Выдержки из произведения   (по ссылке вы можете скачать его в архиве в полном объеме)

Вясеслав Соло. Переодетые в чужие тела
 

<b>Мистический роман
<i>(фэнтази)</i></b>


"<b>Победитель Мира</b>"
1997 год



В мире "Астрального тела"

Мой мистический роман "Переодетые в чужие тела" написан совершенно не
случайно. Если "Астрально-Мистическую Эпопею "Астральное тело" можно назвать
своеобразным крупным планом идеи, которая старательно и планомерно
воплощается мною в литературе, (я имею ввиду идею о "Растворении Земли"),
то, " Переодетые в чужие тела " и другие мои подобного плана книги станут
повествовать панораму мира, что располагается за кадром крупного плана
Эпопеи. Герои "Переодетых в чужие тела " тоже примут свое участие в
очередных романах "Астрального тела", но, конечно же, в рамках их сюжетов.

Читая Эпопею, читатель благодаря таким романам как " Переодетые в чужие
тела ", сможет, будет иметь возможность узнать о том или другом герое Эпопеи
более подробно, узнать то, каким образом тот или другой герой пришел на ее
страницы.

Если Астрально-Мистическую Эпопею я называю крупным планом моей идеи,
то " Переодетые в чужие тела " и другие подобные ближайшие книги можно
обозначить как крупные планы того мира, в котором грани идеи формируются и
рождаются, подрастают для реализации в Эпопее.

Вот почему роман " Переодетые в чужие тела " является книгой из
Астральной библиотеки главного героя Эпопеи Сергея Истины, и не могло быть
иначе.




<b><i>Всеслав Соло</i>


Всеслав Маркович Соло (Сергей Александрович Парецкий), автор, 1996 г.
Гр-н Сергей Александрович Парецкий, автор, 1996 г. ,
("Победитель Мира") Издатель, 1996 год.




