Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Петр Францев


ПОД ЧЕРНОЙ ЗВЕЗДОЮ

(одухотворенная проза)

Семикнижие

АПОКРИФЫ
(Евангелие от Нас)

Книга первая


Аннотация


Автор книги - Петр Францев, пророк и мистик, попытался в ней, посредством
волшебной силы мысли и слова, выразить - невыразимое; достичь -
недостижимого...
Эмоциональным эквивалентом данного произведения является почти фатальная
саможертвенность его персонажей во имя торжества своих боговдохновленных
идей...
Писатель стремится через жертвенность судеб литературных героев побудить
читателя к активному действию по изменению несправедливого мира. Ради
осуществления обновления жизни - главный герой рассказов, жертвуя самим
собой и достигая тем высоких метафизических состояний энтелехии и
мифомышления, - выступает на ее страницах как маг, колдун и даже... как
демон!!!

Посвящается отцу и братьям моим: Сергею, Григорию, Василию, Геннадию,
погибшим в рассвете жизненных сил по воле злого Рока...
Автор



КОНТРОВЕРЗА


(Вместо предисловия)


Автор апокрифов никогда не претендовал на свою исключительность в
искусстве изящной словесности, но не писать об исключительном не в его
воле. Столь мощное побуждение иначе не объяснить, как силой бытия или
вселенского зова. Именно эти парапсихологические явления были и есть
причина и объект изучения данного труда.
Почти полвека длился этот затяжной психологический эксперимент по их
распознаванию. Результаты тех наблюдений тщательно экстрагировались и
облекались в удобные для их восприятия научно-художественные формы,
отображающие наиболее полно упорную и яростную борьбу светозарной мысли со
строптивым словом; мысли, которая должна была быть выражена во что бы то
ни стало: ломкой ли устаревших норм языка, усовершенствованием ли его
грамматики и стилистики. Ведь словом надлежало выразить очень странные и
необычные вещи, упрощенному выражению наподдающиеся, да к тому ж, по
мистической традиции, не подлежащие разглашению под любым предлогом, тем
более - в открытую. Суровою отмечены они печатью Рока, наложено на них
табу метафизическим законом запрета...
Словом надо было выразить особый вид познания - надлежало словом объяснить
внелогический способ постижения бытия. По величию замысла и практическим
своим возможностям его можно разве что сравнить только с тайной
приготовления философского камня, за разглашение которой, так же как и в
алхимии, настигает расплата - неминуемая смерть...
На вечные муки гонений, невзгод и утрат обрекает себя этот дерзкий
новатор, этот смертник-исследователь. Не бывает совершенствования личности
без жертв, без отрицания себя, без устремления на встречу ветру и грозе. А
для того, чтобы прорваться этому изгою демонических сил сквозь тернии рока
к трансцендентному свету Всевышнего и стать посвященным, Его поверенным на
Земле, - тот фаталист всю жизнь должен "волчком крутиться", постоянно
балансируя на острие лезвия, рискуя в любое мгновение сорваться в
бездну... Путь к познанию сквозь тернии игл лежит...
Вспышки молний летучих нещадно опаляют ножевой тот путь. Громы громов
небесных содрогают натужно огненный путь. Муки чувства, ума и души -
бессменные попутчики и сопроводители его в том скорбном пути к Олимпу
эзотерического знания...
Муки плоти телесные - в тысячу раз удораживают ценность человеческой
жизни, придают каждому дню, каждой минуте суровое очарование, активизируя
мысль и волю на свершение заветного...
Муки разума вечные порождают и оживляют взрывные фантазии, предваряя
события в мире, делая в мире "свою погоду" ...
Через муки сердца безмерные приходит нравственное очищение и способность
проникать в субстанцию Логоса, возможность свидеться с Богом, уловить
замысел божий...
Эта мировая книга - есть жертвенное откровение от Нас, написанная в
убедительных словах пророческой мудрости, дающая людям способ заглянуть в
свое "светлое" завтра, заставляя их вместе с тем оглянуться назад, на свое
окаянное вчерашнее, тем самым, делая даже самых закостенелых подлецов и
негодяев скорораскаявшимися в своих прежних грехах и преступления...
Назначением книги, сотворенной в соавторстве с Богом, вразумить,
образумить безрассудных халявщиков - "человеков", природоущербных существ,
исчадие эволюции с эрозией духа и завихрением в голове, живущих
наперекосяк и делающих все абы как и черти что...
Без царя в голове, без Бога в сердце смутноголовые временщики, граждане
забулдыги никогда не смогут сами по себе, без эгоистичного назидания, без
жесткого наставления жить по-человечески: радостно, честно, в мире с собой
и в согласии с природой...
Конечная цель "нагорной" проповеди - все сущее увековечить, все вредно -
заклеймить...
Я хотел помочь людям... Я хотел одухотворить, преобразить эти живые
предметы. Я хотел превознести их над миром животных, избавив от патологии
уродливой ненормальности ... Бытовой разум и тот у них выродился, потерян
инстинкт самосохранения. Где уж тут говорить, о присущем человеку даре
воображения, поэтическом измерении повседневной жизни, богодуховности:
умении любить и восхищаться. И сны-то их стали будничными, тревожными,
унылодостоверными...
Не зря же миллионы людей по своей нелюбви к жизни: злобности,
расхлябанности, распущенности не доживают и до тридцатилетнего возраста...
Я хотел помочь несчастным выжить...
И такая-то знаменательная книга совсем недавно испытала на себе самую
разнузданную критику раздраженной цензуры за то, что кто-то осмелился в
ней говорить сверхправдиво и причинах трагедий, переживаемых у нас
человеком и природой; за то, что кто-то осмелился в ней напомнить об этой
печальной трагедии, длящейся уже более семидесяти лет, происходящей в
стране, где самые обширные площади плодородных черноземов, где бескрайние
просторы лесов и полей, где самые богатые недра, а люди в стране раздеты,
разуты, голодны, холодны и задыхаются от ядов и смога: ко всему этому еще
и находятся в рабском бесправии: за то, что кто-то в ней осмелился указать
простейший путь как преодолеть эту отсталость позорную! Как обратить сей
нищий край в землю обетованную...
Полномочному представителю цензуры рецензенту А.Карышеву в чрезмерных
потугах пришлось использовать для нападок не только вест свой скудный
интеллектуальный потенциал, но и прибегнуть к не совсем чистоплотным
приемам при проведении анализа, нацеленным в основном на то, чтобы
очернить все в книге, а не осветить имеющиеся в ней недостатки.
Уже в самом начале такого "рассмотрения рукописи по плану" во всем
чувствуется стремление литконсультанта квалифицировать "Апокрифы" не
иначе как произведение неудавшееся, со ссылкой на "общие" стратегические и
тактические ошибки... (Во, зануда, во нахал!...) Не производя каких-либо
мало мальских вразумительных обоснований такого надуманного изъяна,
декларативно провозглашается: "мысль выбирает форму!?" За это, видимо,
позволительно было бы спросить критика: "А что сие означает? Мысль без
мысли? Форма без формы? Или же здесь подразумевается мрачный смысл лозунга
из времен красного террора: кто не с нами, тот против нас?" Если это так,
то тогда и нет ничего удивительного в том, что критик анализирует по этой
порочной формуле, но что, естественно, не могло не озадачить автора
произведения.
Материализация метафоры, возникшей у него по этому поводу, из
гуманистических соображений автором не предпринималась, однако внутреннее
чувство его все же не выдерживает и протестует: форма во всяком истинном
искусстве определяется прежде всего его содержание. Это же общеизвестная
аксиома не доступна, видимо, только уму А.Карышева. В последующем по той
же причине находим в том анализе и другие несуразицы типа: "Идея
произведения не ясна. Отсутствует композиция..." (Какой зловредный
смерд!,,,) Побойтесь Бога!... Да как же может отсутствовать композиция в
целом произведении вообще? Без композиции нельзя ведь составить даже самый
захудалый микротекст. Не менее удивляет и другое недоразумение из той же
серии скоморошьего аналитического шедевра. Спрашивается, как можно
говорить, что идея произведения не ясна, когда же на самом деле она с
самого начала ясней ясного, стоит лишь чуточку вникнуть в суть заглавия.
Апокрифы (в переводе с греческого) - тайное, запретное сочинение, имеющее
цель раскрыть тайны бытия и мироздания... Проще говоря, произведение,
предназначенное вызволить загрязшие в идеологической грязи души людей,
открыть их разума светозарность высшей мудрости.
И многожанровость Апокрифа - никакой "не изъян, .выполненный искусно", а
их методологическое достоинство, в плане натурфилософского толкования,
позволяющее художнику взглянуть на интересующие его проблемы
сфокусировано, то есть взглянуть одновременно с разных точек зрения, -
целым комплексом средств: через катарсис эстетических чувств и эмоций;
через этику нравственности и мораль; посредством идеологии: религии,
материализма, астрологии, мистицизма - вкупе составляющих эзотерическое
знание, лишь постигнув которое можно высветить и жировые складки на теле
мафиозной, корумпированной верхушки тоталитарного режима и заглянуть в
заавегложенные их кабалой человечьи души, постигнув которое можно
реализовать и дикую фантазию фантаста, и в волшебстве волшебства превзойти
кудесника, и в таинстве тайн обойти отшельника.
Право не принимать всего этого значит игнорировать очевидно. "Эстетическое
переживание чаще всего проходит через понимание, опосредуется знанием," -
утверждают современные философы.
"Остроумная манера писать состоит, между прочим, в том, что она
предполагает ум также и в читателе," - говорил когда-то и великий
Фейербах. В искусстве, выходит, нужно не только знать, но и догадываться...
Ну да, Бог с ними, со всеми этими основами искусства. со всеми нюансами
современного русского языка. Конечно, хаос ужасен, но страшна и
сверхорганизация, не знающая никаких отклонений, холодная мертвящая,
задерживающая развитие, потому-то и не бывает правил без исключений.
Потому можно извинить нашего недоброжелателя и за такое убогое порождение
его безграмотности как: "Экклезиаст говорит" - хотя сборник сентенций
говорить никак не может. Можно усматривать или не усматривать тактическую
ошибку и в пожелании критика: "поменьше заботиться об оригинальности
формы", хотя у Гегеля на этот счет иное мнение: "произведение искусства,
которому не достает надлежащей формы, не есть именно поэтому подлинное, то
есть истинное произведение искусства"...
Но можно ли не порицать человека, который призывает не ругать сталинизм
только потому, что его и так "достаточно изругали"... Какое "самобытное"
бескультурье языка, какой наглый цинизм, какая бессовестная аморальщина
таится в этом колхозно-корявом словосочетании. Дескать, нравственность,
как бы о сталинизме не говорили, от этого все равно не выиграет...
Извините, господа-"товарищи"... Сталинизм - это своего рода
социалистический фашизм, кстати сказать, привившийся основательной только
у нас в стране, который несмотря на то, что им было репрессировано более
сорока миллионов безвинных людей. до сих пор благоденствует. Осужденный
большинством народа, он во многом еще поддерживается правительством.
Примеры тому - захватническая война в Афганистане, плюс авария на
Чернобыльской АЭС, озоновые дыры в атмосфере от наших ракет, тьма-тьмущая
запускаемых, - это трагедии в Тбилиси, Вильнюсе и многих других городах
страны.
В любое время он может и похлеще еще закрутить, тогда не только новые
миллионы людей, как ранее, снова погибнут, но и сама жизнь на Земле станет
вод вопросом.
Сталинизм - это огромная бронированная, неуправляемая государственная
машина, подминающая под себя все, что встречает на своем пути. Она не
разбирает ни своих, ни чужих, ни правых, ни виноватых; не щадит она
палача, но не милует и его жертву... И никакими наскоками в лоб ее не
возьмешь. Только лишившись питательной среды в народе, она от бескормицы и
сама зачахнет. С перерезанной пуповиной сталинизм вмиг превратится из
непобедимой, необузданной стихии в жалкое ржавое пятно истории.
И долг каждого честного человека, розно или сплотившись, каждодневно
развенчивать, разрушать всякое почтение к этой преступной политической
системе. И делать это нужно до тех пор, пока она, эта раковая опухоль
государственного строя, не исчезнет навсегда с лица земли.
И, полноте! Что за нужда морочить голову себе и другим? Не пристало его
сторонникам от цензуры рядиться в тогу благонравных миротворцев. Было б
намного честней с их стороны, если б им и вовсе не прибегать к
аналитическим хитросплетениям, тем более, что для разбора и оценки
литературного произведения требуются, как минимум, и глубокие знания, и
высокая культура, такт и врожденный талант - все то, чего недостает
"товарищу" А.Карышеву, часто путающему божий дар с яичницей, да простят
мне читатели столь банальное сравнение.
Но рассматривать им нужно было Апокрифы, а лишь черкнуть на титульном
листе рукописи напротив фамилии автора излюбленное сталинское
изречение-рык: "Сволочь!", означающее "Расстрелять!" и соответствующее
нынешнему змеиному шипению сталинистов и всей иной социал-фашистской
нечисти: "Не пущать!"
Любую книгу можно огульно охаять и запретить тиражирование, однако нельзя
воспрепятствовать проникновению ее богодуховного содержания в разные слои
нашего общества, особенно, если идеи, заложенные в книге, выстраданы самой
жизнью и прошли через горькие думы и боль сердца многих миллионов людей
нескольких поколений, но так и не уловив сути причины этих страданий; если
в ней дан ясный и четкий ответ на многие животрепещущие вопросы, а именно:
почему люди при социализме живут самыми нищими, почему живут они в
бездуховной и экологически грязной среде, и как им в будущем
преобразиться, то есть что им нужно теперь сделать, чтобы выбраться из
этой болотной трясины, куда их завело озлобленное безрассудство
коммунистов, как выйти из тупика к человекодостойному благоденствию и,
наконец, как стать ЧЕЛОВЕКОМ???
Современный человек, конечно, уже не примат, но далеко еще и не ЧЕЛОВЕК,
в полном смысле этого слова. В современном человеке только заканчивается
антропоид и только начинается ЧЕЛОВЕК...
До ЧЕЛОВЕКА - долгий ПУТЬ...
Я хотел помочь несчастным...


Часть первая

ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО

(Рассказ-вступление)


Все даруют боги бесконечные,
тем, кто мил им сполна!
Все блаженства бесконечные,
все страдания бесконечные -
все!

И.В.Гете


"Элементы случайности всегда присутствуют в нашей повседневной жизни," -
говори мы, когда узнаем о каком-либо занятном эпизоде из незаурядной
истории - происходит ли это в обычных земных условиях или же при
кораблекрушении, или при авиакатастрофе, когда людям, терпящим бедствие,
участливо приходят на выручку братья наши меньшие: домашние животные,
дикие звери, обитатели водной стихии - дельфины и даже крокодилы, акулы;
когда этим людям помогают уцелеть в таких обстоятельствах и необычные
"мистические явления, приносящие удачу...
"Дело случай," - говорим мы, если слышим, что кто-то выигрывает бешеную
прорву денег или вдруг натыкается где-нибудь у себя на огороде на
баснословный клад, обнаруживает кем-то забытую или утерянную ценную вещь...
Как-то раз солнечным весенним днем, слоняясь без дела по перрону
железнодорожного вокзала одного дальневосточного городка в ожидании
нужного мне поезда, я случайно обратил внимание на пухлый запачканный
пакет, валявшийся у кювета посреди огромной грязной лужи. Бандероль, по
всей видимости, совсем недавно вытаяла из-под снега, потому и возвышалась
на ледяном островке, где вода не успела еще к ней полностью подобраться.
Рискуя испачкаться, я осторожно извлек этот увесистый пакет из лужи и
хотел уже отнести его из благих побуждений на почту, чтобы переправить
адресату, уверенный твердо в том, что кто-то потерял данный сверток в
суматошной предпосадочной сутолоке, к великому сожалению, еще царящей на
всех наших станциях, особенно в летнюю и осеннюю пору.
Повертев в руках свои находку и, не найдя, к своему удивлению, на внешней
ее стороне никаких признаков координат, я вынужден был тут же вскрыть
упаковку, чтобы узнать из содержимого, кому же принадлежит эта штука, и
какую она представляет из себя ценность. Упаковочная бумага была до того
размокшая, что чуть ли не сама разлезлась в моих руках от легкого моего
прикосновения к ней. а содержимое вывалилось их нее на землю. Внутренность
пакет содержала несколько блоков из множества листов писчей бумаги,
испещренной с одной стороны небрежно-размашистым крупным почерком.
Расточительность автора записок позволяла мне даже при беглом разборе
сравнительно легко прочесть сильно потекшие и размытые слова текста. По
отдельным наметкам можно было лишь догадываться, кому могла принадлежать
это сочинение, но и только, каких-либо других конкретных сведений, тем
более нужных мне данных об авторстве там не было.
Последнее обстоятельство давало мне право распоряжаться со всем найденным
этим богатством по своему усмотрению.
Но прежде всего нужно было эти бумаги привести в надлежащий вид: надо было
вначале просушить все, как следует, на солнце, а затем, где можно,
очистить запачкавшиеся листы от грязи и упорядочить, сложить все
постранично, а заодно и ознакомиться с текстом. До прибытия поезда
осталась уймища времени, и это позволяло мне без суеты и торопливости с
увлечением заниматься вдруг подвернувшимся мне непривычным делом.
Листок к листку раскрытым веером сушилась большая часть рукописи на
широкой скамейке привокзального сквера.
Чужие мысли, чувства, дела, запечатленные в этих пачках бумаг, некогда
привычно заботливой рукой перелистывались и с благоговейным усердием по
нескольку раз к ряду прочитывались, теперь они лишь молча взывали к моему
великодушию. Ничейные, они призывали меня вдохнуть в них жизнь путем
полноправного их усыновления.
Тщательнейшим образом я стал изучать эту работу, подробно вникая в каждую
строчку этих листов, в каждое предложение, попутно корректируя, исправляя
в них некоторые недочеты. Но сама манера изложения при этом не
подвергалась правке, оставалась такой, какой она была в оригинале. Мне не
хотелось нарушать естественный колорит оригинала. Художественность,
поэтичность любой вещи заключается на в приглаженности, считал я, а в
своей неповторимости, непохожести, и чем глубже я вникал в содержание
найденных мною записок, тем больше утверждался во мнении о необходимости
создания на их базе единого популярного сборника.
Несмотря на разнородность и некоторую несовместимость отдельных частей в
жанровом отношении, отсутствие в них общей четкой композиции и логической
завершенности, все главный смысл идеи, заложенный в каждой из частей
рукописи, легко улавливался и додумывался. Мне даже казалось, что все эти
огрехи имеют не столько отрицательные, сколько положительные стороны,
потому что могли прекрасно нести в себе эмоционально-экспрессивный заряд,
подобно тому, как звукошумовые эффекты, используемые иногда в музыке,
придают основной мелодии необычную имманентно-подражательную окрашенность,
так сказать, мистический шарм, богемный шик...
Многоступенчатых недомолвок, наверное, и нельзя было бы избежать при
комплектовании такого сборника, и дело тут не только в моей воле, в
желании или нежелании. Истоком этого, по всей видимости, была
экстраординарность натуры автора записок, его своеобразный способ
мышления. Создатель приложил здесь свои уста: роскошная мысль, душистые
слова с запахом красоты...
Отсюда в рукописи часто встречалась и сумбурность изложения, что порой
затрудняло доступ к смыслу написанного. Уму вялому, не подготовленному к
восприятию абстрактно-познаваемого, не представлялось возможным проникнуть
в сущность запредельного понятия или явления. Да, это произведение, надо
сказать, и не предназначалось для широкой публики. Вероятнее всего, что
эти записи были рассчитаны на узкий круг людей, родственно близких ему по
духу и убеждению, которые были с ним хорошо "сыграны" дистанционно, если
так можно выразиться о взаимопонимании единомышленников. Да, пожалуй,
всякий из нас нынче и сам часто прибегает, не замечая того, в своей устной
речи к такой экономной форме изъяснения, где не только краткий намек, но
каждый жест или сама интонация в голосе или даже мимолетный взгляд говорят
намного больше, чем отягощенная формальностью самая длинна тирада. Видимо,
век скоростей вторгается и в эту сферу человеческого. Если этот процесс
будет продолжаться в том же темпе и дальше, то, возможно, уже ближайшему
поколению наших потомков современный литературный язык покажется
отяжеленным, сковывающим движение мысли. В мире важно предугадать
пришествие нового откровения, и мы ценим на земле не то, что есть, а как
будет...
Несомненно, повышенный интерес вызывал у меня отнюдь не модернистский
стиль рукописи, а скрытая в ней тайна и того, "что есть", и того, "что
будет"...
Разве стал бы я или кто-то другой из людей моего поколения, как говорят на
востоке, доить быка, то есть терять зазря драгоценное свое свободное
время. Навряд ли. Мы с малолетства приучились к жесткому казарменному
распорядку, что был установлен по всей стране. Пробегаешь, бывало, в
детстве часок другой - остаешься на весь день голодным, без положенной
пайки, состоящей из миски баланды и крохотного куска черняшки...
Оттого, наверное, уже по привычке, так скрупулезно я доискивался
какой-либо полезности в найденной мной вещи. Блестки рационального мною
были замечены еще при беглом осмотре всей этой кипы бумаг, когда она
выскользнув у меня из рук, устелила белым веером грязный асфальт. Крупины
полезности мне виделись уже в самих подзаголовках каждой части записок,
обрамленных забавными виньетками, с краткими интригующими названиями:
капризы судьбы, господин времени, метафизика фактов, алхимия мысли,
зигзаги удач, кровная месть...
Золотые же россыпи иррационального должны были отыскаться, по моему
мнению, а зашифрованном тексте, где лежал, возможно, ключ к безбедному
моему существованию.
Серая, голодная повседневность закабаленного сознания черствым куском
хлеба отступала на задний план, уступая место мыслям возвышенным,
одухотворенным. На простор вырывались мысли смелые, дерзкие,
нафантазированные голубою мечтой раннего детства.
В одном месте записок читаю: "Страх порождается крайней бедностью огромных
масс людей и тупым фанатизмом, насаждаемым в них правящей плутократией,
кучкой избранных", а далее очень любопытное: "жестокость порождает
жестокость, творящий зло и не подозревает того, что угнетаемый им, даже
самый беспомощный человек обрекает своего обидчика или палача на еще более
мучительное физическое и душевное страдание, чем получает их сам.
Истязаемы дух униженного и оскорбленного может перевоплощаться в мощнейший
биогенератор и агрессивно изрыгать смертельные импульсы неотвратимого
возмездия, поражая обидчика не сразу вдруг, а постепенно, образуясь в
своего рода неотразимый способ мщения, напоминающий чем-то монастырское
каратэ, мастеру которого достаточно бывает легкого прикосновения к телу
противника, чтобы впрыснуть в него сгусток разрушительной энергии своего
эго, а внедренный в благодатную среду, такой заряд мгновенно устремляется
по всем узлам жизнеобеспечения выбранной жертвы, поражая своими
микроскопическими дожами ткань каждого органа до тех пор, пока какой-либо
из них не выйдет из строя совсем: обычно бывает так, что, где тонко, там и
рвется, хотя и самый здоровый организм человека не выдерживает этой борьбы
более семи дней и гибнет.
Здесь же все несколько иначе. Каждому человеку от рождения предопределены
свои жизненные линии, предопределена судьба, обусловленная благонравным
его поведением на всем жизненном пути. Несоблюдение всяким субъектом этого
условия вечности может круто деформировать и его судьбу, в зависимости от
сил, на нее воздействующих: отрицательные - коротят и коробят ее,
положительные - выравнивают и удлиняют, даже если она и была изначально от
природы несколько искривлена и осажена неблагоприятным соотношением всех
его жизненных линий.
Расстояния тут не играют существенной роли и не могут служить преградой к
воздаянию..."
В другом месте ведется полемический диалог с оппонентом, видным ученым,
доктором медицинских наук Бахуром. "Дорогой Виктор Тимофеевич, Вы
утверждаете, что узнавание человеком никогда не виданного им ранее - есть
явление хорошо известное в медицине под названием "феномена уже
виденного". которое, срабатывая при поражении болезнью структур механизма
узнавания, а также при сильном перераздражении того механизма, приводит к
ложному узнаванию.
Не берусь подвергать сомнению какие бы то ни было другие Ваши научные
концепции, а вот об одном утверждении данного положения позвольте мне с
вами не согласиться. Перераздражение механизма узнавания, да будет Вам
известно, намного больше, чем феномен "уже виденного". И находится
совершенно в другой плоскости и на порядок выше по значимости...
Если судить по качественным и количественным их отличительным
возможностям, то нетрудно выявить: у другого феномена-двойника нет ничего
общего с тем, что вызывает ложное узнавание. Человек, обладающий
свойствами этого суперфеномена, способен совершать даже величайшие
открытия, так как предвидит все и знает обо всем на много лет вперед, чего
еще никогда не было, но что обязательно будет. Из всех научных школ, ныне
существующих, наиболее близко подошли к истинному объяснению сегодня
такого сложного явления, как предвосхищения, представители так называемой
когнитивной психологии. Представители этой школы сделали удачную попытку в
объяснении человеческого поведения, указывая, что оно детерминируется
знаниями и наличием у человека предварительной информации о тех или иных
явлениях. Однако затем, заблуждаясь, они связывают эту точную мысль с
ошибочным воззрением, то есть приписывают готовые схемы и готовые
стандарты лишь единственно познавательным процессам, исключая полностью
возможности привнесения информации о будущем извне",..
В третьем, взятом мной наугад, раскрытом месте, я прочел такое, что
повергло мой разум, ну. просто в недоумение. Рассудок мой отказывался
воспринимать дикие бредни запечатленных так откровений. "Между
макрокосмосом и микрокосмосом, между душой индивида и мировой душой
существует постоянная, но неуловимая аннигиляционная связь. Владея нужными
методами, один человек может успешно влиять магически на другого... Это
достигается при полном отрешении сознания, предельной централизации всей
совокупности энергии человека, при высочайшей его самоорганизации и
целеустремленности...".
Мое дальнейшее чтение из этой главы "записок сумасшедшего", как я нарек их
про себя, прервалось искаженным голосом диктора, объявлявшего через
селектор о прибытии на станцию московского поезда. Это сообщение, кстати,
напомнило мне, что для проезда на нем необходимо еще приобрести билет, а
билеты обещали продавать только по его прибытию. Услышав объявление, я
стал впопыхах собирать разложенную на скамье заумную эту рукопись, листки
которой к тому времени уже достаточно хорошо просохли и их можно было без
ущерба собрать воедино. Побросав в спешке как попало стопки этих листков в
свой чемодан, я чуть не бегом направился в сторону железнодорожного
вокзала. На вокзале, в плотной толпе горемык-путешествующих, мне пришлось
усиленно поработать локтями, прежде чем удалось отыскать свою очередь. И
на этот раз меня ожидало там полное разочарование: в очередь за билетами,
хоть я и встал, да что из того толку? Ни какой возможности купить билет в
порядке очереди не стоило и помышлять, не стоило помышлять добыть его и с
черного хода. Масса людей, что толпились впереди и за мной, остервенело
щетинилась и гудела, особенно если кто-то пытался проникнуть за билетами в
кассу вне очереди. Это обстоятельство окончательно убило во мне всякую
веру иметь в кармане в этот день закомпостированный билет. Расстроенный
основательно, я с трудом выбрался из этой толчеи на свободное место и стал
просматривать широкорекламные стенды-расписания, которые висели высоко на
стене рядом с кассой по брони, желая узнать время прибытия следующего
поезда. Нечаянно мой блуждающий по стендам взгляд задел окно кабины этой
кассы, где за столом скучала от безделья смазливая девица с брезгливым
выражением на лица; всем своим видом она показывала свое нежелание
принимать какое-либо участие в судьбе снующих вокруг нее раздосадованных
пассажиров.
Окончательно простясь с мыслью попасть на этот поезд, я уж было хотел
отправиться на поиски ночного пристанища, чтобы где-то скоротать еще одну
желтоглазую ночь, как тут вдруг меня осенила одна дурацкая мысль: а что,
если взять да и воспользоваться тем методом мысленной сугестии, что я
вычитал в "записках сумасшедшего". Взять да и проверить его возможности на
конкретном объекте, на подвернувшейся мне на глаза размалеванной
кассирше...
Строго следуя всем тем канонам бессловесного внушения, которое было
расписано довольно подробно в тех наставлениях, я вначале предельно
сконцентрировал все свое усилие воли в одном напряженном пучке энергии и,
направляя его условные лучи вместе с дистанционным приказом про себя,
глядя прямо в глаза ничего не подозревавшей в это время кассирше,
установил с ней этакий мыслительный мост. Затем, приблизившись к окну
кассы, не отрывая от кассирши своего пристального взгляда, я холодно и
четко произнес повелительным тоном одну лишь короткую фразу: "Мне нужен
билет на московский поезд". Незамедлительно последовал ее ответный вопрос:
"Паспорт и деньги". Подавая испрашиваемое, я на всякий случай для
подстраховки, заговорщицки тихо промолвил: "Сдачи не надо!" Привычным
жестом она подняла трубку телефона и, запросив у диспетчера одно место в
купейном вагоне поезда, тут же стала заполнять железнодорожный проездной
билет. Быстрым движением рук, поставив компостер на билете и вложив его в
мой паспорт, подала мне.
Держа в руках этот злосчастный билет, я все еще не мог никак поверить в
силу эзотерического знания и в благодарностях унизительно, о привычке,
изливался перед кассиршей, а та недоуменно смотрели на меня, силясь
понять, за что же ее благодарят.
Через некоторое время я уже видел в 13 вагоне, в 13 купе, на 13 месте, а
поезд потихоньку набирал скорость. Чертова дюжина на давала мне покоя, и я
все думал о всех этих странных странностях, спрашивая себя: уж не тот ли
это случай, который философы называют континуальным потоком сознания из
высшей независимой субстанции, когда представляется редчайшая возможность
наблюдать, как со стороны, так и в самой жизни за воздействием вселенского
сознания на наши земные дела и поступки, когда прослеживается одна из его
закономерных особенностей неприметного воздействия извне, которая так
похожа на ту скрытую силу взаимодействия гипнотизера со зрителями, что
позволяет ему удерживать людей в беспрекословном повиновении, но с
внушительной разницей - с невообразимой крепостью связей, необъятной по
своей масштабности охвата действия и с более эгоистичным, с более жестким
закрепощающим постоянством...



АПОКРИФЫ


"Писатель, если только он есть нерв великого народа, не может быть не
поражен, когда поражена свобода".

Яков Полонский


Принято считать, что рождение ребенка и появление книги на свет во многом
между собой схожи, конечно же, если при этом пренебречь их значительной
разнородностью. Все живое, как известно, прежде чем появиться на белый
свет, определенное время после зачатия вынашивается в утробе матери. Книга
зреет в недрах иных, в мыслях писателя. и сроком не ограничена. Создание
книги - это сложный творческий процесс. Для автора он радостен и
мучителен, и труден. Трудность заключается в первую очередь в вопросах
материального обеспечения, что же касается мук, то их предостаточно, что
же касается радостей, то их очень мало, но вполне достаточно для того,
чтобы стоило трудиться и жить. Весь путь, "венчающий борьбу", от
призрачно-туманного замысла произведения до его воплощения на бумаге
годами, десятилетиями, а порой и целую жизнь. И всю жизнь, закрепощенный
каторжной работой над своим сочинением, писатель находил в ней ту
единственную радостей радость, во имя которой он жертвует многими благами
земного бытия...
Нечто подобное можно наблюдать и в поведения родителей, пестующих свое
нарожденное чадо: бессонные ночи напролет на в тягость им, не изнурительно
добровольно принятое иго крикливой беспомощной гадкой малютки...
Если такое отношение среди живых существ вполне объяснимо их рефлекторной
сущностью, продолжением рода, то как и чем объяснить нерасторжимую
кабальную зависимость во взаимодействии творца и книги? Считать ли это
изъяснением души, самовыражением индивидуума или волеизлиянием верховного
Нечто?
Я взялся за перо не из тщеславного желания привлечь к себе всеобщее
внимание людей вымышленным сенсационным сообщением, не ради того, чтобы
сделаться в одночасье знаменитым писателем, небрежно щегольнув своим
бестселлер-сочинением. Я начал писать его по зову истошного крика
человеческой души, истязаемой целой ратью пороков, процветающих в
современном обществе, когда уже никакая искусственная волна омовения, будь
то волна религиозная или же политическая, не способная больше очищать души
людей от скверны, от налета изнаночной грязи, накопленной человечеством за
многие отшумевшие века и особенно в последний, неистово, бурно
развивающийся двадцатый век. Если проследить историю человеческого
развития, то нетрудно заметить, что именно в этом отрезке истории,
достигнув значительных успехов в науке, человечество повело
широкомасштабное наступление на дух самой природы не задумываясь над
возможным последствием своего рокового шага, беспощадно истребляя и
сокращая все естество планеты с целью завоевания для себя сиюминутной
выгоды. Экономический бум, бум всеобщего обогащений подогревался
сомнительными, иногда авантюристическими, а то и просто сумасбродными
идеями, основанными на подражании положительным свойствам человека, на
заимствовании форм их проявления, минуя суть.
Вдохновители этих идей - презренные честолюбцы, не разбирающие средства
для достижения своих преступных целей, воспользовавшись доверчивостью
фанатизма, обрекая на мученичество многие поколения людей, лишив из права
свободно мыслить, говорить, дышать.
в бойне междоусобных войн за безраздельную власть безжалостной тирании
уголовников пролилась кровь не только отдельных групп, но и целых народов.
От непосильного труда, от спланированной всеобщей нищеты преждевременно
изнашивались мужчины и женщины. От холода и голода умирали в неисчислимом
количестве старики и дети.
"Научный ли прогресс уготовил планете уничтожение?" - часто спрашиваю я
самого себя. "Нет! Нет! Нет!" - отвергает тут же рассудок мой. Наукизация
лишь ускорила деградацию человечества. Повинные же в этом непосредственно
люди, наделенные властью. Аморальны они, безнравственны и жестоки.
Обделенные умом, они и душой не щедры, и благородство у них не в чести, и
милосердие в опале. Их помыслы - неисправимых невежд, низменны их цели.
Чтобы удержаться у власти любой ценой, под предлогом своих идеалов,
преступная клика провозглашала драконовские декларации и бросалась рубить
под корень все великие ценности, что человечество обрело за всю свою
многовековую историю, подавляя самыми изощренными методами насилия всех
инакомыслящих, всех, не повинующихся их диктату.
Я начал писать из естественной потребности своей души и по велению
собственной совести, чтобы помочь людям, страждущим найти противоядие ко
всем формам порабощения человека, вовлекая каждого читателя в моральную
ответственность за все то жестокое, несправедливое и подлое, что
совершалось и совершается у нас в стране...
Герои моих рассказов не вскрывают у себя вены для того, чтобы только
узнать, а что дальше?... Не бросаются сломя голову навстречу смерти во имя
надуманного красного патриотизма. Герои моих рассказов беззаветно преданы
общечеловеческим ценностям, ради чего всей своей беззащитностью
обнаженного сердца они добротою и силою духа смиряют ожесточившихся, а
мощью импульса обогащенного разума возвращают отчаявшимся веру в любовь не
только к ближнему человеку, но и ко всем тварям, ко всей окружающей
природе.
Несмотря на претенциозность концепции высших начал, затронутые в моей
работе, это не есть самоцель, стриптиз, но есть единственная возможность
растопить неприступность холодного безразличия в людях. Ведь только
воплотив в себя содружество всего великого: веры, добра и любви - человек,
озаренный божественным откровением, может стать непогрешимо чистым и
потому счастливым, искренним в чувствах, правдивым в словах, безгрешным в
мыслях.
Только следуя этим божественным принципам, человек сможет выполнить свое
исконное человеческое предназначенье. Предназначенье же человека - сеять
разумное, творить доброе...


ГРЕЗЫ СЕРДЦА

(Цикл лирических зарисовок и состояний, философских раздумий и обобщений)

ПЕСНЬ БАРДА

Пульсарам страстей, созвездием планет
Струит, струит, струит.
Вселенский тайный мир, великий его миг
Летит, летит, летит.

Лазоревым цветком
Вращается Земля -
Вокруг, вокруг, вокруг.
Вертится на оси
Фортуны колесо
Внатуг, внатуг, внатуг.

То круто вознесет,
То камнем бросит вниз
Судьба, судьба, судьба.
Вершит она дела
Галактик и людей -
Всегда, всегда, всегда.

Тоску мне не пророчь
Кровавым колесом - в душе, в душе, в душе.
Я много видел зла,
Испытывал обман -
Везде, везде, везде.

Не мучай кривдой нас,
Ты правду обнажи -
Восстань, восстань, восстань!
Кто роботом не стал
И жизни не щадил -
Воздай! Воздай! Воздай!

Оковы, путы - прочь
В пылающий огонь -
Сожги, сожги, сожги.
концлагерь и тюрьму -
Казенный бастион -
Смети! Смети! Смети!

Не надобно границ,
Не надо часовых -
С ружьем, с ружьем, с ружьем.
Страна у нам одна.
Как родина одна, -
Земля! Земля! Земля!

Пусть в вольности живет
Свободный человек -
В веках! В веках! В веках!
Не горбит спину зря,
Не студит сердца кровь -
Во прах, во прах, во прах.

Молиться мог бы всяк,
И правду говорить -
Любой, любой, любой.
И право выбирать
Богов, вождей, друзей -
Любовь! Любовь! Любовь!


ПЕСНЬ ВОЛЬНОСТИ

Люблю цыганские романсы
Под звон гитары в тишине
И хороводный их танцы, -
Горят огнем они во мне.

Как паруса в открытом море
Плывут их песни в вышине.
В низ много счастья, много горя
В кочевной жизни по стране.

В них вся житейская отрада
Земного счастья и любви,
В них слышны стоны конокрада
И страстный шепот: "Полюби!"


ШАНСЫ НЕВОЛИ

(Песня)

Сзади нету погони -
Я ушел от преследа волчар.
Себя вырвал я с корнем -
Больно не было мне вгорячах.

Кровь сочится из раны,
Хоть и след в ней ножа не сквозит.
Тот, кто грубостью ранен -
Отчий край никогда не винит.

А повинна в том грубость
Палачей одебелых с Кремля.
Все крушат они, губят -
Опошляется ими земля.

Сзади нету погони -
Я ушел от сплошного огня.
Будь тот проклят поганец,
кто в загоне нас всех загонял.


СОВЕТЯНОЧКА

(Политические частушки)

На горе стоит ольха,
Под горою - вишня.
Я кричу во все меха, А никто не слышит!

Все бегут, летят, спешат,
Словно очумелые.
Разве мне их удержать,
Что один я сделаю?

Водка, яйца, колбаса
Их влечет внимание.
Первым хочет слопать всяк,
То, что кинет мафия.

Горбачев с Рыжковым дал
По пятнадцать рубликов,
Тем, кто молча погибал,
Облученный "быльником".

Оренбург, Челябинск был,
Был семипалатинский.
Радиоактивная их пыль
Стала всем расплатою.

Марш коммун для многих стал
Панихидой с танцами.
Призрак красный "зачихал"
И сошел с дистанции...

Говорят, КПСС
Обратилась к лешему,
Чтоб помог всесильный бес
Удержать власть прежнюю.

И ответил из болот
Окаянный бестия:
"Пусть решает сам народ.
Ваша песня спетая!"

На горе стоит ольха,
Под горою - вишня.
Я кричу во все меха,
Может, кто услышит?



ОГНИВОМ ПЛАМЕННЫХ СЕРДЕЦ

(Посвящение героям революции в Румынии)

Лишь тот достоин жизни
и свободы,
Кто каждый день идет за них на бой.
И.В.Гете

Нет! Никогда казарменный социализм по собственной воле на отрешится от
власти, отобранной у народа, и не только потому, что насилие, жестокость,
лицемерие, обман - сама суть большевизма, на страже которого и построена
вся структурная пирамида социалистической системы. Об этом и итак более
чем достаточно говорят многочисленные факты подкупа, взяточничества,
незаконных репрессий, скрытого геноцида и даже откровенного террора,
применяемые диктаторскими режимами против собственных народов на
протяжении всего времени со дня создания соцлагеря. Все это происходит в
силу личностной причастности к этому черному делу каждого члена шайки
управленческого аппарата всего монополизированного общества, где творится
беспрецедентное по своим масштабам политическое, финансово-экономическое,
экологическое и уголовное злодейство, где многие из этих паскудных людей,
забыв совсем про стыд и потеряв совесть, кто как мог приспосабливались к
правящему режиму: ловчили, заискивали, наушничали, угодливо исполняли
приказы, спущенные сверху, издавали свои, превозносившие командную
тиранию, и слали их вниз по инстанции, тем самым творился уродливый миф
всеобщего благоденствия - при безграничной власти вождей и круговой поруке
их холуев из государственного аппарата.
"Наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы
пролетариата," - тыкая пухлыми пальцами в цитатник Ленина, оправдывалась
ожиревшая бюрократия, хотя никто из гвардии ее членов никакого отношения к
нуждам пролетариата никогда не имел и никогда не хотел даже слышать об его
проблемах. Так, спрашивается, откажутся ли они от власти без нажима со
стороны народа, тем более, что утрата власти для них означала б утерю всех
прежних привилегий, да еще пришлось бы кое-кому отвечать перед судом
народа за все содеянное.
Холеные их лица с лоснящимися черепами - не маска, натянутая поверх души
бесстрастной улыбкой способного комедианта, а живой портрет, без души и
без собственной мысли, нынешнего правящего
класса административно-тоталитарного государства.
"Наша партия - эта ваша партия рабочих и крестьян," - цинично заявляли со
всех высоких трибун эти лжерадетели народа, пытаясь тем самым снять с себя
и взвалить на других ответственность за все свои прошлые преступления.
Оправдывая свои грязные дела всеобщей греховностью людей, дескать, никто
еще не открыл генов честности и инстинкта порядочности, правящая элита
нанесла такой страшный нравственный и моральный удар по своей нации,
который равносилен почти что ее полному физическому истреблению...
С каких это пор интернационализм стал синонимом национальной обезлички? С
какой стати свободный гражданин своей страны обязан пресмыкаться перед
диктаторскими холуями? До каких же это пор будет такое длиться, что
честному человеку, чтобы как-то выжить, нужно стать обязательно подлецом
или негодяем, преступником или вором?
Наверное, об этом гневно спрашивали на площадях Темешуары и Бухареста под
дулами автоматов, взятые в кольцо танков, сотни тысяч смельчаков в то
холодное хмурое декабрьское утро, когда огнивом их пламенных сердец
высекался очистительный огонь революции.
Насколько же высоко им нужно было всем любить свое отечество, свой народ и
свою землю, чтоб таким фантастическим экспромтом, без всякой подготовки в
одном порыве узреть всем единством своего нутра необходимую цель!
Насколько же высоко ценилась ими воля, если на алтарь свободы Румынии были
так самоотверженно положены многие десятки тысяч совсем еде нерасцветших
юный жизней!
Для такого подвига нужно быть не только героем героев, но и надо родиться
гением подвигов - рыцарем со стерильной чистотой духа, для которого
счастье народа и есть самые высоконравственные помысли в жизни, и который
убежден идейно, что выше всего надо ценить не жизнь как таковую, а жизнь
ХОРОШУЮ! ЧИСТУЮ! НЕЗАВИСИМУЮ!!!


Памяти великого гражданина России
АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА САХАРОВА

Плачьте! Казнитесь душой, люди! Вас навечно оставил сам бог. Он был с вами
целую жизнь, а вы того не увидели, что не хотели видеть в нем Бога, кроме
как ученого-чудака со всеми присущими человеку недостатками. Чем сильнее
ум ученого, считали вы, тем он становится смелее и тем больше хочет
свободы... "Блажить? Своевольничать? Не позволим!" - неслось из Кремля.
"Под арест! В ссылку" Пока не остепенится!" - жужжало приказом телефонное
право идеологических иродов. И народ потакал им своим трусливым
безмолствованием...
Кайтесь! Склоните свои бесталанные головы, люди! От вас ушел навсегда ваш
верный сын, ваш добрый брат, ваш любящий отец, ваш мудрый учитель - Андрей
Дмитриевич Сахаров, чья жизнь была - ежедневное, ежечасное несение
подвига...
Мог ли он, Христос двадцатого века, вооруженный сверхзнаниями и
сверхдуховностью, на вступать в бой со всякого рода несовершенствами жизни?
Мог ли он, трижды Герой Труда, не видеть, как задыхаются его
трехсотмиллионные соплеменники от вопиющей несправедливости, чинимой
бандой узурпаторов?
Мог ли он, трижды лауреат (Нобелевской, государственной, Ленинской) премий
в такое время почивать на лаврах своих личных достижений, для которого
вступиться за человеческую справедливость всегда было не печальной
необходимостью, а всегдашним духовным праздником?
Плачь, сердце! Плачь в безутешном горе! Омывай горячими слезами прах
великого гражданина России, чьей жгучей совестью Андрей Дмитриевич был не
протяжении всего своего земного существования...
Плачьте, люди! Плачьте! Через слезы сердца обретается истинная вера, в
которую он так искренне веровал. Эта вера - сострадание, благородство,
гуманность.
Единственно достойной памятью об усопшем Андрее Дмитриевиче Сахарове может
быть лишь то, если мы всей своей душой уверуем в эти непреложные
человеческие ценности и станем жить без лукавства и по совести, то
единственное, за что он смог бы нам все наши прошлые грехи простить...


О ЦЕЛИ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
(Подражание)

Тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего
жить...
Ф.Достоевский

Во всей своей жизни человеку надлежит всегда избегать для себя удобного
результата, избегать мнимого счастья, обывательского или мещанского
благополучия.
Девизом жизни всегда должна быть благородная цель, девизом творчества -
неустанные поиск все новых, более совершенных форм в раскрытии
многоцветности, многомерности человеческого духа и воли. Ударяя огнивом
воли о кресало разума, художник должен высекать из себя ту светозарную
искру сердца, которая опаляла бы всякую земную ткань великой богодуховной
любовью, воспламеняющей собой все вокруг живым светом искусства, тем
несоизмеримым сочетанием сокровенного смысла и эстетического переживания,
что способно обратить всякое недоброе в доброе, опечаленного сделать
радостным, а самодовольного побудить к покаянию...
А что есть из себя благородная цель жизни? По-моему, так это, когда душа
человека стремится к пределу идеального, без оговорочное осуждение всего
безобразного, неискреннего, злого в помыслах, в действиях людей и в
устройстве государственном. Когда истина, добро, красота - главные три
ипостаси этого идеала. Когда труд - свободное творчество - несет собой
обществу лишь одно благо, а его творцу - частицу интеллектуальной радости
и частицу плотской сладости как части слагаемых земного, вечно
неудовлетворенного счастья...

О ЖЕНСКОЙ КРАСОТЕ...

Я помню чудное мгновенье
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как ангел красоты...
Александр Пушкин

Одна лишь женская красота создает и великих поэтов, и великих музыкантов,
и великих художников и многих, многих других величайших представителей
науки и искусства...
Нет, не худосочная фотомодель, телезвезда, сексбомба с бесформенным
телом, ровная как доска, с широкими плечами и узким тазом, с ногами
тонкими ходулями и лягушиным ртом до ушей, - дарит нам порыв творческого
вдохновения. Безразличный потухший взгляд такой окарикатуренной
"красавицы" не может вызвать у нас никаких положительных ни ассоциаций, ни
эмоций, кроме как жалости о несостоявшейся женской красоте... "Светит
только безначальный, непорочный свет любви!"
Миллионная женщина та, божественный подарок, перед красотой которой, от
восхищения всеми ее прелестями: физическими и духовными, и умственными, -
немеют, отнимаются языки у тысяч страстных поклонников всего прекрасного,
- перед красой которой преклоняются и беспечные, заблудшие в дебрях
страстей, пустоголовые юнцы, и закаленные бойцы, вступившие в битву со
временем, и седобородые мудрецы, умудренные жизненным опытом.
Живой цветок такой томит нас всех одним желанием, - желанием обладать им:
и любоваться, любоваться, любоваться... Такой женщиной век любоваться - не
налюбоваться. Всяк увидев ее, не удержавшись, выпалит про себя в
восхищении: "Вот это куколка! Вот это кайф!! Вот это харево!! Мысленно
оголяя ее бедненькую и насилуя своим наглым взглядом с головы до пят,
такую милую, щемяще нежную, такую хрупкую и беззащитную, - мы в тот момент
безотчетны во всех своих действиях. Безотчетно грубы всегда и наши
платонические чувства ко всякой физической красоте с ярковыраженной
женственностью, потому что реликтовая красота - такая редкость...
Какой же жизнеутверждающей силой: и психической, и физической, и
нравственной устойчивостью должна обладать она, чтобы противостоять
непомерному напору сексуальных домогательств на каждом шагу со стороны
нашего брата, чтобы отстоять женскую эталонность, оставаясь недоступной,
неподкупной, но любвеобильной; манящая сладкой мечтой, зовущая к богу -
светочу жизни. Без искры божьей нет творчества, нет искусства - одна
поденщина и бытовуха...
Всем существом божественным своим точно магнитом притягивает она взор наш
к себе: и стройностью своих сексапильных ног, и крутостью пышных бедер, с
кольцованной будто талией; и царственным бюстом с грудями-буферами, с
руками - пара лебедей; и ангельским ликом со снопом волос овсянных, с
васильковой синевой в глазах, с губами алыми как маки...
О глазах ее не раз повторял в экстазе поэт: "В них хоть раз бы поглядеть
прямо, ясно, смело... А потом и помереть - плевое уж дело..."
Л губах ее не раз слагал песнь бакши-певец: "Все может заменить вино -
все, кроме губ твоих"...
Все наши помыслы, все наши устремленья - в беспредельной власти ее... Все
мы душой одинокие странники, дервиши-бродяги... Каждый норовит привлечь к
себе внимание красавицы. Один ей дарят из сердца стихи, другие - мелодии
сердца, а третьи - божественные откровения...
О парадоксы жизни! Кому в любви везет - талант тот загубил... Довольные,
да счастливые - великими не бывают. Только отвергнутые несправедливо, с
раненой гордостью, с оскорбленными чувствами - становятся гениями. В
неразделенной той любви - хаос разрушительный таится. А для того, чтобы
создать сверкающую звезду - необходим именно хаос.
Препятствия - делают гениев...
В отместку за неразделенную свою любовь - отринутые, таланты уязвленные
изысканным творением своим безжалостно влюбляют навсегда в себя красавиц
из грядущих поколений...
Живет творенье в веках лишь то, что заставляет всех переживать, страдать и
плакать...
"Сокровенной тайной с тобой поделюсь.
В двух словах изолью свою нежность и грусть.
Я во прахе любовью к тебе - растворюсь,
Из земли я с любовью к тебе поднимусь"...


О ЛЮБВИ...
Изначальней всего остального - любовь.
В песне юноши первое слово - любовь.
О несведущий в миге любви горемыка,
Знай, что всей нашей жизни основа - Любовь!
Омар Хайам

В древней Индии истинную любовь характеризовали как единение трех
влечений: души, рождающей дружбу, ума, рождающего уважение, и тела,
рождающего желание...
О какая же это трудная, а для многих и вовсе неразрешимая житейская задача
- отыскать в целом мире одну единственную свою недостающую половину души.
Как редко в нашей жизни можно встретить человека так похожего на тебя:
равнозначного по духу, уму и физиологическому соответствию...
"Любому мужчине - нравится каждая красивая женщина. Любой женщине -
нравится каждый красивый мужчина", - заявляю я, при этом полагаясь не
только на собственный опыт. Всяк, отбросив полог ханжества, мог бы на этот
счет подтвердить достоверность моих умозаключений... Нравиться - это не
значит любить без памяти. Это лишь предпосылка к расположению субъектов
для знакомства "понемногу". Прелюдией любви обычно выступают одно из
слагаемых взаимопритяжения: толи красивое тело, рождающее желание, толи
умственные способности, рождающие уважение, толи это душевные качества,
рождающие дружбу...
О как часто бываем мы торопливы в подборе друга и спутника жизни,
довольствуясь лишь одним из этих трех критериев Единения.
Каждое, отдельно взятое из этих трех увлечений зачастую переходит в
кажущуюся любовь, любовь ложную, основанную на роковых ошибках, привычке,
простом незнании законов природы и даже на пороках корысти и тщеславии.
Мнимое благополучие супружеской пары, созданной искусственной любовью,
приносит обои партнерам не радость сладострастия от брака, а горькое
разочарование и вечные страданья: кому-то в большей степени, кому-то в
меньшей. Не потому ль так мало истинно счастливых пар встречается среди
людей и пожилых, и юных. Обманывая себя - не можем обмануть мы собственные
чувства. Чувства нельзя обмануть. Как справедливо заметил поэт: "но еще не
любовь - соловьиные стоны, от любви умирая - любовь!!!"
Невежество физиологическое, робость духа, материальные трудность и
морализм общественного мнения - глухой стеной, железным занавесом -
разделяют навсегда рожденные друг для друга сердца людей...
Слушался б всяк тех мудрых советов, не стало б несчастных совсем на земле,
а людям счастливым повсюду открыта дорога: им ночь коротка, день светел и
ласковый ветер дует попутно и море приветливо шумит; им трудность - не
трудность, беда - не беда. Милому с милой - рай в шалаше...
Хочешь розу тронуть - рук иссечь не бойся!
Хочешь пить - с похмелья хворым слечь не бойся!
А любви прекрасной, трепетной и страстной хочешь?
Понапрасну сердце сжечь не бойся!!!

Страстью раненый - слезы без устали лью,
Исцелить мое бедное сердце молю!
Ибо вместо напитка любовного, небо -
Кровью сердца наполнило чашу мою...

ПРЕДТЕЧА ВЕРЫ

Праведник своей верой живет
Пророк Аввакум

Какие же бури жизненных невзгод и потрясений нужно испытать человеку,
чтобы он жгуче возжаждал бы подавить в себе свой рабский дух
самосохранения и был бы готов поменять целую свою жизнь на тот сладкий
миг, что несет собой теплоструйный ветер воли. Какой же притягательно и
вдохновляющей должна быть правда человека, чтобы она смогла
самопроизвольно перерасти в его веру. Здесь не имеется в виду тот
изуверский фанатизм примитивной тухлой идеологии от фашизма, от
коммунизма, что можно вдолбить в голову дикаря или глупца, невежи, и
который нельзя усвоить путем размышления, а та воля-правда со всей своей
незатейливой откровенностью, что вызывает у всякого страстный интерес,
пробуждает пытливость мысли, когда хочется обнаружить внутри себя
сверхчувствуемое, хочется самостоятельно разобраться и разрешить эту
скрытую тайну, что, возможно, дышит одним воздухом с пространственной
общностью абсолюта. Эта воля-правда есть большая, бескорыстная
непритязательная любовь. Любовь ко всему живому и неживому. Любовь к
холодной гармонии космоса и к огненно-взрывному хаосу сверхсущества до
сотворения мира. Это любовь к расширенно-рассудочному и
запредельно-бессознательному знанию!...
А так как знающая любовь не знает для себя никаких концов и ограничений,
то она всегда стремится к самой-самой бескрайности, преодолевая рутину
отшумевшего прошлого, утверждая живые надежды в настоящем и будущем, все
то, что увлекает и наделяет людей, восполняя их недосягаемый идеал. Именно
это, по моему, и есть предтеча всей неохватной бесконечности, что всегда
уютна, всегда ласкова и всегда дарует приют всему тоскующему по воле и
вере...


ВОЗЗВАНИЕ ЗЕЛЕНЫХ

Неувядающий цветок!
Неувядающая сила!
Н.Рубцов

Почти полторы тысячи лет тому назад пророк Магомед высоко поднял зеленое
знамя правоверных, знамя нравственной и экологической чистоты. Основатель
ислама уже тогда предвидел надвигающуюся на нас страшную духовную и
экологическую опустошенность.
В одном из его изречений говориться о том, что земля держится на роге
быка, а бык на рыбе, а рыба на воде, а вода на воздухе, а воздух на
"влажности" (свободной космической энергии), где и обрываются знания
знающих.
Сколько сокровенного смысла таится в этом непритязательном аллегорическом
предостережении людям, какая важная роль отводится пророком каждому звену
из цепи этого ряда Всесущего, - но дети Адама так ему и не вняли.
Уже сегодня мы знаем по собственному опыту, как непоправимым злом грозит
всему земному существованию, если хоть одно звено из этого гомологического
ряда начнет выпадать.
В городах наших из-за много численных выбросов, отработок грязных
производств и выхлопных газов автомашин стало просто нечем дышать; в
сельской же местности от безграмотного и чрезмерного применения колхозами
и совхозами удобрений и гербицидов на полях страны, как говорится, - и
противогаз не спасает... А что будет с нами дальше? Ведь природа жестоко
мстит тем, кто разрушает ее: уничтожает, травит роет, взрывает.
Она не разбирается, кто конкретный виновник этих злодеяний, а карает
подряд всех своих обитателей: одушевленных и неодушевленных, малых или
взрослых.
Это суду судей выяснить, кто отдавал эти преступные приказы и кто их
бездумно исполнял.
Дело людей найти тех нелюдей (всех поименно), кто довел нашу жизнь до
такого ужасного состояния, независимо какую они занимают государственную
должность. А все преступления, совершаемые ими против природы, суд должен
рассматривать как геноцид против всех наций и народностей населяющих эти
территории.
Никакие доводы, никакие заверения функционеров от ведомств и госаппарата
не должны им служить оправданием.
Более восьмидесяти лет они обещали привести нас к коммунистическому раю, а
привели к идеологическому, экономическому и экологическому аду...
Если без идеологизации человечество обходилось не одно тысячелетие, и, как
знаем, не вымерло, то экономический крах, тем более крах экологический
отводят слишком мало шансов на выживание его. Клетчатый сталинизм многие
десятки лет добивался того, чтобы затемненное сознание людей стало
спутником всей их жизни. И кровавый сталинизм этой цели почти что достиг.
Но эта мнимая "духовная победа", ради которой все растаптывалось,
отравлялось, крушилось, может обернуться пригоршней праха и для самих
идеологов чистого социализма, а миру людей принести ужас и отчаянье...
Из тупика путь один - назад! Нельзя, бесконечно утверждая, отрицать;
провозглашая - развенчивать, а надо действовать немедля, избавляясь от
всех пакостей и зараз идеологических - - безоговорочно и навсегда!
Душную и обкуренную ночь освежает ветер свежий из рассветного дня!
Только объединившись в неформальные рабочие группы, ячейки, отряды
природозащитные во всех селах и городах нашего огромного отечества, мы
выдохнем такие благодатные струи, которые сметут в один миг все жуткие
нагромождения, что никак не могла стряхнуть сама с себя многие годы наша
старушка-земля.
"А тех, кто отвернется от воспоминания обо мне, - сказано в священном
коране, - у того поистине будет тесная жизнь, и в день воскресения соберем
мы его слепым"...

ИСПОВЕДЬ ВЕТРУ
(Посвящение репрессированным поэтам)

Слезы крови не солонее!
Даровой товар, даровой!
А.Галич

Дороги строятся для того, чтобы по ним путешествовали люди. И книги
пишутся для того, чтобы их читали и слушали люди, просвещаясь,
самосовершенствуясь, облагораживаясь. А зачем строятся тюрьмы, только ли
для того, чтобы содержались в них нелюди ???
А что становится с теми дорогами и с теми книгами, если по тем дорогам не
ездить и не ходить, а тех книг не читать и не слушать?..
А тоя бывает с теми народами, если их поэтов за сочинение и песен как
завзятых преступников сажают в тюрьмы, а затем с молчаливого согласия
сограждан их тайком, без суда и следствия убивают?
Зарастут там дороги, истлеют там книги, а люди тех стран и сами с вскоре
взмолятся свету оконца в сырых казематах; и песни будут сочинять тоже сами
вместо погибших поэтов, страдая в неволе. И изъясняться они будут не с
долиной цветов, не с березами и тополями, а с колючим забором в зонах
концлагерей, на ударных "комсомольских" стройках коммунизма...
Кому же из них посчастливится оттуда как-то вырваться и сбежать в
эмиграцию, те будут за границей до конца своих дней бояться вспоминать о
лагерных ужасах, чтоб не сойти с ума, слезно каясь в прежней своей
беспечности да исповедуясь ветру с родной стороны...

АРГУМЕНТЫ ВЕРЫ

Измучен жизнью, коварством
Надежды, когда им в битве
Душой уступаю.
И днем, и ночью смежаю я вежды
И как-то странно порой прозреваю.
Аф. Фет

В одной из древнехристианских притч рассказывается о том, как наставник,
проводя обряд крещения, доводит своего ученика до полного удушья, окуная
его головою в воду, и когда тот начинает отчаянно вырываться, учитель с
иронией вопрошает: "Чего ж ты вожделеешь? Воздуха иль истины?"
Таким образом, религией христиан предполагалась возможность постичь суть
бытия на путях самопознания, при предельном духовном сосредоточении своем
на определенной цели, чтобы прозреть, уловить миг божественного озарения.
А еще ранее человек, суды по всему, знал наперед и многие приметы
лихолетья. И средствами прогноза был астрологический культ, только уже
основанные на благоразумной вере, который позволял точно знать, что будет
через месяц. через год...
Невероятной прозорливостью обладали и вожди язычников. Предзаданность всех
процессов жизни они видели в полном своем единстве с окружающей средой.
Человек, считали они, сливаясь со средой, должен созерцать природу, а не
анализировать ее, восхищаться ею, не выпытывать у нее тайну...
Понятия о равновесии, диалектике и гармонии служили людям в те времена для
выработки целых систем сверхзнаний, так необходимых им для своего
выживания. Настоящие мастера этих знаний достигали настолько полного
единства со всем, обступавшим их миром, что становились абсолютно
неуязвимыми для всех своих врагов и даже удавалось избегать многих опасных
болезней, уж не говоря о чудодейственном врачевании, потому что мри брал
их под свою защиту.
"Никакие горы добра не отменят, не искупят и не оправдают самого малого
зла," - гласит одна из главных заповедей древних. И в ней - мудрость...
Аргументом веры для наших предков были не демагогические словесные
хитросплетения о великих свершениях из уст своих верховных, как у нас,
наших всегда недобрых, всегда бездарных сегодняшних и вчерашних
генеральных, - а образцом для подражания и возвеличивания были только
прирожденные способности каждого члена общества. Их предводителем и
кумиром всегда был неистовый художник, аналитик-мудрец, идеолог-святой,
ученый-пророк.
В этой системе ориентации, благодаря исключительным способностям жрецов и
вождей, позволяло им хорошо закрепляться на земле, хоть и были они слишком
слабы перед огромным потоком демонических сил.
Что сталось бы с нами тогда, проповедуй они, как мы сегодня пропагандируем
повсеместно, порнографию, насилие, зло?
Зная по нашему собственному опыту, к сожалению, можно быть уверенным в
том, что художник стал бы холодным, омерзительным монументалистом,
нагнетателем страха в незатворенные души людей; святой - грязным бесстыжим
циником, оскорбляющим радость самой жизни; мудрец - слабоумцем, достойным,
как малое дитя, жалости и презрения. А пророк. лишившийся умственного
зрения, - беспомощным слепцом, без жгучего слова божьего он обратился бы в
глухую немоту, в слепого поводыря слепых...

ВЕЧНАЯ ТАЙНА

Ищите бога, и тогда будете жить.
Пророк Амос

Не надо пускаться в словесную эквилибристику, не надо вскрывать все
глубинные пласты художественных произведений, чтобы определить их
эстетическую суть, а нужно лишь бегло взглянуть поверх этого слоя
ирреальностей и присмотреться к нему поближе, чтобы уяснить себе получше,
что же такое скрывается за самими понятием художественность? Какими она
измеряется критериями? Где начинается подлинное искусство, и как отличить
художественное от ремесленной поделки? На эти волнующие многих вопросы в
конкретной оценке можно сказать, наверное, лишь одно: вне красоты нет
искусства, и феномен красоты содержит некую тайну вечного, которая
постигается внутренней интуицией, эстетическим вкусом каждого, в
зависимости от его уровня культуры и врожденных способностей, когда
изображаемый предмет художественности, выполненный посредством кисти, пера
и всякого иного инструмента, полностью удовлетворяет катарсис переживания
у зрителей или слушателей, сходные по чувствам и мысли с тем, как они были
задуманы автором и воплощены им в том или ином произведении искусства.
Истинное искусство дает воплощение нашим снам и мечтаниям, преображает
окружающую нас повседневность, делая ее то ослепительной и фантастической,
то мрачной и грубо зримой со всей своей жестокой неумолимостью. Если в
первом случае она наполняет нас восхищением и радостью жизни, то в другом
заставляет и страдать, и плакать, и думать о вечном. По мне, так только то
вполне художественно, то "отверзли вещие десницы" автора, что выстрадано
им, прошло через его сердце идеализированным сгустком обожествленной
квинтэссенции, которая способна согревать и жечь сердца людей...
Эстетический запах красоты доступен и присущ лишь тем литературным
произведениям, которые пронизаны роскошными мыслями, пропитаны сложными
чувствами и выражены красочно, пестро пьянящими, душистыми словами, -
разноцветье полевое украшает не только альпийские нагорные долины, но и
облагораживает зачахший от хлама наземный пустырь...


ЗИМНЕЕ...

Снежная равнина, белая луна,
Саваном покрыта наша сторона,
И березы в белом плачут по лесам.
Кто почил здесь? Умер? Уж не я ли
Сам?
С.Есенин

В средней полосе России зима вторгается, часто не спросясь, внезапно,
располагаясь основательно, прочно, надолго. Если вчера еще моросил тихий
дождь по золотистым вершинам деревьев и всюду по-северному упрямо еще
зеленели в пойме луга, то уже сегодня, в самое раннее утро, все как-то
странно изогнулось, испуганно забилось в смятении и замерло от холода под
тяжестью нахохлившегося снега, который за одну лишь беспутную ночь всюду
наделал уйму переполоха; и даже трудно бывает иногда сразу узнать все то,
что было еще вчера таким до боли родным и близким, таким, до самых слез
одухотворенным благоговейным...
Скучившиеся повсюду березки, разноряженные в богатые зимние уборы с
затейливыми узорами, будто стайка девиц, сговариваются между собой о
чем-то таинственном и сокровенном и своей форсистой походкой и статью
крутых бедер, выделявшихся из-под новейшей модной одежды, рождали в сердце
красивую сказку о заснеженном царстве далеких миров.
Заиндевелая белизна, умиротворенная глубокой тишиной и ядреным морозцем,
пощипывала, знобила, слепила. Занозой покалывая в стылой груди, крепкая
свежесть воздуха першила в горле, перехватывая дух.
Снег под ногами хрустел скрипучим баском, и липкие его снежинки не таяли,
не осыпались, а точно удерживались сильным магнитом, как удерживает нас
под собой земля...
Меланхолическая грусть навевалась необозримым белым саваном пышных и
торжественных снегов, своей однотонностью, своей безликостью: в
безжизненном мире - безжизненные мысли...
Тяжелые мысли приходят на ум, наверное, тогда, когда плотский дух
бесстрастен, угнетен безвозвратным промахом прошлого, а тоска переходит
яростно в наступление... Трезво, безжалостно звучит тогда приговор, но не
суда людей, предвзятого, несправедливого, а собственной совести, холодной,
бесчувственной, но чистой, как первый снег...

ВЕСЕННЕЕ

Какой-то тайной жаждою
Мечта распалена -
И над душою каждого
Проносится весна.
Аф.Фет

Утомительно долгим кажется истощенному взору всякая смена времени года,
особенно те, вечные истязающие ожидания пришествия нового, что приносит с
собою весна. Когда половодье разлитого ею всюду чувства насыщается почти
осязаемым светом тепла, способного магически все исцелять и оживлять,
вдыхая во все уставшее что-то свое: новое, радостное, счастливое. Когда
легкое ее дуновение, оживляя все прошлое в нашем нафантазированном
сознании, доносит обонянию знакомый аромат чьего-то сдавленного и робкого
дыхания, сладостно напоминает трепетную ласку чьего-то шаловливого,
непослушного локона у самых наших губ, глаз и шеи. Когда одинокие
разрозненные звуки звонкой капели, сливаясь в многоголосые хоры, создают
произвольные, божественно обжигающие душу мелодии, взывающие все к
платонической любви. Когда одухотворяясь, смягчается израненная грубой
жестокостью черная повседневность, и во всей природе, просыпаясь,
наряжается жизнь. Когда на полях, озерах, реках, в лесах, оврагах,
глубоких пещерах, на пиках горных вершин, в недрах земли и на море все,
пробуждаясь, вздымается, набухает, прорастает; все пенится, гудит, шумит,
ухает; все визжит, мычит, воет; все ревет, свистит и плачет. Когда песнь о
тайне любви в страстном порыве испытывают и звери, и птицы, и жучки, и
паучки, и легкокрылые бабочки. Когда все это красочное многоцветье
жизнерадостного действа благословенно направляется и осветляется
воссиянием всех высших Начал...

ЛЕТНЕЕ
Легенда о цветке

Кто-то теплым тихим светом
Напоил мои глаза.
С.Есенин

Всем на свете: рождением своим, всею жизнью своей мы обязаны вечному
светочу жизни лотос-цветку. Жизненным соком, жизненной силой одаряет
мать-природа. Жизненным светом, радостью света нас озаряет Родина-мать.
Бывает, что в жизни однажды ты выиграл схватку в неравной смертельной
борьбе, без единого шанса, и тебе повезло. "Я вышел! Я выжил!" - ликует в
порыве сознания и хочешь от счастья объять необъятный в созвездиях мир:
радует солнце, радует месяц, радуют звезды на небе; синь - цветком
окропился зачахший пустырь...
И шлешь благодарность ты щедрому солнцу, низкий поклон посылаешь ты
месяцу, звездам далеким и чтишь благодарно "звезды земли"...
Но если один ты, но если вдали и забыт ты, душе безотрадно все это и лишь
сердцу больней...
Боль сердца, боль души не затравить вином, не заглушить земными благами.
Ни власть, ни богатство, ни сладость утех не в силах унять твою
ностальгию. Горькой скорбью гложет душу она по отечеству: сладостно
грезятся в снах на безродной чужбине то завьюженные, то цветущие дали
отчизны...
У каждого племени, у каждого народа, великого или малочисленного, с
незапамятных времен существуют свои, особенные символы - объединения,
олицетворяющие каждую нацию и концентрирующие вокруг себя всю физическую,
всю духовную силу этого народа, его богатство и мощь.
Притягивая к себе ростками хрупкого тотема, они сближают и роднят людей
между собой, сближают и роднят человека с миром природы со всем тем, перед
чем мы преклоняется, чем гордимся, что воспеваем мы. Это - солнце, это
месяц, это - звезды, это - горы, это - степи, это - море, реки - это,
звери - это, птицы - это, и леса, и поля, и луга, и, конечно же, цветы:
инфантильные розы, галантные тюльпаны, тугогрудые лилии, девственные
гвоздики, умиленные незабудки, тоскующие васильки, недотроги
колокольчики...
недаром на Руси изначально все люди были языческой веры - веры многобожия.
Насколько ревностно и фанатично они поклонялись солнцу, богу Яриле,
настолько же ими почитались и другие символы-олицетворения, наделенные
глубоким иносказательным смыслом. Птицы воспринимались ими как вольница,
колос ржи - плодородием, лес - богатством края, а цветок колокольчика был
для русичей талисманом чудодейным, где незримо витает таинственный дух
"изумрудной каплей росы".
Много разных дорог я прошел по земле. Был на западе, севере, юге, востоке.
Жил в горах и в тайге, и раздольной степи.
В диких ущельях и на склонах предгорий видел тюльпаны - желтые, красные;
чудные маки, дивные розы. Видел в степях разноцветья пожары. Видел лесного
я ландыша жемчуг...
Сплошь они радуют краской, чаруют, но нет в них того, залихватского,
бойкого неистового русского, что влечет, что зовет, чем манят нас к себе
зазывные бубенцы колокольчика...
Будь ты отвержен, отторжен согражданами, будь обречен и терзаем
сомнениями, пусть с неотвратной судьбой обручен ты, - тех чувств не
усыпит, не сдержит холодный рассудок... И сердце защемит, и голос
сорвется, на глаза навернется слеза, если нечаянно увидишь тот цветик
волшебный, если к нему прикоснется рука. Все тяжкие думы, все тяжкие беды,
как тучи рассеет их луч чудотворный. Исчезнут заботы, исчезнут тревоги,
сердце забудет обман, неудачи и станет, как в детстве, беспечно-легко на
душе. Взору предстанут бескрайние дали: марева синь. Голубая страна,
колокольные перезвоны...
Рыскали скифы в том крае привольном в поисках тщетных чудо-цветка.
Опустошительным смерчем был набег печенегов. Грозной лавиной стекались
татаро-монгольские орды. И швед, и француз, и воинственный немец в марше
походом искали удачу.
Наглой дерзости той не вытерпел колокольчик - цветок, чародейный цветок. В
ярь разгневанный чужеземцами, волшебством своим в бронзу-золото воплотился
он, в звонкий колокол обратился он да могуче запел, заревел, загудел,
задрожал, призывая Русь на священный бой, поднимая Русь на смертельный
бой...
Собиралась Русь. Поднималась Русь. Был священный бой... Был смертельный
бой...
Ворог битым был, мрак рассеялся. С обожженной земли - буйство поросли:
произрастают сады, расцветают цветы.
И по нынешний день на Святой Руси изваяния те позолотою отливаются, их
могучий трезвон разливается...
Дзинь! Бум! Бом! Дзинь! Бум! Бом! Раздается в эфире мелодичный и стройный
напев колоколов. Для живых тот божественный звук - песнь песней, это песня
зари! Всем усопшим, погибшим в память о них, во славу их - это реквием
вечности. Это вечности гимн!!!

ОСЕННЕЕ

Книга жизни моей перелистана -
Жаль!
От весны, от веселья осталась
Печаль,
Юность - птица: не помню, когда
Прилетела и когда унеслась,
Легкокрылая, в даль.
Омар Хайям

Осень - время тайной грусти и печали. В эту пору во всей природе ощущается
какая-то безропотная, немая тоска о недавнем прошлом, но безвозвратно
утерянном, ушедшем. На всем лежит печать глубокого уныния и разлуки.
Наверное, это оттого, что с желтизной и багрянцем осени в прах уходит и
трава, и цветы; что, прощаясь с ветвями родными, облетает, кружится
кровавой позолотой опавшая листва: что поля оголились и леса обветшали,
где деревья, как нищие дети, стоят, прозябая, на ветру под дождем в
ожидании подаяния; что в отстоянном прозрачном воздухе с запахом прели и
гари будто замерли вечно и звуки, и жизнь; что с насиженных мест
поднялись, заунывно прощаясь, улетают на юг в заморские странствия наши
ангелы-птицы...
В этот период года в сердце каждого их нас вкрадывается щемящая боль
предназначенного расставания, которая напоминает нам о том, что вот еще
одна часть нашей жизни, "как меж пальцев песок, незаметно прошла". А наши
грустные мысли, что при этом попутно рождаются, самовластно возвращают нас
в далекую юность, в те дни, когда жизнь казалась нам бесконечной,
неистребимой и неугасаемой, где мы так глупо всему доверялись, что для
многих приволье обернулось неволею; где не допили мы грезы шампанского,
"где не допели своих лучших песен под аккомпанемент гитарной струны" и не
долюбили своих юных недотрог-невест...
Всякий раз к концу года, с наступлением первых заморозков, когда тоненький
ледок, хрупкий и девственный, только что начинает затягивать на
проселочных дорогах прозрачно отстоянные дождевые лужицы с позолоченным
венцом из листьев опавших, мы, зачастую сами того не замечая, начинаем
беспричинно испытывать в себе угнетающую хандру духа и плоти.
Может, это происходит с нами потому, что богатый и роскошный наряд из
парчи осеннего пейзажа, как скорбный призрак холодного увядания, вечно
бередит нашу память напоминанием о стремительно надвигающемся страшном
конце, так бездумно и понапрасну растраченной жизни.
Так не в этом ли и есть таинство осени, что, как сильная доза яда,
действует в эту пору на нас и в тоскливом рыдании заставляет учащенно
забиться беспричинно наши сердца?..


