. В искусстве, выходит, нужно не только знать, но и догадываться...
Ну да, Бог с ними, со всеми этими основами искусства. со всеми нюансами
современного русского языка. Конечно, хаос ужасен, но страшна и
сверхорганизация, не знающая никаких отклонений, холодная мертвящая,
задерживающая развитие, потому-то и не бывает правил без исключений.
Потому можно извинить нашего недоброжелателя и за такое убогое порождение
его безграмотности как: "Экклезиаст говорит" - хотя сборник сентенций
говорить никак не может. Можно усматривать или не усматривать тактическую
ошибку и в пожелании критика: "поменьше заботиться об оригинальности
формы", хотя у Гегеля на этот счет иное мнение: "произведение искусства,
которому не достает надлежащей формы, не есть именно поэтому подлинное, то
есть истинное произведение искусства"...
Но можно ли не порицать человека, который призывает не ругать сталинизм
только потому, что его и так "достаточно изругали"... Какое "самобытное"
бескультурье языка, какой наглый цинизм, какая бессовестная аморальщина
таится в этом колхозно-корявом словосочетании. Дескать, нравственность,
как бы о сталинизме не говорили, от этого все равно не выиграет...
Извините, господа-"товарищи"... Сталинизм - это своего рода
социалистический фашизм, кстати сказать, привившийся основательной только
у нас в стране, который несмотря на то, что им было репрессировано более
сорока миллионов безвинных людей. до сих пор благоденствует. Осужденный
большинством народа, он во многом еще поддерживается правительством.
Примеры тому - захватническая война в Афганистане, плюс авария на
Чернобыльской АЭС, озоновые дыры в атмосфере от наших ракет, тьма-тьмущая
запускаемых, - это трагедии в Тбилиси, Вильнюсе и многих других городах
страны.
В любое время он может и похлеще еще закрутить, тогда не только новые
миллионы людей, как ранее, снова погибнут, но и сама жизнь на Земле станет
вод вопросом.
Сталинизм - это огромная бронированная, неуправляемая государственная
машина, подминающая под себя все, что встречает на своем пути. Она не
разбирает ни своих, ни чужих, ни правых, ни виноватых; не щадит она
палача, но не милует и его жертву... И никакими наскоками в лоб ее не
возьмешь. Только лишившись питательной среды в народе, она от бескормицы и
сама зачахнет. С перерезанной пуповиной сталинизм вмиг превратится из
непобедимой, необузданной стихии в жалкое ржавое пятно истории.
И долг каждого честного человека, розно или сплотившись, каждодневно
развенчивать, разрушать всякое почтение к этой преступной политической
системе. И делать это нужно до тех пор, пока она, эта раковая опухоль
государственного строя, не исчезнет навсегда с лица земли.
И, полноте! Что за нужда морочить голову себе и другим? Не пристало его
сторонникам от цензуры рядиться в тогу благонравных миротворцев. Было б
намного честней с их стороны, если б им и вовсе не прибегать к
аналитическим хитросплетениям, тем более, что для разбора и оценки
литературного произведения требуются, как минимум, и глубокие знания, и
высокая культура, такт и врожденный талант - все то, чего недостает
"товарищу" А.Карышеву, часто путающему божий дар с яичницей, да простят
мне читатели столь банальное сравнение.
Но рассматривать им нужно было Апокрифы, а лишь черкнуть на титульном
листе рукописи напротив фамилии автора излюбленное сталинское
изречение-рык: "Сволочь!", означающее "Расстрелять!" и соответствующее
нынешнему змеиному шипению сталинистов и всей иной социал-фашистской
нечисти: "Не пущать!"
Любую книгу можно огульно охаять и запретить тиражирование, однако нельзя
воспрепятствовать проникновению ее богодуховного содержания в разные слои
нашего общества, особенно, если идеи, заложенные в книге, выстраданы самой
жизнью и прошли через горькие думы и боль сердца многих миллионов людей
нескольких поколений, но так и не уловив сути причины этих страданий; если
в ней дан ясный и четкий ответ на многие животрепещущие вопросы, а именно:
почему люди при социализме живут самыми нищими, почему живут они в
бездуховной и экологически грязной среде, и как им в будущем
преобразиться, то есть что им нужно теперь сделать, чтобы выбраться из
этой болотной трясины, куда их завело озлобленное безрассудство
коммунистов, как выйти из тупика к человекодостойному благоденствию и,
наконец, как стать ЧЕЛОВЕКОМ???
Современный человек, конечно, уже не примат, но далеко еще и не ЧЕЛОВЕК,
в полном смысле этого слова. В современном человеке только заканчивается
антропоид и только начинается ЧЕЛОВЕК...
До ЧЕЛОВЕКА - долгий ПУТЬ...
Я хотел помочь несчастным...


Часть первая

ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО

(Рассказ-вступление)


Все даруют боги бесконечные,
тем, кто мил им сполна!
Все блаженства бесконечные,
все страдания бесконечные -
все!

И.В.Гете


"Элементы случайности всегда присутствуют в нашей повседневной жизни," -
говори мы, когда узнаем о каком-либо занятном эпизоде из незаурядной
истории - происходит ли это в обычных земных условиях или же при
кораблекрушении, или при авиакатастрофе, когда людям, терпящим бедствие,
участливо приходят на выручку братья наши меньшие: домашние животные,
дикие звери, обитатели водной стихии - дельфины и даже крокодилы, акулы;
когда этим людям помогают уцелеть в таких обстоятельствах и необычные
"мистические явления, приносящие удачу...
"Дело случай," - говорим мы, если слышим, что кто-то выигрывает бешеную
прорву денег или вдруг натыкается где-нибудь у себя на огороде на
баснословный клад, обнаруживает кем-то забытую или утерянную ценную вещь...
Как-то раз солнечным весенним днем, слоняясь без дела по перрону
железнодорожного вокзала одного дальневосточного городка в ожидании
нужного мне поезда, я случайно обратил внимание на пухлый запачканный
пакет, валявшийся у кювета посреди огромной грязной лужи. Бандероль, по
всей видимости, совсем недавно вытаяла из-под снега, потому и возвышалась
на ледяном островке, где вода не успела еще к ней полностью подобраться.
Рискуя испачкаться, я осторожно извлек этот увесистый пакет из лужи и
хотел уже отнести его из благих побуждений на почту, чтобы переправить
адресату, уверенный твердо в том, что кто-то потерял данный сверток в
суматошной предпосадочной сутолоке, к великому сожалению, еще царящей на
всех наших станциях, особенно в летнюю и осеннюю пору.
Повертев в руках свои находку и, не найдя, к своему удивлению, на внешней
ее стороне никаких признаков координат, я вынужден был тут же вскрыть
упаковку, чтобы узнать из содержимого, кому же принадлежит эта штука, и
какую она представляет из себя ценность. Упаковочная бумага была до того
размокшая, что чуть ли не сама разлезлась в моих руках от легкого моего
прикосновения к ней. а содержимое вывалилось их нее на землю. Внутренность
пакет содержала несколько блоков из множества листов писчей бумаги,
испещренной с одной стороны небрежно-размашистым крупным почерком.
Расточительность автора записок позволяла мне даже при беглом разборе
сравнительно легко прочесть сильно потекшие и размытые слова текста. По
отдельным наметкам можно было лишь догадываться, кому могла принадлежать
это сочинение, но и только, каких-либо других конкретных сведений, тем
более нужных мне данных об авторстве там не было.
Последнее обстоятельство давало мне право распоряжаться со всем найденным
этим богатством по своему усмотрению.
Но прежде всего нужно было эти бумаги привести в надлежащий вид: надо было
вначале просушить все, как следует, на солнце, а затем, где можно,
очистить запачкавшиеся листы от грязи и упорядочить, сложить все
постранично, а заодно и ознакомиться с текстом. До прибытия поезда
осталась уймища времени, и это позволяло мне без суеты и торопливости с
увлечением заниматься вдруг подвернувшимся мне непривычным делом.
Листок к листку раскрытым веером сушилась большая часть рукописи на
широкой скамейке привокзального сквера.
Чужие мысли, чувства, дела, запечатленные в этих пачках бумаг, некогда
привычно заботливой рукой перелистывались и с благоговейным усердием по
нескольку раз к ряду прочитывались, теперь они лишь молча взывали к моему
великодушию. Ничейные, они призывали меня вдохнуть в них жизнь путем
полноправного их усыновления.
Тщательнейшим образом я стал изучать эту работу, подробно вникая в каждую
строчку этих листов, в каждое предложение, попутно корректируя, исправляя
в них некоторые недочеты. Но сама манера изложения при этом не
подвергалась правке, оставалась такой, какой она была в оригинале. Мне не
хотелось нарушать естественный колорит оригинала. Художественность,
поэтичность любой вещи заключается на в приглаженности, считал я, а в
своей неповторимости, непохожести, и чем глубже я вникал в содержание
найденных мною записок, тем больше утверждался во мнении о необходимости
создания на их базе единого популярного сборника.
Несмотря на разнородность и некоторую несовместимость отдельных частей в
жанровом отношении, отсутствие в них общей четкой композиции и логической
завершенности, все главный смысл идеи, заложенный в каждой из частей
рукописи, легко улавливался и додумывался. Мне даже казалось, что все эти
огрехи имеют не столько отрицательные, сколько положительные стороны,
потому что могли прекрасно нести в себе эмоционально-экспрессивный заряд,
подобно тому, как звукошумовые эффекты, используемые иногда в музыке,
придают основной мелодии необычную имманентно-подражательную окрашенность,
так сказать, мистический шарм, богемный шик...
Многоступенчатых недомолвок, наверное, и нельзя было бы избежать при
комплектовании такого сборника, и дело тут не только в моей воле, в
желании или нежелании. Истоком этого, по всей видимости, была
экстраординарность натуры автора записок, его своеобразный способ
мышления. Создатель приложил здесь свои уста: роскошная мысль, душистые
слова с запахом красоты...
Отсюда в рукописи часто встречалась и сумбурность изложения, что порой
затрудняло доступ к смыслу написанного. Уму вялому, не подготовленному к
восприятию абстрактно-познаваемого, не представлялось возможным проникнуть
в сущность запредельного понятия или явления. Да, это произведение, надо
сказать, и не предназначалось для широкой публики. Вероятнее всего, что
эти записи были рассчитаны на узкий круг людей, родственно близких ему по
духу и убеждению, которые были с ним хорошо "сыграны" дистанционно, если
так можно выразиться о взаимопонимании единомышленников. Да, пожалуй,
всякий из нас нынче и сам часто прибегает, не замечая того, в своей устной
речи к такой экономной форме изъяснения, где не только краткий намек, но
каждый жест или сама интонация в голосе или даже мимолетный взгляд говорят
намного больше, чем отягощенная формальностью самая длинна тирада. Видимо,
век скоростей вторгается и в эту сферу человеческого. Если этот процесс
будет продолжаться в том же темпе и дальше, то, возможно, уже ближайшему
поколению наших потомков современный литературный язык покажется
отяжеленным, сковывающим движение мысли. В мире важно предугадать
пришествие нового откровения, и мы ценим на земле не то, что есть, а как
будет...
Несомненно, повышенный интерес вызывал у меня отнюдь не модернистский
стиль рукописи, а скрытая в ней тайна и того, "что есть", и того, "что
будет"...
Разве стал бы я или кто-то другой из людей моего поколения, как говорят на
востоке, доить быка, то есть терять зазря драгоценное свое свободное
время. Навряд ли. Мы с малолетства приучились к жесткому казарменному
распорядку, что был установлен по всей стране. Пробегаешь, бывало, в
детстве часок другой - остаешься на весь день голодным, без положенной
пайки, состоящей из миски баланды и крохотного куска черняшки...
Оттого, наверное, уже по привычке, так скрупулезно я доискивался
какой-либо полезности в найденной мной вещи. Блестки рационального мною
были замечены еще при беглом осмотре всей этой кипы бумаг, когда она
выскользнув у меня из рук, устелила белым веером грязный асфальт. Крупины
полезности мне виделись уже в самих подзаголовках каждой части записок,
обрамленных забавными виньетками, с краткими интригующими названиями:
капризы судьбы, господин времени, метафизика фактов, алхимия мысли,
зигзаги удач, кровная месть...
Золотые же россыпи иррационального должны были отыскаться, по моему
мнению, а зашифрованном тексте, где лежал, возможно, ключ к безбедному
моему существованию.
Серая, голодная повседневность закабаленного сознания черствым куском
хлеба отступала на задний план, уступая место мыслям возвышенным,
одухотворенным. На простор вырывались мысли смелые, дерзкие,
нафантазированные голубою мечтой раннего детства.
В одном месте записок читаю: "Страх порождается крайней бедностью огромных
масс людей и тупым фанатизмом, насаждаемым в них правящей плутократией,
кучкой избранных", а далее очень любопытное: "жестокость порождает
жестокость, творящий зло и не подозревает того, что угнетаемый им, даже
самый беспомощный человек обрекает своего обидчика или палача на еще более
мучительное физическое и душевное страдание, чем получает их сам.
Истязаемы дух униженного и оскорбленного может перевоплощаться в мощнейший
биогенератор и агрессивно изрыгать смертельные импульсы неотвратимого
возмездия, поражая обидчика не сразу вдруг, а постепенно, образуясь в
своего рода неотразимый способ мщения, напоминающий чем-то монастырское
каратэ, мастеру которого достаточно бывает легкого прикосновения к телу
противника, чтобы впрыснуть в него сгусток разрушительной энергии своего
эго, а внедренный в благодатную среду, такой заряд мгновенно устремляется
по всем узлам жизнеобеспечения выбранной жертвы, поражая своими
микроскопическими дожами ткань каждого органа до тех пор, пока какой-либо
из них не выйдет из строя совсем: обычно бывает так, что, где тонко, там и
рвется, хотя и самый здоровый организм человека не выдерживает этой борьбы
более семи дней и гибнет.
Здесь же все несколько иначе. Каждому человеку от рождения предопределены
свои жизненные линии, предопределена судьба, обусловленная благонравным
его поведением на всем жизненном пути. Несоблюдение всяким субъектом этого
условия вечности может круто деформировать и его судьбу, в зависимости от
сил, на нее воздействующих: отрицательные - коротят и коробят ее,
положительные - выравнивают и удлиняют, даже если она и была изначально от
природы несколько искривлена и осажена неблагоприятным соотношением всех
его жизненных линий.
Расстояния тут не играют существенной роли и не могут служить преградой к
воздаянию..."
В другом месте ведется полемический диалог с оппонентом, видным ученым,
доктором медицинских наук Бахуром. "Дорогой Виктор Тимофеевич, Вы
утверждаете, что узнавание человеком никогда не виданного им ранее - есть
явление хорошо известное в медицине под названием "феномена уже
виденного". которое, срабатывая при поражении болезнью структур механизма
узнавания, а также при сильном перераздражении того механизма, приводит к
ложному узнаванию.
Не берусь подвергать сомнению какие бы то ни было другие Ваши научные
концепции, а вот об одном утверждении данного положения позвольте мне с
вами не согласиться. Перераздражение механизма узнавания, да будет Вам
известно, намного больше, чем феномен "уже виденного". И находится
совершенно в другой плоскости и на порядок выше по значимости...
Если судить по качественным и количественным их отличительным
возможностям, то нетрудно выявить: у другого феномена-двойника нет ничего
общего с тем, что вызывает ложное узнавание. Человек, обладающий
свойствами этого суперфеномена, способен совершать даже величайшие
открытия, так как предвидит все и знает обо всем на много лет вперед, чего
еще никогда не было, но что обязательно будет. Из всех научных школ, ныне
существующих, наиболее близко подошли к истинному объяснению сегодня
такого сложного явления, как предвосхищения, представители так называемой
когнитивной психологии. Представители этой школы сделали удачную попытку в
объяснении человеческого поведения, указывая, что оно детерминируется
знаниями и наличием у человека предварительной информации о тех или иных
явлениях. Однако затем, заблуждаясь, они связывают эту точную мысль с
ошибочным воззрением, то есть приписывают готовые схемы и готовые
стандарты лишь единственно познавательным процессам, исключая полностью
возможности привнесения информации о будущем извне",..
В третьем, взятом мной наугад, раскрытом месте, я прочел такое, что
повергло мой разум, ну. просто в недоумение. Рассудок мой отказывался
воспринимать дикие бредни запечатленных так откровений. "Между
макрокосмосом и микрокосмосом, между душой индивида и мировой душой
существует постоянная, но неуловимая аннигиляционная связь. Владея нужными
методами, один человек может успешно влиять магически на другого... Это
достигается при полном отрешении сознания, предельной централизации всей
совокупности энергии человека, при высочайшей его самоорганизации и
целеустремленности...".
Мое дальнейшее чтение из этой главы "записок сумасшедшего", как я нарек их
про себя, прервалось искаженным голосом диктора, объявлявшего через
селектор о прибытии на станцию московского поезда. Это сообщение, кстати,
напомнило мне, что для проезда на нем необходимо еще приобрести билет, а
билеты обещали продавать только по его прибытию. Услышав объявление, я
стал впопыхах собирать разложенную на скамье заумную эту рукопись, листки
которой к тому времени уже достаточно хорошо просохли и их можно было без
ущерба собрать воедино. Побросав в спешке как попало стопки этих листков в
свой чемодан, я чуть не бегом направился в сторону железнодорожного
вокзала. На вокзале, в плотной толпе горемык-путешествующих, мне пришлось
усиленно поработать локтями, прежде чем удалось отыскать свою очередь. И
на этот раз меня ожидало там полное разочарование: в очередь за билетами,
хоть я и встал, да что из того толку? Ни какой возможности купить билет в
порядке очереди не стоило и помышлять, не стоило помышлять добыть его и с
черного хода. Масса людей, что толпились впереди и за мной, остервенело
щетинилась и гудела, особенно если кто-то пытался проникнуть за билетами в
кассу вне очереди. Это обстоятельство окончательно убило во мне всякую
веру иметь в кармане в этот день закомпостированный билет. Расстроенный
основательно, я с трудом выбрался из этой толчеи на свободное место и стал
просматривать широкорекламные стенды-расписания, которые висели высоко на
стене рядом с кассой по брони, желая узнать время прибытия следующего
поезда. Нечаянно мой блуждающий по стендам взгляд задел окно кабины этой
кассы, где за столом скучала от безделья смазливая девица с брезгливым
выражением на лица; всем своим видом она показывала свое нежелание
принимать какое-либо участие в судьбе снующих вокруг нее раздосадованных
пассажиров.
Окончательно простясь с мыслью попасть на этот поезд, я уж было хотел
отправиться на поиски ночного пристанища, чтобы где-то скоротать еще одну
желтоглазую ночь, как тут вдруг меня осенила одна дурацкая мысль: а что,
если взять да и воспользоваться тем методом мысленной сугестии, что я
вычитал в "записках сумасшедшего". Взять да и проверить его возможности на
конкретном объекте, на подвернувшейся мне на глаза размалеванной
кассирше...
Строго следуя всем тем канонам бессловесного внушения, которое было
расписано довольно подробно в тех наставлениях, я вначале предельно
сконцентрировал все свое усилие воли в одном напряженном пучке энергии и,
направляя его условные лучи вместе с дистанционным приказом про себя,
глядя прямо в глаза ничего не подозревавшей в это время кассирше,
установил с ней этакий мыслительный мост. Затем, приблизившись к окну
кассы, не отрывая от кассирши своего пристального взгляда, я холодно и
четко произнес повелительным тоном одну лишь короткую фразу: "Мне нужен
билет на московский поезд". Незамедлительно последовал ее ответный вопрос:
"Паспорт и деньги". Подавая испрашиваемое, я на всякий случай для
подстраховки, заговорщицки тихо промолвил: "Сдачи не надо!" Привычным
жестом она подняла трубку телефона и, запросив у диспетчера одно место в
купейном вагоне поезда, тут же стала заполнять железнодорожный проездной
билет. Быстрым движением рук, поставив компостер на билете и вложив его в
мой паспорт, подала мне.
Держа в руках этот злосчастный билет, я все еще не мог никак поверить в
силу эзотерического знания и в благодарностях унизительно, о привычке,
изливался перед кассиршей, а та недоуменно смотрели на меня, силясь
понять, за что же ее благодарят.
Через некоторое время я уже видел в 13 вагоне, в 13 купе, на 13 месте, а
поезд потихоньку набирал скорость. Чертова дюжина на давала мне покоя, и я
все думал о всех этих странных странностях, спрашивая себя: уж не тот ли
это случай, который философы называют континуальным потоком сознания из
высшей независимой субстанции, когда представляется редчайшая возможность
наблюдать, как со стороны, так и в самой жизни за воздействием вселенского
сознания на наши земные дела и поступки, когда прослеживается одна из его
закономерных особенностей неприметного воздействия извне, которая так
похожа на ту скрытую силу взаимодействия гипнотизера со зрителями, что
позволяет ему удерживать людей в беспрекословном повиновении, но с
внушительной разницей - с невообразимой крепостью связей, необъятной по
своей масштабности охвата действия и с более эгоистичным, с более жестким
закрепощающим постоянством...