Хирурги Люцифера</b>

-- Классная фирма!
-- Да. Я согласна с Вами. Я с таким нетерпением искала ее.
-- Времена другие -- все проще. Я долго не хотел встречать нож не на
улице -- не в операционной, а теперь... Слава Богу -- эта фирма.
-- И все-таки, как им это удается?
-- Не знаю, да и знать не хочу, скорее бы сделали и мне. Я уже ненавижу
мужчин за то, что я такой как они.
-- Как можно! Мужчины -- это прелесть, их мускулистое тело...
-- А вы, женщина...
-- К сожалению, так, пока. Я надеюсь...
-- А я разодрал бы всех женщин в клочья за то, чем они обладают.
-- Дурашка ты. Как бы я была счастлива, имея твой вид...
-- Да на тебе, забирай хоть сейчас... господи... господи, сжалься, я ее
сейчас убью.
-- Вы что-то сказали?
-- Нет. И оставьте меня.
-- Хорошо.
Непродолжительное время, двое, только что, казалось разговорившихся
друг с другом посетителя, молчали, словно протаптывали для ухода прочь
чувственную тропу одиночества, но вскоре, потоптавшись на месте, поняли, что
расходиться по своим тропам некуда, потому что сидят теперь они у одной,
заповедной цели, в этом, не большом фойе-приемной, в роскошных, перинной
мягкости, кожаных креслах, друг против друга, где единственный секундант
между ними -- журнальный столик и каждый противник сам для себя и кто из
противников нажмет первым "курок?".. Ожидание возле инкрустированной
смуглой, пахнущей деревом, двери, за которой, вскорости, там, в глубине
таинственной фирмы и произойдет "выстрел", который обязательно решит кому
остаться в живых: тому, кто есть или тому, кем он живет.
Он и она. Женщина и мужчина...
Первой оборвала молчание девушка:
-- Я видела тех, кому помогли: я разговаривала с ними и умирала от
зависти, -- сказала она.
-- Меня с ними тоже знакомили, -- дал свое согласие на продолжение
разговора молодой человек.
-- На собеседовании? -- оживленно и заинтересованно спросила девушка.
-- Нет, -- ответил парень в интонации отрицающей уточнения на этот
счет.
-- Они хороши, но только... -- начала было говорить, но задумчиво
замолчала девушка, как бы выискивая в собеседнике того же понимания, о
котором недоговорила сейчас, но о котором, как виделось ей, он тоже
размышлял. Как бы для собственного утверждения в не ошибочности своей
внутренней догадки, она, хотя могла договорить и сама, все-таки ожидала,
чтобы договорил за нее собеседник. Борьба: боязнь того, что он скажет не то,
что подумалось ей сейчас и непоколебимая уверенность в том, что она услышит
от собеседника все-таки то, что понимает она -- это разволновало ее, и она
покраснела немного, опустила глаза, озадаченно прикусила нижнюю губу.
-- Я знаю, о чем вы хотели сказать, -- проясняя заминку в разговоре,
сказал молодой человек.
-- Правда!? -- мужественно отозвалась, сглатывая волнение, девушка.
Теперь своим взглядом она опиралась на собеседника.
-- Здесь что-то не так, -- произнес он, и едва уловимым кивком головы и
движением глаз указал в сторону загадочной двери, -- Вы меня понимаете? --
шепотом, бегло договорил он, потому что дверь плавно распахнулась на треть и
мягкий, нежно вкрадчивый мужской голос огласил:
-- Следующий, пожалуйста, кто? Проходите -- и тут же: только что,
внезапно приоткрывшаяся дверь, снова оказалась закрыта, оставив перед собой
короткую паузу смятения двух посетителей фирмы...
Светлое и просторное помещение. На всю длину одной из его стен
протянулось окно, застекленное темным, с металлическим отблеском стеклом.
Напротив окна, и справа и слева от него, еще по одной двери. Сразу вдоль
окна длинный стол, обтянутый черной кожей. На столе: компьютер и несколько
папок. Одну из них подписывает, тем обозначая в ней хранение чего-то,
мужчина не высокого роста, лет сорока пяти на вид, с черной вьющейся бородой
и усами, с пышной, барашковатой шевелюрой на голове, мужчина в белом халате,
отблески сегодняшнего солнца на его тонкой, золотистого цвета оправе очков.
Возле стола одно мягкое кресло, как и в приемной-фойе, такое же, из которого
несколько секунд назад, только что встал, постучался и вошел сюда и
остановился поодаль от стола, этот молодой человек:
-- Следующий я, -- медленно проговорил он.
-- Присядь, голубчик мой, в кресло, -- убедительно сказал мужчина,
приподняв левой рукой очки на лоб и вглядевшись в очередного. -- По какому
каналу к нам? -- тут же спросил он, снял очки и положил их на стол по левую
руку от себя, возле монитора. Он, еще раз пронзительно вгляделся в
посетителя, и от этого сосредоточенного рассматривания неведомо с каким
намерением направленного, вошедшему оказалось не так уж и уютною. Когда он
присел в предложенное кресло, оно будто тяжело вздохнуло под ним, напрягая
свою воздушную пухлость и невесомость, но все-таки привычно удержало тяжесть
очередного человеческого тела в равновесии своей мягкости.