ЧАСТЬ ВТОРАЯ


ИЗВЕРЖЕНИЕ ДУХА
(Сборник обличений и хулы)

Наконец, мы сердцем страстным,
Видя зло, вознегодуем,
Ибо дружим мы с прекрасным,
А с уродливым враждуем!
И.В.Гете

В этом сборнике нет ничего вымышленного или же чего-то предвзятого.
Правда, горькая правда жизни отражена в каждой его строчке, в каждом
написанном слове. Всю свою скопившуюся боль от всего лично мной виденного
и пережитого я хочу выплеснуть, как факт обвинения, в зенки всем тем
холуям диктаторского молоха, кто на протяжении многих десятилетий, кто на
протяжении многих десятилетий насильственно отлучал наш народ от
общечеловеческой богодуховности и ради озорства и богатой поживы крушил
церковные храмы, высочайшие памятники архитектуры, некогда любовно
созданные руками наших предков - великими русскими мастерами, глубоко
веривших, что их самоотверженный труд будет достойно оценен потомками и
станет вечно служить неугасаемым символов одухотворенности, добра и
красоты во благо людей всего мира; кто десятилетиями, бессовестно
муссируя, заколачивал, вбивал в каждого из нас свои застывшие,
закостенелые догмы давно окаменевших идолов, насаждая всюду свой
враждебный людям допотопный образ жизни, кто делал это вовсе не из идейных
своих заблуждений, а из-за врожденной своей жадности к власти и ее
привилегиям. Тем, кто по злому и корыстному умыслу, в угоду своим хозяевам
травил наши поля, луга, леса, реки, озера, моря и понаделал сотни озоновых
дыр на небе, которые не менее губительны для человека, чем, скажем,
отравленные продукты, что мы потребляем; зараженный воздух, которым мы
дышим; всем тем, кто мысленно, нравственно, технически, технологически
нацелен, сориентирован на генетическое уничтожение всего святого, что есть
на этой планете...
Наивно было б полагать, что коммунистическая верхушка управленцев в нашем
государстве, провозгласившая курс на "перестройку", станет на самом деле
по собственному желанию менять и свою звериную сущность.
Это очередная авантюристическая компания нужна была классу правящих не
больше. как обходной маневр, чтобы избежать назревавшего социального
взрыва внутри страны все возрастающим недовольством вконец обнищавших масс
трудового народа. Осознание простым народом пусть еще смутными, но
неискоренимыми догадками лживости, лицемерия, продажности всей партократии
грозило крахом железной диктатуре, а значит , и собственному их
благополучию.
Социалистическое общество по сути своей глубоко враждебно рабочему
человеку. Здесь индивид задавлен не только типом собственности,
отчуждающим рабочих от средств производства, ему противостоит и сама ее
структура, которая во все большей степени враждебна каждой личности, ибо
воплощает в себе деструктивную функцию этого общества, его
антигуманистическое содержание. В современном социалистическом обществе
люди чувствуют себя бесправными и бессильными. Они теряют веру в то, что
сами смогут воздействовать на свою жизнь и на общественное устройство
страны, в котором они живут.
Где эта хваленая социальная справедливость, которой не устают похваляться
забрехавшиеся коммунисты?
Уже не в земельном ли налоге, взимаемом в несчастных старушек по рублю за
каждую стоку дворового участка земли, вырывая чуть ли не из глотки
последнюю копейку, прибереженную на черный день. Тогда как те же колхозы и
совхозы по тем же законам всего лишь по рублю за гектар, да и то
формально, фактически же и того-то никогда не платят: быть может оттого,
что эти, так сказать, общественные образования узаконенные бесплатные
"кормушки" для всех госчиновников: от писаря - до министра...
Где эта их "экономная экономика", о которой они всем уши прожужжали? Уж не
той ли черной дырой в экономике страны похваляются они, что представляет
собой ВПК, продукция которго реализуется по символическим ценам и за
мифическую оплату всем самым реакционным, антинародным режимам Азии,
Африки, Америки, поддерживающим коммуно-фашистскую идеологию. Уж не той ли
черной дырой в экономике страны гордятся они, что представляет собой АПК
при колхозно-совхозном устройстве. Другая треть госбюджета и тут ежегодно
расходуется на поддержание заведомо убыточных, недееспособных
монопольно-государственных сельскохозяйственных производств, а отдачи от
них никакой - все как в прорву. Более половины потребляемых у нас
сельхозпродуктов приходится закупать за рубежом, в тех странах, где искони
существует частная собственность на землю и действует ипотечная система
банков, дающая под залог земли денежные кредиты с щадящим низким процентом
банковских ставок, что благоприятно сказывается на всем годовом цикле
сельскохозяйственных работ по выращиванию стабильно-высоких урожаев
сельхозкультур. Высокие доходы позволяют земледельцам тех стран платить в
казну и высокие налоги, тем самым обогащая не только себя, но и расширяя и
развивая производственную и социальную инфраструктуру, обеспечивающих
благодатную среду для нормальной жизнедеятельности всего общества...
Земля ухоженная, обихаживаемая заботливой рукой любящего хозяина,
уподоблена дородной женщине: и верная подруга, и многодетная мать, и
надежная кормилица...
Земля бесхозная - не может быть таковой. Она уподобляется чахлой
бродяжке-проститутке не способной родить добротный плод для семени...
Человек без земли - несчастный человек, совсем не человек, а раб советской
сатанинской Системы, которого запрягли, захомутали в стальную упряжку...
Без вольной воли, без земельного надела, без веры в Бога - человек ничто:
навозный жук, наземный червь, тля прожорливая, микроб заразный...
Потеряв волю вольную и веру в Бога, растеряв любовь к земле, утратив
чувство принадлежности к конкретной нации, каждый член этого общества
ощущает себя ужасно одиноким и беспомощным, вечно блуждающим
перекати-полем. Без глубоких духовных корней, без надежной опоры
государства он всегда зависит от чиновников, всегда подвластен любому
диктату, как от государственных органов, так и мафиозных групп, потому что
у него нет никаких возможностей себя от них защитить...
Да и сама коммунистическая идеология утратила свою исторически объяснимую
силу. В ней нет окрыляющих духовных истин, человечески значимых максим.
Она вся пропитана духом откровенного манипуляторства, демагогии,
бесчеловечности. Эта идеология раздирается и внутренними противоречиями,
вызванными общей растерянностью, крушением традиционных отработанных ходов
мысли, постоянно выявляемых несоответствием их с реальной практической
жизнью. Рабочему человеку становится безразлично, чей он раб: раб ли КПСС
или какой другой эксплуататорской мафии.
Само рабство стало его угнетать не только физически, но и духовно.
И он начал думать, а зачем ему нужны рабские цепи и кандалы, которыми он
скован сегодня со всех сторон? Он начал думать, почему так упорно и
настойчиво пропагандируются государством великие завоевания социализма,
утверждая, что это величайшее благо, то единственное спасение для
человечества, от которого всем простым людям очень часто по-волчьи выть
хочется.
Так вот, оказывается, для того, чтобы не дать людям самим дальше обо всем
додуматься, самим дойти в своих рассуждениях, для чего же им нужна
коммунистическая кабала, и был проделан с нашей легковерной публикой этот
гипнотический фокус-покус под броским и многообещающим названием -
"перестройка".
Какая там к черту уступка демократии - "разрешенная гласность", что это за
подарок народу - "разрешенный" плюрализм мнений, в сравнении с той
настоящей свободой, которую его величество народ, будь он едино сплочен и
дружен, мог бы в мгновение ока вернуть себе единым лишь движением своего
могучего мускула, если б он наконец понял, что над ним просто-напросто
издеваются коммунистические факиры-истязатели, ввергнув его в
беспросветное вековое рабство еще семьдесят с лишним лет тому назад.
Если б люди знали о том, что именно тогда были отобраны у них и земля, и
вера, и Бог и что растоптаны были их светлые идеалы; что веру им заменили
неверием, что Бога им заменили вождем-антихристом, что душу их
смиренно-христианскую пламенным мотором себе приспособили...
Если б люди знали о том, что вместо иконы Христа-спасителя им портрет
дьявола подсунули, что агентам КГБ в рясу священников облачилися, что
вместо молебна всевышнему ввели "пахоту", так называемую трудовую
повинность, обязывающую всех от зари до зари на благо красного призрака
задарма "горбомелить"...
Если б только знали люди, что тех, кто не пожелал поклоняться идолам
красных чертей, кто отказывался на них за худую баланду "мантулить",
ожидал или "расстрел по темницам", или же в лучшем случае пожизненная
каторга ГУЛАГа, то они не стали бы долго ждать себе милости от
застрельщиков социалистического выбора, а начали бы сразу же уже свою и не
перестройку сверху, а переделку снизу. И не подмазывания фасада у
казенного бастиона Рабства, но принялись бы энергично за его снос и полную
замену этого прогнившего государственного здания, спроектированного и
исполненного по лагерно-казарменной модели, вполне согласующуюся морально
с коммунистической идеологией. А заодно тряхнули бы и тех, совсекретных,
рассекретных мерзавцев, кому вольготно и весело жилось все это время на
горе и бедах народов многострадальной России...

ВСПОЛОХИ ПРОТЕСТА
(Экспромт)

Жизнь мгновенная, ветром гонима
прошла.
Мимо, мимо, как облако дыма прошло.
Пусть я горя хлебнул, не хлебнув
наслажденья,
Жалко жизни, которая мимо прошла.
Омар Хайям

Тайно казниться душой - не меньшая боль, чем боль физическая от зияющих
ран. Физическая боль кратковременная, а та, что в сердце - вечно кровит и
вечно ноет. Не лечит ее ни бальзам, ни вино - исцеляет из веревки на шее
петля да вонзенный в сердце нож.
Что удерживает нас от рокового шага к бездне? В детстве цепко правит нами
инстинкт самосохранения, заложенный в нас от природы, в юности, не менее
когтисто, идол любви; в зрелом возрасте - идол долга, а в старости -
накопленный скопидомством багаж мудрости.
Не будь этих тормозящих устройств в нашей психике, разве можно было б
удержать людей от всеобщего бунта?
Зачем и для чего рождается человек на свет божий? Только ли за тем, чтобы
испить в своей жизни горькую чашу работа - раба и воспроизвести потомство
взамен себя, как запасную часть: деталь, винтик для безостановочной работы
всепожирающего технократического конвейера?
Разве не благосветно было изначальное предначертание божественного
замысла? Не опустись человек в своем грехопадении так низко в глазах
Творца и Создателя, то кто знает, как бы тогда развивалась и текла жизнь
на земле и в самих нас. В истории человечества есть немало примеров, когда
отдельным людям удавалось "нечаянно" вырваться из плена мнимых ценностей и
иллюзорных связей с отчужденным миром молвы и двусмысленности - и
прозреть, и увидеть ту, изначально реальную действительность, что скрыта
от нас, предугадать, предвосхитить некоторые истины, опережая их
рассудочное постижение.
Божественное величие представало им внезапно: в эстетической вспышке, в
потрясении, в мире высокого, ориентируя их совершенно на другие ценности и
иной общественный социум, где складывались бы пастральные, не
прагматические отношения между людьми, где порывы духа не сковывались бы
корыстными интересами людей, той греховностью, той ущербностью отношений,
что насаждается ныне всюду военно-диктаторскими политическими системами.
Какая сила удерживает нас, что мешает нам ниспровергнуть эту уродливую
махину казарменной муштры? Что мешает нам добиться того, чтобы жить
счастливо, по-человечески: вольно и радостно, без зависти и зла, пользуясь
всеми щедротами своей земли и плодами своего труда? Неужто виной тому наша
рабская психология, которая принуждает нас трусливо ждать и бесконечно
верить в то, что иезуиты от плутократии вот-вот скоро исправятся и станут
по мановению чьей-то волшебной палочки милосердными, начнут изрекать
глубокомысленные речи, совершать благовидные дела и благочестивые
поступки...

ПИСЬМО БРАТУ

В горьких невзгодах прошедшего дня
Было порой невмочь.
Только одна и утешит меня
Ночь, черная ночь!
Н.Рубцов

Здравствуй, брат!
Получил твое письмо, да все некогда было ответить. Знаешь, не по причине
лени, а в сутолоке нашей бешеной жизни некогда черкнуть и пару слов. Ты
пишешь, что мне надо приехать к тебе, чтобы получить за проданный дом
деньги. Нет, брат, теперь у меня отпала охота и ездить, и летать, как
бывало прежде. В последние годы я стал более раздражительным и
неуравновешенным. Болезнь души, прогрессировавшая во мне с детства,
переросла в безысходную ненависть к себе и ко всем людям. К себе за то,
что сразу не распознал искусный камуфляж советской политической системы,
не восстал против режима негодяев, а был обманутым молчаливым наблюдателем
того, как в моей стране кучка авантюристов и прихлебателей во главе с
деспотом-диктатором изгалялись и глумились над великим народом и его
землей. К другим же за то, что они породили эту систему людоедов и
трусливо угодничают перед ними, а подличают они из опасения, как бы чего
не вышло. Презираю их за фанатизм, дикость и безумство, который превратил
этих людей в работающее быдло. Я никогда не понимал их античеловеческих
идеалов, не принимаю из жестокой грубой тупости. Это все удручающе
действует на меня и приводит к мысли покинуть навсегда Россию и
перебраться куда-нибудь в Каналу или в Австралию, где еще есть свободное
цивилизованное общество людей, как говорил великий свободолюбец Лермонтов:
"Родина - там, где любят нас, где верят нам". Родина не должна быть
тюрьмой. Тюрьма не может быть родиной для человека, если даже он там
родился... Тюрьма есть тюрьма, а родина - мать! Родная: и пожурит, и
пожалеет!
Вот и я хочу узнать, что есть такое свободная воля на самом деле, не
говоря уже о моих детях, которым я, как отец, породивший их на свет божий
для полноценной жизни, должен представить эту возможность испить свой
кубок многогранного счастья, где каждый из них мог бы независимо ни от
кого и ни от чего, мыслить и свободно говорить правду в глаза, не
опасаясь, что за эту вольность его, как у нас, не упекут, нацепив ярлык
уголовника, в тюрьму или же чего еще похлеще, за инакомыслие не упрячут
где-нибудь в дурдом. Ты думаешь, что я сгущаю краски, навряд ли, сам лично
слышал из уст депутата Верховного Совета, далеко не демократичного во
взглядах, подтверждавшего этот факт. По крайней мере, я не хочу, чтобы мои
сыновья влачили такое же жалкое существование, как мы в детстве и юности,
да и сейчас не знаю, как тебе, а мне не слаще в сегодняшней жизни. Хотя
сегодня в стране и проходит незначительная либерализация общества и
только; делается это с одной целью - подурачить народ, но в нужное время
так натянут удила, что народ снова по-волчьи завоет, как от прежних
седоков.
Я хочу, чтобы моя судьба зависела не от облагодетельствования московского
дяди, а от меня самого, от каждого из нас, чтоб каждый был равен перед
законом, независим от занимаемого им положения в обществе или государстве,
а не так, как было и есть у нас: прав тот, у кого больше прав. А так будет
до тех пор, пока существует запрет политической деятельности.
Создание других не коммунистических партий со своей социальной программой
- это могло бы благодатно воздействовать на развитие всего советского
общества, так как только тогда никто не смог бы нарушить Конституцию
страны ради личной выгоды, только тогда страна смогла бы избавиться от
гегемонии и культа отдельных личностей.
А покуда, несмотря на расслабление, все идет по-старому, если не хуже. У
нас здесь, в центре России, власти лютовали безбожно, и только с этого
года не стали хватать всех без разбора для выяснения личности, а то было
просто жуть: как чуть что - штраф, каталажка, дознание, кто ты откуда
родом. Унизительная эта процедура для порядочного человека; оскорбляли не
извиняясь, видимо, чувствовали, сволочи, что скоро уйдет их время. Я в
этом не сомневаюсь и скажу тебе больше: людей им не удержать в немом
повиновении, как это было прежде. Джин свободного духа народа вырвался из
бутылки и грозит революцией и уже по-настоящему народной. Но все это, к
сожалению, пока в будущем.
Есть у меня к тебе одна просьба, правда, на твое усмотрение: пусть
кто-нибудь из вас возьмет отпуск без содержания, если можно, конечно, и
привезет ко мне мать. Больно мне за ее беспризорность, несмотря на то, что
у нее трудный и неуживчивый характер. Кстати, скоро исполняется
тысячелетие крещения Руси, и здесь, во Владимире и Суздале, намечается
большое празднество Великого крестного хода. Как хорошо было бы, если бы
мать там за себя и за всех нас, грешных атеистов, помолилась.
Твой брат


ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
Зачем стучать себя в грудь кулаками и кричать во всеуслышание, что Вы
коммунистка, тогда, как страна, которой правят вот уже семьдесят с лишним
лет те же коммунисты, находится только по их вине в глубоком провале во
всем, что ни возьми: будь то экономика, политика, культура, наука,
образование, соцобеспечение, права человека и т. д.
Не к лицу профессиональному газетчику, своего рода, как говорится,
общественному санитару уподобляться прожженной проститутке, которая б
заявляла, что она девственна и чиста душой, как агнец божий, только для
того, чтобы повысить ставку на свое продажное тело, хотя и знает загодя,
что весь ее заработок, как бы он не был высок, перейдет в бездонный карман
сутенера-рэкетира.
Найдете ли Вы хоть одного из двадцати миллионов членов Вашей партии, кто
бы из них добровольно сам признал себя виноватым за все содеянные КПСС
преступления и готов согласиться с тем, что он подлец или негодяй, или
преступник, пусть даже, если бы и не стал нести за это полагающееся ему
наказание.
Уверен, не найти среди них такого охотника. Зато самих вот преступлений,
совершенных ими за все время советской власти, не перечесть.
Никакому Гитлеру, никакому Пиночету, казалось бы самим что ни на есть
фашистам из фашистов, и во сне не снилось такого размаха преступления по
своей масштабности: в циничности, в жестокости, в кровожадности, что
творились и творятся у нас в стране, потому что даже при фашистских
режимах существовала и существует всегда сильнейшая оппозиция - и
политическая, и экономическая - в лице частного капитала, тогда как в мире
социализма - все нищие и безгласные рабы, кроме партократии и отдельной ее
части многочисленных приспешников из рядовых членов партии, в чьих руках
опасно сосредоточена безграничная власть государства.
Монополизация всех сфер человеческой деятельности, произошедшая по личной
инициативе Ленина, превратила наше отечество в огромный концентрационный
лагерь для заключенных, опоясанный по всему периметру его границы колючей
проволокой с наблюдательными вышками для неусыпно-бдительной охраны, чтобы
никто никуда не разбежался из коммунистического "рая".
Империя зла, тюрьмой народов призывал СССР весь цивилизованный мир, и в
этом, видимо, скоро мы, его бессменные узники, испытавшие на собственной
шкуре все эти прелести казарменной муштры, перестанем, наконец,
сомневаться (здесь имеется в виду повысившийся уровень активности
общественных сил).
Вы правы, благодаря таким смельчакам, как герой Вашей статьи Эдик Чальцев,
произошла революция в Румынии. Их поколение, бесспорно, сокрушит и главный
оплот всей международной реакции, совершит революцию и в Советском Союзе.
Только б вот не очерствели их сердца, не озлобились...
Вы верно заметили, что Эдик Чальцев - не уголовник: не хулиганство и не
озорство побуждало и двигало им в содеянном, как изобразила и осудила эту
его политическую акцию советская Фемида, исказив преднамеренно по существу
саму суть дела, сознательно исключив из него сам факт безысходности того
положения, в котором этот юный правдолюбец оказался, и к которому его
подтолкнула сама система несправедливого устройства нашего тоталитарного
государства по принципу: одним - все, другим - ничего.
Нет! Не вина функционеров от комсомола и партии в том, что больше уже они
не в силах удержать в железной узде таких разгоряченных вольнодумцев, как
Эдик, как братья Овчинниковы, - семь Семионов - причина в том, что их
становится все больше и больше. Не по дням, а по часам множится эта буйная
поросль народа, взошедшая из семян, разбросанных самосевом в благодатную
почву, взрыхленную и облагороженную их предшественниками - великими
демократами и бесстрашными революционерами, такими как академик Андрей
Сахаров, писатель Александр Солженицын, писатель-правозащитник Анатолий
Марченко, поэт Василий Стус, барды-песенники Александр Галич и Игорь
Тальков и многие-многие другие, известные и безымянные герои, замученные в
застенках диктатуры, и просто борцы за право не только называться, но и
быть настоящим человеком, а не презренным рабом...
Если Вы в чем-то здесь со мной не согласны, наберитесь мужества и вынесите
это письмо на суд читателя, покажите-ка лучше тут свою принципиальность и
честность.
Славная была бы наглядность в состязании идей, не то что Ваша
демагогическая игра в закостенелые агики без пробивной искры, без искры в
чувствах!
P.S. А это письмо, пожалуйста, если сможете, передайте Э. Чальцеву.
Крепись, малыш! Штормом идейной схватки тебя подхватило, как крохотный
парусник, на самый высокий гребень политической волны и несет в открытое
бушующее море благородных страстей и обновленных идеалов.
Как яхтсмена закаляют штормовые бури, так и высоконравственность в
человеке укрепляют жизненные невзгоды. "Сокровища не обретешь без горя и
без муки, бутона розы не сорвешь, не оцарапав руки".
Большинство самых неистовых и художников, и политиков, и ученых, и
пророков, и святых, и поэтов, и писателей проходили сквозь эти вериги
оков, и сколько тайн открывалось им тогда, казавшихся ранее не доступными
и не разрешимыми.
Не отчаивайся и не ожесточайся, малыш! Сумей быть великодушным, умей
прощать врагов своих, если даже и по их вине мир устроен не так, как ты бы
того хотел.
Отче! Отпусти им, не ведя бо, что творят, - эти слова Иисуса Христа о
прощении нелюдей, распявших его на кресте, помогут тебе стать добрым.
Ведь твое клеймо презрения, означенное в мыслях, а еще лучше запечатленное
в слове свидетельствующем, будет пострашнее самого острого меча. Недаром
же в народе говорят: кто только справедлив - жесток...
Увидишь, преступная сверхжестокость коммунистов обернется полным крахом
коммунизма, и мы в начале его конца - поучительны уроки истории...
Гражданин Мира


ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Зло не в вещах, а в душе.
Сенека

"Пока гром не грянет, мужик не перекрестится," - гласит русская пословица.
И точно, многие десятилетия подряд советский обыватель, как его не
эксплуатировали, как над ним не глумились, не изгалялись, всегда глухо
молчал да тупо как-то поддакивал партийным функционерам, всем и вся
заправляющим в "нашем" государстве. "Да! Да, - соглашались эти люди, - нет
безработицы, бесплатное образование, лечение бесплатное, равноправие между
мужчиной и женщиной, квартплата самая низкая в мире..." При этом порой и
сами, удовлетворенно потирая руки, еще приговаривали: "Была бы хлеба
краюха - ничего, что бывает и с крысами запеченная; да картоха б в поле
колхозном уродила - ничего, что нитратами, пестицидами да радионуклидами
малость поотравлена; да пару бы пузырей "бормотухи" - что с дохлыми мышами
подчас попадаются; да по баночке б консервированных огурчиков и
помидорчиков на закуску - ничего, что в них иногда экземпляры
использованных презервативов вместо приправы закладываются... Главное,
чтоб не было войны! А там и до светлого будущего дождемся! ...
Дудки! Ждали, ждали - все жданки прождали - не дождались...И теперь, когда
всюду в наших магазинах ни черта нет, а вместо товара в каждом из них
видится огромный кукиш, сложенный из фигуры продавца, дремлющего за
пустыми прилавками, сей народец будто прорвало: Жиды! Коммунисты
проклятые! Промотали! Продали Россию! Разграбили, гады, державу! Куда
подевали тысячи тонн золота, серебра, алмазов, добываемых ежегодно в
стране? Где вырученная валюта от сотен миллионов тонн нефти, угля, руды,
миллиардов кубов леса, сотен миллиардов кубов газа, продаваемых за рубеж?
Разбазарили, раздарили народное добро, сволочи! Выходит, не зря обвиняли
Ленина, что он немецкий шпион! Ой, не зря поговаривали, что и Сталин тоже
был тайным доносчиком в царской охранке! Правы тысячи раз те, кто говорит,
что и многие другие члены большевистской фракции до свержения ими
Временного правительства были платными агентами Вермахта, генштаба
Германии! Иначе разве стали бы они разорять собственную землю и губить
свой народ! Кто, скажите на милость внес сумятицу в семнадцатом и устроил
самый кровавый режим в России? Кто подтолкнул ее народы в хаос гражданской
войны? Кто грабил этот народ своей всеобщей национализацией,
продразверсткой, коллективизацией? Кто надрывал его денно и нощно на
лесоповалах и рудниках? Кто гнал его под ружье на фронт, в окопы кормить
даром вшей и проливать на за что свою кровь?..
А действительно, не дележ земель, принадлежащих государствам Восточной
Европы и других регионов, между коммунистами и фашистами привел наши
народы ко второй мировой войне?..
Да взять, к примеру, и наши послевоенные беды. Мало ли было их? Малы ли
они? Чего стоит один только Чернобыль! Беда - всем бедам беда! А не
строилась ли АЭС по несовершенному проекту, по непродуманному плану,
допускающему такую аварию???
А действительно, не пожинаем ли мы все это время богатый урожай наших
неотступных бед от благодушного взращиванию классового посева, шовинизма
большевиков, не от запланированной ли по чьей-то милости еще в начале века
планетарной Аварии, именуемой Мировая революция, мы с вами сегодня
благополучно рабствуем и ни за понюх табака погибаем?
Рассуждать о разумности этих параноиков, а тем более искать благоразумие
веры в выдвигаемых ими прожектах - говорить не приходится. Бедность,
тяжкие человеческие страдания, социальная несправедливость, рабство и т.
п. - все это благодеяния коммунистов.
Каждый из простых людей: из рабочих, служащих творческой интеллигенции, -
кто никогда не был ни комиссаром, ни надзирателем, ни хапугой и
горлохватом, - тот сам испытал и прочувствовал их "благодеяния" на
собственном хребте и собственной шкуре...
Казалось бы, зачем нужно было коммунистам-трюкачам дурачить людей какой-то
там утопической химерой о всеобщем братстве и равенстве, выдуманном
интернационализме, рассылая во все концы земли свою много миллиардную
безвозмездную "помощь", когда за кордоном и так живут в тысячу раз лучше
нашего...
Зачем им нужно было доводить собственный народ до всех этих крайних
крайностей негодования, практикуя для этого и духовный обман, и физическое
насилие, растаптывая его идеалы и веру, низвергая и круша все его
человеческие ценности и святыни?
Продажные шкурники, лодыри-захребетники и всякий другой контингент из
числа людей бессовестно-лицемерных и жестоко-озлобленных, заполнившие ряды
новоявленной плутократии в 17-ом году, не могли не понимать, хотя и были
совсем безграмотными, что ожидало б их впереди, упусти они власть,
незаконно ими захваченную...
Они не могли не понимать, что одним лишь голым насилием долго власть не
удержать. Спасение им виделось во всеобщей нищете греховных, преступных,
безликих и бескультурных людей сколачиваемого ими "нового" общества. И
чтобы заставить эту серую массу безропотно выполнять любые команды и
приказы "товарищей", ее нужно было сначала заманить как рыбу в сети. Для
этого-то и понадобились самозванным вождям такие мероприятия, как
национализация, продразверстка, коллективизация. Для этой же цели
осквернялись и разрушались религиозно-культовые сооружения: мечети и
церковные храмы, ослаблялись семейные устои, уничтожались все культурные
ценности народа. Ведь только в обществе сплошной нищеты и неутолимого
голода, несусветной лжи и постоянного страха люди становятся трусливо
покорными с угодливо исполнительными. Только общество равнозначных
негодяев могло гарантировать этой партократии долгую и спокойно-роскошную
во славославии жизни...
И до тех пор, пока хоть один коммунист останется у верховной власти,
вцепившись энцефалитным клещом в загривок своему народу, высасывая и
заражая его кровь, причем, независимо от того, в какие политические
"одежды" они сегодня наряжаются: левые ли, правые ли, центристы ли они -
никогда бедолаге-России не избавиться от позорнейшего рабства, повальной
духовной деградации. Коммунисты, на то они и коммунисты, чтобы все
крушить, все заливать слезами и кровью: у них и символы кровавые, и слова
кровавые, и дела их кровавые...
Будучи людьми малограмотными и невежественными, исповедуя марксизм как
некую бездонную для себя выгодность и зная о нем изустно и понаслышке, из
аляповатых лозунгов, кричавших о демократии, о свободе, о коммунизме, но
будучи от природы хваткими и практичными, хотя и освоившими с трудом
всего-то из всех мыслимых наук основательно только краткие сентенции
Иисуса сына Сирахова, поскольку книга о премудрости сей была самой
распространенный в царской России среди простолюдия и которая к тому же
подлежала обязательному усвоению: они и тут били без промаха, смекнули
сразу, что и к чему, и в два счета материализмом Маркса, конечно же, не
без дальнего прицела...
Диалектический материализм в новой интерпретации устраивал их по всем
своим параметрам не только в идеологическом плане, но и снимал заодно с
повестки дня многие острые житейские проблемы, накопившиеся к тому времени
в разбушевавшейся вздыбленной стране. Для практической реализации замыслов
этого синтезированного поучения, его проповедникам и проводникам-гура не
требовалось большой изворотливости ума. Излагалось оно вполне в народном
стиле - просто и ясно, понятное как идеологу социализма, так и палачу от
социализма: "Корм, палка и бремя - для осла; хлеб, наказание и дело - для
раба. Занимай раба работой и будешь иметь покой. Ослабь руки ему, и он
будет искать Свободы. Ярмо и ремень и согнут выю вола, а для раба - узы и
раны. Употребляй его на работу, чтобы он не оставался в праздности. Если
он не будет повиноваться - наложи на него оковы!"
Дотошные тактики и стратеги от коммунистов очень дисциплинированно и в
точности исполняли вплоть до нашего времени все эти для себя спасительные
премудрости давным-давно канувшего в Лету и как бы вновь воскресшего
рабства...
Были для раба и узы, и раны. Употребляя его для каторжной работы и
налагали на него тяжелые оковы, и морили голодом. Но "славны" наш народ
"героически" сносил все эти надругательства молчаливой всеобщей
"солидарностью", потому что был или сильно запуган извергами из НКВД, или
сильно развращен грязным делом лукавого из КГБ. Недаром сказано в
Священном писании, что "отвернувшиеся от Бога - и будут Богом отвергнуты!"
Как же ничтожно становится то общество, если его всецело поражает как ржа,
бацилла низменных страстей: и властолюбие, и крохоборство, и разврат,
идеологическое политиканство, где отвергаются напрочь все общечеловеческие
ценности и вечные святыни, где втаптывается в грязь и правда, и
достоинство всякого свободомыслия...
Скажите же вы, Обманутые, Застрашенные, Отверженные, Оскорбленные, как
долго можете смиряться вы со всем этим хамством и ложью кучки
преступников? Как долго собираетесь вы терпеть насилие, гнет и переносить
унизительные помыкания шайки бандитов, возомнивших себя пупом
государственности?
Смилуйся, Господи! Прости нас, Боже, наш смертный грех!
Избавь работ Твоих от муки социалистического ада!"
Всемогущий! Вседержавный! Господь Ты наш Всемилостивый!
Может ли, имеет ли моральное право существовать и далее человеческое
общество без национальной гордости, без чести, без стыда, без совести, без
води, без веры, без сострадания, без любви к тебе???


В МИРЕ ТАЙНЫ
(Сюрреалистические рассказы)

ГОСПОДИН ВРЕМЕНИ
Рассказ первый

Жить вопреки им -
Властям и стихиям,
Не пресмыкаться,
С богами смыкаться,
Значит - быть вольным
Во веки веков!
И.В.Гете

Довольно редко среди нас, людей, можно встретить такого человека, чья
жизнь существенно бывает отличной от нашей обычной, земной и протекает в
каком-то загадочном преломлении, отражаясь неизмеренной повторностью, как
в зеркале, со всей многообразностью нашего чувственного восприятия и
внутреннего мироощущения, опережая и время, и события на многие дни,
недели, месяцы, а иногда и целые годы вперед, в чьей жизни постоянно
происходят такие удивительные по необыкновенности случаи, которые нередко
своим роковым размахом иррациональной противоречивости содрогают наши
сердца, приводят в смятение мысль, опьяняют воображение, разжигают
любопытство, порождают догадки, гипотезы, заставляя нас искать всему тому
логические обоснования.
И если все же, порою, по каким-то причинам мы не находим толкового им
объяснения, то относим их к разряду фатального, капризам судьбы...
По воле такого ли случая, по простому ли стечению обстоятельств, однажды в
дороге, в одной из многочисленных своих командировочных поездок по
Западной Сибири я встретился с таким человеком-феноменом. Мне даже
посчастливилось ехать вместе с ним в одном купе вагона пассажирского
поезда, где, располагая уймой свободного времени, пользуясь общепринятой
свободой общения, я имел возможность подолгу беседовать с ним, полемизируя
на разные отвлеченные темы и мог вместе с тем слушать его
сюрреалистические рассказы, взятые из личной жизни Евгения Парфирьевича
Терновцева (Так он представился мне при первом нашем знакомстве).
В этом человеке, на первый взгляд, было немало притягательного,
магнетического. Импонировала в нем его прирожденная элегантность и
опрятность вида: со вкусом подобранная и подогнанная на нем одежда,
подчеркнуто выделялась гибкость и стройность фигуры, да и ликом был он
"чистый херувим". Несмотря на свою внешнюю привлекательность и внутренний
магнетизм, который сквозил и присутствовал во всем его облике, тем не
менее, человек он был экспансивной натуры с пылким, властно-надменным
характером. С оппонентами говорил задиристо, бойко и зло, с бесовским
сарказмом, нагружая слова и мысль реченья суровым и скорбным
очарованием... Почему-то считал он, что все во всем должны были непременно
соглашаться с ним, полагая, что только он один говорит голосом совести и
языком правды: словно бы у него в кармане лежали ключи жизни и смерти, ада
и рая; будто бы ему одному известно и подвластно будущее землян и
будущность мира...
Относился ли он к романтическим героям нашего времени? Возможно и нет,
если брать во внимание его подавляющий, с пронизывающим холодом взгляд.
Всепроникающий свет глаз обладал почти магнетической способностью смутить
всякого человека. Вливаясь тяжестью в сердце, их свет давил на мозг,
приводил в смятение душу, блокируя на какой-то миг все органы чувств и
тела безвольным одервенением...
Но проходит минута, другая и ощущение скованности сменяется душевным и
физическим расслаблением. Сложившееся первоначальное о нем отрицательное
мнение стушовывается, тускнеет. В сердце рождается к нему дружеская
привязанность, в сознании - безграничное доверие.
Располагал он к себе не только скрытою силою своих волшебных чар, но и
неподдельной доброжелательностью, щедростью духа, лучезарной
откровенностью, увлекая нешаблонным мышлением, дерзостью мысли, богатой
эрудицией; удивляя обширными познаниями в науке, музыке, литературе,
искусстве.... многих других отраслях...
Не скрывал он и своей приверженности оккультизму. Главной увлеченностью в
этой части познания была тема предвиденья с триумфальными ее результатами,
которых он достиг в самопознании, в раскрытии человеческих возможностей,
развивая отчасти труды философов древнего Востока и европейских алхимиков
средневековья, но больше опираясь на свой личный мистический опыт, имевший
для него решающее значение в прикладном, практическом применении, в
реализации своих фантастических, почти немыслимых замыслов: "Человеку
всегда кажется, что он свободен и сам направляет свой жизненный бег, на
самом же деле его сокровенная суть всегда идет навстречу неотвратимому,
предрешенному. Наш разум - это частица океанического сознания -
грандиозного биокомпьютера, где решается судьба не только отдельных людей.
но и целых стран, континентов", - охваченный эмоциональным порывом
движения слова и мысли, он продолжал говорить в том же ключе -
увлекательно, заманчиво...
Раскрепощенное сознание уже сегодня способно сделать многое, а завтра
станет возможным даже остановить уже начавшийся в мире необратимый процесс
по уничтожению всего живого на земле, станет возможным остановить этот
процесс посредством трансформации на расстояние неотвратимого воздействия
на всеобщее сознание людей, в том числе на сознание людей, наделенных
властью, и тем самым оградить человечество от неминуемой катастрофы, нашу
планету от всевозможных катаклизмов", - и это было на слепое наитие
фанатика-верующего, то было выстраданное признание, исторгнутое
сверхчеловеком, полубогом.
Встреча с экстрасенсом для меня была сюрпризом, исключительно благодатным
и как нельзя кстати. Долгое время я мучительно страдал
остроневрологическим недугом, а он, буквально одним сеансом, манипуляцией
своих рук и суггестивного внушения исцелил меня, словно волшебник из
старой сказки.
И в его рассказах тоже было что-то от сказки, в них изобиловало множество
разных по своей сути концепций, отягощенных мистическими наплывами, с
наглядными примерами из личного опыта, но выступавших единым фронтом и
увлекавших слушателя в удивительный мир познавательного.
...Я слушал его собранно, сосредоточенно, напрягая свой слух всякий раз,
когда его речь заглушалась сухими раскатами грома и дрожал в лихорадке над
нами фонарь...
"Формообразующая сила раскованного сознания алхимика-мага, - продолжал он,
- обладает способностью материализовать все, что им задумано, в самом
высоком плане без оскорбления Божества и Религии...
Я утверждаю: в каждом из нас отчасти живет Начало, творящее чудеса!... Я
утверждаю: вступая в Реальное будущее, мы уже заранее виртуально побывали
в нем... Я утверждаю: что наша судьба, наше будущее не в малой степени
зависит от нас самих: от нашей духовно-нравственной, физической и волевой
подготовленности; в предрасположенности к интроспекции, готовности
мгновенно принимать правильное решение в самых сложных ситуациях даже на
виртуальном уровне мышления и действия...
Библейские изречения: "каждому свое, по вере вашей да будет Вам; жаждущему
- дам воды живой" - не есть ли божественная подсказка, тонкий намек на то,
как нас следует научиться управлять своей и чужой судьбой"...

КАПРИЗЫ СУДЬБЫ
Рассказ второй

Что миру до тебя? Ты перед
ним - ничто!,.
Существование твое, лишь дым -
ничто.
Две бездны с двух сторон
небытия зияют,
А между ними, ты, подобно им - ничто...
Омар Хайям

Фонари, фонари, фонари...
Тысячи фонарей, разноцветным созвездием пролетая мимо меня, озаряли
железнодорожную станцию ярким, ослепительным светом.
Притворная истома искусственного света совращала и дразнила майскую ночь.
Было душно. Воздух по-летнему был густо напоен, парил. Накрапывал дождь.
Надвигалась гроза...
Я стоял у открытых дверей вагона идущего поезда и будто завороженный
глядел на этот бриллиантовый свет фонарей, на это удивительное зрелище
играющих красок, стараясь уловить в дрожащих переливах разлитого света тот
краткий миг, когда в мерцающих всплесках огней, сменяясь, нарождаются
неповторимые цветовые гаммы...
Редели огни, поезд быстро набирал скорость. И вот уже впереди, у
разъезда-часовни замаячил последний одинокий фонарь. Он на прощанье,
мигая, кивнул мне как старому другу и - поезд окунулся в кромешную тьму.
Огней уже не было видно, но еще долго позади поезда по всему краю ночного
неба полыхало их отдаленное зарево.
Бешено, остервенело мчался сквозь тьму пассажирский поезд, рассекая
майскую ночь лучами прожектора, содрогая гулом и грохотом бескрайнюю даль.
Казалось, что это не поезд, холодный и бездушный, несется по рельсам, а
низко летит над землею железный дракон, огромный, огненный, что мечет из
глаз он каленые стрелы, горячие, острые, что фыркает он из чугунных
ноздрей фейерверочным шлейфом звезд, что в хохоте твари дрожали они,
искрились и искрами гасли в бархатной мгле.
Неистово бушевала гроза: то тут, то там, разрывая зигзагами небо, сверкали
молнии, и оглушительно рокочущим треском беспрестанно гремел гром,
извергая на землю огромные потоки ливня. Сумасшедший буйный ветер разудало
плясал над полями, лесами, доносил до меня запах хвои и трав и пьянящий
аромат цветов весны...
Хотелось тепла от чувства страстного, невинной трепетной ласки для сердца
и чего-то светлого, нежного для слуха и глаза, хотелось какой-то
неосязаемой человеческой близости, родственной мне по духу и мысли.
Духовное одиночество, опустошенной, вытравленное людским холодным
безразличием просило сильных чувств, искало живого общения, надеясь найти
в них покой и утешение.
Склонность моего характера к резким перепадам в настроении и резкому
переходу из одного состояния в другое: от беззаботного, бесцельного и
веселого до крайне трагического, мрачного, где зачастую второе брало верх
над первым, - часто приводило меня к окончательному бездействию и унынию.
Томительным мучением для меня тогда становилась вся моя бесцельно
угасавшая жизнь. И больше не радовали сердце пьянящие прелести майской
ночи: ее близость, ее томное и мягкое дыханье, - пугала ее необузданность.
Была жуткая ночь, была тяжкая ночь. В душе было холодно, неуютно. Не было
мысли и не было слов. Меланхолическая грусть всецело захватила меня,
упоенно и жадно казнила больное сознание, разъедая, как червь, обнаженные
незаживающие раны души.
И сочилась из ран, проступая слезой, тайна давней тоски об ушедшем
далеком, не сбывшемся... Не возродить вновь угасший родник. Что пользы
напрасно и вечно желать?
Но почему так волнуется вздохами грудь? Отчего же болит голова? Виновата
ли была в том гроза от дождя, виноват ли был дождь от грозы?..
Гроза не утихала, косой стеной хлестал дождь, дробно стуча по железной
кровле вагона. Будто стуком своим он хотел мне сказать: "Остановись!
Остановись же! Не серчай на людей и не сетуй на жизнь. Поди ляг, отдохни,
зря не стой под дождем!"
Порядком намокнув, я прикрыл дверь, и в тамбуре воцарилась холодная
тишина, только глухо шептал надо мной потолок, да стучали по рельсам
колеса: тра-та-та, тра-та-та, приговаривая: жизнь - мечта, жизнь - маета...
Мне нездоровилось, знобило, щемило сердце, шумело в ушах. В глазах стоял
туман, голова кружилась. И будто я летел куда-то вниз, куда-то в
пропасть...
Что за напасти, что хандра? Может сдали больные нервы? Болезнь ли моя
прогрессировала, наступал ли ее очередной приступ? Нужно было срочно пойти
прилечь и успокоиться. С этой целью я вернулся в вагон, в свое купе...
Ночь за окном вагона, черная пустота, а здесь, внутри, все погружено в
мягкий оранжевый полумрак, исходящий от контрольного света электрического
фонаря.
Мерно постукивали колеса на стыках рельсов, отчего вагон ритмично
вздрагивал и плавно раскачивался из стороны в сторону, словно огромная
колыбель, убаюкивая своей монотонностью, постепенно усыпляя изможденных
людей, издерганных за день дорожными неудобствами и передрягами...
Все тише и реже раздаются голоса и топот ног беспокойных пассажиров,
постоянно снующих из вагона в вагон. Но вот, наконец, все стихли, всех
одолела сонная дрема, и лишь я, по обыкновению своему, почти всегда
страдающий в длительных поездках изнурительной бессонницей, не сплю. Не
спит и мой спутник, очень скрытный молодой человек, лет тридцати. Мы пьем
с ним крепкий, с терпким запахом чай располагающий обоих нас к
продолжительной и дружеской беседе.
разговорились... Я узнал, что он едет на юг страны в отпуск, в гости к
матери-старушке, у которой не был много лет, и то. что сам он теперь живет
где-то на Крайнем Севере и работает в геологической экспедиции.
Когда же чай был выпит, я, чтобы веселее скоротать как-то время в дальней
дороге, попросил его (на правах попутчика) рассказать для меня из своей
скитальческой, но романтической жизни что-нибудь такое... занимательное.
Все же по профессии он был геолог, а у них, как известно, вся жизнь - то в
диких просторах ковыльных степей, облитых полуденным солнцем, то в мрачной
чащобе сибирской тайги - в царстве хмурого неба дожей и снегов, то в
выжженной зноем барханной пустыне, окутанной въедливой пылью, хмарью
песка, то в мертвых заснеженных горных вершинах, где разбегаются буйные
реки, где власть и рожденье лишь седых облаков.
Их можно встретить и там - в далекой и суровой тундре, на самом краю
земли, на Крайнем Севере, где день необычно сменяет полярную ночь, где
ночь непривычно сменяет сумрачный день, где весь почти год лютуют, трещат
морозы, бушует пурга, где хлипкая жизнь не сживается с вечной мерзлотою,
где живут и работают лишь мужественные, одержимые люди...
Поэтому я был вправе надеяться услышать от него нечто такое, особенное,
приключенческое. Я был твердо уверен в том, что передо мною сидел человек
идейно причащенный, с верой в грядущее, с закаленной сильной солей;
повидавший на своем недолгом веку немало всякого такого, чего другой не
увидит и не узнает подобного, проживи он хоть сто лет. По всему видно
было, что этот человек, у которого есть что вспомнить и есть что
рассказать другому. Несмотря на это, я был несколько удивлен, когда он без
лишних слов, правда немного смущаясь, охотно согласился на мое
предложение, однако сначала, полушутя заметил: "То, о чем я хочу сейчас
рассказать, возможно, не совсем точно будет ассоциироваться в вашем
представлении с тем, что я пережил когда-то, но не только от того, что
действия развивались в другое время года и в другой обстановке - в этом
есть какое-то сходство. Да это и не главное. Главное зависит от того,
насколько мне удастся в словесной форме красочно нарисовать изображаемую
мной картину, зависит от того, сумею ли предать ту бурю чувств, которые
так страстно и тревожно когда-то волновали и теснили грудь мою, могу ли я
найти удачный слог, сумею ли избежать словесной мишуры, стилистических
недочетов".
в этом месте он сделал небольшую паузу и, рассуждая, продолжал: "Между
прочим, этим недостатком, вызывающим двусмыслие в речи, очень часто
страдают многие вполне образованные люди, грешат, иногда, подобным изъяном
даже опытные литераторы и языковеды-лингвисты. Ну, мне, человеку, еще не
постигшему всех нюансов словесной палитры, тем более простительно, как
говорится, сам Бог велел пестреть корявым языком.
И потому, заранее извиняясь, я очень прошу Вас, - обратился он ко мне, -
если где-то в процессе рассказа, в потоке речи будет что-то не так, не
взыщите с меня очень строго". Затем он умолк, видимо, сосредотачиваясь и
раздумывая, с чего бы начать...
И вдруг, слегка встрепенувшись, он виновато улыбнулся за минутное молчание
и начал свой рассказ басовитым простуженным голосом с лирического
вступления: "Ах, как быстро годы летят! Вроде было недавно, а как это было
давно!"
В ту пору геолого-сейсмическая партия Тургайской экспедиции, в которой я
работал, вела поисково-изыскательные работы в районе Северного Казахстана,
в долинах рек Тургая и Иргиза. Наш отряд базировался и квартировал в
маленьком селенье Кара-Коль. От этого населенного пункта за сотни верст в
округе ни одной живой души - всюду белая безбрежная ширь снежного океана...
В тот год, как на зло зима выдалась очень суровая, на редкость снежная и
холодная. Снегу навалило всюду по пояс, а мороз очень часто доходил до
пятидесяти градусов ниже нуля. Правда, иногда случалось, что зима
отпускала на три-четыре дня небольшую оттепель, так сразу же поднималась
ураганной силы снежная буря - и власть ее становилась незыблемой. В это
время лучше не выходить из дома на улицу: в двух-трех шагах ничего не
видно. Белая пелена снежной пыли застилает глаза, забиваясь в рот и нос,
перехватывает дыхание. Порывистый ветер сметает со своего пути все, что
препятствует и мешает его движению, что противоборствует его силе и мощи...
В такие непроглядно-вьюжные зимние дни местные жители, запасая впрок все
необходимое для жизни и быта, надежно укрывались в своих неказистых
глинобитных избушках, да знай себе жарко топят свои самодельные печки из
жести, похожие на огнедышащие паровозики с длиннющими, протянутыми на всю
хату, коленообразными разъемными, тоже из жести трубами дымохода,
выведенного прямо в шибку окна, что многократно увеличивало теплоотдачу
этого печного агрегата.
Неприхотливые к жизни, хорошо приспособленные к суровым условиям дикой
степи, узкоглазые смуглолицые кочевники-степняки уже по привычке
переносили стойко и самый сильный буран, что время от времени налетал
снежным смерчем на их жалкие стойбища.
И хотя на улице безудержно, безысходно господствовала вьюга, люди не
затворялись: наперекор непогоде - навещали друг друга, чаще обычного. В
трудное время люди всегда становятся заботливее, добрее, приветливее...
Гостей привечали радостью встречи: справлялись о здравии, благополучии -
сажали за стол на почетное место. Потом угощали из лучших своих припасов
как самых желанных, как самых родных...
Разомлев от горячих напитков и сытной еды, гости в довольствии и тепле с
учтивым притворством пророков, не спеша начинали досужий вести меж собой
разговор. Их гортанная речь под свистящие, сиплые звуки домбры, созвучные
звукам метели, была размеренна, нетороплива и бесконечно лилась, лилась,
лилась... Одни айтын-сказанья сменялись другими. В одних - поверье быль, в
других - поверье небыль...
В них было все: боязнь, страх, отвага, удаль, коварство и жестокость.
Но все они сходились на одном: превратна жизнь людей, капризна их судьба!!!
Рассказывали и слушали, слушали и рассказывали, но те и другие все же с
опаской невольно поглядывали в узкий проем окна, где в одиночестве своем
справляла торжество беснующаяся неукротимая стихия...
В каждое погожее утро со стана базы вереницей уходили в дикую степь
могучие трактора с прицепленными сзади балками - деревянные будки,
установленные на брусья-полозья, оббитые снизу полосовой сталью,
оборудованные: одни - под временное жилье, другие - для перевозки и
хранения производственного снаряжения и оснастки.
Каждый раз в этих балках мы добирались до места, где велись изыскательные
работы. И в них же после работы поздно вечером возвращались домой, на
стан, в расположение отряда. И так изо дня в день до самого конца сезона,
до полной распутицы.
В тот злополучный день, когда приключилась с нами эта оказия, все было как
обычно. Я ехал на работу в конечном балке, замыкавшем этот необычный
караван, мягко плывущий по снежной равнине. Жаром дышала печка-буржуйка,
накаленная до красна сухими березовыми дровами. И ее дыхание быстро
заполняло низкое помещение будки удушливым запахом гари железа.
Я открыл дверь. В лицо ударила свежая струя бодрящего воздуха, благодатно
охлаждая молодое здоровое тело.
Сквозь открытую дверь, разрезая сонную тишину, ворвался гул ревущих
моторов и неприятный для слуха лязг гусениц. Клубы серебристой пыли,
выброшенные из-под гусениц тракторов, роем носились, кружась надо мной,
и, плавно оседая на стены и дверь балка, покрывала их причудливой каймой
узоров...
Оставляя санный след, вдаль убегала взрыхленная дорога.
Воздух прозрачен, небо чисто. Лишь кое-где курились облака. Из-за
горизонта медленно поднималось солнце, красно-лиловый шар, испускавший
желтые колючие лучи.
По всему телу прошла дрожь - стало зябко. Я закрыл поплотнее дверь и
принялся разжигать печь, к тому времени почти затухшую. Положив в печку
охапку дров - источник спасительного тепла, я забрался на топчан, укрылся
полушубком и вскоре, согревшись, уснул...
Шуршали, визжали, скрипели полозья саней от трения по сбитому, жесткому
снегу. Вагончик елозил, скользил по дороге, то влево, то вправо, то уткой
нырял по глубоким оврагам, рытвинам: он бился, бодался, то снова всплывал
на равнину дороги и плавно качался, как зыбкая люлька...
Ощупывая ушибленное место на голове и ругая в сердцах незадачливого
"водилу"-тракториста за резкую остановку машины, я вскочил с нар на пол и
глянул в окно: вблизи стояли ровными рядами снежные пикеты головного
профиля. Возле них копошились люди, приступая к работе. Я поспешно оделся
и вышел к ним.
Так для меня начался тот новый рабочий день.
А выдалось утро сказочно славным. Было солнечно, тихо, морозно. Мягкой
лазурью светилось прозрачное небо. Воздух был реже, хрустальней обычного.
Сыпкий, хрустящий снег под ногами был звонок, певуч. Снег, блистая,
искрился, играл, отливаясь на солнце то розовым, то голубоватым светом.
Светились радостью жизни и лица людей, посеребренные нерукотворной вязью
инея, осеянные бледно-розовым и голубоватым отсветом лучей солнца и снега.
Цвели снега...
Да и сами люди в зимних спецовках, обычно в этой одежде такие неуклюжие и
смешные, в то утро казались намного резвей и проворней и выглядели со
стороны, на фоне розового и голубого, нарядными, красивыми...
Не светились, не радовали сердце в то утро лишь мохнатые шаткие тени
гривастого облака из клубящихся пара и дыма - от дыхания людей, от работы
машин. Распластавшись по небу огромным чудовищем, предвещавшим собой
что-то недоброе, мрачное, зловещее, облако неподвижно висело в разреженном
от холодного воздухе, подслеповато высматривая, обшаривало с высоты своими
просторными щупальцами, лениво сводило и разводило своими могучими
клешнями, будто выискивало для себя там на земле давно уже намеченную,
давно уже предрешенную судьбой свою кровную жертву-добычу.
В этот день вместе со мною в нашей топографической группе работали
несколько женщин и еще двое подростков, которые, также как и я, пришли в
геологическую экспедицию в то трудное послевоенное время не ради какой-то
прихоти, оставив учебу в школе, а вполне осознанно, с учетом того, что мы
были главной опорой в своей семье, единственными ее кормильцами. По этой
причине мы раньше времени считали себя вполне взрослыми, хотя многое из
жизни взрослых людей оставалось для нас непонятным, многое в их действиях
казалось нам лишним, перестраховочным...
Поэтому, пренебрегая элементарной мерой предосторожности, мы, трое
подростков, в тайне от всех сговорились после работы возвращаться домой не
как обычно, вместе со всеми в теплушках, а одни на лыжах, чтобы решить наш
извечный спор и вы явить, кому из нас троих в беге на лыжах принадлежит
пальма первенства.
Закончив работу и воспользовавшись отсутствием нашего мастера, мы
незаметно от всех встали на лыжи и легко заскользили по рыхлому мягкому
снегу.
Увлеченные азартом гонки, мы не обращали никакого внимания на происшедшие
вокруг нас перемены погоды, А между тем все предвещало пургу: небо
подернулось будто облачной марлей, попутно дувший нам ветер незаметно
крепчал; насыщенный влагой снег от наступившей вдруг оттепели, плохо
скользил, затрудняя движение; быстро сгущались сумерки.
Вскоре впереди на горизонте едва различимо показалась черная точка. По
мере нашего приближения к ней, точка росла, принимая на фоне серого
небосклона очертания движущегося животного.
"Ребята! Глядите, собака! Вон! Где-то уже близко жилье! Давай поднажмем!
Скоро финиш!" - нарушив тишину, раздался задорный голос впереди идущего. Я
остановился и стал смотреть в ту сторону, куда он указывал нам лыжной
палкой, в ту сторону, где на горизонте высился и хорошо обозначался,
несмотря на сумрачность вечера, темный силуэт животного.
Очевидно было, что это не собака, а волк. Даже несведущему человеку можно
было легко догадаться об этом по его скачкообразным движениям, косматой
голове, да и был он намного крупнее дворняги, а других пород собак в ту
пору в округе нигде на водилось.
Услышав голоса приближавшихся людей, зверь приостановил свой бег,
навострив морду кверху, стал принюхиваться и присматриваться к нам, при
этом ничуть не смущаясь нашего близкого присутствия. Напротив, всем своим
видом он будто говорил нам: "Не вы здесь главные. Я здесь хозяин. Я сын
степи! И не мне, а вам нужно остерегаться ее немилости!" И точно в
подтверждение этому он, безбоязненно, с беспечностью разумного существа,
развернулся, посмотрел в нашу сторону, затем, не спеша, ленивой рысцой
почти что рядом с нами затрусил по снежному полю...
Три пары глаз провожали этот оборотень до тех пор, пока он не растаял во
мраке вечерней мглы. Нет, это не был животный страх перед опасностью. К
опасности мы были привычны с детства, да и ребята мы были не из робкого
десятка, чтобы так вдруг испугаться "паршивого пса" - волка-одиночку.
Каждому из нас приходилось бывать к тому времени уже и не в таких
переделках. Нет! Это был не страх, это было что-то для нас непонятное: вся
наша воля, мысли были скованы каким-то внутренним оцепенением, все в нас
было подчинено какому-то тайному зову.
Озадаченные происходившим в нашем сознании сумбуром, мы съехались в круг и
стали решать, как быть дальше и что нужно делать. Каждый из нас троих
ощущал в себе одинаковое угнетающее чувство безразличия: мы думали одно, а
говорили и делали совсем другое, но поделать с собой ничего не могли,
словно угадали ваккуумную круговерть, воронку омута и закружило наши
головы.
Мы долго спорили, убеждали друг друга, но общего разумного решения так и
не нашли. Каждый стоял на своем, каждый предлагал только свое.
Я был за то, чтобы не возвращаться назад, а идти дальше, но держаться
намного левее (как мне тогда казалось, ветер изменил свое первоначальное
направление, а мы все время шли под ветер).
Другой горячо убеждал нас идти так же, как шли, под ветер, а третий -
вернуться, найти дорогу, по которой ездили трактора, и по их следу идти
домой.
Внутренне я был с ним согласен - это было единственное правильное решение,
которое нам нужно было обязательно принять: пусть не престижным и даже
позорным был этот путь в наших глазах, но он предотвращал бы все наши
беды...
Однако мы не вняли здравому смыслу. Мы не были еще умудренными опытом,
искушенными жизнью людьми, - мы были тогда всего лишь шестнадцатилетними
мальчишками. Нами руководило какое-то странное чувство самостоятельности,
чувство бесстрашия, и согласиться с чужим мнением, пусть даже верным, мы
не могли, мы просто не хотели. И потому каждый из нас пошел своим
избранным путем...
Далекие милые годы с наивностью и кутерьмой... Кому нужна была напыщенная,
бесшабашная удаль насупившихся пацанов, Конечно, никому, но нас тогда
нельзя было за это строго судить, хотя мы и жили в суровое грозное время и
уже успели познать и горечь утрат, и всю тяжесть житейской ноши.
Я шел не оглядываясь, подставляя левую щеку под жгучий ветер, который был
для меня удобным ориентиром. Шел налегке, но уже чувствовалась во всем
теле усталость дня.
К вечеру начало холодать, В воздухе закружились крупные хлопья снега,
подхваченные порывом ветра, они с силой ударялись о ледяную корку нароста,
превращаясь в маленькие белые облачка, низко летящие над землей - мела
поземка.
Закрывшись полой полушубка от ветра, я чиркнул спичкой, взглянул на часы -
не мудрено, что устал - шел пятый час ходьбы на лыжах, а признаков селения
вокруг никаких.
С каждой минутой росла непогода, превращая небо и землю в одно целое.
Продвижение мое из-за поднявшейся пурги с каждым метром становилось
труднее. Силы были уже на пределе. Исподволь крались сомнения: не сбился
ли с пути, доберусь ли до места? Кругом была мертвая пустота и властвующая
в ней стихия...
Учащенно забилось сердце, отдаваясь в висках барабанным боем пульса. В
голове роем носились тревожные мысли в поисках выхода из моего незавидного
положения. Выхода не было: кругом стояла беспросветная сплошная тьма,
кругом все свистело и дико ревело... Как тут было не заблудиться...
Влекомый чувством интуиции, я медленно шел, сам не зная куда. Время от
времени я останавливался, чтобы перевести дух и смахнуть снег с
заиндевелого лица. Пристально, до рези в глазах, я всматривался в
кромешную тьму в надежде увидеть где-нибудь спасительный огонек, который
мог бы послужить мне надежной путеводной звездой. Но "как ни спорил я с
судьбой, она смеялась надо мной".
Неведение, где я нахожусь, и полное одиночество в безбрежном океане вихря
и мрака, угнетающе, тяжелым камнем давило на сердце и мозг, порождая
безволие и страх.
И только любовь, страстная любовь к жизни, неиссякаемым потоком вливала в
меня новую струю силы, вселяла уверенность в благополучном исходе этого
незадачливого путешествия в пургу...
Вспомнилось несладкое детство во время войны, война, сеющая всюду голод,
холод и безотцовщину.
Всплыла в памяти из прошлого прощальная сцена с больной матерью.
Неприглядной была та картина. Сколько горечи, сколько мук выражали
старческие, слезившиеся глаза - глаза матери.
Нельзя было смотреть без боли и тоски на ее судорожно скривившийся в
горестях рот, на ее без времени морщинистое, постаревшее страдальческое
лицо. Еле сдерживая свои рыдания, чтобы не привлечь к себе внимания
сердобольных людей, слабым, дрогнувшим голосом она напутствовала меня в
дальнюю дорогу своими причитаниями и наказами...
От этого воспоминания по лицу потекли непрошенные слезы - слезы горечи,
слезы обиды на злодейку судьбу, не щадившую меня с самого рождения. И вот
снова теперь ниспослала мне свое новое испытание - испытание в борьбе за
жизнь.
Смыкались от усталости веки. Хотелось упасть, забыться, дать отдых телу.
Под действием ураганного ветра я не раз оступался и падал, не раз
спотыкаясь, вставал. Стоило многих усилий и напряжения, чтобы заставить
себя подняться и, превозмогая усталость, идти дальше. Идти - пусть
медленно, пусть даже ползком, но только постоянно находиться в движении.
Ибо движение сохраняло мне жизнь. Я точно знал, что сон - мой враг, моя
гибель. И я шел напропалую, шел наугад, падал, вставал, снова падал и
снова вставал. И так бессчетно раз пока на выдохся, не выбился из сил...
Теряя сознание и почти уже не владея собой, я грузно поднялся и, не
удержавшись, рухнул навзничь...
Смежились тяжелые веки: одолевал сон... Преследовали галлюцинации...
Заглушая злобный вой пурги, как будто из небытия какое-то существо,
расплывчатое, щетинистое, склоняясь надо мной, явственно человеческим
голосом, раскатисто и грозно, вопрошало: "Куда, зачем спешишь, юнец!
Своротишь шею!"
Затем, сливаясь в унисон со стоном пурги, лилейно увещевало: "Постель
чиста, мягка, приляг, усни, дай отдых плоти!" Наступило глубокое забытье,
и только где-то в подсознании, бодрствовал инстинкт самосохранения,
анализировал: "Странное дело... у чудища-призрака... волчий оскал?"
В какой-то миг стрелой пронзила мозг догадка. Открыл глаза, гляжу - я
впрямь, о Боже! Что за наваждение? Передо мною волк!!!
От неожиданности замерло сердце, остановилась в жилах кровь, под кожею
забегали мурашки, хотел вскочить - сковало тело жуть. В испуге закричал -
сорвался только хрип. А зверь тем временем учуял, что я жив, с угрозой
зарычал, оскалил пасть и в ожиданье замер, готовый для прыжка...
Волк был матерый, сильный. Он кинулся ко мне на грудь и с лету норовил
схватить меня за горло...
То ли зверь оплошал, то ли я оказался ловчее его, проворней, не знаю. Все
решило одно лишь мгновенье...
Скорее машинально, чем осознанно, я вскинул навстречу руки, словно
рогатину, и он, на мое счастье, угодил в нее, завис...
И тут я встретился лицом к лицу с неминуемой, казалось, своею смертью...
Из жерла чрева смрадной мрази дохнуло на меня затхлостью, гнилью... До
боли в суставах я сжимал свои непослушные обмороженные пальцы, цепко
ухватившие разъяренного зверя...
Свирепый, остервенелый, он щелкал, лязгая своими клыками, рвал в клочь мою
одежду, грозя мне гибелью...
Завихрились, завертелись по снегу два тела, два тела единым клубком:
человек и зверь, зверь и человек. В едином комке, но с разной целью: один,
чтобы вырваться и снова напасть, уничтожить другого, другой - удержать,
отразить напор наседавшего, защитить свою жизнь.
Волк изнемог, я изнемог. Он зверь, я - Человек.
Его оружие - натиск грубой силы и мощный оскал клыков. Мое оружие - злость
обреченного, расчетливый ум человека. Я выждал удобный момент, изловчился
- и в мертвой хватке моих зубов и рук заметался, забился в предсмертной
агонии зверь - стал задыхаться.
Я быстро вскочил, окрыленный победой, но, сильно ослабленный, не удержался
на ногах и рухнул ничком прямо на труп зверя.
В страхе отпрянул и, лихорадочно работая руками и ногами, опрометью
бросился прочь...
"Скорее... скорее... подальше, подальше от этого гиблого места", - неслось
в голове...
Не помню, не знаю, на сколько времени мне хватило еще истощившихся сил.
Помню, от сильного переутомления кружилась голова, подкашивались ноги, не
слушались руки. Тупо работала мысль. Страха уже не было, было страшное
желание спать...
Кровоточили раны. Подташнивало, мутилось сознание.
Жадно хватая пересохшими, липкими губами серебристую россыпь снега, я
порывался еще вставать, идти, но это было сверх моих сил, и я полз, полз,
полз... весь утопая в снежной купели. А куда я полз и зачем, осмыслить уже
не мог. Во мне тогда за жизнь мою боролась только плоть.
...Очнулся я от удушливого дыма махорки. Все тело ныло нестерпимою болью.
Открыл глаза - не поверил. "Может это мерещится мне?" - мимолетно
скользнул сожаленья вопрос. Нет, все это было и впрямь наяву. Я лежал на
нарах в балке, а рядом со мной лежали мои друзья по несчастью тихо в бреду
стонали. Возле топки, на поленьях дров сидел наш взрывник Леонтич, сухой
тщедушный мужичонка, напоминавший чем-то старого рассерженного воробья,
которого нечаянно потревожили чужие птенцы, попыхивал самокруткой и
неугомонно ругался, поливая нас - "желторотиков", "безмозглых сорванцов"
самыми последними словами...
Потом уж я узнал, что нас хватились не сразу, а когда заметили наше
исчезновение, было уже поздно, началась метель, и всем сразу стало ясно,
что мы обречены на верную гибель.
Для нашего спасения были приняты срочные меры. Однако двухдневные поиски
не дали результатов, все их усилия найти нас были тщетны. И лишь на третьи
сутки всех нас троих нашел, как ни странно, недалеко от своей будки
взрывник Леонтич, оставленный на всякий случай подежурить на том самом
месте, откуда мы два дня тому назад ушли в "бега" и заплутали...
Последовала продолжительная пауза. Затем, как бы резюмируя случившееся, он
кратко пояснил: "Но даже и теперь, когда прошло немало лет с тех пор, я
часто мысленно возвращаюсь к событиям тех далеких дней, оставивших
неизгладимый след в моей жизни, и задаю себе вопрос: что это было -
случайность? Стечение обстоятельств? Или же очередной каприз судьбы,
которая, расщедрившись, проложила наш путь роковой чертой по заснеженной
степи между жизнью и смертью... Ветер вечности наугад перелистывает
страницы из Книги Жизни"...
Закончив свой рассказ, он молча взял со стола сигарету, небрежно помял ее,
прикурил и, глубоко затянувшись, стал выдыхать безмятежно сизые клубочки
табачного дыма, видимо стараясь тем самым подавить в себе охватившее его
душевное волнение, порожденное тягостным воспоминанием, всплывшим в памяти
из далекого прошлого во время пересказа.
Чтобы не казаться излишне навязчивым малознакомому мне человеку, я не
досаждал ему неуместными расспросами, хотя в этой истории была какая-то
недосказанность, которую по справедливости, я должен был услышать, чтоб
погасить свою внутреннюю неудовлетворенность всем тем, что преднамеренно
было скрыто от меня. И он, конечно, чувствовал эту "насущную" мою
потребность, но что-то очень важное мешало ему со мной объясниться,
высказать свое заветное, тайное.
Сдерживая жгучее свое любопытство и превозмогая сей великий соблазн, я
вышел в коридор вагона, закрыл за собой неслышно дверь, подошел к окну и
открыл его... Диким смерчем ворвался в вагон встречный воздушный поток -
затрепетали оконные шторы. Словно желтые птицы, попавшие в западню -
затрепыхались, забились крылами; свежая струя озона освежила мне грудь -
легко дышалось; охладила мне душу - позабылись, улеглись тревоги; влила
бодрость телу - легки стали движения; дала ясность мысли - думалось легко;
шаловливый ветер Рвал с плеч сорочку - шелк хлестался волною, шелк
ласкался игриво; разметалась пучками прическа - волос рвался на волю,
волос сек мне лицо...
Облокотясь на подоконник, я еще долго стоял и смотрел в предрассветную
серую мглу, погруженный в свои размышления...
...Гроза утихла. Небо прояснилось. Светало.
Снова день сменял короткую майскую ночь, отчетливо вырисовывая темные
очертания предметов и, как незримый художник, незаметно придавал им нужный
облик и цвет...
Вскоре на стенках и полу заиграли ласковые блики солнца, наполняя радостью
жизнь пробуждавшихся пассажиров.
Мимо окон вагона уплывали прочь необозримые иссиня-зеленые просторы
Западно-Сибирской низменности.
Ярко освещенные солнцем стройные околки кудрявых берез длинными тенями
ложились на ровный рельеф обширных полей, поросших сочными злаковыми
культурами и уходящих дальше, растянувшись во всю бесконечную ширь степей
и лугов, в море цветов разнотравья и пышных кустов можжевельника...
Быстрая смена пейзажа меня утомила - рябило в глазах. Я вернулся в купе,
не раздеваясь, прилег на постель в надежде немного вздремнуть. Но даже
легкий мимолетный сон не шел ко мне. Мучаясь бессонницей и бездельем и не
найдя никакого другого применения своей незанятости, я стал мысленно
рисовать про себя обстоятельный словесный портрет моего собеседника. Он
видел полулежа, слегка откинувшись немного назад всем корпусом, запрокинув
на подушку свою маленькую с оттопыренными розовыми ушами голову, вытянув
по-лебяжьи нежную шею, раскинув свободно мускулистые руки с тонкими
длинными пальцами, как у женщины, и как будто дремал. Ростом он был где-то
чуть выше среднего, телосложения хрупкого, но не хилого. Стройную фигуру
его украшала со вкусом пошитая щеголеватая одежда, в складках которой
незримо проглядывала хотя и не броская, но пружинящая сила мышц - верный
признак отменной бойцовской реакции. Натренированность мышц придавала ему
необычайную легкость, грациозность. Это человек, несмотря ни на что, был
аскетического склада, привычный с самого детства к суровой жизни с
житейской хмурью... Интуитивно ощутив на себе мой изучающий взгляд, он
резко обернулся ко мне, полный недовольства. На его бледном продолговатом
лице полуовальной формы, с чуть заметным выступом скул, без труда
угадывался затаенный немой вопрос...
Уста молчали - говорили глаза, большие, загадочно-холодные с
иссиня-зеленоватым отливом, со взлетом черных бровей, с шаткой тенью
ресниц.
Глаза говорили о многом, о разном: осуждали жизнь за жестокость жизни...
Его высокий открытый лоб, отмеченный ровной строкой чуть заметных морщин,
облегали густые непослушные русые волосы, аккуратно уложенные, со строгим
пробором. Шелковистая прядь их, при наклоне головы, мягко скользила
спадающим гребнем, вызывая порой у него плохо скрываемое раздражение.
Другие же черты его обветренного лица были также отличительные,
запоминающиеся: изогнутый нос, как у хищника-птицы; волевой чувственный
рот, над верхней губой, обрамленных изгибом волны, ласкалась нить золотых
усов; мужественный подбородок и гордая шея были помечены следами шрама.
Завершая портрет, я не мог обойти, умолчать, не отметив штрихом и другие в
нем скрытые стороны: нравственную чистоту, завидную живость, энергию,
пылкость характера, значительно развитой интеллект, поражавший собеседника
новизной мысли; - раздольность, широта натуры, и весь тот, богатый
эмоционально-духовный мир, которых жил в этом человеке...
Неожиданно наше неловкое молчание было прервано - нас пригласили
завтракать в соседний вагон-ресторан, на что мы оба охотно согласились...
В шуме, гвалте голосистой, подвыпившей публики, в дребезжащем звоне стекла
и посуды, надрываясь бесстыдной, томной болью-тоскою, заливалась песня,
забубенная песня, песня ножевая... И как будто пьянела от хмельного угара,
сатанела стенаньем, изливалась в рыданьях, утомляя укором, утомляя
обманом, и просила с мольбою, умиленно и нежно, все манила куда-то,
зазывала зачем-то, то на миг отрезвлялась, намекала упреком, угрожала
украдкой, что вся жизнь скоротечна, что и мир скоротечен...
За трапезным столом после незначительного разговора он рассказал нам еще
несколько разных историй, которые быть может со временем я перескажу и для
Вас, дорогой читатель. Насколько они будут интересны и увлекательны -
судите сами...