АПОКРИФЫ


"Писатель, если только он есть нерв великого народа, не может быть не
поражен, когда поражена свобода".

Яков Полонский


Принято считать, что рождение ребенка и появление книги на свет во многом
между собой схожи, конечно же, если при этом пренебречь их значительной
разнородностью. Все живое, как известно, прежде чем появиться на белый
свет, определенное время после зачатия вынашивается в утробе матери. Книга
зреет в недрах иных, в мыслях писателя. и сроком не ограничена. Создание
книги - это сложный творческий процесс. Для автора он радостен и
мучителен, и труден. Трудность заключается в первую очередь в вопросах
материального обеспечения, что же касается мук, то их предостаточно, что
же касается радостей, то их очень мало, но вполне достаточно для того,
чтобы стоило трудиться и жить. Весь путь, "венчающий борьбу", от
призрачно-туманного замысла произведения до его воплощения на бумаге
годами, десятилетиями, а порой и целую жизнь. И всю жизнь, закрепощенный
каторжной работой над своим сочинением, писатель находил в ней ту
единственную радостей радость, во имя которой он жертвует многими благами
земного бытия...
Нечто подобное можно наблюдать и в поведения родителей, пестующих свое
нарожденное чадо: бессонные ночи напролет на в тягость им, не изнурительно
добровольно принятое иго крикливой беспомощной гадкой малютки...
Если такое отношение среди живых существ вполне объяснимо их рефлекторной
сущностью, продолжением рода, то как и чем объяснить нерасторжимую
кабальную зависимость во взаимодействии творца и книги? Считать ли это
изъяснением души, самовыражением индивидуума или волеизлиянием верховного
Нечто?
Я взялся за перо не из тщеславного желания привлечь к себе всеобщее
внимание людей вымышленным сенсационным сообщением, не ради того, чтобы
сделаться в одночасье знаменитым писателем, небрежно щегольнув своим
бестселлер-сочинением. Я начал писать его по зову истошного крика
человеческой души, истязаемой целой ратью пороков, процветающих в
современном обществе, когда уже никакая искусственная волна омовения, будь
то волна религиозная или же политическая, не способная больше очищать души
людей от скверны, от налета изнаночной грязи, накопленной человечеством за
многие отшумевшие века и особенно в последний, неистово, бурно
развивающийся двадцатый век. Если проследить историю человеческого
развития, то нетрудно заметить, что именно в этом отрезке истории,
достигнув значительных успехов в науке, человечество повело
широкомасштабное наступление на дух самой природы не задумываясь над
возможным последствием своего рокового шага, беспощадно истребляя и
сокращая все естество планеты с целью завоевания для себя сиюминутной
выгоды. Экономический бум, бум всеобщего обогащений подогревался
сомнительными, иногда авантюристическими, а то и просто сумасбродными
идеями, основанными на подражании положительным свойствам человека, на
заимствовании форм их проявления, минуя суть.
Вдохновители этих идей - презренные честолюбцы, не разбирающие средства
для достижения своих преступных целей, воспользовавшись доверчивостью
фанатизма, обрекая на мученичество многие поколения людей, лишив из права
свободно мыслить, говорить, дышать.
в бойне междоусобных войн за безраздельную власть безжалостной тирании
уголовников пролилась кровь не только отдельных групп, но и целых народов.
От непосильного труда, от спланированной всеобщей нищеты преждевременно
изнашивались мужчины и женщины. От холода и голода умирали в неисчислимом
количестве старики и дети.
"Научный ли прогресс уготовил планете уничтожение?" - часто спрашиваю я
самого себя. "Нет! Нет! Нет!" - отвергает тут же рассудок мой. Наукизация
лишь ускорила деградацию человечества. Повинные же в этом непосредственно
люди, наделенные властью. Аморальны они, безнравственны и жестоки.
Обделенные умом, они и душой не щедры, и благородство у них не в чести, и
милосердие в опале. Их помыслы - неисправимых невежд, низменны их цели.
Чтобы удержаться у власти любой ценой, под предлогом своих идеалов,
преступная клика провозглашала драконовские декларации и бросалась рубить
под корень все великие ценности, что человечество обрело за всю свою
многовековую историю, подавляя самыми изощренными методами насилия всех
инакомыслящих, всех, не повинующихся их диктату.
Я начал писать из естественной потребности своей души и по велению
собственной совести, чтобы помочь людям, страждущим найти противоядие ко
всем формам порабощения человека, вовлекая каждого читателя в моральную
ответственность за все то жестокое, несправедливое и подлое, что
совершалось и совершается у нас в стране...
Герои моих рассказов не вскрывают у себя вены для того, чтобы только
узнать, а что дальше?... Не бросаются сломя голову навстречу смерти во имя
надуманного красного патриотизма. Герои моих рассказов беззаветно преданы
общечеловеческим ценностям, ради чего всей своей беззащитностью
обнаженного сердца они добротою и силою духа смиряют ожесточившихся, а
мощью импульса обогащенного разума возвращают отчаявшимся веру в любовь не
только к ближнему человеку, но и ко всем тварям, ко всей окружающей
природе.
Несмотря на претенциозность концепции высших начал, затронутые в моей
работе, это не есть самоцель, стриптиз, но есть единственная возможность
растопить неприступность холодного безразличия в людях. Ведь только
воплотив в себя содружество всего великого: веры, добра и любви - человек,
озаренный божественным откровением, может стать непогрешимо чистым и
потому счастливым, искренним в чувствах, правдивым в словах, безгрешным в
мыслях.
Только следуя этим божественным принципам, человек сможет выполнить свое
исконное человеческое предназначенье. Предназначенье же человека - сеять
разумное, творить доброе...


ГРЕЗЫ СЕРДЦА

(Цикл лирических зарисовок и состояний, философских раздумий и обобщений)

ПЕСНЬ БАРДА

Пульсарам страстей, созвездием планет
Струит, струит, струит.
Вселенский тайный мир, великий его миг
Летит, летит, летит.

Лазоревым цветком
Вращается Земля -
Вокруг, вокруг, вокруг.
Вертится на оси
Фортуны колесо
Внатуг, внатуг, внатуг.

То круто вознесет,
То камнем бросит вниз
Судьба, судьба, судьба.
Вершит она дела
Галактик и людей -
Всегда, всегда, всегда.

Тоску мне не пророчь
Кровавым колесом - в душе, в душе, в душе.
Я много видел зла,
Испытывал обман -
Везде, везде, везде.

Не мучай кривдой нас,
Ты правду обнажи -
Восстань, восстань, восстань!
Кто роботом не стал
И жизни не щадил -
Воздай! Воздай! Воздай!

Оковы, путы - прочь
В пылающий огонь -
Сожги, сожги, сожги.
концлагерь и тюрьму -
Казенный бастион -
Смети! Смети! Смети!

Не надобно границ,
Не надо часовых -
С ружьем, с ружьем, с ружьем.
Страна у нам одна.
Как родина одна, -
Земля! Земля! Земля!

Пусть в вольности живет
Свободный человек -
В веках! В веках! В веках!
Не горбит спину зря,
Не студит сердца кровь -
Во прах, во прах, во прах.

Молиться мог бы всяк,
И правду говорить -
Любой, любой, любой.
И право выбирать
Богов, вождей, друзей -
Любовь! Любовь! Любовь!


ПЕСНЬ ВОЛЬНОСТИ

Люблю цыганские романсы
Под звон гитары в тишине
И хороводный их танцы, -
Горят огнем они во мне.

Как паруса в открытом море
Плывут их песни в вышине.
В низ много счастья, много горя
В кочевной жизни по стране.

В них вся житейская отрада
Земного счастья и любви,
В них слышны стоны конокрада
И страстный шепот: "Полюби!"


ШАНСЫ НЕВОЛИ

(Песня)

Сзади нету погони -
Я ушел от преследа волчар.
Себя вырвал я с корнем -
Больно не было мне вгорячах.

Кровь сочится из раны,
Хоть и след в ней ножа не сквозит.
Тот, кто грубостью ранен -
Отчий край никогда не винит.

А повинна в том грубость
Палачей одебелых с Кремля.
Все крушат они, губят -
Опошляется ими земля.

Сзади нету погони -
Я ушел от сплошного огня.
Будь тот проклят поганец,
кто в загоне нас всех загонял.


СОВЕТЯНОЧКА

(Политические частушки)

На горе стоит ольха,
Под горою - вишня.
Я кричу во все меха, А никто не слышит!

Все бегут, летят, спешат,
Словно очумелые.
Разве мне их удержать,
Что один я сделаю?

Водка, яйца, колбаса
Их влечет внимание.
Первым хочет слопать всяк,
То, что кинет мафия.

Горбачев с Рыжковым дал
По пятнадцать рубликов,
Тем, кто молча погибал,
Облученный "быльником".

Оренбург, Челябинск был,
Был семипалатинский.
Радиоактивная их пыль
Стала всем расплатою.

Марш коммун для многих стал
Панихидой с танцами.
Призрак красный "зачихал"
И сошел с дистанции...

Говорят, КПСС
Обратилась к лешему,
Чтоб помог всесильный бес
Удержать власть прежнюю.

И ответил из болот
Окаянный бестия:
"Пусть решает сам народ.
Ваша песня спетая!"

На горе стоит ольха,
Под горою - вишня.
Я кричу во все меха,
Может, кто услышит?



ОГНИВОМ ПЛАМЕННЫХ СЕРДЕЦ

(Посвящение героям революции в Румынии)

Лишь тот достоин жизни
и свободы,
Кто каждый день идет за них на бой.
И.В.Гете

Нет! Никогда казарменный социализм по собственной воле на отрешится от
власти, отобранной у народа, и не только потому, что насилие, жестокость,
лицемерие, обман - сама суть большевизма, на страже которого и построена
вся структурная пирамида социалистической системы. Об этом и итак более
чем достаточно говорят многочисленные факты подкупа, взяточничества,
незаконных репрессий, скрытого геноцида и даже откровенного террора,
применяемые диктаторскими режимами против собственных народов на
протяжении всего времени со дня создания соцлагеря. Все это происходит в
силу личностной причастности к этому черному делу каждого члена шайки
управленческого аппарата всего монополизированного общества, где творится
беспрецедентное по своим масштабам политическое, финансово-экономическое,
экологическое и уголовное злодейство, где многие из этих паскудных людей,
забыв совсем про стыд и потеряв совесть, кто как мог приспосабливались к
правящему режиму: ловчили, заискивали, наушничали, угодливо исполняли
приказы, спущенные сверху, издавали свои, превозносившие командную
тиранию, и слали их вниз по инстанции, тем самым творился уродливый миф
всеобщего благоденствия - при безграничной власти вождей и круговой поруке
их холуев из государственного аппарата.
"Наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы
пролетариата," - тыкая пухлыми пальцами в цитатник Ленина, оправдывалась
ожиревшая бюрократия, хотя никто из гвардии ее членов никакого отношения к
нуждам пролетариата никогда не имел и никогда не хотел даже слышать об его
проблемах. Так, спрашивается, откажутся ли они от власти без нажима со
стороны народа, тем более, что утрата власти для них означала б утерю всех
прежних привилегий, да еще пришлось бы кое-кому отвечать перед судом
народа за все содеянное.
Холеные их лица с лоснящимися черепами - не маска, натянутая поверх души
бесстрастной улыбкой способного комедианта, а живой портрет, без души и
без собственной мысли, нынешнего правящего
класса административно-тоталитарного государства.
"Наша партия - эта ваша партия рабочих и крестьян," - цинично заявляли со
всех высоких трибун эти лжерадетели народа, пытаясь тем самым снять с себя
и взвалить на других ответственность за все свои прошлые преступления.
Оправдывая свои грязные дела всеобщей греховностью людей, дескать, никто
еще не открыл генов честности и инстинкта порядочности, правящая элита
нанесла такой страшный нравственный и моральный удар по своей нации,
который равносилен почти что ее полному физическому истреблению...
С каких это пор интернационализм стал синонимом национальной обезлички? С
какой стати свободный гражданин своей страны обязан пресмыкаться перед
диктаторскими холуями? До каких же это пор будет такое длиться, что
честному человеку, чтобы как-то выжить, нужно стать обязательно подлецом
или негодяем, преступником или вором?
Наверное, об этом гневно спрашивали на площадях Темешуары и Бухареста под
дулами автоматов, взятые в кольцо танков, сотни тысяч смельчаков в то
холодное хмурое декабрьское утро, когда огнивом их пламенных сердец
высекался очистительный огонь революции.
Насколько же высоко им нужно было всем любить свое отечество, свой народ и
свою землю, чтоб таким фантастическим экспромтом, без всякой подготовки в
одном порыве узреть всем единством своего нутра необходимую цель!
Насколько же высоко ценилась ими воля, если на алтарь свободы Румынии были
так самоотверженно положены многие десятки тысяч совсем еде нерасцветших
юный жизней!
Для такого подвига нужно быть не только героем героев, но и надо родиться
гением подвигов - рыцарем со стерильной чистотой духа, для которого
счастье народа и есть самые высоконравственные помысли в жизни, и который
убежден идейно, что выше всего надо ценить не жизнь как таковую, а жизнь
ХОРОШУЮ! ЧИСТУЮ! НЕЗАВИСИМУЮ!!!


Памяти великого гражданина России
АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА САХАРОВА

Плачьте! Казнитесь душой, люди! Вас навечно оставил сам бог. Он был с вами
целую жизнь, а вы того не увидели, что не хотели видеть в нем Бога, кроме
как ученого-чудака со всеми присущими человеку недостатками. Чем сильнее
ум ученого, считали вы, тем он становится смелее и тем больше хочет
свободы... "Блажить? Своевольничать? Не позволим!" - неслось из Кремля.
"Под арест! В ссылку" Пока не остепенится!" - жужжало приказом телефонное
право идеологических иродов. И народ потакал им своим трусливым
безмолствованием...
Кайтесь! Склоните свои бесталанные головы, люди! От вас ушел навсегда ваш
верный сын, ваш добрый брат, ваш любящий отец, ваш мудрый учитель - Андрей
Дмитриевич Сахаров, чья жизнь была - ежедневное, ежечасное несение
подвига...
Мог ли он, Христос двадцатого века, вооруженный сверхзнаниями и
сверхдуховностью, на вступать в бой со всякого рода несовершенствами жизни?
Мог ли он, трижды Герой Труда, не видеть, как задыхаются его
трехсотмиллионные соплеменники от вопиющей несправедливости, чинимой
бандой узурпаторов?
Мог ли он, трижды лауреат (Нобелевской, государственной, Ленинской) премий
в такое время почивать на лаврах своих личных достижений, для которого
вступиться за человеческую справедливость всегда было не печальной
необходимостью, а всегдашним духовным праздником?
Плачь, сердце! Плачь в безутешном горе! Омывай горячими слезами прах
великого гражданина России, чьей жгучей совестью Андрей Дмитриевич был не
протяжении всего своего земного существования...
Плачьте, люди! Плачьте! Через слезы сердца обретается истинная вера, в
которую он так искренне веровал. Эта вера - сострадание, благородство,
гуманность.
Единственно достойной памятью об усопшем Андрее Дмитриевиче Сахарове может
быть лишь то, если мы всей своей душой уверуем в эти непреложные
человеческие ценности и станем жить без лукавства и по совести, то
единственное, за что он смог бы нам все наши прошлые грехи простить...


О ЦЕЛИ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
(Подражание)

Тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего
жить...
Ф.Достоевский

Во всей своей жизни человеку надлежит всегда избегать для себя удобного
результата, избегать мнимого счастья, обывательского или мещанского
благополучия.
Девизом жизни всегда должна быть благородная цель, девизом творчества -
неустанные поиск все новых, более совершенных форм в раскрытии
многоцветности, многомерности человеческого духа и воли. Ударяя огнивом
воли о кресало разума, художник должен высекать из себя ту светозарную
искру сердца, которая опаляла бы всякую земную ткань великой богодуховной
любовью, воспламеняющей собой все вокруг живым светом искусства, тем
несоизмеримым сочетанием сокровенного смысла и эстетического переживания,
что способно обратить всякое недоброе в доброе, опечаленного сделать
радостным, а самодовольного побудить к покаянию...
А что есть из себя благородная цель жизни? По-моему, так это, когда душа
человека стремится к пределу идеального, без оговорочное осуждение всего
безобразного, неискреннего, злого в помыслах, в действиях людей и в
устройстве государственном. Когда истина, добро, красота - главные три
ипостаси этого идеала. Когда труд - свободное творчество - несет собой
обществу лишь одно благо, а его творцу - частицу интеллектуальной радости
и частицу плотской сладости как части слагаемых земного, вечно
неудовлетворенного счастья...

О ЖЕНСКОЙ КРАСОТЕ...