-- В каком смысле -- "по какому каналу"? -- в настороженной интонации
переспросил молодой человек.
-- Мы официальная фирма и по знакомству не работаем, -- суетливо, но
уже не подавляюще заговорил мужчина в белом халате, -- канала у нас всего
два: один из них -- всевозможная реклама, а другой -- наши агенты. Так по
какому из перечисленных: Реклама?.. Рекомендация агента?...
-- Агент, ваш агент рекомендовал обратиться.
-- Через что ты вышел на агента?
-- Как это через что? Сами же знаете, почему я обращаюсь.
-- Я не это имею ввиду, не твое недовольство собою, с этим разберемся
обязательно и думается в положительном варианте, надеюсь как всегда. --
Хозяин кабинета не надолго замолчал, исподволь, скорее исподтишка,
посматривая на посетителя. Потом он глубоко вздохнул и, словно заученной
заранее скороговоркой, применяемой в подобных случаях, проговорил несколько
вариантов ответа, -- поликлиника, больница, улица, отделение милиции,
другое. В каком-либо из этих, названных мест? Мне необходимо знать для
статистики, для правильного и оперативного рассредоточивания сил фирмы,
бизнес должен быть эффективным. Прибыли, голубчик мой, не последнее дело в
нашей работе.
-- С вашим агентом я познакомился на улице, -- тут же ответил молодой
человек, как только отговорил мужчина в белом халате.
-- Очень хорошо. Вот, возьми-ка анкетку, -- хозяин кабинета протянул
несколько листков бумаги посетителю, -- заполни ее. Будет что-то не понятно
-- спрашивай, вместе разберемся, я помогу. Документы при себе имеются? --
ненавязчиво спросил он и добавил, -- я имею ввиду паспорт и подобное.
-- Все есть, что нужно, ваш агент консультировал.
-- Ну, что ж... заполняйте анкету, -- коротко, будто обрывая напрасную
трату времени, сказал хозяин кабинета, снова одел свои очки и отвернувшись к
монитору, стал своими костлявыми пальцами пощелкивать клавишами на
клавиатуре компьютера.
Прошло приблизительно с пол-часа, прежде чем молодой человек ответил на
все полагаю-щиеся вопросы анкеты и протянул заполненные листки мужчине в
белом халате обратно. За все время заполнения анкеты посетитель ни разу не
обратился за помощью к хозяину кабинета и потому представитель фирмы,
оторвавши внимательный взгляд от монитора, снова снявший привычно свои очки,
тут же суетливо углубился в изучение изложенного по пунктам материала.
-- Так-так... -- изредка приговаривал он, -- ясненько... хорошо...
Молодой человек терпеливо ожидал своей участи и не отрывал своих глаз
от прищуренного лица читающего, но мало что было понятно парню из
обрывистых, не связанных друг с другом фраз представителя фирмы, и потому,
настороженность его росла.
-- Ладно. Все понятно, -- вскоре подытожил свое изучение хозяин
кабинета. -- Вот тебе пачка фотографий, -- и он протянул посетителю не
большой по размерам, но увесистый черный пакет.
Молодой человек принял пакет, развернул его и принялся рассматривать,
медленно отлистывая одну за другой, фотографии, на которых были изображены
девушки, девочки, женщины, и даже довольно симпатичные старушки. Когда он
просмотрел всю пачку фото-лиц, то представитель фирмы предложил ему
пересмотреть ее заново еще раз и всю:
-- Ты должен выбрать и показать мне ту, какая тебе более к лицу, каким
бы ты не отказался жить. Думаю, ты меня понимаешь.
Посетитель быстро перешерстил некоторое количество фотографий и бегло
положил одну из них на стол пододвинув ее к представителю фирмы поближе.
-- Губа у тебя не дура! -- воскликнул представитель фирмы. -- Кажется,
так говорят обычно. Хороша девочка. Ты больше не хочешь выбрать что-нибудь
еще, так сказать, для расширенного определения, или тебе нравится только
эта?
-- Есть еще одна, но, она...
-- Что такое, говори, может, похлопочем.
-- Она, еще не зарегистрирована у вас.
-- Подскажи, где ее можно отыскать, наш агент поработает.
-- Ее не надо искать. Она здесь.
-- Ну, так вытащи же ее из пачки.
-- Вы меня не так поняли, она здесь, но не в пачке, а там, -- молодой
человек кивнул головой в сторону фойе-приемной, -- сидит в кресле.
-- Теперь понятно, -- как бы успокаивая свой интерес, произнес
представитель фирмы, -- она сейчас, так сказать живьем, в приемной сидит. Я
правильно тебя понял?
-- Да, она там.
-- Хорошо. Я буду иметь это ввиду, но только ей ничего не говори.
Выйдешь отсюда через другую дверь, -- и хозяин кабинета указал правой рукой
в сторону предложенного пути для ухода посетителя. -- Придешь ко мне через
три дня, в эту пятницу, не опаздывай, ровно в десять утра. Вот тебе памятка
о том, что необходимо тебе будет иметь и сделать, прежде чем явишься в
назначенный срок.
-- Молодой человек удалился из кабинета, рассматривая на ходу
прихваченную памятку.
-- Следующий, пожалуйста, кто? -- прозвучал в приемную голос
представителя фирмы через проем, в очередной раз приоткрытой им, входной
кабинетной двери...