От чего страдаем мы - радости не знаем?
От того, что грешны мы - к Богу путь заказан...
По дороге вдоль реки - летняя прохлада,
А во поле васильки - не отнимешь взгляда...
Дальше едешь лес густой - распевают птахи,
А в конце его топор - поджидает с плахой!..
Никого не убивал - песней жизнь я славил,
Так за что Бог наказал - душу обезглавил?,,

АЛХИМИЯ МЫСЛИ
Рассказ третий

Но мечтать о другом, о новом
Не понятном земле и траве.
Что не выразить сердцу словом
И не знает назвать человек.
С. Есенин

Бурлило, искрилось в бокалах шампанское, вздымаясь пенным облаком, лилось
через край, стекая по стенкам хрустальных сосудов на стол, на холщовую
белую скатерть и тем растекалось потухшим пятном как на лицах людей, как
во взорах людей, как в душах людей, как в мыслях людей...
"Может порочно, может грешно говорить о себе, о своем наболевшем и
выстраданном в обществе малознакомых тебе людей. Как-то неловко и
стесненно должен будет чувствовать себя рассказчик по причине того, что
кто-то из нас, чего доброго, из услышанного здесь может что-то понять
превратно и ошибочно принять исповедальное откровение за скрытое
самохвальство, а это было б для рассказчика, по-моему, оскорбительно и
повлекло бы за собой осложнения в наших отношениях," - предупредительно
заметил мне на мое предложение совмещать приятное с полезным мой спутник
Евгений Парфирьевич Терновцев, которого судьба благосклонно послала мне в
товарищи. "Годится, годится!" - одобряя мое предложение, согласились все.
Коротая время в скучной дороге, мы сидели с ним у уютной походной
ресторации в обществе случайных людей и за бутылкой вина играли в карты.
Играли занятно, по-новому, заранее обусловив игру своеобразным фантом:
выигравший счастливчик, как бы в нагрузку должен был без утайки рассказать
все о себе. "Везунчик" должен был рассказать о себе что-нибудь эдакое
оригинальное и не избитое. А так как карта у наших партнеров была бита
накладно почти что всегда, то и развлекать всю честную компанию
приходилось все врем то мне, то Терновцеву.
Выигрывать в жизни что бы то ни было - всякому приятно. Проигрывать же,
даже завзятому игроку, всегда огорчительно.
Огорчало досадное невезение и наших супротивников, игроков прожженных и
поднаторевших на этой стезе. Несмотря на свое превосходное мастерство в
этом деле: и набита рука, и наметан был глаз, - однако игра у них не шла,
игра явно у них не клеилась, им в этот раз не "фартило". Фортуна
отвернулась почему-то от них.
Раздосадованные и удивленные, они недовольно роптали...
Удивляло не в меньшей степени в этой игре, конечно же, и меня,
малосмыслящего в этом занятии, мое дьявольское везение. Мне казалось, что
надо мною кто-то обрел неодолимую власть, что я подвержен, будто
марионетка, скрытым и неуловимым порывам гнетущего чувства извне и
поневоле выполняю чью-то команду, передаваемую мне внутренним бесстрастным
голосом. Мне казалось... и недаром... "Может порочно?... Может грешно?..."
Вкрадчиво и многообещающе начал он говорить вслух о том, сокровенном,
заветном своем, что годами скрупулезно, по крупицам собирал он из недр
неприкосновенного, непознаваемого...
"Может преступно? Может преступник я? - повторил он, - что осмелился
заглянуть в неизведанный мир, запредельный мир, отвлеченный мир, где и
вечность не вечна, где мгновение - вечность, там, где вечность -
мгновение; что посмел я нарушить законы запрета, устои незыблемости, что в
безмерном пространстве, в бесконечности времени я пытаюсь найти
беспредельности ключ, ключ к мирозданию..."
Отбросив в сторону надоевшие ему карты, тем самым выказывая свое нежелание
больше продолжать эту игру, он склонился над бокалом и повел разговор в
ином уже русле. "Ведь тщеславны мы, ведь коварны мы, ведь жестоки мы,
люди! Потому что, открывши однажды природы секрет, мы всегда обращали его
в орудие зла и в орудие наживы. Не по этой ли причине исчезли в прошлом
навсегда с лица земли и многие цивилизации?"
Такой оборот дела никак не мог удовлетворить наших собутыльников. Они
могли легко смириться с любой трактовкой человеческой нравственности, им
были до лампочки философские изыскания Терновцева. Зато, когда касалось
что-либо их финансово-денежных интересов, тут они становились куда как
заинтересованно-остервенелыми. По сути своей игрок, что алкоголик, никогда
не сможет согласиться с тем, что всякое излишество вредно. Не может
советский человек из-за своей, паскудством взращенной зависти видеть
обогащение других. Особенно неприемлемо психологически для него становится
это тогда, когда он видит, что вещь, принадлежащая когда-то ему, уплывает
у него на глазах к другому... Он не приемлет вообще, всем нутром понятия о
чести и справедливости...
В порыве вольницы застольных прегрешений, они не стали докапываться до
сути дела, а грубо оборвали его и стали высказывать ему по пьяной лавочке:
"Не надо парень, переливать воду из пустого в порожнее! Не надо, кент,
заправлять нам арапа! Видели мы таких удальцов-огольцов, которые любят за
чужой счет покутить да поживиться". ... "Не возникай ты, залетный тайги
гастролер! Крупье-банкомет хренов!,,,"
Попытку одного из них насадить его на "колган" он прервал молниеносным
апперкотом. Мощнейший удар в челюсть правой снизу уложил нападавшего прямо
в самом проходе. Истерично завизжали, сбиваясь в угол, напуганные две
девицы, что сидели за столиком позади нас. Истошный их визг и грохот от
падающей мебели и посуды сразу же привлек внимание всех посетителей
ресторана к завязавшейся неожиданно драке.
"Что вы сделали с ним?" - заорала сгрудившаяся толпа вокруг нас, видя на
полу перед собой бездыханного человека.
"Вы убили его, сволочи! Срочно вызывайте милицию!" - кричал уже какой-то
другой зевака. "Зачем милиция? Живой он! Просто в глубоком шоке! -
успокоил всех Терновцев, - Nам виноват, лезет в воду не узнавши броду, -
холодно, не оправдываясь, пояснил он. - И чем напрасно кричать, вы лучше
помогите ему подняться", - посоветовал он собравшимся. "Товарища" тут же
подхватили под мышки и поставили на вялые, еще подкашивающиеся ноги.
"Садись! - указал ему Терновцев на стул против себя и добавил, - Больше не
пей так много - пьянка никогда не приводит к добру", Эх, какая все же
отвратительная и неприятная штука - раздор между людьми, недоверие:
спесивое, надменное. Редко, наверное, кто из людей не испытывал не себе их
тлетворное действие, разъедающее душу и мозг, порождающее обиду,
огорчения, опустошенное безразличие ко всему на свете... Кто знает,
сколько талантов, ярких и самобытных, угасли еще на корню, так никогда не
достигнув расцвета и взлета творчества. Сколько открытий, больших и малых,
не увидели света, не получили достойного признания. И все из-за нашей
проклятой черствости, упорном нашем нежелании обременять себя. Излишне
порою бывает для нас увидеть величье прекрасного не только в жизни
природы, но даже и в самом человеке...
Косность, рутина пустых притязаний ничуть не смутила бесстрастность
Терновцева. Напротив, казалось, он этого ждал: все шло, развивалось будто
по какому-то заранее продуманному и запрограммированному адской машиной
неписанному сценарию. "О, как я польщен вашим лестным вниманием ко мне, к
моей скромной персоне!" - парировал он язвительно на их выходку, стараясь
при этом быть внешне спокойным и невозмутимым. Однако вместе с тем нельзя
было не заметить в этот момент усиливающуюся мертвенную бледность на его
лице, а в глазах - обволакивающего, преступно-холодного налета. "Да, в это
нет ничего удивительного, - обретая не понятно как над нами абсолютную
власть, не внимая нашему робкому протесту, продолжал он. - Людей,
вообще-то, часто бывает трудно в чем-то винить: одни из них всегда
находятся во власти страха - дух рабский в них сидит с рождения до могилы,
другие же - завистники, корыстолюбцы, - те вечные пленники собственного
невежества.
Как первые, так и вторые - близнецы-братья. Лицевая сторона их жизни -
самая невинная невинность. Под лживой маской лица они все чинны,
благородны. Изнаночная же сторона их жизни - грязь и пустота, коварная
жестокость. Их цели низменны, ничтожны идеалы: вся жизнь их в
угодливо-обманном услужении. Детей обманывают родители, отцов и матерей
обманывают дети, мужья - дешевые изменники и жены им под стать повально
врут, бессовестные, а друг - обкрадывает друга".
Последняя фраза его прозвучала для всех хлесткой отрезвляющей пощечиной.
Больно было слушать эти горькие, но справедливые слова,
которым, что и говорить, нельзя было возразить, тем более воспротивиться.
Почти каждый из нас прошел школу жизни сплошного оболванивания, где просто
нельзя было не заразиться хотя бы одним из этих пороков, которые так
беспощадно оголялись Терновцевым.
"Вы обвиняете меня во всех смертных грехах, не подумав о том, достойны ли
вы сами того, чтобы мне выносить приговор? - уставясь в упор, презрительно
спросил Терновцев. В его голосе был и лед, и пламя, а зрачки его глаз
будто сверлили вам душу. В отместку, он еще долго и зло куражился над
нами, практикуясь в словесной эквилибристике: "Что делать, если так
устроен человек: чем выше этажи в его мозгах, тем обширнее его видение
мира и наоборот, чем ниже, тем их функции грубей и примитивней; скудоумие
всегда мешало людям увидеть все многообразие жизни. И сегодня их
представления о всесущем однобоки, смыты, серы".
О, как же был он в эту минуту хорош! Являя собою воочию живое воплощение
врубелевского демона, будто сошедшего к нам сюда прямо с холста знаменитой
картины.
"Нет, не залетный я с тайги гастролер в поисках легкой дорожной поживы. И
не крупье-банкомет, что сдает из колоды крапленую карту, как вы изволили
обо мне небрежно выразиться, - искусно отбиваясь в словесном поединке,
стойко опровергал все наши домыслы Терновцев. - Да, игрок я, азартный
игрок, но самой высокой и лучшей марки! - нагнетая обстановку и так уж
доведенную до каления, в том же духе продолжал он. - В той игре, что играю
я, нет подвоха и бесчестия нет: карта - ставка на жизнь, рок мечет. Я
играю! Проигрыш - смерть, выигрыш - бессмертное познание! Не блефую я в
картах, не блефую в словах - вам нужны доказательства? - спросил он. -
Хотя честно признаться, это против всех моих правил выставлять себя
напоказ, - разметая навет, аргументируя доводами. не сдавался Терновцев. И
в подтверждение своих слов он достал из кармана пачку банкнот, и потрясая
ими над нашими головами, чуть слышно проговорил: "Это из области
реального: эти деньги я честно выиграл здесь у вас, - обведя всех нас
притупленным взглядом. - Я выиграл их в равных условиях, правда, с разной
возможностью, - и на этот раз он не преминул бросить ядовитый намек,
присовокупив к уже сказанному. - В этом не моя вина, и не моя особая
заслуга. Я лишь продемонстрировал некоторые достижения человеческой
иррациональной мысли, достигнутые за счет человеческого
самосовершенствования!" - усталый взгляд его скользнул по ассигнациям,
которые он все еще держал в своей руке, и только теперь, словно впервые
заметив их, безучастно бросил на стол, как нечто обычное, ненужное. "По
чести я их выиграл, по чести возвращаю их вам, потому что они отягощают
мой карман, как и мою душу", - простодушно пояснил он свое необычное
решение.
Вокруг нас недобро загудели. Необычное представление за нашим столом, что
шло на повышенных тонах, по-прежнему продолжало привлекать к себе внимание
многих завсегдатаев этого походно-питьевого заведения. Возмущенные этой
его максималистской выходкой, они расценили ее как уступку, сдачу своих
позиций в этой странной борьбе...
"Спокойно, господа-"товарищи"! Ведь я исповедую распятого Христа, а
значит, исповедую культ красоты и культ гуманности! Спокойно, господа,
спокойно! Не шумите зря! - высокопарно произнес он и развел широко руками,
делая что-то вроде реверанса, обращаясь ко всей почтенной публике, -
Деньги мои! Кому хочу, тому и дарю. И нет никому до этого дела! - урезонил
он некоторые уж слишком горячие головы. - Хотя я вовсе и не крез-толстосум
и сделал это не ради благородного жеста, чтобы лишь перед вами выделиться,
а вижу в том свой долг подвижничества, в популяризации не раскрытых еще
возможностей человека, раскрытие который помогает изгнать из нашей жизни
зло и несет в себе людям осветление для их души и очищение физическое от
завистливых мыслей. Знаете, как по этому поводу говорил апостол Павел: "Вы
желаете и не имеете, Вы просите и не получаете, потому что просите Вы для
вожделения своей плоти"...
Я сел за этот зеленый стол, чтобы преподать кое-кому жизненный урок, сбить
навсегда спесь с зарвавшихся. А вам, - обратился он к проигравшейся
братии, - я советую впредь чрезмерно не увлекаться азартной игрой - это
такая же трясина, что и наркотическое болото, засосет - не вырваться, -
поучительно, но уже без злобы добавил он, возвращаясь снова к прежнему
разговору. - А вот это! - прерываясь в раздумье и загадочно намекая на
что-то очень значительное. Терновцев взял в руки видавший виды
казначейский билет нарицательной стоимостью всего в один рубль и,
сосредоточенно всматриваясь в него, чуть внятно повторил. - А это другой
вариант, но уже из области ирреального!" - извлекая и преобразуя какие-то
лишь одному ему известные и понятные формулы, он тут же на наших глазах, к
зависти и восхищению всех присутствующих, прибегнув лишь к незначительной
услуге официанта, обратил тот самый грошовый билет, прикупив на него два
выигрышных лотерейных билета, почто что в целое состояние...
Не радость и восторг, а холод и равнодушие можно было прочесть в его
усталом безжизненном взгляде, когда он смотрел на эти только что
обретенные сокровища, явившиеся результатом отображений, искусно
вызываемых им украшенной мыслью.
"Хвастовство не делает славу уму, и не ради хвастовства и даже не ради
богатства, но ради торжества справедливости, ради торжества вечного я
прибег к этим мерам "колдовских" секретов алхимии, совершенство которых я
постиг не волею случая, а настырным характером, кропотливым ежедневным
трудом в длительных поисках-экспериментах. Экстремальность условия таких
изысканий принуждает исследователя не только чисто научной работой, но
довольно часто приходится не гнушаться и самой что ни на есть черновой
работой! Да, всяко приходилось, надо было испытать и холод, и голод;
преодолеть не раз и более значительные лишения. Много требовалось
терпения, выдержки, ибо само сверхпознание всегда сопряжено с огромным
риском, смертельной опасностью, зачастую оборачивающейся против самого же
исследователя, его близких, друзей, а не только поражая одних его врагов".
Обескураженные таким оборотом дела, мы глядели друг на друга, не зная, что
сказать ему в свое оправдание. Заметив наше замешательство. Терновцев сам
пришел к нам на помощь: "Не пристало порядочным людям так скороспешно, так
предвзято облачать оценочные свои суждения в заносчивую форму недоверия",
- укоризненно, но миролюбиво пристыдил он нас. В свою очередь мы дружно
извинились перед ним за свою излишнюю горячность, сославшись на гору
выпитого, очень, очень просили его продолжить рассказ.
"О, сколько нужно вложить в нашу жизнь труда, сколько нужно перелопатить
словесной руды, чтобы выразить всю полноту, всю глубину человеческих
чувств и мыслей. Ведь даже всякая, самая простейшая жизнь, сама по себе
всегда ирреальна, абстрактна"...
Ныряли, всплывая в волнах хаоса живые полновесные слова, удачно
группируясь в краткие звенья тезисов, аргументов, выводов. А те,
совокупясь в четкие выкладки и красноречивые отступления, заманчиво
увлекая за собою нас, слушателей, да пожалуй, и самого рассказчика...
Захваченный потоком нахлынувших мыслей, он говорил нам: "Оправдывая всякое
мировое зло общей греховностью человеческого индивида, люди и не
подозревают того, что не своей врожденной греховностью они обязаны
расползающемуся повсюду злорадству, а тому, чем накликаются эти несчастья
- своей паскудностью, агрессивностью характера, который формируются тем
или иным обществом и политическими системами. Люди, ожесточившиеся,
лишенные сокровенного чувства души, в значительной степени влияют на
программу Высшего разума, что разлит повсюду во вселенной, и который
управляет и самой жизнью, и деятельностью человечества в настоящем,
управляя в прошлом и станет управлять в будущем..."
Умолкнув, он долго-долго молчал, неприятно уставившись в одну точку и как
будто ничего не видел, ничего не слышал. Его словно бы кто подменил. Было
неясно: то ли данной манерой он снимал с себя стрессовый груз, то ли так
тщательно готовил ответ, чтобы в нем не затронуть нечаянно для
постороннего уха чего-то лишнего, сакраментального...
Вспыхнув, подобно живому огню, он заговорил порывисто, как-то сразу, вдруг
ошеломляюще: "Алхимия мысли - это полное раскрепощение, раскованность души
и ума человека. Алхимия мысли - абсолютная вершина гениального, всего
беспредельного - это божество божества, как в музыке, в науке, так и в
любом виде искусства, постигаемое лишь запредельным волевым устремлением
обогащенного сознания. Алхимия мысли - эта та царственная сила власти
сверх-разума, сверх-сознания, которая способна вершить не только судьбы
отдельных людей, но предопределять на будущее развитие всего
человечества!" - заключительным аккордом прозвучали в тот день для нас
замысловатые слова Терновцева. Через некоторое время мы с ним покинули
ресторацию и вернулись в свой вагон...

ПОСЛАНИЕ ПРОРИЦАТЕЛЯ
Рассказ четвертый

И нет конца, мелькают версты, кручи,
Останови!
идет, идет испуганные тучи,
Закат в крови!
А.Блок

Добравшись до своего купе, преодолев на своем пути целый лабиринт дверей и
коридоров, мы с Терновцевым облегченно вздохнули и устало плюхнулись прямо
на неразобранные свои постели.
Хмель отяжелил и клонил мою голову в сон. Меня мутило. Перед глазами все
плыло, а изнутри противно и муторно так подташнивало. Чтобы избавиться от
этого неприятного ощущения, я снова встал, "опохмелиться" минералкой, а
затем, несколько проветрившись на сквозняке в коридоре, сел за стол и
начал записывать в своем дневнике на свежую память, обстоятельно и точно
все свои впечатления от прошедшего дня. Дело у меня, надо сказать,
продвигалось не шатко, не валко. Мне никак не удавалось схватить самую
суть и подстроиться под нужную тональность повествования.
Переводилась за зря целая куча высококачественной, лощеной бумаги:
исписанные и скомканные листы из блокнота ворохом валялись на полу у меня
под ногами, а дело никак не шло с места. Суетность моего неугомонного
бодрствования и назойливое шуршание бумаги, видимо, очень мешали
Терновцеву спать, так как уже через непродолжительное время, откинувшись к
стенке, он приподнялся на локте и, увидев вокруг столько бумажного сора и
хлама, ехидно подтрунивая, спросил: "Что это за творение такое, что не
дает никому покоя?"
"Пишу Апокалипсис. Правда, только со своим числом зверя и советским
светопредставлением, а не тем, что есть в библейском откровении Иоанна
Богослова, - несколько неохотно ответил я и искренне пожаловался. - Да вот
только что-то никак не идет у меня, не клеится". "Получится! "Пускай
годами мысль зреет, чтоб совершенной стала красота, - участливо подбодрил
он. - А не воспользоваться ли для верности тебе копиями моих писем, в
которых преследовались подобные задачи и цели!" - после некоторого
раздумья предложил Терновцев уже вполне серьезно. Вынув из кожаного своего
портфеля пачку писем, он протянул их мне. Я с благодарностью принял и тут
же с усердием начал все подряд читать. Речь в них шла о том, "что надлежит
быть вскоре". Несмотря на то, что эти письма относятся к сугубо
официальной переписке - в общем представляли собой целый сборник посланий,
близких меж собой общностью идей и целей, - письма эти и сами по себе в
раздельности, несли нужную мне информацию, но целый их пакет и пестрота их
предназначения позволили мне еще и разглядеть автора писем изнутри,
узнать, как он сам себе мыслит и чувствует, какую гражданскую позицию
занимает в жизни...
- Я хотел помочь советским людям... Я вырвал из своей груди животрепещущее
сердце и зажег его освященным огнем мироздания и отдал бескорыстно его
людям, чтобы оно вместо факела озаряло во мраке дня и ночи их многотрудный
путь к Богу. Так они, несчастные богоотступники, святазарным огнем его, -
стали греть свои мерзкие задницы, - констатировал желчно Кассандр
неприятием, невостребованностью его идей всем нашим полудиким обществом...

К ЖЕНЩИНЕ...

Эй, кабатчик, вина как огонь приготовь,
Чтобы в сердце вскипела остывшая кровь;
Чтоб хоть песня сне стала единственным другом,
Ибо все изменили - и друг, и любовь...
Омар Хайям

Здравствуй же, миля, милая моя недотрога - Вера Прямоты!
Здравствуй, мой несговорчивый, мой горячий друг!
Тот, кто враждует с тобой, - твой горячий друг, указано в Коране... Если
считать данное высказывание истинным по сути своей и верным для наших
отношений, то нам давно бы уж следовали заключить меж собой пускай
хрупкий, но осязаемый мир.
Вполне доверяя этому благовествованию из книги книг, я первым протягиваю
тебе свою руку как знак чистой дружбы, искренне говоря: "Мир Вам! Ты ничто
и я ничто - вместе мы пейзаж!"
Я не знаю, что ты мне на это ответишь, но если ты скажешь мне нежное
что-то, я озолочу тебя, и весь мир будет лежать поверженным у твоих ног. Я
сделаю тебя владычицей Великой Бесконечности...
Да, правда! Истинная правда, что ранее я тоже обещал тебе вроде бы золотые
горы, но с оговоркою, что я не могу до положенного срока обращать свои
отверженные знания, обретенные отречением от тщеты мирской на исполнение
каких-либо суетных желаний, так как был намертво схвачен, как стальным
спрутом, жесточайшим стечением множества неблагоприятных для меня
обстоятельств.
И, конечно же, такая редкая по своей природе женщина, как ты, не только
своей внешней, телесной красотой, но и своей врожденной
сообразительностью, не могла не заметить того, что "король-то голый!" Что
все мое богатство - одни красивые прожекты, которые с позиции нормального
человека никогда не воплотятся в жизнь... И взыграло твое женское
самолюбие, и наступили сумерки богов...
Парадоксально мыслящего пророка, гения, человека, которому свойственно
алогичное самоутверждение: движение от уюта, комфорта навстречу жизненному
драматизму, экстремальности, обеспокоенного не за собственную судьбу, но
за судьбу народа, мира в целом, видя в этом богатое содержание счастья,
смысла жизни, - ты осудила как самого последнего и лживого еретика...
Я к неверной хотел бы душой охладеть,
Новой страсти позволить собой овладеть.
Я хотел бы, но слезы глаза застилают,
Слезы мне не дают на другую глядеть.
Я тебя ни в чем не виню, во всем я сам виноват. Виноват, что испытывал
себя так часто для искушения. Мне не следовало знакомить тебя и со своей
зловещей книгой. Твоя душа, отягощенная осадками безверия от мрачного
советизма, не готова была воспринимать такого жестко-свободного
пробуждения, что проповедуется мною в ней.
Покорно вянущий цветок, ты - слишком слабое создание для нашей беспощадной
действительности. И как бы ты не ухищрялась скрыть это от других за своею
напускною леденящей чинностью, своим ужасающим холодом речей, поверь мне,
тебе все же плохо удается. Я знаю, что душа твоя потаенно стремится
погреться у живого костра обновленных идей. ей не чужды и горячее правды
слово, и обжигающая магии мысль, и огненные сверхчувства...
Да, я был не очень свят с тобой, моя святая, и не плакал о грехах своих...
Вызывая к жизни через заговорное слово тончайшую субстанцию живых идей как
самые желанные сочетания творческой мечты, обращая свои нафантазированные
замыслы в их материальную сущность, я должен был прежде зажечь, очаровать,
предвосхищая восхитить тебя, чтобы самой новейшей новизною пробудить у
тебя к себе бесконтрольное доверие...
Без доверия верного зрителя как сбыться диву дивному, как сотвориться чуду
чудному - будь то волшебник-факир, вытворяющий сверхискусство, хотя бы
семи пядей во лбу.
Без веры нет никакой идеологии! Нет никакой религии! Нет никакого Бога,
без истинной веры!!!
В поисках ангельской святости, света на свете в образе женщины. В поисках
женщины - Веры, как дамы сердца, которая соединила бы в себе реальную
женщину-примадону, доступную для физического обладания, и женщину-мадону,
которой можно только любоваться и восхищаться, на которую можно только
молиться издали как на богиню, я исколесил не раз сквозь бури всех
невзгод, повдоль и поперек, бескрайнюю советскую планиду... От монгольских
владений пустынных царевен я шагал до безмолвно холодной тундры - царства
Наины. Я искал Кудашу по обширным степям Казахстана. В поисках Гелии я
взбирался по горным вершинам Киргизии почти что на самое небо. Шаганэ я
надеялся встретить в раскаленной Средней Азии... От зловещих русалок
восточных морей я спешил лицезреть королеву янтарной Балтии... И только
здесь, в самом центре России, повстречалась ты мне, моя милая, драгоценная!
Я потерял себя, меня объял испуг,
Но вот себя в тебе я обнаружил вдруг.
Ты от себя меня не отдавай мне боле,
Коль нет меня во мне, когда я не с тобой!
Букет цветов я шлю тебе с письмом, а не цветы. Что мертвые цветы в
сравнении с тобою?
Нет на земле таких-то и живых цветов, которые ты не смогла б украсить иль
затмить своей красою!!!
Прощайте! Вас помнящий всегда, знакомый Ваш - Евгений Терновцев.
P. S. До самого конца мая, ежедневно в семь часов вечера я беде ждать с
Вами встречи у паперти Дмитриевского храма. Буду ждать в погоду, и
непогоду. Не дождусь: и с песней, и с Россией разочтусь... Знайте, что и
тогда не по моей злой воле в этой стране снова будет пролита кровь, если
даже я покину навсегда эту юдоль безверия и лжи с глубоким огорчением и
душевной болью... Сердца моего хоть и кровавые слезы - любвеобильные
слезы... Знайте, что и песни мои, выпестованные неуемным сердцем
пророка-подвижника, были бескорыстной дань откупа за всех живущих на этой
земле от гнева и наказания всевышнего...
Знайте, что никакой самый рьяный на свете "пастух" не сможет устеречь
теперь "наше" растревоженное ущербное "стадо". Только мое присутствие
здесь еще сдерживает граждан сих от новой Великой Смуты.
Нет, это не блеф, не каприз, не обман чувств и не промах рассудка. В
познаньях тайны бытия бессилен и праведник, и мудрец. И царь царей не
властен над хаосом пространства и времени. Я один постиг дисгармонии их
совершенства. Небо, время и пространство знают о моем земном главенстве.
Одного лишь, как и всем, мне найти не дано - код от шифра бессмертия, код
от шифра любви...
Я у ног твоих, смотри,
С смертною тоскою,
Ну прости же, ну прости!
Сжалься надо мною!
Неужель я виноват
Тем, что из-за взгляда
Твоего я был бы рад
Вынесть муки ада?
Что тебя сгубил бы я,
И себя с тобою
Лишь бы ты была моя,
Навсегда со мною!


ЛИТКОНСУЛЬТАНТУ

Шепнуть о том, перед чем язык немеет,
Усилить бой бестрепетных сердец -
Вот чем певец лишь избранный владеет,
Вот в чем его и признак и венец.
Аф. Фет

Ну и поделом же мне! Так мне и надо! Сам виноват, что досталось от Вас по
"мурсалу" за тот каскад примитивных ошибок, что был допущен в моей
рукописи. Впредь буду умнее и не стану больше передоверяться нашим
бытовикам-ханыгам, если когда-либо вновь придется прибегнуть к услугам их
сервиса.
Выражаю Вам свою глубокую признательность за дельный совет "сочетать
сказанное с формой сказанного". Ценную правку некоторых мест в рукописи,
хотя и не согласен категорически с одним из Ваших высказываний, где Вы
утверждаете, что многие мои размышления об экологии, о религии, свободе,
добре и зле слишком "позднего зажигания" и не могут привнести какого-либо
положительного заряда в отечественную литературу. Привожу этот тезис
дословно: "Но вот беда - обо всех этих понятиях вы пишете не первым,
многие писали об этом, простите, лучше Вас!"
Интересно все же было б узнать, чьей же это рукой водило провидение и кто
тому свидетель и судья? Уж не те ли это "многие", кому чужды страдания и
сомнения, и другие, Родственные им существа с повышенной творческой
плодовитостью? И кому так легко удалось усыпить бдительность очень
строгого критика в Вашем лице?
Если рассуждать по-Вашему на этот счет, то выходит, что и современному
человеку нечего было родиться и жить на белом свете, коль до него уже
рождались и жили раньше такие же люди: ели, пили, плакали и смеялись,
любили и ненавидели, проделывая физически и ощущая чувственно все это,
возможно, намного лучше нашего поколения, или же, по крайней мере, многих
из них...
Если искать ошибки, а не прекрасного в художественном произведении, то
немало стилистических огрехов можно даже найти и в произведениях
известных, маститых, классиков, уж не говоря о нынешних "горе-писаках" -
гонят одну мертвородную, "чернуху" столько мусора, аж жуть берет...
Взять, к примеру, хотя бы стихотворение "Зимний вечер! А.С.Пушкина,
которое считается всеми знаменитостями языкознания - жемчужиной поэзии,
перлом стихосложения. Миллионы школяров ежегодно в обязательном порядке
зубрят его наизусть, не зная, что в строфе: "Спой мне песню, как девица за
водой по утру шла; спой мне песню, как синица тихо за морем жила", -
таится грубейшая смысловая ошибка, непростительная и для гимназиста
начальных классов. Не может петь, как девица пожилая женщина, будь она
трижды няня Пушкина, не может она, тем паче спеть и, как синица...
Но могла, по всей видимости, спеть о том, как девица за водой по утру шла.
Могла она и спеть о том, как синица тихо за морем жила...
Не замечают этого почему-то придирчивые учителя, пренебрегают этим,
игнорируя очевидную ошибку, и щепетильные во всем академики-лингвисты,
составляющие школьные учебники, предназначающиеся для обучения детей...
Сущность всякого вида искусств, по-моему, заключается в выявлении
художником только самого себя - полно реализуясь только в чистом
субъективизме: не важно какой темы, какого времени касается кисть
художника, а важно то, как она прикасается: поет ли с "голоса чужого", то
ли поет "по-свойски", даже как лягушка; приносит ли эстетическое
удовлетворение читающему, слушающему, созерцающему; способна ли пробудить
в людях закодированную убаюканную их совесть; вызывает ли у них душевный
порыв к милосердию, правде, свободе; обогатит ли человечество смелой
идеей, новым познанием...
В отличие от тех "многих", кто с пустотой в голове и груди, но кем Вы так
гордо восторгаетесь, я пишу все свои вещи не в праздно-словоблудной грезе,
а по наитию великомученика, страстотерпца, по подсказке Высших Начал, пишу
только для свободных и вполне понятливых людей и с одной, но вечной темой
- темой свободы и любви!...
Так мог ли я рассчитывать на большую помощь от советского издательства,
чем те крохи, что заполучил? Конечно же - нет! Поскольку живу в бесправном
государстве-концлагере, в Союзе Сатанистов, Сообществе Рабов.
Признайтесь! Ведь и Вы "повязаны" инструкциями Кремля, так как находитесь
на службе у системы и являетесь, как все, кто служит ей, рабом и
собственностью КПСС.
О, как это унижает и оскорбляет жизнь!!!


КОРИФЕЮ ЛИТЕРАТУРЫ
Мне очень больно огорчать идейного собрата по перу и житейским невзгодам -
своим безотрадным сообщением. (Умолчать не могу по принципиальным
соображениям). Речь идет о более чем странном поведении сотрудников Вашего
фонда, куда в начале ноября я обратился, чтобы принять участие в
литературном конкурсе, объявленном через СМИ.
Работу мою приняли в представительстве Фонда, однако при этом неприминули
бросить в мой адрес ядовитую реплику: "Не успели объявить конкурс, как
люди тащат в фонд свои толстенные рукописи"...
И невдомек кабинетному грамотею, что труд сей не единочасье состряпан
графоманом-писакой, но есть плод десятилетних раздумий...
Где ему знать, что эта рукопись собиралась по крупицам с картонных
обрывков, исписанных собственной кровью того, кто в жутких страданиях
виделся с Богом, говорил с Ним, исполнял волю Его!!!
Через две недели, как и было мне сказано, я пришел туда снова, чтобы
узнать об участи своей книги...
"Какая рукопись, какая книга?... Никакой рукописи Вы нам не сдавали", -
оглаушила меня сходу очень нервная секретарша, встретившая меня у порога
прихожей.
"У меня ее взял Ваш работник,... историк - две недели тому назад, - стал я
объяснять ей невозмутимо. - Посмотри у себя хорошенько, она в черной
обложке: на одной стороне ее выделено каллиграфически серебром - "Под
черной звездою". Она у меня в единственном экземпляре", - уже с тревогой
попросил я ее.
"Никакой такой мужчина здесь не работает! И никаких рукописей мы не берем
на конкурс, кроме готовых, уже изданных книг. Понятно Вам?!" - раздраженно
отрезала она с угрозой в голосе и стала выпроваживать меня за дверь...
"У меня есть расписка в получении", - сблефовал я, доставая из кармана
вчетверо сложенный чистый лист бумаги.
Магия бумаги подействовала на нее ошеломляюще!... Она тут же призналась,
что моя вещь действительно находится у нее. Зашла в комнату и сразу
вынесла ее мне. Оправившись от замешательства, она заинтересованно
спросила: "А что Вы с ней теперь будете делать?"
"Золотой самородок не блестит и, несмотря на это, все равно останется
золотом самой высокой пробы", - беззлобно ответил я, уходя.
Неправда ль, Александр Исаич! Эта история очень смахивает на смешной
анекдот? Но, право ж, мне не до смеха: "все это было бы смешно, когда бы
не было, так грустно"...
Александр Исаич! Денежная премия не прельщает меня как скушная
необходимость для обладания материальными благами жизни, а нужна мне как
необходимая возможность издать достаточным тиражом эту мировую книгу,
которая могла бы стать и вечным памятником миллионам безымянных людей,
сгинувших в советском Гулаге; и быть спасательной вакциной от пороков и
заблуждения для всего человечества...
С уважением - Евгений Терновцев


ЭНЦИКЛИКА I
Обратиться к Вам с этим письмом меня побудила больная совесть человека,
гражданина, патриота.
И путь сегодня эти священные слова по чьей-то вине еще звучат высокопарно
и сухо, однако те чувства, что мною вложены в них из недр души,
неподдельны и веют откровением...
Прежде чем начать изложение основной темы своего письма, я должен буду
перед Вами извиниться за свое непрошенное вторжение, за обход многих
инстанций. Причина, побудившая меня написать непосредственно Вам, это не
только стремление выразить восторженный порыв патриотических чувств,
разбуженных во мне революционным преобразованием и обновлением,
происходящим в нашем обществе, но это еще и осознание своего гражданского
долга, обязывающего меня сообщить Вам о некоторых наиболее перспективных
результатах исследований, проводимых мной с области парапсихологии.
...Если представить себе, что на какой-то миг мне удалось освободиться от
давлеющего постоянно над нашим сознанием предвзятого суждения обо всем
ирреальном да вдобавок, если нам посчастливилось "каким-то непредвиденным
образом" проникнуть в самую сущность иррациональных явлений, будь то
феномен воздействия или предчувствия, или предвидения, они не вызовут у
нас изумления, а будут восприниматься в нашем измененном этим отношением
сознании, как нечто привычное, достоверное, как естественный сон, или
гипноз, но только более высокого уровня и более грандиозных возможностей.
За все время сеанса, с момента погружения в глубокий транс, человек всюду
ощущает какое-то обжигающее присутствие божественного, которое позволяет
обрести самые сокровенные эзотерические знания, извлечь из другого
временного измерения, из далекого будущего наиценнейшую информацию - будь
то сфера научная, военная, политическая или же какая-либо другая область
культурных ценностей... Подобного состояния сознания люди достигали и в
далекой древности. Счастливой многомерностью обладали в какой-то степени
еще китайские и индийские философы, основатели религиозных учений -
венданта и дао. Были известны некоторые особенности этого состояния в
последующем и мудрецами Востока и жрецам - оракулам дрейвней Эллады, а
также великим славянским волхвам, пророкам и первоизвестникам буддизма,
христианства, магометанства, многим европейским алхимикам средневековья, а
в более позднее время - отдельным выдающимся ученым, поэтам, художникам,
музыкантам... Великий Паганини утверждал, что знает особый секрет рожедния
наипроникновеннейших звуков, доставляющих людям и печаль, и радость... И в
этом не было и тени бахвальства: у бессмертных его мелодий - вечная
жизнь...
Даже в новейшее время наш современник, американский ученый Ли, будучи уже
всемирно известным, как-то признался в кругу друзей, что гениальному
открытию луча лазера предшествовало явившееся ему божественное озарение...
Именно предвосхищая своим загадочным возникновением создают ореол
непостижимости, недоступности. Содержащиеся в видениях высшей
осведомленности, они тормозили и тормозят раскрытие истинного знания.
Затмевают нашу память своим роскошным великолепием, загадочные явления
порождают в людях страх, богобоязнь, отсюда и всевозможные мистические
туманы: культы, религии...
Многолетние исследования этих явлений уже сегодня помогают сделать
кое-какие выводы относительно того, что человечество могло бы развиваться
куда как радостней и менее безболезненно, чем оно развивалось до сих пор,
если бы люди сумели сегодня освоить поистине неограниченные возможности,
заложенные в человеке самою природою. Еще на первых порах эволюции живой
организм, приспосабливаясь к окружающей среде, вырабатывал в себе такие
необходимые ему свойства, которые обеспечивали выживание вида. Это не
только общеклассические, но и неклассические свойства, заключенные в
имунно-интуитивных системах, такие как гипноз, предчувствие, предвидение...
Примеры прозрений на всем историческом пути человеческого развития
запечатлены в наскальных рисунках и в зашифрованных письменных, в
фантастических мифах и в красивых легендах - все это может послужить
убедительным подтверждением этой концепции.
Подтверждение этому - и воплощенные уже в жизнь наиболее значительные
открытия, которые в сущности и есть продукт случайных прозрений. наконец,
это и мой личный трансцендентальный опыт.
Не один десяток лет потребовался мне, чтобы преодолеть вязкую трясину
жуткой жестокости всезапрещающего табу, сопровождающего каждого, чье
индивидуальное сознание хоть раз соприкасалось с мигом высокого, кто
влечением воли усвоил мудрость воспоминаний...
Я не стану утомлять Вас подобной информацией из дней грядущего. Что может
нам грядущее сулить...
Мы чистыми пришли, - с клеймом на лбах уходим, Мы с миром на душе пришли,
- в слезах уходим...
Какая удручающе жестокая правда жизни сквозит в этом двустишье. Но такой
она была почти тысячу лет тому назад при Омаре Хайяме, такой она видится
нам и теперь, такой она была всегда на всем протяжении человеческого
развития. Корни этого зля прорастали на вдруг, а с того самого периода
нашей истории, когда впервые человек осознал свою индивидуальность и
преодолел заложенные в нем генетические ограничения. Нечаянно
высвободившись из-под ига стадообразного единства, еще не достаточно
разумное существо сумело однако же заметить колоссальное свое
преимущество не только в природе, но и над самой природой, а также
разительное превосходство по силе одного человека над другим; власти над
безвластьем; господина над своим рабом. Не одно поколение людей пыталось
изменить существующую и ныне эту несправедливость жизни. Но страшно себе
представить каким это образом! Борьба за "высокие" идеалы велась только на
словах и служила надежной ширмой для оболванивания и околпачивания народа.
Под завесой пустых обещаний и заверений демагоги и проходимцы всех мастей
видели панацею только в силе власти, а придя к ней с помощью одураченных
ими же народов, обрушивали на голову этих несчастных неисчислимые бедствия.
Чтобы как-то удержаться на плаву подольше, плутократы не жалели для этой
цели ничего и ничем не брезговали. В ход шло абсолютно все, в том числе и
полное физическое истребление целых групп населения, причисленных режимов
к оппозиции.
Власть императора сменялась властью царей, власть царей заменялась властью
диктаторов. Изменялась при этом лишь форма государства, а сущность
самовластия, приемы и методы управления оставались неизменными или же
более ужесточались. Результаты бездумного, бестолкового правления на земле
привели человечество к роковой черте самоуничтожения... Сегодня многие
задаются вопросом: есть ли выход из этого тупикового состояния? Ответ
страшно прост - есть! Только нужно повсеместно на Земле ликвидировать под
корень самовластие, заменив его состязательной много партийностью, что
само по себе приведет к всеобщему и полному взаимопониманию и доверию меж
людьми.
Самоуправление народа на всей территории планеты должно быть строго
основано на общечеловеческих нормах и ценностях. Гуманитарные права и
основные свободы для каждого человека. независимо от его происхождения,
нации, партийности, свободные выборы на много партийной основе - вот
верная гарантия процветания всего рода человеческого. Всякая же попытка
снова удержать народ в повиновении с помощью железного кулака и тюремной
решетки, как это имело место до настоящего времени и в нашей стране,
неизбежно приведет существующие диктаторские режимы к неминуемому краху, и
тогда-то правящей плутократии предъявится неоплаченный счет народа: это и
красный террор, и грабительская продразверстка, и голод, и полное
разорение крестьянства; политические репрессии, грубые просчеты в войне, и
преступные деяния в послевоенное время. Это и Карибский кризис, и
бессмысленная пролитая кровь на земле Афганистана, да и экономический и
экологический разбой, это и проводимые ею подземные взрывы,
астрономическая мощность которых провоцирует ядро земли, вызывает
сильнейшие землетрясения с ужаснейшими последствиями в разных регионах
ее... И многое, многое другое...


ЭНЦИКЛИКА 2
Прочел в газете заметку, где на вопрос: "Как предсказать землетрясение?"
Вы предполагаете найти верный ответ, так как, на ваш взгляд, этот вопрос
хотя и обречен безнадежностью, требует обязательного разрешения...
Тысячелетиями все люди земли постоянно страдали. так или иначе из-за
внезапно обрушивающегося на них в разных частях света шквала бесконечных
невзгод. Непредсказуемость - главная причина всех трагедий, независимо от
того, от каких зол они исходят: искусственно ли это созданные человеком
индустриальные беды или же порожденные естеством самой природы. Потому как
важно в этих случаях заранее предугадать о надвигающейся опасности. Но как
это сделать? Может ли современная наука с ее многочисленными отростками,
ежедневно пожирающими миллионные средства, нести эту ношу? Сегодня ясно
каждому - нет. Еще слишком свежи в нашей памяти кровоточащие раны Армении,
где от сильнейшего землетрясения были заживо захоронены десятки тысяч
людей. в том числе и сами ученые-сейсмологи, ничего не подозревавшие в
своих лабораториях о приближающейся стихии...
Сколько не летай в космос, сколько не взрывай, не сверли планету, сколько
не "химичь" на ней - толку-то с того, больше вреда.
Будучи только частью знания, наука незаконно присвоила себе сферу
постижения мира, все прерогативы истины. Тогда как знание - это
многоцветный спектор, и свет науки маячит лишь на одной из его линий. На
всех же других ярусах этого спектора не менее красочно мерцают
паранормальные явления оккультизма. Это и парапсихология, и астрология.
полтергейст. Лишь объединив общим согласием все эти слагаемые, можно
заполучить всеведение высшей осведомленности.
Нынче почти каждый знает, что человеческий мозг - это грандиозный
биокомпьютер, обладающий огромным потенциалом. А у современного человека,
даже очень способного, он работает с очень низким коэффициентом полезного
действия, используя всего 4-5% своих предельных возможностей. Остальные
95% работы мозга - в холостую.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что масса впечатлений и
переживаний не осознается самим человеком. Не от того ли все те
изумительнейшие проявления всеобщей гармонии, такие как феномен озарения,
предчувствия, ясновидения. возникающие "случайно" при созерцательных
медитациях, мы принимает как некое шарлатанство, не подозревая того
простейшего, что это продукт тех самых незадействованных зон нашего
сознания, посредством которых человечество может навсегда застраховаться
от вероломства катаклизм грядущего.
Для успешного решения этих практических задач потребуется международная
служба прогнозирования, которая должна иметь в своем штатном составе людей
одаренных, сведущмх в разных познаниях и тайно тяготеющих к запредельному
опыту - это первое условие. относящееся к научным, техническим
организационным вопросам.
Второе условие - экономического свойства, так как затрагивает
количественную сторону: где число ее рабочих членов должно соответствовать
территориальному делению, и все они должны быть достаточно полно
материально обеспечены.
Что же касается третьего условия, то оно предполагает свободный доступ
сотрудников этой службы ко всей необходимой справочной информации: радио,
телевидение и право выступать в периодической печати, без всяких там
"согласований".
Выполнение трех этих условий гарантирует всему мировому сообществу
абсолютно точную информацию обо всем том, что грозит ему в ближайшие дни,
недели, месяцы и даже годы...
Если устроители конкурса сочтут необходимым мое участие в становлении
такой международной службы прогнозирования, сочту за честь и буду рад
поделиться своим личным опытом.

ЭНЦИКЛИКА 3
Господин Генеральный секретарь!
Причина побудившая меня обратиться к Вам с письмом, на мой взгляд,
чрезвычайной важности.
Ежегодно сотни тысяч людей так или иначе страдают из-за постоянно
обрушивающихся на них в разных частях земного шара бесконечных невзгод. То
это искусственно созданные бедствия - такие как авария на Чернобыльской
АЭС, крушение космического корабля "Челенджер", то это естественные, и тем
не менее ужасные беды - такие как землетрясение в Мексике, в Китае и
совсем еще недавняя Трагедия в Армении.
В том и другом случае их можно было бы наверняка избежать: если не
разрушение строений. то хотя бы многих человеческих жертв, будь более
совершенными существующие ныне в мире технические службы прогнозирования...
Считаю своим долгом сообщить Вам о результатах парапсихологических
исследований, которые много лет подряд я веду в этом направлении.
Разработанный мной метод при определенных условиях позволяет отдельным
людям извлечь из далекого будущего ценнейшую информацию обо всем том, что
может особенно волновать человека в современном мире.
Футорологическая служба под эгидой ООН, используя источник экзотерических
знаний божественного озарения, сумела бы в грядущем своевременно
предостеречь несчастное человечество от многих грозящих ему катаклизмах.
С уважением Евгений Терновцев


НАСМЕШКИ ПЛУТОКРАТИИ
Прикрыть лазейку бюрократу!
Если мы хотим действительно создать справедливый закон о выборах народных
депутатов, то он должен быть абсолютно равноправным как для всех
избирателей, так и для всех кандидатов в народные депутаты. Но что нам
предлагают в проекте закона?
Для меня кажется по крайней мере очень странным то обстоятельство, что
составители проекта закона вольно иль невольно представляют нам на
обсуждение такие в нем заложенные антидемократические положения, которые
способствуют лишь дальнейшему процветанию самого махрового бюрократизма в
России.
В чем это выражается? А вот в чем. В проекте закона написано, что третья
часть депутатских мест от общего числа мандатов безо всяких оснований
отдается общественным организациям. Тем самым узаконивая
привелегированность всех членов этих организаций, искусственно создавая
для них благоприятные парниковые условия. Подобно зеркальному отражению со
стопроцентной гарантией в депутаты даже от этих организаций стану
проходить не лучшие, а только самые ярые аппаратчики, потому что именно
они занимают сейчас в них самое высокое положение, обладают реальной
силой. Кроме того, у более могущественных объединений и их аппарата
появится прекрасная возможность через своих избирателей с многомандатным
голосом (когда избиратель является членом профсоюза и т. п.) в одном лице
сразу воздействовать не только на выборы в малочисленных обществах,
проводя в них своих, угодных им людей, но и на прямые выборы по месту
жительства, особенно это воздействие скажется на результатах окружных
собраний. Тогда как простой избиратель, не имеющий членства, беспартийный
с одним голосом снова, как прежде, окажется под железной пятой
объединенных кланов мафии и будет мелкой сошкой на выборах, несмотря на
свое подавляющее большинство, по количеству же "проходных" голосов
останется в меньшинстве. Инородным телом в глазах демократии станет этот
закон, если будет принят по такому проекту, который может вполне
удовлетворить лишь бюрократов, реакционеров и всех остальных бесчестных
людей. Настоящие выборы - это те, когда можно выбрать депутата из многих
кандидатов и на многопартийной основе. Выборы - это значит иметь
возможность из чего-то выбирать...


ЭНЦИКЛИКА 4

Отстраните пагубные обстоятельства, и быстро просветлеет ум человека
и облагородится его характер.
Н.Г.Чернышевский

Грустно и больно слышать о всяких актах насилия и жестокости, что
ежедневно происходят на нашей грешной земле. Но еще больней и тоскливей
становится на душе, когда всем своим существом осознаешь, что ты бессилен
изменить жизнь к лучшему, бессилен помочь людям избавиться от пороков. И
страшно! Ужасно страшно делается тебе, когда воочию сталкиваешься с
последствием деятельности "безумно храбрых" и с самой деятельностью этих
людей, воодушевляемых и направляемых идеями вандализма...
Страшно воспринимать все лживое и преступное как великое благодеяние,
страшно, когда все вокруг одни товарищи и нет совсем друзей, когда на
словах все братья, а в душе - враги.
Страшно, когда малограмотные управляют огромной страной. когда учителя
глупее своих учеников, а двоечник становится врачевателем, когда сам закон
является причиной беззакония.
Страшно всеобщее рабство народов, страшны сплошные очереди, расстояние от
роддома до кладбища, страшно, что человека удерживают на собственной
родине силой, чуть ли не под страхом смерти...
Страшно, когда земля урожайной бывает лишь на ракеты, когда разум и душа
вкладываются только в ракеты, когда звезды на небе - ракеты. Страшно, что
более семидесяти лет немым укором смотрят на нас сквозь пустые глазницы
тысячи разграбленных и разрушенных церковных храмов, а в последствии,
обретя свой новый "статус", они заменяли колхозам и совхозам склады для
удобрений и ядохимикатов, а заодно стали и комфортабельным ночным
пристанищем стаям ворон.
С раскроенными маковками, в разодранными боками святилища - мертвецы не
могут не вызвать у всякого нормального человека жуткий неуемный страх,
если даже он и бесстрашен, не вызвать презрения и ненависти к палачам,
если он даже самый добрый из добрых, не вызвать брезгливого отвращения к
самому себе как к соучастнику мерзостного действия, если он даже безмерно
самолюбив и не причастен ни коим образом к этому варварству.
Никакая великая цель не может оправдать неправые средства: преступные
приемы и методы несовместимы с величием, с патриотизмом и героизмом.
Нет, не монгол-азиат, не индус, не араб, не китаец и не африкан-негритос,
и тем более не цивилизованные европейцы причастны к сему безобразию. Это
свои доморощенные уголовники-фанаты поселили в людях и страх, и боль,
учинили этот разбой и все другие бесчинства...
Золотые кресты и драгоценные иконы с церквей так и не смогли спасти всех
голодных от голода, но был разрушен и весь многоукладный быт, и богатейшая
культура великого народа.
Все равно ведь, рано или поздно, совершенное святотатство должно было
когда-то выплеснуться из переполненной чаши скрытого негодования божьего и
отразиться на новых поколениях людей.
И оно отрыгнулось: неприязнью, злобой, жестокостью в междоусобицах на
национальной основе - в Сумгаите, Нагорном Карабахе, Абхазии, Фергане,
Новом Узене. И Бог его знает, в каких местах еще и сколько крови
прольется, если государство, именуемое себя народом, не спохватится и не
вразумит свой народ, но не палочным увещеванием, как это не раз у нас
бывало, а умением находить у людей к себе доверие словами и конкретными
добрыми делами: если немедленно и навсегда без всякого выкупа возвратит
землю крестьянам, передаст шахты, заводы, фабрики тем, кто на них
работает, добровольно вернет все правовые и политические свободы своим
гражданам, какие испокон веков существуют во всех цивилизованных странах...
Никому тогда и в голову не придет бежать со своей собственной земли, от
своего собственного станка. И будет ли тогда иметь значение, кто в какой
республике живет и какой он нации?
Нет! Не будет! Обретенная свобода осветит мысли людей, затуманенные
длительными и мучи тельными раздумьями, порожденными жизненной
неустроенностью и всевозможными бытовыми неурядицами; рассеет и выветрит
из их сознания социальную и национальную озлобленность и неприязнь людей к
друг другу, а душа их откликнется активным человеколюбием; обретенная
свобода разорвет бесцветность рутинных дней вековой бездуховности в жизни
народа, возродит в нем веру в священную любовь, в идеалы добра и красоты,
одновременно возрождая попранные духовные и культурные ценности всей нашей
национальной сокровищницы.
У истинно свободного человека - самоотверженный и созидательный труд,
творимый им не радость себе и другим, который выступает как надежный
гарант всякого изобилия и достатка.
А в благоденствии всеобщем разве может быть место людским порокам?...
Страшно, когда человеческий разум - уникальнейшее явление во всем
мироздании, призванные облагораживать все, заблокирован жесткими,
заидеологизированными условиями и работает на самоизнос, на
самоуничтожение.

ЭНЦИКЛИКА 5

Верующий в Бога -
Не судится, а
Неверующий в Него - осужден
Своим неверием на вечные страдания...
(Евангелие)

Непосредственно в "книге вселенной" я прочел в озареньи скрытую будущность
новой России: "Благополучие России зависит не только от способностей
политиков, которые придут к власти, но в первую очередь от того, какого
мировоззрения станет придерживаться наш народ. Рабам нужен диктатор,
уголовникам - Пахан, нормальным - высокопрофессиональное и добропорядочное
правительство...
Современная Россия - сообщество озлобленных, бездуховных и бескультурных
временщиков. Над формированием таких уродцев немало потрудились наши
продажные средства массовой информации. Идет массированно-плановое
растление нации...
В угоду разным спецслужбам - радио, телевидение и печать России, точно
соревнуясь в том, кто из них более пакостней и мерзостней, денно и нощно
вдалбливают нашему простодушному обывателю самый оголтелый сатанизм,
пропагандируя за соответствующую мзду - романтику скотского секса,
игорного бизнеса и крутого бандитизма. Кумирами нашей сегодняшней молодежи
становятся проститутки с панели, шоумены-педорасты и рекетиры-бандиты.
Обвальное растление национального генофонда страшнее любой агрессии из
вне, страшнее любой экологической катастрофы. Синдром бездуховности,
первопричина всех бед, и ведет некогда великий народ к полному его
вырождению"... А через спидофикацию, химотизацию... страны - к его
уничтожению...
Пророческое знание - есть зеркальное отображение нашего будущего и в
отличие от философского, его нельзя подогнать или приспособить к той или
иной идеологии за желанную выгоду...



ИСКУС ВЛАСТИ (энциклика)
Оказать финансовую помощь автору в издании художественной книги -
чрезвычайно хлопотное дело для любого губернатора, как бы это не было
престижно для имиджа области, которой он управляет, если даже речь идет об
издании исключительно важного, по своей актуальности,
высокохудожественного произведения...
Предлагаемое сочинение, претендующее на издание за казенный счет, - не
дело рук человеческих, но богодухновенное творение, продиктованное свыше.
Предназначение Нового Слова - усовершенствование ущербной человеческой
натуры, так как сообщество бездуховных, бескультурных и озлобленных
временщиков - коим является ныне Россия - обречено в будущем на
самоуничтожение. Дух коммуно-фашисткого сатанизма снова витает на улицах
ее городов и сел, внедряясь во все властные структуры и прибирая к рукам
радио, телевидение и печать...
Евангелие от Нас - это духовный меч демократии для сражения с
бесовско-чумовой идеалогией тоталитаризма, - это противоядная вакцина от
пороков и заблуждений человечьих...
И тот, кто долг свой перед Богом не выполнит - не умерев, умрет...

ИСКУС БИЗНЕСА (энциклика)
Оказать посильную финансовую помощь автору в издании высокохудожественного
произведения - искони считалось в среде российских предпринимателей и
банкиров святым и богоугодным делом. Поскольку, все гениальное, что имеет
сегодня человечество в науке и искусстве, создано Богом и доведено до
людей пророками-посредниками, которых Он, вдохновив Духом Святым,
употребил, чтобы исполнить волю Его.
По воле божьей и спонсор меценат этой Книги жизни через скромные свои
пожертвования на благо общества еще более утвердится в своем благополучии
и обретет для себя именное бессмертие в памяти народной, так как эта книга
- спасительная вакцина от эпидемии красно-коричневой чумы, надвигающейся
на Россию; это психотронное оружие по ликвидации всей комунно-фашисткой
нечисти, - это жизненный щит демократии...
И тот, кто долг свой перед Богом и Жизнью не выполнит - не умерев, умрет...

ШАНСЫ РОССИИ (энциклика)
Наконец-то штурвал российского государственного "корабля", терпящего
бедствие в бушующем море, находится в крепких руках разумно-храброго
кормчего. Усилиями новой команды задраиваются люки, заделываются пробоины,
устраняется течь. Корабль, избавляясь от лишнего балласта, разворачивается
по заданному курсу...
Цель ясна, да море штормит: без лоцмана-провидца не напороться бы Вам на
рифы у заветных тех берегов...
Пророческим предостережениям не вняли ни Горбачев, ни Ельцин.
Опрометчивость их очевидна: развалился Советский Союз, отторжена треть
Росси (Казахстан), большая кровь пролиласт за ноготковую Чечню. Все это,
как им многое другое, дурдомовское - не могло не дискредитировать
демократию в глазах нашего общества. Трудно, очень трудно будет теперь
вернуть подорванное доверие простого народа к истинной демократии. Уж
слишком много накардыбачили кабинетные лжедемократы... последний шанс
избежать кровавого хаоса и не допустить в Росси комунно-фашисткой
диктатуры - в Ваших руках...
Я не тщеславен и без чиновничьей должности горазд послужить во благо
отечества при правителе, которого очень долго ждал наш Народ...
Ветер Вечности листает наугад страницы судеб из Книги Жизни - мы призваны
упорядочить их...
УЗНИКИ НЕИЗРЕЧИМОГО
Рассказ пятый

Не жизнь жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем
И в ночь идет, и плачет уходя!!
Аф. Фет

Хотите, как Бог, знать добро и зло, хотите всю знать, все чувствовать, все
видеть? - вопросом пророка, вопросом искусителя прервал Терновцев мои
сумеречные размышлиения послеобеденного кайфа. "Что Вы, что Вы, маэстро!"
- с нарочитой бесстрастночтью уклончиво ответил я. Затем с показной
отрешенностью добавил к уже сказанному: "Где уж нам-то с богами равняться!
Не до жиру - быть бы живу". - вторя в тон ему, проицтировал я известное
изречение, подтверждая тем самым еще раз свое полное безразличие к его
словам, да и вообще к самой теме абстрактного и мистического, тем самым
пытаясь за счет своего скрытого логического хода склонить его к
откровению. "Напрасны все ваши уловки и ухищрения", - лукаво заметил он
мне, предосуждая мою искренность.
"Людей ценят не только за их красивую внешность и способность складно
говорить, а в первую очередь за их доброту душевную, за беззаветную
преданность дружбе, за верность товариществу, потому что только такому
человеку можно доверяться , не опасаясь, что он тебя подведет и выдаст, -
нравоучительно прочитал он мне свою краткую нотацию, а помедлив немного,
добавил какой-то заученной фразой. - И полно-те, друг мой, кротостью лика
праздниться. Давайте-ка лучше забудем взаимные наши обиды, - сменив
наставительный тон в голосе, он приятельски попутно заметил. - Не надо
церемониться и в обращении ко мне называйте меня просто Евгений".
"Нет! Нет! - запротестовал я. - Маэстро, и только Маэстро! На этот счет я
могу сказать Вам без всяких там обиняков, что Вы на самом деле в моих
глазах заслужили это звание своим бесподобным и неподражаемым эффектом
преобразования, который, несомненно, навсегда останется в памяти всех тех,
кому доводилось хоть раз присутствовать при этом суперсеансе человеческих
возможностей!" - выпалил я на одном дыхании, не удержавшись от
восторженной хвалебной речи в его адрес, тем самым как бы заглаживая свою
вину перед ним. Устыдясь своего первоначального розыгрыша, я своевременно
вспомнил о том, что от него ничего нельзя скрыть; он будто читает ваши
мысли и знает наперед все, о чем вы думаете...
"Вы зря завидуете тем, - вновь прочел мои потаенные мысли Терновцев, - кто
явился на свет вместе с гордой мечтой познать мир непознанного, кто,
отчаявшись, бросил вызов самой неизвестности!" Зато я радости не знаю...Я
одинок как бог...
Испытывающий взгляд его лучом всевидения скользнул по мне предостерегающе.
"Их жизнь полна тревог, сомненья и терзаний; извилист и тернист весь путь
к субстанции. Достичь ее вершин дано не всякому. Тот путь не прочен. Он
зиждется на крови чувств, на крови мысли, то способ поэтического,
интуитивного проникновения в истину всесущего. Лишь в иступленном крике
души, в мире высочайшего мастерства и вдохновения поэт, художник, ученый,
музыкант, а с ним равно и болезненно влюбленные и жаждущие могут
приоткрыть врата сверхкоматозного познания - духа блаженства"...
Проникнувшись ко мне доверием, Терновцев, наконец-то, решился на полное
откровение со мной, доверяя мне о себе как на духу в очистительной
исповеди все самое личное, самое сокровенное:
- Мне тоже когда-то в детстве жуть как хотелось быть сверхмогущественным и
всесильным, как Бог...
- Возможно ли... в таком возрасте... помышлять об этом, - усомнился я.
- Отчего же нет? - последовал полуответ-полувопрос. - Все возможно
верующему, - попутно бросил он, а помолчав, в горькой задумчивости
добавил. - Еще как возможно! Когда я немощен, тогда силен! - говорил еще
святой Апостол Павел. Бывает в жизни человека такое состояние духа, когда
в считанные минуты ребенок становится мудрецом, и наоборот, мудрец -
ребенком...
- А что такое? Что за причина? - поинтересовался я с живым участием.
- Что за причина, спрашиваете Вы, - будто уточняя мой вопрос, повторил он.
Затем помолчал немного, добавил с горькой иронией. - В жизни почти каждого
человека бывают такие остродраматические ситуации или даже трагедии, когда
порой приходится сожалеть, что ты и не белый свет-то родился...
- А Вам лично приходилось испытывать разочарование в своей жизни? -
настойчиво допытываясь до сути, поспешно спросил я его в упор, действуя по
принципу: куй железо, пока горячо.
- Мучительно вспоминать, не только что рассказывать об этом, - мрачно и
нехотя произнес он, но все же уступил моей настоятельной просьбе,
припомнив еще один эпизод из своей жизни. - В те далекие годы моего
раннего детства, - начал рассказывать он, - в нашей местности долгое время
орудовала банда басмачей, прочно обосновавшихся по соседству с нашим аулом
в неприступных горах, где они прятались днем, а ночью выползали, как
ядовитые гады из своих нор, и по извилистым лабиринтам тайных троп делали
вылазки в близлежащие поселки, нагоняя страх на мирных жителей, жгли,
грабили, убивали. Верховодил всем этим у них один недобитый байский сынок
по имени Бейспекхан, зверствовавший больше всех остальных из всей этой
шайки. Предводитель злодеев был могучего, атлетического сложения, высокого
роста, наделенный недюжинной силой. Был он умен, решителен, отчаянно смел,
по-волчьи хитер и осторожен. Во многих селенья района он имел надежных
людей из своего родового племени, которые тайно помогали ему избежать
уготовленной западни. Засаду, выставленную против банды пограничниками, он
ловко обходил, предупрежденный заранее осведомителями, и всегда появлялся
со своими людьми там, где его меньше всего ожидали.
Неожиданным было появление банды в нашем селе. Она нагрянула к нам в тот
самый момент, когда все взрослое население ушло вместе с пограничным
отрядом на ее ликвидацию, на поимку главаря ее Бейспекхана, а дома
остались лишь дряхлые старики и малолетние дети...
Ни слезы, ни мольбы женщин, ни увещевания, ни проклятия стариков, ни даже
истошный плач и крик детей не смягчили их звериного нрава. Особенно люто
злобствовал сам Бейспекхан, безжалостно сводя старые счеты со своими
бывшими слугами, невзирая нато, был ли кто из них повинен или нет в его
разорении. Он в бешенстве носился по улице на взмыленной лошади,
остервенело размахивая налево и направо своей куцей камчой, со свистом
осыпая на головы и спины метавшихся в страхе людей жгучие кровавые удары.
Приспешники хана - подонки, жалкие лизоблюды - те тоже не дремали.
Угодливо выполняя волю своего обезумевшего от злости хозяина, они без
разбору хватали всякого, кто подворачивался им под горячую руку или
попадался им на глаза. Всех они тащили к реке, и там с крутого обрыва
бросали или сталкивали свою жертву прямо в бурлящий поток. Их жертвам не
всегда удавалось спастись на другом берегу. Ударяясь о камни, выступавшие
повсюду из воды, люди теряли сознание, а набежавшая косматая волна
накрывала их и уносила с собой вниз по течению.
Не миновала эта общая участь, конечно же, и меня: чья-то сильная
безжалостная рука схватила меня за шиворот и, как котенка, которого
собираются утопить, понесла к реке. Над рекой стоял, как сейчас помню,
невообразимый шум, гвалт, гам, исходивший от разбега и воя разъяренной и
бешеной горной реки, слившейся с иступленным криком и плачем людей, лаем
собак и ржанием коней.
С размаху меня швырнули с высокого яра в разверзнутую, оскалившуюся пасть
разбушевавшейся горной реки, и желтая ледяная вода мгновенно поглотила
меня так же, как и многие другие свои жертвы.
При падении с огромной кручи я сильно ударился о камни, выступающие из
воды, и на какое-то мгновение потерял сознание. Но вскоре, толь от того,
что стал я задыхаться, то ли от адского холода, обжигающего всего меня от
самой головы до пят, точно несметное количество осиных или пчелиных жал
разом впилось в мое обнаженное тело, пришел в себя и пробкой вынырнул из
воды, жадно, широко раскрытым ртом хватая воздух, захлебываясь, я начал
быстро бултыхать по-собачьи ручонками и, подхваченный течением, на
удивление своим мучителям, наблюдавшим за мной, проворно поплыл, хотя до
того и не умел вовсе плавать. Проплыв так метров пятьсот вниз по реке,
меня вынесло к ее отлогому противоположному берегу, поросшему дремучим
диким кустарником. Судорожно цепляясь за колючие ветки жиды - облепихи,
не чувствуя боли, не замечая даже, как вонзаются острые их иглы мне в
руки, ноги, тело, я с великим трудом вылез на сушу, вскарабкался кое-как
на громадный, нагретый солнцем пологий камень, и припал к нему, сжавшись в
жалкий комочек, притих, затаился"...
Стиснув зубы, напрягая мышцы лица, играя желваками скул, Терновцев прервал
свой рассказ, оттого, что спазмы гортани мешали ему говорить,
воспоминания заполнили все его существо. Он резко встал с постели и, как
затравленный зверь стал ходить взад и вперед по купе. Вид его был ужасен:
без кровинки в лице он напоминал мне средневекового схимника, которого
должны были повести вот-вот на казнь.
- Их видите ли, - обратился он ко мне, - забавляла моя кошачья цепкость и
живучесть, забавляла сама игра в безнаказанность, - болезненно исторглось
из его груди. - Зло порождает зло, - сделал общий вывод Терновцев, и
пояснил его. - Рано или позно, породившего зло обязательно настигает
возмездие - независимо от того, какое он занимает положение в обществе.
Нет! Не ударом ножа из-за угла и н е выстрелом в спину из ружья на горном
перевале я отомстил своим ненавистникам, - как бы подытоживал свой рассказ
Терновцев, - эдакая смерть не приносить большого страдания. Преступления
их заслуживали большего наказания. Да, что там, - махнул рукой безнадежно
Терновцев, - мог ли я и помышлять в то время о подобном отмщении.
Месть, жестокая месть, - бесстрастно, как судья, произнес эти слова
Терновцев и продолжил прерванную часть своей мысли. - Месть таилась в них
самих, порожденная самой неотвратимостью.
Главарь банды ослеп, другой бандит, более всех усердствовавший в моей
поимке, корчился в ужаснейших муках от укуса змеи, остальные кончили жизнь
в заточеньи...
"Куткатындар! Сактынтындар! Сайтан! Шайтан!" - как обезумевший вскричал
Бейспекхан, узнав во мне воскресшего, когда уже спустя десяток лет после
того ужасного случая, я встретил его в одном из соседних аулов, одетого в
лохмотья, жалкого и беспомощного, всеми забытого и заброшенного, живущего
только за счет подаяния сердобольных людей.
Точно ослепший циклоп из сказки Шахерезады, он в страже и ярости метался
из стороны в сторону, неуклюже спотыкаясь и тычась лбом в попадавшиеся ему
на пути предметы...
В начале мне даже не верилось, что передо мною в сгорбленной позе
просящего милостыню, под личиной уродливого и нищего, скрывается хан,
некогда могущественный. своевольный и властный, беспощадный тиран и
деспот, пресытившийся всеми благами и радостями жизни, устававший от нег и
блаженства подлунных оргий, от ласк красивейших женщин: утопавший в
роскоши одежды, увешанный редчайшими украшениями из драгоценных камней,
золота, жемчуга, бриллиантов, избалованный царской едой, вином и кумысом...
Не верилось, потому что передо мною была только тень, оставшаяся от хана,
и то доведенная временем до неузнаваемости.
И только тогда он затрясся от страха и злобы, узнав, кто стоит перед ним,
когда подняв обе руки с зажатой с них клюкой, он начал ею в безотчетной
ярости махать в мою сторону, сопровождая эти удары по воздуху дурными
выкриками: "Спасите! Оградите! Сгинь! Гиена! Сгинь, дьявол!" - только
тогда, по-настоящему, я признал в этом отвратительном и безобразном
существе своего "старого" знакомого - бесноватого живодера Бейспекхана...
Охваченный смятением и растерянностью, совершенно обезвреженный и
обезоруженный собственной беззащитностью и немощь, он вызывал теперь
почему-то во мне глубокое человеческое чувство сострадания, жалости и
сожаления случившегося...
Казалось бы, правильно, - отвлекшись от главной темы рассказа, пустился в
необычные рассуждения Терновцев, - справедливость восторжествовала: у змеи
навсегда вырвано жало, чтобы она не смогла больше жалить.
Все правильно, конечно, если судить об этом из принятых и существующих в
современном цивилизованном обществе правил и норм человеческой
нравственности и морали.
Но с другой стороны, ведь всякое совершенное зло по этим же меркам
пресекается, т это неоспоримо, опять таким же злом. Следовательно, всякое
воздаяние за преступление - есть также зло, и зло не меньшее.
Так как же быть? Где же выход? Придя к такому печальному выводу, я
спрашивал самого себя, глубоко потрясенного в тот день страшной сценой
человеческой трагедии.
Отчего, откуда берется злоба людская? Неужто, думал я тогда, человек
настолько испорчен и порочен по своей природу, что не сможет никогда
освободиться от довлеющих над ним дурных привычек и душевных изъянов -
зависти, жадности, лютости, наркомании, пьянства, разврата, и что он в
будущем обречен от этого на самоуничтожение. Возмущенный мой дух продолжал
извлекать из глубин подсознания подспудные мысли: "Ни одно другое живое
существо, кроме человека, не способно к уничтожению собственного вида и
рода, хотя они из низшего гомогенного ряда и по сравнению с человеком не
обладают разумом, не способны эти существа и к полному истреблению других
подвидов, частично отбирая из них для пищи себе лишь слабых и больных, да
и то не из враждебной кровожадности, а в меру совершаемого, жизненного
необходимого и обоснованного акта для поддержания равновесия и баланса в
природе.
Самые агрессивные звери и даже ползучие гады, не говоря уже об остальных
божьих тварях, только в отдельных случаях нарушают сложившиеся в природе
устои, преступая этот запрет исключительно в целях самозащиты и обороны,
когда они чуют или видят, что им угрожает реальная опасность.
Однако и тогда они остаются верны своим инстинктам, на действуют
исподтишка, не нападают внезапно, а предварительно избрав устрашающую
позу, издают отпугивающие предупреждающие звуки, как бы этим хотят
сказать: "Берегись! Иду на Вы!"
- А ведь в самом деле, - обратился он ко мне, - ничего такого никак нельзя
сказать о нашем брате - человеке, существе разумном... И только человек!
О, этот хрупкий мыслящий тростник! О, этот свирепый могучий монстр,
вобравший в себя все то порочное, что есть в природе. Он - великий
комбинатор и великий грешник, вообразил, что он царь и бог одной из
прекраснейших планет Вселенной, великодержавно возомнив, что только он
один способен ей придать и продлить расцвет и процветание, неправомерно
оттеснив всех других ее обитателей. Уже тогда, в начале своего
стремительного взлета в нем таился этот холод и адское презрение ко всему
его окружающему.
еще тогда на заре своей деятельности человек, это исчадие эволюции,
счастливо обретя высший продукт материи - разум, навсегда вышел из-под
опеки и повиновения своей матери-природы, разорвал все путы природных
инстинктов, удерживавших его в общих рамках гармонии и согласия, начал
бурно расти, развиваться. Алчный, вероломный, он всюду сеял зло и
разорение, если видел или находил в том хоть малейшую сиюминутную для себя
выгоду. Истреблял лес, засорял и загрязнял реки, озера, моря, атмосферу,
беспощадно уничтожал "братьев своих меньших", не щадя единокровных, себе
подобных братьев по разуму, при всем при том не задумываясь нисколько о
будущем жизни планеты, о жизни, как духовной, так и физической, своих
потомков.
И так из года в год - многие тысячелетия, вплоть до наших дней и все время
руководствуясь неизменно поощрительным истреблением всесущего под девизом:
после нас - хоть потоп.
Червяк ненасытный - все точит и точит. Все гадит и гадит...
И что же, результат несуразной деятельности человека на планете не мог не
сказаться. Уже сегодня общий итог ее очевиден: загублены многие виды
зверей, рыб, птиц, деревьев, растительности; отравлены многие реки, озера;
покрылись ядовитой нефтяной пленкой огромные морские пространства,
перенасыщена вредными газами атмосфера, химические реакции которых
стремительно разрушают озонный слой атмосферы, защищающий все живое от
радиоактивных лучей солнца.
Венцом же всех мрачных "творений" явилось изобретенное им оружие массового
уничтожения и побочно сопутствующие ему неизлечимые болезни, более
опасные, более скрытые, чем в прошлом свирепствовавшие на земле оспа, чума
и холера, от страшных эпидемий которых человечество избавилось благодаря
объединенным усилиям, единством всех наций и народов в этой борьбе,
концентрации человеческой воли и разума...
Но можно ли назвать разумным человеческие действия в военном
противостоянии двух могучих систем, двух сверхоснащенных группировок, не
схожих меж собой лишь по своим идеологическим убеждениям, что и поставило
мир на грань всеобщей катастрофы?
Вся планета, как пирог изюмом, начинена огромным количеством смертоносного
оружия массового уничтожения, которого уже сейчас хватило бы на тысячу
таких планет, как наша земля, чтобы их полностью разрушить.
Разумно ли то, что запасы этого оружия продолжают без конца и каря расти,
пожирая собой все больше и больше материальных ресурсов земли. Разумно ли
то, что люди мучаются, люди страдают от неизлечимых болезней, от
физического и духовного голода. Люди задыхаются от смога, люди мучаются от
страха за свою жизнь. Но люди не торопятся, не спешат искоренять в себе
зло, хотя отлично понимают, что только полное истребление, даже в мыслях,
этого вкрадчивого порока, обеспечит человечеству Великую жизнь, Великое
Чувство, Великое Слово, Великий Разум! Другого нам не дано!
- Простите, - перебил я Терновцева, возвращая его в прежнее русло, - мне
не ясно, отчего хан так испугался, вдобавок окрестил Вас еще дьяволом? Не
потому ли, что многие народы Востока еще и сегодня склонны к суеверию, а в
то время, видимо, особенно много было мистического тумана в сознании
людей? - дополняя вопрос, высказал я свое предположение.
- Вот тут-то как раз Вы глубоко заблуждаетесь, - возразил он. - Мистицизм
действительно впервые возник на древнем Востоке и там глубоко пустил свои
корни в гуще народа, но в том то все и дело, что возник и развивался о н
не как суеверие, а как наука.
Испугался басмач отнюдь не из суеверного своего воззрения на мир, не
потому, что я предстал перед ним воскресшим и во здравии, а по той
причине, по которой он получил неотвратное воздаяние, градом обрушившееся
на него с первой нашей с ним встречи и преследовавшее неотступно все эти
последние десять лет. Испугался он, наконец, еще по той причине, по
которой я остался в живых и теперь вот разговариваю с Вами, - неторопливо
разъяснил он свой пробел в повествовании, который он преднамеренно опустил
их своего рассказа, прибегнув довольно хитро к необычному приему
ретардации, только правда, не с целью усилить мой интерес к рассказчику, а
с самой благожелательной: приучить меня видеть и мыслить всегда и во всем
шире, масштабнее...
- А какая это причина? - нетерпеливо спросил я, с благодарностью принимая
преподанный им уловку-урок...
- Рассказывали очевидцы, - с неопределенной фразы начал Терновцев, уже без
того душевного жара, как всегда, и будто речь шла не о нем самом, а о
ком-то другом, мало близком ему человеке. - Говорили, что когда меня
бросили в омут, я сразу еще неплохо держался на воде, и, силясь выбраться
из водного плена, проявлял чертовскую настойчивость, - голос Терновцева
снова задрожал отзвуком холодной стали. - Гоготала в неистовстве злая
толпа зевак, обступившая высокий берег реки, как арену цирка, досыта
наслаждаясь предсмертной агонией утопающего пятилетнего ребенка.
Невинной забавой в сравнении с этим жутким зрелищем выглядела бы арена
средневековых амфитеатров, где проходили смертельные схватки гладиаторов;
невинными ангелами выглядели б и средневековые
изуверы-рабовладельцы-зрители в сравнение с этой кровожадной толпой. И
вдруг! Что это? Что? Все замерли, стихли, на лицах панический страх. Шумно
и с треском глухим разверзлась прямо передними земля и мощный оползень
увлек их с обрыва с собою в пучину, началось целое светопреставление, -
снова оживился Терновцев, и глаза его засветились каким-то тускло-зеленым
фосфорическим блеском.
- То был результат запредельных компенсаторных усилий мозга, подпитанного
вселенским, субстанциональным потоком сознания. Проникнув случайно в
иступленном экстазе в святая святых, человек приобщается к
космоокеаническому сознанию, и это обеспечивает всю полноту проявлений
всех его способностей, всего его потенциала возможностей. Прорыв сквозь
узкие рамки аналитического разума открывает всякому индивидууму
возможность обрести непостижимую для нормального понятия мистическую силу,
способную совершить возмездие и нести воздаяние с полной фатальностью.
После этих его слов стоявшие на столике бутылки из-под пива и сока, к
моему чрезмерному удивлению, плавно поднялись на воздух, увлекаемые
какой-то магической силой, и поплыли, блуждая в пространстве. Затем
достигнув потолка вагона, также мягко и плавно опустились на свое прежнее
место. Потрясающее зрелище! - доложу я Вам...
Мыслящий эффект Терновцева и на сей раз в своем новом проявлении выглядел
еще более фантастически внушительным и грозным, а если взять на веру
достоверность всего того, что было рассказано Терновцевым, в правдивости
которого я ни имею права сомневаться, если взять на веру существование в
потенции человеческого сознания еще высших ступеней, проявление мыслящего
эффекта, чем те, что мне представилось наблюдать, и которые воздействуют
на расстоянии и с обширной амплитудой во времени, преобразуя желание в
желаемое как исход, то было бы даже непостижимо обычному уму понять его
действия, да и вообще, возможно ли вообразить невообразимое?
Этот вопрос долго не давал мне покоя: я не мог нормально ни спать, ни
пить, ни есть, в голове хаос, бедлам, путаница.
К вечеру, набравшись мужества, отбросив к чертовой бабушке все свое
целомудрие, я не удержался от соблазна и попросил его поделиться со мной,
не мудрствуя лукаво, хотя бы поверхностно, в общих чертах, о природе и
происхождении мыслящего эффекта во всех его проявлениях, и каким это
образом он сам впадает в глубокий транс и что чувствует в это время, что
он слышит, что видит в момент медитации.
- Не вытерпел, зажглось ретивое, - с мягкой усмешкой на устах встретил он
мою просьбу, как всегда предугадав ее заранее.
"От природы я имел врожденную перенасыщенность эмоциональных чувств, -
согласно прозвучал бархатистый голос Терновцева, - не по летам пытливый и
зрелый ум. Часто уединяясь, уже тогда, я размышлял, влекомый
дерзновенностью, о сущности земного бытия. Время от времени я все чаще и
чаще вдавался в эти невинные, хотя и не детские занятия, и незаметно для
себя открыл заглавный лист из книги жизни. Это было предтечей осознания
связи между причиной и следствием, сводившейся к тому, что человек наделен
самой природой тесным единением его с абсолютом божества.
Но этого, казалось, мне мало, недостаточно. Весь окружающий мир вокруг
меня был жестоко бездушен, ограничен, а мне хотелось унестись в
беспредельное, далекое, грядущее, хотя бы в мыслях, и я с пристрастием
тревожил свое детское воображение работой мысли. Я пытался понять саму
суть этой связи, полагая, что раз человек обладает божественной природой,
стало быть, вразумленный и очистившийся от скверны, он способен и
управлять силами вселенной.
Значит, - рассудил я, - практически своим мироощущением, приобретя нужную
форму в виде специфических переживаний, иллюзий, ожиданий, я смогу
воздействовать сверхъестественным путем на события и на других людей по
своему усмотрению и желанию...
Для этого я должен был сначала научиться, а затем и отработать свой точный
эмпирический код мысли, позволяющий достигать всевозможных чудес как бы
"научно-техническим" методом...
И сколько было пролито детских слез разочарования, сокрытых от мира в
глухой, уединенной подчас мрачной печали...
Вообще-то мистический опыт невозможно подвергнуть рассудочному анализу.
Его нужно очень сильно захотеть и самому пережить. В ситуации предельного
духовного напряжения, в глубоком сосредоточении на чем-либо, а также в
момент внезапного пробуждения или сильных потрясений, страданий, раздумий,
самоистязаний, аскезы у человека искажается нормальное восприятие времени
событий, что благодатно способствует прорыву духа сквозь оковы самой
рациональной рациональности, способствуя прорыву к новому знанию более
высокого порядка, приносящему испытуемому невиданную энергию и
стремительную ясность..."
Переходя от мысли к мысли. Терновцев все ближе и ближе подходил к самой
сути: все больше и больше раскрывая генезис философского камня...
"Наше нормальное или, как мы называем, разумное сознание представляет лишь
одну из форм сознания, причем другие, совершенно от него отличные формы
существуют рядом с нашим обычным сознанием, но только в другом измерении,
не соответственных между собой, в смешанных временною разностью
вселенского круга: где будущее предопределяет настоящее, настоящее
переходно в прошедшее, прошедшее - возвратно в настоящее, а настоящее
рождает вновь истоки будущего.
С тех пор, когда впервые, еще того не осознавая, я уличил в многоликости
жизнь, прошло немало лет. И прежде чем я сумел понять, осмыслить теневые
преломленные стороны многоцветного спектра гнозиса, утекло не одно
десятилетие.
Однако до сих пор, хотя потрачено немало средств, здоровья, непосильного
труда, я мало чего достиг закономерного, аналитично объяснимого.
Действительность всегда хаотична, подчиняющаяся лишь настроению, игре
случая...
Окутанное неизвестностью и таинством многомерных проявлений, находящихся
на грани мистики, это явление сверхосознанного состояния непостижимо
нашему привычному способу мировосприятия из-за полной его ограниченности.
Законы логики в этом состоянии сознания нарушаются, тогда противоречия не
рождают изумления. Чтобы выразить такое состояние, дискретные символы
языка оказываются скудными и даже неприемлемыми.
Хотя подобное восприятие оказывается парадоксальным с точки зрения
аналитического ума, все же в момент медитации оно оценивается как нечто
вполне естественное, достоверное...
В момент сеанса созерцательных медитаций, в предельном напряжении усилий
происходит централизация всех физических и духовных человеческих сил,
концентрируемых в единое целое, в единый сгусток психической энергии,
которая затем высвобождается для реализации практических и творческих
целей...
Проникая беспрепятственно всюду, проникая в святая святых духа, природы,
человек тем самым приобщается к космическому, океаническому сознанию
вселенной. и это-то обеспечивает во всей полноте проявление нами своих
потенциальных способностей, позволяет войти в стадию сенскоматозного
состояния: глубокий вздох - и длится, длится выдох... взлет духа
преисполнен радостью света и ясности...
И затихает в умиротворении грудь, сползает тяжесть тела, лишь где-то,
бодрствуя, мигает сумрачно сознание.
В объятиях пустоты и невесомости - летишь, летишь, летишь...
Дыхание легко, легки движения, нет ощущения движения, дыханья - нет, а
мысль свежа в прозрении волшебных озарений...
Стремится миг в стремлении к высокому: я царь, владыка, властелин своих
земных желаний... В тот миг во мне заключена их вся одновременность, я
знаю все о всем, все чувствую, все вижу. Я вижу бег ушедшего, теченье
настоящего и как в стремительном порыве мчится будущее...
В мое сознание тогда приходит дивный рой видений. Вся жизнь бежит
запутанной чередой. И мыслям, чувствам взору покоряется начало тайного во
всей своей перспективе.
В тот миг я чувствую в себе тоску, печаль, веселье. радость, благоговение
любви. Я знаю наперед чужие мысли, их чувства, их дела. И люди вне знакомы
незнакомые. И все значительные даже незначительные события будущего
известны мне тогда, и все то новое, что только назревает в этом грешном
мире.
Умеренность во всем - извечный стиль природы. Открытое на миг ее рукой
окно в незнаемое, задергивается вновь таинственною шторой.
Глубокий с шумом вздох - он длится, длится, длится... Возвращая тяжесть
жизни телу. Сознанье сном помраченое. Усталостью объяты дух и плоть -
струится пот по телу...
Проснешься в день иль в ночь - все тело треплет дрожь, душа блуждает в
чувствах смутных"...
- Странная реминисценция, - заметил я, перебивая.
- Странно другое, - возразил он, - то, что вновь обретенное всеведенье от
приобщения к всевышнему абсолютному знанию внезапно вдруг тускнеет, и
обнаруживается мучительная утеренность всего приобретенного; затменье
памяти как будто призвано стереть усвоенную мною мудрость, чтоб я не смог
использовать свою осведомленность в земном своем существовании.
Проходит много дней, проходит иногда немало лет, давно забытые виденья
"те" пред взором вновь встают - ожившие, живые. И также мыслят, так же
говорят, деянья те же. Порою дивишься тому, недоумеваешь даже: кто они -
эти живые предметы? Обогащенные ли то копии существа без духа и плоти, что
много, много дней тому назад возникли из ничего в моем раскованном
воображении? Или же они действительно настоящие земные люди со своими
помыслами, со своими суетными заботами, а мне они сквозь пыль космических
времен лишь жуткой былью вечно снятся, - как-то неуверенно отвечал
Терновцев, будто самому себе на преследовавшие его мучительные вопросы, с
тягостным усердием отыскивая для них исчерпывающие объяснения...
- Представляете! В своем стремлении преодолеть внешние стороны тьмы вещей,
чтобы проникнуть в сокровенное начало потаенного смысла мира, - я, в конце
концов, обнаруживал для себя, что гоняюсь часто за эхом изданного звука от
чужого голоса... Допустим, - возбужденно продолжал он, - что вы привольно,
интуитивно сочинили что-то выдающееся: будь это в музыке, поэзии, то ли
еще в чем, и вдруг через какое-то время с досадой узнаете довольно
тривиальное: что вещь ваша в мире давным-давно существует и имеет другое
авторство... Нет, нет - не плагиат, - опередил он меня. - Потому как
присвоить то, чего прежде человек о том ничего не слышал, того чего не
видел, не знал - невозможно"...
- По-видимому, тоже самое, нечто обреченное испытывал на себе и
древнекитайский философ Хуэй Ши когда-то говоря: "Только сегодня
отправившись в Юэ, туда я давно уже прибыл", - щегольнул я перед ним
своими скромными познаниями в области древневосточной культуры...
- Обреченность, что безнадежность - суровый приговор... Простой смертный
волен хотя бы в свободе выбора своей судьбы, имей он стремленье, имей он
желанье обустроить свой жизненный путь на свое усмотренье...
- Как у Кольцова? - спросил я. - "Горе есть - не горюй; дело есть -
работай, а под случай попал - на здоровье гуляй!"
- Не совсем так, но вроде того... А тут - все ночь предопределенья...
Может я грешник пред Богом великий?! Может отпетый преступник?
Мятежный дух в нем прирожденного исследователя не мог примириться с
позорно обыгрывающей его трехкратной природой, не мог смириться он с той,
ставшей для него камнем преткновения неразрешимой проблемой, с которой он
столкнулся на пути к сверхпознанию, которую природа закодировала в каждом
из нас своим ореолом недоступности.
Мятущийся, в муках надрывного терзания, он пытался найти и воскресить в
своей памяти весь тот клубок противоречивых, несоизмеримых и несогласных
между собой понятий, которые ни на минуту не давали ему покоя, и всю жизнь
неотступно и в день, и в ночь, во сне и наяву преследовали его
раздвоенное, затравленное воображение.
Измученный в самом себе, он хотел во что бы то ни стало основательно
разобраться со всей этой разноголосой путаницей своих откровений, стремясь
создать из "нечто" разобщенного единую и стройную систему закономерностей
с гибким и автономно управляемым механизмом мысли, стремясь найти более
эффектные, более действенные приемы и методы постижения мира, отличные от
привилегированных, аторитарных приемов и методов, существующих в
классической науке, желая тем самым раскрыть иные пласты горизонта
человеческих возможностей, по всем параметрам превосходящие все ныне
существующие, и которые, наверно, доступны лишь одним богам...
Утратив веру во всесильность богов, в непогрешимость науки, благодаря
своей неистовой одержимости настойчивости, своим исключительным
способностям, раскрывшимся в нем в раннем возрасте, намного опередил своих
земных собратьев на пути познания истоков истинного, на пути постижения
истоков микромакрокосмического, всего мироздания.
Однако, несмотря на эти потрясающие успехи, он все же так и не смог до
конца воплотить в жизнь свою мечту, так и не смог до нынешних дней достичь
всех ее запредельных высот, не смог сравниться силой и властью с самими
богами, оставаясь навсегда вечным изгнанником ада и рая, отторгнутый и
непонятый соплеменниками, отвергнутый и не принятый богами, с душой
мятежною скитальца-бунтаря и мыслями опальными, греховными отверженного
демона...
Воистину поучительны мрачные выводы Экклезиаста, осуждающие жажду знаний,
где сказано: "искания мудрости и познание есть погоня за ветром, потому
что во многой мудрости - много печали; и кто умножает познание - умножает
скорбь"...
Без преувеличения к нему можно отнести и миф о богострадальце из книги
пророка Исаии: "Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей, ... взял
на Себя наши немощи... Господь возложил на него грехи всех нас. Он
истязуем был, но страдал... как агнец"...