Я помню чудное мгновенье
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как ангел красоты...
Александр Пушкин

Одна лишь женская красота создает и великих поэтов, и великих музыкантов,
и великих художников и многих, многих других величайших представителей
науки и искусства...
Нет, не худосочная фотомодель, телезвезда, сексбомба с бесформенным
телом, ровная как доска, с широкими плечами и узким тазом, с ногами
тонкими ходулями и лягушиным ртом до ушей, - дарит нам порыв творческого
вдохновения. Безразличный потухший взгляд такой окарикатуренной
"красавицы" не может вызвать у нас никаких положительных ни ассоциаций, ни
эмоций, кроме как жалости о несостоявшейся женской красоте... "Светит
только безначальный, непорочный свет любви!"
Миллионная женщина та, божественный подарок, перед красотой которой, от
восхищения всеми ее прелестями: физическими и духовными, и умственными, -
немеют, отнимаются языки у тысяч страстных поклонников всего прекрасного,
- перед красой которой преклоняются и беспечные, заблудшие в дебрях
страстей, пустоголовые юнцы, и закаленные бойцы, вступившие в битву со
временем, и седобородые мудрецы, умудренные жизненным опытом.
Живой цветок такой томит нас всех одним желанием, - желанием обладать им:
и любоваться, любоваться, любоваться... Такой женщиной век любоваться - не
налюбоваться. Всяк увидев ее, не удержавшись, выпалит про себя в
восхищении: "Вот это куколка! Вот это кайф!! Вот это харево!! Мысленно
оголяя ее бедненькую и насилуя своим наглым взглядом с головы до пят,
такую милую, щемяще нежную, такую хрупкую и беззащитную, - мы в тот момент
безотчетны во всех своих действиях. Безотчетно грубы всегда и наши
платонические чувства ко всякой физической красоте с ярковыраженной
женственностью, потому что реликтовая красота - такая редкость...
Какой же жизнеутверждающей силой: и психической, и физической, и
нравственной устойчивостью должна обладать она, чтобы противостоять
непомерному напору сексуальных домогательств на каждом шагу со стороны
нашего брата, чтобы отстоять женскую эталонность, оставаясь недоступной,
неподкупной, но любвеобильной; манящая сладкой мечтой, зовущая к богу -
светочу жизни. Без искры божьей нет творчества, нет искусства - одна
поденщина и бытовуха...
Всем существом божественным своим точно магнитом притягивает она взор наш
к себе: и стройностью своих сексапильных ног, и крутостью пышных бедер, с
кольцованной будто талией; и царственным бюстом с грудями-буферами, с
руками - пара лебедей; и ангельским ликом со снопом волос овсянных, с
васильковой синевой в глазах, с губами алыми как маки...
О глазах ее не раз повторял в экстазе поэт: "В них хоть раз бы поглядеть
прямо, ясно, смело... А потом и помереть - плевое уж дело..."
Л губах ее не раз слагал песнь бакши-певец: "Все может заменить вино -
все, кроме губ твоих"...
Все наши помыслы, все наши устремленья - в беспредельной власти ее... Все
мы душой одинокие странники, дервиши-бродяги... Каждый норовит привлечь к
себе внимание красавицы. Один ей дарят из сердца стихи, другие - мелодии
сердца, а третьи - божественные откровения...
О парадоксы жизни! Кому в любви везет - талант тот загубил... Довольные,
да счастливые - великими не бывают. Только отвергнутые несправедливо, с
раненой гордостью, с оскорбленными чувствами - становятся гениями. В
неразделенной той любви - хаос разрушительный таится. А для того, чтобы
создать сверкающую звезду - необходим именно хаос.
Препятствия - делают гениев...
В отместку за неразделенную свою любовь - отринутые, таланты уязвленные
изысканным творением своим безжалостно влюбляют навсегда в себя красавиц
из грядущих поколений...
Живет творенье в веках лишь то, что заставляет всех переживать, страдать и
плакать...
"Сокровенной тайной с тобой поделюсь.
В двух словах изолью свою нежность и грусть.
Я во прахе любовью к тебе - растворюсь,
Из земли я с любовью к тебе поднимусь"...


О ЛЮБВИ...
Изначальней всего остального - любовь.
В песне юноши первое слово - любовь.
О несведущий в миге любви горемыка,
Знай, что всей нашей жизни основа - Любовь!
Омар Хайам

В древней Индии истинную любовь характеризовали как единение трех
влечений: души, рождающей дружбу, ума, рождающего уважение, и тела,
рождающего желание...
О какая же это трудная, а для многих и вовсе неразрешимая житейская задача
- отыскать в целом мире одну единственную свою недостающую половину души.
Как редко в нашей жизни можно встретить человека так похожего на тебя:
равнозначного по духу, уму и физиологическому соответствию...
"Любому мужчине - нравится каждая красивая женщина. Любой женщине -
нравится каждый красивый мужчина", - заявляю я, при этом полагаясь не
только на собственный опыт. Всяк, отбросив полог ханжества, мог бы на этот
счет подтвердить достоверность моих умозаключений... Нравиться - это не
значит любить без памяти. Это лишь предпосылка к расположению субъектов
для знакомства "понемногу". Прелюдией любви обычно выступают одно из
слагаемых взаимопритяжения: толи красивое тело, рождающее желание, толи
умственные способности, рождающие уважение, толи это душевные качества,
рождающие дружбу...
О как часто бываем мы торопливы в подборе друга и спутника жизни,
довольствуясь лишь одним из этих трех критериев Единения.
Каждое, отдельно взятое из этих трех увлечений зачастую переходит в
кажущуюся любовь, любовь ложную, основанную на роковых ошибках, привычке,
простом незнании законов природы и даже на пороках корысти и тщеславии.
Мнимое благополучие супружеской пары, созданной искусственной любовью,
приносит обои партнерам не радость сладострастия от брака, а горькое
разочарование и вечные страданья: кому-то в большей степени, кому-то в
меньшей. Не потому ль так мало истинно счастливых пар встречается среди
людей и пожилых, и юных. Обманывая себя - не можем обмануть мы собственные
чувства. Чувства нельзя обмануть. Как справедливо заметил поэт: "но еще не
любовь - соловьиные стоны, от любви умирая - любовь!!!"
Невежество физиологическое, робость духа, материальные трудность и
морализм общественного мнения - глухой стеной, железным занавесом -
разделяют навсегда рожденные друг для друга сердца людей...
Слушался б всяк тех мудрых советов, не стало б несчастных совсем на земле,
а людям счастливым повсюду открыта дорога: им ночь коротка, день светел и
ласковый ветер дует попутно и море приветливо шумит; им трудность - не
трудность, беда - не беда. Милому с милой - рай в шалаше...
Хочешь розу тронуть - рук иссечь не бойся!
Хочешь пить - с похмелья хворым слечь не бойся!
А любви прекрасной, трепетной и страстной хочешь?
Понапрасну сердце сжечь не бойся!!!

Страстью раненый - слезы без устали лью,
Исцелить мое бедное сердце молю!
Ибо вместо напитка любовного, небо -
Кровью сердца наполнило чашу мою...

ПРЕДТЕЧА ВЕРЫ

Праведник своей верой живет
Пророк Аввакум

Какие же бури жизненных невзгод и потрясений нужно испытать человеку,
чтобы он жгуче возжаждал бы подавить в себе свой рабский дух
самосохранения и был бы готов поменять целую свою жизнь на тот сладкий
миг, что несет собой теплоструйный ветер воли. Какой же притягательно и
вдохновляющей должна быть правда человека, чтобы она смогла
самопроизвольно перерасти в его веру. Здесь не имеется в виду тот
изуверский фанатизм примитивной тухлой идеологии от фашизма, от
коммунизма, что можно вдолбить в голову дикаря или глупца, невежи, и
который нельзя усвоить путем размышления, а та воля-правда со всей своей
незатейливой откровенностью, что вызывает у всякого страстный интерес,
пробуждает пытливость мысли, когда хочется обнаружить внутри себя
сверхчувствуемое, хочется самостоятельно разобраться и разрешить эту
скрытую тайну, что, возможно, дышит одним воздухом с пространственной
общностью абсолюта. Эта воля-правда есть большая, бескорыстная
непритязательная любовь. Любовь ко всему живому и неживому. Любовь к
холодной гармонии космоса и к огненно-взрывному хаосу сверхсущества до
сотворения мира. Это любовь к расширенно-рассудочному и
запредельно-бессознательному знанию!...
А так как знающая любовь не знает для себя никаких концов и ограничений,
то она всегда стремится к самой-самой бескрайности, преодолевая рутину
отшумевшего прошлого, утверждая живые надежды в настоящем и будущем, все
то, что увлекает и наделяет людей, восполняя их недосягаемый идеал. Именно
это, по моему, и есть предтеча всей неохватной бесконечности, что всегда
уютна, всегда ласкова и всегда дарует приют всему тоскующему по воле и
вере...


ВОЗЗВАНИЕ ЗЕЛЕНЫХ

Неувядающий цветок!
Неувядающая сила!
Н.Рубцов

Почти полторы тысячи лет тому назад пророк Магомед высоко поднял зеленое
знамя правоверных, знамя нравственной и экологической чистоты. Основатель
ислама уже тогда предвидел надвигающуюся на нас страшную духовную и
экологическую опустошенность.
В одном из его изречений говориться о том, что земля держится на роге
быка, а бык на рыбе, а рыба на воде, а вода на воздухе, а воздух на
"влажности" (свободной космической энергии), где и обрываются знания
знающих.
Сколько сокровенного смысла таится в этом непритязательном аллегорическом
предостережении людям, какая важная роль отводится пророком каждому звену
из цепи этого ряда Всесущего, - но дети Адама так ему и не вняли.
Уже сегодня мы знаем по собственному опыту, как непоправимым злом грозит
всему земному существованию, если хоть одно звено из этого гомологического
ряда начнет выпадать.
В городах наших из-за много численных выбросов, отработок грязных
производств и выхлопных газов автомашин стало просто нечем дышать; в
сельской же местности от безграмотного и чрезмерного применения колхозами
и совхозами удобрений и гербицидов на полях страны, как говорится, - и
противогаз не спасает... А что будет с нами дальше? Ведь природа жестоко
мстит тем, кто разрушает ее: уничтожает, травит роет, взрывает.
Она не разбирается, кто конкретный виновник этих злодеяний, а карает
подряд всех своих обитателей: одушевленных и неодушевленных, малых или
взрослых.
Это суду судей выяснить, кто отдавал эти преступные приказы и кто их
бездумно исполнял.
Дело людей найти тех нелюдей (всех поименно), кто довел нашу жизнь до
такого ужасного состояния, независимо какую они занимают государственную
должность. А все преступления, совершаемые ими против природы, суд должен
рассматривать как геноцид против всех наций и народностей населяющих эти
территории.
Никакие доводы, никакие заверения функционеров от ведомств и госаппарата
не должны им служить оправданием.
Более восьмидесяти лет они обещали привести нас к коммунистическому раю, а
привели к идеологическому, экономическому и экологическому аду...
Если без идеологизации человечество обходилось не одно тысячелетие, и, как
знаем, не вымерло, то экономический крах, тем более крах экологический
отводят слишком мало шансов на выживание его. Клетчатый сталинизм многие
десятки лет добивался того, чтобы затемненное сознание людей стало
спутником всей их жизни. И кровавый сталинизм этой цели почти что достиг.
Но эта мнимая "духовная победа", ради которой все растаптывалось,
отравлялось, крушилось, может обернуться пригоршней праха и для самих
идеологов чистого социализма, а миру людей принести ужас и отчаянье...
Из тупика путь один - назад! Нельзя, бесконечно утверждая, отрицать;
провозглашая - развенчивать, а надо действовать немедля, избавляясь от
всех пакостей и зараз идеологических - - безоговорочно и навсегда!
Душную и обкуренную ночь освежает ветер свежий из рассветного дня!
Только объединившись в неформальные рабочие группы, ячейки, отряды
природозащитные во всех селах и городах нашего огромного отечества, мы
выдохнем такие благодатные струи, которые сметут в один миг все жуткие
нагромождения, что никак не могла стряхнуть сама с себя многие годы наша
старушка-земля.
"А тех, кто отвернется от воспоминания обо мне, - сказано в священном
коране, - у того поистине будет тесная жизнь, и в день воскресения соберем
мы его слепым"...

ИСПОВЕДЬ ВЕТРУ
(Посвящение репрессированным поэтам)

Слезы крови не солонее!
Даровой товар, даровой!
А.Галич

Дороги строятся для того, чтобы по ним путешествовали люди. И книги
пишутся для того, чтобы их читали и слушали люди, просвещаясь,
самосовершенствуясь, облагораживаясь. А зачем строятся тюрьмы, только ли
для того, чтобы содержались в них нелюди ???
А что становится с теми дорогами и с теми книгами, если по тем дорогам не
ездить и не ходить, а тех книг не читать и не слушать?..
А тоя бывает с теми народами, если их поэтов за сочинение и песен как
завзятых преступников сажают в тюрьмы, а затем с молчаливого согласия
сограждан их тайком, без суда и следствия убивают?
Зарастут там дороги, истлеют там книги, а люди тех стран и сами с вскоре
взмолятся свету оконца в сырых казематах; и песни будут сочинять тоже сами
вместо погибших поэтов, страдая в неволе. И изъясняться они будут не с
долиной цветов, не с березами и тополями, а с колючим забором в зонах
концлагерей, на ударных "комсомольских" стройках коммунизма...
Кому же из них посчастливится оттуда как-то вырваться и сбежать в
эмиграцию, те будут за границей до конца своих дней бояться вспоминать о
лагерных ужасах, чтоб не сойти с ума, слезно каясь в прежней своей
беспечности да исповедуясь ветру с родной стороны...

АРГУМЕНТЫ ВЕРЫ

Измучен жизнью, коварством
Надежды, когда им в битве
Душой уступаю.
И днем, и ночью смежаю я вежды
И как-то странно порой прозреваю.
Аф. Фет

В одной из древнехристианских притч рассказывается о том, как наставник,
проводя обряд крещения, доводит своего ученика до полного удушья, окуная
его головою в воду, и когда тот начинает отчаянно вырываться, учитель с
иронией вопрошает: "Чего ж ты вожделеешь? Воздуха иль истины?"
Таким образом, религией христиан предполагалась возможность постичь суть
бытия на путях самопознания, при предельном духовном сосредоточении своем
на определенной цели, чтобы прозреть, уловить миг божественного озарения.
А еще ранее человек, суды по всему, знал наперед и многие приметы
лихолетья. И средствами прогноза был астрологический культ, только уже
основанные на благоразумной вере, который позволял точно знать, что будет
через месяц. через год...
Невероятной прозорливостью обладали и вожди язычников. Предзаданность всех
процессов жизни они видели в полном своем единстве с окружающей средой.
Человек, считали они, сливаясь со средой, должен созерцать природу, а не
анализировать ее, восхищаться ею, не выпытывать у нее тайну...
Понятия о равновесии, диалектике и гармонии служили людям в те времена для
выработки целых систем сверхзнаний, так необходимых им для своего
выживания. Настоящие мастера этих знаний достигали настолько полного
единства со всем, обступавшим их миром, что становились абсолютно
неуязвимыми для всех своих врагов и даже удавалось избегать многих опасных
болезней, уж не говоря о чудодейственном врачевании, потому что мри брал
их под свою защиту.
"Никакие горы добра не отменят, не искупят и не оправдают самого малого
зла," - гласит одна из главных заповедей древних. И в ней - мудрость...
Аргументом веры для наших предков были не демагогические словесные
хитросплетения о великих свершениях из уст своих верховных, как у нас,
наших всегда недобрых, всегда бездарных сегодняшних и вчерашних
генеральных, - а образцом для подражания и возвеличивания были только
прирожденные способности каждого члена общества. Их предводителем и
кумиром всегда был неистовый художник, аналитик-мудрец, идеолог-святой,
ученый-пророк.
В этой системе ориентации, благодаря исключительным способностям жрецов и
вождей, позволяло им хорошо закрепляться на земле, хоть и были они слишком
слабы перед огромным потоком демонических сил.
Что сталось бы с нами тогда, проповедуй они, как мы сегодня пропагандируем
повсеместно, порнографию, насилие, зло?
Зная по нашему собственному опыту, к сожалению, можно быть уверенным в
том, что художник стал бы холодным, омерзительным монументалистом,
нагнетателем страха в незатворенные души людей; святой - грязным бесстыжим
циником, оскорбляющим радость самой жизни; мудрец - слабоумцем, достойным,
как малое дитя, жалости и презрения. А пророк. лишившийся умственного
зрения, - беспомощным слепцом, без жгучего слова божьего он обратился бы в
глухую немоту, в слепого поводыря слепых...

ВЕЧНАЯ ТАЙНА

Ищите бога, и тогда будете жить.
Пророк Амос

Не надо пускаться в словесную эквилибристику, не надо вскрывать все
глубинные пласты художественных произведений, чтобы определить их
эстетическую суть, а нужно лишь бегло взглянуть поверх этого слоя
ирреальностей и присмотреться к нему поближе, чтобы уяснить себе получше,
что же такое скрывается за самими понятием художественность? Какими она
измеряется критериями? Где начинается подлинное искусство, и как отличить
художественное от ремесленной поделки? На эти волнующие многих вопросы в
конкретной оценке можно сказать, наверное, лишь одно: вне красоты нет
искусства, и феномен красоты содержит некую тайну вечного, которая
постигается внутренней интуицией, эстетическим вкусом каждого, в
зависимости от его уровня культуры и врожденных способностей, когда
изображаемый предмет художественности, выполненный посредством кисти, пера
и всякого иного инструмента, полностью удовлетворяет катарсис переживания
у зрителей или слушателей, сходные по чувствам и мысли с тем, как они были
задуманы автором и воплощены им в том или ином произведении искусства.
Истинное искусство дает воплощение нашим снам и мечтаниям, преображает
окружающую нас повседневность, делая ее то ослепительной и фантастической,
то мрачной и грубо зримой со всей своей жестокой неумолимостью. Если в
первом случае она наполняет нас восхищением и радостью жизни, то в другом
заставляет и страдать, и плакать, и думать о вечном. По мне, так только то
вполне художественно, то "отверзли вещие десницы" автора, что выстрадано
им, прошло через его сердце идеализированным сгустком обожествленной
квинтэссенции, которая способна согревать и жечь сердца людей...
Эстетический запах красоты доступен и присущ лишь тем литературным
произведениям, которые пронизаны роскошными мыслями, пропитаны сложными
чувствами и выражены красочно, пестро пьянящими, душистыми словами, -
разноцветье полевое украшает не только альпийские нагорные долины, но и
облагораживает зачахший от хлама наземный пустырь...


ЗИМНЕЕ...

Снежная равнина, белая луна,
Саваном покрыта наша сторона,
И березы в белом плачут по лесам.
Кто почил здесь? Умер? Уж не я ли
Сам?
С.Есенин

В средней полосе России зима вторгается, часто не спросясь, внезапно,
располагаясь основательно, прочно, надолго. Если вчера еще моросил тихий
дождь по золотистым вершинам деревьев и всюду по-северному упрямо еще
зеленели в пойме луга, то уже сегодня, в самое раннее утро, все как-то
странно изогнулось, испуганно забилось в смятении и замерло от холода под
тяжестью нахохлившегося снега, который за одну лишь беспутную ночь всюду
наделал уйму переполоха; и даже трудно бывает иногда сразу узнать все то,
что было еще вчера таким до боли родным и близким, таким, до самых слез
одухотворенным благоговейным...
Скучившиеся повсюду березки, разноряженные в богатые зимние уборы с
затейливыми узорами, будто стайка девиц, сговариваются между собой о
чем-то таинственном и сокровенном и своей форсистой походкой и статью
крутых бедер, выделявшихся из-под новейшей модной одежды, рождали в сердце
красивую сказку о заснеженном царстве далеких миров.
Заиндевелая белизна, умиротворенная глубокой тишиной и ядреным морозцем,
пощипывала, знобила, слепила. Занозой покалывая в стылой груди, крепкая
свежесть воздуха першила в горле, перехватывая дух.
Снег под ногами хрустел скрипучим баском, и липкие его снежинки не таяли,
не осыпались, а точно удерживались сильным магнитом, как удерживает нас
под собой земля...
Меланхолическая грусть навевалась необозримым белым саваном пышных и
торжественных снегов, своей однотонностью, своей безликостью: в
безжизненном мире - безжизненные мысли...
Тяжелые мысли приходят на ум, наверное, тогда, когда плотский дух
бесстрастен, угнетен безвозвратным промахом прошлого, а тоска переходит
яростно в наступление... Трезво, безжалостно звучит тогда приговор, но не
суда людей, предвзятого, несправедливого, а собственной совести, холодной,
бесчувственной, но чистой, как первый снег...

ВЕСЕННЕЕ

Какой-то тайной жаждою
Мечта распалена -
И над душою каждого
Проносится весна.
Аф.Фет

Утомительно долгим кажется истощенному взору всякая смена времени года,
особенно те, вечные истязающие ожидания пришествия нового, что приносит с
собою весна. Когда половодье разлитого ею всюду чувства насыщается почти
осязаемым светом тепла, способного магически все исцелять и оживлять,
вдыхая во все уставшее что-то свое: новое, радостное, счастливое. Когда
легкое ее дуновение, оживляя все прошлое в нашем нафантазированном
сознании, доносит обонянию знакомый аромат чьего-то сдавленного и робкого
дыхания, сладостно напоминает трепетную ласку чьего-то шаловливого,
непослушного локона у самых наших губ, глаз и шеи. Когда одинокие
разрозненные звуки звонкой капели, сливаясь в многоголосые хоры, создают
произвольные, божественно обжигающие душу мелодии, взывающие все к
платонической любви. Когда одухотворяясь, смягчается израненная грубой
жестокостью черная повседневность, и во всей природе, просыпаясь,
наряжается жизнь. Когда на полях, озерах, реках, в лесах, оврагах,
глубоких пещерах, на пиках горных вершин, в недрах земли и на море все,
пробуждаясь, вздымается, набухает, прорастает; все пенится, гудит, шумит,
ухает; все визжит, мычит, воет; все ревет, свистит и плачет. Когда песнь о
тайне любви в страстном порыве испытывают и звери, и птицы, и жучки, и
паучки, и легкокрылые бабочки. Когда все это красочное многоцветье
жизнерадостного действа благословенно направляется и осветляется
воссиянием всех высших Начал...