... Наступила пятница. Широкоплечий, среднего роста и телосложения, с
заостренным носом и глубоким выражением черных, смоляных глаз, с длинными и
пышными, ниже плеч волосами молодой человек, в разноцветных кроссовках и в
темно-синем спортивном костюме постучался, в уже знакомую дверь, ровно в
десять часов утра, как и было ему, грубовато, велено три дня назад.
Через несколько секунд входная дверь в рабочий кабинет представителя
фирмы открылась. Как и в прошлый раз, ее открыл хозяин кабинета, мужчина в
белом халате.
-- Проходите, голубчик мой, -- нежно и порядочно заговорил он, --
проходите и присаживайтесь в кресло... А я, признаться, было уже начал
немного волноваться за вас, когда более подробно изучил ваши документы, --
словно отчитался он за последние дни своей работы в адрес молодого человека,
усаживаясь за свой рабочий стол.
-- Почему же так! Я дисциплинированный в таких серьезных вещах, --
оповестил милого собеседника парень, размышляя про себя: "В прошлый раз
обращался на "ты", а теперь..., будто заискивает для чего-то?"
-- Вы наверно удивлены, -- стал объясняться представитель фирмы, --
почему это он, мол, то есть, я, во вторник -- на "ты", а в пятницу -- на
"Вы"?.. Все очень просто.
"Будто мысли читает", -- подумал парень.
-- Так вот, я говорю -- все очень просто, -- через паузу продолжил
далее представитель фирмы. -- На "ты" я называю всех, абсолютно всех, кто
приходит к нам и уходит безвозвратно, но, когда я прочел ваши документы и
убедился в обратном, в том, что вы обязательно вернетесь к нам, то,
признаться, немного заволновался даже, мало ли что, а вдруг-таки
передумаете, хотя и маловероятно, но все же -- всякое бывает, а для нашей
фирмы каждый верный клиент -- это перспективный доход, прибыль, голубчик
мой! А, сами понимаете, верный клиент, это уже -- человек уважаемый, это уже
-- "вы"! Правда, пока не больше, но и не меньше того! Думается, что теперь
вы успокоились и мы имеем возможность продолжить нашу работу?
-- Конечно, -- как бы мимоходом улыбнувшись, подтвердил молодой человек
и пожал, неожиданно, ему, во мгновение протянутую руку представителя фирмы.
-- Теперь, пожалуй, мы можем пройти в соседнюю комнату, где мы и
оформим с вами наши дальнейшие совместные отношения. Необходимо все скрепить
договором и оговорить отдельные деликатно тонкие нюансы, -- отчеканил,
выпрямившись во весь небольшой рост, представительно, как это бы он сделал
на заседании сотрудников фирмы, мужчина в белом халате.
Соседняя комната выглядела совершенно так же, как и рабочий кабинет
представителя фирмы, только окна в этой комнате не было, вместо него, там,
где бы должно быть окно, во всю эту стену, мелодично красовалась
фотографическая картина золотистого осеннего лесного пейзажа, выполненная на
бумаге и наклеенная непосредственно на стену от пола до потолка. Картина
подсвечивалась особенно, так, что свет, нескольких подвешенных на потолке
фонарей, освещающий ее, вырисовывал дополнительную глубину изображения и
создавал иллюзию присутствия живого отрывка леса здесь, в этой комнате, и
работа скрытого кондиционера воздуха подчеркивала объемность такого
присутствия. Молодому человеку было, так же, предложено присесть в очередное
кресло, что он и сделал без промедления, а мужчина снял свой белый халат,
повесил его на вешалку во встроенный шкаф и предстал теперь перед своим
посетителем в шикарном серого цвета атласном костюме. Поправив свой галстук,
он занял свое место за столом с весьма гордым и официальным видом усевшись