ПРОЩАЛЬНАЯ ВЕЧЕРЯ
Рассказ шестой
Я несчастен. А ты с твоим могуществом, кто ты?

Было уже далеко за полночь, когда мы с Терновцевым, сильно проголодавшись,
вспомнили об ужине. Но так как мы спохватились слишком поздно, ресторан
был уже закрыт, то нам пришлось на этот раз довольствоваться по-солдатски
сухим пайком. Весь наш провиант состоял из очень скудных запасов двух
беспечных холостяков: небольшого куска ветчины, нескольких тощих рыбешек,
подвяленной воблы, пары ломтиков зачерствелого хлеба, да полдюжины бутылок
кислого жигулевского пива. И надо было самому видеть, чтобы
удостовериться, с какой почтительностью он относился к этим остаткам
роскоши из полу бросовых продуктов. Нет, то не было скопидомством или
скареднической жадностью "скупого рыцаря", обладателя несметного
сокровища, то была укоренившаяся в нем с детства, привычка, втравленная в
него, как серная кислота в железо, возможно религиозным постом, возможно
условиями его социального происхождения, а может быть и длительной
политической голодовкой.
Честно признаться, меня и самого вначале это несколько обескуражило: как
то уж не вязалось одно с другим, не верилось в его особенное донкихотство,
не верилось что человек, обладавший неограниченной возможностью, был бы
также, как всякий другой, естественен и не прихотлив в жизни. Правда, в
поведении его я не усмотрел и грамма напыщенной, напущенной актерской
наигранностью в благочестие...
Не было это похоже и на благовоспитанную сдержанность ортодоксального
аристократа, хотя соблюдение кодекса чести и скромности и для него было
богослужебной данью и вершиной суеверного преклонения. По-видимому здесь -
то и крылась интересующая нас тайна его аскетического воздержания от
многих земных соблазнов, иначе что могло еще мешать молодому здоровому
человеку окружить себя реальным изобилием во всем, если он мог по всякой
своей прихоти, как мы теперь с вами знаем из предыдущего, и пить, и есть
самые дорогие заморские вина и кушанья, мог жить и не тужить, утопая в
бриллиантовой роскоши. Пользуясь и славой гения, и властью короля, и не
истязать себя повседневными лишениями... Но здесь дело было, по-моему, еще
и в том, что Терновцев никогда не принадлежал к числу великих шарлатанов,
которые всегда стремятся во что бы то ни стало заполучить для себя
желанную выгоду, всегда подумывая, как бы занять повыше положение в
обществе в обмен на свои очень скромные достижения в области знаний и
способностей, а там хоть трава не расти...
Терновцев был контрастной противоположностью всей этой бездуховной
просвещенности. В отличие от "людей пользы" он бы в "миру" свободным от
практического интереса, порвавший с ним и живущий своей особой жизнью в
мире чистой красоты и истины, как бы совершенствуя несовершенство самой
природы. Люди-гении, к которым он принадлежал несомненно, это
исключительные существа. Их в мире единицы, и они всегда несчастно
одиноки, потому что их образ мышления, их творчество не понятны
современникам и по-настоящему оценивается их уникальный вклад в развитие
общества лишь будущими поколениями.
Оттого-то и находятся они в постоянном конфликте с миром практической
жизни, оттого-то и мытарствуют они, что отрешаются от своих утилитарных
потребностей и видят в предмете природы или продукте своего труда не
материальную их сторону, а их идеи, трактуемые в плановом духе, то есть:
созерцая и восхищаясь, не обладать и иметь; находя свое удовлетворение в
экзотическом созерцании перехода низших материй в высшую стадию
сублимации, которую лишь им, одиночкам, дано постигать как божественное
откровение. Балансируя между существованием и бытием, воспринимая
недоступную обычным людям сущность вещей, а не только полезные впечатления
от них. Терновцев нес людям тот тайный их свет истины, который просветлял
и снимал с каждого давящий на него груз грубой серой действительности и
который этим своим магическим лучом пробуждал во всяком, с кем он сходился
и веру, и любовь, и великодушие, и красоту.
"Возрождение утраченных традиций в отечественной культуре невозможно без
полного изгнания из ее сферы антинародной коммунистической идеологии", -
говорил он в одной из последних бесед со мной. Идеологическая
секуляризация, по его словам, и привела к разрушению всех прежних
человеческих ценностей и надежд. Тяга к коллективным хлябям, считал он,
оборачивается для людей изживанием у них фантазии, воображения, что
порождает в каждом и душевный разлад, и физическую надломленность...
"И пока воля толпы, - обобщено взвешивал он, - называемая классовой
борьбой, не станет лояльной, и путь ее прогрессивным, а не реакционным, о
фантастической ауре возрождения, провозглашенной в "перестройке", которая
должна была бы освятить всех нас своим святым огнем возращенной свободы,
сблизив умы и души людей, и которая должна была бы, наконец, остановить
духовное вырождение нашей нации, сделав усиленный рывок к своему
перерождению, что несомненно благодатно содействовало бы и другим народам,
населяющим нашу страну, к переходу в высшее свое состояние во смене
старого мышления, в оценке всех других критериев жизни, нечего и мечтать.
"Век мой - зверь мой", - сказанное однажды Осипом Мандельштамом еще в
начале нашего столетия и сегодня продолжает висеть дамокловым мечом над
грешными потомками Адама...
Позади остались также крупные сибирские города, как Тюмень, Ишим, Омск,
Барабинск. Приближались неумолимо и столица Сибири - Новосибирск, где на
станции Терновцев должен был сделать пересадку на другой поезд, точнее, на
один из поездов южного направления, следующих в сторону Алма-Аты,
Ташкента, а мне следовало еще долго, долго потом в мрачном одиночестве
продолжать свое межконтинентальное путешествие дальше на Восток, до самого
синего моря...
Пыхтя натружено, наш поезд, убивав скорость, настороженно, будто
примеряясь, стал несмело въезжать в клеточную дыру - громаду
железнодорожного моста через Обь. Сквозь просветы прыгающего перед глазами
частокола лестничных маршей из остальных могучих швеллеров дорожного
сооружения можно было видеть из окна движущегося вагона обширные плесы
реки, намытые прошедшим недавно половодьем; узкие глинопесчаные косы и
даже целые подводные острова, отмеченные на бурой воде полосами буями;
были видны и дымные светящиеся масляные полосы тавота или солярки, что
растянуто текли широким неуклюжим монстром с постоянно меняющейся своей
внешней формой. Особо выделялись по обе стороны водной глади и оба крутые
берега реки, захламленные всякой всячиной, начиная с бугристых завалов
строительного мусора и отходов из железобетона до целых гор ржавеющей
сельхозтехники, возвышающейся мрачным памятником советской
бесхозяйственности, что царила и царит еще по всей стране.
Вверху и внизу по течению шли и шли нескончаемые не обихоженные и
замызганные "родные наши плавсредства". То были самоходные суда и
буксируемые ими баржи. Загруженные: одни - контейнерами, бетонными
плитами; другие - щебенкой, рубероидом, битумом, - но больше всего шло их
порожняком. На всем протяжении извива реки, куда достигало зрение, не было
видно ни одной настоящей яхты - парусника, а так хотелось увидеть мне,
если и не современную бригантину - лайнер, то по крайности какую-нибудь
завалящую самодельную яхтенку, но чтобы она была легкою и вольною под
белоснежным парусом, какие плавают по морям в чужедальних странах...
Где-то в соседнем купе забренчала фальшиво гитара и чей-то сиплый голос
запел популярную песенку-однодневку. "Пойдем послушаем, что ли? -
предложил мне Терновцев. - Не настроенность инструмента невозможно как ухо
режет!" - пожаловался он. "А мне так ничего, наверное, медведь на ухо
наступил", - смеясь, ответил я.
Выйдя в коридор, мы постучали в дверь чужого купе, где веселились
подвыпившие люди. Дверь открылась и нас впустили, пригласили в гости.
Компанийка из четырех человек, изрядно разгоряченная крепкими напитками,
шумно потеснились, уступив нам место с краю.
"Если можно, разрешите подстроить Вашу гитарку, - не садясь на диван,
потянулся Терновцев к играющему "вокалисту". "Пожалуйста!" - протянул тот
дешевенький свой инструмент, несколько сконфуженный и недоумевающий.
Пройдя быстрым-быстрым постукиванием по всем струнам гитары большим
пальцем правой руки но несколько раз кряду: сверху вниз и снизу вверх, он
левой рукой стал поочередно подкручивать влево вправо каждый из семи
колков струнодержателя на головке грифа гитары, добиваясь на слух более
четкой гармонии ее строя.
Первые же звуки аккордов, взятых им легко и непринужденно, пролили нежные
заунывно-тягучие мелодии, то ли из русских народных песен, то ли из
каких-то старинных романсов. Импровизированно зрелище, устроенное
Терновцем прямо в коридоре вагона, было настолько адаптирующим,
действенным, что казалось, проводил его никто иной как сам Иерофант из
древнегреческих мистерий, открыватель святых истин и тайн, покровитель
отрешенных. Особенно внушительно было его виртуозное исполнение на гитаре
сложнейших пассажей с имитацией то разметелистых посвистов, так
напоминающих зимнюю вьюгу в зимний вечер, и душераздирающего плача со
смертным стоном из тоскливой песни зверя в морозную ночь; то обнаженной
клятвы верности из весенней трели соловья, пересмешливого свиста скворца,
шепелявого щебета ласточки, утомленного писка синицы, жаворонкового
уговора, - даже на этом плохеньком инструменте ну просто завораживало. Да
и залихватские переборы с огневыми подхватами и затухающими на миг
повторами цыганских фантазий и плясок не могли не взволновать, не
воодушевить всякого человека, не могли оставить равнодушными тех, кто это
представление видел слышал.
Не менее часа он ублажал своей артистичной игрой, проникнутой мрачной
печалью, и загадочным символизмом, взбудораженных, полусонных пассажиров,
высыпавших в коридор в самом неприглядном неглиже, одетых кто как, на
скорую руку, по всей видимости вовлеченных в эту историю назло, вопреки их
желанию каким-то новым чувством родившейся у них тайной подчиненности.
Были здесь и "пришлые" из других вагонов, но они, также как и все другие
"наши", сразу же становились ярыми его поклонниками и фанатичными
почитателями гитары, хотя до того и были такими заурядными не личностями,
пресмыкателями жизни: занудными и скучными, мало подъемными на что-либо
высокое, эстетичное, утонченное... Одним словом, были такие типичные чада
посредственности "эрзац совки", а преобразившись, стали вмиг людьми
живыми, настоящими, с избытком эмоциональных переживаний беспокойством
духа...
Зашипели, завизжали тормоза, поезд словно бы запнулся раз, другой и, резко
сбавив скорость, дальше еже будто плыл по инерции.
Слева замелькали в окне старинные, еще с царских времен, постройки
паровозного дела из красного кирпича с ажурными арками, художественно
очерчивающие своими зубострочными венцами-выступами в местах проемов
дверей и огромных окон у всего здания.
Справа побежали серые современные привокзальные постройки ширпотреба:
газетные киоски, буфеты, павильоны, обшарпанные закусочные, облупленные
камеры хранения...
Вынув из багажной ниши новенький компактный свой чемодан, следом за ним
Терновцев достал с верхней полки и туго набитый, уже упомянутый ранее,
кожаный саквояж. Опустив их рядом на пол, он посмотрел в дверное зеркало:
расправил сбившийся под лайковым чернового цвета плащом на шее черный
шарф, поправил съехавшую набок бляху-пряжку широкого пояса, что перехватил
его стройную талию; поправил слегка на голове чудное свое каракулевое
кепи, тоже черной, с высокой тульей и миниатюрнейшим козырьком.
Приведя таким образом себя в порядок и оставшись довольным своим внешним
видом, он взял в одну руку чемодан, в другую саквояж и устремился к
выходу. На предложенную мною помощь донести что-либо из вещей до вокзала,
он встал из скромности мягко отнекиваться.
Тогда я не дожидаясь согласия, перехватил прямо на ходу у него ручку
саквояжа, но тут же чуть было не споткнулся под его тяжестью... "Что это в
нем? От чего он такой тяжелый!" - в эмоциональном западе воскликнул я и в
том же духе шутя добавил:
- Уж не золотишко ли намыли ямальские старатели?! "Ты же знаешь, что ни к
чему мне сие пристрастие", - также фамильярно отшутился и он. И уже на
полном серьезе напомнил мне, что никогда в жизни желтый дьявол не занимал
его внимания ни с материальной стороны, ни со стороны тщеславия, власти...
- "Представь себе, что в этом портфеле не менее двух десятков блокнотов с
моими рукописями набито, - интригующе сообщил он мне, - еле втиснул их
туда. Знаешь, таскать тяжело, и бросить жалко, - перефразировал он с
чеченским акцентом одну очень избитую походную байку".
- "А какого они содержания? - полюбопытствовал я, двигаясь вслед за ним к
выходу. - Может в них есть и ответы на те вопросы, что по ночами так
мучают меня", - я прочно наседал на его характер.
- "Возможно и есть! - терпеливо бросил он, не оборачиваясь ко мне,
наверное, только для того, чтобы я от него поскорее отстал. - Видишь ли, -
почувствовал мою обиду, обернулся он и стал мудрено-мудрено пояснять мне:
- Там в основном запечатлена жизнь моих вещей снов и кое-что еще..."
Это как бы побратимы Янусова мышления: совмещение несовместимого; это
такой процесс, когда происходит пространственное совпадение временных
противоположностей... Проще говоря, - тут же поправил себя Терновцев. -
Это результат материализованных сновидений: исключительнейшая
соотносенность событий во времени: настоящего и будущего или будущего с
настоящим, в общем, понимай как хочешь: ветер вечности листает наугад
страницы из Книги Жизни - Мы призваны упорядочить их...
- "А можно ли мне познакомиться со всем этим добром", - робко упросил я.
"Теперь, пожалуй, что нельзя: поздно", - со сдержанным упрямством вымолвил
он, уже стоя ко мне боком и указывая кивком головы на обширную именную
вывеску на фасаде вокзальной стены, вдоль которой мы немедленно проезжали.
"Вот мы, наконец, и приехали. Я всем вам уже, пожалуй, изрядно надоел", -
добавил он с холодной иронией на устах. Ему никто не ответил, да он ответа
и не ждал, знал его заранее...
Кондуктор открыл дверь вагона, и мы вступили с ним на священную когда - то
для моих предков землю...
Как вороны, как шакалы, готовые поживиться богатой добычей, стояли в
ожидании у каждого вагона дюжие, с гладкими и нахальными рожами,
милиционеры и носильщики по всей форме, во всем форменном оборудовании и с
номерным знаками на груди: один - с дубинками, другие - с тележками...
Удачно миновав их преграду с божьей помощью, а может и с помощью магии
Терновцева, мы тут же снова очутились в "почетном" плену, но теперь уже в
кольце шумной толпы ворожей - цыганок с чумазыми и оборванными детьми на
руках. Не вступая с ними ни в какие "дискуссии" Терновцев молча достал из
кармана деньги и дарственным жестом вначале швырнул им под ноги целую
горсть одних серебряников, а следом, будто откупаясь от них, запустил
веером по кругу и целую колоду красненьких ленинок, точно импровизируя
знаменитую сцену Мефистофеля из бессмертной трагедии Гете "Фауст". Нет, не
издевался он над ничтожеством советских "цооб политик"...
Нет! Нет! Не тщеславие красование собой, не рекламирование широты
человеческой натуры был этот его жест по раздаче барских щедрот; не
пробуждение царского великодушия в отношении к своим верноподданным
являлось его дарение, не было это и знаком благочестивых намерений
коронованного вельможи, но эта была значительная, хоть и скрытая,
политическая акция, проведенная великим магом, гражданином, патриотом. Как
всякий здравомыслящий и самокритичный человек, он не мог не считать себя
скомпрометированным, не вовлеченным в ответственность за нищету и
бесправие всех своих соотечественников, независимо от того, кто они -
безработные, тунеядцы, дети-бездомники, немощные старики или юродивые,
калеки. Не мог он, хотя бы как-то не помочь этим несчастным людям, не
принять участие в их бедах, поскольку на его родине торжествовало зло и
хоть и не по личной его вине, но оно торжествовало повсеместно и во всем.
и он допустил его, не воспрепятствовал сговору преступного режима, не
пробудил огонь свободы у сограждан, не привил им ненависть и презрение к
унижению и рабству.
Живое кольцо, окружавшее нас, мгновенно распалось: цыганки радостно
кинулись наперегонки в разные стороны подбирать рассыпанные на землю
желанные монеты и развеянные ветром по площади сов дензнаки, а мы как шли,
так и шли, только посерьезневшие, помрачение. Попрошайничество для них
было обычным способом существования, для нас - чудовищным оскорблением,
национальным стыдом и позором России...
Я проводил его до самого внутреннего зала для транзитных пассажиров, где
мы и распрощались с ним как друзья - единомышленники, крепко пожав друг
другу руки...
Возвратясь к себе в вагон, я с ужасом вспомнил, что забыл спросить у него
визитную карточку, да поздно спохватился поезд ушел...
Так вот всегда бывает в нашей бешеной жизни, что все близкое нам, все
дорогое для нас, мы ценим по-настоящему только тогда, когда оно становится
для нас недосягаемым и в расстоянии, и во времени... Да и вообще в
последующей жизни...
Неописуемый восторг и именуемое воодушевление испытал я сразу же по
приезде к себе домой, получив на свое имя довольно объемистую посылку. И
от кого б Вы думали? Да! Да! Именно от Терновцев. И содержимое которой
было??? Точно! Точно!... Состояло оно из тех самых его рабочих бумаг, что
он вез тогда с собой и пузатом саквояже.
Поверх тетради в посылке лежала его сопроводительная записка следующего
содержания: "Все, что мы знаем о жизни, охвачено сомнением, а не
уверенностью, ибо уподоблена она вся хаотичным фантасмагориям
отшельника..."
Внизу стояла его подпись Ма-Хроу.
По-видимому, это древнеегипетское выражение было взято Терновцевым за
псевдоним совсем не случайно, а со скрытым смыслом, поскольку имело оно в
себе множество значений, которые во многом точно отображали его личностные
эгоцентристкие качества:
Мысленное творящий!
Словом воплощений!
Волей совершающий!

ФОЛИАНТ ТЕРНОВЦЕВА
ФАНТАСМАГОРИИ ПРОРОКА (жизнь снов)
Книга вторая
ОТ АВТОРА
Вниманию читателей предлагается очень интересная книжка мистического
содержания, - о всем самом загадочном, таинственном и запредельном...
Автор ее - всемирно-известный доктор метафизики Евгений Терновцев.
Посредством волшебной силы, зашифрованный в этой великим магистром, каждый
из читателей может достичь самого заветного в жизни и даже поправить свое
здоровье, если сердцем прочтет потаенный код этой магической вещи...
Не рука, обогощенная мысль, обличенная проникновенным словом, - и творит,
и разрушает...

НАПОМИНАНИЕ ОТКРЫВАЮЩЕМУ КНИГУ

Водой небытия зародыш мой вспоен!
Огнем страдания мой мрачный дух зажжен!
Как ветер я ношусь из края в край Вселенной
и горсточкой земли закончу жизни сон.
Омар Хаям

Я, Евгений Терновцев, вольный дух Природы, извечный гений Добра и Зла,
Любви и Ненависти, радости и роковой печали, - возвещаю всем вам,
разумеющим поселенцам Земли, как самым добрым, так и самым злым; и не
очень добрым, и не очень злым, что поставил меня Господь стражем дел
человеческих, повелев вразумлять и остерегать людей от всех деяний
неправедных...
И поведал мне Бог тайну тайную как исцелять всех тех, кто пил и пьет вино
ярости божьей, кто стал жертвою своей непомерной гордыни и кто пролили
кровь за неправду самозванных царей...
И наделил Он меня властью властною, чтоб щадить я мог раскаявшегося
грешника и кару слать всем ослушникам несговорчивым: и мир несу я, и меч,
кого благословляю, тот будет благословен - кого прокляну. Тот будет
проклят, ибо слово мое равнозначно творенью, проникновенная суть его
изменяет судьбу человеческую!!!
оберег для людей доброжелательное ко мне расположение - гнев мой, может
убить их!
пророк и смерть - язвят единым жалом!
Да! Говорю всем вам из числа сомневающихся, - я самый могущественный и
самый богатый человек среди землян, потому что виделся с богом !..Да,
говорю всем Вам неверующим в бога,- я самый могущественный и самый богатый
человек среди людей, хотя никогда и не был наделен властью
государственных структур и без лишнего всегда гроша в кармане. Благодаря
лишь вере в бога я смог достичь заоблачных вершин. Я тот, чья только мысль
дает и принимает форму каждой вещи, перед которым жизнь всех существ, есть
меняющаяся тень или исчезающий пар...
Я тот единственный человек на этой грешной земле, которому удалось
рассекретить секреты тайного знания - Великих Монголов, - того всесильного
знания, благодаря чему эти величайшие мудрецы и волшебники, древние
полубоги Тибета впрямую иль косвенно влияли и на жизнь людей, и на
устройство систем государственных и даже, на возрождение или на
исчезновение целых морей и компонентов...
И по сей день описание действия, того потустороннего феномена,
существующего не в вещах, а только в божественном интеллекте - никогда и
нигде не отражались и не фиксировались ни одним из гениев земли, ни в
одном виде искусства, ни в одной книге жизни...
Эта книга-руководство для совершения не только людей благонравных, честных
и верных, но и для тех, кто с полным ожерельем грехов, кто не верует в
тайну Бога, а в сердцах их хоронится зло... Мы записали в ней, что люди
совершили...
В этой книге, красноречивой скорби волшебства, есть много того, что многим
из людей можно взять себе в пример для действия или же установку своей
мечты, чтобы стать в душе и мыслях - выше, чище, лучше.
В этой книге рассказывается о том, как один обездоленный малец из далекой
окраины, неумно жаждущий знаний, однажды нечаянно коснулся загадочных
свойств мистицизма. И многие годы потом, и даже целые десятилетия подряд
напряженно работал над ними, пока не сумел материализовать с божьей
помощью самые несусветные свои фантазии.
Эта повесть о том, как пройдя через все горнила Великого испытания,
преодолевая стойко и суровый аскетизм отшельничества, и безропотно
перенося жесточайшие удары судьбы, этот блаженный в конце концов все-таки
добивается своего - становясь со временем всесильным магом, доктором
метафизики, преславным Ма-Хроу, великий магистр, человеком приближенным к
богу, а потому сведущим во всяком знании, о всяком деле - годами наперед:
и мыслью творящий, и словом воплощающим, и волей совершающий...
Я не ожидаю вознаграждения ни на земле, ни на небе за свое стремление
пробудить ото сна вечно спящих и вывести всех сбившихся на путь истинный;
за желание просветить тех, кто живет еще в грязи греха - поскольку
исполняю волей божьей обязанность пророка...
Сражаясь всю свою жизнь во имя долга, вечно думая о ценностях истинных и
мнимых; победах и поражениях, потерях и приобретениях, действий и
бездействии; размышляя о радостях мимолетных и горе людском, - я
окончательно убедился в то, что особенно сегодня такая книга необходима
миру, переполненному агрессией, злом и невежеством; надеясь, что люди,
прочтя ее, остепенятся наконец в своей порочности, убедившись в том, что
мир ночи бывает только до рассветной зари, что первый луч нового дня
проложит им путь из лабиринта ужасных скорбей к радостям
сверхчеловеческим. И тот, кто совершенствуя себя совершит все, что
возможно совершить в этой жизни благонравного, тот будет погружен в
блаженство созерцания божественного величия: Музыку Неба учует глухой;
божий свет узреет незрячий... Правда, стезя эта, как у птиц в небе -
трудная многим для понимания и преодоления...


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


ЖИЗНЬ СНОВ

Злосчастные виденья! Для людей
Изобрели вы тысячи терзаний
И даже ряд простых обычных дней
Вы превратили в лабиринт страданий.
И.В.Гете

Для меня всякая реальность всегда была и остается самою таинственной и
самою фантастичной, - сном наяву...
Скажите, а разве для вас, дорогой читатель, это было б не так? если
допустить, что вся наша жизнь вдруг переменилась бы и стала б какой-то
другой, сплошной совокупностью множества разномастных снов, не
переходящих, не мимолетных как обычно у всех других нормальных людей и
которые через определенный срок как-то загадочно и точь в точь сбываются.
Если б вся ваша теперешняя жизнь состояла подобно моей, исключительно из
жизни тех снов, порой самых неправдоподобных, самых кошмарных - полных
душевных тревог и терзаний, - возмущающих дух и тело звоном звонницы
вечной, вечным мифом зазеркального действа.
Из всей такой жизни "своей", я выношу на суд читателей лишь те отдельные
эпизоды "случайных" совпадений, которые, на мой взгляд, представляются
наиболее содержательными и интересными, в которых мне лично самому
пришлось и тесными вратами жизни пройти и на себе самом испытать все удары
судьбы: возжелавший рая, проклинает круги ада!
А началось все это с того дня как еще в самом раннем детстве я услышал от
своей матери одну очень красивую легенду о цветке жизни, о чудодейственной
силе этот цветка. В ней говорилось о том, что обладатель волшебного
цветка, якобы, становился и обладателем всякого сверх знания, используя
которое, человек становился способным объектировать свои идеи - мыслью
творить материю; мог быть - веельзевулом - властителем, князем всех своих
желаний.
Однако говорилось в ней добыть цветок не так-то просто: растет он в
малодоступных местах и расцветает единожды во сто лет.
Распускается тот цветок в самую темную ночь страстной недели, накануне
Пасхи и цветет всего ничего - одно мгновение. И все же главная трудность
его обретения состоит не только в том, что нужно успеть его сорвать в
момент цветения, а и в том, что отыскать тот единственный путь к нему
может лишь высоконравственный человек с чистыми помыслами, с обостренным
интуитивным чутьем. Преодолеть же от нелегкий путь к цветку разве что по
плечу человеку мужественному, целеустремленному с непоколебимой верой,
сильной волей и богатой фантазией...
"И земля зашатается под ногами, и рушиться начнут горы на том пути, и
пламя огня будет подниматься до самого неба, и мутные воды заполоняют всю
землю"; и грады камней с небес полетят, и лютые бури снегами застигнут, и
громы грозные загрохочут, и молнии змеиными пламеньями засверкают и жарко
зачнут испекать, - предупреждающе жутко звучала ее складная просто людная
речь. Смысл всего услышанного мной тогда проклюнувшему семенем сорняка
благодатно вживалось в почву не засоренного еще ничем моего сознания, и
никакие предостережения уже не могли пойти мне впрок, чтоб хоть как-то
могли поколебать мои устремления заполучить волшебный цветок. Я твердо
поверил в сою исключительность: предназначением жизни своей считая, -
покорение той иллюзорной сверкающей вершины, что донесли до моего
растревоженного ума уста сказительницы.
С упоенным пристрастием я рисовал в своем воображении удивительные картины
своих еще не завоеванных побед, своего еще не обретенного могущества, и
чем фантастичнее и не сбыточнее были они, тем сильней и сильней "дальняя"
манила меня дорога зазывными поющими звуками, стозвоном колдовским......

ЗАКОЛДОВАННАЯ ДОРОГА

Мутный дым облаков и холодная даль
начинает яснеть, белый призрак луны
смотри в душу мою - и былую печаль
Наряжает в забытые сны.
Яков Полонский

Каким же хитрецом я был тогда. Проснувшись на другой же день ни свет ни
заря, когда за окном едва забрезжил утренний свет, а хате все спали
мертвецки, я встал и начал потихоньку, что называется, в поход собираться.
Ах, какой я был плутишка! Ведь знал же, стервец, прознай мои домашние про
то, что я собираюсь улизнуть из дома, ни за чтоб на свете меня не
пустили. Да и не только потому, что я мал еще был для таких путешествий,
но и от того, что слишком абсурдной была та идея, что позвала меня в
дорогу.
Пурпурным сиянием утренней зари был окрашен весь восток несвобода будто от
того, что в тяжких потугах весны нарождался новый, по-летнему знойный,
первый день мая. Для меня этот день всегда был самым радостным праздником
из всех других праздников года. Обычно к этому дню такая теплынь бывало
привалит: кругом зеленеет трава, кругом цветут цветы - и в поле, и в
садах. И все тебе нипочем тогда: бегай себе раздетый, босиком - валяйся,
кувыркайся на бархатной травке.
С Средней Азии в эту пору стоит полное вселенское благоуханье. Аромат
цветущих садов и горных трав опьянеет так, аж голова кружится. Одно пенье
жаворонка в поднебесье чего только стоит, взывает в душе каждого и
восторг умиленья и слезы радости...
Тропою радости сначала для меня был весь тот путь, ради которого я тайком
удрал из-под родительского крова.
А проходил он по самым экзотическим местам азиатских предгорий, то
поднимаясь круто вверх, рассекая пополам опаленные южным солнцем холмы; то
уходя вниз, петляя меж колючих кустов барбариса и облепихи, опускаясь в
глубокие ущелья, сплошь поросшие кудрявым боярышником, да могуче
разросшиеся густо зеленым шатром: дикие яблони, груши, ивы плакучие...
Плач ли, крик ли, толи звери, толи птицы - все сливается в страшном гуле,
что стоит день и ночь над Пропастью Стонов, так называлось то место в
ущелье, где горная речка срываясь с высокой кручи разгоняется по гладкому
скальному днищу, и как лыжник с трамплина, делает свой затяжной прыжок
бесконечно долгой струей воды, вечно парящей в воздухе...
К Пропасти Стонов я подошел почти что в полдень, когда солнце уже стояло
высоко в зените. От реки исходила приятная летняя прохлада. А зрелище мне
предстало там необыкновенное. Когда бушуют горные реки - это всегда
захватывающее зрелище! Зачарует любого!
Очарованный, не видавший до этого ничего подобного, я жадно смотрел на
огромные коряги, вывороченные с корнями деревья; будто живые диковинные
драконы устало ворочались и бултыхались в бурлящей воде, тратя последние
свои усилия для того, чтобы как-то выкарабкаться на заветный берег из
сумасшедшего плена волн...
Гривастые желтые волны катились одна за другой, вынося свои щедрые дары
прямо на каменные глыбы, что грозными сторожами стояли в середине и по
краям реки, у самого устья ее перед водопадом. Безобразные каменные
истуканы, без разбора принимая себе на грудь эту вольную добычу волн,
выстраивали из них причудливые корявые нагромождения. Таким образом,
созданный на моих глазах из деревьев затор превратился в мощную
естественную "плотину", по которой можно было смело переходить с берега на
берег...
А скажите-ка мне, какой нынче мальчишка не грезит тайком о подвигах и
геройстве. Кого из них сегодня, также как и меня тогда, не тянет на всякие
там безрассудства, тем более, если такая возможность им неожиданно вдруг
подвернется...
Представившейся мне возможностью перейти на ту сторону реки без особого
риска, конечно же я не мог не воспользоваться, да и просто очень хотелось
поглазеть с близкого расстояния на такое редкое буйство реки...
Река встретила меня не дружелюбно, предостерегающе... Едва я ступил на
первый подвернувшийся мне слизистый хлыст, что лежал в общем ворохе
нерукотворной плотины, как ода подо мной в реке запучилась, забурлила! Я
взглянул с опаской наверх и увидел, что с верховья реки прямо на меня
несется желтой стеной целая лавина воды. Я не успел отбежать и десятка
шагов назад, в направлении берега, как меня настигла бог знает откуда
взявшаяся эта шальная волна. Она отдала меня всего ужасным холодом и,
подхватив под мышки, понесла словно легкое перышко вниз к водопаду. Первой
мыслью моей был, и придет же такое на ум, находясь на волоске от смерти,
не мысль о спасении, а восторженное открытие для себя того, что я научился
наконец плавать! И такой восторг был во мне, и никакого тебе страха! Ведь
сколько до того было попыток научиться плавать и все неудачно. Сколько мне
пришлось претерпеть из-за этого всяких злых насмешек от сверстников и со
стороны своих старших братьев. А теперь и сам вот плыву, да еще как быстро
и по какой глубине! Я все уверенней и уверенней загребал и загребал в
сторону берега. Вот уже и ветки тальника стали задевать меня снизу; вот
уже стволы могучих деревьев приходилось оплывать, чтобы об них не
расшибиться... Все ближе и ближе придвигался берег, но совсем близко
становилось и до крутящейся воронки водопада, из которой путь один - в
пропасть. И я не стал больше искушать судьбу. Повстречавшись с очередной
мохнатой макушкой от скрытой под водой плакучей ивы, я вцепился в ее
гибкие тонкие ветки, что торчали пучком из-под воды и всей свое жизненной
мощью повис на них. Ветки качнулись раз, другой, сгибаясь до самой воды
под тяжестью моего тела, но, поборов силу инерции, поднялись и
выпрямились, приподняв и меня над водой. Несколько страстных усилий и я
успешно примастился там.
Уже стоя по колено в ледяной воде, держась за ивовые плети и переступая с
ноги на ногу, поочередно прогревая их на солнце, я только тогда
по-настоящему по-детски испугался и начал кричать, кто в такой глуши и при
таком грохоте тебя услышит, но я почему-то так надеялся и всей душою так
верил, не знаю почему, в свою неугасимую звезду, в свою удачу, в
исполнение незамедлительного любого своего желания. - "Да вон, вон,
глянь-кось, - говорил я сам себе, - что это там промелькнуло между
кустами, перед твоим залитым от слез взором. Уж не всадник ли проезжий
какой?!"
Радостно запрягало во мне возликовавшее сердце! И точно - это был он! Я
начал еще оглашенней кричать и отчаянно раскачивать ветки, на которых я
висел, дополнительно привлекая к себе его внимание. И вот он осадил
строптивого коня своего и стал глядеть на реку, держа руку под козырек. И
вот он уже круто повернул в мою сторону своего скакуна, взмахнул плетью,
ударил в шпоры. Вот он лихо соскочил с седла, бросил на ходу поводья на
сук дерева и начал быстро раздеваться. Вот он уже размашисто мощно плывет
по воде. Вот он, наконец, подплывает ко мне, приветливо улыбается.
Ухватившись одной рукой за иву, чтобы не сносило течение, а другую
дружески протягивая мне, он подбадривающе кричит из воды:
- Корочо джигит, не боись джигит. Исмаил сильный и ловкий джигит, он
спасаэт тэбэ! - Сильная жилистая рука его подхватила меня и мягко опустила
себе на спину! - Корочо дэржись, джигит, - Предупредил меня чеченец. -
такой там шайтан. - Указал он свободной рукой его шею, другой вцепился в
его курчавую шевелюру, а ногами забултыхал по воде, пытаясь удержать себя
на плаву.
- Шайтан джигит! - Одобрительно крикнул мне Исмаил, высоко оценив мои
действия, и мощно оттолкнувшись от ствола ивы, он весь с головой уткнулся
в воду, а сильные волосатые его руки заработали над водой изогнутыми
мелькающими веслами...
Усилия Исмаила, отчаянно сопротивлявшегося бурному течению воды, нам к
счастью удалось преодолеть таким образом опасный участок реки и выплыть
наискосок к берегу прямо у самого водопада.
На высоком берегу, зарывшись в горячий песок, я долго все никак не мог
унять малярную свою трясучку: дрожу всем телом, стучу зубами, а спаситель
мой, здоровяк Исмаил, как ни в чем не бывало восхищено цокает языком и
неустанно повторяет: - "Корочо джигит, шайтан джигит!" А когда я рассказал
ему всю эпопею своего побега из дома, принимает ее неодобрительно, с
огорчением. Он тычет себя пальцем в грудь и сообщает мне:
- Исмаил истал абрек, потому что турьма бежаль. - указывая на меня холодно
иронизирует. - А джебраил - абрек, - перекрестил он ме имя на азиатский
лад, - ат дому бежаль. - Покачивая головой из стороны в сторону, он
вдохновенно наставляет меня. - Такой не хорошо! Такой волшебный цветок ни
какой гора нету! Твоя башка болной, бешиний фантазий! Тибэ учиться надо.
Ученый будешь, писатель будешь, настоящий джигит будешь! - Последнюю фразу
он произносит с особым чувством гордости, хотя и пытается убедить меня
навсегда отказаться впердь убегать из дома и больше никогда не помышлять
об этой глупой затеи с цветком. Он по-братски назидательно разъясняет мне
про незавидное житие отверженного, рассказывает о своей нелегкой доле:
"Мой брат Ваха Усть - Каменогорск на машина пшеница базар таскал"... Дэсат
лэт турма сажал... хотел его выручатэ - мой тоже дэсат лет давал... за
драка...
Я слушаю его, соглашаюсь с его доводами, преодолевая с трудом, охватившую
меня вдруг зевоту и сонливость. Отогревшись на солнце, я начинаю все же
сдаваться и понемногу засыпать под его ровную гортанную речь, отдающейся
стозвоном в моем не совсем еще отягощенном сном сознании: "Мой брат Ваха
Усть - Каменогорск на машина пшеница базар таскал"...
Проснулся я на закате дня. Ежась от холодного ветра, я подувшего к вечеру
с дальних белоснежных вершин гор, я спешно облачаюсь в высушенные на
солнце свои ветхие одежды и бегу вниз на запах костра. Внизу на спуске к
реке жарко полыхает с треском костер из сухого краснотала и горючей
таволоки.
Переходи наша сторона, кунак! - Позвал меня Исмаил, суетившийся около
костра. Я подошел к нему и присел на корточки у огня с подветренной
стороны, активно греясь, подставляя ладони к желтым языкам пламени.
Встретил он меня приветными словами. - Видишь, шашлык жарим из рыба! - И
тут же хлебосольно предложил мне, указывая на свою бурку, где стопкой была
сложена приготовленная им пища. - Садись, кунак! Хлеб кушай, балык кушай,
сарамсак кушай!
Пока я спал безмятежно, он где-то раздобыл уже несколько кукурузных
лепешек, наловил чем-то целый тюрбан (самотканый спаренный вещьмешок, из
грубой овечьей шерсти, который навьючивается сзади седла у крупа лошади)
еще живых здоровенных османов (хариусов), да и успел еще нарвать целую
охапку горного лука, что растет на южном склоне, находящемся от нас на
приличном расстоянии. "В два конца, пожалуй, не менее десяти километров
будет", мысленно прикинул я.
- И где ты все это успел раздобыть, Исмаил? - удивленно спросил я чеченца.
- Аха-ха-ха, - весело захохотал он, но вдруг помрачнев, с горечью ответил
мне, обводя рукой все урочищею - Издес моя книзь! Издес моя владений! - От
него я узнал, что кукурузные лепешки ему приносят из аула в саклю,
построенной им в пещере под водопадом, его невеста красавица Залиха. -
Скоро плачу калым, и Залиха будет мой жена! - радостно сообщил он мне о
своем твердом намерении жениться на ней.
- А зачем тебе платить калым? Разве ты не можешь ее похитить? спросил я
его, недоумевая, и добавил восхищенно: - Вон ты такой смелый и сильный
джигит! Такой не одну девушку сможет завлечь и похитить!
На это он ответил мне с усмешкой, что многих девушек иметь запрещает
мусульманский закон (шариат). А чтобы жениться на Залихе ему нужно
обязательно заплатить калым по той причине, что ее отец вместе с его отцом
были расстреляны как враги народа коммунистами Сталина еще во время их
насильственного выселения с Кавказа. Одна лишь старая больная мать
осталась у нее, и он должен всячески помочь ей, а уж полагающуюся сумму
калыма за дочь уплатить сам бог велел.
- А где же ты взял столько много рыбы? - назойливо допытывался я, уминая
подряд все его угощенья.
- На рыба мордочка ставим, на край арык, такой длинный корзина из тала, -
пояснил он, отвечая на мой вопрос, тем самым открывая причину своего
появления здесь в полуденный час. Оказывается, он ежедневно в обеденную
пору, когда пригреет солнце, начинает собирать свой рыбный улов вдоль
верховья реки, проверяя примитивные свои рыболовные снасти, установленные
им во всех родниковых притоках, куда особенно любит забираться эта царская
рыба.
- А когда ж ты успел привести сарамсак? - не унимаюсь я любопытствовать.
- Сарамсак принесет мой аргамак "Кавказ", как птица летит "шайтан"! -
горделивый взгляд его скользнул по ущелью в долину, где фыркая ноздрями,
пасся невдалеке на зеленой полянке, отливаясь на солнце, вороной его конь
- его верный товарищ и друг.
Когда совсем стемнело, из предосторожности, чтобы не засветиться лишний
раз, Исмаил на своем Кавказе отвез меня в поселок лихо, "с ветерком", аж
сердце с непривычки замирало. На прощанье, одарив меня теплой бараньей
буркой, он, хлопая меня по плечу своей сильной ладонью, свесившись с
седла, нежно по-братски сказал мне:
- Если тэбэ кто забижайт будет, скажи, что ты мой мой младший брат! Тогда
никто тэбэ никогда не тронит! Округ все изнают какой иест абрек Исмаил! -
Этим он хотел сказать, что в о всем районе нет ни одного животного из
людей, которого б в случае чего, он не встряхнул бы за хохолок...

ДРУЖБА
Друг моего друга - мой друг!
Враг моего врага - мой друг!
(неписаные правила жизни)

Когда-то еще Цицерон говорил, что дружба бывает только между честными
людьми, что настоящие друзья не требуют ничего во имя дружбы, а делают все
возможное друг для друга...
"Если найдешь разумного друга, готового идти вместе, праведно живущего,
мудрого, превозмогающего все невзгоды, - идти с ним, радостный и
вдумчивый", - учит индусская Дхамапада.
От себя ж я хочу лишь добавить, что дружба меж людьми устанавливается и
проверяется самой жизнью: одних - кто искренен и честен - щедро
награждает; других - кто лжив и корыстолюбив - сурово наказывает.
Наша дружба с Измаилом родилась в тот момент, когда он по зову, терпящего
бедствие, рискуя собственной жизнью, кинулся мне на выручку, чтобы
вызволить меня из водного плена; дружба с Юсупом, моим сверстником азиатом
- зарождалась в уличной драке, где он, не раздумывая, встал на мою
сторону, спина к спине и защищал меня как мог, только потому что в
потасовке с его соплеменниками я был один, а моих супротивников - много,
хотя до того и не был вовсе знаком со мной и не знал причину возникновения
конфликта.
Сразу после той драки, когда мы с ним отмывали у ручья свои окровавленные
носы и ссадины, я рассказал ему о своей дружбе с арбеком.
- Если узнает Измаил, что они на меня целой оравой напали - не сдобровать
им тогда...
- А за что они придрались к тебе? Ты им "дорогу перешел" что ли?
- Да не... их просто бесит моя независимость... Хотят верх держать над
всеми, а я им противостою. Да тут еще директор школы направил их на меня
за то, что зимой я "увел" его фабричные лыжи с сарая, чтоб в горах
покататься.
- Чужое, согласись, не хорошо брать без спроса... Может черт попутал?
- Лыжи-то не его, а школьные! Он сам их прикарманил жмот. Он что собака на
сене - и сам не гам, и другим не дам; сам не ездит на них и другим не
дает. Все равно они от времени потрескаются и пропадут.
- Дохлое дело выходит у нас с тобой как в школу пойдем. Каждый день тогда
придется сними выяснять отношения на кулаках... Они такие верзилы...
- Один битый, двух небитых стоит! Так что, Юсуп, не дрейф!
- Да я и не дрейфу, только стыдно будет в школу ходить с "фонарями".
- Я завтра же отправлюсь в горы к Измаилу, пусть он меня самбо и боксу
обучит. Он мастер спорта и раньше даже за сборную команду по эти видам
выступал на соревнованиях. И потом посмотрим еще кто кому "фонарей"
навешает...
- Возьми меня с собой! Я тоже хочу научиться драться!
- Нет, Юсуп, не обижайся. Я поклялся ему, что ни одна живая душа не узнает
от меня к нему дороги. Сам понимаешь, не маленький, если схватят его, что
с ним будет... За лето научусь и тебя научу...
- раз нельзя, значит нельзя - какая тут может обида, да и меня все равно
надолго не пустив на джайляу: надо начинать уже заготовку сена и курая на
зиму.
- Хорошо, будь по-твоему...
Придя с работы поздно вечером и увидя меня с распухшим носом и огромным
фингалом под глазом, мать испуганно кинулась ко мне с расспросами: - "Кто
это тебя, сынок, так "музданул"? Без глаз ведь мог остаться! Опять небось
своевольник подрался? Сколь раз тебе говорить можно, чтоб ты не смел
связываться с этими басурманами! Где тебе с ними справиться. У тебя ж одна
шкура, да кости: ветер дунет - шатается, а поди ж ты никому ни в чем
спуску не даешь, никому уступить не хочешь. Весь в деда Кузьму - тот тоже
страсть как охочь был до кулачук, - один супротив "стенки" выходил. Дак он
же двужильным был: силища бычья, а уж ловок-то, ловок как черт, где тебе
до него равняться! Бывало дедушка твой по "стенке" пройдется - снопами
кулачники валяются, - под стать был твоему чеченцу - побратиму"...
- Завтра же утром уйду на все каникулы в горы к Измаилу сил набираться и
ловкости обучаться раз у меня отца и деда извели коммунисты гады, -
насупившись, твердо заявил я.
Мать не стала возражать против моего решения - знала упрямство моего
характера, знала, что ни какими мольбами не удержать меня, - да и какой
матери не лестно видеть собственное дитяти мужественным человеком, если
даже это сопряжено с ее великим переживанием.
- Камень, а не ребенок, - только и проронила она сквозь слезы, утирая
концом косынки глаза. - Гостиница б ему какого дорогого передать за твое
спасение, пусть не обессудит, - у нас ничегошеньки нет, а вот из съестного
что-нибудь к утру соберу: чем богаты, тем и рады.
с восходом солнца, перекинув через плечо увесистую торбу с гостиницами для
Измаила, я отправился в горы. По пути туда я не преминул заскочить в
колхозное овощное поле и прихватить там еще кое-что из ранней зелени...
Догрузившись основательно, я продолжил свой путь по известной лишь мне
одному, нехоженой тропе, размахивая впереди себя над травой с заостренным
концом палкой, разгоняя притаившихся там аспидов, чтоб не ужалили они меня
за босую ногу.
Несмотря на свою тяжеленную ношу, я почти ни разу не передохнул, за все
время пути - ноги сами неслись вскачь с горы на гору, из ущелья в ущелье...
Подойдя к водопаду и спустясь к реке, намериваясь испить ее освежающий
хрустально искрящихся как вдруг я заметил невдалеке громадного снежного
барса, скалившего на меня из-за кустов свои острые белоснежные зубы. Я
сразу догадался, что это прирученый зверь - страж измайловской сакли, так
как у него был надет широкий ошейник с блестящим кольцом, как у собаки. И
все равно, вначале оробев, я вскочил на близстоящее корявое дерево и там,
осмелев, заговорил, с ним: - "Так-то ты встречаешь друга. Я в гости пришел
к твоему хозяину Измаилу, а ты вон как меня встречаешь: злишься и скалишь
на меня клыки. Подойди ко мне я угощу тебя кусочком сахара", - позвал я
зверя, доставая из кармана, припасенный для "Кавказа" комочек рафинада. Он
спустился ко мне, обнюхал мою торбу и подняв голову посмотрел на меня
своими умными понимающими глазами. Я кинул сахар, он его понюхал, лизнул,
потом взял в рот с наслаждением и начал хрумкать. Проглотив лакомство,
облизываясь, он стал просить еще, повиливая длинным хвостом...
"Больше у меня с собой ничего нет - иди зови Измаила. Позовешь хозяина,
тогда еще дам. Вытащу из торбы, там сахара много, много", - стал я
уговаривать его выполнить мою просьбу.
Барс покрутился, покрутился под моим деревом, видит, что ничего больше ему
не передает - развернулся и скрылся в чаще, прыгая и резвясь. Через
некоторое время он снова появился в поле моего зрения, сопровождая молодую
стройную женщину, вероятно Залиху...
- Хаоля, Джахар! Чего на дерево то взобрался? Барса испугался? Пастрел!
так он же тебя знает! - приблизясь, заговорили она вперемешку на чеченском
и русском языках, сочным грудным голосом.
- Я не Джахат, я Джабраил, пришел в гости к Измаилу, а тут барс Ваш, нет,
не сробел я, а что бы не рисковать лишний раз залез на дерево...
- Как же ты сильно похож на моего братишку, ни дать ни взять - Джахар,
только волосы у тебя светлые. Даже Барс тебя с ним спутал. Не бойся его,
слезай с дерева он маленьких не трогает, да и взрослых тоже, кто не имеет
злых намерений, доброжелательно проговорила она.
Спустясь на землю, я поздоровался с ней сконфуженно.
- Меня зовут Залиха, представилась она, мне рассказывал Исмаил о тебе как
ты в позапрошлом году здесь, в горах какой-то волшебный цветок... искал...
- И мне он говорил тогда о Вас, - оправясь от смущения, сказал я.
- Пойдем в саклю, Джабраил, выпьешь холодненького кефиру с дороги, пока
Барс сообщит Измаилу, что у нас гость.
- Барс! Найди Измаила! - приказала она ему, указав рукой на восток и
вложив в кармашек его ошейника записку. Снежным вихрем пустился он в гору,
куда указала ему хозяйка, преодолев ее вмиг.
- Как человек, все понимает, только сказать не может, - гордевито
отозвалась Залиха о своем питомце. - Два года тому назад Измаил нашел его
высоко в горах издыхающего от голода: мать его кто-то убил из-за красивого
меха. Шкуру ободрали и забрали с собой, а тушу бросили недалеко от норы.
Котенок ее, видно, ждал, ждал бедненький и не дождавшись матери вылез из
норы от голода; подполз к ней тыкается мордочкой в освежеванное тело, ища
сиську. Там и подобрал его Измаил и принес мне. Еле отпоила его козьим
молоком, с рукавичку был, а как вымахал! Такой сластена, а с чужих рук,
чего не давай, ни за что не возьмет, - поведала она историю о Барсе пока
мы шли с ней к их жилищу.
Дверь в хижину-пещеру была замаскирована под каменную квадратную глыбу,
что позволяло ее обитателем оставаться не замеченным для постороннего
глаза, если даже туда кто-то мог случайно и забрести. И открывалась она
потайным способом, не зная секрета - вжись не открыть. Открыв дверь,
Залиха жестом пригласила войти в помещение...
- Не, я пойду умоюсь пока, а как он появится - вместе и придем.
Ну, хорошо, хорошо не буду настаивать, если ты чтишь законы гор. Я пойду и
приготовлю вам с Измаилом что-нибудь вкусненького на обед.
-Вот возьмите, мать гостинцев передала, - подал я ей свою торбу, снимая ее
с плеча.
- Как же ты донес такую тяжесть, в такую даль, - удивилась она, принимая
подарок. - Ты такой еще маленький и слабенький!
-Зато я выносливый! Вот поучусь и Измаила сразу вырасту и стану таким же
сильным и ловким как он!
- Кто хочет, тот добьется; кто ищет, тот всегда найдет, - подержала она
меня словами из песни и вошла в саклю, сгибаясь под тяжестью моей ноши.
Я побежал к воде, быстренько умылся и пошел встречать своих старых друзей:
Измаила с Кавказом. Впопыхах взбежав на гору и увидев оттуда идущего
всадника, без передыха побежал к нему навстречу. Когда же , запыхавшись, ч
приблизился к нему, он лихо осадил коня, по-молодецки спрыгнул на землю и
подхватив меня, высоко поднял над головой, усадил на Кавказа.
- Ассалам, Джабраил! Ассалам! Какой истал большой джигит! Если узнавал
тэбэ, джигит!
- А я тебя с Кавказом как увидел с горы, так сразу узнал! Если б тысяча
всадников было с тобой и то я не ошибся! Нет в мире такого лихого
наездника и такой красивой лошади - как ты и твой Кавказ! - восторженно
говорил я, идущему рядом разбойнику - Исмаилу, поглаживая холку лошади.
- Как-ая стать, какая поступь у твоего коня, Измаил! На таком аргамаке сам
турецкий падишах не езживал! - Восхищенно радостный восседая в седле, как
бог на Олимпе, сыпал я хвалебные эпитеты в адрес арабского воронова.
Польщенный высокой оценкой достоинств своего скакуна, чеченец только
лукаво улыбался, забавляясь игрой шалуна барса, стелющегося у него под
ногами и ластящегося к нему, как змей.
- Скажи мне. Измаил, сколь стоит твой красавец на нашем базаре?
- Эй! - глядя на меня искоса, воздел он руки к небу, - и сколько стоит
нога, рука мой?
Исколько истоит преданный идруг, - негодуя ответил он вопросом на вопрос.
- Члены тела и верная дружба для человека бесценны, но я хотел сказать -
такой как твой мустанг...
- Это совсем другой дел...Немного помолчав, он сделал неожиданный выпад: -
"Эй, ты исчас говорил, ишто такой аргамак, как Кавказ целий мирь и нету?
Ах-ха-хай, - закотился он громким смехом, удачно поддев меня за живое."
- Я думал, что ты забыл, а ты такой хитрый, как восточный мудрец, - "и все
знаешь" - подшутил я, над его произношением, парируя его "укол".
- И барс мой - рука мой, нога мой, глаза мой, уха мой, кинжал мой, -
выхватил он из ножен кинжал свой, блистающий на солнце зеленоватым
церамутом.
- Про Барса я знаю как ты его нашел - мне про это Залиха рассказала, а вот
о том как тебе Кавказ попал, я до сих пор не знаю. Мне страсть как хочется
подробно узнать о том, ведь ты сам же говорил когда-то: "писатель будишь,
джигит будишь", - напомнил я ему о его пророчестве, чтобы выбить тайну о
его любимце. "Может ты его спер в каком-нибудь колхозе, да добился, что я
разболтаю? - наказал я его своим подозрением за долгое молчание...
- Ты мой младший брат, от тебя никакой нет секрет, - посмотри мой рука, -
закатил он рукава своей рубашки, показывая глубокие рваные шрамы на них, -
кровью свой на Кавказ платил... Ти умний джигит сразу поймешь, ишто правда
скажу... Клянус аллахом - писател будешь. Твой ровэстник ещо бирульк
играйт, а ти мудьрий, как змей, ивсе изнаешь.
И все к-ниг читал свой школьный библиотек?.. Район, город еду - книг
привезу!
- Да, все перечитал! Но ты мне зубы не заговаривай! Давай рассказывай!
Волки порвали что ли? Где и когда это было?
- Воля добывал - суда, горы бежаль.. Пишора ночь сижу, голодный, как
сабак. Жигаю костер: риба жарим - ма-мал поймал арык. Зима, холодний -
снег кругом. Куфайк, бешмет, батинк - и все лагерны, рваний, кто видит и
сразу изнает - зэк! Милиций искажет...
Силишу волк много войт... Двер нету, руже нету. Кинжал один! Вихожу улиц -
темний кургом, снег кургом гулбокий, больша метра!
Вижу еле-еле: волк много, много - целий стайя, лошад снег заганял и хочат
шашлык изделать его...
Хватал атан, рука кинжал и айда туда... Волк много голодний, зилой... Мой
один - голодний, зилой! Волк нападал - куча мала!.. Резил один, два, три
раз... Киров теплий! Волк киров! Мой киров! Лошад Киров! Снег кырасний
истал!.. мал-мал ганал волк, вязал коням аркан и таскал из снег яма...
Такой вот мой "спер" Кавказ...
Пророк вознаградил мой риск, мой страданий! Пиравда, истинний пиравда
искажу тэбэ, Джебраил...
- Прости меня, Измаил, ты Истинный джигит! Мало таких удальцов на этой
грешной земле как ты Измаил! И смелый, и сильный, и ловкий, как барс!
Вдобавок честнейший и добрейший из всех людей, которых я знаю!.. Защитник
ты всем обездоленным, гроза - для врагов!..
Кода я вырасту. Измаил, я буду как ты, как ты - храбрым джигитом! Таким же
смелым и сильным, и ловким, милосердным, честным, справедливым...
- Клянусь, я изделаю тэбэ Настоящий джигит!
Когда мы вошли в саклю - стол установлен был весь множеством блюд и манил
к себе аппетитным запахом...
И Залиха-ангел кротости - рада радешенька, что муж ее явился на обед,
приветливо приглашает нас к столу...
- Эй, женщина, почему кунака не пригласил исразу сакля, - строго спросил
он. -Дети школ учит - учительница! Этикэт, Гостеприимствэ игле?
- Я звала его - хотела холодненьким кефиром угостить с дороги, так он
сказал, что мужчина не должен входить в дом, когда нет хозяина дома.
- Настоящий джигит так изделает, - похвалил он меня и добавил: - ты мой
миладший брат. Джабраил - мой дом, твой дом.
- Счастливый ты человек, Измаил, хотя и гонимый властями и не понят
людьми. какая у тебя завидная жена! Красивая, умная, добрая, трудолюбивая!
Какой у тебя барс, какой аргамак! - Уже насытившись и потягивая остуженный
кумыс, снова заговорил с ним восхищенно я.
- Аллах давал ивсе... Исмал - любит Алла, Алла - любит Исмаил. Первий
игод, када турма избежаль - Алла Залиха давал, Кавказ давал, барс давал и
тэбэ, Джебраил, - Посланник Аллах, из вода таскал!
- Такой иеэст Алла мой ДРУЖБА!!!
- Твой друг, Измаил, - мой друг! Твой враг - мой враг!..
Клянусь! Враг твой будет купым! Мать его пропасть!
- Мойя враг, товйя враг, ивсех враг - коммунист, советская власт. Такой
шайтан: рогастий, зубастий, хвостатий = полмиру свой рука держийт! Ивсех
зажимайт, стрылаит, турма сажайт... Кажний ден пачкам лесоповал зэк
парпадал. Хужи сабак, хужи скот жизин зэк...
- Как же, Измаил, тебе удалось вырваться из этого ада?..
- Лагерний Зона далекий на Север Ханти-Мансийская кирайя лижит. Кургом
тайга, болот. "Болшой земли" река Обьи сбегает не пускайт: широкий такой
шайтан, берег не видэна - пать, шест километр, не менши!
Бил ноября месяц, советский праздник - канвой, вахровци мал-мал пияний.
Шагы влева, шагы вправа - побэг! Стреляйт безы предопреждений!..
Лучши пуля спину канвой? Исхлопотайт, чемэ такой собачий жизни. - сказаль
я ребятам=зэк и призывал ивсех к побег...
Вечер, када наши калон обратно гнал сработ в зона - наш все нападал на
канвой и разоружал его!! Солдат-конвой пацан совсем, пилачит... Скажит: -
Дядька, не убивайт меня! Мамка дома ждет!..
Жалел их всех, толька собак-овчарк их убивальэ, чтоби след их овчарк не
бирал наши. Автомат на плеча рофейный и айда бегом на реку. Река лед
тонкий: тирщит, колитца... Ветка дерева ломал, пирвязал нога как лижа и
айда другой берега река. Рассыпался ро река - кто-куда... Близко ходит
друг другом нельзя: лед тонкий, сразум провалится...
Ислишу неба вертальет гудит совсем билизко. Я исрзум догадлсэ: узнавал,
ичто это погонья!!! Глазам искал укритий... Чистий ивсе, белий ивсе:
середина реква - лед мал-мал торос... Лес - далеко, далекий берега!
Погонья - близкий, смерть - близкий! Бросайду исвой черний одежд зек и
голий прятчус за леденай выступа торос савтомат. Фара освещал ивсе река -
видно все как на ладоня... ночиналси охота на зэк, бегающий на река...
Пулемет строчит, строчит очередям по зэк как зайцим... Зек бежит, падайт
провалитца под леды... Несколький пуля провизжальи нады майя голова. Я
крепка ещо пырыжался на леды и начинал молитца... Долгий, долгий куржился
вертылеты на река и стрелит,и стрелит... Сердца мойя обливалсья кирови,
кода я ислышал кирик о помощи и стоны мойя тоарищи по нестчастий. Аллах
молитва мой слышал и помогал всем: вижу близко он летит меня - ичто я мог
иделить, чем помогайт им? Кабина пилот метко пелилсья давал очеред -
бултых от вода - брызга до неба летал... Аллах-Акбар!: "Не будь я
Джебраил, посланник Аллаха, если не сломаю хребет, не обламаю рога и не
выбью все зубы этому коммунистическому монстру. Если даже мне понадобится
для этого целая жизнь. Нет в мире более благородной цели, чем избавление
человечества от красной чумы комуняк!!!"
Клянусь аллахом! Наш ненавистник будет купым: я вырву у него ядовитое
жало, на лапы когтивистые кровожадного зверя защелкну волчий капкан,
отрублю хвост и столкну в пропасть стонов...
Ведь послан я самим богом, чтоб урезонить этот народ нечестивый! Аллах -
всесилен и всевластен! Он выводит утреннюю зарю и ночь делает покоем, а
солнце и луну - расчленением времени..
Поистине аллах, дающий всему на свете жизнь как дар - отнимает ее в
наказание! Он изводит живое из мертвого и выводит мертвое из живого... Он
смысл смыслов, Он господин вселенной: осчастливеть может несчастных, а
счастливых - сделать несчастными.
- Мучительное наказание посылает Аллах всем безбожникам, и людям зла.
Аллах-агбар!..."
Я объявьляю от Его имени джехад против всех нечестивцев неверных..."