ЛЕТНЕЕ
Легенда о цветке

Кто-то теплым тихим светом
Напоил мои глаза.
С.Есенин

Всем на свете: рождением своим, всею жизнью своей мы обязаны вечному
светочу жизни лотос-цветку. Жизненным соком, жизненной силой одаряет
мать-природа. Жизненным светом, радостью света нас озаряет Родина-мать.
Бывает, что в жизни однажды ты выиграл схватку в неравной смертельной
борьбе, без единого шанса, и тебе повезло. "Я вышел! Я выжил!" - ликует в
порыве сознания и хочешь от счастья объять необъятный в созвездиях мир:
радует солнце, радует месяц, радуют звезды на небе; синь - цветком
окропился зачахший пустырь...
И шлешь благодарность ты щедрому солнцу, низкий поклон посылаешь ты
месяцу, звездам далеким и чтишь благодарно "звезды земли"...
Но если один ты, но если вдали и забыт ты, душе безотрадно все это и лишь
сердцу больней...
Боль сердца, боль души не затравить вином, не заглушить земными благами.
Ни власть, ни богатство, ни сладость утех не в силах унять твою
ностальгию. Горькой скорбью гложет душу она по отечеству: сладостно
грезятся в снах на безродной чужбине то завьюженные, то цветущие дали
отчизны...
У каждого племени, у каждого народа, великого или малочисленного, с
незапамятных времен существуют свои, особенные символы - объединения,
олицетворяющие каждую нацию и концентрирующие вокруг себя всю физическую,
всю духовную силу этого народа, его богатство и мощь.
Притягивая к себе ростками хрупкого тотема, они сближают и роднят людей
между собой, сближают и роднят человека с миром природы со всем тем, перед
чем мы преклоняется, чем гордимся, что воспеваем мы. Это - солнце, это
месяц, это - звезды, это - горы, это - степи, это - море, реки - это,
звери - это, птицы - это, и леса, и поля, и луга, и, конечно же, цветы:
инфантильные розы, галантные тюльпаны, тугогрудые лилии, девственные
гвоздики, умиленные незабудки, тоскующие васильки, недотроги
колокольчики...
недаром на Руси изначально все люди были языческой веры - веры многобожия.
Насколько ревностно и фанатично они поклонялись солнцу, богу Яриле,
настолько же ими почитались и другие символы-олицетворения, наделенные
глубоким иносказательным смыслом. Птицы воспринимались ими как вольница,
колос ржи - плодородием, лес - богатством края, а цветок колокольчика был
для русичей талисманом чудодейным, где незримо витает таинственный дух
"изумрудной каплей росы".
Много разных дорог я прошел по земле. Был на западе, севере, юге, востоке.
Жил в горах и в тайге, и раздольной степи.
В диких ущельях и на склонах предгорий видел тюльпаны - желтые, красные;
чудные маки, дивные розы. Видел в степях разноцветья пожары. Видел лесного
я ландыша жемчуг...
Сплошь они радуют краской, чаруют, но нет в них того, залихватского,
бойкого неистового русского, что влечет, что зовет, чем манят нас к себе
зазывные бубенцы колокольчика...
Будь ты отвержен, отторжен согражданами, будь обречен и терзаем
сомнениями, пусть с неотвратной судьбой обручен ты, - тех чувств не
усыпит, не сдержит холодный рассудок... И сердце защемит, и голос
сорвется, на глаза навернется слеза, если нечаянно увидишь тот цветик
волшебный, если к нему прикоснется рука. Все тяжкие думы, все тяжкие беды,
как тучи рассеет их луч чудотворный. Исчезнут заботы, исчезнут тревоги,
сердце забудет обман, неудачи и станет, как в детстве, беспечно-легко на
душе. Взору предстанут бескрайние дали: марева синь. Голубая страна,
колокольные перезвоны...
Рыскали скифы в том крае привольном в поисках тщетных чудо-цветка.
Опустошительным смерчем был набег печенегов. Грозной лавиной стекались
татаро-монгольские орды. И швед, и француз, и воинственный немец в марше
походом искали удачу.
Наглой дерзости той не вытерпел колокольчик - цветок, чародейный цветок. В
ярь разгневанный чужеземцами, волшебством своим в бронзу-золото воплотился
он, в звонкий колокол обратился он да могуче запел, заревел, загудел,
задрожал, призывая Русь на священный бой, поднимая Русь на смертельный
бой...
Собиралась Русь. Поднималась Русь. Был священный бой... Был смертельный
бой...
Ворог битым был, мрак рассеялся. С обожженной земли - буйство поросли:
произрастают сады, расцветают цветы.
И по нынешний день на Святой Руси изваяния те позолотою отливаются, их
могучий трезвон разливается...
Дзинь! Бум! Бом! Дзинь! Бум! Бом! Раздается в эфире мелодичный и стройный
напев колоколов. Для живых тот божественный звук - песнь песней, это песня
зари! Всем усопшим, погибшим в память о них, во славу их - это реквием
вечности. Это вечности гимн!!!

ОСЕННЕЕ

Книга жизни моей перелистана -
Жаль!
От весны, от веселья осталась
Печаль,
Юность - птица: не помню, когда
Прилетела и когда унеслась,
Легкокрылая, в даль.
Омар Хайям

Осень - время тайной грусти и печали. В эту пору во всей природе ощущается
какая-то безропотная, немая тоска о недавнем прошлом, но безвозвратно
утерянном, ушедшем. На всем лежит печать глубокого уныния и разлуки.
Наверное, это оттого, что с желтизной и багрянцем осени в прах уходит и
трава, и цветы; что, прощаясь с ветвями родными, облетает, кружится
кровавой позолотой опавшая листва: что поля оголились и леса обветшали,
где деревья, как нищие дети, стоят, прозябая, на ветру под дождем в
ожидании подаяния; что в отстоянном прозрачном воздухе с запахом прели и
гари будто замерли вечно и звуки, и жизнь; что с насиженных мест
поднялись, заунывно прощаясь, улетают на юг в заморские странствия наши
ангелы-птицы...
В этот период года в сердце каждого их нас вкрадывается щемящая боль
предназначенного расставания, которая напоминает нам о том, что вот еще
одна часть нашей жизни, "как меж пальцев песок, незаметно прошла". А наши
грустные мысли, что при этом попутно рождаются, самовластно возвращают нас
в далекую юность, в те дни, когда жизнь казалась нам бесконечной,
неистребимой и неугасаемой, где мы так глупо всему доверялись, что для
многих приволье обернулось неволею; где не допили мы грезы шампанского,
"где не допели своих лучших песен под аккомпанемент гитарной струны" и не
долюбили своих юных недотрог-невест...
Всякий раз к концу года, с наступлением первых заморозков, когда тоненький
ледок, хрупкий и девственный, только что начинает затягивать на
проселочных дорогах прозрачно отстоянные дождевые лужицы с позолоченным
венцом из листьев опавших, мы, зачастую сами того не замечая, начинаем
беспричинно испытывать в себе угнетающую хандру духа и плоти.
Может, это происходит с нами потому, что богатый и роскошный наряд из
парчи осеннего пейзажа, как скорбный призрак холодного увядания, вечно
бередит нашу память напоминанием о стремительно надвигающемся страшном
конце, так бездумно и понапрасну растраченной жизни.
Так не в этом ли и есть таинство осени, что, как сильная доза яда,
действует в эту пору на нас и в тоскливом рыдании заставляет учащенно
забиться беспричинно наши сердца?..


ЧАСТЬ ВТОРАЯ


ИЗВЕРЖЕНИЕ ДУХА
(Сборник обличений и хулы)

Наконец, мы сердцем страстным,
Видя зло, вознегодуем,
Ибо дружим мы с прекрасным,
А с уродливым враждуем!
И.В.Гете

В этом сборнике нет ничего вымышленного или же чего-то предвзятого.
Правда, горькая правда жизни отражена в каждой его строчке, в каждом
написанном слове. Всю свою скопившуюся боль от всего лично мной виденного
и пережитого я хочу выплеснуть, как факт обвинения, в зенки всем тем
холуям диктаторского молоха, кто на протяжении многих десятилетий, кто на
протяжении многих десятилетий насильственно отлучал наш народ от
общечеловеческой богодуховности и ради озорства и богатой поживы крушил
церковные храмы, высочайшие памятники архитектуры, некогда любовно
созданные руками наших предков - великими русскими мастерами, глубоко
веривших, что их самоотверженный труд будет достойно оценен потомками и
станет вечно служить неугасаемым символов одухотворенности, добра и
красоты во благо людей всего мира; кто десятилетиями, бессовестно
муссируя, заколачивал, вбивал в каждого из нас свои застывшие,
закостенелые догмы давно окаменевших идолов, насаждая всюду свой
враждебный людям допотопный образ жизни, кто делал это вовсе не из идейных
своих заблуждений, а из-за врожденной своей жадности к власти и ее
привилегиям. Тем, кто по злому и корыстному умыслу, в угоду своим хозяевам
травил наши поля, луга, леса, реки, озера, моря и понаделал сотни озоновых
дыр на небе, которые не менее губительны для человека, чем, скажем,
отравленные продукты, что мы потребляем; зараженный воздух, которым мы
дышим; всем тем, кто мысленно, нравственно, технически, технологически
нацелен, сориентирован на генетическое уничтожение всего святого, что есть
на этой планете...
Наивно было б полагать, что коммунистическая верхушка управленцев в нашем
государстве, провозгласившая курс на "перестройку", станет на самом деле
по собственному желанию менять и свою звериную сущность.
Это очередная авантюристическая компания нужна была классу правящих не
больше. как обходной маневр, чтобы избежать назревавшего социального
взрыва внутри страны все возрастающим недовольством вконец обнищавших масс
трудового народа. Осознание простым народом пусть еще смутными, но
неискоренимыми догадками лживости, лицемерия, продажности всей партократии
грозило крахом железной диктатуре, а значит , и собственному их
благополучию.
Социалистическое общество по сути своей глубоко враждебно рабочему
человеку. Здесь индивид задавлен не только типом собственности,
отчуждающим рабочих от средств производства, ему противостоит и сама ее
структура, которая во все большей степени враждебна каждой личности, ибо
воплощает в себе деструктивную функцию этого общества, его
антигуманистическое содержание. В современном социалистическом обществе
люди чувствуют себя бесправными и бессильными. Они теряют веру в то, что
сами смогут воздействовать на свою жизнь и на общественное устройство
страны, в котором они живут.
Где эта хваленая социальная справедливость, которой не устают похваляться
забрехавшиеся коммунисты?
Уже не в земельном ли налоге, взимаемом в несчастных старушек по рублю за
каждую стоку дворового участка земли, вырывая чуть ли не из глотки
последнюю копейку, прибереженную на черный день. Тогда как те же колхозы и
совхозы по тем же законам всего лишь по рублю за гектар, да и то
формально, фактически же и того-то никогда не платят: быть может оттого,
что эти, так сказать, общественные образования узаконенные бесплатные
"кормушки" для всех госчиновников: от писаря - до министра...
Где эта их "экономная экономика", о которой они всем уши прожужжали? Уж не
той ли черной дырой в экономике страны похваляются они, что представляет
собой ВПК, продукция которго реализуется по символическим ценам и за
мифическую оплату всем самым реакционным, антинародным режимам Азии,
Африки, Америки, поддерживающим коммуно-фашистскую идеологию. Уж не той ли
черной дырой в экономике страны гордятся они, что представляет собой АПК
при колхозно-совхозном устройстве. Другая треть госбюджета и тут ежегодно
расходуется на поддержание заведомо убыточных, недееспособных
монопольно-государственных сельскохозяйственных производств, а отдачи от
них никакой - все как в прорву. Более половины потребляемых у нас
сельхозпродуктов приходится закупать за рубежом, в тех странах, где искони
существует частная собственность на землю и действует ипотечная система
банков, дающая под залог земли денежные кредиты с щадящим низким процентом
банковских ставок, что благоприятно сказывается на всем годовом цикле
сельскохозяйственных работ по выращиванию стабильно-высоких урожаев
сельхозкультур. Высокие доходы позволяют земледельцам тех стран платить в
казну и высокие налоги, тем самым обогащая не только себя, но и расширяя и
развивая производственную и социальную инфраструктуру, обеспечивающих
благодатную среду для нормальной жизнедеятельности всего общества...
Земля ухоженная, обихаживаемая заботливой рукой любящего хозяина,
уподоблена дородной женщине: и верная подруга, и многодетная мать, и
надежная кормилица...
Земля бесхозная - не может быть таковой. Она уподобляется чахлой
бродяжке-проститутке не способной родить добротный плод для семени...
Человек без земли - несчастный человек, совсем не человек, а раб советской
сатанинской Системы, которого запрягли, захомутали в стальную упряжку...
Без вольной воли, без земельного надела, без веры в Бога - человек ничто:
навозный жук, наземный червь, тля прожорливая, микроб заразный...
Потеряв волю вольную и веру в Бога, растеряв любовь к земле, утратив
чувство принадлежности к конкретной нации, каждый член этого общества
ощущает себя ужасно одиноким и беспомощным, вечно блуждающим
перекати-полем. Без глубоких духовных корней, без надежной опоры
государства он всегда зависит от чиновников, всегда подвластен любому
диктату, как от государственных органов, так и мафиозных групп, потому что
у него нет никаких возможностей себя от них защитить...
Да и сама коммунистическая идеология утратила свою исторически объяснимую
силу. В ней нет окрыляющих духовных истин, человечески значимых максим.
Она вся пропитана духом откровенного манипуляторства, демагогии,
бесчеловечности. Эта идеология раздирается и внутренними противоречиями,
вызванными общей растерянностью, крушением традиционных отработанных ходов
мысли, постоянно выявляемых несоответствием их с реальной практической
жизнью. Рабочему человеку становится безразлично, чей он раб: раб ли КПСС
или какой другой эксплуататорской мафии.
Само рабство стало его угнетать не только физически, но и духовно.
И он начал думать, а зачем ему нужны рабские цепи и кандалы, которыми он
скован сегодня со всех сторон? Он начал думать, почему так упорно и
настойчиво пропагандируются государством великие завоевания социализма,
утверждая, что это величайшее благо, то единственное спасение для
человечества, от которого всем простым людям очень часто по-волчьи выть
хочется.
Так вот, оказывается, для того, чтобы не дать людям самим дальше обо всем
додуматься, самим дойти в своих рассуждениях, для чего же им нужна
коммунистическая кабала, и был проделан с нашей легковерной публикой этот
гипнотический фокус-покус под броским и многообещающим названием -
"перестройка".
Какая там к черту уступка демократии - "разрешенная гласность", что это за
подарок народу - "разрешенный" плюрализм мнений, в сравнении с той
настоящей свободой, которую его величество народ, будь он едино сплочен и
дружен, мог бы в мгновение ока вернуть себе единым лишь движением своего
могучего мускула, если б он наконец понял, что над ним просто-напросто
издеваются коммунистические факиры-истязатели, ввергнув его в
беспросветное вековое рабство еще семьдесят с лишним лет тому назад.
Если б люди знали о том, что именно тогда были отобраны у них и земля, и
вера, и Бог и что растоптаны были их светлые идеалы; что веру им заменили
неверием, что Бога им заменили вождем-антихристом, что душу их
смиренно-христианскую пламенным мотором себе приспособили...
Если б люди знали о том, что вместо иконы Христа-спасителя им портрет
дьявола подсунули, что агентам КГБ в рясу священников облачилися, что
вместо молебна всевышнему ввели "пахоту", так называемую трудовую
повинность, обязывающую всех от зари до зари на благо красного призрака
задарма "горбомелить"...
Если б только знали люди, что тех, кто не пожелал поклоняться идолам
красных чертей, кто отказывался на них за худую баланду "мантулить",
ожидал или "расстрел по темницам", или же в лучшем случае пожизненная
каторга ГУЛАГа, то они не стали бы долго ждать себе милости от
застрельщиков социалистического выбора, а начали бы сразу же уже свою и не
перестройку сверху, а переделку снизу. И не подмазывания фасада у
казенного бастиона Рабства, но принялись бы энергично за его снос и полную
замену этого прогнившего государственного здания, спроектированного и
исполненного по лагерно-казарменной модели, вполне согласующуюся морально
с коммунистической идеологией. А заодно тряхнули бы и тех, совсекретных,
рассекретных мерзавцев, кому вольготно и весело жилось все это время на
горе и бедах народов многострадальной России...

ВСПОЛОХИ ПРОТЕСТА
(Экспромт)

Жизнь мгновенная, ветром гонима
прошла.
Мимо, мимо, как облако дыма прошло.
Пусть я горя хлебнул, не хлебнув
наслажденья,
Жалко жизни, которая мимо прошла.
Омар Хайям

Тайно казниться душой - не меньшая боль, чем боль физическая от зияющих
ран. Физическая боль кратковременная, а та, что в сердце - вечно кровит и
вечно ноет. Не лечит ее ни бальзам, ни вино - исцеляет из веревки на шее
петля да вонзенный в сердце нож.
Что удерживает нас от рокового шага к бездне? В детстве цепко правит нами
инстинкт самосохранения, заложенный в нас от природы, в юности, не менее
когтисто, идол любви; в зрелом возрасте - идол долга, а в старости -
накопленный скопидомством багаж мудрости.
Не будь этих тормозящих устройств в нашей психике, разве можно было б
удержать людей от всеобщего бунта?
Зачем и для чего рождается человек на свет божий? Только ли за тем, чтобы
испить в своей жизни горькую чашу работа - раба и воспроизвести потомство
взамен себя, как запасную часть: деталь, винтик для безостановочной работы
всепожирающего технократического конвейера?
Разве не благосветно было изначальное предначертание божественного
замысла? Не опустись человек в своем грехопадении так низко в глазах
Творца и Создателя, то кто знает, как бы тогда развивалась и текла жизнь
на земле и в самих нас. В истории человечества есть немало примеров, когда
отдельным людям удавалось "нечаянно" вырваться из плена мнимых ценностей и
иллюзорных связей с отчужденным миром молвы и двусмысленности - и
прозреть, и увидеть ту, изначально реальную действительность, что скрыта
от нас, предугадать, предвосхитить некоторые истины, опережая их
рассудочное постижение.
Божественное величие представало им внезапно: в эстетической вспышке, в
потрясении, в мире высокого, ориентируя их совершенно на другие ценности и
иной общественный социум, где складывались бы пастральные, не
прагматические отношения между людьми, где порывы духа не сковывались бы
корыстными интересами людей, той греховностью, той ущербностью отношений,
что насаждается ныне всюду военно-диктаторскими политическими системами.
Какая сила удерживает нас, что мешает нам ниспровергнуть эту уродливую
махину казарменной муштры? Что мешает нам добиться того, чтобы жить
счастливо, по-человечески: вольно и радостно, без зависти и зла, пользуясь
всеми щедротами своей земли и плодами своего труда? Неужто виной тому наша
рабская психология, которая принуждает нас трусливо ждать и бесконечно
верить в то, что иезуиты от плутократии вот-вот скоро исправятся и станут
по мановению чьей-то волшебной палочки милосердными, начнут изрекать
глубокомысленные речи, совершать благовидные дела и благочестивые
поступки...