во вращающееся кресло на колесиках.
-- Кажется, можно приступить, -- сказал вдохновенно он. -- Георгио
Фатович Ворбий, к вашим услугам! Учредитель фирмы "Обратная сторона", --
отрекомендовался торжественно мужчина.
-- Очень приятно, -- с нескрываемым удивлением отозвался на
представление молодой человек. -- Ну..., а меня вы уже знаете по документам.
-- Нет уж, уважаемый, будьте добры и не сочтите за труд, но
представьтесь тоже. Поймите, голубчик мой, ваше представление важно не для
апофеоза или каприза настроения -- это своеобразное начало ритуала нашей
фирмы. Необходимо оставить прежнюю вашу жизнь в том кабинете из которого мы
сюда с вами явились. Итак...
-- Бондаревски Юрий Анатольевич, -- отрекомендовался молодой человек.
-- Рад. Весьма рад иметь с вами дело, Юрий Анатольевич, -- подытожил
словесный камуфляж представитель фирмы и снова протянул свою руку, но на
этот раз не спеша, клиенту.
Обменявшись очередным рукопожатием, оба, сидящих друг против друга
человека, с пару, почти неуловимых секунд, смотрели глаза в глаза.
-- Итак, первое условие нашей фирмы, -- заговорил Ворбий. -- Оно
заключается в знакомом и в присущем всему на свете: в энергии обмена. А раз
обмена, то, как вы, Юрий Анатольевич понимаете, состоит, это условие из
двух, неразрывно связанных, частей, компонентов, так сказать.
-- Я не совсем понимаю вас, -- насторожился Бондаревски.
-- Выражаюсь естественнее :мы, наша фирма производит определенную,
жизненно необходимую для вас, работу, а вы ее оплачиваете. Результат нашей
работы вам известен, иначе бы вы не сидели сейчас передо мною. Теперь,
думаю, наступила пора...
-- Сколько это стоит?
-- Вот-вот, я именно об этом и говорю, -- согласился с вопросом клиента
представитель фирмы. -- Наступила пора знать вам и второй компонент. --
Бондаревски замер во внимании. -- Это стоит, не имею точного представления
как для вас, но в масштабе "Обратной стороны", -- сущий пустяк.
-- Сколько же? -- не выдержал Бондаревски.
-- Двадцать тысяч.
-- Чего? -- поторопил прояснение ситуации клиент.
-- Вы меня обижаете. Долларов, конечно же, долларов.
-- Долларов?.. -- разочарованно и медленно произнес, будто
переспрашивая у самого себя, молодой человек. -- У меня нет... таких денег,
-- окончательно поникшим голосом подытожил он.
-- Правильно, -- весело продолжал как ни в чем не бывало Георгио
Фатович. -- Скорее всего может и не быть никогда! Но нам вы их обязательно
выплатите!
-- Как?! -- только и вырвалось у клиента, и нарастающий поток гнева
почувствовался даже в этом коротком "Как?!"
-- Согласно контракту, который вы подпишете, вы обязаны будете
отработать за границей, скажем..., в той же Бельгии -- два года, и все там
заработанные вами деньги будут перечисляться на счет "Обратной стороны".
-- Но, я же должен буду там на что-то существовать, а это -- растраты,
смогу ли я собрать такую сумму?
-- Это уже не ваша забота!.. Ваше дело будет заключаться только в
одном: добросовестно выполнять свои, определенные, рабочие обязанности. Вас
будут кормить, вам будет где жить, а также доставка к месту работы и
обратно, в Россию, гарантируется -- бесплатной!
-- Тогда, в чем же резон? Я не понимаю.
-- Им, работодателям, удобен для своего бизнеса дешевый наемный труд,
вам будут платить меньше, чем, если бы платили бельгийцу, а вы будете
выполнять различного рода черновые работы, совершенно не требующие никакой
квалификации. Это слишком долго мне объяснять вам, да и нет необходимости, в