КРОВНАЯ МЕСТЬ

Нам понятно проклятье одно
И проклятия право святое!..
Аполлон Григорьев

Самым мрачным из мрачных периодов двадцатого века для всех народов,
населявших СССР, "преславно" державу тюремного социализма, пожалуй, было
время послевоенных сталинских пятилеток.
Каких только унижений и оскорблений моральных и физических не приходилось
претерпеть простому люду, сколько требовалось от них взамен непосильного
рабского труда только для того, чтобы иметь хоть маломальскую возможность
выжить: не умереть с голоду, не околеть от холода или же чего доброго не
сгинуть бесследно как многие другие, в бездонном советском Гулаге.
Всякий честный и смелый человек не мог мириться с такой постановкой жизни.
Одни из них, наподобии Исмаила, шли на прямой грабеж колхозов и госхозов,
другие настойчиво искали путей цивилизованного изложения коммунистического
зла, то были люди большого ума и чистой совести. Физически слабосильные,
духовно разобщенные, все-таки были чертовски стойки идейно, своей
непоколебимой приверженностью к общечеловеческим ценностям. Носителей
запретной правды в то время повсеместно в старен предавали анафеме не
только идеологи чистого социализма, но и беспощадно с ними безо всяких там
сантиментов.
Всех этих "умников", как они называли праведников и десидентитов, хватали
и сажали в тюрьмы просто по доносу какого-нибудь наемника-стукача без суда
и следствия. Узников совести с ярлыками уголовных преступников, навешенных
им партийной кликой, содержали в самых бесчеловечных условиях, обрекая их
на мучительные болезни и верную смерть, - пытаясь таким изуверским
способом перекрыть просачивающуюся через них скрытую правду в гущу народа.
Но разве можно закрыть стальными решетками и колючей проволокой всю землю
русскую, чтобы не пропиталась она летней влагой дождя и не омочила
благодатно корневища растений?..
Шли года. Я креп день ото дня, неуnтанно занимаясь физическим и духовным
культуризмом.
Культуризм физической я осваивал под непосредственным приглядом самого
Исмаила, большого мастера силы и ловкости. Он обучал меня бесстрашной
джигитовке на лихом своем коне со многими элементами из разбойной удали:
как лучше поймать и завалить одичалого яка иль тура, как на всем скаку
выхватить незаметно овцу из отары. Учил меня стрелять из ружья и фехтовать
кинжалом и переправляться вплавь через горную реку; обучал приемам самбо и
бокса.
Культуризм же духовный я постигал по книгам, которые доставали мне
опальные деятели религиозного культа: ислама, христианства, буддизма.
Исмаимист мулла комментировал мне Коран. Ходис и Сунну. Христианский
священник объяснял трудные места из Библии. Буддитский лама по памяти
передавал мне знания Вед и тайное учение упанишады. Иранскую Зен-Авесту
раздобыл где-то для меня вездесущий Исмаил в купе с другими редкими
пособиями по многим видам мистики: оккультизму, парапсихологии,
астрологии, магии, алхимии.
Прикоснувшись к вековому богатству шаманов, факиров, магов, алхимиков,
волшебников и колдунов, я обрел неслыханную мистического просветленность,
ощутил мощную энергию, в полной мере осознал программу действий...
И понял я тогда, что волшебный цветок жизни, который я поклялся раздобыть
во что бы то ни стало, готовый расплатиться за него своими страданиями
души и тела; согласный переносить любые испытания во имя того, чтобы с
помощью чар цветка восстановить на земле всеобщее благоденствие, есть не
что иное как совокупность человеческих знаний и мудрости, накопленных на
многие тысячателетия. А так же знания и мудрость, которые человечеству
предстоит еще только открыть: новую мудрость через выстраданную веру;
новые знания - аналитически, интуитивно и пророческим озарением..
Когда же мне исполнилось ровно тринадцать лет, наступила та самая
возрастная отметка жизни, вобравшая в себя всю ту чертову дюжину цифр, что
пугает суеверных людей своей магической непредсказуемостью; - когда
подводится черта под ушедшее детство, которого, к сожалению, у меня как
такового никогда и не было.
Уже тогда меня постоянно мучили два очень важных вопроса жизни: почему
человек не всегда делает то, к чему у него призвание, почему многие люди,
проповедуя добро и гуманизм, ведут себя мелко, подло и зло? В книгах
обычно добро торжествует, а зло наказывается. Тогда как в жизни на самом
деле - все происходило наоборот. Везде говорилось, везде писалось, что у
нас все делается для простых людей, чтобы они хорошо жили, а что я видел в
самой жизни? Кругом царили беззаконие и самовластие. Кругом только и
слышал, что кого-то там посадили ни за что в тюрьму, кого-то ни за что
расстреляли. И это в то самое время, когда страна только что одержала
великую победу. Казалось бы, живите, радуйтесь люди! празднуй, честный
народ, свою победу! Да не тут то было: эти люди, вчерашние герои, день
деньской задарма горбомелят на заводах и фабриках; от зари до зари пашут в
колхозах за пустой трудодень, за "палочку". И все голодные, нищие,
бесправные. Опоздал на работу - получай пять лет сроку; сорвал колосок в
поле - тоже срок, и, как минимум, тоже пять лет...
Обретя к тому времени довольно обширные оккультные познания и приличный
опыт специфических переживаний, умея уже непосредственно влиять на будущее
в судьбах конкретных людей, я решил применить все эти виды мистических сил
в практическом действии, направляя всю их мощь на уничтожение своего
кровного врага в лице верховного советского диктатора, которого я считал
главным кровником всего рода человеческого. Тот метод иммитативной магии
должен был сразить Сталина неотразимо как кинжал, занесенный над жертвой
при кровной мести.
Умение раскрыть генезис мистицизма позволяло мне магически влиять на
любого другого человека, вплоть до умерщвления того, на кого было
направлено это тайное действо...
Перед моим мысленным взором поплыли нескончаемой цепью живые ряды -
многомиллионные Сталинские жертвы - с искаженными предсмертными муками на
лицах, которые были обращены Сталинскими в целые горы трупов.
Сосредоточась на заданной теме, я начал бессознательным наитием улавливать
совокупно ими изверженные когда-то лучи мести, что вопият и мечатся
неприкаянно во вселенной, чтобы затем этот огромный заряд их энергии
направить единым пучком в жизненно важные центры избранного мной
субъекта...
У нас в хате в передней в ту пору висел на стене огромный портрет Сталина
во весь свой рост. Он был в хромовых сапогах с рантами, в военном галифе и
френче цвета хаки, в фуражке того же защитного, с высокой тульей и
гербатской кокардой над широким и длинным козырьком "аэродром".
он находился там с той поры, как в нашем крае произошло сильное
землетрясение и в стене образовалась от сотрясения провальная дыра, а так
как эта беда случилась зимой в самую стужу и не время было заниматься
ремонтом жилища, то мы и заделали ее кое-как на скорую руку, набив туда
всякого хламья из тряпок, а чтобы не видно было всего этого, изнутри
повесили на это место оказавшийся под рукой портрет вождя, который
ежегодно местные власти всем селянам раздавали даром по чисто
идеологическим соображением, в целях пропаганды по возвеличиванию его
имени в самых низах народа.
Случилось как-то так, что я остался дома один на один с этим намалеванном
на бумаге главным коммунистическим идолом. В тот день я был в высоком
духе, в ударе мистических чувств, готовый достичь любой хариазматический
цели. Подойдя к портрету этого мерзавца и уставясь в него гала в глаза, я
выполнил вслух, как вступление к магическому сеансу мести, бесстрашное и
нетерпеливое обращение пророка Иерамия к богу, сказанное им в момент
разочарования жизненным устройством и сомнения в божественной
справедливости: "Я стану судиться с тобой! Почему путь нечестивых
благоуспешен, и все вероломные благоденствуют? Дай же мне увидеть мнение
Твое над ними, Господи!"
Мне вспомнилось это изречение во вступлении к ритуальному культу. Наверное
потому что теория древних пророков целиком была основана на принципе
воздаяния - Бог справедлив и воздает всем по заслугам: добром за добро,
злом - за зло!
А преступления Сталина против собственного народа были так кровавы и
жестоки, что заслуживали, согласно этим принципам справедливости - его
немедленной смерти с изведением со света всего их звериного племени до
четвертого колена.
Приступая к осуществлению давно задуманного намерения по ликвидации
ненавистного мне диктатора, я обратился к сверхъестественному миру идей и
вещей, подготовив для подстраховки себя целый сериал мистических приемов и
заклинаний, которые б сработали без промаха и наверняка. Первым делом я
обратился к своему божеству с тем же набором просьб, что и пророки
древности, когда хотели они от бога не загробного, а прижизненного
воздаяния над своими врагами: "Чистым очам твоим не свойственно глядеть на
злодеяния и смотреть на притеснения Ты не можешь, для чего же ты смотришь
на злодеев и безмолвствуешь, когда нечестивец поглощает того, кто
праведнее его?" - вопрошал я. Затем был проведен мною последующий прием,
влекущий за собой неотвратное мщение, используемый еще в древнем Египте.
При вступлении на престол нового фараона писали на стенках глиняных
сосудов имена своих врагов, добавляли проклятье "пусть умрет" и разбивали
их на мелкие части. Следующий этап мистического сеанса заключался в
мысленном его уничтожении, сопровождавшийся словесными, провоцирующими
бога, восславием и восхвалением типа: Ты велик, Сосо Джугашвили! Ты могуч,
Сосо Джугашвили! Никакой бог тебя не накажет и не сразит, Сосо Джугашвили!
Тем самым как бы призывая все небесные силы на борьбу с ним. Наконец,
войдя в раж, душой разгневавшись, я хватаю нож со стола и запускаю им в
рожу гения всех времен и народов. А подняв отскочивший от портрета нож, я
начинаю в иступлении с выкриками заклятий полосовать его бумажную плоть,
тем самым реализую на практике одно индейское поверье, в котором
говорится, что если фигуру врага поистязать в экстазе, - то враг погибнет.
Правда, для этого необходимо предварительно научиться управлять сперва
своими психическими силами и руководить правильно ассоциацией своих идей
одной силой воли, а это очень нелегкая задача...
В дверь постучали. На пороге избы появился мой однокашник - Юсуп,
единственный человек, который понимал меня всегда с полуслова.
- Ты с кем это сейчас разговаривал, с самим собою что ли? - спросил он,
особо не удивляясь всем моим причудам и странностям. А увидев мою дикую
"работу" уже по привычке поинтересовался:
- А что это ты делаешь с ним? - кивнул он на стену, где висел портрет
Сталина.
- Казню сотрапа! Сначала червертовал его, а теперь видишь скаблю стену от
клейстера, где приклеен был этот "образина".
- А зачем тебе было колесовать его, он ведь живой, все равно боли не
почувствует, только в стене щель от декабрьского землетрясения будет снова
на самом видном месте зиять и весь вид комнаты портить. То хоть плакатом
все закрывалось! - солидно обобщил мой друг.
- Говоришь, не будет эта сволочь боли чувствовать? Как бы не так! Какой ни
какой опыт на этот счет, ты же знаешь, у нас имеется. Помнишь, как нынче
осенью перед самыми каникулами, когда мы с тобой возвращались из школы и
на нас напал целый шалман пацанов из Тункоруса, ты вспомни, как нам тогда
удалось найти ухищрения не ухитрившихся! - наполнил я ему об одной стычке
с нашими недругами. - Тогда я применил к ним магию визионерского
воображения, преобразовав свое желание в желаемое. В начале я дал им
мысленную установку воли, а затем своей уже хорошо отработанной
гипнотической системой эмпирического кода мысли внушил в их сознание такой
жуткий страх, от чего эти великовозрастные драчуны как безумные побежали
от нас - стоило нам лишь пугнуть их своим намерением жестоко расправиться
с ними. Падает падающее. Посмотри, Юсуп, теперь по всей школе из-за этот
случая от нас все как от прокаженных шарахаются, боятся, чтоб мы снова
какую злую шутку не выкинули... А что трещина в стене теперь видна, так
это пустяки - скоро весна, все равно белить придется комнату - тогда и
замажемся, - попутно возразил я. - Знаешь, Юсуп! - снова обратился я к
нему, желая убедить его в не бесполезности своей затеи с портретом. - в
этом моем колдовстве есть нечто большее, чем от пещерной дикости: ведь не
рука, но мысль и творит, и убивает! - эффектно философской мыслью закончил
я.
- Твоя правда! - блеснули узкие глазницы азиата на широком скуластом его
лице. - С того самого раза, - продолжал он, - как ты внушил мне, что скоро
стану первоклассным боксером, а каждое утро, как только встаю с постели,
то бегу за овраг, меня туда как магнитом тянет, и веду там почти что
получасовой бой с тенью и, знаешь, как-то совсем недавно повстречался сне
Сартай, который хвалился ребятам, что со мною грозно расправится за то,
что я однажды ослушался и не подчинился ему, - так я его под орех
разделал. Уделал так, что он теперь через дорогу со мной здоровается,
набиваясь ко мне в товарищи. А он же против меня, сам знаешь, настоящий
силач, - тщеславно прихвастнул он.
Не всегда, друг мой Юсуп, грубая сила побеждает в бою, - осторожно
предостерег я, продолжая наставлять его по своему курсу. - Хороша сила
тогда, когда твои действия целенаправленны; если сила и воля работают в
одном направлении и являются всего лишь подручными твоих убеждений и твоей
веры. Вера облегчает, просветляет и снимает с верующего давящий груз
грубой серой действительности. Только вера способна превращать всякий
страх в спокойствие, а смятение в уверенность, придавая жизни глубокий
смысл, вызывая радость от выполненного долга. Целью моей мистической акции
было не только физическое уничтожение главы изуверского клана, но
пробудить, потрясти сознание и психику миллионов простых людей; избавляем
их от всевластного паука палача, освобождением их психики и воли от
гипноза страха, под которым они десятилетиями и рождались и умирали. Я
хочу вовлечь в случае удачи своего эксперимента в моральную
ответственность каждого из людей за все то несправедливое, что совершалось
и совершается не земле, чтоб никто, никогда и нигде не прибегал бы больше
к психологии хитрого человека: я не "че" не знаю, моя хата с краю! Но
всегда считал бы себя скомпрометированным, кровно причастным ко всякому
угнетению и даже преступлению, если оно творилось вокруг него.
Ровно через тринадцать дней после того обрядового ведомства, что я
проделал с портретом "отца всех времен и народов", придя рано утром в
школу мы с Юсупом услышали для себя довольно радостную новость: по радио
сообщили, что на семьдесят пятом году ушел из жизни самый, самый... Я не
выдержал и стал передразнивать, переначивать диктора: самый, самый
страшный человек на земле Иосиф Сталин, Сосо Джугашвили! всемирно
известный бандит по кликухе "Коба"!
- И что теперь-то мы скажем об этом, Юсуп? скажи, мои старания достигли
таки своей цели или нет? - Заговорщики, ударив по плечу, самодовольно
спросил я друга.
- Да! Здорово вышло, - только и смог на это ответить Юсуп.
В ауле повсюду были развешены портреты Сталина в траурных рамках, и над
ними реяли приспущенные красно-черные флаги. И люди собирались на улице
кучками на солнцепеке весеннем и почему-то плакали, глупые. Мы подошли к
одной из групп и ради интереса спросили этих людей, почему они плачут?
Неужто супостата Сталина оплакивают? На что какая-то толстая и слезливая
баба в драной фуфайке как обрезала, ответив за всех вопросом на опрос:
- А кто ж теперь нами править будет, ты что ли, сопляк!?
И вдруг ощетинившись, ни с того ни с сего, недобро уставясь на нас, она
попутно выведала:
- А вы чьи такие грамотные голубки будяте? Не из врагов ли народа каких,
а?..
И тут же, ни сколь не стыдясь окружающих развязалась на всю ивановскую
площадным трехэтажным матом...
- Вот она семяжная психология рабства. Совсем разучились самостоятельно
жить и думать. Диктатора им подавай... Без погонщика с палкой, без
надзирателя с автоматом - ни шагу не ступят. И где этому быдлу постоять за
себя, когда ими всю жизнь инородцы верховили: вначале скандинавы - варяги,
потом триста лет татаро-монголы, замет еще триста лет чистокровные немцы,
а теперь, с семнадцатого года - жидовские морды, вонючие евреи, правят и
рулят...
Правление варягов, татар и немцев хотя бы Великую Российскую империю
создали и Элитный генофонд взрастили, а эти шмакодавки,
сатанисты-христопродавцы все в распыл пустили и рай земной для себя
построили гады ползучие...
Скажи об этом нашему народцу дебильному, так еще и подзатыльников
наподдают, - в сердцах негодуя бросил я в их адрес.
- А как же тогда эти люди войну с немцами выиграли? - Я вступился за них
Юсуп.
- Приказом сверху, да богатой посулой, - ответил я и добавил, - пообещай
ты им лет эдак через десять построить коммунизм пьянства и ничего
неделанья, так она по твоему приказу Тихий океан вброд перейдут, неважно
сколько из них в живых останется, нынче ведь каждый себя героем мнит.
Отлично поработала пропагандистская машина над романтикой войны, над
романтикой насилия. Какое им дело до всех других, харкающих кровью там на
шахтах, рудниках, лесоповалах; всяк для них, кто в Гулаге сидит, что они и
сами такие же подневольные бедолаги, как и их братья зэки там за колючей
проволокой! или грудь в крестах, иль голова в кустах, - вот где собака
зарыта. Надо в самый корень смотреть - идет сплошное оболванивание и
спаивание нации, превращение повально всех в зомби, в людей-роботов, без
чувств и мыслей. И вывести их из этого состояния ох, как не легко будет!
Эта схватка, Юсуп, похлеще всякой войны будет!..

В СТРАНЕ БЕСОВ
Социализм без свободы, это рабство и скотство.
М. Бакунин
По случаю траура в тот день, то есть 5 марта 1953 года, никто в школе не
учился. Объявили, чтоб все ученики школы шли походным маршем, то есть
строем, к колхозной конторе на траурный митинг: слушать по радио
прощальные речи выступавших по очереди саратников Сталина.
Громкоговоритель был установлен на самом коньке чердака колхозной конторы.
Из зева усилителя неслись нескончаемым потоком славоблудные пустые речи
вождей-притворщиков, вождей-лицемеров. Каждый из них призывал еще теснее
сплотиться вокруг Коммунистической партии Советского Союза и ее славного
Центрального комитета во главе с Политбюро, являющимся надеждой и чаяньем
всех народов, оплотом мира и совестью нашей эпохи... От нескончаемого
словесного штампа меня чуть не стошнило:
"какая уж там она к черту совесть эпохи, когда и вся советская власть-то
совсем без совести. Да и куда уж нам еще тесниться? Когда и так вся страна
почти что в полувековом марш-броске самым плотным строем бежит за
призраком светлого будущего коммунизма и все никак не догонит".
Казенные речи, что неслись с репродуктора на всю парадную площадь колхоза,
куда нас пригнали под конвоем учителей, как заключенных, - ничего кроме
внутреннего отвращения и протеста у нас с Юсупом не могло и вызвать.
Восхваляя "заслуги" покойного, выступавшие члены Политбюро часто притворно
всхлипывали, противно сморкаясь, и по ходу своей речи как бы стараясь
перещеголять друг от друга в показушной преданности делу партии и народа,
вожделея задней мыслью, как бы поскорее занять или захватить
освободившееся заветное место верховного диктатора, да подумывая все как
бы побыстрее избавиться от других претендентов на этот пост среди своих
идейных собратьев.
- Да монали мы их, пошли они к такой матери! На кой они нам сдались, -
решили мы с Юсупом и, улучив момент, незаметно смылись оттуда под общую
неразбериху. Добирались домой по плешивым проталинам берега небольшой
горной речки, так как жили мы с ним в другом ауле, расположенным в ее
низовье в километрах трех от школы, избегая лишней встречи с теми, кто мог
бы на нас донести директору школы или нашему классному руководителю, а
желание заложить в то время было почти у каждого встречного, - так
воспитывала партия, мы пересекли извилину речки в нескольких местах по
зарослям с набухшими от весеннего солнца почками, и очутились у звонко
журчащего нагорного родничка, где в недрах его вод резвились стайками
серебристые мальки рыб.
- Смотри! - сказал я Юсупу, указав на ручей, - вот рыбьи дети и те хотят
жить в мутном потоке: приплыли туда, где свежо и чисто. А мы, человеческие
дети, вынуждены жить в нужде и духовной грязи, потому что так придумали
наши полуграмотные насильники-революционеры. Как рыбакам удобней ловить
рыбку в мутной водице, точно также предводителям красных мангустов
сподручней управлять народом во всеобщей греховности.
Ведь кинуть камень может в них лишь честный и безгрешный, а когда жизнь
всех людей замешана на лжи, воровстве и вероломстве, то кто сможет
упрекнуть их, красных босов, купающихся в бесчестии и злодействии.
Возьмем, к примеру, наших учителей: в толковом словаре великого русского
языка учитель означает лицо, которое обучает, совершенствует своих
учеников в плане научном, моральном, этическом, эстетическом, - стал я
сыпать градом на него мало знакомые ему слова, и он лишь в смутных
догадках, улавливая их смысловое значение, согласно поддакивал мне. - А
что сегодня здесь наблюдаем, - продолжал я читать свою лекцию, стараясь в
беседе с ним как можно реже прибегать к сложным речевым оборотам и редко
встречающимся терминам, щадя его очень гордое азиатское самолюбие. - Наши
учителя в большинстве своем люди случайные, без глубоких знаний, без веры.
Их авторитет держится часто всего лишь на партбилете, на их лояльности
режиму. Все другое - не в счет. Для кровавого режима главное не то, как
лучше обучить не смышленого человека, а то как бы его чему лишнему не
научить. Для них знания ученика не столь важны, а важно им то, сколь
сильно выражена в их ученике податливость к подобострастию и
оболваниванию, станут ли их подопечье на веру принимать их идею безмозглой
тупости, - лукавого подозрения, открытой вражды друг к другу... Чисто
по-человечески наших учителей понять конечно же можно, - сменив свою
непримиримость на снисхождение к ним, я пытался тем самым как бы втянуть в
разговор и Юсупа, рассуждения которого часто критические были для меня
просто необходимы и как сдерживающий фактор, и как повод для размышления.
И он клюнул на эту удочку.
- У них программа учебная на целый год, утвержденная в самых высших
инстанциях, и в ней там все по полочкам расписано: чему учить и как учить
- любые отклонения от программы влево или вправо для преподавателя чреваты
тяжелыми последствиями. Если не тюрьма, то уж увольнение им обязательно
будет обеспечено, и так считай по всякой другой профессии. Выходит, что не
люди сами виноваты в то, что они хуже скотов живут, а кто-то извне на них
давит, - не удержался долго молчавший Юсуп.
- Ты прав, друг, даже сам диктатор, не говоря уж об его причиндалах,
подвластен идеологическому монстру. Понимаешь, система так правит бал, то
есть коммунсистема! Стоило немецкому шпиону Ленину запустить ее в
семнадцатом году, как она стала набирать такие обороты. Я так думаю, до
тех пор она не остановится, пока не сожрет все ресурсы страны - и
материальные, и трудовые. Пока есть рабы, которые исправно трудятся за
кусок хлеба, пока в стране есть золото, нефть, руда, уголь, которые можно
продавать за границу и закупать на эти деньги продовольствие и
промышленные товары.
- А что, разве мы их не можем сами производить, - удивился мой оппонент.
- Производим дым и выращиванием дым, Юсуп, - ответил я, пускаясь в
пространные разъяснения. - Как же не можем, можем, только в незначительном
количестве, так как все наше, так называемое народное хозяйство, по
природе своей не рентабельно. Все колхозы и совхозы, все промышленные
предприятия потенциально банкроты, то есть не оправдывают самих себя своей
хозяйственной деятельностью. Намного экономичней было б для нас вообще
ничего не делать. Лучше уж всем народом жить на средства от продажи сырья
и драгоценных металлов, чем что-то еще там строить, или что еще
изготовлять в ущерб самим себе. Ежегодное вливание в миллиардных
исчислениях в каждую отрасль всего нашего убыточного хозяйства за счет
вырученных средств от продажи за границу сырья и материалов уходят как в
песок. И все это делается ради того, чтобы создать видимость общего
благополучия в плане экономического и общественного развития страны. Ни в
одной другой стране мира и одного бы года не продержалась эта позорная
госсистема форменного безобразия, так как вся ее структура снизу до верху
по сути своей человеконенавистническая, а значит и не жизнеспособная. Всем
этим крикунам и бездарям главное - "прозвенеть, прогреметь бубенцами,
отрапортовать о великих свершениях; что им битый кувшин, была бы полная
чаша вина!" Как не крути - рано или поздно как не велики и не богаты недра
земли нашей, но и они, если с ними так по - варварски обходиться, со
временем тоже иссякнут. Вот тогда-то и наступит коммунистический крах, и
время это близко, Юсуп! Обыватель теперь наш какой? - продолжал я свободно
интерпретировать свое наболевшее, - ему бы хлеба кусок и как скоту набить
брюхо, да бутыль чемергеса (самогон из свеклы), залить бы свои нары, чтобы
ничего не видеть, одурманить бы башку, чтоб ни о чем не думать, ничего не
слышать. А на подвиги потянет - облает собрата из подворотни или же набьет
кому-нибудь морду в свое утешение. Кто же труса празднует, чиркнет пару
строк в НКВД на своего же дружка или соседа. Нынче все "грамотные" насчет
того, как сделать кому-нибудь пакость... И ничего тут удивительного нет,
Юсуп. Помнишь знаменитую гиперболу Шопенгауэра: "Иные люди в состоянии
убить своего ближнего просто для того, чтобы смазать его салом себе
сапоги". А потом он сам же в ней и усомнился: "Да точно ли это
преувеличение?" ведь если в этим людям представился выбор, многие из них
предпочли бы гибель всего мира ради сохранения собственной жизни. Злобный
человек стремится ослабить собственные страдания, заставляя страдать
других и созерцая их страдания...
- А разве ты, Джебраил, не читал труды Троцкого, хотя ему и самому его же
дружки киркой голову проломили, так вот, он писал, что коммунисты
воспитывают такого нового Человека, который и родную мать на калыму
загонит ради их звериной идеи, - вклинился в разговор не всегда
словоохотный Юсуп. Видимо эта тема и его задела за живое. В мусульманской
традиции не отторжимы еще и сегодня все великие ценности, завещанные
Пророком Магомедом. И к каким бы "разъяснительным" хитростям не прибегали
краснобаи красных пиратов по вживлению своих уставов в уклад и быт
коренных жителей средней Азии, не смотря ни на что - шло туго. Ведь
мусульманство в переводе - Братство. Мусульманин мусульманину - что родной
брат. Правда, голод не тетка, голодухой, привнесенной с севера, понемногу
рвутся и здесь эти священные связи времен, что особенно всегда удручало
моего друга. Он говорил мне с неизъяснимым осадком горячи в словах. -
"Советская власть, русские, - объединив всех в одно понятие, принесли нам
не избавление от бескультурья и байского гнета, как во всех учебниках
написано, а избавили нас думать и жить самостоятельно, порушив нашу
самобытность, лишили всякой собственности. Согнали нас как баранов в
вагоны, а править всем нашим народом поставили отщепенцев - неверных,
безграмотных негодяев. Ты этого не должен брать на свой счет. Твой чеченец
Исмаил и ты для меня самые близкие друзья, как братья. Все мы - и он, и
ты, и я - ярые враги режима коммуняк; конечно же национальность здесь ни
при чем - я тут немного загнул. Все мы дети одной Земли - дети
человеческие. Вот только живем не по-человечески: без бога, без свободы,
без собственной земли. И как все это повернуть вспять - не знаю. Я каждый
день долго думаю, думаю об этом, аж голова кругом"...
- Положись на меня, Юсуп, я знаю что надо делать с врагами Христа и
Ислама, чтобы вернуть каждому то, что дано ему от рожденья, - бодрым
голосом поспешил успокоить я друга. - Беда людей именно в том, что мало
кто из них думает об этом и знает как это сделать. Однако не стоит
отчаиваться!.. Вершина самого высокого ледника рухнула в небытие, страшный
самый его пик откололся, сам знаешь, что это не без нашего с тобой усилия!
- покровительственно похлопал я его по плечу. - А дальше все пойдет как по
маслу. Ты же хорошо знаешь, что капель из капли начинается, из ручеечков -
реки, которые потом образуют моря, лишь бы такие как ты, Юсуп, люди
правоверные, этого бесстрашно пожелали. Бандиты Сталина после смерти
своего главаря, как волки без вожака, друг дружке глотку начнут грызть.
Вот посмотришь, - пообещал я. - И тогда- то люди, увидев их звериную
сущность, мигом прозреют; вначале частью от своего злорадного любопытства,
что за все время советской власти они больше всего о обрели; частью от
того, что нечего будет покупать в пустых магазинах. И сами уже, без указки
свыше, чтобы не помереть с голоду, срочно начнут все денационализировать:
землю, фабрики, заводы. И закрутится тогда маховик частного
предпринимательства. Не только себя обеспечим всем необходимым, а и весь
мир будет кормиться российским хлебом, как это уже было когда-то до
революции...
- Послушай, послушай, Джабраил! - загорелся любопытством Юсуп. - Скажи,
скажи, Джабраил! Это твое только предположение или же ты точно знаешь, что
это все само собой произойдет?! По закону кармы, - не унимался он.
- Под лежащий камень и вода не течет! - ответил я и добавил, - это не
предположение, Юсуп, а моя мысленная установка, и чтобы она сбылась, ой
как много всего требуется от нас с тобой и всех тех, то не щадя живота
своего готов идти на сражение с бесовитами, всем дьявольским отродьем,
именуемым себя идейными коммунистами. Понимаешь, Юсуп, - стал я объяснять
ему обобщено азы основ оккультизма. Ранее, еще до грехопадения наших с
тобой прародителей, универсальный человек обладал квази - божественной
способностью объектировать свои идеи: он думал существа мыслью творил
материю, одним словом имел неограниченную творческую силу. Теперь, чтобы
иметь хоть какую-то долю от всего того, человеку нужно пройти труднейшее
испытание с величайшим риском для жизни, чтобы доказать перед создателем
вселенной и в помыслах, и в делах свою непоколебимую веру в добро и
непримиримость ко всякому злу, что творится в нашей стране.
Так незаметно для себя, увлекшись серьезным разговором о частном и общем,
причине и следствии, мы добрались домой, к счастью, никем не замеченными.


СТРАЛГ ФО ЛАЙФ
(борьба за существование)
А боль причиняла моя борьба,
Не знающая перерыва!
Будда
Уже с самого начала года наша пропаганда денно и нощно без умолку
тараторила о всех своих радиопередачах о начале освоения целинных и
залежных земель в Сибири, на Алтае и северном Казахстане, методично
настраивая весь советский народ на патетическую героику.
Едемте, друзья, в далекие края,
Станем новоселами и ты, и я!..
Оглушительно бравировал в эфире по всей стране хор имени Пятницкого,
распевая через каждые полчаса эту полу колхозную песню, ставшую
впоследствии позывными многих радиопрограмм. О целине у нас знали все и
даже те, кому и вовсе не нужно было того знать. Разбуженный улей людской
загудел, зароился. Толпы юных кандидатов в целинники потянулись в райкомы,
обкомы комсомола за путевками и направлениями на целину, каждый желал как
бы поскорей сменить свою серую облыжность жизни...
И я было предложил Юсупу попытать там счастья, однако им распоряжались в
ту пору сложные семейные обстоятельства, да и вообще, коренные жители Азии
и Кавказа редко когда покидают родные свои края и пускаются на такие
авантюрные предприятия. У них с молоком матери прививается любовь к земле
предков. И не смотря на то, что и здесь прошлась по их земле корчующая
борона сталинизма, традиции те были еще там достаточно устойчивы и не
совсем сломлены...
Свое намерение поехать работать на целину у меня созрело тоже ни сразу, а
лишь после долгого раздумья над тем, где взять деньги, чтобы вернуть
соседям долг, что мать занимала у них для оплаты моего обучения в школе.
Да и дальнейшее обучение в девятом классе было для меня довольно
призрачной возможностью из-за трудного экономического положения нашей
семьи. Отец и старший брат погибли на войне, другой брат сидел в тюрьме по
политическим мотивам, осужден безвинно согласно 58 статьи Уголовного
кодекса СССР; третий - служил в армии, четвертый - отрабатывал где-то в
Сибири после окончания ФЗУ, а дома мы жили одни с матерью, так как и моя
сестра, недавно выйдя замуж, тоже ехала с мужем на север к его родителям.
При таком семейном раскладе мне ничего было рассчитывать на чью бы то ни
было финансовую помощь, тем более, что и матери уже самой для поддержки ее
здоровья не помешала бы тыщенка, другая, а тут еще обо мне у нее забот
полон рот.
Вопрос с отъездом был давно мной спланирован и однозначно решен,
удерживало меня лишь объяснение по этому вопросу с матерью, поскольку я не
находил того варианта, когда б мое решение, хоть оно было и окончательным,
не сразило бы ее в горячах. По этому поводу я не раз уже консультировался
и с Юсупом, который был мастак улаживать такие щепетильные дела, но и он
пусть и не одобрял такого моего шага, тоже не знал с какого конца к нему
подступиться. Разрушилось это дело как бы само собой.
Как-то вечером приходит мать с работы, такая радостная, а сама в слезах, и
говорит обрадовано мне, вытирая слезы концом платка:
- Сынок! Братку твоего Гришу из тюрьмы выпустили! - и подает мне его
письмо, чтоб я его прочитал ей. - По складам всего-то и разобрала, что
освободили, а где он теперь и как живет не смогла причитать дальше - слезы
глаза застилают, - пояснила она свою просьбу, зная мой стоический характер.
В своем письме брат сообщал нам, что его амнистировали под чистую как и
других политзаключенных; что он жив и здоров; что уже успел жениться и
теперь живет в одном из целинных городков северного Казахстана, куда он
после освобождения завербовался. Едва я успел прочесть до конца письмо,
как мать выхватила его из моих рук и не прибираясь засобиралась к нашим
соседям: - Побеге к соседке насте, поделюсь с товаркой своею радостью, а
то ее штой-то сегодня на свекле не было. Уж не захворала ли она чего
доброго?
Когда мать была уже у порога, открывая дверь хаты, я бросил ей в догонку
свое давно вынашиваемое решение как свой порыв увидеть брата. На что она,
чуток задержавшись, ответила:
- А где у нас деньги тебе на билет? За школу платить и то наскребла
кое-как по соседям, а на поезд кто мне одолжит? Да и у кого они нынче
водятся?
- Да не надо мне никаких твоих денег, - стал я ее упрашивать. - Только
отпусти меня, а на билет я заработаю на станции: наймусь выгружать уголь
или дрова, или цемент из вагонов, говорят, хорошо платят.
- Никуда я тебя не пущу - сиди дома! мал еще! от земли два вершка, такая
дохлятина, а глянь-кось чего удумал! - сердито пригрозила она мне, выходя
из комнаты.
Страшное чувство овладело мной. Стыдно и тоскливо мне стало за свою
неискренность. Зачем устроен так мир, спрашивал я себя, что приходится
хитрить даже перед родной матерью, да и откуда ей браться той
добропорядочности в этой проклятущей стране.
На другой день с самого утра мать с озабоченным лицом ушла занимать для
меня деньги, а мне наказала готовиться в дальнюю дорогу. К обеду она
вернулась и выложила на стол свернутые в трубочку деньги.
- Вот все. Чем могла - разжилась. На билет хватит, а поесть в дорогу с
собой что-нибудь возьмешь: испеку лепешек, зажарю курицу, а кипяток на
каждой станции есть, кружку б не забыть положить в твою сумку, - глядя на
весь вещьмешок, добавила она, еле сдерживая слезы.
- Да не беспокойся ты за меня, мам! - стал я успокаивать ее. - Вон какой я
уже большой, какой верткий и цепкий. И ничего, что худощав и ростом не
вышел. Вчера сам Исмаил сказал мне, что я уже настоящий джигит, "сорви
голова". Я уже многому чему у него научился. Ты знаешь как я джигитую? На
его Кавказе?.. Исмаил научил меня драться и с ножом, и без ножа, и плаваю
я почти как он. Никакие преграды мне теперь нипочем, - хвастливо выпалил я.
- Чеченец твой ничему путному и не научит тебя, акромя всяких вольностей:
воровать да драться - на это он мастак, - беззлобно укорила она меня, зная
мою большую привязанность к нему.
- Не говори о нем так, мать! Он же спас мне жизнь, рискуя своей! Теперь он
мне как старший брат. А то, что он обрек, так то вина властей: для них все
самые лучшие люди - смелые и сильные, и честные, такие как Исмаил - их
кровные враги. Хотя он нигде и не учился, а башка у него варит здорово!
Это он меня надоумил ехать учиться в город: "Без знаний ты как муха слаб!
Со знаньем - властелин!" - сказал он как-то мне. Он по-арабски читает
Коран и знает наизусть стихи многих поэтов Востока.
- Прости, сынок, мать свою бесталанную, что ляпнула сдуру не весть что, с
языка сорвалось, - стала оправдываться она. - Люди об нем так говорят, а
что люди, грех на них, сынок, обижаться - все обозленные, все затурканные
эдакой жизнью.
До Алма-Аты - столицы Казахстана, я добирался в товарном поезде, кое-как
примостившись в одном из полувагонов, груженного кругляком леса. В тамбуре
поудобней и почище было б, но там сквозит, да и на каждой станции милиция
состав шманает - долго не напрячешься. Больше всего я боялся одиночества в
пути, но таких бедолаг, как я, которые на вагонах и под вагонами ездят,
оказалось не мало! Обучение до седьмого пота под началом Исмаила
пригодилось мне здесь как нельзя кстати. Из целой ватаги "зайцев", что
ехало вместе со мной, только мы вдвоем доехали до места - остальных всех
менты переловили и рассаживали. Где им за нами было угнаться: мы брали
любые препятствия - вагон не вагон; на стоянке ли шла облава, на ходу ли
поезда - нам было все нипочем - оба классные спортсмены - разрядники, да и
похитрей мы были, чем все станционные стражи.
По приезду в Алма-Ату мне пришлось с ним расстаться по причине того, что
его поезд отправлялся со станции Алма-Ата II, а мой - со станции Алма-Ата

I.

- Если бы не сестренка, махнул бы с тобой на целину, братишка, - говорил
он мне, расставаясь, - одна осталась она у меня на Полтавщине. Ждет не
дождется, когда я приеду и заберу ее из детдома. Такая егоза, а какая
умница и красавица, если б ты ее увидел, сразу б влюбился по уши. А как
поет и пляшет - одно загляденье. Красавица, скажу тебе, какой в целом мире
не сыщешь. Вот если б вас спаровать, идеальная пара голубков могла бы
получиться.
- А как ее зовут? - поинтересовался я.
- Оксаной кличут...
- Опасайся плениться красавицей, друг! Красота и любовь - два источника
мук, сделав незначительную паузу, процитировал я из Омара Хаяма и
горделиво добавил, - я господин, а не раб своих желаний...
- Без муки и радости сердца пустяшная была бы жизнь, так-то братишка, -
грустно ответил он, прижав меня к себе за плечо на прощанье...
Подхожу я к вокзалу - и боже мой - что я вижу! У вокзала целая кутерьма.
Кругом кричат, шумят, бегают. С трудом пробрался до вывески расписания
поездов, и тут оптимизм мой стал меркнуть. Билеты были все проданы и
никакой тебе перспективы заполучить билет даже в ближайшем будущем. "Что
делать? - завертелось у меня в голове - возвращаться домой всегда не
поздно, еще успею"...
Дай, думаю, повременю немного, авось повезет, иначе прокол с учебой
выходит. Что дома тогда скажу друзьям, Юсупу, Исмаилу? Что, спасовал перед
трудностью? Ерунда! Они меня поймут и никогда не оскорбят таким
подозрением, знают, что я для этого сделал бы все возможное, как бы мне не
было трудно.
Пока я размышлял, что мне делать дальше, по радио объявили посадку на
Петропавловск. "А что если попытать счастья ей окошка кассы, а у дверей
вагонов поезда", - точно прилепилась ко мне эта дерзкая мысль...
Кто с чемоданом и сумою в руках, кто с узлом на плече втискивались с
трудом в узкую дверь будто игрушечных вагончиков, показывая на ходу свои
билеты проверяющему кондуктору. Нескончаемым потоком люди шли и шли к
вагонам. Не понятно было мне, то ли провожающие были это все, то ли такие
же как я горемыки, безбилетники, твердо верившие в свою звезду. Ведь
надежда уходит последней.
- Эй, хаволя, - позвали меня по - чеченски.
Я оглянулся на голос окликнувшего и увидел поодаль стоявших трех
пацанов-шаромыг. Я подошел к ним и спросил:
- Зачем звали?
- Ты чеченец? - уточнили они.
- Какой ваш дел? - на чеченский манер ответил я.
- мы не спрашиваем, кто тебя делал, Нохчи! - шаблонно сострили они. И с
наглым высокомерием заявили мне: - Если поедешь с нами на верхотуре
вагона, будешь плясать нам лезгинку, чтобы скучно не было!
- Перебьетесь и так, балбесы, - зло отрезал я, переходя на угрозу, - если
кто из вас туг на ухо, тому я сейчас прочистку перепонок сделаю, чтобы в
другой раз правильно расслышал и не косоротил чужую речь.
- Да ты задиристый, злой. Видит бог, мы не хотели тебя обидеть. Мы хотели
помочь тебе, а за шутку не обижайся, извини, брат, и скажи-ка лучше нам,
как ты собираешься ехать? Если не с нами, то где же? В поезде что ли? -
уже по-человечески стали разговаривать они со мной.
Вместо ответа я подошел к проводнику, который уже поднимался по лестнице в
свой вагон, и обратился к нему со следующими словами:
- Дядя, возьмите меня до Петропавловска. У меня нет ни билета, ни денег,
но мне надо ехать учиться.
Проводника удивила моя божественная искренность и, не раздумывая, он подал
мне знак, чтоб я следовал за ним.
- Вот, видите, мир не без добрых людей, - обернулся я к уголовникам,
шустро вскакивая на подножку тронувшего поезда.
Закрыв за мной дверь на ключ, кондуктор проводил меня в вагон, говоря:
Располагайся, сынок, где посвободней! Да поглядывай, чтоб ревизоры тебя не
накрыли, ненароком, сразу высадят, да и мне тогда попадет, - по отцовски
предупредил он меня.
Не беспокойся, отец. На этот счет у меня прирожденной чутье. Любую
опасность чую заранее - привычка, - обнадежил его я, после чего между ними
завязался диалог знакомства.
- Я верю тебе, парень. Видел, как ты давеча на станции смело разговаривал
с тремя шармачами. У тебя, небось, трудная была жизнь, а, безотцовщина?
- Да, не сладко жилось. Но теперь мне полегче. Я подрос, многому уже
научился и сдачи могу любому сдать, если меня кто тронет.
- А силенки у тебя, если глядеть по твоему обличию, совсем ничего.
- Силенка не в массе тела, отец, а в навыке, и выучке!
- Знаю, знаю! Сам в разведроте служил в войну.
- Что, владеешь боксом, самбо?!
- Да и тем, и другим.
- А где же ты всему этому научился, скажи мне на милость.
- Да у одного своего дружка чеченца-абрека. Он меня еще и джигитовке, и
фехтованию, и плаванью учил несколько лет подряд, пока я не уехал.
- Ну, в добрый путь, не буду тебя больше задерживать, вижу, устал ты, иди
отдыхай, да и мне пора обязанностями своими заняться... Мы с тобой еще
потом покалякаем. Ты сразу мне приглянулся: в твоих глазах нет ни злобы,
ни страха, а только больная тоска по праведной жизни. Это-то нас с тобой и
роднит. Кабы все были такими, славное было б житье...
Кумекаешь, оголец, почему оно плохое? - переходя на шепот, спросил он меня.
- Кумекаю! - также тихо ответил я, кивнув головой. Пройдя почти половину
плацкартного вагона, я не обнаружил ни одного человека, который бы захотел
чуток потесниться ради меня. Все были чем-нибудь да заняты или делали вид,
что заняты, только для того, чтобы ни с кем и толикой не поступиться от
своего приобретенного за деньги комфорта.
Но вот, обшарив глазами еще несколько отсеков вагона, я обнаружил в одном
из них целую компанию шулеров, яростно сражающихся в карты, а на краю
скамьи сидел вальяжного вида человек с гитарой в руках и выдавал
удивительные мелодии. Их разнотембровые звуки были очень приятны и
сладостны для слуха и души моей. Завороженный этими звуками, я невольно
прислонился к стойке того отсека и все время, пока он играл, не сводил
глаз с гитары, ни о чем не думая, никого не замечая, отдавшись весь во
власть чарующим переливным звукам музыки. Когда он перестал играть, вроде
бы даже как и в вагоне стало немного темней, будто мы въехали куда-то в
тоннель...
- Что открыл рот, никогда не видел как играют на гитаре, что ли? - спросил
меня гитарист.
- Никогда! Уж больно красиво звучит! Словно в ней какой шайтан внутри
сидит и волшебными звуками то пьянит радостью душу, то заставляет страдать
ее плакать, - запальчиво ответил я.
- Какая там нечистая сила - это мои пальцы рождают таки звуки, а мелодии,
которые я играл, сочинили великие музыканты и композиторы. Польку сочинил
виртуоз-гитарист Соколов, старинный романс "Две гитары" - детище Апполона
Григорьева, знаменитого русского поэта и гитариста. А.Чардаш - цыганского
гитариста Монти, каприс №24 - непревзойденного короля скрипки и гитары
Николы Погании, - по учительски стал разъяснять он.
- А долго ль этому надо учиться, - наивности моей не было границ.
- Целую жизнь, - был ответ. - "Если б у меня было две жизни, я бы их обе
посвятил этому божественному инструменту, потому что излучаемые гитарой
звуки для меня - неземные звуки. Для меня они, что райская песня -
песней", - пророкотал я глухим воcпаленным голосом.
- Так что же ты не купишь ее и не научишься играть, если денег нет купить
в магазине, вон возьми да выиграй ее в карты вон у хозяина, - шутя
предложил он, все равно владелец на ней играть не умеет, да и не хочет
научиться.
- Я согласен поставить ее на кон, - вклинился в разговор хозяин гитары.
- Пусть ставит и он свой вещьмешок, если денег нет. Вот будет потеха как
проиграет. Небось плакать начнешь, желторотик? - оскаблился злорадно лет
тридцати мордастый детина.
- Вынужден разочаровывать ваши ожидания, - ответил я ему, - ни плакать, ни
проигрывать я не умею, так что смеху не будет, а вот гитару свою точно
проиграешь - для меня это не трудно, - предупредил я бахвала.
- садись, садись, посмотрим, на что ты годишься, - зашумела подпитая
компания. Я сел, прокинули талью, мне выпали тройка, семерка, туз. У него
- перебор!
- Что я тебе говорил - не послушал! Теперь - баста! гони гитару! -
нарочито громко произнес я и встал.
- Может, еще на что-нибудь сыграем? - подавая мне гитару, пробубнил ее
бывший хозяин.
- увольте, я не искушаю судьбу дважды: жадность фраера губит, тоном
бывалого человека произнес я снисходительно добавил: - а если жаль ее
тебе, то могу и вернуть, я добрый человек, гуманный!!!
- Никаких вернуть! - зашумели вокруг, - что упало, то пропало. Он малое
дите, что ли? - кричали одни.
- Садись-ка вон на лавку, где свободное место и учись, парень, как брать
аккорды, - предлагали другие.
Я поблагодарил всех за добрый совет и начал осваивать с азов игровую
премудрость в тиши коридора...
Я был благодарен судьбе за представившуюся возможность мне самому, своей
еще не умелой рукой извлекать гитары волшебные звуки, за те первые
дребезжащие аккорды гитары, которые помогали пройти мне духовное
самоочищение, которые и были, что душ для души, отрадой для сердца,
защищавшие меня и потом, уже зрелого мастера музы от пошлости и жестокости
окружающего мира...
Спать мне пришлось на полу под лавкой. Это хотя и унижало мое человеческое
достоинство, зато было безопасно. В случае чего, при проверке билетов,
меня бы там никто не застукал. Положив под голову свой тощий вещьмешок, я
всю первую ночь провел в позиционной настороженности. Уж очень я боялся
подвести кондуктора: давши слово - крепись, а не сдержавши его, что трус,
говорят в народе.
Домашнего воспитания в детстве я ни какого не получил. Воспитывался сам по
себе - по книгам религиозно-этического и философско-романтического плана,
в лучших традициях русского аристократизма, что во многом благоприятно
способствовало моему духовному росту и развитию. Для меня слово чести и
долг чести значило всегда очень многое... Я не причастен к святости, но
всякую глупость - ложь, лицемерие, жестокость - ни в какой степени не
приемлет моя душа. Как с вершины огромной горы я смотрю на больное
рассудком печальное человечество, и вижу как трудно стать в нашем обществе
по-настоящему честным человеком! Недаром в индусской дхаммападе говорится,
что не было и не будет, и теперь нет человека, который достоин только
порицаний или только похвалы, потому что умный живет среди глупцов, а
честный среди негодяев - так можно ли уберечься от того и другого?
И пошло, и поехало у меня в голове. Плохие и вредные дела делать легко, а
что хорошо и полезно, - делать в высшей степени трудно. одно полустишье,
услышав которое люди становятся радостно беспокойными, лучше тысячи
стихов, составленных их бесполезных слов. Легко увидеть грехи других, свои
же, напротив, увидеть трудно! Нет знания у того, кто не размышляет.
Всякий, кто во всей полноте познает возникновение и разрушение элементов,
он, знающий это бессмертие, достигает радости и счастья.
Не сделанное, лучше плохо сделанного. Здоровье - величайшая победа:
удовлетворение - величайшее богатство.
Яд не повредит - не имеющему ран; кто свободен от привязанностей, тот сам
себе господин, тот сам себе путь, - перебирал я в памяти, смежив глаза,
религиозно-этические изречения из раннего буддизма.
Заиграло радио, возвещая пассажирам, что наступило время пробуждаться. Я
тихонько вылез из своего укромного "убежища", чтоб никто не заметил моего
там позорного почивания. Взял с собой свои нехитрые пожитки и прошмыгнул в
тамбур. Там я неожиданно наткнулся на своих вчерашних знакомых, сидящими
скорчившись на полу с красными от бессонницы веками.
- Вот какой молодец и гитарку гдей-то уже спер! - восторженно встретили
они меня. - Как ты ее прихватил? - стали они спрашивать меня.
И я в свою очередь не удержался от расспросов:
- Говорили на верхуторе поедем, а сами сюда забрались! Эх, вы бродяги!
Черти безбилетные!
- Знаешь, браток, ночью там такой дубильник - холодина страшенная. А твой
проводник ничего, добрый дяденька! Он и нас не шугает, не то, что
другие... А играть-то умеешь? - Сыграй чего-нибудь, все будет веселее! -
попросили они после того, как узнали, каким макаром я ее раздобыл.
- А не шугнут ли нас здесь, братцы-кролики! Давайте-ка лучше переберемся
на вагон. Уж там-то наверняка никто не помешает нам устроить настоящий
концерт, - предложил я.
- Короче, надо сматываться поскорее отсюда. Не ровен час, ревизоры могут
застукать, они всегда в это время устраивают проверку, - поддержал меня
один из них.
Дверь наружу была не заперта по причине всем известной:
уголовная шантропа пользовалась самодельной отмычкой не хуже, чем
проводник своим заводским ключом, когда этим джентельменам удачи нужно
было попасть в вагон или выбраться из вагона. По очереди друг за другом
прямо на ходу мы забрались на вагон, где и примостились как голуюи на
кромках двух смежных крыш вагонов: двое с одной стороны, двое с другой -
напротив друг друга, опустив ноги на соединительный гофрированный кожух,
наподобие мехов гармошки.
Свежий осенний ветер беспощадно трепал наши легкие одежды, а крупинки от
шлака из трубопаровоза непрерывно атаковали наши бедные глаза, однако
такая бескомфортность нисколько не омрачала нашего настроения. Нам
хотелось петь, плясать, беситься и буйствовать. К тому же у нас была
гитара, и хотя я знал всего-то три аккорда, однако этого было вполне
достаточно для примитивного аккомпанирования многих наших песен, менялись
лишь ритм удара по струнам. Особенно приглянулась нам одна плясовая
забубенная песня, мы пели ее хором под ритм лезгинки. Это была чеченская
застольная, которую я когда-то сочинил для Исмаила в подарок ему на
свадьбу. Вот ее текст:
Что вы, братья, приуныли,
Буйны головы склонили.
Распрямитесь, прибодритесь!
Горы горя не уменьшишь,
Солнце в небе не заметишь.
Пейте, пойте дружно, веселитесь!
Асса! Ирса!

Что нам хныкать, убиваться,
Не пора ли забавляться.
Полной чашей, с песней удалою!
Слезы льют пускай красотки
По любви своей не стойкой
нам - застолье с песней под луню.
Асса! Ирса!

Что удача, не удача -
сердце было бы горячим!
Остальное - все остальное.
Прочь тоску-печаль из сердца,
Мы вином упьемся терпким -
Уталим тревоги горькой доли!
Асса! Ирса!

Кто рискует головою,
Любит жизнь огневую -
в вихре пламенного танца!
Он не плачет, не страдает
Все богатство расточает.
На вино, на песни, на красавиц!
Асса! Ирса!

Наяривая из всей мочи по струнам гитары ногтями пальцев, я старался выжать
из нее всю громкость, чтобы усилить огневой ритм песни, двое других моих
спутников как заправские черкесы, хлопали в ладоши и пели в хоре вместе со
мной, а третий, точно припадочный, выделывал ногами замысловатые кренделя,
крутился волчком на крыше вагона, прыгая из стороны в сторону, делая
выпады разъяренного барса.
Окрест оглашая дали залихватской песней, мы веселились сами и заражали
радостью других, тех, кто нас слышал из вагонов и тех, кто встречался нам
в пути, по крайней мере, нам так казалось. На станциях же больших и малых,
полустанках, которые мы проезжали, постоянно приходилось то спускаться с
"небес" на землю, то снова взбираться туда и продолжать свое "верховое"
путеезженье...
Полыхали закаты, вставали рассветы "зарею новой", а мы все ехали, ехали и
ехали бог знает куда, бог знает зачем?..
Целую неделю слишком я добирался на "перекладных" до определенной точки на
географической карте. И наконец достиг ее.
Кустанай - самый скверный городишко из всех целинных городков Казахстана.
И дальше все тоже почти как по Лермонтову, только все гораздо сквернее:
там я долго, долго мучался безденежьем, а однажды тоже чуть было не утонул
на озере и еще бессчетное количество раз моей жизни, там угрожала
смертельная опасность.
В тот первый свой приезд в Кустанай мне запомнился он уже тем, что я еле
отыскал по адресу координаты брата. Да и встреча с ним не прибавила мне
оптимизма. Был он человек больной, да и неустроенный. Жена, двое детей
находились у него на иждивении, а зарплата - с гулькин нос. И жилье у него
- не жилье, а так, лачуга: с земляным полом, с саманными стенами и ветхой
кровлей, точь в точь как у нас дома, но там хоть круглый год почти тепло,
а тут же Сибирь! Озадачил мой неожиданный приезд ужасно братову жену. Я с
раннего детства умею сходу читать как по книге чужие мысли, и мне было
совсем не трудно оценить их душевное состояние. За сюсюканьем братовой
жены "ах, какой ты недоросток!" - не трудно было угадать и другое: "на кой
черт ты нам здесь сдался! Сами едва перебиваемся с куска на кусок и, на
тебе, - такая свалилась обуза!"
Возвращаться домой не стал. Не хотел огорчить мать, обижать брата. И в
школу пошел без особого желания учиться. Денег не было ни на покупку книг,
ни на оплату учебы в девятом классе, просто взять их было неоткуда.
По прошествии первой учебной четверти за неуплату долга мне запретили
появляться в школе во второй четверти. Поэтому я вынужден был оставить
школу и идти работать. К счастью, к тому времени мои пацаны, с которыми я
ехал вместе на поезде, уже подыскали мне денежную и не пыльную работенку в
геологической экспедиции, куда они тоже хотели устроиться. Родственникам
объявил, что в школу больше не пойду по той простой причине, что собираюсь
поехать работать, что скоро уезжаю в экспедицию в погоне за длинным
рублем, утаив свои школьные проблемы. Ни кого это мое решение особенно не
волновало. Правда, брат ненароком обмолвился на тот счет, что спохватишься
дескать после того, как жареный петух клюнет. Что это за жаренный петух
такой, я конечно не стал у него дознаваться, уж слишком прозрачный был его
намек еще на что-то худшее и ужасное, в сравнении с тем, что уже пришлось
мне пережить и испытать в этой жизни...
На работу нас приняли не сразу, а после долгих наших мытарств по
чиновничьим конторам и управлениям. Боялась бюрократическая сволочь как бы
мы в один прекрасный момент не улизнули вместе с меховой их спецовкой. Уж
слишком подозрительным был для бюрократов наш разбитый вид, наша рвущаяся
на волю вольность мысли и слова, - не нравилась им наша самостоятельность
в плане идеологическом: "молодые да ранние" - цедили они сквозь они сквозь
зубы. Я было уж совсем осерчал на себя и чуть было не впал в суровое
уныние из-за того, что все никак не мог подобрать необходимый способ из
всего огромного арсенала магических средств по воздействию на людей, а в
данном случае на конкретного бюрократа, ведавшего приемом на работу в
геологическую экспедицию, куда мы хотели устроиться. Видимо, не мог по той
простой причине, что конторские крысы, так же как и обыкновенные грызуны,
ужасно живучи, имеют дьявольскую устойчивость к сглазу и к любой другой
порче. Все бюрократы, что сельхозвредители, с удивительной быстротой
способны вырабатывать в себе иммунитет противоядия. Так что ничего
особенного в этой моей беспомощности не было, и всеж, как говорится, не
было бы счастья, да несчастье помогло! Как раз в то время на станционный
тупик пришел для геологоразведки заказной груз и его нужно было срочно
разгрузить, а разгружать было некому - геологи в это время межсезонья
обычно находятся в очередном отпуске. Вот тут-то и вспомнил о нас,
"вездесущих", а так как мы все были голы как соколы, то им по неволе
пришлось облагодетельствовать нас спецовкой и зачислить нас в разряд
топографических рабочих на постоянной основе.
Сколько восторга, сколько радости было у нас от того, что получили мы
наконец долгожданную работу. Сколько несокрушимых надежд связывали мы с
ней! "Деньги, деньги, всюду деньги, всюду деньги без конца, а без денег
жизнь плохая, не годится никуда!" - громко пели мы на ходу, разгружая из
вагона тяжеленные ящики с динамитом.
В конце первого своего трудового дня очень уставшие, но счастливые, мы
зашли в какую-то забегаловку, чтобы отметить на радостях свое удачное
трудоустройство. Никакой полезности, никаких излишеств застолья, где там
до шампанского, еле-еле наскребли на бутылку водки на четверых, да на
более чем скромную закуску к той выпивке... Хмель ударила в голову с
непривычки, все тело обмякло, и язык стал развязно заплетаться. Все несли
несусветную чушь, что я не удержался от своего мальчишеского тщеславия и
открыл им, находясь сильно под мухой, причину странных метаморфоз,
происходящих в их жизни.
- Знаете, парни, и в тот раз, помните, когда я встретился впервые с вами у
поезда, ведь и тогда, и теперь, при устройстве на работу, мне пришлось
прибегнуть к своему закрытому знанию и по отношению к вам, и по отношению
к кондуктору, а сегодня и по отношению к кадровику.
- А вправду, ты нас тогда просто обескуражил и черт знает каким манером!
Ты говорил с нами как имеющий власть: нас же было трое и вон какие
здоровенькие, а ты один, - а нас почему-то такая оторопь взяла, что просто
жуть, - первым включился в обсуждение моего откровения Мишка Баранов -
бойкий приблатненый парень с крепким здоровьем, с добрым характером,
острый на язык и ума в нем была плата. Он знал так много всяких анекдотов,
пословиц, поговорок, песен, хоть и образования был небольшого. Он очень
умело и всегда кстати вступал в разговор, но главное его достоинство
заключалось в том, что он первым из всех троих стал моим верным товарищем
и другом.
- Мне верится и не верится в это как-то. Уж слишком не правдоподобны,
братан, тови эксперименты, если б не тот случай с кондуктором и с нами, ни
за чтобы не поверил тебе, - сумрачно повел свою речь Борис Железняк,
бывший детдомовец, плотно сложенный и блатной до корней волос, дерзкий со
всеми, безжалостный ко всему на свете, тем не менее был предан дружбе
беззаветно.
- А я так верю ему во всем, - заговорил и третий из моих новых друзей
невростенник Серж Сорокин. -Не зря же нам раньше так не везло во всем и
везде, а теперь и на работу и какую еще работу нас взяли. Кругом же тысячи
таких как мы беспризорных! А ты говоришь, болван железный, и верю и не
верю, - обидно передразнивал он Бориса.
- Затухни, лярва, - взбеленился тот.
- Кончайте, хватит словесной эквилибристики, невежи: возвышающий себя, да
унижен будет, - сказал я и процитировал им в назидание стих: "Для бранных
и гневных фраз не открывай уста, губам людей противна грязь - полезна
чистота! "

- О чем спор, ребята? - стал успокаивать всех и Мищук Баранов. - Пусть-ка
нам лучше Евгеша расскажет все по порядку, как это он добивается всего
практически, - наговором ли, наветом или еще каким другим хитрым способом
достигает он свершения своих желаний, - обратился он к ним. И спорящие
стихли, не смотря на свое возбужденное состояние, а я так мог начал
пояснять суть этого явления:
- Толком понять я и сам еще не могу, знаю точно только одно: если сильно,
сильно я чего захочу, то любое желание мое, злое или благонравное,
обязательно сбудется. Не стану скрывать от вас и того, что всякий
"подарок", испрашиваемый у судьбы, не должен превышать запросы самого
необходимого, в противном случае - не миновать беды! А сдержать ту
заветную золотую середину, увы, нелегко! Ах, сколько, сколько срывов,
разочарований из-за этого было у меня!.. Да, я знаю много, много такого,
чего не знает и никогда не узнает никто! А наговоры, наветы? Да! Я никогда
прибегаю и к этим, и к другим путям воздействия на объекты для достижения
своих хорезматических целей, чтобы дать им придти в себя от услышанного.
- Ты нам подробнее, подробнее расскажи, это необычайно интересно, -
нажимал на меня уже сангвиник Серж.
- Давай, давай, братан, шпарь во всю, смело гни и дальше свою линию! -
подбадривал меня и сумрачный всегда Борис Железняк.
- Усовершенствовав свой организм и развив необычайную волю, человек
становится магом, то есть может магически (без участия видимого
посредствующего начала) влиять на внешний мир, - несколько академически,
по-книжному, начал я свое вступление и продолжал говорить все в том же
духе. - Маг не должен ни на одну минуту упускать из виду цель, к которой
он стремится, всегда помня легенду о цветке жизни. В этой легенде
говорится о том, что стоит охотнику за тайнами хоть раз в чем-то
усомниться или чего-то испугаться, как на него обрушится градом вся стихия
несчастий. Аналогичные последствия ожидают и колеблющегося мага, да и
вообще не завидная доля у любого мага, ведь маг должен уметь превращать
свои страсти в чистый энтузиазм и всякое свое знание в свет истины. Кроме
того, обязанность мага еще донести этот свет истины в массы, в народ.
"Коль знаньем овладеть ты смог, дари его другим; костру, что сам в душе
зажег, не дай растаять в дым!" - советовал еще Джами, персидскй маг, поэт
и просветитель. - И скажу я вам, это не легкая задача. Все вы мои здесь
испытанные друзья и я теперь располагаю на вас как на верных своих
сподвижников: Разве не так, джигиты! - обратился я к ним.
- Какой разговор! Ради тебя мы на любое дело пойти решимся! - хором
ответили они.
- Тогда запомните хорошенько: "Сокровища не обретешь без горя и без муки,
бутоны розы не сорвешь, не оцарапав руки" - двустишием газели предупредил
я их не шутя. И долго еще потом растолковывал и вдалбливал я им свое
поучение...
На другой день мы уже работали на складе базы, готовили оказию к полевым
работам в зимний сезон. Работы было много и разной, одним словом, скучать
не приходилось. Целую неделю мы вкалывали до чертиков, каждый за
десятерых. Потом стало полегче, когда наша бригада стала пополняться из
числа отпускников, с ними и дела у нас стали куда как спориться. Один за
другим сани-повозки, полностью укомплектованные, становились в готовый ряд
для отправки к месту проведения изыскательных работ. И все равно,
руководитель погрузки, недовольный вечно хмырь, шилом бритый - колупаный,
рябой ворчал на нас сквозь зубы: "Понабрали тут шалопаев всяких, а еще
чего-то хотят, чтобы вовремя успел управиться". Мы сдерживали себя от
ответной реакции на его незаслуженный упрек в наш адрес, особенно не
реагировали, а лишь в отместку я прочел вслух рубаи Омара Хаяма:
Если тот или этот дурак
Называет рассветом полуночный мрак,
Притворись дураком и не спорь с дураками -
Всякий кто не дурак, он для них вольнодумец и враг.
- Ты что там лопочешь, щенок? - спросил насуплено меня зав. складом, краем
уха услышав нелестную реплику в свой адрес.
- Сапиэнти сат! Умный поймет! А за "щенка" и шею можешь себе ненароком
свернуть, господин, товарищ, барин! - сопроводил я его язвительным смешком
Сократа.
- Постой, я еще с тобой разберусь! - бросил он на ходу, поднимаясь по
ступенькам на эстакаду, но вдруг поскользнувшись на самой верхней из них,
он грузно свалился кулем на припорошенные внизу снегом бревна, крепко
ушибшись и повредив себе ногу. К нему подбежали его подручные, подхватили
под мышки и повели в санпункт...
- И откуда взялся этот чернокнижник на мою голову?
Точно, этот скот, чума ходячая, наколдовал мне, - жаловался он своим
помощникам.
- Да не связывайтесь вы с ними, это ж уголовные элементы, еще и ножом в
бок пырнуть могут. Рожи-то у его дружков самые, что ни на есть разбойные,
- беспокойно угодливо твердили те...
В начале декабря, когда оказия была готова, для ее отправки по наезженному
зимнику к месту изысканий экспедиции, нам всем выдали авансом
командировочные и деньги на билет для проезда туда на поезде. На этом и
закончился подготовительный этап моих похождений за тридевять земель,
имевший целью не только познать жизнь людей и воочию узреть их дела, их
поступки, но и желая проверить самого себя в экстремальных ситуациях,
задуманного мной почти планетарного эксперимента по воздействию своего
жизненного это мир сущностей, имея перед собой задачу во что бы то ни
стало изменить менталитет советских людей, изменяя ход событий в стране и
за ее рубежом.
Зачатки положительных результатов своего активного начала, как движущей
силы, превращающее возможность в действительность, подтверждались не раз
моим личным мистическим опытом, но все же ирреальность мира живых теней с
признаками разумности, присутствующие при этом во всех событийных
пространствах моей судьбы, часто заставляли меня сомневаться во многом:
остерегаться многого, потому что малейшее проявление попустительства и
слабости с моей стороны, не смотря на свои способности предвидеть будущее
и своего умения влиять на все магически, - объект моих трудов мог в любую
минуту обратиться против меня же, и тогда я сам становился жертвой того и
тех, кого не сумел укротить...