ПИСЬМО БРАТУ

В горьких невзгодах прошедшего дня
Было порой невмочь.
Только одна и утешит меня
Ночь, черная ночь!
Н.Рубцов

Здравствуй, брат!
Получил твое письмо, да все некогда было ответить. Знаешь, не по причине
лени, а в сутолоке нашей бешеной жизни некогда черкнуть и пару слов. Ты
пишешь, что мне надо приехать к тебе, чтобы получить за проданный дом
деньги. Нет, брат, теперь у меня отпала охота и ездить, и летать, как
бывало прежде. В последние годы я стал более раздражительным и
неуравновешенным. Болезнь души, прогрессировавшая во мне с детства,
переросла в безысходную ненависть к себе и ко всем людям. К себе за то,
что сразу не распознал искусный камуфляж советской политической системы,
не восстал против режима негодяев, а был обманутым молчаливым наблюдателем
того, как в моей стране кучка авантюристов и прихлебателей во главе с
деспотом-диктатором изгалялись и глумились над великим народом и его
землей. К другим же за то, что они породили эту систему людоедов и
трусливо угодничают перед ними, а подличают они из опасения, как бы чего
не вышло. Презираю их за фанатизм, дикость и безумство, который превратил
этих людей в работающее быдло. Я никогда не понимал их античеловеческих
идеалов, не принимаю из жестокой грубой тупости. Это все удручающе
действует на меня и приводит к мысли покинуть навсегда Россию и
перебраться куда-нибудь в Каналу или в Австралию, где еще есть свободное
цивилизованное общество людей, как говорил великий свободолюбец Лермонтов:
"Родина - там, где любят нас, где верят нам". Родина не должна быть
тюрьмой. Тюрьма не может быть родиной для человека, если даже он там
родился... Тюрьма есть тюрьма, а родина - мать! Родная: и пожурит, и
пожалеет!
Вот и я хочу узнать, что есть такое свободная воля на самом деле, не
говоря уже о моих детях, которым я, как отец, породивший их на свет божий
для полноценной жизни, должен представить эту возможность испить свой
кубок многогранного счастья, где каждый из них мог бы независимо ни от
кого и ни от чего, мыслить и свободно говорить правду в глаза, не
опасаясь, что за эту вольность его, как у нас, не упекут, нацепив ярлык
уголовника, в тюрьму или же чего еще похлеще, за инакомыслие не упрячут
где-нибудь в дурдом. Ты думаешь, что я сгущаю краски, навряд ли, сам лично
слышал из уст депутата Верховного Совета, далеко не демократичного во
взглядах, подтверждавшего этот факт. По крайней мере, я не хочу, чтобы мои
сыновья влачили такое же жалкое существование, как мы в детстве и юности,
да и сейчас не знаю, как тебе, а мне не слаще в сегодняшней жизни. Хотя
сегодня в стране и проходит незначительная либерализация общества и
только; делается это с одной целью - подурачить народ, но в нужное время
так натянут удила, что народ снова по-волчьи завоет, как от прежних
седоков.
Я хочу, чтобы моя судьба зависела не от облагодетельствования московского
дяди, а от меня самого, от каждого из нас, чтоб каждый был равен перед
законом, независим от занимаемого им положения в обществе или государстве,
а не так, как было и есть у нас: прав тот, у кого больше прав. А так будет
до тех пор, пока существует запрет политической деятельности.
Создание других не коммунистических партий со своей социальной программой
- это могло бы благодатно воздействовать на развитие всего советского
общества, так как только тогда никто не смог бы нарушить Конституцию
страны ради личной выгоды, только тогда страна смогла бы избавиться от
гегемонии и культа отдельных личностей.
А покуда, несмотря на расслабление, все идет по-старому, если не хуже. У
нас здесь, в центре России, власти лютовали безбожно, и только с этого
года не стали хватать всех без разбора для выяснения личности, а то было
просто жуть: как чуть что - штраф, каталажка, дознание, кто ты откуда
родом. Унизительная эта процедура для порядочного человека; оскорбляли не
извиняясь, видимо, чувствовали, сволочи, что скоро уйдет их время. Я в
этом не сомневаюсь и скажу тебе больше: людей им не удержать в немом
повиновении, как это было прежде. Джин свободного духа народа вырвался из
бутылки и грозит революцией и уже по-настоящему народной. Но все это, к
сожалению, пока в будущем.
Есть у меня к тебе одна просьба, правда, на твое усмотрение: пусть
кто-нибудь из вас возьмет отпуск без содержания, если можно, конечно, и
привезет ко мне мать. Больно мне за ее беспризорность, несмотря на то, что
у нее трудный и неуживчивый характер. Кстати, скоро исполняется
тысячелетие крещения Руси, и здесь, во Владимире и Суздале, намечается
большое празднество Великого крестного хода. Как хорошо было бы, если бы
мать там за себя и за всех нас, грешных атеистов, помолилась.
Твой брат


ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
Зачем стучать себя в грудь кулаками и кричать во всеуслышание, что Вы
коммунистка, тогда, как страна, которой правят вот уже семьдесят с лишним
лет те же коммунисты, находится только по их вине в глубоком провале во
всем, что ни возьми: будь то экономика, политика, культура, наука,
образование, соцобеспечение, права человека и т. д.
Не к лицу профессиональному газетчику, своего рода, как говорится,
общественному санитару уподобляться прожженной проститутке, которая б
заявляла, что она девственна и чиста душой, как агнец божий, только для
того, чтобы повысить ставку на свое продажное тело, хотя и знает загодя,
что весь ее заработок, как бы он не был высок, перейдет в бездонный карман
сутенера-рэкетира.
Найдете ли Вы хоть одного из двадцати миллионов членов Вашей партии, кто
бы из них добровольно сам признал себя виноватым за все содеянные КПСС
преступления и готов согласиться с тем, что он подлец или негодяй, или
преступник, пусть даже, если бы и не стал нести за это полагающееся ему
наказание.
Уверен, не найти среди них такого охотника. Зато самих вот преступлений,
совершенных ими за все время советской власти, не перечесть.
Никакому Гитлеру, никакому Пиночету, казалось бы самим что ни на есть
фашистам из фашистов, и во сне не снилось такого размаха преступления по
своей масштабности: в циничности, в жестокости, в кровожадности, что
творились и творятся у нас в стране, потому что даже при фашистских
режимах существовала и существует всегда сильнейшая оппозиция - и
политическая, и экономическая - в лице частного капитала, тогда как в мире
социализма - все нищие и безгласные рабы, кроме партократии и отдельной ее
части многочисленных приспешников из рядовых членов партии, в чьих руках
опасно сосредоточена безграничная власть государства.
Монополизация всех сфер человеческой деятельности, произошедшая по личной
инициативе Ленина, превратила наше отечество в огромный концентрационный
лагерь для заключенных, опоясанный по всему периметру его границы колючей
проволокой с наблюдательными вышками для неусыпно-бдительной охраны, чтобы
никто никуда не разбежался из коммунистического "рая".
Империя зла, тюрьмой народов призывал СССР весь цивилизованный мир, и в
этом, видимо, скоро мы, его бессменные узники, испытавшие на собственной
шкуре все эти прелести казарменной муштры, перестанем, наконец,
сомневаться (здесь имеется в виду повысившийся уровень активности
общественных сил).
Вы правы, благодаря таким смельчакам, как герой Вашей статьи Эдик Чальцев,
произошла революция в Румынии. Их поколение, бесспорно, сокрушит и главный
оплот всей международной реакции, совершит революцию и в Советском Союзе.
Только б вот не очерствели их сердца, не озлобились...
Вы верно заметили, что Эдик Чальцев - не уголовник: не хулиганство и не
озорство побуждало и двигало им в содеянном, как изобразила и осудила эту
его политическую акцию советская Фемида, исказив преднамеренно по существу
саму суть дела, сознательно исключив из него сам факт безысходности того
положения, в котором этот юный правдолюбец оказался, и к которому его
подтолкнула сама система несправедливого устройства нашего тоталитарного
государства по принципу: одним - все, другим - ничего.
Нет! Не вина функционеров от комсомола и партии в том, что больше уже они
не в силах удержать в железной узде таких разгоряченных вольнодумцев, как
Эдик, как братья Овчинниковы, - семь Семионов - причина в том, что их
становится все больше и больше. Не по дням, а по часам множится эта буйная
поросль народа, взошедшая из семян, разбросанных самосевом в благодатную
почву, взрыхленную и облагороженную их предшественниками - великими
демократами и бесстрашными революционерами, такими как академик Андрей
Сахаров, писатель Александр Солженицын, писатель-правозащитник Анатолий
Марченко, поэт Василий Стус, барды-песенники Александр Галич и Игорь
Тальков и многие-многие другие, известные и безымянные герои, замученные в
застенках диктатуры, и просто борцы за право не только называться, но и
быть настоящим человеком, а не презренным рабом...
Если Вы в чем-то здесь со мной не согласны, наберитесь мужества и вынесите
это письмо на суд читателя, покажите-ка лучше тут свою принципиальность и
честность.
Славная была бы наглядность в состязании идей, не то что Ваша
демагогическая игра в закостенелые агики без пробивной искры, без искры в
чувствах!
P.S. А это письмо, пожалуйста, если сможете, передайте Э. Чальцеву.
Крепись, малыш! Штормом идейной схватки тебя подхватило, как крохотный
парусник, на самый высокий гребень политической волны и несет в открытое
бушующее море благородных страстей и обновленных идеалов.
Как яхтсмена закаляют штормовые бури, так и высоконравственность в
человеке укрепляют жизненные невзгоды. "Сокровища не обретешь без горя и
без муки, бутона розы не сорвешь, не оцарапав руки".
Большинство самых неистовых и художников, и политиков, и ученых, и
пророков, и святых, и поэтов, и писателей проходили сквозь эти вериги
оков, и сколько тайн открывалось им тогда, казавшихся ранее не доступными
и не разрешимыми.
Не отчаивайся и не ожесточайся, малыш! Сумей быть великодушным, умей
прощать врагов своих, если даже и по их вине мир устроен не так, как ты бы
того хотел.
Отче! Отпусти им, не ведя бо, что творят, - эти слова Иисуса Христа о
прощении нелюдей, распявших его на кресте, помогут тебе стать добрым.
Ведь твое клеймо презрения, означенное в мыслях, а еще лучше запечатленное
в слове свидетельствующем, будет пострашнее самого острого меча. Недаром
же в народе говорят: кто только справедлив - жесток...
Увидишь, преступная сверхжестокость коммунистов обернется полным крахом
коммунизма, и мы в начале его конца - поучительны уроки истории...
Гражданин Мира


ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Зло не в вещах, а в душе.
Сенека

"Пока гром не грянет, мужик не перекрестится," - гласит русская пословица.
И точно, многие десятилетия подряд советский обыватель, как его не
эксплуатировали, как над ним не глумились, не изгалялись, всегда глухо
молчал да тупо как-то поддакивал партийным функционерам, всем и вся
заправляющим в "нашем" государстве. "Да! Да, - соглашались эти люди, - нет
безработицы, бесплатное образование, лечение бесплатное, равноправие между
мужчиной и женщиной, квартплата самая низкая в мире..." При этом порой и
сами, удовлетворенно потирая руки, еще приговаривали: "Была бы хлеба
краюха - ничего, что бывает и с крысами запеченная; да картоха б в поле
колхозном уродила - ничего, что нитратами, пестицидами да радионуклидами
малость поотравлена; да пару бы пузырей "бормотухи" - что с дохлыми мышами
подчас попадаются; да по баночке б консервированных огурчиков и
помидорчиков на закуску - ничего, что в них иногда экземпляры
использованных презервативов вместо приправы закладываются... Главное,
чтоб не было войны! А там и до светлого будущего дождемся! ...
Дудки! Ждали, ждали - все жданки прождали - не дождались...И теперь, когда
всюду в наших магазинах ни черта нет, а вместо товара в каждом из них
видится огромный кукиш, сложенный из фигуры продавца, дремлющего за
пустыми прилавками, сей народец будто прорвало: Жиды! Коммунисты
проклятые! Промотали! Продали Россию! Разграбили, гады, державу! Куда
подевали тысячи тонн золота, серебра, алмазов, добываемых ежегодно в
стране? Где вырученная валюта от сотен миллионов тонн нефти, угля, руды,
миллиардов кубов леса, сотен миллиардов кубов газа, продаваемых за рубеж?
Разбазарили, раздарили народное добро, сволочи! Выходит, не зря обвиняли
Ленина, что он немецкий шпион! Ой, не зря поговаривали, что и Сталин тоже
был тайным доносчиком в царской охранке! Правы тысячи раз те, кто говорит,
что и многие другие члены большевистской фракции до свержения ими
Временного правительства были платными агентами Вермахта, генштаба
Германии! Иначе разве стали бы они разорять собственную землю и губить
свой народ! Кто, скажите на милость внес сумятицу в семнадцатом и устроил
самый кровавый режим в России? Кто подтолкнул ее народы в хаос гражданской
войны? Кто грабил этот народ своей всеобщей национализацией,
продразверсткой, коллективизацией? Кто надрывал его денно и нощно на
лесоповалах и рудниках? Кто гнал его под ружье на фронт, в окопы кормить
даром вшей и проливать на за что свою кровь?..
А действительно, не дележ земель, принадлежащих государствам Восточной
Европы и других регионов, между коммунистами и фашистами привел наши
народы ко второй мировой войне?..
Да взять, к примеру, и наши послевоенные беды. Мало ли было их? Малы ли
они? Чего стоит один только Чернобыль! Беда - всем бедам беда! А не
строилась ли АЭС по несовершенному проекту, по непродуманному плану,
допускающему такую аварию???
А действительно, не пожинаем ли мы все это время богатый урожай наших
неотступных бед от благодушного взращиванию классового посева, шовинизма
большевиков, не от запланированной ли по чьей-то милости еще в начале века
планетарной Аварии, именуемой Мировая революция, мы с вами сегодня
благополучно рабствуем и ни за понюх табака погибаем?
Рассуждать о разумности этих параноиков, а тем более искать благоразумие
веры в выдвигаемых ими прожектах - говорить не приходится. Бедность,
тяжкие человеческие страдания, социальная несправедливость, рабство и т.
п. - все это благодеяния коммунистов.
Каждый из простых людей: из рабочих, служащих творческой интеллигенции, -
кто никогда не был ни комиссаром, ни надзирателем, ни хапугой и
горлохватом, - тот сам испытал и прочувствовал их "благодеяния" на
собственном хребте и собственной шкуре...
Казалось бы, зачем нужно было коммунистам-трюкачам дурачить людей какой-то
там утопической химерой о всеобщем братстве и равенстве, выдуманном
интернационализме, рассылая во все концы земли свою много миллиардную
безвозмездную "помощь", когда за кордоном и так живут в тысячу раз лучше
нашего...
Зачем им нужно было доводить собственный народ до всех этих крайних
крайностей негодования, практикуя для этого и духовный обман, и физическое
насилие, растаптывая его идеалы и веру, низвергая и круша все его
человеческие ценности и святыни?
Продажные шкурники, лодыри-захребетники и всякий другой контингент из
числа людей бессовестно-лицемерных и жестоко-озлобленных, заполнившие ряды
новоявленной плутократии в 17-ом году, не могли не понимать, хотя и были
совсем безграмотными, что ожидало б их впереди, упусти они власть,
незаконно ими захваченную...
Они не могли не понимать, что одним лишь голым насилием долго власть не
удержать. Спасение им виделось во всеобщей нищете греховных, преступных,
безликих и бескультурных людей сколачиваемого ими "нового" общества. И
чтобы заставить эту серую массу безропотно выполнять любые команды и
приказы "товарищей", ее нужно было сначала заманить как рыбу в сети. Для
этого-то и понадобились самозванным вождям такие мероприятия, как
национализация, продразверстка, коллективизация. Для этой же цели
осквернялись и разрушались религиозно-культовые сооружения: мечети и
церковные храмы, ослаблялись семейные устои, уничтожались все культурные
ценности народа. Ведь только в обществе сплошной нищеты и неутолимого
голода, несусветной лжи и постоянного страха люди становятся трусливо
покорными с угодливо исполнительными. Только общество равнозначных
негодяев могло гарантировать этой партократии долгую и спокойно-роскошную
во славославии жизни...
И до тех пор, пока хоть один коммунист останется у верховной власти,
вцепившись энцефалитным клещом в загривок своему народу, высасывая и
заражая его кровь, причем, независимо от того, в какие политические
"одежды" они сегодня наряжаются: левые ли, правые ли, центристы ли они -
никогда бедолаге-России не избавиться от позорнейшего рабства, повальной
духовной деградации. Коммунисты, на то они и коммунисты, чтобы все
крушить, все заливать слезами и кровью: у них и символы кровавые, и слова
кровавые, и дела их кровавые...
Будучи людьми малограмотными и невежественными, исповедуя марксизм как
некую бездонную для себя выгодность и зная о нем изустно и понаслышке, из
аляповатых лозунгов, кричавших о демократии, о свободе, о коммунизме, но
будучи от природы хваткими и практичными, хотя и освоившими с трудом
всего-то из всех мыслимых наук основательно только краткие сентенции
Иисуса сына Сирахова, поскольку книга о премудрости сей была самой
распространенный в царской России среди простолюдия и которая к тому же
подлежала обязательному усвоению: они и тут били без промаха, смекнули
сразу, что и к чему, и в два счета материализмом Маркса, конечно же, не
без дальнего прицела...
Диалектический материализм в новой интерпретации устраивал их по всем
своим параметрам не только в идеологическом плане, но и снимал заодно с
повестки дня многие острые житейские проблемы, накопившиеся к тому времени
в разбушевавшейся вздыбленной стране. Для практической реализации замыслов
этого синтезированного поучения, его проповедникам и проводникам-гура не
требовалось большой изворотливости ума. Излагалось оно вполне в народном
стиле - просто и ясно, понятное как идеологу социализма, так и палачу от
социализма: "Корм, палка и бремя - для осла; хлеб, наказание и дело - для
раба. Занимай раба работой и будешь иметь покой. Ослабь руки ему, и он
будет искать Свободы. Ярмо и ремень и согнут выю вола, а для раба - узы и
раны. Употребляй его на работу, чтобы он не оставался в праздности. Если
он не будет повиноваться - наложи на него оковы!"
Дотошные тактики и стратеги от коммунистов очень дисциплинированно и в
точности исполняли вплоть до нашего времени все эти для себя спасительные
премудрости давным-давно канувшего в Лету и как бы вновь воскресшего
рабства...
Были для раба и узы, и раны. Употребляя его для каторжной работы и
налагали на него тяжелые оковы, и морили голодом. Но "славны" наш народ
"героически" сносил все эти надругательства молчаливой всеобщей
"солидарностью", потому что был или сильно запуган извергами из НКВД, или
сильно развращен грязным делом лукавого из КГБ. Недаром сказано в
Священном писании, что "отвернувшиеся от Бога - и будут Богом отвергнуты!"
Как же ничтожно становится то общество, если его всецело поражает как ржа,
бацилла низменных страстей: и властолюбие, и крохоборство, и разврат,
идеологическое политиканство, где отвергаются напрочь все общечеловеческие
ценности и вечные святыни, где втаптывается в грязь и правда, и
достоинство всякого свободомыслия...
Скажите же вы, Обманутые, Застрашенные, Отверженные, Оскорбленные, как
долго можете смиряться вы со всем этим хамством и ложью кучки
преступников? Как долго собираетесь вы терпеть насилие, гнет и переносить
унизительные помыкания шайки бандитов, возомнивших себя пупом
государственности?
Смилуйся, Господи! Прости нас, Боже, наш смертный грех!
Избавь работ Твоих от муки социалистического ада!"
Всемогущий! Вседержавный! Господь Ты наш Всемилостивый!
Может ли, имеет ли моральное право существовать и далее человеческое
общество без национальной гордости, без чести, без стыда, без совести, без
води, без веры, без сострадания, без любви к тебе???