чем, и что, заключается и, как оно исчисляется. Важно, что эта сделка
выгодна вам, нам и работодателю.
-- Хорошо, я должен подумать.
-- Вам придется ответить сейчас или мы больше не примем вас никогда, --
определился представитель фирмы и нежно улыбнулся в лицо клиенту.
-- Что ж... У меня нет выбора... Я согласен с такими условиями.
-- Вот и прекрасно! -- воскликнул торжественно и театрально Ворбий. --
Она тоже согласилась, -- добавил он.
-- Кто? -- опять насторожился было начинающий смиряться со своей
участью клиент.
-- Та самая девушка, на которую вы "положили" глаз во вторник, в первый
свой приход сюда.
-- Согласилась на что?
-- На эти условия конечно же, а вы думали на что?
-- Не знаю.
-- Как вам угодно... Итак... Остается добавить, что для последующих
событий, в которые вы, с момента подписания контракта, вольетесь, вашего,
или ее, вашей избранницы, согласия, больше ни какого, не потребуется. Потому
как, все остальное -- технология, наша забота, фирмы, непосредственный
процесс нашей для вас услуги, и здесь: и ей, вашей избраннице, и вам, все
остальные условия просто придется выполнить.
-- А что это за условия?
-- Сама процедура, но об этом потом. Подпишите контракт, он перед вами
на столе.
Бондаревски подписал контракт и Ворбий тут же положил его в секретный
сейф вмонтированный в стене лесного пейзажа.
-- На этом моя работа оканчивается, а вам я предлагаю пройти через ту
дверь, -- и представитель фирмы вежливо указал рукой на соответствующую
дверь. -- Там вас подготовят и произведут с вами все необходимое. Прощайте,
голубчик мой.
-- До свидания, -- сказал молодой человек.
-- Прощайте, -- настоятельно повторился Ворбий.
Когда молодой человек оказался в следующем помещении, то ему
незамедлительно захотелось вернуться в комнату с лесным пейзажем и он
попробовал обратно открыть дверь, через которую только что очутился здесь,
но..., дверь была заперта и даже не дрогнула под сильным рывком.
-- Обратной дороги нет, -- услышал он чей-то крепкий голос за своими
плечами. -- Истерики не помогут, ты уже не принадлежишь себе -- ты теперь на
все время контракта -- собственность "Обратной стороны".
-- Я свободный человек! -- панически вскричал, не оборачиваясь, клиент.
-- Был. До контракта, -- безоговорочно подытожил все тот же, неумолимо
спокойный и властный голос.
И вот: зазвучала музыка -- тихая, шелковистая.
Медленно... повернулся Бондаревски на музыку, чуть ли не лицом к лицу
он оказался перед молодым человеком, видимо которому и принадлежал голос.
Этот человек выглядел атлетически накачанным, его мышцы были высвечены будто
подтеками неяркого, удивительного света. На нем был одет белый длинный
фартук и штаны, напоминающие шаровары. Атлет стоял на белокафельном полу
босиком, коротко подстриженный, с мясистым лицом. Такому невозможно было
отказать в повиновении и Бондаревски предложил сам то, что он ясно теперь
понимал -- от него все равно потребуют.
-- Куда мне пройти? -- спросил Бондаревски.
-- За мной,-- тут же раздался непоколебимый голос и Атлет развернулся и
увесисто прошагал за длинную, протянувшуюся во все громадное помещение
кипельно белую ширму.
Здесь клиента встретил еще один, такой же, Атлет, и оба, эти громадные
человеческие существа, легко подхватили Бондаревски на руки и мягко уложили
его на жесткую широкую кушетку. И когда Бондаревски, немного освоился со
своим лежачим положением и стал разглядывать все вокруг, то тут только, он,
внезапно, увидел ту самую девушку, что находилась с ним вместе в приемной