ЧАСТЬ ВТОРАЯ


СМЕРТНИКИ

Мы существа,
дерзнувшие сознать
свое бессмертие!
Джордж Байрон

В начале апреля, как только снег в поле обвально стал оседать под теплыми
лучами весеннего солнца, сейсмическая партия геологоразведочной Тургайской
экспедиции, где я работал в качестве полевого рабочего, спешно стала
сниматься с обжитого места, чтобы успеть до полной распутицы переправить
всю свою технику и все свое снаряжение на центральную базу в город
Кустанай. Кочевая жизнь в экспедиции вряд ли кого могла удовлетворить.
Оторванность от всех благ цивилизации, однообразие в работе, серость в
быту и все это еще при скудной зарплате, настраивало всех геологов без
исключения на единственное желание - поскорее вырваться из этого плена
самовольно принятого ими под давлением нужды и обстоятельств. Сезонная
работа в экспедиции, длившаяся почти полгода в степной глухомани, забытой
богом и людьми, надоела и мне до чертиков. Я был готов хоть пешком
преодолеть и тысячу километров белого безмолвия, лишь бы избежать того
продолжавшегося застоя в своем развитии, - лишь бы вырваться на волю! И
надо же! Доведя себя до исступления таким устремленным желанием: мне
предложили ехать немедля на автомашине, груженной взрывчаткой, в качестве
сопровождающего. Как не отговаривали меня друзья повременить денек другой,
а потом ехать с ними вместе на поезде, меня они не сломили.
- Да знаю! Знаю! - отвечал я им. - Что ждет меня испытание рисковое на
этом опасном пути, но каждый должен ведь нести свой крест, как бы он не
был тяжел. Должен же я когда-то испытать себя на бессмертие...
И они в безнадежности своей отговорить меня отступились, распростившись
угрюмо со мной троекратным объятием братства...
Бездорожье подтаявшего "зимника" отбивало нам с шофером все наши
внутренности. Того и гляди, чтоб башку об кабину не расшибись. Наш
безрессорный "вездеход" ГАЗ-63 прыгал козлом на всех встречных и
поперечных ухабах, несся на полных газах. Мой "шоферюга", квадратный
толстяк с добродушным круглым лицом, ухватив рулевое, беззлобно бранясь на
свою шоферскую долю, вопрошает меня:
- Скажи-ка, парень, хочется небось самому прокатиться с ветерком за
баранкой?
- Нет, - отвечаю я.
- Что так? Хочешь летать, а боишься, что голова от страха закружится? -
хитро поддевает он.
- Да нет же, нет! Для меня все, что он нечистого, не чисто. Другое дело,
когда тебя лихо мчит красавец конь! Аргамак! Мустанг! А такая каламбина
ржавая как твоя железяка, увы, никогда меня не прельщала, - задиристо
отбиваюсь я и добавляю, - знаешь, это после того, как в одно лето мне
прицепщиком на тракторе пришлось поработать. Мазут кругом, пыль, грохот -
не по мне...
- А ты что из верующих баптистов каких, что ли?
- Я волхов, кудесник - любимец богов! Читал небось Пушкина?
- Да, кое-что слышал!
- Так вот, я хочу перевернуть весь этот мир, - заносчиво изрек я.
- Да где тебе, такому хлипику... Бахвалишься.
- Нисколько! В мире есть столько диковинного для человеческого разума, что
никому такого и во сне не снилось, что известно мне.
- А ты часом, браток, не того, не свихнулся случайно? - перепроверил
участливо он свое подозрение, уж слишком ненормальным показалось ему мое
утверждение.
- Ты прав. Наверное, мне и самому порой кажется, что у меня с головою
какой-то не порядок чудной.
- А что чудного происходит с тобой?
- Понимаешь, трудно выразить это одним словом.
- А ты глаголь, не стесняйся, путь наш далек и времени пустого у нас не
мало.
- Смертники мы, - начал было я.
- Типун тебе на язык, чего ты мелешь, - прервал он меня осуждающе. - Груз
наш действительно опасен... Ну что из того? Чтобы взорваться тротилу, ему
детонатор нужен или взрыватель. Я в армии служил, я знаю!
- Детонатор, это что? Удар? - спросил я примирительно.
- Да, но я же аккуратно еду, сам видишь! От тряски не бойся, не взорвется!
- А при ударе взлетим?
- Взлетим, как пить дать! - Заметив на его лице улыбку, как знак
расположения, я решил вернуться к прерванной своей мысли, которую он не
дал мне высказать до конца.
- Послушай, ты не обрывай меня на полуслове, все мы в этой стране
смертники, не потому что везем с тобой взрывчатку, а от того, что живем в
такой стране, где все чувствуют себя как на пороховой бочке.
- Ах вот в чем дело, а я то думал, что ты испугался со мной дальше ехать,
- расхохотался он басисто.
- И на старуху бывает проруха, - заметил я с издевкой на его подозрение.
-Не серчай, черт попутал, обещаю больше не прерывать, шпарь во всю.
Интересно будет послушать...
- А не донесешь?
- За кого ты меня принимаешь, я стукач что ли?
- Хорошо, тогда слушай. Мы обречены все с тех пор, как наш народ отрекся
от бога и растоптал все свои святыни...
Обречены мы с того дня, как царь Николай II малодушно отрекся от престола,
пойдя на поводу у кучки воинствующих недоучек, уголовников, бандитов,
бросив страну на произвол судьбы, погубив и себя, и Великую страну, когда
большевики, схватив на лету брошенную им власть, расстреляли и царя, и
царскую семью, а затем народной кровью залили всю Россию. С самого раннего
возраста моей заветной мечтой, насколько я себя помню, всегда было желание
во что бы то ни стало достичь самой высокой харизмы, чтобы стать великим
магистром, всесильным магом, так как только сверхъестественной силой и
возможно еще остановить коммунистическое безумие, охватившее страну своим
жизненным предназначением спасение несчастного люда, одурманенного
зловредной идеей коммунизма, чадящей угаром на весь белый свет, угрожающая
вот уже полвека полным крахом всему миру. Большинство людей у нас и
сегодня глупы до бесконечности, принимая ту чудовищную идеологию за благо.
Возможно потому, что сами они ужасно кичливы, амбициозны, самонадеянны.
Недоразвитость ума и пустоту души они хотят компенсировать напущенной
солидностью своего дутого авторитет и ложной своей значимостью, ссылаясь
на значительные технические достижения двадцатого века, якобы
прогрессирующего за их счет. В действительности же научно-техническая
мысль давно оторвалась и ушла далеко вперед от житейской их мудрости, а ее
дитяще - вездесущая технократия - с каждым днем приближает все ближе и
ближе час их самоуничтожения. Наследуя шестую часть земли, добытую им
расторопными и дальновидными их предшественниками, эти люди умудряются
как-то еще впасть в посредственную нищету, влача жалкое существование.
Так называемый общественный скот в колхозах и совхозах нынче находится в
более выгодных условиях, чем наш человек - самопровозглашенный хозяин
страны. У скота есть корм, есть хлев, у хозяев же многих этих - ни сносной
крыши над головой, ни нормальной пищи, ни одежды... "Человек звучит гордо,
а все в морду, морду, морду..." Современное наше общество напоминает мне
воинствующего безумца, нагруженного сверху атомными и водородными бомбами,
а по бокам обвешанного боевыми снарядами, начиненные одни - отравляющими
химическими веществами, другие - заразными бактериологическими вирусами,
готового в любую минуту потянуть за взрыватель или стукнуть по капсуле
булыжником просто так, из тупого любопытства, то ли из враждебного своего
злорадства... Я решил остановить это безумие...Я решил перевернуть
обезумевший мир с головы на ноги...
- Каким образом, великий мечтатель, ты хочешь претворить это в жизнь?
Неужто одной своей мистикой? - вступил в разговор, нарушив давишний наш
уговор мой собеседник.
- У меня есть пища, о которой вы не знаете, - привел я цитату из Евангелия
и продолжил, - образно говоря, правильной мыслью и чистым сердцем! По
существу же вопроса, это примерно выглядит так. Образы фантасмогорий,
которые я просматриваю на десятки лет вперед, по моему уразумению, не
имеют божьего промысла, а всего лишь порождение наших мыслей, которые
впрямую зависят от нас самих. Относительно этой истины у людей нет живого
опыта, обычный путь обретения мудрости человеком и человечеством состоял
в том, то они приходили к истине, испробовав предварительно едва ли не все
возможные тупики. Сегодня такое не годиться - один не верный шаг, и
человечество скатиться в пропасть. Сегодня выход состоит в том, чтобы
вырваться из проклятия греха, переходя из возможности не грешить к не
возможности грешить. Всякая человеческая глупость, как недомыслие,
подлежит исправлению. Слепая же вера в злые идеи есть закостенелый
фанатизм, который надо исправлять, а искоренять с лица земли. Коммунисты
хотят уравнять уголовников со святыми, гениев с идиотами, живых с
мертвыми...
- К черту твоих коммунистов, твою политику и твою философию, чтой-то
сильно меня клонит ко сну от всего этого. Расскажи-ка лучше мне, заумный
волхов-кудесник, что ждет нас с тобою интересно на ближнем отрезке судьбы,
что в дебри то лезть. Коли соврешь что, так брехня твоя сразу же и
откроется, а так что толку языком чесать, лучше песни петь, все веселее
ехать...
Огорченный неприятием всерьез оппонентом моих воззрений, я обиженно
замолчал и под его нудное мурлыканье, прислонясь головой к дверке кабины,
передался дреме, к счастью, к тому времени наша "шиферная" дорога,
свежерасчищенная грейдером, немного расширилась и сравнялась, не так уже
трясло.
- Ты что там, закемарил совсем что ли? Или никак не придумаешь подходящей
байки? - начал он через некоторое время опять подзуживать и подначивать
меня.
- А мне и не надо ничего придумывать, - сердито ответил я, будто спросонья.
- На сердитых воду возят! Ну до чего же ты самолюбивый! Поперек тебя
ничего не скажи, сразу злишься или в себе замыкаешься! - дружески пожурил
меня он.
- Да знаешь, как-то не по себе становится, когда люди тебя не понимают и
кривят шеи заносчиво!
- А ты живым примером порази сперва слушателя, коли правоту свою начать
хочешь! - присоветовал он.
- Возможно, ты в чем-то здесь и прав, ничего не понимаешь, примеры так
примеры, поражать так поражать. Правда, мне не хотелось предвосхищать
события, но раз такой не доверчивый, то слушай меня внимательно, да потише
гони, чтобы посадка была помягче в случае чего...
- Ты че? Ты че? Опять заладил сове: смертники мы, да смертники, что ты
скулишь под руку да каркаешь как ворона, - вскипел он на мое
многозначительное замечание.
- Смертельная опасность нас ждет на этом пути - это уж я точно знаю... -
не обращая на его возражения выпалил я.
- Не верю тебе, все бред сивой кобылы. Я десять лет и не по таким дорогам
гонял - и горные кручи, и пропасти кругом, и ни одной тебе аварии, а тут
такая равнина, хоть шаром покати и лайба моя что надо, как чайка летит,
проклятущая!..
- Да ты не гоношись очень-то, мы полагаем, а бог располагает, - строго
оборвал я. - все мы под богом единым ходим! На все воля божья!
- Это точно, - кивнул он соглашаясь с моими выводами и добавив свое
излюбленное, - бог не выдаст - свинья не съест!
И тут ни с того ни с сего машина стала что-то чихать и глохнуть. Водитель
остановил машину у обочины, вышел из кабины, задрал капот и начал над ней
колдовать. Не менее полчаса он копался в моторе. Я ужасно продрог и хотел
было уж вылезть из настуженной кабины, как он начал бешено крутить
заводной ручкой, и мотор послушно загудел, аж затряслась вся машина.
- Что там стряслось? - спросил я у него, когда машина стала набирать
скорость.
- Да, пустяки!
- Так что же ты в ней так долго ковырялся?
- Уголек в бабине сработался, пока нашел причину да устранил... А ты что,
озяб?
- Немножко.
- Так вышел бы из машины и поиграл бы в шайбу на льду, сразу бы и нагрелся.
- В другой раз так и сделаю.
- Дотянем до станции, там заночуем, дозаправимся и уголок раздобудем, - уж
строил планы дальше он, а мотор возьми да и снова заглохни.
- Мать твою черт! - выругался он в сердцах, - надо наверное еще растянуть
пружинку, чтоб лучше прижимала, - пояснил он мне, будто бы я в этом что-то
смыслю. - Стоять долго не будем, но ты все же иди по ледку пока покатайся,
а то черт его знает, может какая и другая причина. Темно уж не сразу и
отыщешь в чем тут дело...
Выйдя на шоссе, я разу обратил внимание на то, что наша машина стоит почти
что на проезжей части дороги и предупредил об этом шафера: смотри, чтоб
твою чайку не шваркнул кто сзади!
- Плафоны горят! Они слепые что ли? - недовольно пробубнил он.
- Ему не надо, а тебе что за печаль, - спросил я самого себя, продолжая
беспечно кататься по льду вдоль снежной насыпи в нескольких метрах впереди
от замершей машины. Не прошло и десятка минут, как услышал я сзади себя
оглушительный гул и грохот. Я круто обернулся и оторопел: наша машина
вдруг, встав на дыбки, как взбешенный конь, на полном ходу неслась прямо
на меня. Мелькнула чья-то тень на дороге в свете мощных лучей машины, и
сразу все скрылось. Настигнув меня в доли секунды, пятившегося назад,
подмяла под себя и потащила волоком по шагреневой поверхности трассы,
затем, прокрутив меня как в жернове мясорубки, в мгновения ока выкинула
плашмя себе под брюшину...
Я прижался промеж задних колес... головой ко льду... Очутившись на воле, я
чуть не угодил под колеса уже другой машины, благо она катилась медленно,
и я успел как-то вынырнуть из-под нее. Ощупывая руки, ноги, голову, я
услышал по другую сторону машины истощенную ругань при шумной драке:
- Ах ты, паскуда поганая! Ты ж задавил человека! Так вот тебе, вот тебе,
подыхай собака и ты, - что-то гулко несколько раз подряд ударялось о борт
чужой машины. Прыжками раненного барса я преодолел разделявшее нас
расстояние, оборвав бы насмерть свою жертву, не подоспей я вовремя. Увидев
меня, зависшего у него на руках, здоровяк мой остолбенел с открытым ртом,
дивясь чуду чудному.
- Живой что ль? Воскрес??! - только и смог он произнесть. Обняв меня, он,
как дитя, заплакал от радости. Могучая его грудь издавала полуслова - полу
рыданья! - Что ж он гад с тобой сделал!..
- Да живой я, живой, брат, - стал утешать я его как малого ребенка. - Вот
только помялся немножко, руки, ноги целы и голова вроде в порядке, только
кружится что-то сильно.
Он схватил меня в охапку и понес к нашей машине.
- Отпусти его с миром, - указал я на шофера - "студебекера", очухавшегося
уже от крепкой терпки и умолявшего нас слезно:
- Простите, простите, братцы, меня окаянного, с усталости я не заметил,
семья большая, один я работник.
- Своих детей жалеешь, я чужого чуть не сгубил, подлюка!
Благодари бога батюшку мово, а то бы я убил тебя, заразу, - зло бросил мой
побратим и двинулся дальше.
Усадив меня в кабину машины и осторожно осмотрев мои ушибы, он не
переставал удивляться:
- Ты посмотри, ни одного перелома! Ну ты даешь! И впрямь, кудесник -
любимец богов. В такую крутовень попал и цел-целехонек - уму непостижимо.
А что голова болит и кружится, так это от легкого сотрясения, видно о
что-то твердое башкой дюбнулся, - заключил он.
- А что теперь со странным своим шмотьем делать? Чинить что ли? - спросил
я, указывая ему на свое обмундирование, превращенное в лохмотья.
- Какая печаль?! Да у меня полкузова забито такой спецурой, вся с
иголочки. Любой размер подберем и сразу хоть под венец молодца. А пока вот
возьми тулуп овечий, да хорошенько укройся. - Он достал его из-за спинки
сиденья и подал мне.
Тронутый его вниманием и заботой обо мне, облачившись в тулуп, я пустился
в не совсем радостные свои размышления, спрашивая самого себя: отчего это
русские люди в обычных условиях грызутся меж собой как собаки, готовы друг
дружке горло перегрызть из-за всякого пустяка, из-за всякой чепухи, тогда
как в экстремальных условиях они и нравственно становятся значимее и
морально более устойчивы. Зачем было моему спутнику со мной нянчится
теперь и огорчать меня прежде.
Неужто, думал я, это удел всех обреченных, у которых нет будущего, и
подчиняются они лишь природным своим инстинктам, возникающим у них время
от времени без участия и воли, как компенсорное усилие, в целях
самосохранения духа нации. Неужто, думал я, придя к такому мрачному
заключению в своих рассуждениях, этим людям, чтобы проявить свою
душевность по отношению друг к другу, им нужна беда? Не поэтому ли поводу
и были сказаны когда-то апостолом Павлом эти полу таинственные его слова:
"Не все умрем, но все изменимся".
- Ну что, бедолага, раскрылся, разжарился что ли? А может что болит, как
твоя голова? Все еще кружится? - заметив, что я не сплю, озабоченно
выспрашивал у меня водила.
- Спина сильно ноет, да и в голове немного шум усилился, а так ничего,
жить можно: тепло, светло и мухи не кусают! - натянуто пошутил я.
- Еще бы спина не ныла!? Через такую карусель пройти, перемолоть все
косточки твои должно бы было. А что шум в голове усилился, так это
наверное от того, то мотор ночью чище и гулче работает, кислороду в
карбюраторе поступает больше - оттого и гудит, проклятущая! - как мог,
объяснил все мои болячки новоиспеченный врачеватель. - Я много тысяч
километров исколесил по земле, всякое в жизни видывал, а такого ... как
там сальто-мальто, что ли? Что ты преодолел, и слыхом не слыхивал!
- Не сальто-мальто, а сальто-мартале, в переводе с итальянского
смертельный трюк значит, - поправил я его.
- Ну шут с ним с этим заграничным словом, язык поломаешь пока выговоришь.
Так вот я и говорю, был я как-то свидетелем одной аварии еще на Чуйском
тракте года два-три тому назад, так там тоже, пока гаишники осматривали
"Волгу" спереди, а в нее сзади врезалась одна машина грузовая, фарда ли,
эмка ли, забыл уж, так вот, из тех милиционеров и шофера "Волги" мешки
костей собрали. Наш балбес "студебекера", хоть с устатку не заметил, а тот
ханыга с неисправными тормозами ехал, да еще и пьяным в дребаган. В
рубашке ты родился, братец! Да и я везуч - не глянь назад я из
предосторожности, хорошо, что ты меня остерег, быть бы и мне под колесами.
- какой там рубашка, я лет до семи почти голяка бегал, и как Господь наш в
пустыне, одним святым духом питался...
- А я что ли лучше жил? Ты вон какой грамотный - не ровень мне. Чтоб в ФЗО
попасть и на шофера выучиться, я кое-как четыре класса в начальной школе
проучился. В равных галошах по сорокаградусному морозу в школу ходил за
три километра и голодный как волк.
- Две доли в жизни нам даны: тревоги страшной доли и доля глупой тишины,
покойная неволя, - процитировал я из Аполлона Григорьева без всяких
комментариев. - "А что тут поделаешь, война ведь была, разруха, не вольны
мы выбирать как нам жить"...
- Вот, вот, а все дело-то как раз и в воле вашей. Не воспитай я в себе в
свое время запредельную волю богов, разве б мы беседовали теперь с тобой?
Взлетим! Взлетим, как пить дать, утверждал недавно ты. Ан нет, не
взлетели!..
- А вообще то должно были бы взлететь!
- Так что ж по твоему нас уберегло?
- А Бог его знает... Я призадумался над дилеммой, пояснять или не пояснять
ему? ... и решился: - "Смертники бессмертные мы! Под лунным миром
управляют два противоположных начала: неизбежность и воля. Неизбежность -
это судьба, путь жизни, где все предопределено и разложено по полочкам, и
все должно в определенный и месте обязательно случиться, если не влиять на
нее своей жизненной волей, не обращаясь с молитвой к богу".
- Разве ж можно изменять свою судьбу, чудак-рыбак? - удивился он.
- Можно! Если избегать путей греха и жертвовать свою жизнь на изыскание
высоких задач, воодушевляющих человечество; если человек умеет правильно
руководить ассоциацией своих идей одной силою воли, превращая низкие
страсти свои в чистый энтузиазм, превращая невежество в свет истины. Если
в трудную минуту жизни в молитвенном экстазе человек обратиться за помощью
к Богу... В мире нет ничего постоянного, и судьба что струна, божьим духом
колеблемая...
Только на третий день к обеду мы кое-как добрались до станции Кушмурун,
где должны были сделать большой привал.
В гостинице нас приветливо встретила миловидная хозяйка лет тридцати пяти.
Увидев нас таких усталых, неухоженных, обросших, она не переставала
изумляться нашему виду: "Да сколько же времени скитались то вы по нашей
глуши. Уже не болеете ли вы, не простудились ли где в дороге. На вас ведь
лица нет. Какие вы отощавшие, аж щеки впали и глаза провалились".
- Хорошо, подружка, что еще сами в преисподнею не провалились, а могли бы
на сто процентов туда угодить. Мы же взрывчатку с собой везем, а в нас
один долбан так в зад долбанул, что я и сам все время удивляюсь, как это
мы еще там не подорвались, а вот через него, - указал он на меня, - так
даже машина переехала, измяла всего бедняжку, но ничего, держится
молодцом, другой бы на его месте костей не собрал.
- Да как же вас это угораздило, миленькие вы мои. Пойдемте скорее, я
отведу вам самую лучшую комнату - рядом душ, ресторан. И к вам никого
подселять не буду, что не мешали вам отдыхать. Как вы намаялись,
бедненькие! - как ласточка весной щебетала она вокруг нас.
Помывшись в душе, побрившись, приодевшись, мы спустились в ресторан,
находившийся под нами на первом этаже. Заказали выпивки, закуски в
изобилии, и в первый раз за целые полгода выпили и закусили по-людски...
До самого вечера ненасытно мы ели и пили, пока, сморенные сном, не
заклеивали носом за столом... Рассчитавшись с официантом, мы добрались
кое-как до своей комнаты и, раздевшись, плюхнулись в свои постели и
заснули мертвецким сном. Утром часов в десять Иван Богатырь (так величали
моего побратима) еле растормошил меня на завтрак.
- Вставай, засоня, я уже и запчасти все раздобыл, думал ты уж
опохмеляешься в ресторане, кстати, он уже открыт, а ты все дрыхнешь.
- А сам-то ты уж подлечился, небось?
- Было дело! Забежал утречком в магазин, купил пару пузырей и пошел в
автобус и там по махонькой пропустили с ребятами. Сам понимаешь, иначе
запчастей не достать.
- Ну и правильно сделал, а мне так и на дух ничего спиртного не надо! Со
вчерашнего еще тошнит!
- Вставай, вставай, хоть пивком пойдешь побалуешься, если водку пить не
можешь. Хватит барчуком валяться, ишь, разнежился на белых простынях! На с
тобой за пару деньков оклематься здесь надо и опять - в путь-дорожку.
Теперь все о'кей будет, через каждую версту почти поселки стоят у дороги.
Заехал в любой из них - пей, гуляй, отдыхай, так-то, братишка. Семиозерье
- это ж не киргизские степи - кругом цивилизация.
Через несколько минут мы уже сидели завсегдатаями в шикарнейшем гостином
ресторанчике с огромными фикусами, с горшочными цветами, которые вчера
вечером я от усталости и голодухи даже и не заметил.
После обеда Иван пошел готовить свою машину, а я, чтоб немного развеяться,
отправился полюбоваться на тамошних красавиц, да купить что-нибудь в
магазине для подарка своим "родственникам". Сколько ни ходил по магазинам,
но так ничего путного и не купил. Все было такое колхозное и старомодное,
так сказать, выбора особого не было нигде. Да и красавицы я ни одной
путной нигде не встретил: если и встречалась какая личиком смазливая,
формой тела была неприятно груба. Возле дома культуры, пока я разглядывал
киноафишу на стене здания, длинную раскручивая казбечину, ко мне подошел
плотный спортивного телосложения широкоплечий красавец и попросил с
сильным кавказским акцентом:
- Угосты-ка мэнэ, друг, козырной папиросой.
Я угостил и спросил его по-чеченкси, уловив в разговоре его чеченский
акцент:
- Ты чеченец?
- Нет, ингуш!
- А как тебя зовут?
- Мусса! А тебя?
- Джабраил. Скажи мне, Мусса, - продолжал я на родственном языке, - отчего
так мало красавиц у вас в Кушмуруне?
- Ты что, кунак, приходи вечером сюда на танцы, я здесь зав. клубом
работаю, сам увидишь, - горделиво ответил он.
- Хорошо, приду, - пообещал я.
Солнце уже клонилось к закату, когда я вернулся в гостиницу. Иван уже
управился со всеми своими делами и с нетерпением ждал меня.
- Ты где это запропастился. Здесь даже выпить не с кем. Сижу, жду тебя.
Составь мне компанию. И он стал наливать в стаканы "московскую".
- Нет, нет, нет! Мне не наливай, пей сам, а вот бутылочку пивка я
оприходую...
- Ну как знаешь, а я так продрог, черт возьми, что не грешно стаканчик
другой чекалдыкнуть, родненький, для сугреву, для профилактики значит,
чтоб насморка не схватить...
- Тебе что от стаканчика "сдеется", тебе ведро водки, вон ты какой могучий!
- какой там ведро, вот ранее, как после армии пришел, так я самогону
первочка за ночь трехлитровую канистру выпивал и хоть бы что, а теперь
изработался, да и шибко-то на нашу зарплату напьешься?..
- Ну ладно, ты оставайся тут забутыливай, а я решил на танцы сходить,
давно уж в клубе не был, - засобирался я уходить.
- Как это на танцы?
- Обыкновенно! Хочу на местный девок поглазеть.
- Полдня ходил и не наглазелся?
- налюбоваться красой не хватит и жизни одной... Днем, мне сказали,
целомудренные девицы по улицам не разгуливают, а делами занимаются.
- Одного не пущу, залетишь еще куда. Я же знаю какой ты черт вспыльчивый!
Не стерпишь ведь, если тебя затронут.
- Не стерплю! Но пойми, тошно сидеть в заперти как зверю!
- ну пойдем опять в кабак! Если тебе скучно здесь.
- Ну я же не пью!
- Тогда как знаешь, не мне тебя учить... И все ж я не советую тебе
одному в чужом городе ночью шастать. Здесь столько хулиганов кругом,
нельзя искушать судьбу дважды, отчаянный и рискованный же ты парень, как я
погляжу, ну прямо герой!..
- Бог не выдаст, свинья не съест! Сам же говорил! - успокоил я его и вышел
прочь.
Придя в клуб, я купил контрамарку и прошел в зал, где под легкую музыку
вальса не смело кружили несколько танцующих пар, а по краям зала стояли
группами девчата и ребята. Молча, бесстрастно глазели девицы на куражи
пьяных хохмачей, изредка похохатывая в свои кулачки. Я прошел до
противоположной стены, облюбовав свободное место, и стал в гордом
одиночестве увлеченно разглядывать провинциальных принцесс. Мне сразу же
бросилась в глаза одна общая для всех особенность. Над всем их обликом
довлела какая-то скрытая мужицкая огрубленность с физиологическим
отклонением, видимо обретенная ими постоянным занятием грубой физической
работой. Однообразие одежды не праздничной и старомодной еще более
выпячивала их обделенность женственностью. Эти еще юные, совсем не цветя,
отцветшие мужички, не представляли для меня как поэта, потому что не могли
вызывать у меня какой-либо катасис духовного очищения, дать мне
возвышенного, просветленного удовлетворения... Мне захотелось сразу же
покинуть такие "танцы", но я решил переменить и дождаться Муссу, чтоб он
не подумал обо мне чего плохого.
Но не прошло и часа моего пребывания в этом заведении, как тут вспыхнула
кровавая драка между двумя пьяными группировками. В ход пошли кастеты,
ножи. Поднялся неимоверный шум и гам. Все бегали из стороны в сторону и
кричали не знай что. Я прислонился к стене, приготовившись для отпора в
случае чего и стал ждать, чем этот кошмар закончится. Через минуту, другую
более слабая группировка, прижатая к выходу, не выдержав натиска,
побежала. Представители же другой, более сильной, тоже окровавленные и
озлобленные, никак не угомонясь, носились с ножами в руках по залу,
отыскивая в толпе девчат, своих возможных противников. Завидев меня, они
бросились в мою сторону, но путь им преградил вихрем влетевший в двери
зав. клубом Мусса. Мощным молниеносным ударом в творец он опрокинул одного
из них, другие опасливо перед ним ретировались...
- Прочь, вонючие шакалы! Он чеченец, он мой кунак! - гневно заорал он на
них, указывая на меня.
Пятясь к выходу, они прикладывали руки к сердцу, дружно извиняясь, вышли
вон из зала. Я подошел к Муссе и поблагодарил его за то, что он выполнил
свой долг гостеприимства, оградив меня от ненужных эксцессов.
- Стоило мне немного задержаться с одним делом, и видишь что вытворяют,
собаки! - как бы сожалея о случившемся, оправдывался он.
Распрощавшись с Муссой, я ушел из клуба с тяжелым камнем на сердце... По
дороге в гостиницу я много размышлял над темой своих разочарований...
Причину деградации юного поколения я видел не в ущербности самого
человека, а в тех условиях, в которых жил советский человек. Женщины
получили равноправие только для того, чтоб наравне с мужчинами пахать да
сеять, потому что мужчины загнаны в жизненные тиски, что не имеют
возможности материально обеспечить запросы своей семьи, как бы они не
старались это сделать, кругом одна уравниловка - дали на кусок хлеба и
радуйся. Вот почему юные девы, занятые с малолетства неприятной и нудной
работой, лишенные восхищающегося чувства ауры в своих подружках, обрекают
себя на вечное прозябание в пьянстве и дебоше.
На другой день, встав ни свет ни заря, мы поблагодарили хозяйку гостиницы
за ее радушие и по морозцу "отчалили" восвояси...


ЖАЛОБА НЕБУ

Мы не надолго в этот мир пришли
И слезы, скорбь и горе обрели.
Мы наших бед узла не разрешили -
Ушли и горечь в сердце унесли.
Омар Хаям

По приезду в Кустанай я взял расчет и поехал в Караганду, где я
намеривался продолжить учебу, однако и тут мне пришлось не сладко. Днем я
работал на шахте, вечером учился в школе, питая надежду, что мне удастся
сдать экстерном экзамены на аттестат зрелости и поступить затем в
институт. Однако этого не произошло. Бюрократические препоны и рогатины,
вставшие на этом пути, в конец расстроили мои планы, и я вынужден был
вернуться в Среднюю Азию. Возвращаясь домой, я сделал на одной из узловых
станций промежуточную остановку, чтобы овладеть там интересовавшей меня
исторической информацией, об этом крае. Знакомясь попутно с
достопримечательностью города, я стал ощущать за собой подозрительную
слежку двух любопытствующих людей, и решил для забавы поиграть с ними в
кошки-мышки, поскольку документы мои были в полном порядке, а каких-либо
грехов за собой в нарушении закона я не имел, хотя и знал прекрасно, что
хвост за мной волочится не спроста, что ждет меня довольно крупная
неприятность от местных властей. Я легко уходил от них, но потом снова,
как бы дразня, нарочно попадал в поле их зрения, поскольку эта игра в
разведчика щекотала мне нервы и забавляла меня до смешного своей
абсурдностью. Но, как говорится, скол веревочка не вьется...
Преследователи мои, видимо уверовавшие в то, что "я" есть тот самый
опасный рецидивист, которого они разыскивают, устроили на меня настоящую
облаву. Весь квартал, в котором я скрывался, был вскоре оцеплен
вооруженное милицией... Игра моя кончилась тем, что меня сковали
наручниками и в сопровождении кортежа милицейских машин и мотоциклов
доставали в гормилицию, где и посадили в одиночную камеру предварительного
заключения. Я возмущался произволом и требовал выпустить меня немедленно,
убеждая их в том, что это какое-то глупое недоразумение.
- Я здесь проездом, так какого же черта вы меня здесь заперли, - орал я на
них через стальную дверь камеры.
- Зарезал человека, а еще прикидывается невинным ягненочком, пес! -
злорадно гоготал за дверью противным басом мент.
- Ты что взбесился, стервец, когда же я мог это сделать, если только
недавно на поезде сюда приехал?
- Ты не стерви, гад, а то получишь карцер! - пригрозил он, - лучше
побереги свой пыл и красноречие до утра, будешь доказывать это завтра
следователю и прокурору. Билета у тебя же нет, значит врешь! А зачем? Чтоб
скрыть свое злодеяние, - издевался он.
- Билет я потерял! - негодуя, оправдывался я.
- А кто это подтвердит? Никто! Значит, амба тебе, крышка. Сперва
следствие, потом суд и пуля в висок. Так-то вот, голуба.
- Не трави душу парню, мент, ему и без тебя, небось, тошно, - услышал я
невнятный чей-то голос, исходивший из соседней камеры.
- Молчать! Защитник какой отыскался, забыл где находишься, скот, в карцер
посажу, - пообещал он ему.
Кто-то, досаждая надсмотрщику, затянул тоскливо заунывную песню где-то в
отдалении: "Таганка, я твой бессменный арестант, пропали юность и талант в
твоих стенах...".
Видя полную бесполезность беребранки, блукая как пьяный, я начал кругами
ходить по камере то в левую сторону, то в правую, чтоб голова не
закружилась. Мысль моя судорожно работала в поисках твердого алиби моей
непричастности к данному преступлению, которое мне должны будут завтра
утром предъявить тутошний следователь, занимавшийся этим делом. Кто
попадал сам в подобные переделки и к злодеям был причтен невинно, тому не
надо описывать того моего душевного состояния, которое охватило меня в то
время. Как затравленный волк, скуля в безысходности, я метался по камере
смертников, грыз свои руки, рвал волосы, беспрестанно твердя в отчаянье:
думай, думай, думай, прокручивая в памяти до мельчайших деталей каждый
свой шаг минувшего дня, чтоб найти хоть какую-нибудь жизни зацепку...
Искал, искал и - не находил ничего... Моя мысль все время сбивалась на
горькую участь одного напрасно оговоренного смертника. Мне вспоминалась
одна история, нашумевшая на всю караганду своей жестокой бесчеловечностью
по отношению к одному моему знакомому шахтеру. Ему приписали в милиции
убийство своей жены, которую он не убивал, и которая, поссорившись с ним,
уехала к родственникам по неизвестному ему адресу, где и прожила, не давая
о себе знать, почти полгода. По прошествии небольшого промежутка времени
после ее отъезда во дворе, где они жили, к несчастью, вдруг обнаружили в
общественном туалете труп какой-то женщины. Приехала милиция, забрали
труп, сделали экспертизу, опросили жильцов дома. И те заявили, что исчезла
одна молодая женщина, и никто не знает куда она делась. Из "домовой книги"
не выписывалась, не исключено, то это была она убита, - наперебой твердили
они. После всего этого молодого шахтера арестовали и посадили в тюрьму.
Было дознание, потом суд, и его приговорили к высшей ере наказания -
расстрелу. А через несколько дней суда вернулась его жена и стала
разыскивать мужа. Когда ей сказали, что его приговорили к расстрелу за
убийство жены, она бросилась вызволять его из этой беды. Хорошо, что еще
не успели привести приговор в исполнение, а то б ни за что, ни про что
поплатился бы жизнью своей, так и пострадал человек невинно - седым оттуда
вышел!
Когда я его спросил однажды на работе, почему он признался в этом
убийстве, ответил мне мрачно и холодно:
- Когда на тебя оденут смирительную рубашку, во всем сознаешься, хоть и
ничего не делал, - и умоляюще с искривленной гримасой на лице попросил:
"Не напоминай мне больше об том, не то с ума сойти можно!"
Только б не сойти с ума, только б не сойти с ума, утром все прояснится, -
обнадеживал я сам себя, сосредоточено посылая раз за разом жалобу к небу:
- Господи! Господи! прости, прости меня за все мои прегрешения, да минует
меня чаша сия, - умолял я всем сердцем Вершителя судеб и плакал, и плакал
тихо, опустясь на колени...
Полчища кровожадных клопов, повылазив со всех расщелин бетонных стен
потолка и пола, тут же ринулись всею ратью пить мою теплую кровушку. И
вдруг заструилось теплой волною знойною, и бетонный озарился ярко каземат.
Светоносное существо мягким своим светозарным светом осияло меня, поразив
всего. Тот свет представился мне всепроникающей сущностью бога и был весь
как бы ослепляющей завесой ЕГО...
"Вижу груз забот чистых помыслов твоих и раскаяние бесхитростного сердца
твоего, сын человеческий! Бреди дорогою скорбью неси свой тяжкий крест
искупление грехов народа беспутного. По вере и делам твоим, да будет
тебе!" Ростком травы зеленым будь и черной молнией возмездия!!! - сказав
так, исчезло как во сне, подобное солнцу, видение Божие..."
Что-то зазвенело, заскрежетало за дверью.
- Выходи! - услышал я грубый бас конвоира. - Руки назад! Приказано
доставить тебя к следователю! Пошли! - пихнул он меня в спину.
Меня ввели к следователю. Следователь указал мне на табуретку. Я стоял у
двери не двигаясь.
- Садись! - повторил он, срываясь в голосе.
- Почему меня арестовали? - довольно сдержанно спросил я, нехотя садясь на
указанное место.
- Здесь вопросы задаю я, молодой человек, а твоя обязанность отвечать на
них честно без вранья. Это в твоих же интересах.
- Так я же, гражданин следователь, никакого преступления не совершал, а
меня почему то заперли в какой-то каменный мешок как взятого преступника...
- Ты подозреваешься в совершении тяжкого преступления. Тебя вчера опознал
отец пострадавшего.
- Как же он мог меня опознать, когда я в этом городе никогда раньше не был
и приехал только вчера поездом и тут же ваши люди меня взяли и арестовали.
- Следствие покажет: не виноват - отпустим, виноват - посадим, -
по-уставному ответил он.
- Дайте мне тогда очную ставку с пострадавшим, - потребовал я.
- Он в безнадежно тяжелом состоянии и не приходит в сознание, - пояснил он.
- А если он никогда не придет в сознание, тогда как?
- Тогда твои шансы вырваться отсюда будут сведены к нулю, - вскликнул на
меня он безразличный взгляд.
- Позвольте тогда мне встретиться хотя бы с его отцом! - вскричал я.
- Он здесь. Пригласите ко мне отца пострадавшего, - попросил он дежурного
милиционера.
Вошел пожилой мужчина, убитый горем, с глазами красными от слез и
дрожащими пальцами рук...
- Я не знаю вашего сына и никогда его не видел, посмотрите на меня
хорошенько, отец, вышла жуткая ошибка! Великий грех обвинять невинного! -
сразу же обратился я к нему, как только он вошел в кабинет.
Старик посмотрел на меня злобным взором и затрясся в гневном припадке:
- Убивать людей так герой, а как поймали, так не виновен сразу, - и махнув
горестно рукой, направился к выходу.
- Не уходите! Едемте к вашему сыну на очную ставку, он пришел в сознание!
- прокричал я след сгорбленному старику.
- Я только оттуда - не верю!
- Позвоните, пожалуйста, в больницу, - попросил я следователя.
Следователь набрал номер телефона, в трубке ответили. Он осведомился о
состоянии пострадавшего, и я услышал глухой ответ: - "Не приходит в
сознание"...
- Не правда, отец! Он пришел в сознание! Везите меня к нему, это
единственный шанс спасти его, - неистово закричал я.
Вбежали два конвоира и заломили назад мне руки, не дав договорить. Старик
обернувшись, проворно кинулся к следователю и стал умолять его отвезти
меня в больницу на очную ставку с сыном.
- Может, ведун он какой?! - оживился иллюзорной надеждой старик.
- Хорошо, - уступил тот просьбе. - Отведите его в машину! - указав на меня
пальцем, приказал он конвоирам. На меня опять надели наручники и повели по
узкому коридору на выход.
Милицейский "черный воронок" уже ждал нас во дворе с работающим
двигателем, и как только закрылась за мной дверь, выехал тот час из ворот
и покатил по улицам незнакомого мне города. Через несколько минут мы были
у цели. Впереди шли старик со следователем, за ними - я под конвоем. Когда
меня вели по коридорам нижних этажей больницы в наручниках в сопровождении
конвоиров, то я слышал за собой негромкие голоса хорошеньких медсестер в
белых халатах, которые встречались нам по пути у дверей палат: "Смотрите,
смотрите", - говорили одни, - "ведут, ведут убийцу в наручниках". "Ай,
какой он молоденький и красавец писанный, ангелочек небесный!!"- говорили
другие. "Убийца, он и есть убийца", - обещали третьи.
Мне хотелось им крикнуть всем, что никакой я не убийца, да кто же меня
поймет и поверит мне. Советская пропаганда давно втемяшила каждому из нас,
что в стране Советов за зря никого не сажают в тюрьму.
Мне открыли дверь больничной палаты и, пропустив вперед, указали на койку,
где лежал весь забинтованный бездыханный юноша с мертвым лицом.
- Вот он в каком состоянии, сам видишь, - прошипел следователь мне на ухо.
- Войди! Войди! Скорбящая душа в свое покинутое тело! Крепись! Крепись,
Человече! Сам великий врачеватель безвинно поврежденных душ, посланник
Бога преславный Ма Хроу воскрешает тебя из мертвых. Я дарю тебе часть
своей жизни как лучшему другу. Очнись! Очнись! Оживай! скорее и живи во
славу Божью! - в несознательной импровизации в напряженном порыве духа как
протрубил я ему вдруг свое заклинание, протянув в его сторону ладони рук,
я и судорожными пальцами, делая нервные пассы. Труп нервно дернулся весь
под белой простыней и как рыба, выброшенная на берег, стал жадно
захватывать ртом воздух. Я был весь в ожидании, пока не силился вдоволь
надышаться. А когда его дыхание относительно выровнялось, я заговорил с
ним снова. - "Я не убивал тебя, брат, а твой отец считает меня убийцей.
Соберись, брат, с силами ты, скажи ему, чтоб он не брал великого греха
себе на душу".
С замирающим сердцем я ждал от него ответа...
И вот веко его мало помалу стали открываться. Он повел на меня своими
мутными глазами, едва раскрыв бескровные губы и медленно, медленно, чуть
шевеля ими, тихо прошептал:
- Отец, не бери на себя греха, это не он, - и снова затих.
Врач быстро выпроводил всех нас до двери, говоря:
- Он очень, очень слаб еще, ему нужен полный покой, много говорить ему
никак нельзя.
Тут же в коридоре больницы с меня сняли стальные "браслеты" и отпустили на
все четыре стороны. И возликовал я тогда всем сердцем: - Славлю, славлю
тебя, Господи! И дела твои праведные славлю, славлю!!! Ты дал мне познать
путь истинной жизни!
И старик, тоже радостно плача, стал слезно просить у меня прощения:
- Прости, сынок, что обознался ненароком. Век за тебя буду богу молиться,
что оживил ты моего сынка.
- Нельзя, отец, боль горя своего закрывать болью чужого горя. Так делают
только злыдни, - беззлобно упрекнул я его.
- Отцовских чувств не понять тому, кто собственных детей не имеет, - с
болью выдохнул он.
- Я дал часть своей жизненной энергии твоему сыну! Теперь он быстро должен
пойти на поправку, - примирясь, утешил я старика на прощанье...


ПОД ЧЕРНОЙ ЗВЕЗДОЙ

Мы чистыми пришли - с клеймом
на лбах уходим,
Мы с миром на душе пришли
в слезах уходим.
Омытую водой очей и кровью жизнь,
пускаем на ветер и снова в прах
уходим...
Омар Хаям

От людей я претерпел так много издательств, что мне их не любить, а
ненавидеть всех давно уж надо. Сколько слез огорчения было пролито мной по
их вине, одному богу только известно. Ветер времени давно уж осушил их на
моих согнутых печалью ресницах, но та горечь, что в них была растворена,
навечно осела жгучим пламенем в моей груди. Не раз я убеждался в том, что
для них не существует добродетели, а коли это так, то почему и мне не
проучить их, не пропадать урок в назидание.
Вернувшись домой, я и здесь не нашел душевного успокоения. Своих друзей -
Юсупа и Исмаила - я не застал на месте. Юсуп служил в армии; Исмаил уехал
по подложным документам на Кавказ, к тому времени уже вышел Указ о
реабилитации всех народов, насильно высланных со своей исторической родины
во время войны. Не было друзей, не перед кем было мне излить свою душу, а
в ней столько всего наболело. Тут еще привязались ко мне местные власти,
то участковый милиционер, то оперуполномоченный какой-то. Все проверяли и
перепроверяли мои документы, вламывались всякий раз без спросу в избу и
все выпытывали об Исмаиле, ползучие гады.
Однажды нервы мои не выдержали, и я резко отчитал их за это. В отместку
они хотели тут же арестовать меня за тунеядство, так как в то время я
нигде не работал и не учился, а этого по советским законам было
достаточно, чтобы посадить меня года на три, четыре в тюрьму!
- Ты с кем так разговариваешь, умник? А ну-ка с пойдем с нами, сволочь, мы
покажем тебе, паразит народа, где раки зимуют! Сразу учтивым станешь к
властям! - уполномоченный потянулся было ко мне, сидящему напротив его за
столом. Я резко отпрянул назад, а другой отстегал кобуру, доставая наган,
сиганул в растворенное окно и был таков...
Мне и без того было тошно, а после побега я страшно вознегодовал и решил
по-своему отблагодарить их.
Глупцы глумятся надо мной, когда я снисхожу к ним в образе беззащитного
человека. Упоенные страстью тщеславных своих устремлений с полузвериной
свой психологией, они, не подозревая о моей трансцендентальной природе,
невежи, пытаются покрыть и меня сетью смертных грехов своих. Не смотря ни
на что, мне иногда все же хочется сжалиться над ними и во всеуслышанье
крикнуть им, чтоб предотвратить их падение в бездну.
- Эй, люди, остепенитесь, не повышайте своего голоса на пророка и не
смотрите на него гневно взорами, чтобы не оказались тщетны ваши дела, а
жизнь ваша не стала тесной...
Да кто только захочет из них меня услышать, что для них метафизика фактов?
Тоже самое, что для дикаря огнестрельное оружие, из которого в него
целятся и которое по его недоразвитости вызывает у него не страх быть
убитым, а лишь скотское любопытство. Разве можно спасти тех, кто в огне?
Долго, долго искали они меня, кружа на своем "бобике" по поселку и вокруг
поселка, пытаясь найти меня и схватить, но ничего у них не вышло.
Окрестные горы для меня давно уж стали домом родимым, где я всегда находил
приют и защиту. Так ни с чем, запозднясь, возвращались они домой в крепком
"подпитии" и на железнодорожном переезде врезались вместе со своей машиной
на полном ходу в проходящий мимо поезд.
Туда им и дорога, псам поганым!..
На другой день люди в поселке, прознав про эту аварию, настороженно
расспрашивали меня:
- Скажи-ка нам, Черной звезды сын, по-честному, - это твоя работа,
карагуль-черный тюльпан, умершвитель?..
- По правде сказать, они вынудили меня так поступить, подлые твари, -
холодно отвечал я.
- Ты страшно жестокий!
- Нет! Я справедливый - на зло отвечают справедливостью!..
Я мир несу и меч... нельзя делать добро, - не оскорбляя зло...
Вскоре после этого случая, чтобы не сесть чего доброго на скамью
подсудимых из-за негодяев, завербовавшись, я подался на целину убирать
стопудовый урожай. Для себя я тогда сделал однозначный вывод, что мне не
следует больше отправляться туда, откуда не исходят позывы духа, что надо
избегать тех "злачных" мест, где плен и злоба обитают.
На целине, как на войне, брали всех подряд. Я прикинулся комбайнером, и
мне без всякого там удостоверения вручили зерноуборочный комбайн. Людей не
хватало, а техники туда погнали со всего света - кому то ж нужно было на
ней работать. Техника досталась мне не ахти уж какая, но на ходу, сносный
был агрегат, правда, заводился он только с буксира, не было на нем
аккумуляторов.
Вот как-то послали меня с одним непутевым рохлей убирать пшеницу на самом
дальнем участке отделения. По пути туда его комбайн возьми да
закапризничай. Поравнявшись с ним, я остановил свою тачанку и хотел было
помочь ему с ремонтом, но он категорически замахал руками:
- Езжай пока один, я и сам здесь быстренько управлюсь, у меня "Катюшка"
новая, мигом твою догонит.
Я не стал возражать, прижал газу и айда вперед! Добравшись с ветерком по
ковыльным просторам до палаточного лагеря студенческого отряда,
расположенного на пригорке невдалеке от дороги, я решил там дождаться
своего напарника, но когда я нажал на муфту, чтобы выключить скорость, она
почему-то не выключилась. Сколько я не пытался это сделать, ничего не
получалось: видимо заело фиксатор в коробке передач, - решил я. Глушить
мотор не стал (заводить его потом была целая проблема), я взял валявшуюся
под рукой рейку от луча мотовила и подпер ею рычаг муфты сцепления для
удержания хода, опрометчиво не подстраховав более ни чем. Соскочив на
землю, я в свойственной мне манере устранить любую помеху с маху, полез
под комбайн, хотя и знал прекрасно, что это грубейшее нарушение инструкции
по технике безопасности, да и не только по инструкции...
Пока я там отыскивал причину неисправности методом тыка, дергая за всякие
рычажки, один за другим идущие к коробке передач, комбайн мой вдруг
дернулся и пошел...
Я только и успел что схватиться рукой за переднюю полуось машины. Волочась
по земле, я бегло осмотрел свое новое пристанище и сказал озабочено сам
себе: "Да, захлопнулась плотно моя мышеловка, теперь одна надежда
выбраться отсюда, если комбайн упрется во что-нибудь и сам заглохнет,
другого пути нет".
Слева путь мне на волю преграждал узел зернового шнека и кожух нории, что
отходил от него, свисая почти до земли; сзади узкая колея задних
малюсеньких колес и крохотного просвета между их осью не давали проходу;
справа заслонял мне белый свет пузатый вентилятор очистки и тоже с
небольшим просветом, но здесь можно еще было попытать счастья, если успеть
при падении вниз сделать один другой оборот вокруг себя, в противном
случае заднее колесо, идущее по этой линии, лишали меня всяческих надежд
на спасение - шансы мои были удручающие...
Мой комбайн без "руля и без ветрил" очень долго гулял в чистом поле сам по
себе, волоча за собой по земле незадачливого своего хозяина. У меня уж
стали совсем отекать руки от долгого висения на ведущей его оси и никто из
людей, что находились в расположении студенческого лагеря не обременил
себя простой мыслью, почему ж такая громадина сама по себе выписала на их
глазах необычные зигзаги по скошенной стерне поля. Но вот мой корабль
степной круто почему-то повернулся и прямо пошел в сторону лагеря. Вот уж
подо мной прошла вспаханная заградительная полоса от пожара и до меня
явственно стали доноситься сквозь гул мотора чьи-то встревоженные крики и
брань. Сознавая свою ответственность за все последствия, я не задумываясь
быстро переместился вправо по оси до самого края, опустясь всем телом
вниз, тотчас разжал пальцы рук и юлой завертелся под откос с вытянутыми
над головой руками. Едва я успел выкатиться из-под комбайна, как заднее
колесо его буквально в сантиметре прошло рядом со мной. Я вскочил с легкой
дрожью в ногах, догнал неуправляемое чудовище и выключил скорость. Впереди
в метре от жатки комбайна стояла палатка, из нее выскакивали люди и злобно
кричали на меня: "Ты что, ослеп? Куда едешь, остолоп, бестолочь?" Я слез с
комбайна, упал ничком в выжженную траву, обхватил голову руками и
беззвучно заплакал, содрогаясь всем телом, будто в лихорадке. Меня душила
обида на весь белый свет, что он так не справедливо устроен.
подошла какая-то женщина и стала ругать обступивших меня бранящихся людей:
- Изверги проклятые, нет бы парня отблагодарить за то, то он ваши жизни
спас, рискуя своей, а вместо этого накричали еще на него, окаянные.
- Откуда мы знали, - виновато ответили те.
- Как же откудова? Вот нет вашим двоим балбесам, - указала она на кого-то,
я давеча говорила, подойдите, погладите, отчего это комбайн как пьяный по
полю шастает, уж не стряслась ли какая беда с комбайнером. Так они в ответ
прогоготали и ушли. А он ишь, голубчик, все тело видать в ссадинах, а
головушку свою бесталанную положил под колеса ради вас, иродов
бессердечных...
Она подошла ко мне к изголовью и потихоньку погладила по моим скомканным
волосам, говоря:
- Пойдем, сынок, со мной, я попотчую тебя свежим молочком, небось ничего
не ел за цельный день. Да не расстраивайся ты из-за них, ну их к лешему,
сами не знают что говорят!
Я встал, поблагодарил ее и пошел в поле, куда глаза глядят...
Поздно вечером мой понедельник отыскал меня на краю высокого берегового
откоса у степной речушки.
- Ну ты даешь, дружище! Ушел и даже комбайн свой не заглушил, - вывел он
меня из глубокого раздумья. - Еле отыскал тебя здесь! Иди умойся и я тоже
сполоснусь, а то как черти грязные, да поедем-ка на ужин побыстрей, не то
к шапошному разбору прибудем и тогда опять как вчера только чай с хлебом и
достанется, - затараторил он нетерпеливо... Я спустился к воде. - Все
хорошо, что хорошо кончается! Студенты рассказали мне про твои
приключения, видно под счастливой звездой ты родился, братан, - продолжал
он говорить восхищенно, бултыхаясь вводе.
На что я, возражая ему, ответил:
- Нет, под черной звездою!..

КАМО ГРЯДЕШИ

Ночь на земле - ковер земли и сон.
Ночь под земле - навес земли и сон.
Мелькнули тени, где-то зароились
И скрылись вновь - пустыне тайна сон.
Омар Хаям

Есть города, в которых побывав однажды, уже больше никогда не хочется в
них попасть, но снова и снова попадаешь туда, как бы ты ни хотел их обойти
или объехать. Таким роковым городом для меня всегда был Кустанай. Закончив
свою целинную эпопею глубокой осенью, мой путь домой снова пролегал через
эту юдоль печали. Бандитизм групповой в этом захолустье так был овеян
романтикой, что в среде молодежи выступал здесь как бы в качестве вечной
моды. Воровство, грабежи, убийства на улицах города здесь всегда было
обычным делом. Не успели еще люди, ехавшие со мной, сойти с поезда, а
шайка местных уркаганов уже шныряла по перрону меж них, промышляя кто чем.
"Блескучего" взгляда моего холодное отражение всегда было родственно и
знакомо им, а потому и уважаемо этим контингентом людей.
- Братан, ты случайно не из Ростова - папы или Одессы - мамы прикатил в
наши края, - только и спросили они, удивляя меня своей учтивостью
обхождения.
- Господа! За кого вы меня принимаете? Я уважаю Вашу рисковую профессию,
джентльмены удачи, но не настолько, чтобы полюбить ее как единственную и
отказаться от своей страсти к священной музе... Хотя в сущности без фарта
и вдохновения в любом деле - сквозняк. Не заладится как, так хоть тресни:
крути не крути, а все впустую. Значит мы родня с вами давно - вот какая
штука...
Приветствует Вас, кустанайские сорви-голова, странствующий гранд-поэт,
виртуоз - гитарист и посвященный маг - Евгений Тер - новцев, - с галантной
корректностью представился я.
- Вундеркинд?!! Изумились они.
- Мы скифы, скифы мы. Монголы мы, мы азиаты с раскосыми глазами, - вместо
ответа артистично процитировал я из Александра Блока.
- Послушай, братан - азиат, сбацай нам что-нибудь на своей гитарке, ублажи
наши грешные души. Ну чего тебе стоит...
- Мне выпить надо, чтоб позабылась скука, чтоб чувства выразить - стихи
нужны, - попутно прочитал я и двустишие китайского поэта Дро Фу, -
расчехляя свою замызганную с виду звончатую "подружку"...
- С выпивкой нет ни каких проблем: дорогим коньяком угостим, если будешь в
фаворе у нас...
- Какое там угощенье... Так, к слову пришлось. Я сыграю Вам просто так,
ради знакомства, - поспешил я их разуверить...
- Да, чего там!.. Ты сыграй, чтоб сердце защемило и комок подступил к
горлу...
"Поговори-ка ты со мной, подруга семиструнная! Душа полна такой тоской, а
ночь такая лунная", - произнес я во вступлении и напряг гитару, нагружая
струны трелью переборов грусти и печали...
Занывала квинта воплем и стенаньем... И басок ей вторил звуками прощанья...
- Ништяк шарит, - одобрительно отозвался один о классе моей игры.
- Зверски, по-черному шпарит, - поддакнул ему другой.
- Любого за пояс заткнет: гитарист он в самделажный! - не удержался третий.
- Жилы вытягивает, душу выворачивает наизнанку - чистый маг, колдун, - со
слезами на глазах констатировал и последний.
"По гроб жизни мы перед тобой в долгу, Маэстро! Очистил, утешил ты наши
чертовы души... Если понадобиться в чем наша помощь, не стесняйся, приходи
- мы всегда к твоим услугам. Здесь наша зона влияния...
У нас весело... Мы соберемся иногда в одном местечке, чтобы отвести душу.
Если б и ты заглянул "на часок" в наш шалман, вот было бы здорово... какие
красотки у нас здесь водятся, увидишь - душа заликует и возрадуется, одним
словом, блаженство райское", - неохотно расставаясь со мной, уговаривали
они.
- Довольно заманчивое предложение, - уклончиво отвечал им я.
По натуре своей я бесспорно келюбич - свободолюбивая личность, одиночная,
избегаю и не люблю всякой групповщины, поэтому всегда полагался во всем
только на себя самого. Для меня всякое групповое сообщество неприемлемо, с
той точки зрения, что оно обедняет многоцветную индивидуальность
человеческую и делает людей уравненным быдлом, каким-нибудь малозначащим
винтиком, в лучшем случае усредненным механизмом в замкнутой системе
политической ли, экономической или преступной...
Не будь я свободным художником, которому присуще в муках разума
независимое созерцание жизни: любование ею через радость сердца, через
страдание его и боль, - не преминул бы откликнуться на их приглашение
посетить преступного мира притон. Одним словом, если б не был я поэтом, то
был бы преступник и вор, потому что трудно было оставаться непогрешным в
стране, где правили был государственные насильники - палачи и казнокрады.
Как я не оберегал чистоту своих нравов, но и мне пришлось пойти однако ж
на сделку со своей совестью. Обратиться за помощью к уголовникам вынудило
меня одно чрезвычайное происшествие. Как то прогуливаясь среди ночи по
улицам города с одним довольно милым созданием, я подвергся сверх грубому
оскорблению со стороны подкуренных и подпитых шармачей, встретившихся нам
на пути в одном из темных переулков. Поравнявшись с ними, они набросились
на мою спутницу, пытаясь силой увлечь ее за собой. Я всегда был ярым
сторонником свободных отношений между людьми и врагом любых принуждений, а
тут так беспардонно прямо в лицо был брошен вызов моему мужскому
достоинству. Отстранив от них перепуганную на смерть крошку, я бросил ей
кратко:
- Беги!
А сам скрытым коронным ударом левой руки мощно нанес удар в область печени
близ стоящему из них, другого достал до бороды прямою правой. И первый и
второй грузными мешками повалились на землю сразу. Третий же, самый
шустрый из всех, видя, что не на того нарвались, бросился наутек. Не
ожидая от него такой прыти, я кинулся за ним вдогонку. Лучше б мне было не
гнаться за ним, ведь знал же, что для меня это плохо кончится, но дух
состязательности в пылу азартной драки помутил мой разум, я видел только
цель перед собой бегущую, которую почти уже настиг... Черной стеной в
темноте выросла вдруг навстречу мне толпы громада и опрокинула меня,
смяла...
- Ну, парень, хорошо, что на тебе широкое пальто было реглановое, след
ножа только по ребрам прошелся, а голову шапка спасла от серьезной травмы,
переломов тоже нет, - склонясь ко мне поведал дежурный врач, осматривавший
меня на кушетке в приемном покое больницы. - Помяли, в общем, немножко, до
свадьбы заживет, - усмехаясь заключил он и поручил медсестре сделать мне
перевязку...
Оклемавшись немного после больницы, я дня через три отправился на вокзал
для встречи с местными чурками...
- О, маэстро, шибко видно досталось тебе, коль голова перевязана! -
радушно встретили они меня. - Где это ты по габариту не прошел, братан! -
осведомились они, видя мою подавленность.
- Пусть не лезут! - попробовал отшутится я и пояснил где, бесчестное здесь
у час видать воровское сообщество в городе, коль и магистру на похмелье в
чужом пиру досталось...
- Бля... бу... западло это не наша работа! - поспешили заверить они, -
"красный пахарь" Борьки Котельника шибко нынче разгулялся, может это они,
паскуды, законы воровские обходят, - сумрачно предположил другой. -
Хорошо, что ты к нам обратился, сегодня же сведем тебя в общак, на сходку
со всеми своими: и с Котельником, и с наримановскими чурками, после этого
тебя ни одно падло в городе и пальцем не тронет - они воры в законе! -
многозначительно сообщил третий.
Мы зашли в привокзальный ресторан, выпили, закусили, поговорили о том, о
сем, а потом, когда уж ресторан стал закрываться, взяли на стоянке такси и
покатили в их тайный вертеп, находившийся где-то за городом. Стоявший на
отшибе от других уличных строений, деревянный большой дом обнесен был
вокруг палисадника низким штакетником. А в палисаднике были разбиты
цветочные клумбы, и по краям их росли кусты акаций и сирени. Еще на
подходе к дому к нам подскочили какие-то юнцы и стали шепотом
переговариваться с одним из моих спутников, поглядывая на меня.
- Свой он в доску, не дрейф, братва, там нас ждут, сам поручился, - отвел
он их подозрение.
Из прохожей мы вошли в уютный зал, где за длинным столом, уставленным
питьем и закуской, сидело с десяток уголовников с колючими взглядами, цедя
сквозь зубы вино и слушая разудалую песню под гитару, а возле них, блистая
красотой и своими богатыми украшениями, вертелись бесстыдно обнаженные
путаны. Когда мы вошли, песнь оборвалась и гитарист устремил на меня свой
огненный взгляд:
- Так это ты двух моих дружкой так недавно уработал, что они до сих пор
очухаться не могут.
- За других не отвечаю, а за себя постою! - довольно резко ответил я.
- А ты живуч, однако, жиганы мои разве тебя не пришили? Считай, что
подфартило тебе и вправду ты наверное маг, раз цел и невредим -
восхищенно прицыкнул он языком.
- Скопом и крысы могут слона загрызть. Какие они жиганы, если в них
порядочности ни на грош, а в одиночку и тени собственной боятся.
- Люблю отчаянных, а с теми козлами я разберусь! - пообещал он.
- Садись, в ногах правды нет, - пригласил он меня сесть, предрасположено.
- Принесите еще гитару, да налейте-ка всем шампанского, выпьем за мировую
и знакомство с маэстро, - потребовал хозяин заведения, с лицом красным как
кумач.
Налили шампанского. Все стали, подходя ко мне, чокались бокалами,
знакомясь со мной по очереди, называли себя по имени. Мы выпили. Мне
подали старинную русскую гитару с алым бантом, инкрустированную
перламутром по всей обечайке и вокруг розетке, деке и грифу. Аптимально
найденая форма выполненная в национальном стиле высокохудожественная
отделка музыкального инструмента в высшей степени гармонировала с
качеством его звучания. Красавица гитара со своим таинственно-нежным и
переливчатым голосом очаровывала и принуждала играющего на ней играть с
самозабвенным вдохновением: чувственно, страстно, - а слушателя до безумия
предаваться наслаждению ее божественными звуками, вызывающие у него
непроходящее желание - слушать, слушать и не наслушаться... Для меня
всякая встреча с искусно изготовленной вещью, в которую вложена душа
мастера - настоящий праздник. Это как редкая встреча с идеальной
красавицей, к созданию которой сам бог приложил свои уста; когда очень
хочется и самому быть немного красивее и лучше: утонченней, умнее, добрей,
- когда пропадают мирские заботы, забываются обиды и огорчения, промохи и
неудачи, а на душе так радостно делается от того общения, что даже как
время летит совсем не замечаешь... Для меня любое искусство было всегда
иллюзорным миром свободы и красоты, с высот которого прозаизм, низменность
действительности еще более очевидны и не желательны. Поэтому, приглашение
хозяина "вдарить" и выдать полноценную, с заходом и выходом цыганочку, что
б можно было от души сбацать под гитарку все ее двадцать четыре лиходейных
колена и коленца, - я принял с особым удовольствием как человек чье
признание, чей долг смягчать и облагораживать через магию искусства эти
суровые и бестрепетные к жалости и милосердию сердца людей...
Мы дружно "вдарили" по серебряным струнам и две гитары зазвенели, жалобно
заныли... Я вел соло, Борис Котельников - басовую партию... Как тут было
устоять бодягам и не топнуть каблуком прохарей в надраиную половицу коли
душу зазнобило и забурлила в жилах кровь. И зашлись в неистовом кураже,
засигали вприсядку кордебалет уркаганов... Надо сказать - плясали они,
чертяки очень здорово!... Потом уж, когда все утихомирились и все пришло в
угомон, я аккомпанировал "Котельнику", а он пел своим обворожительным
бархатным баритоном, ублажая выдохшуюся братву. Подобного по красоте
голоса я никогда не слышал ни у одного профипевца, ни по радио, ни со
сцены, - ни до, ни после того... Опьяненной головою свесясь, подменяя
певца, - я читал на распев, грудным речитативом полупьяным ворам и
проституткам притона лучшие стихи собственного сочинения и лучшие стихи
восточных поэтов в сопровождении своей семиструнной гитары, то плачем
взывающей как индуистский чанг; то плачем выдающей, как туркменский
дутар...
"Как слеза по щеке торопился я вслед, ты надменно прошла с равнодушным
челом"... В пьяном бреду вдохновения то с жаром декламировал я, то
пускался философствовать на животрепещущую тему жизни...
Для меня образ женщины в этом двустишье олицетворялся со светозарной, но
несбыточной жизнью, которая недоступна и как облако в небе - мимо прошла.
А жизнь притона противоположна ей была; свойственна той другой,
официальной - общественной, коммунистической и даже в более выгодном свете
отличалась от нее. Здесь воры не стесняясь называли себя ворами и даже
гордились. И шлюхи здесь как шлюхи - свое занятие проституцией на панели -
считали тоже священным ремеслом...
- Ведь были же, - говорили они мне, - во времена языческие, когда и
красавицы жрицы занимались священной проституцией для процветания своих
религиозных храмов!.. Разве честные, пречестные твои крали не подбирают в
партнеры себе из чистой выгоды - обстоятельных, изворотливых и хитрых.
Сколько пар ты нормальных на улице встретил, поди одну или две - и
обчелся, а все то урод шагает с красавицей, то красавец с уродиной.
- Посмотри, - говорили мне воры, на волю - сплошь чиновничья рать,
беспредел один, какие гады хапают взятки, какими деньгами ворочают, -
миллионами. Одни приписки кругом и обман. Ученых ты возьми, чем
занимаются, суки? Горы всяких отрав понасоздали, чтоб побольше извести
простого народа, уж не говоря об оружии массового поражения: атомных
станций одних понатыкали с ракетами - с ума сойти можно... А велосипеда
стоящего изобрести не могут...
- Не безгрешны мы все, - возражал я в ответ, - потому что каждый в этой
стране живет как дурак. Кто, скажите, хоть раз выступил против преступного
разбазаривания и уничтожения национальных богатств, принадлежащих не
только нам, но и грядущим поколениям? В наследство получив кладбище лишь
надежд, что будут делать они, потомки наши? Когда иссякнут недра, а воды
покроются отравою? Что делать им тогда, куда бежать???
- Поди, поди соколик, - съязвил злобно бармен, внук бывшего заводчика. -
Кинь клич свой воспрянуть ото сна ты граждан сих. Кинь клич ты им мечтой и
духом воспарить как птицы на крыльях. Напрасная затея, ничего с того не
выйдет, не надейся! Не знаешь почему? Пьяно установился он на меня.
- Догадываюсь...
- Вот, вот, у них всегда на то готов ответ: наше дело - сторона, дескать,
рожденный ползать, летать не может! Потому что много, много лет подряд в
этой стране пропагандировался и внедрялся силой культ хамства, насилия и
страха.
- Так разве всеядный червяк - пожиратель вселенский, в которое все наше
народонаселение обратилось, за это время не из "нашей" ли государственной
системы выкультировался, где всякое преступление против природы и человека
как бы и вовсе не преступление, если государство за игру в молчанку кидает
свои жалкие подачки для поддержки нищенского существования безродным
плюмпенам - мужичкам. "Трудно сразу решить однозначно - отчего и почему",
- уклончиво ответил я.
- Народ наш не всколыхнуло и белое движение: Корнилова, Деникина, Колчака
и Врангеля, и Кронштадский мятеж, и крестьянское восстание в Тамбовской
губернии, возглавляемое Антоновым, и движение украинских националистов -
Степана Бендеры, и армия Российского сопротивления генерала Власова, тоже
не смогли поднять этот народ на самоорганизацию для защиты своих прав и
свобод. Не сработал инстинкт самосохранения нации и тогда, когда
большевики залили кровью всю землю русскую, как можно пробудить ее теперь,
не понимаю, - развел беспомощно руками он.
Меж тем голос певца с лагерным надрывом "Пановой" грустно выводил:
- "Мне хотелось у судьбы - выиграть в картишки, Жиган, Жиган, Жиганок -
заработал вышку...


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВЫЗОВ ВРЕМЕНИ
Слово мое... не подобно
ли молоту, разбивающему
скалу?
Пророк Иеремия

Я - полноправный гражданин планеты Земля, хрупкое создание природа,
наделенное радостью в сердце и целомудренной ясностью в мыслях, был брошен
волей жребия вместе с другими миллионами людей в жертвенные жернова
коммунистического молоха, чтобы потом и кровью нашего подневольного труда
отстроить его "всеобщее светлое будущее".
И радость выбита из моей груди и разум мой омрачен той сверхжестокостью.
В борьбе за выживание чего только не пришлось и претерпеть и вынесть...
и Пусть же мои воспоминания из прошлого будут прямым вызовом времени, в
котором я жил и живу теперь.
В летопись памяти моей занесены будут такие свидетельственные показания -
обвинения, в которых всякий читающий их мог бы не только содрогнуться от
ужасного преступного деяния коммунистов, но и получить для себя
обязательно какую-то пользу, а не только из одного любопытства, становился
бы соучастником трагического события в малозначительной роли зеваки, тогда
как здесь необходим самый строгий и неподкупный судья над самим собой и
другими, над самой жизнью и временем... Я понимаю, что сражаться с
монолитом целой эпохи - тоже, что тягаться с танком или с бульдозером. Но
кто-то же должен выступить против всего этого, против сплошной грязи и
лжи, показав личный пример отваги? И почему бы это делать другому, а не
мне? Кто же как не я, более подготовлен к этой смертельной схватке всем
своим предшествующим опытом жизни и накопленным багажом необходимых
знаний: кому как не мне есть за что предъявить счет всякому
безумно-воинствующему временщику. Разве не в новое время была разграблена
и отравлена радиацией и ядохимикатами наша многострадальная земля? Разве
не в новейшей время были разорены и культура и быт русского человека?
Разве новоявленный ментавр - кровожадный зверь с человеческим лицом - не
производная от нового и новейшего времени?
Фашизм, фашизм - кричат у нас с самой войны везде и всегда, устрашая жутко
этим словом всех и вся. Дескать, сколько душ людских сгорело в газовых
топках Освенцима и во многих других концлагерях смерти, находившихся на
территориях, завоеванных фашистской Германией. И никто ни разу почему-то
не удосужился задать себе самому вопрос из всей этой кричащей шатьи -
братьи, то ли от страха, трясясь за свою пустую никчемную жизнь, то ли от
не способности к здравому рассуждению, - отчего и откуда вдруг взялся
гитлеровский социал-фашизм со всеми своими человеконенавистническими
атрибутами насилия? Не из земли же вырос?!!
А взялся он, неукротимый фашизм, товарищи большевички, напрямую из вашего
родненького социал-коммунизма. Возьмем для сравнения только саму суть слов
социал-фашизм и социал-коммунизм, - даже здесь синомичное родство их легко
усматривается: в переводе с латыни соответственно обозначающие -
общественные и объединенное. Выходит, что эти два слова, учитывая еще
приставку к ним "социал", ну просто близнецы - братья по своему значению,
да и только.
Вон он каков ящик Пандеры, вот где зарыта собака. Разве не у нас в России
еще в двадцатых годах по приказу Ленина, Сталина ЦК ВКПБ людей российских,
как скот, загоняли в нашинские советские концлагеря - Гулага, где третья
часть населения, лучший генофонд нации, еще до войны был уничтожен не
менее варварским способом, чем сжигание в газовых топках их
последователями...
Разве фашистские военспецы не строили нам еще до войны военные завода по
всей стране? Разве фашистские палачи тогда не практиковались у
коммунистических палачей по созданию концлагерей у себя дома? Первыми
разве не советские коммунисты хотели поглотить Финляндию в 1938 году:
Разве не была разделена Европа по-братски между фашистами Германии и
коммунистами СССР в 1939 году, согласно протокола, подписанного германским
министром рейхконцелярии - Робентропом и министром иностранных дел СССР
Молотовым и утвержденного генсеком Сталиным. Разве не оккупировали
коммунисты Прибалтику, Бессорабию, западную Украину, западную Беллоруссию
по этому договору???
Потому то негоже сваливать все преступления против человечества только на
коричневую чуму двадцатого века - фашизм. Красная чума коммунизма во сто
крат больше пролила крови и слез на этой многострадальной земле. Гитлер
был лишь прилежным учеником Сталина, и наиболее последовательно и точно
выразил жестокую, репрессивную суть большевизма в самых изощренных ее
формах.
Поэтому надо судить международным судом не только одних коричневых, но и
всех коммуно-красных, миловать злодеев, значит притеснять добрых и
честных, - надо чтоб все люди земли очистились своей совестью перед богом
и вошли чистыми душой и в мыслях в двадцать первый век.
Красно-коричневой идеологии в грядущем не должно быть места в сознании и в
сердцах людей, конечно, если человечество еще рассчитывает в будущем
сохранить жизнь на этой чудной планете. Рубцы от ран в душах и на теле
природа, на века оставленных в наследство - не живой ли есть пример,
ужасного вероломства. В "благодеяниях" сатанистов-коммунистов в нашей
стране...

В ИСТОКАХ ПРОШЛОГО

Гляжу назад - прошедшее ужасно
Гляжу вперед - там нет души
родной!
М.Лермонтов

По селам и деревням мужицкой Сибири в те далекие дни поползли полные тайн
мрачные слухи: одни - страшнее других. Говорили, что голод и мор; Разор -
раскулачивание и ненавистная всем коллективизация, охватившая всю "Расею",
вплотную подступали и к границам чалдонских и киржачских земель Сибири.
Говаривали, что всех сосланных целыми табунами как скот гнали по этапу в
их суровые необжитые края. Будто бы, страшно отощавших, полураздетых с
малыми детьми на руках, их видели уже в соседних волостях и уездах,
выпрашивающих по домам Христа ради жалкую милостыню. А там, где их
привечали, обогревали и досыта кормили, они рассказывали о постигшей их
страшной доли, что жутко становилось от услышанного и самым забубенным, и
бесшабашным сибирякам.
Повсюду, куда доходила эта молва, стихийно возникали тайные сходы селян,
где мужики в чадно накуренных избах матерно костерили "новую Советскую
власть", решая как же самим избежать подобной участи. Понимали, что не
допустить у себя в деревне строй колхозов они не смогут. Так как
государство уже набрало с их же помощью такую силу, что способно раздавить
всех их как дождевых червей, если они вдруг почему-то закобенятся.
- Выход у нас один, - говорил Парфирий Терновцев, мужик хозяйственный и
самый рассудительный во всем Купинском умете. - Сыматься надобно с этих
мест и подаваться дале к киргизцам.
Я слышал, они добрее нашего брата русского будут, и пашни у них
самополивные, а не токмо плодородны как наши черноземы. И засуха та им не
почем: богатый на чеченца с остриженной наголо головой и с небритым
колючим лицом, он сидел за массивным столом на длинной лавке без шапки и в
полушубке в окружении своих единомышленников. Свет керосиновой лампы
высвечивал красным лучом его ощетинившийся овал строгого лица с
воспаленным взглядом.
- Куды подаваться? - вспылил старческим голосом юркий мужичонка, что сидел
поодаль на березовом чурбаке - Андрей Рубейник, пришедший на сход после
всех с двумя своими здоровенными сыновьями. - А землю, а хозяйство с хатой
куды ты денешь? Голодранцам-пьяницам нашим подаришь? Да они за четвертину
водки не только землю, жену свою, детей своих, мать свою супостату
отдадут, на распыл все пустят!!!
- Поздно, дед! - прервал грубо его Парфий, - надо было ранее головой
думать, тоды, когда ты ходил с ополченцами против колчаковцев, да когда
горло драл в Питере на полковых митингах против гнилой демократии
Керенского и орал здравницу власти Советской. А теперь ты ишь как
заговорил, когда самому то петлю на шею "товарищи" набросили!..
- Братья! - вступил в разговор Макар Таракин, закадычный друг Парфирия,
чтобы защитить старого ополченца. - Эта наша доверчивость русская и
темнота проклятая сыграла с нами злую шутку, а вовсе не потому, что кто-то
хотел такой жизни, какую навязывают нам ноне коммунисты-большаки. Ведь кто
их поймет? То они тепереча все до нитки обобществляют, а ране сказывали
что землю - крестьянину, заводы и фабрики - рабочему отдадут.
Ан глянь-кось, нынче народ голодом морют, тошно аж становится от этого на
душе. И ведь не басурмане какие, а свои, христиане, все чай грамотный
люди?..
- Какие христиане? Какие грамотные люди? А, друг Макар? - удивленно
уставившись на него, стал возражать Парфирий. - Да они же завзятые
уголовники, бандиты, убийцы проклятые, что посажены были в тюрьму еще при
царе батюшке, - перешел он на шепот, - а тех грамотных политических, да
всех тех честных, перечестных они давно отправили - кого на тот свет, а
кого кормить вшей на Соловки за колючую проволоку. Вот она какая ихняя
правда! Их правда - беззаконие, подкрепляемое пулями и штыком винтовки! И
нечего тут рассусоливать, по моему, и так все ясней ясного. Если мы не
хотим, чтоб наших детей как котят выбрасывали голых на снег и мороз -
надоть отсюда всем миром сыматься и навсегда забывать про собственную
землю и единоличное хозяйство. Потерявши главу, о власах не плачут -
гласит пословица, - горячо заключил он, сел у стола, опершись подбородком
на свои сильные рабочие руки.
- Промеж нас, братов, давно решенье зреет - податься на Дальний Восток
промышлять зверем, али ловить рыбу, чем очень богат сей край исконе, -
вступил в разговор один из плечистых кряжистых братьев Киселевых - Микита.
- Да вот сумленье взяло: зачем Советской власти разорять мужика? Может
новая власть образумится - тады и сыматься отсель незачем?..
- Держи карман шире! Как же, образумится - не дал договорить Никитке
встрявший в разговор Наум Купцов, местный нэпман, лавочник, и стал усердно
разъяснять наивному бедолаге, - глупые же вы люди, если так рассуждаете.
Да кто же из коммунистов захочет, чтобы вы жили в достатке и не
бедствовали. Ваше благополучие им острый нож в горле. ведь когда все будут
нищие, ими же очень легко управлять: покажут кусок хлеба и человек
самовольно хоть какую работу выполнять будет - оттого, что голод не тетка
- кланяться в ножки заставить. Слыхали все, небось, как намедни нищие из
Расеи в соседних селеньях побираются: что не бросят ему как собаке - все
одно челом бьет, восблагодаривает. Та же самая участь всех нас здесь
ждет, если землю отымут и в колхоз всех сгонят: никакого побочного
ремесла, акромя хозяйства у нас нет! А ну как отберут последнюю коровенку
с лошаденкой - по миру ведь пойдем. Сами то что? Детей жалко, с голоду все
помрут. А нас более полугода зима лютая, да и летом каша манная с неба не
сыплется. На одних грибах и березовом соке с ягодой не проживешь! Кабы
поблизости водилась какая рыбешка, али какие там диковинные фрукты, вот
как на юге, в летошних странах, тогда б другое дело, можно было бы
прокормится и на родной стороне, а так даже не знаешь что и
посоветовать... все худа! Да делать нечего - придется на что-то все ж
решаться, - почесав затылок, он на прощанье, призвал всех крепенько
подумать еще разок.
На дворе уже было время позднее и люди стали расходиться по своим хатам,
каждый унося с собой, будто камень на сердце, смутную тревогу, близкую к
отчаянию...