В МИРЕ ТАЙНЫ
(Сюрреалистические рассказы)

ГОСПОДИН ВРЕМЕНИ
Рассказ первый

Жить вопреки им -
Властям и стихиям,
Не пресмыкаться,
С богами смыкаться,
Значит - быть вольным
Во веки веков!
И.В.Гете

Довольно редко среди нас, людей, можно встретить такого человека, чья
жизнь существенно бывает отличной от нашей обычной, земной и протекает в
каком-то загадочном преломлении, отражаясь неизмеренной повторностью, как
в зеркале, со всей многообразностью нашего чувственного восприятия и
внутреннего мироощущения, опережая и время, и события на многие дни,
недели, месяцы, а иногда и целые годы вперед, в чьей жизни постоянно
происходят такие удивительные по необыкновенности случаи, которые нередко
своим роковым размахом иррациональной противоречивости содрогают наши
сердца, приводят в смятение мысль, опьяняют воображение, разжигают
любопытство, порождают догадки, гипотезы, заставляя нас искать всему тому
логические обоснования.
И если все же, порою, по каким-то причинам мы не находим толкового им
объяснения, то относим их к разряду фатального, капризам судьбы...
По воле такого ли случая, по простому ли стечению обстоятельств, однажды в
дороге, в одной из многочисленных своих командировочных поездок по
Западной Сибири я встретился с таким человеком-феноменом. Мне даже
посчастливилось ехать вместе с ним в одном купе вагона пассажирского
поезда, где, располагая уймой свободного времени, пользуясь общепринятой
свободой общения, я имел возможность подолгу беседовать с ним, полемизируя
на разные отвлеченные темы и мог вместе с тем слушать его
сюрреалистические рассказы, взятые из личной жизни Евгения Парфирьевича
Терновцева (Так он представился мне при первом нашем знакомстве).
В этом человеке, на первый взгляд, было немало притягательного,
магнетического. Импонировала в нем его прирожденная элегантность и
опрятность вида: со вкусом подобранная и подогнанная на нем одежда,
подчеркнуто выделялась гибкость и стройность фигуры, да и ликом был он
"чистый херувим". Несмотря на свою внешнюю привлекательность и внутренний
магнетизм, который сквозил и присутствовал во всем его облике, тем не
менее, человек он был экспансивной натуры с пылким, властно-надменным
характером. С оппонентами говорил задиристо, бойко и зло, с бесовским
сарказмом, нагружая слова и мысль реченья суровым и скорбным
очарованием... Почему-то считал он, что все во всем должны были непременно
соглашаться с ним, полагая, что только он один говорит голосом совести и
языком правды: словно бы у него в кармане лежали ключи жизни и смерти, ада
и рая; будто бы ему одному известно и подвластно будущее землян и
будущность мира...
Относился ли он к романтическим героям нашего времени? Возможно и нет,
если брать во внимание его подавляющий, с пронизывающим холодом взгляд.
Всепроникающий свет глаз обладал почти магнетической способностью смутить
всякого человека. Вливаясь тяжестью в сердце, их свет давил на мозг,
приводил в смятение душу, блокируя на какой-то миг все органы чувств и
тела безвольным одервенением...
Но проходит минута, другая и ощущение скованности сменяется душевным и
физическим расслаблением. Сложившееся первоначальное о нем отрицательное
мнение стушовывается, тускнеет. В сердце рождается к нему дружеская
привязанность, в сознании - безграничное доверие.
Располагал он к себе не только скрытою силою своих волшебных чар, но и
неподдельной доброжелательностью, щедростью духа, лучезарной
откровенностью, увлекая нешаблонным мышлением, дерзостью мысли, богатой
эрудицией; удивляя обширными познаниями в науке, музыке, литературе,
искусстве.... многих других отраслях...
Не скрывал он и своей приверженности оккультизму. Главной увлеченностью в
этой части познания была тема предвиденья с триумфальными ее результатами,
которых он достиг в самопознании, в раскрытии человеческих возможностей,
развивая отчасти труды философов древнего Востока и европейских алхимиков
средневековья, но больше опираясь на свой личный мистический опыт, имевший
для него решающее значение в прикладном, практическом применении, в
реализации своих фантастических, почти немыслимых замыслов: "Человеку
всегда кажется, что он свободен и сам направляет свой жизненный бег, на
самом же деле его сокровенная суть всегда идет навстречу неотвратимому,
предрешенному. Наш разум - это частица океанического сознания -
грандиозного биокомпьютера, где решается судьба не только отдельных людей.
но и целых стран, континентов", - охваченный эмоциональным порывом
движения слова и мысли, он продолжал говорить в том же ключе -
увлекательно, заманчиво...
Раскрепощенное сознание уже сегодня способно сделать многое, а завтра
станет возможным даже остановить уже начавшийся в мире необратимый процесс
по уничтожению всего живого на земле, станет возможным остановить этот
процесс посредством трансформации на расстояние неотвратимого воздействия
на всеобщее сознание людей, в том числе на сознание людей, наделенных
властью, и тем самым оградить человечество от неминуемой катастрофы, нашу
планету от всевозможных катаклизмов", - и это было на слепое наитие
фанатика-верующего, то было выстраданное признание, исторгнутое
сверхчеловеком, полубогом.
Встреча с экстрасенсом для меня была сюрпризом, исключительно благодатным
и как нельзя кстати. Долгое время я мучительно страдал
остроневрологическим недугом, а он, буквально одним сеансом, манипуляцией
своих рук и суггестивного внушения исцелил меня, словно волшебник из
старой сказки.
И в его рассказах тоже было что-то от сказки, в них изобиловало множество
разных по своей сути концепций, отягощенных мистическими наплывами, с
наглядными примерами из личного опыта, но выступавших единым фронтом и
увлекавших слушателя в удивительный мир познавательного.
...Я слушал его собранно, сосредоточенно, напрягая свой слух всякий раз,
когда его речь заглушалась сухими раскатами грома и дрожал в лихорадке над
нами фонарь...
"Формообразующая сила раскованного сознания алхимика-мага, - продолжал он,
- обладает способностью материализовать все, что им задумано, в самом
высоком плане без оскорбления Божества и Религии...
Я утверждаю: в каждом из нас отчасти живет Начало, творящее чудеса!... Я
утверждаю: вступая в Реальное будущее, мы уже заранее виртуально побывали
в нем... Я утверждаю: что наша судьба, наше будущее не в малой степени
зависит от нас самих: от нашей духовно-нравственной, физической и волевой
подготовленности; в предрасположенности к интроспекции, готовности
мгновенно принимать правильное решение в самых сложных ситуациях даже на
виртуальном уровне мышления и действия...
Библейские изречения: "каждому свое, по вере вашей да будет Вам; жаждущему
- дам воды живой" - не есть ли божественная подсказка, тонкий намек на то,
как нас следует научиться управлять своей и чужой судьбой"...

КАПРИЗЫ СУДЬБЫ
Рассказ второй

Что миру до тебя? Ты перед
ним - ничто!,.
Существование твое, лишь дым -
ничто.
Две бездны с двух сторон
небытия зияют,
А между ними, ты, подобно им - ничто...
Омар Хайям