БЕГСТВО С ВОТЧИНЫ

Всех связали, всех неволили
С голоду хоть мри железо.
И течет заря над полем
С горла неба перерезанного.
С.Есенин

Год 1039 был последним годом единоличного хозяйствования во всей Сибири.
Даже в самых отдаленных хуторах и замках "предлагалось" советской властью
всем вступать в колхоз, а в случае отказа у того предписывалось
конфисковать все имущество, а самих хозяев ссылать с насиженных мест.
Перфирию Терновцеву еще летошней осенью было передано такое предписание,
но только отдаленность его хутора, да солидная дань, взимаемая с него
оперуполномоченным района в виде натурального копченого окорока, да
огненного самогона, до поры до времени позволяла еще жить на хуторском
приволье, правда, уже без бывших земельных наделов и былого хозяйства, что
давало прежде возможность безбедно жить многодетной семье. Но вот прошли
рождественские праздники и под самое Крещение в Новом году Парфирий узнал
от родственника, работавшего при сельсовете, что собираются скоро
надеваться и к нему комиссия с отрядом гоновцев, если он до масленицы не
вступит в колхоз и не сдаст всю свою живность в общественное стадо. Что
значит визиты такой комиссии ему было хорошо известно по ее изуверским
прежним делам в их местности. Детей провинившихся выбрасывали на улицу на
снег, не хуже щенков, которых хозяин хотел утопить, а хозяина под конвоем
отправляли за колючую проволоку строить светлое будущее.
- Только дурак учится на собственных ошибках, - говорил Парфирий своей
жене, красавице Евдохе, когда та было заупрямилась съезжать с родных мест.
- Ты лучше о детях подумай, чем о себе пекись, - стал он доказывать ей, -
ну что с ними будет, да и с тобой тоже, если меня упрячут в тюрьму? Ведь
сгибнитя! Кто тебя с такой оравой хоть бы на постой пустит? Никто! А есть
что будите? В колхозе ихнем сейчас все от голоду пухнут и дети как мухи
ихние мрут. если не от мороза, так от голода в нем околеете! - перешел на
повышенный тон Парфирий, хотя прежде и худого слова при ней никогда не
проронит и голоса не повысит.
- Видно и впрямь лихая доля подкралась к нам, раз он так жарко меня
убеждает, думала Евдоха, внутренне уже согласившись на переезд. - Уж чем,
чем а трудолюбием и умом Парфирия бог не обидел и ему лучше знать как нам
теперяча быть, главное от окоянной комиссии схорониться бы, а там бог даст
как-то перебьемся, проживем. Бывало в работе за мной и Парфирием никому
было не угнаться, оба ох жадны были до работы, так чего ж нам ее ноне
боятся? Эх, здоровье б не подкачало! - -утирая кончиком подола
навернувшиеся слезы, жалостливо рассуждала сама с собой она. - Эх, гори
оно все тут ясным огнем, - наконец решилась она и стала все собирать
спешно в дорогу: чинила, вязала, шила, готовила сухари, отваривала и
зажаривала в печи куски мякоти мяса и еще помогала по хозяйству мужу.
"Надо будет "разобрать" двор, распродать все, что можно еще продать -
лишняя копейка, ой как пригодится в дальнем пути. Нужно еще и билеты на
поезд купить на семь душ, на приедешь на место не сразу чай зарабатывать
начнешь, тем более, что без паспорта хоть и к близко знакомым собрались
ехать, а у них и самих семеро по лавкам", - опять и опять сверлила ее
неотступная тягостная думая. Сокрушиться было о чем и от чего... Годами
нажитое собственными мозолями приходилось бросать на распыл совдеповцам,
лодырям и пьяницам. - "Надо еще добраться до станции, а до нее не ближний
свет - верст двадцать будет и затемно поспеть надоть, чтоб никто не
увидал, да еще купить билеты на поезд, а там говорят такие очередищи
несусветные, так что покудова купишь их и заберешься в вагоны, краснопузые
антихристы могут дознаться с ловить. А дети все мал мала меньше, как их
уберечь от мытарств наших, как схоронить их от злого глаза?.."


КРЕСТОВЫЙ ДОМ

Те, кто весь мир
не был достоин, скитались
по пустыням и горам...
Апостол Павел

Определиться на новом месте с жильем, с устройством на работу пришлось не
сразу, а после бесконечных мытарств и скитаний по песчаному суховею
среднеазиатских предгорий, переходя из одного селения в другое, так как
справного документа у сибирских беглецов ни у кого не имелось. Вот и
приходилось скипом со всеми пожитками перебираться с места на место, ночуя
где пало: на холмах ли, в чистом поле под завывание волков да шакалов,
среди кишмя кипящих там ядовитых гадов, тарантулов, каракуртов, фаланг,
скорпионов и змей. Бесприютные, голодные с больными детьми на руках, они
нигде не находили себе никакого сочувствия. Куда не сунутся, отказ и
угрозы, отказ и угрозы, и так до тех пор, пока не надоумила их одна
благочестивая старушка, повстречавшаяся по дороге, обратиться за помощью
им в горный аул к родовым старейшинам, киргизам.
- Он находится в самом верхнем ущелье и сокрыт вон за теми горами, -
указала она сухонькой ручкой на восток. - Там еще нет никакой власти
акроме ихей, принимают без разбору. Это тутошние комбедовцы проклятые
жируют, выкабениваются, всех казаков наших семиреченских извезли, а сами
их куреня, да земли позахватывали и в буденовки со звездами красными
повырядились - пьют да гуляют, пропойцы, антихристы... Чего доброго без
паспорта еще в тюрьму вас как врагов народа упрячут, супостаты, -
предостерегла она их.
- Да какие мы враги с такой-то оравой карапузов, - отвечали те.
- Этим кровопийцам без разницы над кем спьяну покуражиться... Идите,
милые, вдоль речки по тропинке, не собьетесь, - напутствовала она
изможденных бредущих людей..
- Ой бой шешен? - удивленное уставился старейшина аула на Парфирия, когда
тот зашел к нему в юрту для найма на работу.
- Чего, чего? - не понял сибиряк.
- Твоя кавказ, шешен твоя, торма бежал?
- Нет, я русский, из Сибири я.
- Астопролай! Твоя урус, Сабир? Колодной.
- И холодно там, и голодно. А у меня малые детки все мал мала меньше, к
солнышку тянутся поближе погреться...
- Балапан, бабича айда юрта курсак пропал? Айда кибитка кунак достархан
сиди: баурсак, чай, айран, кумыс, курт, толкан куашит, тары кушай, кабырга
кущай, - пригласил он гостеприимно широким жестом обеих рук рассаживаться
всех на кошму вокруг круглого на низеньких ножках стола, где на шелковой
скатерти лежали наломанные куски лепешки, сушенное красное мясо, а в
деревянных чашках - жаренное пшено, замешанное с маслом. Пока гости
неумело рассаживались, по-азиатски скрещивая калачиком ноги, взрослым
подали фарфоровые кисейки с душистым чаем, а детям каждому деревянную
цветную пиалу с бараньим кислым молоком... Ели все подряд долго и
досыта... Потом всех мужчин угощали вместо вина колючим кумысом из
кобыльего молока. Всем нашли и работу: кого пастухом, кого подпаском, кого
стричь овец определили, а всех женщин с детьми мазать крыши саманных
амбаров и изб отправили.
Каждой семье отвели землю возле самой речки для постройки жилья и по
пятнадцать соток земли еще и под огороды прирезали... И закипела работа,
распахивали на быках огороды под кукурузу и картошку, рыли землянки,
рубили тальник для крыши в зарослях тугая по ту сторону речки и таскали
его к месту строительства.
Не покладая рук люди трудились день и ночь, торопясь обжить эти новые
места, будто чуя, что слишком мало времени отведено им на свое
обустройство здесь.
Вскоре и до горного аула, хоть и расположенного, что называется, у черта
на куличках докатилась грозная весть о начале войны с Германией. В аул
стали части наезжать военспецы из райвоенкоматов вместе с
оперуполномоченными из НКВД и проводить подворный обход, ставя на учет,
производя запись всех военнообязанных жителей поселка...
- Нешто на фронте сгину, а коль останусь живой, ни за что на свете не
соглашусь жить в таком захолустье... Не стоило, выходит, было нам с места
срываться, хозяйка. Судьбу не перехитришь, и здесь она меня злодейка
достала, - говорил Парфирий в семейном кругу, получив из военкомата
повестку для отправки на фронт.
- Себя побереги, не лезь вперед всех ломя голову, а там глядишь и война
закончится, - всхлипывала Евдоха.
- Не во мне дело, хозяйка, отжил я свое, старшенького жалко, ведь дите
совсем еще. А если война затянется и его загребут за мной следом. Что
тогда делать будете? Как мало я успел для вас сработать, бедненькие...
- За нас не беспокойся, отец, какой никакой, а свой угол таперича имеем:
тепло, не протекает и ладно, а кусок хлеба какой никакой небось и сами
раздобудем... Парнишки вон растут смышленые и работящие.
- Да, какие с них работники: из чашки ложкой, а младшенькому - то чуть
более года. Эх, кабы б мне воля, разве ж такую б отстроил я хату?! А наша
избушка, на курьих ножках жалкая халупа, а не крестьянский двор...
Право слово - крестовый дом...

ДЕТИ ВОЙНЫ

Мне нечего сказать о солнцах и мирах:
Я вижу лишь одни мученья человека.
И.В.Гете

Предательство взрослых людей в Советском союзе во время войны пред своими
малолетними детьми, выразившееся в их повальных болезнях, эпидемиях,
голодных смертях, было бесприциндентным по своим масштабам из всей мировой
практики.
Преступление этого предательства заключалась в том, что коммунистическое
общество бездуховных, безнравственных людей на конкретном примере
подтвердила свою иезуитскую сущность, бросив на произвол судьбы даже в
один день, лишь стоило их коммунистическому божку отдать приказ всем идти
на фронт и защищать грудью от немецких фашистов сатанинскую Верховную
личность. Защищать его, Сталина, от тех, кого еще вчера все коммунисты
страны вместе, маршируя с фашистами под музыку марша в парадном строю по
улицам пограничного города Бреста, празднично празднуя свой общий успех по
разделу Европы между фашистами Германии и коммунистами СССР. А потом
оказалось, что при дележе чужих земель вдруг что-то их главари между собой
не поделили.
Я не знаю по каким таким причинам эти люди утратили свои природные
инстинкты, позабыли свои человеческие обязанности и бросились очертя
голову, как стадо безмозглых баранов, чтобы поскорее превратили их там
всех в пушечное мясо. Может это говорил внедренный в них страх
большевизма, а может не способность русских вообще к здравому рассуждению.
Не от того ли триста лет подряд управляли Россией татаро-монгольские ханы,
и следующие триста лет после них на троне царском восседали полукровные
немцы, а теперь - большевики - евреи? Я не знаю, предательству есть
оправдание иль нет. Пусть решают о том в небесах коммунистами загубленные
детские души. Мое право, мой долг засвидетельствовать эти злодеяния,
потому что я один из тех, случайно уцелевших детей войны, кому удалось
преодолеть и холод, и голод, и победить непобедимое не только для этого,
чтобы просто в жизни жить, но изобличать всеми доступными способами
преступное наше общество, пытаясь тем самым его исправить, а все
неисправное в нем обязан я уничтожить, потому что оно повинно в гибели
лучшей части человечества. Такое не должно больше повториться...
- Пропади все пропадом, похоронки на обоих своих сынков получил, а вот эти
два извещения на вашего отца и брата Серегу, меня почтальонка попросила,
чтобы вам передал, сама то побоялась про ту беду вам сказывать, - немного
отдышавшись сквозь слезы произнес дед Рубейник, подавая нас с братом два
картонных извещения. - А где ваша мать, дети?
- Мамку нашу хотели надысь в тюрьму посадить за то, что наш Колька ходил
собирать по весне колоски с пашни, что там с прошлого года остались. Так
она теперь в бегах, в другом поселке по найму работает, и брат и сестра с
ней помогают хаты людям мазать.
- А как же вы здесь одни без еды?
- Иногда брат или сестра приходят к нам ночью, чтоб никто не увидел и
приносят то молоко, то овес с отрубями. Да вот чтой-то их уже долги
нетути, может словили где, а мы здесь с голоду помираем: десны у нас
опухли и кровоточат - а зубы сильно болят и шатаются.
- Это цинга, я и сам еле дошкандылял до вашей крестовой лачуги, думал, что
у вас хоть чем то развижусь, а то с голодухи пухнуть зачал, да вижу, что и
тут черт ночевал, ничего нету...
- Вот возьми дедушка сольки поешь, сразу сытым станешь. Мы с братцем еже
съели полбанки, сильно тошнит и рвет, за то есть нисколько не охота...
- Что вы, что вы, ребятки, соль пригоршнями есть нельзя, отравитесь и
помрете, - слегка пожурил он. - Вот погодите, внучки, - засуетился деде, -
сейчас мы с вами настоящий борщец сварганим. Один беги ботву с картофеля
нарви, коли завязей клубней нет еще в огороже колхозном, но так, чтобы
никто не видел, другой вот ту кошку поди поймай и принеси ее мне, а я пока
кизяки пособираю, да огонь в печке разведу и поставлю чугунок на камни с
водой, пусть кипит...
Мы надергали в огороде ботвы с корнями, поймали чью-то кошку и все это
отдали деду.
- Поди-ка, паря, к речке, - обратился он к брату двумя годами старше меня,
- да нарви там где-нибудь крапивы, натрем солью - что тебе салат,
объеденье...
Брат достал серп из-под застрехи крыши, намотал на руку красную тряпку,
чтоб не обжечься крапивою, направился под бугор. Я увязался за ним.
- Не ходи за мной как хвостик, оставайся с дедом, там всюду колючки и змеи
кишат, еще ужалят!
- Не! - вцепившись в него жидкими ручонками, закричал я.
- Ну и шут с тобой, пошли швыдче, - согласился брат, - не трынди только,
да хорошенько гляи себе под ноги...
Когда мы вернулись с большим пучком крапивы, из чугунка парило столбом, и
все содержимое в нем клокоча кипело. Дед Рубейник, собрав вокруг себя еще
нескольких наподобие нас маленьких кощеев, потирая руки, уже готовился к
трапезе. Запах от варева, разносившийся по двору, был до того едок и
вонюч, что нас чуть не стошнило. Наверное потому, как мы знали, что там
варится.
- Несите посудину, будем наливать и пробовать, что за блюдо царское такое
у нас получилось, - обратился к нам дед, принимая крапиву.
- На чтой-то не хотца, дедушка, есть, запах уж больно противный. Из ботвы
суп, что отрава, не раз пробовали.
- Понимали б вы что, голодранцы, - обидчиво произнес дед, - курятинки
сейчас отведаем и жизня сразу радостью воссияет, - подмигнул он
голопузикам, скучившимся вокруг него, а вы жуйте свой подножий корм с
солькой, - отбросил он крапиву, - коли таки разборчивы, знать не голодны!
На другой день, проснувшись на восходе солнца, я обнаружил исчезновение
своего брата. Сколько я не кричал, не звал его, забравшись на крышу хаты,
он не отзывался. Я догадывался, что он сбежал от меня, когда я спал, для
того, чтобы найти мать и передать ей те похоронки, что вчера на передал
дед, идти со мной ему было накладно, а без меня он успевал засветло туда
добраться и разузнать заодно, почему нам так долго не несли никакой
передачи. Голодный, больной, всеми оставленный и забытый, я целый день
простоял на крыше своей крестовой лачуги, как суслик, вытянув шею,
разглядывая оттуда всю окрестность и все надеясь - не мелькнет ли где в
зарослях огненный вихор брата?
Вечерело. Ночная прохлада с гор вынудила меня спуститься вниз. Преодолевая
страх темноты и дрожа от холода, я вошел в избу, залез на печную лежанку и
там, собравшись в комочек, напряженно стал вслушиваться, затаив дыхание, в
бесчисленные шорохи ночи. Все ждал я, просеивая в своей беспокойном
сознании каждый мимолетный отзвук из тьмы, все надеялся уловить в ночной
тиши долгожданный топот ног исчезнувшего братца. Только песня в ночи
одинокая, заунывная, доносившая с улицы и была всех моих детских терзаний
оплатою. Та песня была и как сиротский протест к суровости жизни и как
горькая жалоба к Богу всех обездоленных, позабытых и позаброшенных. Легко
запоминающиеся ее слова и мелодия с той поры навсегда мне врезались в
память своей душещипательной болью и скорбью: "позабыт, позаброшен с
молодых юных лет, я остался сиротою, счастья в жизни мне нет..."
И на следующее утро я проснулся опять один и голодный, и злой, но с
обновленным сознанием, преодолевшем иллюзии жизни, уверивший в то, что
самым близким и дорогим для себя являюсь я сам. Мне хотелось страшно есть,
а в колхозном поле росло много съестного. И нужно было лишь пойти туда и
незаметно что-нибудь выкрасть.
Сочная тыквенная завязь, что висела на толстых плетях, развешанных за
высоким плетнем, давно соблазнительно притягивала меня к себе, да брат
Васятка все удерживал меня страшной угрозой: - Поймают коммунисты - убьют.
- И тут же, взяв за руку, уводил меня от этого соблазна прочь. Теперь
некому было удерживать меня от воровства, а так сильно хотелось есть, о
как мне тогда хотелось есть... Сила голода победила во мне силу страха.
Голод гнал меня на поиски чего-то съестного. Прямо перед самым носом
охранника я шустро перелез через плетень, и пока тот бранился на какую-то
женщину, сорвал и унес давно примеченную добычу. Лучше б мне было вволю
насытиться тем, что я приобрел своих членах семьи. Я не стал тем успехом
довольствоваться и, заполучив одно, отправился за другим, чтобы на всех
запастись. Только стал я из-за ограды опять выбираться, как тут и накрыл
меня с поличным колхозный охранник. Он схватил меня за ноги и как
трепыхающегося куренка потащил за собой к водозаборной яме. Подтащив к
воде, он бросил меня со всего размаху на самую ее середину, решив утопить.
По-звериному упивался он у всех на виде над тем, что неспособная к
плаванью его крошечная жертва беспомощно бултыхается, захлебываясь в
застойной яме, плачем взвывая к помощи. А когда мне удавалось кое как все
же добраться до берега, мощный пинок великана-изверга, вышибая мне зубы,
возвращал меня снова в яму. Известно как бы это все кончилось, если б не
моя неизвестно откуда появившаяся восьмилетняя сестра, которая
самоотверженно бросилась защищать меня. Как хищная птица беркут храбро
налетает на волка, так и она сокрушительно обрушилась на моего мучителя.
Как дикая кошка, кусаясь и царапаясь, она уж было отбила совсем меня, да
подоспевшие его подручные схватили нас обоих и бросили в глубокий погреб и
закрыли тяжелой крышкой на амбарный замок. То место было воистину
преисподней ада. Кругом абсолютная темень, от пола и стен его исходила
промозглая сырость, усиливая еще больше мою лихорадку. Только через два
дня нас выволокли из темницы наружу и бросили полуживых на всеобщее
обозрение для назидания и острастки, чтобы не было повадно никому другому
впредь замахиваться на общественную социалистическую собственность...
Коммуна! - кому на, кому нет; кому кулаком, кому выступком, кому прикладом
зубы выставляли, а кому так и золотые зубы вставляли...
Я обвиняю всех тех, кто, боясь ближнего для себя наказания, шел послушно,
как скот, воевать на войну, защищать диктатора и всю его камарилью.
Виноваты и те, кто сумел откупиться или дезертировать, увильнув от фронта,
он усердствовал в службе им в далеком тылу, кто жестоко бесчинствовал,
изгалялся над собственной нацией и пресмыкался перед властью, кто из
смертного страха, чтоб не шлепнули сзади свои же энкэвэдэшники, шел в бой
на авось с закрытыми глазами, горделиво представляя уже себя орденоносцем,
героем... не думая о том, что где-то там, на малой Родине, умирают с
голоду его малолетние дети и старики родители, а его беззащитная жена
насилуется жирующими сталинскими холуями...
От лица всех заморенных и замученных детей войны, я обвиняю все взрослое
население страны в том, что нещадно голодовал и никто не дал мне есть,
умирал от жажды - никто не напоил меня, скитался где попало - никто не
приютил, был болен - никто не лечил, был брошен в темницу и никто не
пришел меня освободить...


ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
КАЗЕННЫЙ ДОМ

Чтоб этот мир земной не омрачила тьма,
Будь путеводною звездой, сожги себя дотла!
Джами

Хлопоты, дорога и казенный дом... Как мало и как много смысла в каждом из
этих слов. Впервые эти слова я услышал от ворожеи-цыганки, которая
произносила их, глядя на пасьянс гадальных карт, разложенных перед собой,
сидя в избе у нас за столом. Для меня они тогда мало что значили, а для
моей матери, загадавшей на своего сына, моего старшего брата, говорили о
многом...
- Брось, товарка, еще разок-другой, может быть карты твои брешут
проклятые, - просила она цыганку наивно простодушно...
- Карты не брешут, голубушка, смотри сюда сама! - тыкала она обиженно
пальцем на три коварные карты, выпадавшие раз за разом из колоды. -
Крепись, голубушка, - утешала она как могла мою мать, - пустые хлопоты,
дальняя дорога, казенный дом выпадают все время сыночку твоему - в мире
царит неумолимая необходимость и человек не может никаким образом изменить
ход событий и свою судьбу...
И точно, как в воду глядела, шельма, через некоторое время брата осудили и
отправили за тысячу километров в лагерную зону Усолья. С тех пор у меня ко
всякому роду гадалкам появилась какая-то суеверная неприязнь и даже
крайнее опасение при встрече с ними. Как-то раз на базаре ко мне пристала
одна цыганка с настойчивым желанием погадать мне на картах. Открещиваясь
от ее услуг я подал ей деньги, только за то, чтобы она от меня поскорей
отвязалась. Но она не брала их, говоря, что она берет гроши только за
ворожбу.
- Зачем мне ворожить? Что было - знаю, а что будет - тоже. Пустые хлопоты,
дорога дальняя, казенный дом!..
- Только карты про все могут сказать, а человеку того не дано, красавчик,
- все липла она ко мне.
- Ну хорошо, хорошо, - сдался я ее уговору.
- Хлопоты, дорога, казенный дом... - несколько раз повторила она, уставясь
в карты. - Откуда ты знаешь об этом, касатик? Тебе что уже кто-то и без
меня про то нагадал? - подняв на меня глаза чернее ночи, спросила она
удивленно.
- Нет, никто, мы живем с тобой, сестра, сама знаешь в какой стране!.. От
того-то всюду и пустые хлопоты, и дальняя дорога, и казенный дом... Плохо,
что твои карты не говорят как избавиться нам от язв коммунистической
заразы.
- Этого никто не знает, миленький, ни дьявол и ни Бог!
- Неправда твоя, женщина, - возразил я ей. - Ничто дурное в мире не
совершается без козней сатаны: именно антихристы и есть сподручные и
ставленники его... И одолеть нам из поможет наша вера в святое дело и Бог!
- заверил я ее, давно продумывая грандиознейший план по ликвидации
антинародного режима в стране.
Гражданское общество к началу шестидесятых годов в СССР представляло из
себя горючую смесь, готовую взорваться в любом регионе его в любое время,
кабы не вооруженные силы страны, выступавшие всегда в роли жандарма и
пожарного. Огромнейшая армия, могущественная, мобильная, оснащенная
новейшим типом вооружения с отличной выучкой своих солдат и офицеров,
сплоченная железной дисциплиной, только и могла еще на долгие годы
продлить агонию прогнившей государственной системы, полностью изжившей
саму себя, которая могла в случае чего даже начать и третью мировую войну,
войну на самоуничтожение человечества, где бы не стало ни победителей, ни
побежденных...
Предпосылкой успеха разложения Советской Армии изнутри было то
обстоятельство, что а начале шестидесятых годов ее ряды стали пополняться
призывниками предвоенного и военного года рождения, которые резко
отличались от своих предшественников и трезвостью своей мысли и
раскрепощенностью своего духа, притом нисколько не уступая им физической
выносливостью. Все они были дети войны, ненавидевшие войну, для которых и
Сталинская победа в сорок пятом не обернулась манной небесной, а была
продолжением войны - с жуткой голодухой и повальным мором, выживали из них
лишь самые, самые, самые... И это было обнадеживающим фактором в
реализации моей программы по части развала армии.
В В ночь на тринадцатое ноября под сумрачные завывания метели в призывного
пункта Кустаная я уже маршировал в большой колонне новобранцев по улицам
ночного города. Придя на станцию, вся эта дикая дивизия погрузилась в
вагоны и вскоре эшелон тот двинулся на запад. На всем пути следования
отношение к нам было как к уголовникам, а не защитникам отечества. На всем
пути следования, где военный эшелон делал свои остановки, призывников в
нем встречали по обе стороны путей вооруженные отряды солдат с собаками,
перекрывая все подходы и выходы. Вымуштрованные, бесстрастные истуканы в
военной форме, держа автоматы на изготовку, не вступали с нами ни в какой
контакт и были наготове, как и служебные их собаки, выполнить любой приказ
своих командиров...
По прибытию в Москву нас всех растасовали, как колоду карт, посадили в
военные крытые грузовики и развезли для прохождения дальнейшей службы по
частым военного округа. В части, куда я попал служить всю нашу группу
отправили не месяц в карантин для прохождения курса молодого бойца.
Будущие наши командиры были в общении с нами бездушно холодными роботами,
изрекавшие собачьим лаем лишь одни команды. Однословные команды,
выкрикиваемые время от время, заменяли им живую человеческую речь. И
движения их были какие-то прямолинейно-дерганные, как у оловянных
солдатиков в детских мультфильмах. Да и сама служба напоминала мне чем-то
детскую игру типа "всесоюзной зарницы", где каждый мнил себя, если не
героем, то уж классным разведчиком точно. Во всеобщей подозрительности,
шпиономании, царивших в армии, открыто прививался романтизм к войне и
всякому насилию. Групповое топанье ногами по два часа уряду до обеда и
после называлось строевой подготовкой. Более скучного и бесполезного
занятия нельзя было себе и придумать. Свое недовольствие такому распорядку
обучения я в первый же день выразил тем, что отказался от подобной
муштровки, сославшись на неудобство армейской амуниции, тем самым подавая
пример всем другим к непослушанию и симуляции.
- Портянки сбились, и сапоги жмут, командир. Пойду-ка переобуюсь, - выйдя
из строя, доложил я опешившему сержанту. И не дожидаясь разрешения присел
на буствер кювета и начал переобуваться.
- Рядовой Терновцев, немедленно встать! В строй! - заорал злобно на меня
сержант.
- По уставу не положено повышать голос на подчиненных, - напомнил я ему.
Взбешенный моей неподатливостью, он круто повернулся к роте и отдал приказ:
- По кругу плаца бегом, марш!
Рассчитывая расправиться со мной таким не уставным приемом, воздействуя
через недовольство моих сослуживцев, он долго гонял их, стоя в центре
круга, описываемого оштрафованной ротой, пока люди в строю не стали,
задыхаясь, роптать на него, только тогда раздалась его команда:
- Разойдись! Вините барина своего, который отказался выполнять мой приказ.
Отдувайтесь теперь за него сами, - прорабатывая, подбивал он против меня
запыхавшихся бедолаг.
И серость людская двинулась стеной на меня, возглавляемая бывшим комсоргом
Соколово-Сарбайского рудника, прозванного за свой рост ходячей
стропилиной. Подойдя ко мне, облакоченно лежащему на земле, он пнул по
каблуку моего сапога, трусливо задираясь:
- Ты чего тут разлегся, скажи? - вдруг осмелясь, повысил он голос. - Долго
ли нам еще за тебя отдуваться перед сержантом, козел безрогий? - обрушился
он на меня.
- Долго, если вы будете все ослами безмозглыми, - отпарировал я.
- А кто же за нас отечеству и родине служить будет, если все как ты
отлынивать станут.
- Служить бы рад - прислуживаться тошно, - а разозлясь, пригрозил ему, -
отойди от меня, Сатана, ибо сказано годе-то в Писании: Господу Богу твоему
покланяйся и одному ему служи!.. Не надоедай мне, паскудный хлюст, пока я
не обратил тебя в земляного червяка... Канай, канай, отсюдова по добру, по
здорову шестерить к своему сержанту, скоколовско-сарбайский червяк, видно
ты и вправду один такой закомплексованный их гнилой идеологией, нашелся
среди нас - поддержал меня бывший целинник из Ростова, Васька Пожидаев.
- В семье не без урода, - вставил я.
- Получишь пару нарядов в неочередь по другому запоешь, - припугнул он,
желая выслужиться. - Ты мне тоску не пророчь, комсомол, презерватив
комунистический!
- Ты че обзываешься, гнида? По шее получить хочешь! Так за мной не
заржавеет... Посмотри, какой ты и какой я. Ты и ростом не вышел и в плечах
не широк: глядеть не на что - малявка, а такой заносчивый! На помощь
друзей надеешься?..
- Безмозглый чурбан, жирафа долговязая, не нужна мне ничья помощь. До
бороды достану, мне и самому делать нечего, чтобы с тобой разобраться.
Десять лет постоянных тренировок на выживание, понимаешь ли ты, десять лет
то острожничал я, то бродяжил. И быка сшибить одним ударом - обучен, если
буду вынужден защищаться. Хочешь на себе это испробовать, герой, - тогда
нападай, - встал я напротив на изготовку...
- Я привержен мирной коммунистической идее первым не нападать, - бросил он
вызубренную еще в школе фразу, трусовато озираясь...
- Всякий человек того, что он приобрел заложник. Ты заложник собственной
глупости, - ты веришь в идеологическую химеру. Под службой Родине,
Отечеству ты понимаешь беспрекословное выполнение команды мафиозной кучки
чиновников, бюрократов. А надо служить своему народу, надо чтобы им,
простым людям, жилось бы от твоей службы получше, полегче, порадостней...
А не каким-то там горлохватам-пузанам.
- О чем, о чем это вы? - развел он руками, не понимая.
- Пику схлопочешь в бок, шестерка, сразу поймешь что к чему, - угрожающе
выдвинулся к нему крутой кустонаец Доля.
- Парни! Оставьте его в покое, - смешался я, чтобы не переборщить чего
доброго и преждевременно не угодить за решетку. Хочет раболепствовать -
пусть раболепствует! Еще Аристотель утверждал, что люди по натуре своей
делятся на свободных и рабов от рождения, что свободный человек он и в
неволе стремится к свободе, а раб он и на воле - раб!.. Все мы здесь
подневольные и тем не менее не должны позволять кому бы то ни было унижать
наше человеческое достоинство. Чтобы заставить уважать себя, мы должны
уметь постоять за себя. Так вот, только сплотившись воедино, мы сможем
противостоять всеподавляющей военной машине, где попираются наши права
человека узаконенным всевластием командиров, с одной стороны, с другой -
старослужащими в их неуставных взаимоотношениях с молодыми.
- Дурной пример заразителен! - Отчитывал нас ротный старшина на вечернем
построении, - без году неделю служите, товарищ Терновцев, а что себе
позволяете? Да знаете ли Вы, что за дезорганизацию в армии полагается?! -
устремился он ко мне.
- Какая так дезорганизация? У каждого своя голова на плечах, сами так
скушно и неинтересно обучаете, а потом ищете виноватых, - прострочил я,
как из автомата.
- Рядовой Терновцев, выйдь из строя!
Я вышел.
- На первый раз - два наряда вне очереди, - объявил он.
- Есть, - сказал я и встал в строй.
Чрезвычайное происшествие в карантинной роте всю воинскую часть, можно
сказать, поставило на "уши".
- Вот вам на лицо хрущевский волюнтаризм в воспитании молодежи. Даже
представить себе подобного раньше никто не мог... Где это было видано,
чтоб целая рота отказалась от строевой подготовки сама по себе, - не
унимался командир карантинной роты Пасечник, малорослый и щуплый, но очень
шустрый человек капитанского звания. - Что ли кто гипнозом на них влияет,
их словно магией какой всех околдовали, - жаловался он майору из
политотдела в присутствии своих командиров взводов, младших офицеров. - А
ну-ка, вызовите ко мне главного зачинщика происшествия, хочу на него
поближе взглянуть, ишь неуживчивый какой гусь отыскался у нас
подразделении, - все более раздражался он.
Войдя в кабинет, я представился бодры голосом:
- Рядовой Терновцев по вашему приказанию прибыл.
- Что же ты, стервец, приказ командира выполнять отказываешься? Без ножа
нас режешь, сукин сын! - вспылил он.
- Всякий человек, здравомыслящий, отвергает то, в чем нет никакой пользы,
не вижу проку я от нудной вашей маршировки: ни физического развития для
человека, ни умственного, ни духовного... Растрачивать себя напрасно и
грешно, и не рационально, товарищ капитан.
- Рационально было б отправить тебя на гауптвахту, да нельзя по уставу, ты
еще не принял присягу, - прервал он строго, указывая мне на дверь. Я круто
развернулся, щелкнув каблуками, вышел.
- Строптив, а поглядите какой молодец! Какая выправка и строен, и крепок
физически, дерзок умом! Толпа стекается к мудрецам, как вода, сказано в
притчах соломоновых, - заговорил и майор, - попробуйте-ка возразить его
доводам, что нет пользы, в бесполезном, - обратился он к присутствующим
офицерам. Те в нерешительности молчали, поглядывая друг на друга, соблюдая
строго субординацию.
- Понимаю вашу заминку, - пришел к ним на выручку самокритичный
политработник.
- Однозначно принять или отвергнуть его тезисы конечно нельзя. Прав он в
том, что не в почетный же караул мы их готовим, а к суровой солдатской
службе. Научился боец вскидывать руку к козырьку для приветствия, да
ходить в строю в ногу и довольно с того, а главное физические данные в них
надо бы развивать. Чего греха таить, сегодня многие и кадровые военные,
что с тяжелыми задами расселись в кабинетах, подтянуться-то на турнике как
следует не умеют, что уж говорить о солдатах срочной службы, все нормы по
физической подготовке у нас в армии ужасно занижены, пригодны разве что
для поваров. Лучше б конечно было бы уделять больше внимания духовному и
физическому развитию для повышения боеспособности личного состава. Да
штабистам этого никогда не понять, строчат себе что на ум придет в своих
инструкциях, а нам их глупость всякую приходится безоговорочно выполнять.
Не могут в верхах там понять психологию современного солдата, человека
образованного, инициативного, бесстрашного, готового проявить себя во
благо лишь конкретного дела, не расходящееся с его принципами и
убеждениями. Это не то, что их предшественники, которые молча горы
ворочали и под пули лезли по всякому поводу и без повода, не ради пользы
дела, а вопреки здравого смысла, ради выполнения самого глупого приказа.
Железная муштра, насаждаемая через страх репрессий за неповиновение
приносили когда-то действительно ощутимые результаты. Теперь же, как
видим, наши новобранцы совсем другой контингент, и к ним подход круто
должен изменяться. Непререкаемый авторитет командира в первую голову
теперь будет влиять на уровень их духовного воспитания и на качество
воинской подготовки...
Через месяц службы в карантине всех бойцов нашей роты распределили по
подразделениям чести. Я попал в специальную инженерно-саперную тору, где
приняли нас с распростертыми объятиями. Кому-то ж нужно было пополнить
ряды уволенных в запас.
- Дудаев тебе фамилия? - обступили меня со всех сторон старослужащие воины.
- Как ты сильно похож на одного нашего сослуживца-чеченца, который совсем
недавно демобилизовался из нашей роты. Мы подумали не брат ли ты его?.. А
ты оказывается русский! Он мой ученик!
- Все люди по идее должны быть братьями, не взирая на нацию. Очень плохо,
что в бесконечном человечестве большая редкость человек, - бегло
процитировал я Игоря Северянина...
- Дак ты и есть тот самый Терновцев, который бунт в карантине устроил? -
интересовались "старички".
- Какой там к черту бунт, просто преподал кое-какой урок одному сержанту
службисту, да разок старшине нос утер...
- Расскажи, расскажи, как это ты умудрился...
- Да никакой в том мудрости: просто старшина объявил мне наряд вне очереди
и дал задание после обеда вымыть ленкомнату.
- Будет сделано, старшина! - ответил я ему, и пока вся рота занималась на
плацу строевой, я знакомился с плакатами и картинами, что висели там на
стенках, о мытье полов вовсе и не помышляя.
Через пару часов является старшина и грузно чиркнул каблуками сапог по
полу... аж след черный остался...
- Перемыть! Халтура! Никуда не годится, - небрежно бросил он.
- Есть! - без пререканий, четко по-военному ответил я.
А когда он вышел, продолжил свое прежнее занятие. Перед самым обедом он
заглянул в ленкомнату, надменно осведомился:
- Ну что перемыл?
- Обижаете, товарищ старшина, в поте лица весь день трудился! - давясь
смехом, ответил я.
- Вижу, вижу! Классная работа! - похвалил он.
- Неужто не заметил подвоха...
- Так я ему и позволил...
- Нашего старшину тебе на "мякине" ни за сто не провести...
- Побачимо, - говорят хохлы на этот случай, - туманно намекнул я
сослуживцам на свои значительные возможности...
Развалить армию оказалось в самом деле не легким делом. Так как весь ее
организм, отлаженный многими десятилетиями, функционировал в любых
условиях слаженно, четко и без перебоев. В нем не было каких-либо слабых,
уязвимых мест; в каждой ячейке было предусмотрено все или почти все для
выполнения поставленных задач.
Классические формы, определявшие военный коммунизм, находили здесь полное
свое воплощение в конкретных практических делах. Не даром, большевики
хотели по образу и подобию его жестких и жестоких канонов и схем,
построить мировой коммунизм...
Для воспитания и подготовки полноценного бойца там было предусмотрено и
расписано по времени до самых мелочей: в суточный цикл службы и быта
солдат входило все, начиная с подъема и кончая отбоем, включая сюда:
физподготовку, учебную часть, трехразовый прием пищи, отдых и сон...
Человек автоматически становился здесь живым предметов, роботом, за него
думали и все решали. Солдат должен был лишь выполнять приказ убивать: без
всяких раздумий, походя, по привычке, как выдрессированная собака, по
команде хозяина - фас!


ЗМЕЙ МЯТЕЖА

Я - господь твой, который хочет вывести тебя из дома рабства.
(из Библии)

Солдату не надо было все три года, пока он проходил срочную службу в
армии, ни о чем беспокоиться. Там он был на полном казенном обеспечении.
Вовремя - и напоят, и накормят, и даже в чистую постель уложат в обмен на
личностную свободу каждого. Того, кто не может, научим, а того, кто не
хочет служить, заставим! - было главным девизом в армии.
Взорвать армейский монолит изнутри можно было только по двум сценариям:
первый - это поощрять балдежную "дедовщину" для перевода ее в русло
абсолютизации теневой власти старослужащих над молодыми бойцами, и тем
самым постепенно раскачивая армейскую лодку; второй - это давать бой
всякой "дедовщине"... И в самый короткий срок деморализовать ее кадровый
состав.
- Разве ж вы трусливые шакалы, чтобы пресмыкаться перед этими недоносками.
Вам навязывают эти подонки свои кабальные условия только потому, что они
дольше вас здесь служат, - обратился я к своим одногодкам, многие из
которых лишились в первую же ночь почти всего своего нового
обмундирования: и верхней одежды, и шапок, и даже сапог, и последовавшие
затем угрозы - разобраться с каждым, кто станет проявлять недовольство,
подтолкнуло нас у бунту!..
Устроить Варфоломеевскую ночь сучарам! - решили как один кустанайцы. И
устроили... Да так, что усмирять нас была брошена поднятая по тревоге вся
воинская часть, поскольку все старослужащие нашей роты в страже бежали в
одном исподнем белье из расположения подразделения, ища спасения аж н а
дальнем КПП.
На другой день во всех частях Советской Армии от Бреста до Курил
зачитывали тогда на вечернем построении личного состава краткие сведения
об этом чрезвычайном происшествии, где указывалась причина возникновения
ЧП и его последствия...
Зачинщикам "театра военных действий" пришлось отбывать десять суток
"строгача" на гарнизонной гауптвахте...
Меня поместили в одиночную камеру с отключенными батареями, как самого
заядлого возмутителя спокойствия в части "дабы служба медом не
показалась"...
- Эй, выводной" - стучал я кованным сапогом в стальную дверь камеры. -
Вызови дежурного по части и доложи начальнику караула, что я протестую
против содержания меня в "холодной"!? с сегодняшнего дня я объявляю
голодовку, как протест против чинимого здесь произвола.
- Змей мятежа! Ты чего тут расхрабрился? - чуть лине сбежал в мою
"богадельню" начальник гауптвахты старший сержант Почикайло. А был он
такой болван, мне даже порой казалось, что в жилах у него течет не кровь,
а моча, такой был мерин, а тут сразу проявил завидную прыть. - У нас не
санаторий, это точно. Но что полагается тебе, не обессудь, - ты все сполна
получил!
- Батареи совсем холодные. Дунешь - пар видать. Зачем отопление отключили,
начальник?
- Ремонт, понимаешь, балбес, ремонт идет, перемерзла система.
Отремонтируем, тогда может и включим. Терпи! Ты же закаленный воин: Крым и
рым прошел и чертовы зубы, и медные трубы. В общем, доложим, согласуем, а
потом еще поглядим на твое поведение, - с ехидной ухмылкой бросил он
уходя, прихлопнув двери камеры так, что содрогнулось здание, а с потолка
отлетела бетонная штукатурка и обрушилась прямо ему на голову, едва не
лишив беднягу жизни.
- Еще бы чуть-чуть и был бы тебе каюк, карачун, сержант Почикайло, - уже
злорадствовал я за дверью.
- Змей мятежа, в дисбат упеку за дезорганизацию в роте, - брызгая слюной,
кричал на меня ротный на утреннем построении за то, что на его
приветствие: Здравствуйте, товарищи!" рота дружно ответила
панибратски-унизительно: "Здорово, капитан", вместо полагающегося по
уставу "Здравия желаю, товарищ капитан".
- Терновцев не искушает никого, Терновцев строго блюдет все божественные
принципы и чтит власть - от Бога. Соблазняю если и кого, то только
красотой своих идей, командир, - выговаривал я ему прямо из строя и зло
добавил, - а если я змей мятежа по-вашему, то значит Господь сотворил меня
из огня, а вас, чурку с глазами, слепил из глины, - рота закатилась от
смеха...
- Разговорчики, рядовой Терновцев!..
А послужило прелюдией всему тому, одно мое воскресное выступление перед
солдатской аудиторией, проходившее в казарме, в расположении роты, где мне
пришлось проявить себя в роли для них необычной...
Сперва я сыграл в бильярд с лучшими бильярдистами роты в "американку",
давая вперед им фору по три шара, затем вгоняя по восемь шаров в лузы
кряду. Их удивляло в моей игру особенно то, что бильярдные шары от резкого
удара моего кием не вкатывались как у них в лузу, а ударяясь о борт стола,
подпрыгивали и спускались сверху точно в них...
Затем я провел несколько гипнотических трюков с элементами самовнушения.
Потом сыграл на гитаре. В репертуаре моем были многие классические вещи: и
полька Соколова, и двадцать четвертый каприз Н. Поганини, и чардаш Монти,
и полонез Огинского, и вальс Грибоедова, а также некоторые обработки
вариаций на тему народных песен и плясок. В заключении я спел им под
аккомпанемент гитары сочиненную мной песнь про бойца следующего текста:
Опять война: разборки, драки.
Тузы кровавые бойцов кидают в бой.
И после каждой яростной атаки -
Юнцы беззвучно никнут головой.

И старички команды погребальной
За ноги стащат их всех в кювет -
Их жизнь была обманной, безотрадной -
Мечтой несбывшейся, несбывшихся надежд.

Никто о них рыдать не станет,
Никто слез горьких не прольет,
Лишь раннею весною -
Сквозь дырку в черепе гвоздика прорастет.

В тот день наша рота даже в кино, в клуб не пошла, первый раз нарушив за
многие десятилетия армейский распорядок. Восхищенные лица сослуживцев со
всех сторон засыпали меня вопросами: где, когда и у кого я учился всему
этому мастерству, на что я с грустью отвечал им: "Жестокие страдания -
лучшие из учителей".
- Надо быть господином самого себя и иметь полную независимость от кого бы
то ни было, да еще и страстное желание и веру в Бога, что он поможет
достичь желаемого, вот и все, пожалуй. До грехопадения человек обладал
квози-божественной способностью объектировать свои идеи: он даже думал
существа и грезя творил, - стал просвещать я их, разъясняя, - найдя опору
в вере, целомудрии и сверхзнании, современный человек тоже может отчасти
возвратить себе прежнюю вертуальность (то есть способность осуществления
желаний через мысль, слова, действия). Кое-что из этого я уже
продемонстрировал сегодня перед вами.
В тот же день ротный исполнил свою угрозу, правда не за колючую проволоку
штрафников меня упрятал, а прикомандировал к спецгруппе пиротехников,
которая направлялась на разминирование куда-то в Смоленскую область.
Ротный наш никудышний был офицер: малограмотный, грубый солдафон, но и он
не мог не понимать какую опасность я представлял для его карьеры.
Подразделение, которым он командовал, никогда не блистало своими воинскими
успехами, а тут еще и дисциплина совсем захромала, - на всю страну
прославилось.
- Заводилу, коновода, этого любимца роты Терновцева, срочно нужно куда-то
определять, иначе мне не сдобровать - разжалуют и из армии выгонят, если
хоть одно громкое ЧП опять на мою голову свалится, а ждать долго от него
не придется, опять какую-нибудь штуку выкинет. И никакой управы на него
нет, вся рота горой за него стоит, даже старшина, старый фронтовик, весь в
медалях и орденах, Берлин брал, к нему как к сыну привязался - попробуй,
отправь его в дисбат, такой все хай подымут, чертям тошно станет. Сам-то
здесь без году неделю служу. Нет, не стоит с ним связываться, уж лучше
пускай с пиротехниками едет на все лето минные поля разминирует. Он такой
заполошный, может где и залетит этот заумный умник, другого избавления от
него нет, - насупившись сидел ротный в своем кабинете, решая мою
дальнейшую участь.
Провожали меня парни с завистью в глазах, говоря:
- Ну, теперь ты там на воле вволю набесишься, на настоящее дело идешь!
- Хороша воля целый день с миноискателем в руках, - говорили бывалые.
- Запомни хорошенько, сапер всего раз в жизни ошибается, - наставлял меня
старшина по-отцовски. - Сколько славных ребят таких же молодых как ты
из-за спешки при разминировании на воздух взлетали во время войны - одному
Богу известно... Да и я сам на итальянской мине с секретом чуть было не
подорвался уже в самом конце войны, хоть и был уже опытный сапер... - Я
выслушал внимательно все наставления старого сапера , и в благодарность за
них пообещал ему строго выполнять все его профессиональные заповеди при
проведении разминирования. Кстати, о ни потом мне в жизни очень
пригодились...
Удивительное дело, думал я, отъезжая, в такой организации как армия, где
все держалось на приказе, можно было оказывается встретить, хоть и редко
думающих, сердечных людей среди солдат, старшин и офицеров, видимо слишком
глубоко заложено божественное начало в человеческой природе, если многие
десятилетия собачьей дрессировки не сумели "вытравить" из человека в
военной форме еще все человеческое...
- Почему ты не идешь как все отдыхать, не перекуриваешь, - однажды спросил
меня удивленно старший нашей спецгруппы лейтенант Веселов. - Тебя будто
подменили - просто не узнать теперь Терновцева...
- Разминировать земли русские - священный долг каждого и почетная
обязанность для истинного гражданина и патриота России. В этом гораздо
больше проку, чем скажем защищать "геройски" на поле брани во время войны
сталинские режимы.
- Освобождать Родину от захватчиков, разве не геройство? Не долг? Не
обязанность? - уставился на меня он после такого моего ответа. "Героем
можешь и не быть, но человеком быть обязан," - был мой ответ с последующей
интерпритацией.
" Человек отличается от животного тем, что разумен: способен
анализировать свои действия, отделять хорошее от плохого и потому не
должен делать ничего дурного, чтобы оно бумерангом воздаяния божьего не
обернулось к нему.
- Преувеличенная роль отводится наши защитничкам советской пропагандой. На
самом же деле все они от рядового солдата до маршала, от матроса до
адмирала, были всего навсего послушными марионетками, в руках опытных
лицедеев антинародного режима. За веревочку из дергали, они и воевали,
отстаивали их свободы и блага, а народ-победитель стал жить в тысячу раз
хуже, чем до войны. - "Зато победу добыли, освободили свою страну от
захватчиков". - "Какая победа, какое освобождение, лейтенант, - что дало
твое освобождение, твоя победа нашему народу - закабаление, голод?
Опричникам Сталина - вот кому нужна была та победа, чтобы продолжить
безнаказанно изголяться над россиянами... Подмена понятий в общественном
сознании произошла благодаря многолетней пропагандистской шумихе,
раздуваемой нашими идеологами, вокруг многих жизненных вопросов. Люди
стали думать наперекосяк оттого, что им, как подопытным кроликам, внушали
долгое время откровенную ложь про светлое будущее, введя их под конвоем в
царство кривых зеркал, где все самое
ложное выглядит вполне правдоподобно. Чего не коснись - везде обман. Вот и
вы говорите - они защитили весь мир от фашистского порабощения. А чем,
скажите на милость, коммунистическое порабощение лучше фашистского?
Коммунистическое-то порабощение осталось! Только заикнись кто где, даже
сегодня, - сразу упрячут куда надо, чтоб замолчал навечно".
Точно такой же вопрос, что мне задавал лейтенант, задали и мои новые
сослуживцы после ужина на вечерней прогулке перед отбоем. Подобный же
ответ прозвучал им из моих уст, но уже во всеуслышанье...
- Да не верьте вы ему, братва, - вскипел тут ефрейтор Голопыха, кандидат в
партию, - заливает он все. Сам выслуживается перед лейтенантом, шкура,
хочет заработать отпуск поскорее, а нам здесь лапшу на уши вешает своими
высокими принципами...
- Какие проблемы, ефрейтор? Меня спросили - я ответил: кому не нравится -
пусть не слушает. А ты, стукач, можешь в особый отдел бежать на меня донос
строчить.
- Да как ты, гад, смеешь говорить так неуважительно и зло об своем народе,
который тебя и вспоил, и вскормил...
- Оттого, значит, и "смею", что никто меня не поил и не кормил и кто-то же
должен просвещать таких смутноголовых баранов как ты, погрязших в
коммунистическом дерьме. Человек не может жить вечно в грязи, если он
человек, конечно, а не свинья.
- Выходит, я свинья, раз в кандидатах хожу?
- Нет, ты кабаняка, - под общий хохот съязвил я.
Разъяренным быком он бросился на меня, желая пригвоздить меня к стволу
дерева, от которого я стоял невдалеке, на возвышенности.
Не сдержать мне было миром его озлобленного натиска. Я резко уклонился
влево, одновременно подставив под него свою правую ногу и он, споткнувшись
об нее, запахал носом землю по инерции еще и ткнувшись башкой в дерево. Не
дав очухаться, я подскочил к нему, лежащему ничком на траве, и нажал
коленом левой ноги на центр хребта его позвоночника, одной рукой схватив
за волосы, другой - стопу его ноги и с силой потянул на себя вверх, вводя
тело противника в позу "скорпиона", применив к нему таким образом один из
болевых приемов самбо...
- Больно! Отпусти! Спину сломаешь, - простонал он под хруст своих костей.
- Успокоился, глупышка? - спросил я, ослабевая понемногу свой нажим.
- все, все, кореш - сдаюсь! Твоя взяла.
- То-то! Будешь знать как задираться и хулиганить! Лишь тот, кто может
пожалеть людей, имеет право их ненавидеть...
- Ну и ловок же ты, черт мятежный. Чуть было мне все кости не переломал. И
откуда у тебя столько запалу и энергии?
- Здоровый дух формирует здоровое тело...
Запал и энергия у меня от матушки земли, потому как я защищаю и очищаю ее
всегда от всякой нечисти и скверны...
- Никакого тебе отпуска, Терновцев, - холодно встретил меня командир роты,
капитан Плешивцев, когда по приезду из командировки в свою часть, я зашел
к нему в кабинет, чтобы узнать о своем отпуске, заработанном мной в другой
воинской части.
- Как никакого, а фирменная бумага с гербовой печатью на меня, которую вам
передал взводный, разве не отпуск? Мне ее дали в той части за отличную
службу, за смелость, за усердие при разминировании опасного объекта...
- Твоя бумага это всего лишь формальное ходательство, ходатайство так
сказать, за тебя перед командиром нашей части и кому как не мне лучше
знать и решать достоин ты отпуска и поездки на Родину или нет!
- Не судите, да не судимы будете; смеется тот, кто смеется последним, -
сказано в священном писании, - сделал я тонкий предупреждающий намек
злорадствующему бармалею в погонах. И больше не проронив ни единого слова,
вышел вон из кабинета.
Была глубокая осень. Приближался ноябрьский праздник. Вся наша часть
готовилась к грандиозному смотру. На смотре должны были присутствовать
самые высокопоставленные генералы и маршалы. В каждой роте с утра до
вечера мыли, красили, чистили. Комиссия за комиссией, то окружная, то
министерская, бывало наезжала...
Выйдя от ротного, основательно расстроенный, я снял свою верхнюю одежду и
бросил ее, отводя сердце, прямо на пол у раздевалки как бы в отместку, за
причиненную мне обиду, зашел в умывальную комнату, чтоб под краном
холодной воды дикий жар души остудить. Вся рота в это время была на ужине,
а дневальный, что стоял на страже у тумбочки в коридоре, тоже куда-то
запропастился... А тут, как на грех, нагрянула та самая комиссия из
минобороны. Так же как и я, все ее члены прошли по всему пролету коридора
никем не замеченные. Дойдя до раздевалки и увидев на полу разбросанные
вещи, все они: подполковники, полковники, генералы сочли за издевательство
над собой, за неслыханное оскорбление комиссии со стороны всех наших
ротных командиров.
- Позвать сюда немедленно командира этой блудной роты капитана Плешивцева
со всей его приблудой, - взревел весь пунцовый от злости ее председатель в
звании генерал-майора, обратясь в стиле приказа к сопровождающему их
дежурному офицеру, капитану Пасечнику, бывшему командиру карантинной роты.
Тот мигом отыскал всех, кого надо было, и ведя их пред очи разгневанной
комиссии с издевкой неустанно повторял, указывая на разбросанные вещи:
- Терновцева эта работа! Его голубчика!
Не дожидаясь доклада перепуганного капитана генерал указал им всем своим
полусогнутым перстом на беспорядок в коридоре:
- Как прикажете понимать, товарищи офицеры. Так-то вы ждете комиссию...
Бардак кругом устроили, так и запишите в протокол проверки, - обратился
он к младшим по званию офицерам из своей свиты.
Каменными истуканами замерли в стойке "смирно по швам" наш "хозяин" со
своими подчиненными, пока комиссия отчитывала их как провинившихся пацанов
за их безалаберность и отсутствие дисциплины в роте.
- Вот он где миленький прохлаждается, - услышал я визгливый голос капитана
Пасечника, стоявшего у открытой двери "умывальника" вместе с ротным. Тот
был бледен как смерть.
- Без ножа зарезал, разбойник, змей мятежа, - хватаясь рукой за сердце
простонал он, чуть не плача...
На другой день, расхаживая как неприкаянный, с самого утра вокруг казармы,
ожидая решения дальнейшей свой участи за вчерашнее, я услышал доносившиеся
из помещения голоса дневальных, дублирующие друг дружку, сообщавшие мне,
что меня вдруг вызывает к себе в каптерку старшина роты Сухин. Когда я
зашел к нему, отец солдатский и говорит мне возбужденно:
- Ну, солдат, собирайся опять в дорогу. Повезло тебе нынче снова избежать
дисбата. Не боязно постоянно по острию ножа ходить, сынок? - пожалел он
меня по-отечески.
- Приходится рисковать, товарищ старшина, для того, чтобы осознавать себя
человеком. Мы отовсюду притесняемы, но не сломлены, мы в отчаянных
обстоятельствах, но не отчаиваемся...
- Ты уже наверное знаешь, что капитан Плешивцев еще вчера был отстранен от
своей должности. Он так расстроился из-за этого, что даже в больницу с
сердцем ночью попал.
- Он сам виноват, что так получилось, он нарушил золотое правило
человеческой морали. В этой заповеди древности говорится: не делай другому
того, что было неприятно тебе самому.
- Теперь-то он ох как кается, что с тобой несправедливо поступил.
- Когда на земле грешники каются, на небесах ангелы радуются. Кто слова
своего не держит, тот не мужчина, а баба. На женщин я не обижаюсь. Где
наше не пропадало, товарищ старшина. Женщина, есть женщина: что с нее
взять...
- Стала сегодня комиссия и твое личное дело просматривать, а у тебя в
служебной карточке каких только нарушений только нет. Да вот попалось им
на глаза отношение на отпуск от командования с той части, куда ты был
прикомандирован на лето. Председатель так и сказал:
- Фронтовой дух в нем сидит, да еще классный спортсмен-супермен, такому
при генштабе только служить, а его чуть было в дисбат не упрятали. Не гоже
никому такими воинами разбрасываться...
- Короче говоря, комиссия дала мне предписание отправить тебя в Москву на
пересыльный пункт, с чем я тебя и поздравляю...
От всего сердца поблагодарив старшину за отческую заботу обо мне за все
время нашей совместной службы, я вскину на плечо вещмешок и, крепко пожав
на прощание руку старого солдата, отправился в неизведанный путь,
сопровождаемы печалью...
"Поток времен свиреп - везде угроза...
Я уязвлен и жду все новых ран...
В саду существ я сжавшаяся роза,
Облито сердце кровью, как тюльпан!"..

СОН НЕ ВО СНЕ
Я делаю мир и
Творю сущее...
Пророк Исаия
Добирался я до красно-престольной Москвы на пригородной электричке в
сопровождении одного насупленного типа из штаба.
Ночь, проведенная мной накануне без сна, не располагала меня к пустому
разговору с "конвойным" в этой поездке. Основательно пристроясь на
деревянном сиденье скамейки в самом углу вагона, прислонясь головой к раме
окна, я прикрыл глаза мысленно сосредоточась на результатах прожитой жизни
в армии, анализируя причину своих многих промахов и малых успехов.
Вагон мягко раскачивался при быстром движении, и дергался шумно на всех
остановках. И то, и другое меня по привычке, приятно укачивая,
успокаивало, усыпляло.
- "Мой Бесценный цветок! Мой волшебный цветок, услаждавший взоры Евы.
Богом проклятый змей, ты сразил своим пламенным жалом мой священный
цветок, мой любимый цветок!.. Я приумножу препятствия к созданию тобою
чего бы то ни было. Ценою огромных усилий будут тебе доставаться все твои
произведения от того цветка", - ангельски красивая, но злая как фурия и
холодная как снежная королева, она, негодуя, осыпала меня ни за что
колючими, точно изморось, проклятия словами...
В Москве, выйдя на Белорусском вокзале, мы сели в какой-то троллейбус и
через несколько остановок очутились на пересыльном. Встретили там меня
парни дружелюбно, будто сто лет были со мною знакомы. Потому что попадали
туда в основном солдаты, близкие мне по духу и образу мыслей. Все они были
плоть от плоти народовольцы, опаленные войной, "вольноопределяющиеся"
"вольнодумцы".
Питерцы: Вадим Карпуткин и Юра Кябухин пережили в раннем детстве
ленинградскую блокаду и попали сюда из почетного караула.
Туляк, Виктор Похомов, бывший курсант военного училища, решив стать
философом, отказался от военной карьеры, за что пришлось ему еще три года
послужить в армии рядовым солдатом.
Из Липецка - Сашка Кадильников, душа парень тоже был причащен войной, как
и многие другие из них:
- Приезжают иногда "покупатели" за нами из строевых частей, мы не
отказываемся, едем к ним, а на другой день нас опять возвращают сюда по
горячим следам, - вводил меня в курс новой службы Витек Похомов. - А
знаешь почему?
- Растолкуй...
- Вот я и толкую: у них подъем в шесть, а мы сержанту или старшине
говорим: "до девяти часов нас не кантуй! У нас такой распорядок! "
- Прекрасный ход. А здесь на пересыльном, что за служба у вас? - спросил я.
- Служба - не бей лежачего! Брат, - стал дополнять вводную часть Сашка
Кадильников, - у нас подъем действительно не в шесть. Старшина походит,
походит от койки до койки - будит, будит, а что толку: здесь поднял, там
упали - спят: и так до бесконечности... Порой и завтрак просыпаем...
Правда, в восемь, все как штык! С восьми начинаем разгружать вагоны с
арбузами, наедаемся там вдоволь...
- Скучное занятие у вас здесь. Поинтересней надо бы что-то придумать,
господа кадеты.
- Поинтересней не придумаешь... Сколько мне за эти пять лет, что я служу в
армии, частей пришлось поменять - со счета сбился. Я и в Приволжском и
Зауральском округе бывал, везде жесточайшие условия- не заскучаешь!
Правда, последний год почему-то резко дисциплина везде упала, и все же у
нас здесь сачковать можно больше, не сравнить ни с чем - настоящий парник,
рассадник вольности, так сказать... - возразил мне "Пахомыч".
- Если сильно захотеть, и горы рушиться начнут. Надо только уверовать в
это. Недаром сказано в писании: надейся на Господа всем сердцем твоим, а
не полагайся только на разум твой...
- А чем ты докажешь нам эту свою веру, богослов, - продолжал он
дискутировать со мной в окружении многочисленных своих сторонников.
- Ты прав, вера без дела, как тело без духа - мертва. Хотя, вера и не
доказывается, а внушается, доказанная вера перестает быть верой. Все
видимое временно, а невидимое - вечно...
- Резонно говоришь, но как-то туманно. Этим ты хочешь опровергнуть что ли
знаменитое марксовское: бытие - определяет сознание. Да? - насторожился он.
- Сознание всегда определяло и определяет бытие всех интеллектуалов, а
марксистская формула годится разве что для плюмпенизированного общества,
быдла, подобного нашему; тот, кто с огрубленным сердцем не хочет ничего не
видеть, не слышать, кроме марксисткой чепухи и ленинского бреда.
- А почему чепухи и бреда? Разве Карл Маркс не выдал и не теоретизировал
мировую идею коммунизма, а Ленин не реализовал ее на практике, не вздыбил
Россию?
- И выдал, и вздыбил, но не благодаря только самой идее, которую у нас
превозносят до седьмого неба, а за счет тех денег, что вложены в эту идею
еще задолго до Октября воротилами мирового капитала из стран Западной
Европы.
- С какой же целью?
- Ты прав, капиталист деньги считать умеет! Без пользы ни копейки не
потратит. Толстосумов Запада не на шутку встревожил экономический взлет
Российской державы еще в конце прошлого века. Высококачественные и дешевые
товары из России уже тогда стали заполонять все мировые рынки, потихоньку
вытесняя неконкурентноспособные товары из Германии, Англии, Франции,
Италии и других членов Европейского межгосударственного альянса, исконе
монополизировавшие эти выгодные рынки и никак не желавшие их уступать
даром какому бы то ни было конкуренту, в том числе и России, не смотря на
ее могущество... Западные политики отлично понимали, что свалить главного
своего конкурента в открытом бою у европейцев слишком кишка тонка. Россия
к тому времени такие набрала обороты, что с ней и всему то миру уже было
не совладать...
- И что же по твоей версии предприняли они? - спросил скептически Пахомов.
- Это не версия, а документально установленный факт, дорогой товарищ. А
где и как я об этом узнал, одному только богу известно.
- Я не владею такой информацией, но, по крайней мере, догадываюсь. Об
этом много пишут в запрещенных у нас публикациях за кардоном?
- Вот именно, что запрещенная! Кто ж будет, скажи на милость,
рекламировать здесь свою подноготную грязь?
Это очень интересно, шпарь во всю, что об этом знаешь. Мы здесь все свои,
на лету схватим, что к чему...
- Расчет западников был прост, как все гениальное: попытаться взбучить
Российское самодержавие изнутри... Для этой цели они задействовали лучших
интеллектуалов жидо-массонской ложи и те скорехонько, за соответствующую
мзду, сварганили им под чутким руководством Кырлы Мырлы утопическую блажь
о призраке коммунизма, который бродит по Европе и который по замыслу их
создателя должен будет перекочевать в ненавистную ими Россию. И лысый
призрак сам отыскался вскоре. Он со своей бандой уголовников давно уж
рыскал по Европе, скрываясь от Российского правосудия. По совету
влиятельных лиц из Германского генштаба, покровительствовавших российским
эмигрантам, этот фармазон быстрехонько переобразовал свою шайку
преступников В Российскую социал-революционную партию большевиков, чтобы
выглядеть в глазах западной общественности более солидно и респектабельно.
Таким образом, главарь банды Владимир Ульянов-Ленин в одночасье становится
лидером новоиспеченной политической партии и штабным резидентом немецких
шпионов. Заполучив триста миллиардов марок от Германского Вермахта на
организацию путча в России, этот плюгавенький еврейчик из Симбирска, такую
развернул там компанию по экспорту революции в нашу страну, что и кудлатым
жидам, основоположникам этой преступной теории из массонской лиги, и во
сне никогда не снилось... С невиданным размахом заработал конвейер
агитационно-пропагандисткой литературы, пересылаемой в Россию.
Беспрестанным потоком переправлялись туда нелегально и хорошо обученные
многочисленные агентурно-диверсионные группы боевиков со всем своим
шпионским снаряжением. Крупные же партии оружия доставлялись им морским
путем через Ревель, Одессу, Питер...
- С такими деньжищами другой бы на его месте еще хлеще развернулся, -
вставил реплику кто-то из "молодых".
- Любой, да не любой! Надо отдать должное Ленину. Мир не" знал до него
еще ни одного человека, который бы с таким остервенением как он ненавидел
бы своих соотечественников и принес бы им столько несчастий. Этот
жидовский ублюдок всю свою жизнь мстил русским за то, что в Петербурге
когда-то за покушение на царя был казнен его брат - Александр Ульянов.
Морем слез и реками крови заплатил русский народ за свою веру марксистской
чепухе и ленинскому бреду...
- Бей жидов, спасай Россию? - громко провозгласил Сашка Кадильников
излюбленный девиз русских национал-патриотов дореволюционного времени и с
ехидцей добавил, - недаром Гитлер, придя к власти, первым делом стал
отлавливать и уничтожать всех евреев у себя в стране, а потом и за ее
пределами. Российским опытом был научен, знал, падлюка, к чему приводит
заигрывание с жидами... За ту бучу, которую они устроили в девятьсот пятом
году у нас в России, их всех надо было гадов отправить на виселицу, чтоб
не баламутили народ, а царь Николай II стал с ними цацкаться: отправил их
в ссылку на два года туда, где даже виноград растет. А они, захватив
власть, ни за что, ни про что стали отправлять людей пачками туда, где и
трава не растет, а круглый год один снег, да колючей проволокой все
обнесено.
- При чем тут нация? В блокаду у нас и им пришлось немало горя хлебнуть. В
семье не без урода. Есть хорошие и плохие люди в каждой нации, -
заступился за них добросердечный Юра Рябухин.
- Если Иисуса Христа, сына божьего, распяли ироды проклятые, да и царских
детей кровопийцы не пощадили, так что можно о них хорошего сказать? Жиды
они и есть жиды, - горячился Сашок.
- Лажовые ваши споры, чуваки! - стал примирять их Вадим Карпуткин, бывший
контрабандист-валютчик. - У злодейства нет национальности - есть общий
интерес: сделать деньги, поиметь власть.
- Довольно занимательный у нас получается диспут, - обвел всех взглядом
мой главный оппонент, поддавая мне еще вопрос за вопросом, - Скажи-ка,
друг, в какого бога ты веруешь, какой из мировых религий ты в неофитах
ходишь: христианской, мусульманской, буддийской? Как говорится, кто знает
больше меня, пусть скажет дальше меня, - закончил он присказкой.
- Мой бог - истинная свобода и красота. Тем не менее, я не атеист, хотя
никакой конкретной религии я не придерживаюсь. Я исповедаю свою религию -
религию разума и сердца! Бог един во всем свете Я принимаю во всех
религиях всю их нравственную сторону и отвергаю полностью или частично
обрядовое и культовое их содержание. Потому что обряды и культ придумали
хитрые людишки, - придумали для того, чтобы безоглядно помыкать народными
массами, чтобы узаконить их рабство и свою власть над ними; свалив все их
беды на бога. Дескать все мы грешные дети Адама, рабы божьи, потому де
надо смириться с мирским своим рабством и терпеливо, безропотно выполнять
все что тебе прикажет хозяин или начальник, так как вся власть, какой бы
она жестокой ни была - исходит от бога.
Лицемерный обман, наглая ложь. На самом же деле я знаю все это не так.
Богу лишнего не надобно: он же всевластен и всемогущ! Зачем ему нужны
какие-то там еще задрипанные рабы? Бес словесных, безрассудных тварей в
мире и так больше чем предостаточно...
Правда о боге в другом: коротая вечность в смертной скуке одиночества,
господь создал человека существом разумным, по-моему, не для забавы своей,
а для того чтобы он (человек) мог достойно оценить величие Его творений, -
создал Он того, кто мог бы осознано радоваться вместе с Ним, любуясь и
восхищаясь вселенской мощью и красотой сотворенного мира, - кто бы и сам,
возликовав от восторга, устремился бы к своему совершенству, к пределу
невозможного преодолевая потолок бытового сознания, чтобы мог он стать
сверхразумным существом и венцом его творения, вселенским идеалом, чтобы
мог он достичь всех фаз пространственных и временных предопределений;
чтобы мог творить, как бог, свой сущий мир... Не дано тому чести
приблизиться к богу, кто не может величие творений Его оценить.
Чтобы избежать самоуничтожения человечества в самом ближайшем будущем, уже
сегодня каждому человеку необходимо иметь бога в сердце, - изгои
нравственности обречены...
- Что можно достичь одной нравственностью в море крови и грязи? - спросил
меня кто-то из окружающих.
- А кто, скажите, из вас не видел как пробивается хрупкий росток травы
через толщу земли, ему разве не трудно?
- Кто же позволит крушить устои?
- Все мне позволительно, потому что верю, что могу сокрушать! А для
большей убедительности, в подтверждение этих слов хочу сообщить вам всем,
что в самое ближайшее время ожидает вас служба уже в другом месте, а
конкретно - в Гороховецких лагерях. Кайфовую службу вы тягостью жизни
своей заслужили, друзья. Крутой поворот в вашей судьбе, возможно, убедит
вас в том, что я могу делать мир и вторить сущее... Я задался целью
изменить в корне вашу судьбу.
Не долго после того я задержался на новом месте. Сбылась-таки тайная
сердца задумка...
Как то раз вечером приезжает к нам из генштаба один энергичный и живой
такой подполковник, свой в доску, и говорит старшине:
- Подбери-ка мне, любезный, двадцать пять молодцов умных, стройных,
спортивных из числа не пьющих... Есть такие, старшина?
- Как не быть... И философы, и поэты, и даже с почетного караула двое
есть...
- Так что ж вы медлите?
- Видите ли, самовольщики они почти все, в их послужных картотеках места
живого нет, столько у них нарушений за два года службы, что никто их уже
не берет к себе... Дисбат по ним давно плачет. Штрафники бесшабашные
- Ну и отличненько? У меня они будут на вольных хлебах. По ночам в казарме
их никто не будет за ноги щупать и считать. Надо будет им куда сбегать,
ради бога - доложил командиру взвода, взял увольнение и гуляй себе сколь
надо. Лишь бы службу исправно нести умели. Не где-нибудь, а при генштабе
служить будут. Повезу их в Гороховецкие лагеря интендантскую там службу
налаживать. Не служба, а рай для солдата!
- Товарищ подполковник, с превеликим удовольствием к вам пойдем служить, о
такой службе мы всю жизнь мечтали, - сподхалимничал Вадим Карпуткин, еще
только краем уха услышав о чем идет речь.
- Мы все готовы хоть сейчас всем взводом на поезд и в Гороховец. Все будет
путем, отличную службу гарантируем, товарищ подполковник, - бойко вступил
в разговор с ним и наш "кадровик".
- Ну и отличненько, договорились? Собирайте свои пожитки и строем на
Курский вокзал. Готовьте, старшина, на них документы и в путь.
Пассажирским поездом Москва-Горький в ту же ночь мы укатили на восток к
месту новой службы под началом подполковника Познера, коменданта
знаменитых гороховецких лагерей, где во время войны формировались воинские
части для всей передовой линии. Пребывающих там людей долгое время
сознательно морили голодом, доводя их всех до определенной кондиции, до
того скотского состояния, когда животные инстинкты людей полностью
заменяют их разум, и они начинают глодать кору с деревьев. Делалось это с
целью заставить будущих боевиков забыть, что на войне и калечат, и
убивают, а только помнить о том, что сытно там кормят и вдоволь поют
водкой, чтоб сами рвались, добровольно, без понуканий на фронт.
Великие психологи коммунисты! Из любой человеческой слабости извлекают для
себя огромную пользу и прямую выгоду.
Для любого солдата прокатиться в пассажирском поезде в гражданском
обществе, особенно для таких темпераментных и импульсивных как мы, была
несбыточной мечтой. Почувствовать хоть какую-то свободу после двух лет
полной изоляции и заточения в четырех стенах казармы было для всех нас как
божьим сном во сне...
- В дорогу, в дорогу, осталось нам немного, - пели мы хором, столпясь в
тамбуре вагона, мчавшего нас вдаль во мраке ночи...
Утром мы были уже на месте. Воинский спецгородок, который должен был
принимать участников военных учений, еще пустовал. Корпуса многоэтажных
зданий городка, высившиеся рядами, предназначались одни - для отдыха
солдат, другие - для офицерскго состава. На территории городка
функционировал кроме солдатских столовых еще и первоклассный ресторан для
комсостава. Обслуживали ресторан прикомандированные туда юные официантки
из Горького, которые жили там же рядом с нами в гостинице, где мы часто по
вечерам силами комендантского взвода давали для них импровизированные
концерты.
- Великий ты маг, Терновцев, настоящий доктор метафизики, если сумел
определить нас на службу в одно из самых вольготных и престижных мест в
Советской Армии. Ну просто рай земной, а не солдатская служба, - со всех
сторон возбужденно благодарили меня мои новые друзья и не подозревая
ничего о том, каких усилий мне стоил этот сон наяву...
Не пустой угрозой было проклятие фавна, соглядатая черной звезды,
донесенное мне через принятый им образ обворожительной Евы. За мою
способность владения "творческим словом", он, фавн, нечисть поганая,
всенощно напоминал мне о том, что Богов сверх знание дает человеку,
постигшему его, не только богатство, славу и власть, но и несет в себе,
злоупотребляющим этим для своего вожделения, все земные немоты: и муки
ада, и разочарованья жизнью, и даже близкую смерть...
Какую только пакость он мне не устраивал. Доходило до того, что он
натравливал на меня целый легион своих кровожадных безумных убийц, готовых
меня при первой возможности удушить, утопить, расстрелять, растерзать,
если в чем-то я хотел за счет чар "цветка" себе жизнь облегчить...
Увидели как-то меня "партизаны" с гитарой на плече, идущего подле окон
одной из казарм, где обитала находившаяся у нас в городке на
переподготовке рота солдат, именовавшаяся "партизанами", и давай дико
орать мне в окно, дескать неси сюда, салага, гитару. В ответ я пояснил,
что у них руки-крюки, как у грузчиков, предназначенные ящики с кулями в
порту или на станции таскать, а не на музыкальном инструменте играть.
- Каждому свое от бога, братцы, - заключил я.
И что тут началось, в ход пошли табуретки, железные прутья от коек. Хорошо
подоспели на помощь наши, а то б мне туго пришлось. Ведь против лома, как
говорится, нет приема...
Другой раз еще курьезней вышел случай... Повадился к нам командир учебного
дивизиона, что находится от нашего городка почти по соседству, километрах
в пяти от нас. Такой дотошный и занудный генералишка, что просто жуть.
Надоел он нам всем до чертиков. Его все звали почему-то Чапай. Росточком
маленький, хилый, щуплый, но такой собака злой и пронырливый - в каждой
бочке затычка. Бесконечными жалобами на нас и поучениями своими
малограмотный, беспардонный служака вытягивал нервы и у нашего коменданта.
Каких только сюрпризов не готовили ему ребята на КПП, чтобы отвадить его
от себя: то с пропускам ему что-нибудь намудрят, а потом в городок не
пускают, то что-нибудь к машине его подвесят для хохмы, а ему все нипочем,
лазает себе как вьюн везде по городку и лазает, погань, никому не давая
покоя, своими старорежимными замашками "кухарки", пожелавшей управлять
всей армией.
Пришлось его основательно проучить. Очищали мы в один прекрасный день
волейбольную площадку от снега - вороха снега вокруг понасыпали. Смотрим,
по тротуару за снежным холмом генерал Чапай крадется. Один из нас возьми
да мячом волейбольным хвать его по голове, аж папаха генеральская у него в
снег улетела... С обнаженной желтой лысиной он в бешенстве подбежал к нам
и, тыкая пальцем каждому в грудь, кричал:
- Фамилия?
- Лулумба! - отвечал один.
- Касалупа! - другой.
- Мабуту! - третий.
- Что за фамилии такие? С Украины все что ли? - взвизгивал он.
- Нет, товарищ генерал! Вот он, - указал Карпуткин на меня, стоящему в
стороне, - из Индии - Джавахарлам Неру, а вот он, - подойдя к Пахомову и
взяв его за плечо, - Уну из Бирмы.
Закатились глаза у него, утратил дар речи генерал, когда сообразил
тугодум, что над ним издеваются солдаты...
В это время к нему сзади подкрался Иван Шишимордин, уроженец Воронежской
области, могучий как дуб, и, подняв его высоко над собой, бросил
иступленного сына "прославленного комдива" на самую верхотуру сугроба,
говоря:
- Петух разряженный! Кукарекай теперь сколь хошь на заборе?
Скандала он не стал затевать, - свидетелей не было, а предать просто
огласки такой вояж для него было б страшнее смерти. Хоть риск был и велик,
большие срока могли мы схлопотать за такую свою невинную групповую
шалость, зато уж до конца нашей службы он больше нас никогда "не зымал"...
Вообще-то отголоски того неотвратного заклятья сопровождали меня и потом -
всегда и везде...
Уж перед самым дембелем после выхода приказа министра обороны о
демобилизации приключилась со мной еще одна суровая неприятность.
Пошли мы с питерцами: Рябухиным, Карпуткиным в увольнение в близ лежащую
деревню на танцы, забыв выписать себе увольнительные, да и налетели на
сводный офицерский патруль. Во всех военных округах, которые у нас
проходили ученье, наслышаны были о нас немало разного, поэтому никакой
патруль никогда прежде нас не проверял и не задерживал. А тут привязались
к нам какие-то чужаки и давай свои права качать. Как Вадик Карпуткин не
уговаривал их отпустить нас с миром восвояси, ничего не получилось и у
него, такие дубы попались, а надо сказать, он был такой ловкач, такой
хануга, что и комаров мог уговорить, чтобы не кусались.
- Что будем делать, маэстро? На кулачках буцкаться? - спросил меня Рябухин
шепотом.
- Работать будем. Юра, коль дело не в протык. Надо ж как-то выпутываться,
- ответил я тихо и молниеносными скрытыми ударами снизу "прокладывать"
стал дорогу себе...
Сзади меня подстраховал Юрка. Справа от меня "молотился" рядом Вадик.
Очистив свой путь, мы рванули к лесу, укрываясь от пуль наряда за стволами
деревьев. Все было бы ничего, да шальная пуля зацепила, к несчастью, мне
ногу.
Ну утро проверки, комиссии прошли по всем вокруг частям. И наткнулись на
нас: мне ночью сделали в госпитале операцию, по этому ранению и определили
- кто это был. Хоть и крепко досталось патрульным, но судить нас не стали
- отстоял наш полковник. Человек он был со связями, хорошо известен в
генштабе. И многие генералы первыми отдавали ему честь при встрече, а
какой-то майоришка, патрульный, которого мы "пощекотали маненько", конечно
же, не мог не считаться с его соломоновским решением - отправить нас троих
на гарнизонную гауптвахту на десять суток.
Воистину, кого Господь любит, того и наказывает, вырабатывая и развивая
таким образом в своих любимцах силу, сноровку. выносливость, крепость духа
для преодоления более сложного и более опасного препятствия при выполнении
Его поручений.
Чтобы одним ударом судьбы двинуть развитие личности, заставить ее
подняться над состоянием ничтожности: без этого личность не в состоянии
противопоставить себя отрицательным явлениям окружающей жизни: лживости,
трусости, святотатству...
Препятствия создают гениев!!! Страдающий телом и духом перестает грешить и
начинает мысленно зрить, а прозревая неиствует в своем предназначении...
Все неприятности, что сыпались на меня, как из рога изобилия были ничем
иным как зловредными кознями Фавна, преследовавшего меня за то, что я имел
целью подчинить себе силу природы, за присвоение мной не принадлежащей
человеку власти...

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. АЗБУКА КРАХА
Жаждущему дам
даром от источника
воды живой.
/Откровение/
Почти треть всей жизни, отпущенной нам всевышним, мы растрачиваем просто
на сон.
Зачем же нужен сон? Зачем нам надо добровольно транжирить самое дорогое
свое достояние на какой-то там сон? С чем это связано? Что или кто нас к
этому вынуждает?
Представителями научного материализма наш сон трактуется как
физиологическое состояние, вызываемое необходимостью погашения
утомляемости живого организма, через определенный промежуток времени его
интенсивной работы или же простого бодрствования. А сам процесс сновидений
довольно упрощенно объясняется тем, что всякие задействованные внешние
раздражители усиливают у спящего человека импульсацию в стволе головного
мозга и тем самым вызывает у него галюцинаторские подвижки. При этом
почему то умалчивается какие же сны предполагается таким образом вызвать у
спящего. /Это ли не пример редукционизма в науке, когда явления более
высокого уровня сводятся к явлениям стоящим на целый порядок их ниже/.
Возможно, восприятие спящим звука от шума за окном или от болевого
ощущения в теле и воспроизводит в головном мозгу эффект нечто подобное
снам, но можно ли объяснить исчерпывающе таким образом происхождение
сновидений вещих, обладающим значительным прогностическим потенциалом,
подчас превосходящие во много крат научные открытия.
И кто сегодня из материалистов, стоящих на этих утилитарных позициях,
возьмется ответить на вопрос, зачем, вернее почему всякий истинный
художник, которого любит бог, будь то композитор, живописец, поэт или
прозаик, в процессе своей работы, в поисках истоков истинного, как бы
проблесками вспоминая, постоянно поправляют, исправляют, казалось бы уже
совсем готовые свои творения: то с радостным воодушевлением дополняя в них
что-то недостающее, то с горьким разочарованием безжалостно отсекая все
лишнее. Вспоминают - разумеющие вспоминать... Сам по себе человек не может
создать что-либо значительное и на века ни в какой области творчества:
науки или искусства, поскольку у него от природы заложено в голове бытовой
разум,- разум необходимый лишь для жизнеобеспечения индивида, но крайне
недостаточно для удовлетворения всех духовных запросов незаурядной
личности. А чтобы вырваться за плесенную оболочку бытового плена и увидеть
там в одно мгновение целую вечность- надо родиться влюбленным в бога и Его
священные идеи. И до конца дней своих служить только Ему одному
самоотверженно и беззаветно и не изменять этой мечте ни при каких
условиях, и ни за какие земные блага.
Вспоминают- достойные вспоминать...
Думаю, марксисты обязательно сошлются здесь на общественные условия,
способствующие возникновению такого проявления у творческой личности,
считая, что для судьбы того или иного открытия главенствующее значение
имеет лишь престиж и опыт мастера.
Конечно, отрицать этого совсем нельзя - престиж и опыт очень влияют на
качество и производительность труда простого поденщика-ремесленника.
Однако не правомерно утверждать и другое, что эти обстоятельства могут
играть решающую роль в создании творцом настоящего шедевра. Ведь движет
каждого мастера к поиску данности не только престиж его, не только опыт
его, а те искомые звуки и сочетания слов, те скрытые образы, которые
представлялись ему в виртуальных формах уже ранее, когда-то давным-давно в
полудремном сне и которые осуществлялись как бы по его желанию и его
задумке, соотносящихся с его духовным и умственным развитием.
Да и в определении сна как физиологического состояния, необходимого
человеку просто для отдыха, не согласуются никак со здравым смыслом. Разве
отдыхающему, недвижимому человеку менее обходим сон, чем, скажем, тому,
кто находится в работе
Разница - относительна! А это говорит в пользу того, что всякому индивиду
для полной осознанной жизнедеятельности нужно как раз кроме физического
отдыха еще и ежедневный кодовый подзаряд Божественного Абсолюта. Любое
расстройство такой естественной связи приводит людей к сомнабулизму, к
тому самому болезненному состоянию невменяемости, когда они не ведают, что
творят.
Из всего этого следует вполне объективный логический вывод: какими бы
высокими нормами своей идеологии не руководствовались атеисты-безбожники,
рано или поздно они превратятся в иванов непомнящих, в зомби, в
ударенных...
Выдвигаемая мною гипотеза - есть азбука краха всякой безбожной личности и
всякого безбожного общества. Подтверждением истинности такого вывода не
может быть ничего лучшего, чем, скажем, сам крах в ближайшем будущем одной
из самых атеистичных стран мира, именуемой СССР.., где с самого его начала
тотально сокрушились святыни и низвергался из каждого сердца Бог.
Истории немало известно тиранических режимов, подобных Советскому Союзу,
где управителями были люди, как и у нас, безбожно безнравственные
реакционеры, где их подчиненные выступали в качестве винтиков
государственной машины. Имея устрашающую армию, неисчислимую рать
надзирателей, конвоиров, контролеров, они рассыпались тем не менее, как
карточный домик, доказывая не раз, что власть без совести, даже
высокоорганизованного общества, это саморазрушающаяся система управления,
непрерывно создающая всепожирающий паразитический слой бюрократии.
Раздуваясь день ото дня до огромных размеров бюрократический аппарат
уничтожает со временем все творческие силы общества или же загоняет их в
подполье...
После демобилизации из армии я мог бы рассчитывать на более иль менее
сносную жизнь на "гражданке", пожелай лишь я остаться жить в одном из
городов центральной России. В самых престижных городах ее таких как
Ленинград, Москва, Тула, Липецк, Тверь, Владимир, Горький я мог бы не
плохо "пристроиться" если б не жил во мне всегда неистребимый ни чем дух
бунтаря и подвижника... А чтобы путь мой тот был всегда богоугоден и
благоуспешен, - отстраненным от благ и в неустанной борьбе со всяким злом
и грехом я должен был жить и творить...
- Такие возможности, маэстро? Открываются нам теперь на воле? -
возбужденно говорили мне сослуживцы.
- Поедешь с нами в Питер, - уговаривали меня Рябухин с Карпуткиным, -морем
шампанского встретит нас "^Невский" и юные девочки от радости встречи с
великим магистром обнаженные плясать на столах ресторанов всю ночь до
упаду будут. Вся российская мафиями валютчики, и контрабандисты за твои
уникальные способности поклонятся в ноги тебе, как богу, станут... Ты же
обонкротить и спотлото, и скачки на ипподроме можешь!!!
- А божью кару, возмездие немезиды что ж в расчет не берете? - отвечал я
им, снисходительно поясняя причину своего вежливого отказа. - Все мне
дозволено, но ничто не должно обладать мною: ни богатство, ни власть, ни
женщины, и даже всемирная слава. Когда-то давным-давно я дал себе страшную
клятву в том, что всю свою жизнь я посвящу переустройству ныне
существуемого жестокого и несправедливого мира, что все свои силы и знания
я буду направлять только на разрушение и уничтожение самого страшного зла
на земле - коммунистического монстра, поработившего самым коварным обманом
и кровавой жестокостью многострадальный наш народ. Когда в стране столько
страданий и боли, мы не смеем, не имеем права валяться на пуховиках с
красотками и заграничными яствами объедаться. Не должны мы быть
посторонними наблюдателями творимого повсюду беззакония. Кто долг пред
жизнью не выполнит - не умерев, умрет...
-А мы за что? И мы за тож, - подхватили они. - Сколь раздору людям нашим
принес их жидовский большевизм, скажи? Сколь кровушки народной
пролилось-то коммунистами за все это время на нашей земле, что в ней
утопиться им всем бы хватило проклятым. До сих пор еще души невинно ими
убиенные вопият к богу и требуют от нас, ныне живущих потомков своих,
самого сурового суда над кровопийцами.
Так что, все средства хороши для расчета с коммунистическими сифилитиками.
Пускай будут и коррупция, и контрабанда, и финансовая афера, все, что им
во вред, - пусть содрагают власть советскую. Ничего тут зазорного нет...
- Их же салом, им же по мурсалу, - иронично заметил я, исподволь напоминая
им о том, что ученикам не следует занимать, место учителя. - Вы хотите
сказать: в каком указе есть закон на ненависть и месть!..
- Нет, нет, это нам не подходит, друзья! Не стоит уподобляться нелюдям
большевикам. Грубая сила в таком святом- деле нам не помощник, мы будем
апеллировать только к сознанию- и разуму людей. Наша ближайшая задача
вывести народ из коммунистической дурости, в которой он пребывает многие
уже десятилетия. Мы должны его пробудить самой сурковой и безжалостной
правдой о том, что было, что есть и что будет. Что было, что есть вы
хорошо усвоили, а что будет завтра, через пятьдесят, сто лет легко
просчитать и без всяких пророчеств. Коммунисты-технократы своей бездумнной
деятельностью, если их не остановить сегодня, отравят к тому времени все
воды земли: и реки, и моря; разрушат ее атмосферу - исчезнут тогда
растения, погибнет и все живое на ней вместе с людьми. Медленно в страшных
конвульсиях будут умирать и взрослые, и дети, охваченные чутким
технократическим мором... Наше поколение много сделало, чтоб остановить
безумие этих параноиков. Деморализована фактически армия, главный оплот их
власти. Империя зла сегодня, что колосс на глиняных ногах, дав глубокую
трещину, успешно разрушается и дышит, как говорится, уже на ладан, но
этого мало, наш гражданский долг ускорить его падение, и чем раньше, тем
лучше... Призрак воли бродит
уже по Европе и Азии. Вы, первые штурманы свободного будущего! -
подбодрил их я, напутствован на прощанье, - вы здесь вздыбите центр, я
взбунтую периферию? Да запомните хорошенько! Что тьма не может породить
света и что не бывает совершенствования личности без жертв, потерь,
неудобств - подвижники и мученики рождают свободу.
И разъехались мы кто куда, чтоб исполнить свой долг по мере возможного и
как подсказывала нам наша совесть: чтоб разум людской божьей искрою
осветлился бы, чтобы души людей от коросты греха не своробели, чтоб дела
их земные не столкнули мир в пропасть... В апофеозном громе оглашенных
звуков оркестра государственности уже слышались ошалелые крики
агонизирующего коммунизма...


ПУЧКИ СНОВ
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Михаил Лермонтов

Уйдя в подполье, я вынужден был прибегать к всевозможным хитрым приемам
самодостаточноой конспирации...
принимая на себя время от времени личину чернорабочего, геолога, ревизора,
то заезжего музыканта, поэта, артиста, чтобы избежать расставленные
повсюду на меня агентами из КГБ различные силки и западни, я ухитрялся
таким образом беспрепятственно разъезжать по всей огромной стране, из края
в край ее, блуждая, как египетский бог возрождения Озирис, среди
полузвериных человекоподобных существ и силой внушения слова изо дня в
день научал их быть людьми. Освещая их разум, я указывал праведный путь из
ужасов греховной ночи в благодатность яркого дня - всем любящим
животворный хмель радостной жизни...
К великому моему сожалению, не всем моим подопечным хотелось той новой,
радикально измененной жизни, к чему я всех их неистово призывал. Были
среди них и такие, кто увязнув по самую шейку в дерьме коммунистической
идеологии, отчаянно сопротивлялся. Трудно такому смириться даже с мыслью о
крахе "родимых" ему иллюзорных надежд, на которые он сдуру всю жизнь ни за
что положил. Легче дикаря сделать цивилизованным, чем "энтакова совка"
переубедить, очеловечить: сифилис большевизма - неизлечим!
- Зачем ты нас поучаешь, скажи? Разве ты бог, спустившийся к нам с небес?
- вопрошали бывшие коммунистические штурмовики, угрюмо подступая ко мне.
"Нет я не бог! Я посланник бога! Ваши грехи и преступления сделали меня
пророком... Явись сюда сам бог, вы б его, июды продажные, имей над ним
власть, распяли бы на кресте как сделали это ваши предки", - сумрачно
отвечал я. "Надоть донесть на него куда следует, тада и кочевряжиться
никто не будет над простым народом", - открыто угрожали они мне, злорадно
выстраивая в мой адрес еще и свои невесть какие догадки... "Небось шпион
какой американский? Ишь как сволочь вырядился богато, не по нашенски, не
по-советскому..."
- Шпион! Точно шпиен! Веревка с петлей об ем на корявом суку плачет, -
вторили им другие.
- Какие ж вы твари поганые все и мерзавцы! Если вы заставите меня
замолчать, то вокруг вас даже камни возопият и земля зашатается и
разверзнется огненным пламенем, чтобы пожрать Вас всех, - не стерпев,
презрительно обрывал я их злое рычание. И в бой вступал с ними -
метафизический фактор: подавлялась их воля и внедрялся в их сознание
панический страх адресным заклинанием: "Чемер вас всех закатай, паскуды!"
Точно по команде чьей бросились они на поиски отхожего места, на ходу
расстегивая и снимая свои портки "с подмоченной репутацией"... Эк их
понесло!.. Эк их проняло! Ну прямо цирк, кино! Такая умора...
Мои идеи по обновление жизни, молодежь из глубинки воспринимала несколько
заинтересованней и лояльней, чем старшие поколения, но и тут из-за низкой
культуры их сознания и духе, я часто вынужден был прерывать свои с ними
дискуссии с досадой говоря: "Виноват, не учел интеллект аудитории", -
затем уничижительно их сокрушая: "Никчемной Вы жизнью живете, так черви
слепые живут: ни сказок о Вас не расскажут, ни песен о Вас не споют"...
И в ход пускался тоже метафизический форс-мажорный фактор, искривляющий их
путь судьбы. А с ударенного судьбой что взять? Обиженный судьбой -
несчастный человек. Вот о том, как это проявлялось в жизненной реальности
как раз и пойдет далее речь...
Для читателей, я думаю, будет не безынтересно и небесполезно ознакомиться
на фактическом материале как с отрицательными, так и с положительными
полюсами моего хождения в народ более подробно и с самого начала...

МЕТАФИЗИКА ФАКТОВ
Без Тебя я - звезда без света,
Без Тебя я - творец без мира...
Валерий Брюсов

В город N я прибыл из Москвы на пассажирском поезде с двумя попутчиками,
сержантами из стройбата. Ребята, надо сказать, попались мне не ахти какие:
самонадеянные партийцы, прижимистые, хотя и с кучей денег в загашниках.
Довольно не плохую получали тогда зарплату военные строители на возведении
секретных объектов - многие из них умудрялись и на "тачку" бабок
сколотить".
Город встретил нас празднично, сказочной роскошью света и снега.
Разноцветный свет фонарей, развешанных по всей привокзальной площади,
источал своим безмерным ликованием призрачную смуту в моем сердце - не то
радостью света теплых надежд, не то стужей предчувствий мрачной печали...
Да! Снегу было везде такое количество, что хотелось прямо криком кричать,
чтобы остановить его заполонение. Снег господствовал не только на земле,
но и на небе. Сплошным валом валили мохнатые хлопья его на стылый асфальт
площадей и улиц города. И крыши строений с причудливыми малахаями и
могучая крона деревьев, разлапистых сосен, девственных елей в белоснежном
одеянии искрились переливно в лучах искусственного света то чистым
золотом, то серебром, то многоцветьем бриллианта.
Казалось, что кто-то нарочно хотел этой холодной омертвляющей роскошью
белого савана запеленать живьем и сам город и всех живущих в нем за
совершенные здесь когда-то постыдные свои дела Солоды и Гомеры...
Намериваясь поскорее переоформить свои проездные документы, мы устремились
к вокзалу напрямик, избегая обходных путей, по-молодецки преодолевая
различные барьеры и препятствия. Утопая почти что по пояс в снег, мы
вскоре выскочили на расчищенную площадку для такси, где к нам лихо
подкатил какой-то бесшабашный таксист на черной "волжанке", едва не сшибив
одного из нас...
- Куда ты прешь, болван? - не удержался я. - Не видишь разве, что мы идем?
- Не бранись, мастер, - извинился шофер, - помочь хотел вам! Вижу, спешите
очень. Новый год наносу, а в такую погоду пешком ко времени не успеть. Дай
думаю подвезу служивых.
- Спасибо, братец, только мы в этом городе чужие. В кассу спешим, на
поезд...
- И это мы уладим, - не дал он мне договорить. - Взгляните-ка сюда, на
заднее сиденье, - попросил он услужливо нас. - Целый гарем вожу с собой,
как раз для вас троих...
Мы приблизились к его таксомотору и заглянули в открывшуюся настежь
дверцу. Откинувшись на спинку сиденья там сидели три видевши виды энские
путаны, укутавшись в меховые шубки. С притворной невинной улыбкой на
сладких устах, они маняще глядели на нас, услаждаясь романтической песней
портативного магнитофона. Свежий приятный голос певца мягким нежным
тенорочком выводил под гитару: " В лунном сиянии снег серебрится, вдоль по
дороге троечка мчится: динь, динь, динь..."
- Покажите товар лицом, красотки, - скомандовал нагловатый хозяин такси.
Девицы послушно привстали и, распахнув полы своих шубок, обнажили тела.
Спутники мои оба, завороженные их наготой, тот час шмыгнули в машину,
никак не внимая моим отговорам. Я даже не успел предупредить их о
возможной опасности, как "Волга" развернулась на месте в крутом вираже :
прочь помчалась шальная, оставляя за собой лишь вьющийся белый дымок из
выхлопной трубы, да обрывок песенного сладострастия, затухавшего вдалеке:
"Этот звук, этот звон много мне говорил"...
Презирать то, чем другие восхищаются, было всегда моим жизненным кредо, а
потому легкомысленное поведение своих спутников нисколько не огорчило
меня. Если и был у меня тогда на душе какой-то неприятный осадок, так это
из-за тупости, ограниченности людской вообще, от того, что всякая их
безалаберная беспечность и близорукость есть удел всех ленивых и
невежественных, которые как скоты не смыслящие - только и ждут, когда им
накинут на шею петлю и поведут - кого кормить дешевой колбасой, чтобы с
голода не бузили; кого поить суррогатным вином, чтобы быстрее дурели, - а
кого на бойню войны, кого в концлагеря на мыловарню, как в сталинскую
бытность...
Этот контингент не станет анализировать свои поступки ни на один шаг
вперед, пока не получит хорошую взбучку. Тут уж ничего не попишешь -
привыкли жить на авось...
Как не спешил я успеть на поезд свой - все-таки из-за них опоздал. И всю
новогоднюю ночь по их милости должен был пропадать на вокзале.
"Коль гореть, так уж сгорая", - решил я и отправился бродить по залам
вокзала, подыскивая себе уже не случайных попутчиков, а интересную
собеседницу, с кем не скучно и красиво было бы провести новогоднюю ночь.
Красота дает отраду сердцу и защиту против пошлости и жестокости
окружающего мира.
Я Агасфер, я господин случайностей: мой бог - красота и любовь; мой щит -
вера и воля; мое оружие - укрощенная мысль, одухотворенное слово, -
оружие, от магической силы которого не проливается безвинного сердца
кровь, но заставляет оживать и появляться на свет зачарованные духи, чтобы
выполнить мной задуманные желания...
То, что было загадано - все исполнилось в срок...
Войдя в зал ожидания для пассажиров, я бегло окинул воинственным взглядом
его вместительное пространство и заметил на одной из скамеек поодаль в
окружении группы ребят черноглазую девчонку, мило улыбающуюся мне. И
сердце мое екнуло в груди в сладком предчувствии... Сдерживая свой
эмоциональный запал насколько было это возможно, я подошёл к ней, не
отводя от нее своего страстного взгляда и вместо приветствия прочел газель
из восточной поэзии, не замечая никого вокруг кроме нее, чуть-чуть
подрагивающим голосом:
- Налюбоваться такой не хватит и жизни одной!
Она вся зарделась, устремленная ко мне и смущенно тихо вымолвила:

- Такого мне еще никто никогда не говорил...
- Разве ты уже кого-нибудь любила, красавица?
- Нет, никого! - был ответ.
- И даже меня? Айя-яй! А говорила, что любишь! - в шутку разыграл я ее для
того, чтобы не оборвалась нить едва начавшегося между нами разговора.
- Когда же это я могла тебе только такое сказать, если вижу тебя впервые?
- игриво удивилась она.
- Во сне, - невозмутимо ответил я, продолжая ее разыгрывать.
- А ты кто, пророк что ли?
- Пророк, пророк любви и о тебе скажу я - сама богиня красоты пленительная
ты! - выпалил я.
- Коль ты пророк, то отгадай мое имя, откуда еду и куда? - с хитринкой в
глазах попросила она, устроив мне логическую ловушку.
- Оксаной тебя зовут, голубушка! Из Полтавы ты едешь в Троицк.
- Ан вот и неправда твоя, не до Троицка, а чуток дальше!..
- Это не существенно...
- А как тебя зовут, поэт любви? Я ведь не умею угадывать как некоторые, -
смущенно спросила она.
- Евгений! Евгений Терновцев, - сбивчиво заговорил я, приглашая ее
прогуляться словами из Библии: И увидел Бог свет, что свет хорош и отделил
Бог свет от тьмы.
Она оживленно встала, подала мне руку для знакомства. Я галантно поцеловал
ее и не выпуская из своих увлек за собой...
- Ну и хват же попался, - услышал я позади себя чей-то голос.
- Мастак, чистый артист, - вторили ему другие.
- Осуждение глупцов - похвала, - изрек я чей-то мудрый афоризм им с ответ,
реабилитируя смелый поступок Оксаны в ее глазах...
Всю новогоднюю ночь проворковали мы с ней как пара влюбленных голубков,
прижавшись друг к дружке, утаясь от всех в укромном местечке, истомно
млея... от вьюги чувств...
Ночь, как одно сладкое мгновение, пролетела, а когда рассвело, мы бродили
с ней по заснеженным улицам незнакомого города. Я читал ей на морозце по
памяти самые нежные, самые любимые мной стихи различных поэтов, и она,
взявши меня под ручку, заглядывала с нежностью мне в глаза, одаривая меня
своей загадочной чарующей улыбкой и жарким поцелуем "в щечку". Тогда же
призналась она, что и мой облик не раз навещал ее в девичьих грезах.
- По ночам, - рассказывала она мне, - когда ты являлся во сне, я всегда
пробуждалась с таким сладострастным чувством на сердце и пьяняще-хмельным
угаром в висках, точь в точь, что я ощущая с тобою. И ее теплые ладони
ласкающе дотрагивались до моего лица.
- Кохацый мой, любимый, - шептали трепетно ее уста.
На следующий день, когда мы садились с нею на поезд, объявились вдруг и
мои бывшие попутчики, что укатили вчера на бешенной "тройке".
Встревоженные очень, они наперебой рассказывали мне о своих новогодних
похождениях...
- Зря не послушались мы тебя. В такой переплет вляпались, что и говорить
про то стыдно при твоей барышне.
- Кто не поклоняется творцу, тот кланяется тварям в ноги, - холодно
обронил я и добавил не без гордости: - А мою любимую Оксаной зовут. В эту
ночь мы подружились с ней понемногу...
Затем, оглядев их с ног до головы изучающим взглядом, унизительно бросил:
- А ваши милахи, надо понимать, не шибко баловали вас любовью, коли фонари
у вас под глазами и оба на ноги прихрамываете.
- Какой там любовь, еле ноги унесли из притона, куда нас сволочь таксист
доставил.
- Сутенеры их целою кодлой, паскуды, пришли и наши подарки все сперва себе
забрали, а потом и наши карманы давай чистить...
- А вы что ж спасовали?
- Защищались, да что толку? Такие громилы!..
- Ладно еще, что в окно сигануть успели, несмотря что с третьего этажа, а
то бы хана...
- Говорите, плохо дело в чужом пиру похмелье?
- Что ты! Что ты! Навек сами запомним и своим внукам закажем, чтоб головою
думали прежде, чем предпринимать что-то в жизни... - на перебой отвечали
они.
- Вы правы, голуби! Только дураки на своих ошибках учатся, а умные- на
чужих, - пожурил я шкандылявших рядом верзил. - Разум делает человека
человеком, а не труд, как утверждают в своих трактатах по диалектике
последователи жидомассонства, - продолжал я прочищать им мозги, уже сидя в
вагоне. - Труд без разума сподобен работе скотов. Именно разум отличает
нас от всех земных тварей. Он дает нам и великую речь, и великие чувства,
и великую мудрость, чего нет и быть не может у неразумных существ. Только
мы, разумные разумники, может осознавать себя в пространстве и во времени
некою духовною сущностью, способной понять и оценить велиречивую красоту
жизни и вселенскую тайну... "До человека - дальний путь", говорил еще
старик Гете. Быть человеком - значит жарко сердцем гореть, согревая теплом
всех отверженных; путеводной звездой надо в ночи сиять, освещая путь
заблудшему; надо громом над миром греметь про беду и опасность грозящую, -
и разящею молнией быть всем делам и поступкам неправедным, - сыпал я
горячо, вдохновляемый взглядом Оксаны.
- Один в поле не воин, -наученные горьким опытом, возразили они.
- Воинство сверхразвитого человека есть его не затемненное ничем и никем
сознание, независимо ни от кого и ни от чего организованная воля, плюс
воплощающее творческое слово, - продолжал я тонко и завуалированно
намекать им на то, с кем они имеют дело...
- Не до дискуссий нам теперь о высоких материях... Как липок ободрали,
паскуды, - с удручающим видом пробубнил один из них, все еще никак не
смирясь со своими материальными потерями...
- Что упало, то пропало. Чего ж об том тужить. Целы, невредимы и то слава
Богу, - утешал его другой из "побиенных".
- Да расскажите ж, черт вас побери, что с вами там стряслось, - не
вытерпел я. - Оксане небось страсть как будет интересно узнать о ваших
новогодних приключениях... Правда Оксана? - подключил я в помощь свою
подружку, чтоб разговорить их.
- Правда, правда... Как романтично наверное бывает попасть в какую-нибудь
необычную историю под самый Новый год, - мгновенно поддержала она меня,
поймав в моем взгляде скрытый призыв "раскачать" их.
- Ничего интересного кроме стыдобы, - упрямо просопел первый.
- Эх вы, горе-джентельмены, такими бирюками сидите, аж мне тошно... Вместо
того, чтобы, поразвлекать нашу даму чем-то необыкновенным, нагоняете на
нее своим унылом видом смертельную скуку, - подзавел я их.
- Точно ничего забавного, - заявил и второй, но под двойным нажимом нашим,
согласившийся наконец удовлетворить женское любопытство Оксаны.
- Как не соблазниться было нам? Три года мы кротами рыли землю под шахтные
колодцы для установки и пуска ракет. Ни увольнение тебе, ни отпуска. А тут
подвернулся такой долгожданный случай, ну мы с "голодухи" и кинулись сломя
голову на эту приманку...
- Что было дальше, потом, и пожалуйста без прелюдий, - поддал я ему жару.
- Подъехали к магазину, шофер и говорит нам: "Пойдите в магазин, ребята,
наберите вина и закуски, чтоб Новый год с девчатами весело встретить, да
рассчитайтесь со мной за обслугу авансом, а мы подождем вас пока здесь, да
время не тяните, и вам, и мне к двенадцати поспеть, надо.
Андрюха стал рассчитываться с таксистом, а я схватил вещевую сумку и бегом
в лабаз. Понабрал там всего: шампанского, коньяку и дорогих конфет и
всякой всяческой снеди, аж еле донесли до машины с Андрюхой, подсоблявшим
мне. Решили тряхнуть мошной разок ради долгожданной свободы, благо деньжат
у нас поднакопилось немало...
- Дальше-то что, дальше-то что? - поджимал я его к главному действию...
- Не приставай, не то передумаю, - предупредил он меня.
- Хоре, хоре, - подняв руки, пообещал я больше не встревать в его рассказ.
- Ехали, ехали и остановились у обочины за околицей: "Приехали,
вытряхивайтесь!" - объявил шофер: "Дальше нам не проехать, дорогу к дому
снегом занесло. Сами пешком как-нибудь до места доберетесь. Не
беспокойтесь, успеете ко времени, здесь уже совсем недалеко", - пояснил
он. Мы вылезли все из машины и нагрузившись сумами с провизией двинулись
следом за шмарами по глубокому снегу через какие-то катакомбы к месту
предполагаемого пиршества. Взопревшие, под тяжестью ноши, мы вскоре
очутились возле какого-то двухэтажного дома с тускло светящимися окнами.
Перекошенные двери подъезда были открытыми, и мы беспрепятственно нырнули
в него как в собачью конуру, спотыкаясь впотьмах о ступеньки лестницы.
Забравшись наверх, мы зашли в какую-то квартиру. Не дав перевести дух с
дороги, хозяйка квартиры, встретившая нас, прямо с порога предложила нам
скорее принять душ, чтобы успеть вовремя к застолью. Она подала нам два
банных халата и каждому по махровому полотенцу и отправила нас в смежную
комнату. Мы быстренько разделись, ополоснулись и как огурчики в
дарственных халатах предстали перед радушной хозяйкой. Стол уже был накрыт
и все было бы чин чинарем, если б в это время не ворвались туда вдруг
подвыпившие бандюги из пяти человек... Мы защищались недолго, нас тут же
скрутили, заломили назад руки и подвели к главарю: "Кто такие, откуда?" -
мрачно прохрипел он, сверля нас своим стеклянным взглядом. "Солдаты мы,
отпустите нас, гады", - вскричал в неистовстве Андрюха. "Что, что мразь?
Солдаты не пьют заморские вины и не закусывают икрой осетра", - ткнул
пальцем он в стол, где стояло множество бутылок с питьем, а в тарелках
высились вороха закуски. - "Стол ломится от обилия всего, а он говорит
мне, падла, что они солдаты. Кучеряво живете солдаты, а поделиться даже с
корефаном не захотели!,," - зло сплюнул он. Не слушая моих разъяснений, он
выхватил резким движение руки из-за голенища сапог хромленый тесак и с
силой вонзил в край стола. Передавая его своей "шестерке", глухо прорычал
команду: "Обрезать колдовство, что висит у них на шее", - зыркнул он на
спрятанные у нас на груди под нательным бельем кошли для денег... "Может
пойла плеснуть им в стаканы замест колдовства, пахан", - робко обратился
тот к предводителю, передавая ему нашу заначку. "Касторки им вместо пойла,
скотобазам", - грозно прохрипел он, - "чтоб желудки у них получше
очистились, пока мы тут с вами праздник справлять будем, а то как начнешь
их разделывать на колбасу, столько зловонья, что никакие китайские специи
его не устранят, попробуй тогда такой товар толкнуть кому, не найти
простака..." Нас втолкнули в подсобку, где находились наша одежда и вещи и
захлопнули на защелку за нами дверь...
- И грех, и смех... Вот до какого печального конца доводит человеческая
глупость, - прервал я его повествование сдержанным смешком Сократа, тогда
как Оксана, уткнувшаяся лицом в мое плечо, чуть не умирала со смеху,
уловив весь черный юмор бандитской шутки...
- Это твоя работа, господин добра и зла, - немного успокоясь ласково
спросила она меня шепотком на ухо, собираясь уже на выход. - Ты ж мне
вчера говорил: "Осчастливить могу несчастных, а счастливых сделать
несчастны"...
- Метафизика факторов тому причина и следствие, мой ангел небесный, - стал
я "выкручиваться", поясняя ей природу случившегося, - возмездие богини
Немезиды!
- А что это такое и с чем его едят, - заинтересовались и сами пострадавшие.
- Произошло искривление ваших жизненных линий, то есть линий вашей
судьбы... Как бы это вам попроще и доходчивей объяснить, - замялся я на
минуту... - Нарушение божественной этики часто приводит к верховенству
злых начал природы над добрыми, и тогда линии судеб людей под тяжестью
содеянного ими греха начинают раскачиваться из стороны в сторону могучим
дыханьем этой богини вечности, точно плохо натянутая веревка с бельем под
действием силы ветра, один конец которой закреплен в руках каждого
человека, другой - в руках божьих, поэтому чем выше принципы и чище этика
человека, тем сильнее и устойчивее натяжение линии его судьбы, тем менее
подвержена она воздействиям жизненных ситуаций, - поспешно сформулировав
скрытое действие этого метафизического явления, я встал и пошел следом за
Оксаной... - Расставаться с тобой мне жаль, Оксанка, да делать нечего,
Впереди у меня ужасно мрачная перспектива. На мне лежит печать
отверженности. Я должен пройти в жизни жесточайшие испытания, чтобы
победить комсистему. Я должен выполнять данный мною обет Богу, как бы мне
тяжко это не было. Кто долг свой перед Богом не выполнит, того ждет
суровая кара. Не до личного счастья теперь, помогу рисковать жизнью тех,
кому безгранично верю и кого больше жизни люблю, - говорил я ей на
прощанье, держа ее в своих объятиях и осыпая жаркими поцелуями.
- Я все равно буду ждать тебя мой коханый, желанный мой и цветущей весною,
и знойным летом, и в золото осени, и седой зимой, - торопливо со слезами
на глазах все твердила она, подставляя мне страстно губы... Раздался
свисток и поезд тронулся...
- Прощай моя голубка! До первых журавлей: вспоминай иногда обо мне! не
плачь, а пожелай мне удачи, - сказал я ей бегло на прощанье и бросился
догонять уходящий поезд.
- Ну что ты, ну что ты так сокрушаешься, если не заметут красные мангусты,
обязательно к тебе вернусь, мой ангел, - кричал я ей, бегущей вслед за
поездом и все пытавшейся передать мне очень важное что-то в конверте.
Сердце мое было готово разорваться на части при мысли, что я вижу ее в
последний раз, такое милое, такое доверчивое создание, которое стало уже
для меня дороже всей вселенной и всех радостей жизни. Но возвратить
оставленный "рай" было для меня такой же неразрешимой проблемой, как для
моих попутчиков вернуть себе отобранные у них бандитами свои кровно
заработанные деньги, не потому, что у меня не было адреса и не известна
была мне ее фамилия, а оттого, что я был скован как стальным обручем
суровыми обязательствами перед самой вечностью.
Я готов был биться головой об стенку вагона, только чтобы вернуть себе все
свои потерянные радости в надеждах и мечтах, связанных с именем Оксаны.
Только расставшись с нею, я вполне осознал какую бесценную жемчужину
безвозмездно потерял, В тот час я отчетливо понимал, что и среди тысячи
самых целомудренных красавиц мира сего, которых я могу на своем пути еще
повстречать, не найдется для меня ни одной такой, которая бы так искренне,
так бескорыстно как Оксана сможет довериться и полюбить меня с первого
взгляда - не разбирая кто я и что я, отбросив весь свой житейский
практицизм только для того, чтобы вместе со мною сгореть во имя любви в
самозабвенном вихре чувств...
И умиротворенные за окном ресторана необозримых полей снега, и
умиротворяющая слух песня, что лилась из репродуктора и даже крепкая доза
хмельного вина, взятого на последние деньги, оставшиеся от казенного
довольствия - не смогли в тот зимний хмурый вечер успокоить душу
страдальческую...
"А для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг, ослепительный
миг", - со звоном отдавала у меня в ушах эта бодрящая песнь, будто нарочно
посланная мне в утешение о безвозвратной для сердца потере...
Мое взбудораженное Эго, возмущенное насильственно-волевым разлучением с
Оксаной - безжалостно изводило себя душевноболезненным вживанием в
окровавленную песнь страдания, по-купечески щедро швыряя на стол за нее
еще живые ошметки своего бедного сердца, преобразуя их на бумажной
салфетке в золотые слитки-слова прощальной песни:
- "До свиданья, друг мой, до свиданья! Мне так страшно жить среди людей...
Каждый шаг мой стерегут страданья. В этой жизни счастья нет нигде! До
свиданья! Догорают, догорают свечи!.. Мне так жутко уходить во тьму...
Ждать всю жизнь и вот дождаться встречи... И остаться снова одному...


ДУРНЫЕ СНЫ ЗЕМЛИ
Мне все не выносимо!
Летите мимо, мимо,
Дурные сны земли...
Валерий Ходосевич

Не совсем безоблачно и беспечально протекала моя жизнь и на гражданке.
Нескончаемо мрачной чередой воскресали в яви предо мной давно превиденные
дела и события...
Очереди, очереди всюду живые очереди, как мутные потоки воды. Куда бы не
пришел - всюду унылые очереди. Чтобы устроиться на работу нужно было
сперва прописаться в паспортном столе, потом встать на учет в военном
комиссариате, потом подписать заявление о приеме на работу, пройти
техминимум по технике безопасности, пожарной безопасности, получить
полагающуюся спецовку, а только затем после всех этих мытарств и унижений
можно было выходить на работу.
Остановясь в одном из провинциальных городков Зауралья, я устроился
вначале работать на завод по ремонту дизельных моторов в качестве слесаря
по топливной аппаратуре.
Кабала это была, а не работа. Даже воздух этого цеха был пропитан соляркой
до такой степени, что во рту постоянно ощущался отвратительный ее привкус.
Но никого почему-то это возмущало, все были довольны, хоть и платили им
всем за каторжный их труд жалкие копейки, которых едва хватало на самое,
самое необходимое.
С первых же дней своего пребывания в этом аду я стал прививать у своих
подельников презрение и ненависть к унижениям и рабству, царящим на этом
производстве.
- Где лучше то найдешь работу? Везде одно и тож. Лучше там, где нас нету,
- грустно шутя объясняли они свою безысходную серость жизни.
В последствии я и сам не раз убеждался на личном опыте в их правоте. Что
они могли сделать, чтобы облегчить свою жизнь. Бастовать? Я и сам
участвовал в Темертауском восстании и что же? Кого перестреляли
спецвойска, вызванные для усмирения, кого в концлагеря упрятали без суда и
следствия до особого распоряжения.
- Чего раскис? - самобичевал я себя в минуты скорбного отчаянья. -
Властям легко расправиться с одиночными очагами проявленного
недовольствия, но когда их будет тысячи - никакая армия с организованным
народом не справится. Главное научить, заставить людей осознать себя
людьми и указать им путь к свободе и человеческой жизни...
Как не противно было мне прирожденному волхву находиться под ярмом и в
шкуре рабочего, но ради свободы народа, я стоически переносил все тяготы и
лишения, что выпали на долю этого несчастного сословия.
Переходя из одного предприятия в другое, меняя статус и профессию,
переезжая из одной местности в другую, день ото дня набирая популярность
среди рабочей молодежи и студенчества, я становился очень опасной фигурой
для местных властей и они подвергали меня вначале всяческими притеснениями
противодействующего характера по административной линии, а затем, видя,
что это на меня никак не действует, устроили массированное гонение вплоть
до попытки моего физического устранения, Прибегая к подлейшим приемам
клеветы и оговора, местная плутократия подстрекала на это дело людей
взращенных шантажом и обманом, людей озлобленных, мстительных,
вероломных...

ЖЕРТВА ИДЕЙ
Кто хочет жертвы? Ее несу я!
Кто хочет крови - мою пролей...
К.Бальмонт

Немало всяческих хлопот и неприятностей в вопросах личной безопасности
доставляло мне злобствующее отребье в моей подвижнической деятельности...
Защищаться от их расправ я мог лишь мечом уст своих и не более того,
памятуя о том, что провозвестником вечной истины может быть человек по
натуре своей господин, а не раб, свободный от страха за свою жизнь и тем
более далек от побуждения грубого хотения. Независимый искатель истины
должен отдавать себе точный отчет во всех мельчайших деталях исследуемого
вопроса и не бояться любой опасности откуда бы она не исходила.
Стоящий выше тщеславного удовлетворения от каких бы то ни было достижений,
являясь живым олицетворением высокой науки, неизвестной ни врагам, ни
любопытствующим, он должен всечасно рисковать собой, терпя всяческие
лишения в жизни, жертвуя личным счастьем, чтобы достичь своей
высокоодухотворенной цели.
Чего только не пришлось испытать мне на этом пути. В каких только
перипетиях не участвовать.
Да вот было дело уже во самой весне.
Сижу я как-то в одной забегаловке, смакую пиво с балычком, подходят ко мне
два амбала-волкодава, держа руки в карманах - хмуро мне проворчали, что я
"по добру" вышел с ними за угол для собеседования.
- По душам надо поговорить с тобой, парень.
- Надо так надо, - отозвался я, морща лоб и принимая строгий вид лица,
готовя для защиты себя от этих существ психических.
- Нам передали, что ты и твои люди на за что ни про что избили одного
нашего дружка, - начали качать они мне свои
- Разве я похож на уличного хулигана или головореза, господа киллеры? -
словом "господа" я как бы указывал им на свою соцпринадлежность.
- А черт те знает, ты и на рабочего мало похож, а работаешь слесарем.
Может и не ты, а твои...
- Мои сподвижники тоже не ходят по ночам с кастетами в руках и с финками в
карманах, а растолковывают таким как вы долбанам правду о смысле жизни, а
те вместо благодарности от чистого сердца пытаются еще и физическую
расправу учинить над своими учителями. Кто видел Бога в минуту страданий,
тот не злоблив, - с негодованием отчитал я их. - Кто знает Бога, тому не
страшен черт... Тот святым духом крещен...
- Выходит, нашими руками хотели разобраться с неблагонадежным, - с
осознанием своей вины, глядели они на меня. - Ты прости нас, брат, мы же
на знали, - и чтоб загладить свою вину, они настойчиво мне повторяли, -
проси что хошь, все сделаем для претендента вышки - жертве идей...
- Идите с миром, я хочу чтоб гневные ваши лица вместо злобы умом
налились...
- Преклоняемся, но не завидуем висельнику - жертве идей...
"Жиган, жиган, жиганок, заработал "вышку"".



ШАРЛАТАНСКОЕ ЧУДО
Мне больно! Это ли есть мир?
И эти люди вправду люди?
Не к мелким жуликам на пир -
Попал я - в шарлатанском чуде?
Константин Бальмонт

- Не дергайся, фраер, - приставив пики пригрозила шпана, обступившая меня
со всех сторон, когда я выходил из кинотеатра в общем потоке зрителей
поздним зимним вечером.
- Не враждуйте с магистром, чтоб жизнь ваша на стала тесной, а дела
тщетными. Осчастливеть могу несчастных, а счастливых сделать несчастными.
- Ты магистр? В натуре?! Топи тоску в море!!
- Великий магистр! И по желанию своему приближаю добрых людей к Богу, в
злых превращаю в крыс, - надменно и холодно ответил я.
- Ты нам тоску не пророчь.
- Не суетись зря: чему быть, того не миновать!..
- Совращаешь наших девиц, фраерюга, пока мы в сучане срока тянули, -
злобно ощерился на меня золотой фиксой зуба вожак шайки.
- Никогда никого не совращал и не совращаю, а если кого и соблазню
красивой идеей, так того никому ни по какому закону не возбраняется: нет
принуждения - нет преступления, вам это не хуже меня известно, - продолжал
я интенцировать звуковыми импульсами, издаваемыми голосом, подготовляя из
сознание для перехода в высшую фазу внушаемости...
- Век мне воли не видать, - по воровски клянясь, виртуозно калупнул он
большим пальцем правой руки свою блестящую фиксу во рту. Вульгарно
задаваясь своим познанием лагерных жестов и сленга, этот плейбой
несчастный, смерд поганый занозисто выпытывал у меня: "что у тебя за идея
такая, сноб, скажи-ка нам о ней, может и мы соблазнимся твоим шарлатанским
чудом и не станем твое моднячее пальтишко дырявить "пером", - съязвил этот
гад под общий хохоток... Что еще можно было ожидать от них: пигмеи, они и
есть пигмеи...
- Ты прах и не постичь тебе того, что выше праха... Всякую злонравную
тварь я вывожу из дикого состояния не ножом, не кистенем, ни винчестером,
но словом творческим. Медовые речи из уст моих вынуждают млеть и терять
рассудок не только благоверных подружек ваших, но скоро и весь мир будет
завлечен той великой идеей и станут люди затаив дыхание с замиранием
сердца ловить каждое мое слово. Слушайте, слушайте, очень внимательно
слушайте! - дал я им установку сосредоточиться на всех моих командах
ровным повелительным голосом.
Хорошо зарекомендовавшая ранее себя гипнотическая система с эмпирическим
кодом мысли сработала и на этот раз безотказно и мгновенно.
- Бросьте ножи, сучары гуммозные, - приказал я им властно и грозно, а для
острастки резко призыкнул: - Милиция!! Обезволенных, обезличенных,
ослепленных внушаемым страхом будто корова языком слизала всех, словно их
и не было тут вовсе. "Руки в ноги и айда кто куда", только топот бегущих
на перегонки и был слышен в отдалении...
Был ли риск для меня как для мага в той не простой, хотя и заштатной
ситуации? Конечно же был и риск не малый...
Разве магистр, будь он даже инженером магии, не подвержен как и всякий
иной человек инстинктивной нервозности? Дрогни мой голос, утрать динамизм
внушаемые мной слова, прояви я свою профессиональную волевую
неподготовленность и объект моих трудов враз обратился бы против меня и я
мог стать жертвою тех, кого не смог укротить.
Покушения на мою жизнь и свободу сопровождали меня во все времена: и по
поводу и без всякого повода, словно по заклятым наущениям самой мегеры.
Обрушивались они на меня видимо за то, что став господином самого себя и
овладев особыми гиперфизическими свойствами разума, я пользовался по
своему усмотрению силами дикой природы, чтобы влиять свой идейной волей н
а жизнь других людей и на течение событий в стране...
Как на боксерском ринге один за одним сыпал на меня градом удары хозяин
природы, входя в клинч и нанося их и слева, и справа, и сверху, и снизу: и
все норовя угодить то в скулу, то поддых, то низе пояса - в пах, а то и
ломиком по г олове, - знай себе, только поспевай уворачиваться...
Откомандировали нас с приятелем по разнарядке "сверху" в конце лета с
производства, где мы работали слесарями по ремонту вагонов убирать хлеб в
один подшефный совхоз на целине - и что же? Не обошлось и здесь без
приключений.
Приехав в означенный в командировочном удостоверении пункт назначения, мы
зашли в контору совхоза и получив там направление на работу, отправились
на попутной машине в распоряжение бригадира соответствующей нашей
разнарядке полеводческой бригады.
Стан этой бригады располагался на крутом берегу степной речушки. Речка на
речка, а так себе пересыхающий водоемчик, след большой воды. Чередуясь по
всей своей длине то глубоководными ямами, то оголенным илистым дном, она
рассекала необъятную степь целины причудливыми своими изгибами, петляя
полукольцами. На одном из таких ее зигзагов и находилась та бригада. С
десяток передвижных вагончиков, поставленных в ряд, да высившийся рядом
действующий мехток и вокруг него по всему периметру полуостровка стояла
беспорядочно разбросанная сельхозтехника: зерновые комбайны, трактора,
плуги, сеялки и автомашины, вобщем обычная картина совхозной
бесхозяйственности составляла и определяла весь ее облик.
По приезду туда, нам отвели место в общежитии, накормили бесплатно под
черный список и предложили после ужина отдохнуть с дороги, да ознакомиться
с новой обстановкой. Время уже было вечернее и рабочие бригады кто как мог
проводил свой досуг. Одни смотрели под открытым небом бесплатную
демонстрацию фильма, другие кучковались возле палаточного городка
студентов...
Нас в первую очередь конечно заинтересовала студенческая молодежь.
Захотелось узнать откуда они: из какой фирмы, из какого города.
- Откуда девчонки? - вместо приветствия обратился мой приятель к
тусующимся на "пятачке" студенткам.
- А вы сто не знаете? - удивились капризно те.
- Мы новенькие здесь, мы пришли чтоб подружиться с вами понемногу, -
развеял я их подозрительность, включаясь исподволь в беседу.
- А вы огневые, видать, ребята! А то здесь такая скукачища кругом, одни
мужланы грубые. Понапьются вина и начинают хамить и приставать к нам, хоть
не выходи вечером никуда.
- Придется их образумить, - бросил я реплику вскольз.
- Бригадир тоже их предупреждал, мы ему жаловались, пока начальство здесь
- смирные, тише воды ниже травы, а как уедут, так они еще наглее стали -
хватают как церберы...
- Друг мой магистр! Убеждать умеет! Людей и церберов укрощает, не
волнуйтесь! - стал успокаивать их мой товарищ...
- И вправду, смотрите, все те забулдыги пьяные, что хорохорились только
что около нас сразу отвалили восвояси как увидели, что вы подошли к нам, -
заметила одна из них, указывая на покачивающиеся тени удаляющихся людей.
Дружба женщины всегда завоевывается благородными поступками мужчин, а
благосклонность ее - поэтичным, красивым и умным словом. Женщины вообще
глубоко эмоциональные натуры от рождения, особенно в юном возрасте,
открыто появляются их утонченные порывы души...
Увлекшись вдохновенной беседой с девчатами о звездах и мирах, я как то и
не заметил подкравшегося ко мне сзади вооруженного монтировкой маньяка,
который так меня звезданул по черепу, что аж в глазах у меня потемнело...
Развернувшись круто к нему, я так смачно врезал того биндюжника кулаком
между глаз, что он бедный распластавшись ласточкой в воздухе трупом
шмякнулся оземь, потеряв сознание.
В неистовой ярости я напустился и на его дружков, соображавших на троих
поодаль у комбайна.
- Заберите, гады, своего вонючего тракториста машиниста широкого профиля,
чтобы он не стал самого узкого профиля...
- А за что ты его так пришиб, хозяин, - спросили меня подбежавшие люди.
- По голове меня, стерва, железякою сзади хватил. Хорошо, что я
среагировал вовремя, уклониться успел по привычке - вскольз срекошетило, -
держась за голову рукой, негодуя, пояснил я им свои действия.
- Вот подлец неугомонный, как напьется бузы, так обязательно что-нибудь и
выкинет, а трезвый, что теленок, и цыпленка не обидит, вобщем золотой
человек, - приводя беднягу в чувства, разглагольствовали его сотоварищи,
собутыльники.
После их ухода девчата, обработав мою рану йодом и перевязав голову
бинтом, сославшись на поздний час, разошлись на ночлег, и нам ничего не
оставалось как последовать их примеру.
Едва мы улеглись на своих нарах, как врывается к нам в вагончик дружок
маньяка, вооруженный ножом, и с порога остервенело грозит в мой адрес.
- Где этот сыпучий потрах, который дружка моего уработал! Я кровь ему
пущу, хара кири сейчас сделаю!
- Уймись, парень! Спрячь свой ржавый финаг, - стал выпроваживать его мой
мюрид, - магистр сейчас не в духе, он махом превратить тебя в барбоса...
- Какой там еще супостат-мазурик так злобно по сучьи лается? - спросил я
его, поднимаясь с нар.
- Да вот тут еще один псих, друган того придурка пришел с тобой
рассчитаться, - ответил он.
Я слез с нар и пошел навстречу ворвавшейся бестии, напряженно вперив в
него свой взгляд.
- Назад! Назад! Назад! - стал я отдавать команду безумцу, все ближе и
ближе к нему подступая. Когда же расстояние между нами сократилось до
полуметра, он нервно дернулся, выронил нож из выставленной вперед
онемевшей вдруг руки, боязливо начал пятиться назад.
- Пошел! Пошел! Вон в свою конуру, мразь, - стал выдворять я его за дверь,
указывая ему место в углу каморки. - Лежать! Лежать! Здесь твое место,
шелудивый пес!
Безоговорочно приняв на себя внушенную мной роль, подражая всем повадкам
собаки, он послушно лег у моих ног, свернувшись калачиком... - "И тявкал,
и скулил, и взвывал залихватской тоской остолопа всю ночь пленник,
маэстро. До самого рассвета не давал никому спать"...
- А что ж ты его, братец, не наштурнул из сеней? - спросил я в ответ на
жалобу своего ассистента.
- Какой там "турнуть", оскалясь рычит и овчаром кидается на всех, норовя,
паскуда, всякого цапнуть, кто к нему приблизится.
- Когда же он утихомирился, я крепко спал, общаясь с Богом, и ничего не
слушал?
- По утрянке, как только заиграло радио, так и слинял наш герой,
вытрезвясь за ночь.
Нет, ты не прав, приятель, его невменяемость не временна, а повседневная
спутница, как у всех людей нечестивых, людей инертных, бесхарактерных,
легко поддающихся простому внушению, которыми можно управлять, что
электронной побрякушкой, даже командой по радио... Что взять со всех этих
животных! Одни из них - те, кто из разгульно-забубенных, тот прожигает
свою жизнь в вечном пьянстве и дебоше; другие же, кто более осторожен и
скраден - живут тихо, как мыши, со статусом вечного пенсионера. Ведь все
безбожники - сплошь смутноголовые лунатики с обрезанным сердцем...
- Ну их к черту, маэстро! Стоит ли из-за этих ахламонов так омрачаться, -
стал успокаивать меня мюрид, стараясь перевести наш разговор на другую
тему, хорошо зная какое роковое воздействие оказывает на окружающих мое
негодование, - лучше скажи-ка мне, о чем это ты беседуешь с Богом во сне и
на каком таком языке: тобой освоено из немало!..
- С Богом не беседуют, мой друг! Перед Богом держат ответ за все свои
прегрешения в муках разума и с терзанием в сердце...
- Самобичевание, я думаю, тут не к чему, коль бог всемилостив и
всепрощающ...
- Да, это так, но муки разума и терзания духа - главные компоненты всей
составляющей на пути к самосовершенствованию личности.
Только для того, чтобы в нашей стране просто выжить - и то человеку
необходимо и шахматистом по жизни быть, чтобы уметь наперед просчитать
каждый свой шаг в сложной ситуации; и приличным бойцом, чтоб в случае
чего, он мог бы увернуться и сдачи дать в ответ.
А тому, кто имеет дерзновение зажечь глаголом сердца бездушных людей, кто
дерзнул постичь непостижимое, достичь недостижимого, - нужно многое
испытать, многое преодолеть, от многого отказаться и многим пренебречь.
Надо ощутить себя и ребенком, брошенным под забором, и юношей,
заблудившимся в дебрях страстей. и мужем, вступившим в битву с временем, и
старцем, отвечающим за судьбу своих близких; надо испытать чувство
аскета-отшельника, уединившегося в келье, и преступника, изнывающего в
тюрьме, и ученого, зарывающегося в книги, и невежды, бредущего во мраке
дня и ночи; надо увидеть себя бедняком в горечи и смиренье, и богачом в
вожделении и страхе, поэтом в тумане грез и сиянье радости, - надо
изведать критически предельные состояния души и тела человека, терпящего
бедствие и находящегося на грани между жизнью и смертью, когда
компенсаторные усилия всего существа заставляют метаться угасающее
сознание в поисках путей к спасению, задействовав для этой цели
экстремальный разум, ранее бездействующий, чтобы в коллизиях духа
преисполниться ясности...
Но даже и тогда - без божьей помощи - не познать и не достичь всего
желанного, - не найти, не создать вакцины от пороков и заблуждений
человеческих, - без божьего промысла не склонить к покаянию, не заставить
хором заплакать этот шалый взбесившийся сброд, не поставить мир с головы
на ноги.


СЛЕД ВОДЫ
Ложный свет увлекает в темень
Муза распята на кресте,
Я ни с этими ни с теми,
Потому что как эти - те!
Игорь Северянин

Поставив крест на все рабочее движение как малоэффективный метод борьбы с
режимом коммунистов, я вскоре прервал свою "командировку целинную" и
вернулся в город, чтобы продолжить схватку с властью уже на более высоком
уровне. Воистину, чтобы узреть божественный свет, нужно пройти через тьму
житейских невзгод. Мое хождение в народ было вроде того самого большого
следа воды от вешнего половодья, зигзагами удач прорывавшийся по
засушливой и безжизненной степи, зачастую пролегавшего подле становищ
бездушных временщиков, для которых благодатная влага естественного оазиса
никогда не была чудным божественным даром природы, который надо всячески
оберегать и всемерно лелеять, а являлась всего лишь неизбывной
второстепенной стихией для обслуживания их вялотекущей неупорядоченной
жизнедеятельности.
Приученные за многие десятилетия с помощью кнута и пряника к
беспрекословному повиновению властям, как же могли они, простые рабочие
оказать мне достойную помощь в этом великом деле.
Многолетние мои наблюдения над всем их образом жизни убеждали меня
основательно в том, что ни какой диктатуры пролетариата, ни какой
гегемонии рабочего класса никогда и нигде у нас не было и в помине, а были
и есть одни лишь досужие домыслы коммунистических
пропагандистов-идеологов, утверждающие всюду об его единственно
организующей и движущей силе в обществе, ведущей к прогрессу и процветанию
страны.
Называя своих - истинными хозяевами великой державы, мафиозные трутни
партноменклатуры давно прибрали к своим рукам всю власть в стране и все
богатства страны - преспокойненько царствуют себе в удовольствие, да
царствуют. Тогда как их сограждане, "возлюбленные" или трудящиеся - сплошь
голь перекатная перебиваются кое-как с хлеба на воду. За день бедняги так
навкалываются, что и помышлять-то о чем-то ином кроме своих бытовых
неурядиц им просто некогда. Заводные автоматы, а не люди; живые предметы,
а не личности. Сама жизнь подсказывала мне на каждом шагу, что рушить
пирамиду антинародной власти надо было начинать не с ее железобетонного
фундамента, глубоко упрятанного под землей, а с внутреннего, опорного
каркаса. Главной же несущей конструкцией всего монолита государственной
иерархии были люди, стоящие по своему статусу над рабочими.
Поголовно хоть и партийные, они в большинстве своем вступали в компартию
не по идейному своему убеждению, а ради карьеры и улучшения своего
материального положения. Их многочисленный корпус имел вполне реальную
силу по воздействию на рабочие низы и даже мог в какой-то степени влиять
на верха партноменклатуры.
Командиры производств, вся техническая интеллигенция, включая сюда и
интеллектуальную элиту административно-управленческого аппарата -
составляли эту значительную, по своему потенциалу, прослойку общества.
Более менее окультуренные, люди этого сословия способны были, по сравнению
с рабочими, хотя бы к здравому рассуждению, а некоторые из них и
подвергнуть уничижительной критике курс "развитого социализма" и многие
постулаты идеологических догмат, правда, только у себя на кухне. Вот им то
и надо было подать пример саможертвенности и помочь развить в их сердцах
мятежный дух, чтобы они могли с поднятой головой защищать свои убеждения и
свое человеческое достоинство.
Не беда, что я не был вхож в круг этих людей, что у меня не было к тому
проходных документов и связей: ни партбилета, ни диплома об окончании
ВУЗа, ни "мохнатой лапы" сверху. Зато по всем статьям жизни - я был
самодостаточен: и молод, и здоровьем не слаб, и мудр как змей, и обаятелен
чертовски!
С обновленной верой я чувствовал себя, как голубь в небе с отращенными
заново, после дерг, крыльями...
Конечно, обладая запредельными своими возможностями, я мог бы и сам
достичь поставленной цели не домогаясь расположения тех и других. Участь
коммунизма давно была предрешена на небесах: оттого что коммунисты
извратили свой путь на земле; оттого что все мысли и помышления сердца их
- были зло во всякое время.
В мои планы входило как первоочередная задача, немного облегчающая мою
апостольскую ношу, вовлечение в моральную ответственность всех граждан
страны за содеянное зло, потому что у оскверненных и неверных - все
нечисто: осквернено в них и ум, и совесть. И они должны были искупить
тяжелейший грех нации своим непосредственным участием с искоренении этого
греха, пройдя духовное самоочищение через жестокие испытания. В муках
страданий души и тела им надо было вымолить божье прощение за
кровожадность свою, растленье и алчность. Удел страстотерпца, добровольно
взятого на себя, я нес безропотно, особенно не рекламируя свои
возможности мага, а демонстрируя их только в крайних случаях, когда в том
была крайняя необходимость.
Я был тем, кто умел творить добро и делать зло на уровне сингулярности; я
был счастливым обладателем защитной и агрессивной магии, - обладателем тех
скрытых знаний из неписаных законов, что действуют повсюду в мире...
По прибытию с целины, осознавая необходимость иметь высшее образование для
продолжения более успешной борьбы с диктатурой, я сдал экстерном экзамены
по полной школьной программе и получив аттестат зрелости с отличием,
поступил в технических и гуманитарный ВУЗы одновременно: в первый - по
подлиннику; во второй - по дубликату.
Самообразование - пошло мне впрок. Один из экзаменаторов не без
удовлетворения отметил: - У вас, Терновцев, наверное в голове
микрокомпьютер устроен! Отвечаете на вопросы слово в слово, будто с книги
считываете.
- Да, - ответил я без ложной скромности. - Веды, Библию и Коран я знаю
почти что наизусть, уж не говоря о поэзии многих классиков и лермонтовской
прозе тоже, она сродни самой высокой поэзии...
Студенческая "зачетка" сама по себе мало говорящая о профессиональной
подготовке ее обладателя, тем не менее, хоть и с трудом, но мне
удалось-таки с ее помощью пробить брешь в номенклатурной стене
бюрократической пирамиды и устроиться ревизором облфинотдела. Конечно же
не профессионализм был главным критерием отбора на чиновничью должность, а
чинопочитание претендента и умение стать своим человеком в той среде с кем
должен вместе работать, умение хранить тайну тех, кто будет завязан с ним
круговой порукой...
В этом мнении я утвердился довольно скоро, как только мне пришлось
окунуться с головой в тот "омут" казенщины...
В адрес КРУ вскоре поступило анонимное письмо, в котором излагались во
всех подробностях факты крупных хищений собственности руководством одного
из хозяйств области.
Фигурировали в нем обычные жульнические махинации с общественным скотом.
Разбазаренное поголовье было списано на стихийное бедствие. Благом для
жуликов обернулось наводнение, захватившее тот район.
Мне дано было задание выехать на место и произвести там доскональную
проверку голословных фактов доноса на документальной основе, то есть я
обязан был "отобрать" объяснительные у всех тех должностных лиц, кто
упоминался доносчиком по тому делу, и тех, кто был задействован в том
хищении по принуждению, выполнял приказ своего начальства и не был
заинтересован в его сокрытии или утаении всех деталей по существу вопроса.
Сопоставляя объяснения тех и других, с учетными данными бухгалтерских
документов, я должен был все это отразить в акте произведенной проверки с
соответствующими выводами...
По прибытию в хозяйство, я начал расследование "сигнала" с центральной
фигуры действия: главного бухгалтера хозяйства.
Открываю дверь кабинета - за конторским столом сидит человек почтенного
возраста с азиатским обличьем.
- Можно к вам в гости, аксакал? - учтиво попросил я разрешение его войти.
- Пожалуйста, входите, джигит, если ест к нам дел, - с акцентом в речи,
вежливо разрешил он войти.
- Ассомалайкум? - по-тюркски поздоровался я с ним и сдержанно добавил. - Я
к вам в гости из облфо, оттуда без дела никого не навещают.
- Валейкумассолом! Достопоштэний! - выходя из-за своего стола и протягивая
мне навстречу руку для рукопожатия, ответствовал он.
Я представился, показал ему свое служебное удостоверение и объяснил
причину своего приезда в их края.
- Аноним? Вай, вай, вай! - в шутку удивился он. - Аноним - сволош! Стукач
- обиженный челвек... Псем луди не угождаиш. К шорту ево! - махнул рукой
он брезгливо. - Луще скажи: доехал нишево?
- В норме, - утвердительно кивнул я.
- Игде становился? Гостиниц?
- Да.
- Наверний голодний как волка? Нишаво, скоро обеды - пойдем нащ дом, кунак
будеш: бешпармак кушайм, арака кушайм! Потом дел! Дела - подождейт! -
шутливо заключил он.
- Я сыт. Чай в столовой недавно пил, а водку я не пью, - заколебался я на
его приглашение.
- Многийя нелизя: мал-мал мжни. Шеловек отличаится от скот, тем ичто
мислит, говорийт, пиет вина... Ти азиат! Тюркский языка хорошо знайш -
молодес, - похвалил он меня. - А традиций наша не знаешэ? - удивленно
поглядел он на меня...
- Грех не знать! Я в детстве в горном ауле жил...
- Корошо! Аксакал не бойс, аксакал - не подведейт! Псе отлишни будийт,
джаным, душа мойя!
Дале он продолжал вести психологическую обработку уже на своем родном
языке: "Ты очень начитанный, всесторонне развитый человек, но молодой и
неопытный! Всех хитростей жизни еще не знаешь, а я знаю! - горделиво
объявил он. - "Богатый жизненный опыт имею! И войну, и сталинские лагеря
прошел и тридцать лет бухгалтером проработал... Мотай себе на ус. Ни в
одной, самой умной книге мира нет того, что по секрету тебе открою"...
Наступил обед и мы отправились с ним к нему в гости.
- У тебя какой оклад, сынок?
- Сто рублей.
- Маловато... Но ты один - тебе легче, а у меня оклад - девяносто рублей и
большая семья. Приходится крутиться, - начал он разговор издалека, когда
мы обедали с ним, восседая по-азиатски на расписной кошме за достарханом с
доброй закуской и добрым вином.
- Как же выкручиваетесь, отец? Это же копейки, что на них можно купить,
как прожить на такую мелочь целой семье?
- Верно, кунак, подметил. Это десятая часть того, что нужно любой семье
для очень скромной жизни. Государство сознательно платить мизерную
зарплату своим гражданам, подталкивая их к тому, чтобы они сами себе взяли
недостающую долю. Должны же развиваться как-то умственные способности
наших людей. Это как бы негласная профилактика от застоя и лености ума в
государственном масштабе. Недаром же у нас в стране больше чем в других
странах научных открытий. Немало открыто способов у нас и как сделать
деньги. И тот, кто не может вырвать свое кровное у государства хапуги,
совсем дурак, как твой аноним. Таких не жалко: пускай себе строчат по
всем инстанциям, да хрен с редькой жуют, - желчно иронизирую съязвил он. -
Ты азиат, ты знаешь не понаслышке, что мы гостеприимный народ. Древние
традиции эти у нас в крови. А как скажи мне я должен их соблюдать при
такой нищенской зарплате. Высокое начальство один за другим к нам
частенько наведываются, попробуй их не угостить, не снаряди гостинцев -
одного дня не будешь работать на должности, несмотря на свой высокий
профессионализм. Раз за разом радо барашка для них резать, а к нему -
коньяк, водку, пиво, боржоми подавай! Где денег взять на все на это?
Компенсация этих расходов бюджетом не предусмотрена. Вот и приходится
шибко мозгами пораскидывать, чтобы найти лазейку к государственному
карману. Конечно, государство от этого не обеднеет. Государство наше
богатое, сколько богатства добывается в недрах нашей земли и продается
зарубеж - уму непостижимо. И заметь, ни одним рублем государство с простым
народом никогда не поделится, а земля-то - народная. Государство первый
мошенник и вор...
- Потому т и люди у нас все воры, не воруют лишь глупые и ленивые.
- Это если по советским законам судить, а если по совести и
справедливости, то только государство - подлый обманщик и грабитель. И
большого греха в том нет, если каждый свое из казны заберет...
- Это будет грабеж?
- Не грабеж, а маленькая дележка!
- Вы рисковый человек, отец?
- Риск благородное дело!
- А не боитесь за решетку угодить?
- Я свое отбоялся: три года провоевал, два в плену, десять в тюряге. Я
свое отбоялся, да я особенно то и не рискую: все хотят хорошо жить... И
ревизор, и следователь, и судья, и милиция, и прокурор - все хотят жить
хорошо... Мы им всем понемногу помогаем жить хорошо...
- А райком и обком как на это смотрят?
- И райкому, и обкому исправно возим дань. И скажу тебе по большому
секрету - это самая надежная "крыша". Стоит только "первому" поднять
телефонную трубку и набрать чей-то номер - такой переполох начинается там,
куда он позвонил... Даже у прокурора от такого звонка бывает мандраж в
коленках и начинают поджилки трястись от страха.
Всякие проверки, всякие ревизии - одна проформа, профанация... Кто, скажи
мне, своих кормильцев даст в обиду. Заруби себе на носу, сын мой, -
"кормушка" великое завоевание Советской Системы!!! Посягающим перекрыть
ее, кто бы то ни был, будет немедленно низвергнут в бездну...
- Разве жизнь - болото? Почтеннейший!
- Попал в воронью стаю - каркай по вороньи! Попал в духан - не веди себя
как святой в церкви. Не то станешь всеобщим посмешищем... Даже волк, самый
выносливый и самый хитрый зверь среди зверей - и тот, отбившись от стаи
обречен на гибель...
Современный человек - неисправимый разрушитель, он так и не стал великим
творцом земного рая, как замышлял его Аллах...
Вошь - паразит тела, человек - паразит на теле земли...
- Как же советскому человеку не быть паразитом-разрушителем, если Система
вынуждает его воровать и постоянно призывает сокрушать святыни и плевать
на совесть... пропагандируя бесстыдство и жестокость...
- Конечно, есть еще среди людей идеалисты одиночки, такие как ты,
Джабраил, защитники народа, которые пытаются в мечтах своих воздвигнуть
плотину на пути золотого потока к Кормушке, не больше, чем запруду из
песка.
Система их кромсает как капусту... Жемчужину бесценную бывает булыжник
разбивает без труда"...
- Что же вы посоветуете мне, ака? Какой следует акт проверки состряпать?
"Совет один: не должен ты дружить с неграмотным невеждой, не должен дел
вершить, что пользы не приносят... Ты должен очень рьяно расчищать потока
путь к Кормушке! Чем бойчей шире к ней поток, тем кратче будет и путь твой
к карьере, власти, деньгам, - тем скорым станет и расчет с ненавистной
тебе кровавой Системой... Два зайца сразу убьешь!
- Это же глумление над самой идеей?... Какой-то парадокс...
- Вспомни Пушкина: "И гений - парадоксов друг!!!"
Даже самое могучее дерево, обезвоженное, обессоченное - уже не дерево, а
позорный трухлявый столб!..
Истощится, оскудеет казна и Система - труха!!!
- След вешней воды, - вставил я.
-Нет, - посуровел он, - Не воды, вода - это жизнь, - святое божье даренье,
а комсистемы - подарок дьявола, и след ее - след огнедышащего дракона,
след ползучей гадины.
И в коммунизм, и из коммунизма дорога черная, проклятая дорога: слезами
горя окропленная, невинной кровью обагренная...




ПОД ЧЕРНОЙ ЗВЕЗДОЮ

СОДЕРЖАНИЕ

Апокрифы (книга первая)
Контроверза (вместо предисловия)
Часть первая
Записки сумасшедшего
Апокрифы
Грезы сердца (цикл лирических зарисовок и состояний философских раздумий и
обобщений)
Часть вторая
Извержение духа
Часть третья
В мире тайны (сурреалистические рассказы)
Господин времени (рассказ первый)
Капризы судьбы (рассказ второй)
Алхимия мысли (рассказ третий)
Послания прорицателя (рассказ четвертый)
Узники неизречимого (рассказ пятый)
Прощальная вечеря (рассказ шестой)



ЖИЗНЬ СНОВ (Книга вторая)
СОДЕРЖАНИЕ
Открывающему книгу
Жизнь снов
Заколдованная дорога
Дружба
Кровная месть
В стране бесов
Страгл фо лайф
Смертники
Жалоба небу
Под черной звездою
Камо грядеши
Вызов времени
В истоках прошлого
Бегство с вотчины
Крестовый дом
Дети войны
Казенный дом
Змей мятежа
Сон во сне
Азбука краха
Пучки снов
Метафизика фактов
Дурные сны земли
Жертва идеей
Шарлатанское чудо
След воды