Фонари, фонари, фонари...
Тысячи фонарей, разноцветным созвездием пролетая мимо меня, озаряли
железнодорожную станцию ярким, ослепительным светом.
Притворная истома искусственного света совращала и дразнила майскую ночь.
Было душно. Воздух по-летнему был густо напоен, парил. Накрапывал дождь.
Надвигалась гроза...
Я стоял у открытых дверей вагона идущего поезда и будто завороженный
глядел на этот бриллиантовый свет фонарей, на это удивительное зрелище
играющих красок, стараясь уловить в дрожащих переливах разлитого света тот
краткий миг, когда в мерцающих всплесках огней, сменяясь, нарождаются
неповторимые цветовые гаммы...
Редели огни, поезд быстро набирал скорость. И вот уже впереди, у
разъезда-часовни замаячил последний одинокий фонарь. Он на прощанье,
мигая, кивнул мне как старому другу и - поезд окунулся в кромешную тьму.
Огней уже не было видно, но еще долго позади поезда по всему краю ночного
неба полыхало их отдаленное зарево.
Бешено, остервенело мчался сквозь тьму пассажирский поезд, рассекая
майскую ночь лучами прожектора, содрогая гулом и грохотом бескрайнюю даль.
Казалось, что это не поезд, холодный и бездушный, несется по рельсам, а
низко летит над землею железный дракон, огромный, огненный, что мечет из
глаз он каленые стрелы, горячие, острые, что фыркает он из чугунных
ноздрей фейерверочным шлейфом звезд, что в хохоте твари дрожали они,
искрились и искрами гасли в бархатной мгле.
Неистово бушевала гроза: то тут, то там, разрывая зигзагами небо, сверкали
молнии, и оглушительно рокочущим треском беспрестанно гремел гром,
извергая на землю огромные потоки ливня. Сумасшедший буйный ветер разудало
плясал над полями, лесами, доносил до меня запах хвои и трав и пьянящий
аромат цветов весны...
Хотелось тепла от чувства страстного, невинной трепетной ласки для сердца
и чего-то светлого, нежного для слуха и глаза, хотелось какой-то
неосязаемой человеческой близости, родственной мне по духу и мысли.
Духовное одиночество, опустошенной, вытравленное людским холодным
безразличием просило сильных чувств, искало живого общения, надеясь найти
в них покой и утешение.
Склонность моего характера к резким перепадам в настроении и резкому
переходу из одного состояния в другое: от беззаботного, бесцельного и
веселого до крайне трагического, мрачного, где зачастую второе брало верх
над первым, - часто приводило меня к окончательному бездействию и унынию.
Томительным мучением для меня тогда становилась вся моя бесцельно
угасавшая жизнь. И больше не радовали сердце пьянящие прелести майской
ночи: ее близость, ее томное и мягкое дыханье, - пугала ее необузданность.
Была жуткая ночь, была тяжкая ночь. В душе было холодно, неуютно. Не было
мысли и не было слов. Меланхолическая грусть всецело захватила меня,
упоенно и жадно казнила больное сознание, разъедая, как червь, обнаженные
незаживающие раны души.
И сочилась из ран, проступая слезой, тайна давней тоски об ушедшем
далеком, не сбывшемся... Не возродить вновь угасший родник. Что пользы
напрасно и вечно желать?
Но почему так волнуется вздохами грудь? Отчего же болит голова? Виновата
ли была в том гроза от дождя, виноват ли был дождь от грозы?..
Гроза не утихала, косой стеной хлестал дождь, дробно стуча по железной
кровле вагона. Будто стуком своим он хотел мне сказать: "Остановись!
Остановись же! Не серчай на людей и не сетуй на жизнь. Поди ляг, отдохни,
зря не стой под дождем!"
Порядком намокнув, я прикрыл дверь, и в тамбуре воцарилась холодная
тишина, только глухо шептал надо мной потолок, да стучали по рельсам
колеса: тра-та-та, тра-та-та, приговаривая: жизнь - мечта, жизнь - маета...
Мне нездоровилось, знобило, щемило сердце, шумело в ушах. В глазах стоял
туман, голова кружилась. И будто я летел куда-то вниз, куда-то в
пропасть...
Что за напасти, что хандра? Может сдали больные нервы? Болезнь ли моя
прогрессировала, наступал ли ее очередной приступ? Нужно было срочно пойти
прилечь и успокоиться. С этой целью я вернулся в вагон, в свое купе...
Ночь за окном вагона, черная пустота, а здесь, внутри, все погружено в
мягкий оранжевый полумрак, исходящий от контрольного света электрического
фонаря.
Мерно постукивали колеса на стыках рельсов, отчего вагон ритмично
вздрагивал и плавно раскачивался из стороны в сторону, словно огромная
колыбель, убаюкивая своей монотонностью, постепенно усыпляя изможденных
людей, издерганных за день дорожными неудобствами и передрягами...
Все тише и реже раздаются голоса и топот ног беспокойных пассажиров,
постоянно снующих из вагона в вагон. Но вот, наконец, все стихли, всех
одолела сонная дрема, и лишь я, по обыкновению своему, почти всегда
страдающий в длительных поездках изнурительной бессонницей, не сплю. Не
спит и мой спутник, очень скрытный молодой человек, лет тридцати. Мы пьем
с ним крепкий, с терпким запахом чай располагающий обоих нас к
продолжительной и дружеской беседе.
разговорились... Я узнал, что он едет на юг страны в отпуск, в гости к
матери-старушке, у которой не был много лет, и то. что сам он теперь живет
где-то на Крайнем Севере и работает в геологической экспедиции.
Когда же чай был выпит, я, чтобы веселее скоротать как-то время в дальней
дороге, попросил его (на правах попутчика) рассказать для меня из своей
скитальческой, но романтической жизни что-нибудь такое... занимательное.
Все же по профессии он был геолог, а у них, как известно, вся жизнь - то в
диких просторах ковыльных степей, облитых полуденным солнцем, то в мрачной
чащобе сибирской тайги - в царстве хмурого неба дожей и снегов, то в
выжженной зноем барханной пустыне, окутанной въедливой пылью, хмарью
песка, то в мертвых заснеженных горных вершинах, где разбегаются буйные
реки, где власть и рожденье лишь седых облаков.
Их можно встретить и там - в далекой и суровой тундре, на самом краю
земли, на Крайнем Севере, где день необычно сменяет полярную ночь, где
ночь непривычно сменяет сумрачный день, где весь почти год лютуют, трещат
морозы, бушует пурга, где хлипкая жизнь не сживается с вечной мерзлотою,
где живут и работают лишь мужественные, одержимые люди...
Поэтому я был вправе надеяться услышать от него нечто такое, особенное,
приключенческое. Я был твердо уверен в том, что передо мною сидел человек
идейно причащенный, с верой в грядущее, с закаленной сильной солей;
повидавший на своем недолгом веку немало всякого такого, чего другой не
увидит и не узнает подобного, проживи он хоть сто лет. По всему видно
было, что этот человек, у которого есть что вспомнить и есть что
рассказать другому. Несмотря на это, я был несколько удивлен, когда он без
лишних слов, правда немного смущаясь, охотно согласился на мое
предложение, однако сначала, полушутя заметил: "То, о чем я хочу сейчас
рассказать, возможно, не совсем точно будет ассоциироваться в вашем
представлении с тем, что я пережил когда-то, но не только от того, что
действия развивались в другое время года и в другой обстановке - в этом
есть какое-то сходство. Да это и не главное. Главное зависит от того,
насколько мне удастся в словесной форме красочно нарисовать изображаемую
мной картину, зависит от того, сумею ли предать ту бурю чувств, которые
так страстно и тревожно когда-то волновали и теснили грудь мою, могу ли я
найти удачный слог, сумею ли избежать словесной мишуры, стилистических
недочетов".
в этом месте он сделал небольшую паузу и, рассуждая, продолжал: "Между
прочим, этим недостатком, вызывающим двусмыслие в речи, очень часто
страдают многие вполне образованные люди, грешат, иногда, подобным изъяном
даже опытные литераторы и языковеды-лингвисты. Ну, мне, человеку, еще не
постигшему всех нюансов словесной палитры, тем более простительно, как
говорится, сам Бог велел пестреть корявым языком.
И потому, заранее извиняясь, я очень прошу Вас, - обратился он ко мне, -
если где-то в процессе рассказа, в потоке речи будет что-то не так, не
взыщите с меня очень строго". Затем он умолк, видимо, сосредотачиваясь и
раздумывая, с чего бы начать...
И вдруг, слегка встрепенувшись, он виновато улыбнулся за минутное молчание
и начал свой рассказ басовитым простуженным голосом с лирического
вступления: "Ах, как быстро годы летят! Вроде было недавно, а как это было
давно!"
В ту пору геолого-сейсмическая партия Тургайской экспедиции, в которой я
работал, вела поисково-изыскательные работы в районе Северного Казахстана,
в долинах рек Тургая и Иргиза. Наш отряд базировался и квартировал в
маленьком селенье Кара-Коль. От этого населенного пункта за сотни верст в
округе ни одной живой души - всюду белая безбрежная ширь снежного океана...
В тот год, как на зло зима выдалась очень суровая, на редкость снежная и
холодная. Снегу навалило всюду по пояс, а мороз очень часто доходил до
пятидесяти градусов ниже нуля. Правда, иногда случалось, что зима
отпускала на три-четыре дня небольшую оттепель, так сразу же поднималась
ураганной силы снежная буря - и власть ее становилась незыблемой. В это
время лучше не выходить из дома на улицу: в двух-трех шагах ничего не
видно. Белая пелена снежной пыли застилает глаза, забиваясь в рот и нос,
перехватывает дыхание. Порывистый ветер сметает со своего пути все, что
препятствует и мешает его движению, что противоборствует его силе и мощи...
В такие непроглядно-вьюжные зимние дни местные жители, запасая впрок все
необходимое для жизни и быта, надежно укрывались в своих неказистых
глинобитных избушках, да знай себе жарко топят свои самодельные печки из
жести, похожие на огнедышащие паровозики с длиннющими, протянутыми на всю
хату, коленообразными разъемными, тоже из жести трубами дымохода,
выведенного прямо в шибку окна, что многократно увеличивало теплоотдачу
этого печного агрегата.
Неприхотливые к жизни, хорошо приспособленные к суровым условиям дикой
степи, узкоглазые смуглолицые кочевники-степняки уже по привычке
переносили стойко и самый сильный буран, что время от времени налетал
снежным смерчем на их жалкие стойбища.
И хотя на улице безудержно, безысходно господствовала вьюга, люди не
затворялись: наперекор непогоде - навещали друг друга, чаще обычного. В
трудное время люди всегда становятся заботливее, добрее, приветливее...
Гостей привечали радостью встречи: справлялись о здравии, благополучии -
сажали за стол на почетное место. Потом угощали из лучших своих припасов
как самых желанных, как самых родных...
Разомлев от горячих напитков и сытной еды, гости в довольствии и тепле с
учтивым притворством пророков, не спеша начинали досужий вести меж собой
разговор. Их гортанная речь под свистящие, сиплые звуки домбры, созвучные
звукам метели, была размеренна, нетороплива и бесконечно лилась, лилась,
лилась... Одни айтын-сказанья сменялись другими. В одних - поверье быль, в
других - поверье небыль...
В них было все: боязнь, страх, отвага, удаль, коварство и жестокость.
Но все они сходились на одном: превратна жизнь людей, капризна их судьба!!!
Рассказывали и слушали, слушали и рассказывали, но те и другие все же с
опаской невольно поглядывали в узкий проем окна, где в одиночестве своем
справляла торжество беснующаяся неукротимая стихия...
В каждое погожее утро со стана базы вереницей уходили в дикую степь
могучие трактора с прицепленными сзади балками - деревянные будки,
установленные на брусья-полозья, оббитые снизу полосовой сталью,
оборудованные: одни - под временное жилье, другие - для перевозки и
хранения производственного снаряжения и оснастки.
Каждый раз в этих балках мы добирались до места, где велись изыскательные
работы. И в них же после работы поздно вечером возвращались домой, на
стан, в расположение отряда. И так изо дня в день до самого конца сезона,
до полной распутицы.
В тот злополучный день, когда приключилась с нами эта оказия, все было как
обычно. Я ехал на работу в конечном балке, замыкавшем этот необычный
караван, мягко плывущий по снежной равнине. Жаром дышала печка-буржуйка,
накаленная до красна сухими березовыми дровами. И ее дыхание быстро
заполняло низкое помещение будки удушливым запахом гари железа.
Я открыл дверь. В лицо ударила свежая струя бодрящего воздуха, благодатно
охлаждая молодое здоровое тело.
Сквозь открытую дверь, разрезая сонную тишину, ворвался гул ревущих
моторов и неприятный для слуха лязг гусениц. Клубы серебристой пыли,
выброшенные из-под гусениц тракторов, роем носились, кружась надо мной,
и, плавно оседая на стены и дверь балка, покрывала их причудливой каймой
узоров...
Оставляя санный след, вдаль убегала взрыхленная дорога.
Воздух прозрачен, небо чисто. Лишь кое-где курились облака. Из-за
горизонта медленно поднималось солнце, красно-лиловый шар, испускавший
желтые колючие лучи.
По всему телу прошла дрожь - стало зябко. Я закрыл поплотнее дверь и
принялся разжигать печь, к тому времени почти затухшую. Положив в печку
охапку дров - источник спасительного тепла, я забрался на топчан, укрылся
полушубком и вскоре, согревшись, уснул...
Шуршали, визжали, скрипели полозья саней от трения по сбитому, жесткому
снегу. Вагончик елозил, скользил по дороге, то влево, то вправо, то уткой
нырял по глубоким оврагам, рытвинам: он бился, бодался, то снова всплывал
на равнину дороги и плавно качался, как зыбкая люлька...
Ощупывая ушибленное место на голове и ругая в сердцах незадачливого
"водилу"-тракториста за резкую остановку машины, я вскочил с нар на пол и
глянул в окно: вблизи стояли ровными рядами снежные пикеты головного
профиля. Возле них копошились люди, приступая к работе. Я поспешно оделся
и вышел к ним.
Так для меня начался тот новый рабочий день.
А выдалось утро сказочно славным. Было солнечно, тихо, морозно. Мягкой
лазурью светилось прозрачное небо. Воздух был реже, хрустальней обычного.
Сыпкий, хрустящий снег под ногами был звонок, певуч. Снег, блистая,
искрился, играл, отливаясь на солнце то розовым, то голубоватым светом.
Светились радостью жизни и лица людей, посеребренные нерукотворной вязью
инея, осеянные бледно-розовым и голубоватым отсветом лучей солнца и снега.
Цвели снега...
Да и сами люди в зимних спецовках, обычно в этой одежде такие неуклюжие и
смешные, в то утро казались намного резвей и проворней и выглядели со
стороны, на фоне розового и голубого, нарядными, красивыми...
Не светились, не радовали сердце в то утро лишь мохнатые шаткие тени
гривастого облака из клубящихся пара и дыма - от дыхания людей, от работы
машин. Распластавшись по небу огромным чудовищем, предвещавшим собой
что-то недоброе, мрачное, зловещее, облако неподвижно висело в разреженном
от холодного воздухе, подслеповато высматривая, обшаривало с высоты своими
просторными щупальцами, лениво сводило и разводило своими могучими
клешнями, будто выискивало для себя там на земле давно уже намеченную,
давно уже предрешенную судьбой свою кровную жертву-добычу.
В этот день вместе со мною в нашей топографической группе работали
несколько женщин и еще двое подростков, которые, также как и я, пришли в
геологическую экспедицию в то трудное послевоенное время не ради какой-то
прихоти, оставив учебу в школе, а вполне осознанно, с учетом того, что мы
были главной опорой в своей семье, единственными ее кормильцами. По этой
причине мы раньше времени считали себя вполне взрослыми, хотя многое из
жизни взрослых людей оставалось для нас непонятным, многое в их действиях
казалось нам лишним, перестраховочным...
Поэтому, пренебрегая элементарной мерой предосторожности, мы, трое
подростков, в тайне от всех сговорились после работы возвращаться домой не
как обычно, вместе со всеми в теплушках, а одни на лыжах, чтобы решить наш
извечный спор и вы явить, кому из нас троих в беге на лыжах принадлежит
пальма первенства.
Закончив работу и воспользовавшись отсутствием нашего мастера, мы
незаметно от всех встали на лыжи и легко заскользили по рыхлому мягкому
снегу.
Увлеченные азартом гонки, мы не обращали никакого внимания на происшедшие
вокруг нас перемены погоды, А между тем все предвещало пургу: небо
подернулось будто облачной марлей, попутно дувший нам ветер незаметно
крепчал; насыщенный влагой снег от наступившей вдруг оттепели, плохо
скользил, затрудняя движение; быстро сгущались сумерки.
Вскоре впереди на горизонте едва различимо показалась черная точка. По
мере нашего приближения к ней, точка росла, принимая на фоне серого
небосклона очертания движущегося животного.
"Ребята! Глядите, собака! Вон! Где-то уже близко жилье! Давай поднажмем!
Скоро финиш!" - нарушив тишину, раздался задорный голос впереди идущего. Я
остановился и стал смотреть в ту сторону, куда он указывал нам лыжной
палкой, в ту сторону, где на горизонте высился и хорошо обозначался,
несмотря на сумрачность вечера, темный силуэт животного.
Очевидно было, что это не собака, а волк. Даже несведущему человеку можно
было легко догадаться об этом по его скачкообразным движениям, косматой
голове, да и был он намного крупнее дворняги, а других пород собак в ту
пору в округе нигде на водилось.
Услышав голоса приближавшихся людей, зверь приостановил свой бег,
навострив морду кверху, стал принюхиваться и присматриваться к нам, при
этом ничуть не смущаясь нашего близкого присутствия. Напротив, всем своим
видом он будто говорил нам: "Не вы здесь главные. Я здесь хозяин. Я сын
степи! И не мне, а вам нужно остерегаться ее немилости!" И точно в
подтверждение этому он, безбоязненно, с беспечностью разумного существа,
развернулся, посмотрел в нашу сторону, затем, не спеша, ленивой рысцой
почти что рядом с нами затрусил по снежному полю...
Три пары глаз провожали этот оборотень до тех пор, пока он не растаял во
мраке вечерней мглы. Нет, это не был животный страх перед опасностью. К
опасности мы были привычны с детства, да и ребята мы были не из робкого
десятка, чтобы так вдруг испугаться "паршивого пса" - волка-одиночку.
Каждому из нас приходилось бывать к тому времени уже и не в таких
переделках. Нет! Это был не страх, это было что-то для нас непонятное: вся
наша воля, мысли были скованы каким-то внутренним оцепенением, все в нас
было подчинено какому-то тайному зову.
Озадаченные происходившим в нашем сознании сумбуром, мы съехались в круг и
стали решать, как быть дальше и что нужно делать. Каждый из нас троих
ощущал в себе одинаковое угнетающее чувство безразличия: мы думали одно, а
говорили и делали совсем другое, но поделать с собой ничего не могли,
словно угадали ваккуумную круговерть, воронку омута и закружило наши
головы.
Мы долго спорили, убеждали друг друга, но общего разумного решения так и
не нашли. Каждый стоял на своем, каждый предлагал только свое.
Я был за то, чтобы не возвращаться назад, а идти дальше, но держаться
намного левее (как мне тогда казалось, ветер изменил свое первоначальное
направление, а мы все время шли под ветер).
Другой горячо убеждал нас идти так же, как шли, под ветер, а третий -
вернуться, найти дорогу, по которой ездили трактора, и по их следу идти
домой.
Внутренне я был с ним согласен - это было единственное правильное решение,
которое нам нужно было обязательно принять: пусть не престижным и даже
позорным был этот путь в наших глазах, но он предотвращал бы все наши
беды...
Однако мы не вняли здравому смыслу. Мы не были еще умудренными опытом,
искушенными жизнью людьми, - мы были тогда всего лишь шестнадцатилетними
мальчишками. Нами руководило какое-то странное чувство самостоятельности,
чувство бесстрашия, и согласиться с чужим мнением, пусть даже верным, мы
не могли, мы просто не хотели. И потому каждый из нас пошел своим
избранным путем...
Далекие милые годы с наивностью и кутерьмой... Кому нужна была напыщенная,
бесшабашная удаль насупившихся пацанов, Конечно, никому, но нас тогда
нельзя было за это строго судить, хотя мы и жили в суровое грозное время и
уже успели познать и горечь утрат, и всю тяжесть житейской ноши.
Я шел не оглядываясь, подставляя левую щеку под жгучий ветер, который был
для меня удобным ориентиром. Шел налегке, но уже чувствовалась во всем
теле усталость дня.
К вечеру начало холодать, В воздухе закружились крупные хлопья снега,
подхваченные порывом ветра, они с силой ударялись о ледяную корку нароста,
превращаясь в маленькие белые облачка, низко летящие над землей - мела
поземка.
Закрывшись полой полушубка от ветра, я чиркнул спичкой, взглянул на часы -
не мудрено, что устал - шел пятый час ходьбы на лыжах, а признаков селения
вокруг никаких.
С каждой минутой росла непогода, превращая небо и землю в одно целое.
Продвижение мое из-за поднявшейся пурги с каждым метром становилось
труднее. Силы были уже на пределе. Исподволь крались сомнения: не сбился
ли с пути, доберусь ли до места? Кругом была мертвая пустота и властвующая
в ней стихия...
Учащенно забилось сердце, отдаваясь в висках барабанным боем пульса. В
голове роем носились тревожные мысли в поисках выхода из моего незавидного
положения. Выхода не было: кругом стояла беспросветная сплошная тьма,
кругом все свистело и дико ревело... Как тут было не заблудиться...
Влекомый чувством интуиции, я медленно шел, сам не зная куда. Время от
времени я останавливался, чтобы перевести дух и смахнуть снег с
заиндевелого лица. Пристально, до рези в глазах, я всматривался в
кромешную тьму в надежде увидеть где-нибудь спасительный огонек, который
мог бы послужить мне надежной путеводной звездой. Но "как ни спорил я с
судьбой, она смеялась надо мной".
Неведение, где я нахожусь, и полное одиночество в безбрежном океане вихря
и мрака, угнетающе, тяжелым камнем давило на сердце и мозг, порождая
безволие и страх.
И только любовь, страстная любовь к жизни, неиссякаемым потоком вливала в
меня новую струю силы, вселяла уверенность в благополучном исходе этого
незадачливого путешествия в пургу...
Вспомнилось несладкое детство во время войны, война, сеющая всюду голод,
холод и безотцовщину.
Всплыла в памяти из прошлого прощальная сцена с больной матерью.
Неприглядной была та картина. Сколько горечи, сколько мук выражали
старческие, слезившиеся глаза - глаза матери.
Нельзя было смотреть без боли и тоски на ее судорожно скривившийся в
горестях рот, на ее без времени морщинистое, постаревшее страдальческое
лицо. Еле сдерживая свои рыдания, чтобы не привлечь к себе внимания
сердобольных людей, слабым, дрогнувшим голосом она напутствовала меня в
дальнюю дорогу своими причитаниями и наказами...
От этого воспоминания по лицу потекли непрошенные слезы - слезы горечи,
слезы обиды на злодейку судьбу, не щадившую меня с самого рождения. И вот
снова теперь ниспослала мне свое новое испытание - испытание в борьбе за
жизнь.
Смыкались от усталости веки. Хотелось упасть, забыться, дать отдых телу.
Под действием ураганного ветра я не раз оступался и падал, не раз
спотыкаясь, вставал. Стоило многих усилий и напряжения, чтобы заставить
себя подняться и, превозмогая усталость, идти дальше. Идти - пусть
медленно, пусть даже ползком, но только постоянно находиться в движении.
Ибо движение сохраняло мне жизнь. Я точно знал, что сон - мой враг, моя
гибель. И я шел напропалую, шел наугад, падал, вставал, снова падал и
снова вставал. И так бессчетно раз пока на выдохся, не выбился из сил...
Теряя сознание и почти уже не владея собой, я грузно поднялся и, не
удержавшись, рухнул навзничь...
Смежились тяжелые веки: одолевал сон... Преследовали галлюцинации...
Заглушая злобный вой пурги, как будто из небытия какое-то существо,
расплывчатое, щетинистое, склоняясь надо мной, явственно человеческим
голосом, раскатисто и грозно, вопрошало: "Куда, зачем спешишь, юнец!
Своротишь шею!"
Затем, сливаясь в унисон со стоном пурги, лилейно увещевало: "Постель
чиста, мягка, приляг, усни, дай отдых плоти!" Наступило глубокое забытье,
и только где-то в подсознании, бодрствовал инстинкт самосохранения,
анализировал: "Странное дело... у чудища-призрака... волчий оскал?"
В какой-то миг стрелой пронзила мозг догадка. Открыл глаза, гляжу - я
впрямь, о Боже! Что за наваждение? Передо мною волк!!!
От неожиданности замерло сердце, остановилась в жилах кровь, под кожею
забегали мурашки, хотел вскочить - сковало тело жуть. В испуге закричал -
сорвался только хрип. А зверь тем временем учуял, что я жив, с угрозой
зарычал, оскалил пасть и в ожиданье замер, готовый для прыжка...
Волк был матерый, сильный. Он кинулся ко мне на грудь и с лету норовил
схватить меня за горло...
То ли зверь оплошал, то ли я оказался ловчее его, проворней, не знаю. Все
решило одно лишь мгновенье...
Скорее машинально, чем осознанно, я вскинул навстречу руки, словно
рогатину, и он, на мое счастье, угодил в нее, завис...
И тут я встретился лицом к лицу с неминуемой, казалось, своею смертью...
Из жерла чрева смрадной мрази дохнуло на меня затхлостью, гнилью... До
боли в суставах я сжимал свои непослушные обмороженные пальцы, цепко
ухватившие разъяренного зверя...
Свирепый, остервенелый, он щелкал, лязгая своими клыками, рвал в клочь мою
одежду, грозя мне гибелью...
Завихрились, завертелись по снегу два тела, два тела единым клубком:
человек и зверь, зверь и человек. В едином комке, но с разной целью: один,
чтобы вырваться и снова напасть, уничтожить другого, другой - удержать,
отразить напор наседавшего, защитить свою жизнь.
Волк изнемог, я изнемог. Он зверь, я - Человек.
Его оружие - натиск грубой силы и мощный оскал клыков. Мое оружие - злость
обреченного, расчетливый ум человека. Я выждал удобный момент, изловчился
- и в мертвой хватке моих зубов и рук заметался, забился в предсмертной
агонии зверь - стал задыхаться.
Я быстро вскочил, окрыленный победой, но, сильно ослабленный, не удержался
на ногах и рухнул ничком прямо на труп зверя.
В страхе отпрянул и, лихорадочно работая руками и ногами, опрометью
бросился прочь...
"Скорее... скорее... подальше, подальше от этого гиблого места", - неслось
в голове...
Не помню, не знаю, на сколько времени мне хватило еще истощившихся сил.
Помню, от сильного переутомления кружилась голова, подкашивались ноги, не
слушались руки. Тупо работала мысль. Страха уже не было, было страшное
желание спать...
Кровоточили раны. Подташнивало, мутилось сознание.
Жадно хватая пересохшими, липкими губами серебристую россыпь снега, я
порывался еще вставать, идти, но это было сверх моих сил, и я полз, полз,
полз... весь утопая в снежной купели. А куда я полз и зачем, осмыслить уже
не мог. Во мне тогда за жизнь мою боролась только плоть.
...Очнулся я от удушливого дыма махорки. Все тело ныло нестерпимою болью.
Открыл глаза - не поверил. "Может это мерещится мне?" - мимолетно
скользнул сожаленья вопрос. Нет, все это было и впрямь наяву. Я лежал на
нарах в балке, а рядом со мной лежали мои друзья по несчастью тихо в бреду
стонали. Возле топки, на поленьях дров сидел наш взрывник Леонтич, сухой
тщедушный мужичонка, напоминавший чем-то старого рассерженного воробья,
которого нечаянно потревожили чужие птенцы, попыхивал самокруткой и
неугомонно ругался, поливая нас - "желторотиков", "безмозглых сорванцов"
самыми последними словами...
Потом уж я узнал, что нас хватились не сразу, а когда заметили наше
исчезновение, было уже поздно, началась метель, и всем сразу стало ясно,
что мы обречены на верную гибель.
Для нашего спасения были приняты срочные меры. Однако двухдневные поиски
не дали результатов, все их усилия найти нас были тщетны. И лишь на третьи
сутки всех нас троих нашел, как ни странно, недалеко от своей будки
взрывник Леонтич, оставленный на всякий случай подежурить на том самом
месте, откуда мы два дня тому назад ушли в "бега" и заплутали...
Последовала продолжительная пауза. Затем, как бы резюмируя случившееся, он
кратко пояснил: "Но даже и теперь, когда прошло немало лет с тех пор, я
часто мысленно возвращаюсь к событиям тех далеких дней, оставивших
неизгладимый след в моей жизни, и задаю себе вопрос: что это было -
случайность? Стечение обстоятельств? Или же очередной каприз судьбы,
которая, расщедрившись, проложила наш путь роковой чертой по заснеженной
степи между жизнью и смертью... Ветер вечности наугад перелистывает
страницы из Книги Жизни"...
Закончив свой рассказ, он молча взял со стола сигарету, небрежно помял ее,
прикурил и, глубоко затянувшись, стал выдыхать безмятежно сизые клубочки
табачного дыма, видимо стараясь тем самым подавить в себе охватившее его
душевное волнение, порожденное тягостным воспоминанием, всплывшим в памяти
из далекого прошлого во время пересказа.
Чтобы не казаться излишне навязчивым малознакомому мне человеку, я не
досаждал ему неуместными расспросами, хотя в этой истории была какая-то
недосказанность, которую по справедливости, я должен был услышать, чтоб
погасить свою внутреннюю неудовлетворенность всем тем, что преднамеренно
было скрыто от меня. И он, конечно, чувствовал эту "насущную" мою
потребность, но что-то очень важное мешало ему со мной объясниться,
высказать свое заветное, тайное.
Сдерживая жгучее свое любопытство и превозмогая сей великий соблазн, я
вышел в коридор вагона, закрыл за собой неслышно дверь, подошел к окну и
открыл его... Диким смерчем ворвался в вагон встречный воздушный поток -
затрепетали оконные шторы. Словно желтые птицы, попавшие в западню -
затрепыхались, забились крылами; свежая струя озона освежила мне грудь -
легко дышалось; охладила мне душу - позабылись, улеглись тревоги; влила
бодрость телу - легки стали движения; дала ясность мысли - думалось легко;
шаловливый ветер Рвал с плеч сорочку - шелк хлестался волною, шелк
ласкался игриво; разметалась пучками прическа - волос рвался на волю,
волос сек мне лицо...
Облокотясь на подоконник, я еще долго стоял и смотрел в предрассветную
серую мглу, погруженный в свои размышления...
...Гроза утихла. Небо прояснилось. Светало.
Снова день сменял короткую майскую ночь, отчетливо вырисовывая темные
очертания предметов и, как незримый художник, незаметно придавал им нужный
облик и цвет...
Вскоре на стенках и полу заиграли ласковые блики солнца, наполняя радостью
жизнь пробуждавшихся пассажиров.
Мимо окон вагона уплывали прочь необозримые иссиня-зеленые просторы
Западно-Сибирской низменности.
Ярко освещенные солнцем стройные околки кудрявых берез длинными тенями
ложились на ровный рельеф обширных полей, поросших сочными злаковыми
культурами и уходящих дальше, растянувшись во всю бесконечную ширь степей
и лугов, в море цветов разнотравья и пышных кустов можжевельника...
Быстрая смена пейзажа меня утомила - рябило в глазах. Я вернулся в купе,
не раздеваясь, прилег на постель в надежде немного вздремнуть. Но даже
легкий мимолетный сон не шел ко мне. Мучаясь бессонницей и бездельем и не
найдя никакого другого применения своей незанятости, я стал мысленно
рисовать про себя обстоятельный словесный портрет моего собеседника. Он
видел полулежа, слегка откинувшись немного назад всем корпусом, запрокинув
на подушку свою маленькую с оттопыренными розовыми ушами голову, вытянув
по-лебяжьи нежную шею, раскинув свободно мускулистые руки с тонкими
длинными пальцами, как у женщины, и как будто дремал. Ростом он был где-то
чуть выше среднего, телосложения хрупкого, но не хилого. Стройную фигуру
его украшала со вкусом пошитая щеголеватая одежда, в складках которой
незримо проглядывала хотя и не броская, но пружинящая сила мышц - верный
признак отменной бойцовской реакции. Натренированность мышц придавала ему
необычайную легкость, грациозность. Это человек, несмотря ни на что, был
аскетического склада, привычный с самого детства к суровой жизни с
житейской хмурью... Интуитивно ощутив на себе мой изучающий взгляд, он
резко обернулся ко мне, полный недовольства. На его бледном продолговатом
лице полуовальной формы, с чуть заметным выступом скул, без труда
угадывался затаенный немой вопрос...
Уста молчали - говорили глаза, большие, загадочно-холодные с
иссиня-зеленоватым отливом, со взлетом черных бровей, с шаткой тенью
ресниц.
Глаза говорили о многом, о разном: осуждали жизнь за жестокость жизни...
Его высокий открытый лоб, отмеченный ровной строкой чуть заметных морщин,
облегали густые непослушные русые волосы, аккуратно уложенные, со строгим
пробором. Шелковистая прядь их, при наклоне головы, мягко скользила
спадающим гребнем, вызывая порой у него плохо скрываемое раздражение.
Другие же черты его обветренного лица были также отличительные,
запоминающиеся: изогнутый нос, как у хищника-птицы; волевой чувственный
рот, над верхней губой, обрамленных изгибом волны, ласкалась нить золотых
усов; мужественный подбородок и гордая шея были помечены следами шрама.
Завершая портрет, я не мог обойти, умолчать, не отметив штрихом и другие в
нем скрытые стороны: нравственную чистоту, завидную живость, энергию,
пылкость характера, значительно развитой интеллект, поражавший собеседника
новизной мысли; - раздольность, широта натуры, и весь тот, богатый
эмоционально-духовный мир, которых жил в этом человеке...
Неожиданно наше неловкое молчание было прервано - нас пригласили
завтракать в соседний вагон-ресторан, на что мы оба охотно согласились...
В шуме, гвалте голосистой, подвыпившей публики, в дребезжащем звоне стекла
и посуды, надрываясь бесстыдной, томной болью-тоскою, заливалась песня,
забубенная песня, песня ножевая... И как будто пьянела от хмельного угара,
сатанела стенаньем, изливалась в рыданьях, утомляя укором, утомляя
обманом, и просила с мольбою, умиленно и нежно, все манила куда-то,
зазывала зачем-то, то на миг отрезвлялась, намекала упреком, угрожала
украдкой, что вся жизнь скоротечна, что и мир скоротечен...
За трапезным столом после незначительного разговора он рассказал нам еще
несколько разных историй, которые быть может со временем я перескажу и для
Вас, дорогой читатель. Насколько они будут интересны и увлекательны -
судите сами...

От чего страдаем мы - радости не знаем?
От того, что грешны мы - к Богу путь заказан...
По дороге вдоль реки - летняя прохлада,
А во поле васильки - не отнимешь взгляда...
Дальше едешь лес густой - распевают птахи,
А в конце его топор - поджидает с плахой!..
Никого не убивал - песней жизнь я славил,
Так за что Бог наказал - душу обезглавил?,,

АЛХИМИЯ МЫСЛИ
Рассказ третий

Но мечтать о другом, о новом
Не понятном земле и траве.
Что не выразить сердцу словом
И не знает назвать человек.
С. Есенин

Бурлило, искрилось в бокалах шампанское, вздымаясь пенным облаком, лилось
через край, стекая по стенкам хрустальных сосудов на стол, на холщовую
белую скатерть и тем растекалось потухшим пятном как на лицах людей, как
во взорах людей, как в душах людей, как в мыслях людей...
"Может порочно, может грешно говорить о себе, о своем наболевшем и
выстраданном в обществе малознакомых тебе людей. Как-то неловко и
стесненно должен будет чувствовать себя рассказчик по причине того, что
кто-то из нас, чего доброго, из услышанного здесь может что-то понять
превратно и ошибочно принять исповедальное откровение за скрытое
самохвальство, а это было б для рассказчика, по-моему, оскорбительно и
повлекло бы за собой осложнения в наших отношениях," - предупредительно
заметил мне на мое предложение совмещать приятное с полезным мой спутник
Евгений Парфирьевич Терновцев, которого судьба благосклонно послала мне в
товарищи. "Годится, годится!" - одобряя мое предложение, согласились все.
Коротая время в скучной дороге, мы сидели с ним у уютной походной
ресторации в обществе случайных людей и за бутылкой вина играли в карты.
Играли занятно, по-новому, заранее обусловив игру своеобразным фантом:
выигравший счастливчик, как бы в нагрузку должен был без утайки рассказать
все о себе. "Везунчик" должен был рассказать о себе что-нибудь эдакое
оригинальное и не избитое. А так как карта у наших партнеров была бита
накладно почти что всегда, то и развлекать всю честную компанию
приходилось все врем то мне, то Терновцеву.
Выигрывать в жизни что бы то ни было - всякому приятно. Проигрывать же,
даже завзятому игроку, всегда огорчительно.
Огорчало досадное невезение и наших супротивников, игроков прожженных и
поднаторевших на этой стезе. Несмотря на свое превосходное мастерство в
этом деле: и набита рука, и наметан был глаз, - однако игра у них не шла,
игра явно у них не клеилась, им в этот раз не "фартило". Фортуна
отвернулась почему-то от них.
Раздосадованные и удивленные, они недовольно роптали...
Удивляло не в меньшей степени в этой игре, конечно же, и меня,
малосмыслящего в этом занятии, мое дьявольское везение. Мне казалось, что
надо мною кто-то обрел неодолимую власть, что я подвержен, будто
марионетка, скрытым и неуловимым порывам гнетущего чувства извне и
поневоле выполняю чью-то команду, передаваемую мне внутренним бесстрастным
голосом. Мне казалось... и недаром... "Может порочно?... Может грешно?..."
Вкрадчиво и многообещающе начал он говорить вслух о том, сокровенном,
заветном своем, что годами скрупулезно, по крупицам собирал он из недр
неприкосновенного, непознаваемого...
"Может преступно? Может преступник я? - повторил он, - что осмелился
заглянуть в неизведанный мир, запредельный мир, отвлеченный мир, где и
вечность не вечна, где мгновение - вечность, там, где вечность -
мгновение; что посмел я нарушить законы запрета, устои незыблемости, что в
безмерном пространстве, в бесконечности времени я пытаюсь найти
беспредельности ключ, ключ к мирозданию..."
Отбросив в сторону надоевшие ему карты, тем самым выказывая свое нежелание
больше продолжать эту игру, он склонился над бокалом и повел разговор в
ином уже русле. "Ведь тщеславны мы, ведь коварны мы, ведь жестоки мы,
люди! Потому что, открывши однажды природы секрет, мы всегда обращали его
в орудие зла и в орудие наживы. Не по этой ли причине исчезли в прошлом
навсегда с лица земли и многие цивилизации?"
Такой оборот дела никак не мог удовлетворить наших собутыльников. Они
могли легко смириться с любой трактовкой человеческой нравственности, им
были до лампочки философские изыскания Терновцева. Зато, когда касалось
что-либо их финансово-денежных интересов, тут они становились куда как
заинтересованно-остервенелыми. По сути своей игрок, что алкоголик, никогда
не сможет согласиться с тем, что всякое излишество вредно. Не может
советский человек из-за своей, паскудством взращенной зависти видеть
обогащение других. Особенно неприемлемо психологически для него становится
это тогда, когда он видит, что вещь, принадлежащая когда-то ему, уплывает
у него на глазах к другому... Он не приемлет вообще, всем нутром понятия о
чести и справедливости...
В порыве вольницы застольных прегрешений, они не стали докапываться до
сути дела, а грубо оборвали его и стали высказывать ему по пьяной лавочке:
"Не надо парень, переливать воду из пустого в порожнее! Не надо, кент,
заправлять нам арапа! Видели мы таких удальцов-огольцов, которые любят за
чужой счет покутить да поживиться". ... "Не возникай ты, залетный тайги
гастролер! Крупье-банкомет хренов!,,,"
Попытку одного из них насадить его на "колган" он прервал молниеносным
апперкотом. Мощнейший удар в челюсть правой снизу уложил нападавшего прямо
в самом проходе. Истерично завизжали, сбиваясь в угол, напуганные две
девицы, что сидели за столиком позади нас. Истошный их визг и грохот от
падающей мебели и посуды сразу же привлек внимание всех посетителей
ресторана к завязавшейся неожиданно драке.
"Что вы сделали с ним?" - заорала сгрудившаяся толпа вокруг нас, видя на
полу перед собой бездыханного человека.
"Вы убили его, сволочи! Срочно вызывайте милицию!" - кричал уже какой-то
другой зевака. "Зачем милиция? Живой он! Просто в глубоком шоке! -
успокоил всех Терновцев, - Nам виноват, лезет в воду не узнавши броду, -
холодно, не оправдываясь, пояснил он. - И чем напрасно кричать, вы лучше
помогите ему подняться", - посоветовал он собравшимся. "Товарища" тут же
подхватили под мышки и поставили на вялые, еще подкашивающиеся ноги.
"Садись! - указал ему Терновцев на стул против себя и добавил, - Больше не
пей так много - пьянка никогда не приводит к добру", Эх, какая все же
отвратительная и неприятная штука - раздор между людьми, недоверие:
спесивое, надменное. Редко, наверное, кто из людей не испытывал не себе их
тлетворное действие, разъедающее душу и мозг, порождающее обиду,
огорчения, опустошенное безразличие ко всему на свете... Кто знает,
сколько талантов, ярких и самобытных, угасли еще на корню, так никогда не
достигнув расцвета и взлета творчества. Сколько открытий, больших и малых,
не увидели света, не получили достойного признания. И все из-за нашей
проклятой черствости, упорном нашем нежелании обременять себя. Излишне
порою бывает для нас увидеть величье прекрасного не только в жизни
природы, но даже и в самом человеке...
Косность, рутина пустых притязаний ничуть не смутила бесстрастность
Терновцева. Напротив, казалось, он этого ждал: все шло, развивалось будто
по какому-то заранее продуманному и запрограммированному адской машиной
неписанному сценарию. "О, как я польщен вашим лестным вниманием ко мне, к
моей скромной персоне!" - парировал он язвительно на их выходку, стараясь
при этом быть внешне спокойным и невозмутимым. Однако вместе с тем нельзя
было не заметить в этот момент усиливающуюся мертвенную бледность на его
лице, а в глазах - обволакивающего, преступно-холодного налета. "Да, в это
нет ничего удивительного, - обретая не понятно как над нами абсолютную
власть, не внимая нашему робкому протесту, продолжал он. - Людей,
вообще-то, часто бывает трудно в чем-то винить: одни из них всегда
находятся во власти страха - дух рабский в них сидит с рождения до могилы,
другие же - завистники, корыстолюбцы, - те вечные пленники собственного
невежества.
Как первые, так и вторые - близнецы-братья. Лицевая сторона их жизни -
самая невинная невинность. Под лживой маской лица они все чинны,
благородны. Изнаночная же сторона их жизни - грязь и пустота, коварная
жестокость. Их цели низменны, ничтожны идеалы: вся жизнь их в
угодливо-обманном услужении. Детей обманывают родители, отцов и матерей
обманывают дети, мужья - дешевые изменники и жены им под стать повально
врут, бессовестные, а друг - обкрадывает друга".
Последняя фраза его прозвучала для всех хлесткой отрезвляющей пощечиной.
Больно было слушать эти горькие, но справедливые слова,
которым, что и говорить, нельзя было возразить, тем более воспротивиться.
Почти каждый из нас прошел школу жизни сплошного оболванивания, где просто
нельзя было не заразиться хотя бы одним из этих пороков, которые так
беспощадно оголялись Терновцевым.
"Вы обвиняете меня во всех смертных грехах, не подумав о том, достойны ли
вы сами того, чтобы мне выносить приговор? - уставясь в упор, презрительно
спросил Терновцев. В его голосе был и лед, и пламя, а зрачки его глаз
будто сверлили вам душу. В отместку, он еще долго и зло куражился над
нами, практикуясь в словесной эквилибристике: "Что делать, если так
устроен человек: чем выше этажи в его мозгах, тем обширнее его видение
мира и наоборот, чем ниже, тем их функции грубей и примитивней; скудоумие
всегда мешало людям увидеть все многообразие жизни. И сегодня их
представления о всесущем однобоки, смыты, серы".
О, как же был он в эту минуту хорош! Являя собою воочию живое воплощение
врубелевского демона, будто сошедшего к нам сюда прямо с холста знаменитой
картины.
"Нет, не залетный я с тайги гастролер в поисках легкой дорожной поживы. И
не крупье-банкомет, что сдает из колоды крапленую карту, как вы изволили
обо мне небрежно выразиться, - искусно отбиваясь в словесном поединке,
стойко опровергал все наши домыслы Терновцев. - Да, игрок я, азартный
игрок, но самой высокой и лучшей марки! - нагнетая обстановку и так уж
доведенную до каления, в том же духе продолжал он. - В той игре, что играю
я, нет подвоха и бесчестия нет: карта - ставка на жизнь, рок мечет. Я
играю! Проигрыш - смерть, выигрыш - бессмертное познание! Не блефую я в
картах, не блефую в словах - вам нужны доказательства? - спросил он. -
Хотя честно признаться, это против всех моих правил выставлять себя
напоказ, - разметая навет, аргументируя доводами. не сдавался Терновцев. И
в подтверждение своих слов он достал из кармана пачку банкнот, и потрясая
ими над нашими головами, чуть слышно проговорил: "Это из области
реального: эти деньги я честно выиграл здесь у вас, - обведя всех нас
притупленным взглядом. - Я выиграл их в равных условиях, правда, с разной
возможностью, - и на этот раз он не преминул бросить ядовитый намек,
присовокупив к уже сказанному. - В этом не моя вина, и не моя особая
заслуга. Я лишь продемонстрировал некоторые достижения человеческой
иррациональной мысли, достигнутые за счет человеческого
самосовершенствования!" - усталый взгляд его скользнул по ассигнациям,
которые он все еще держал в своей руке, и только теперь, словно впервые
заметив их, безучастно бросил на стол, как нечто обычное, ненужное. "По
чести я их выиграл, по чести возвращаю их вам, потому что они отягощают
мой карман, как и мою душу", - простодушно пояснил он свое необычное
решение.
Вокруг нас недобро загудели. Необычное представление за нашим столом, что
шло на повышенных тонах, по-прежнему продолжало привлекать к себе внимание
многих завсегдатаев этого походно-питьевого заведения. Возмущенные этой
его максималистской выходкой, они расценили ее как уступку, сдачу своих
позиций в этой странной борьбе...
"Спокойно, господа-"товарищи"! Ведь я исповедую распятого Христа, а
значит, исповедую культ красоты и культ гуманности! Спокойно, господа,
спокойно! Не шумите зря! - высокопарно произнес он и развел широко руками,
делая что-то вроде реверанса, обращаясь ко всей почтенной публике, -
Деньги мои! Кому хочу, тому и дарю. И нет никому до этого дела! - урезонил
он некоторые уж слишком горячие головы. - Хотя я вовсе и не крез-толстосум
и сделал это не ради благородного жеста, чтобы лишь перед вами выделиться,
а вижу в том свой долг подвижничества, в популяризации не раскрытых еще
возможностей человека, раскрытие который помогает изгнать из нашей жизни
зло и несет в себе людям осветление для их души и очищение физическое от
завистливых мыслей. Знаете, как по этому поводу говорил апостол Павел: "Вы
желаете и не имеете, Вы просите и не получаете, потому что просите Вы для
вожделения своей плоти"...
Я сел за этот зеленый стол, чтобы преподать кое-кому жизненный урок, сбить
навсегда спесь с зарвавшихся. А вам, - обратился он к проигравшейся
братии, - я советую впредь чрезмерно не увлекаться азартной игрой - это
такая же трясина, что и наркотическое болото, засосет - не вырваться, -
поучительно, но уже без злобы добавил он, возвращаясь снова к прежнему
разговору. - А вот это! - прерываясь в раздумье и загадочно намекая на
что-то очень значительное. Терновцев взял в руки видавший виды
казначейский билет нарицательной стоимостью всего в один рубль и,
сосредоточенно всматриваясь в него, чуть внятно повторил. - А это другой
вариант, но уже из области ирреального!" - извлекая и преобразуя какие-то
лишь одному ему известные и понятные формулы, он тут же на наших глазах, к
зависти и восхищению всех присутствующих, прибегнув лишь к незначительной
услуге официанта, обратил тот самый грошовый билет, прикупив на него два
выигрышных лотерейных билета, почто что в целое состояние...
Не радость и восторг, а холод и равнодушие можно было прочесть в его
усталом безжизненном взгляде, когда он смотрел на эти только что
обретенные сокровища, явившиеся результатом отображений, искусно
вызываемых им украшенной мыслью.
"Хвастовство не делает славу уму, и не ради хвастовства и даже не ради
богатства, но ради торжества справедливости, ради торжества вечного я
прибег к этим мерам "колдовских" секретов алхимии, совершенство которых я
постиг не волею случая, а настырным характером, кропотливым ежедневным
трудом в длительных поисках-экспериментах. Экстремальность условия таких
изысканий принуждает исследователя не только чисто научной работой, но
довольно часто приходится не гнушаться и самой что ни на есть черновой
работой! Да, всяко приходилось, надо было испытать и холод, и голод;
преодолеть не раз и более значительные лишения. Много требовалось
терпения, выдержки, ибо само сверхпознание всегда сопряжено с огромным
риском, смертельной опасностью, зачастую оборачивающейся против самого же
исследователя, его близких, друзей, а не только поражая одних его врагов".
Обескураженные таким оборотом дела, мы глядели друг на друга, не зная, что
сказать ему в свое оправдание. Заметив наше замешательство. Терновцев сам
пришел к нам на помощь: "Не пристало порядочным людям так скороспешно, так
предвзято облачать оценочные свои суждения в заносчивую форму недоверия",
- укоризненно, но миролюбиво пристыдил он нас. В свою очередь мы дружно
извинились перед ним за свою излишнюю горячность, сославшись на гору
выпитого, очень, очень просили его продолжить рассказ.
"О, сколько нужно вложить в нашу жизнь труда, сколько нужно перелопатить
словесной руды, чтобы выразить всю полноту, всю глубину человеческих
чувств и мыслей. Ведь даже всякая, самая простейшая жизнь, сама по себе
всегда ирреальна, абстрактна"...
Ныряли, всплывая в волнах хаоса живые полновесные слова, удачно
группируясь в краткие звенья тезисов, аргументов, выводов. А те,
совокупясь в четкие выкладки и красноречивые отступления, заманчиво
увлекая за собою нас, слушателей, да пожалуй, и самого рассказчика...
Захваченный потоком нахлынувших мыслей, он говорил нам: "Оправдывая всякое
мировое зло общей греховностью человеческого индивида, люди и не
подозревают того, что не своей врожденной греховностью они обязаны
расползающемуся повсюду злорадству, а тому, чем накликаются эти несчастья
- своей паскудностью, агрессивностью характера, который формируются тем
или иным обществом и политическими системами. Люди, ожесточившиеся,
лишенные сокровенного чувства души, в значительной степени влияют на
программу Высшего разума, что разлит повсюду во вселенной, и который
управляет и самой жизнью, и деятельностью человечества в настоящем,
управляя в прошлом и станет управлять в будущем..."
Умолкнув, он долго-долго молчал, неприятно уставившись в одну точку и как
будто ничего не видел, ничего не слышал. Его словно бы кто подменил. Было
неясно: то ли данной манерой он снимал с себя стрессовый груз, то ли так
тщательно готовил ответ, чтобы в нем не затронуть не&