фирмы, во вторник, и, о которой напомнил ему представитель фирмы в "лесной
комнате". Это была, действительно, она, но он даже не знал как ее зовут.
Девушка лежала, так же, на широкой кушетке недалеко от него и она приветливо
улыбнулась ему:
-- Мужайтесь, -- прошептала она молодому человеку пока Атлеты возились
возле какого-то нагромождения приборов и переключали какие-то выключатели и
нажимали беззвучные кнопки. И молодому человеку снова захотелось встать и
уйти отсюда, но...
Неожиданно, в это громадное помещение, видимо, кто-то вошел еще, потому
что Атлеты сразу же отошли в невидимую зону для Бондаревски, и, где-то,
далеко за его головой, с кем-то негромко, но активно запереговаривались.
После этого, не продолжительного, своеобразного совещания, послышался
откуда-то из глубины помещения, но, опять же, из невидимой зоны для
Бондаревски, мягкий, вкрадчивый голос:
-- Приступим, уважаемые господа. Расслабьтесь, закройте глаза.
И молодой человек и девушка закрыли глаза, но Бондаревски попытался
открыть их, когда почувствовал чье-то присутствие рядом со своей кушеткой.
-- Закройте глаза и не волнуйтесь, -- внушительно сказали ему.
Молодой человек даже не успел хорошо разглядеть что-либо, только лишь
какое-то передвижение белых пятен, скорее всего -- это были Атлеты, но
команда закрыть глаза исходила не от них, она была повторена все тем же
мягким и вкрадчивым голосом, но только, на этот раз некоторая нервность
почувствовалась в нем.
Только теперь Бондаревски понял, когда вдруг снова услышал звучание
музыки, понял, что она перестала звучать, сразу же, как Атлеты уложили его
на кушетку, но он, этого даже не заметил. Музыка, сочно насытила все,
понимаемое молодым человеком, пространство вокруг. Музыкальная, свежая и не
плотная вязкость пространства, почти что ощутимая телесно, будто овеивала
прохладой, солнечным теплом. С Бондаревски, сняли спортивный костюм и нижнее
белье, по-прежнему запрещая ему открывать глаза, и теперь его тело нежилось
и сочилось музыкой пространства. И вдруг: острая боль, довольно глубоко,
вонзилась в руку молодого человека, где-то, в районе локтя и Бондаревски
свирепо вскричал:
-- О-о! Господи! -- а музыка продолжала звучать все так же, сладостно,
но только теперь она воспринималась как насмешка, и Бондаревски снова
попытался открыть глаза: перед ним промелькнул шприц, а глаза ему, тут же,
насильно залепили каким-то клейким материалом. Молодой человек сделал
попытку встать, но сразу же понял, что выполнить это действие он не может --
ни руки, ни ноги, ни голова -- не слушались его.
Вскоре боль утихла и музыку словно приглушили. Бондаревски пытался хоть
за что-нибудь ухватиться, потому что он стремительно падал в какое-то
бездонье и нарастала скорость этого падения, отчего все отчетливее,
доносился шум возникающего ветра из ничего, а далее ветер, перемешанный с
гулом и пустота, провал, только память о том, что он где-то и какое-то время
находился.
Молодой человек открыл глаза.
-- Как вы себя чувствуете, Виктория Леонидовна? -- задал молодому
человеку вопрос один из Атлетов, стоящих у его изголовья.
Бондаревски пошевелил головой, она поддалась и он осмотрелся по
сторонам, но не увидел к кому же обратился Атлет, почему-то смотрящий ему в
глаза.
-- Что со мной было? -- спросил Бондаревски.
-- Пожалуйста, скажите мне: как ваша фамилия, имя и отчество? --
настоятельно поинтересовался Атлет, все так же смотрящий в упор.
-- Бондаревски Юрий Анатольевич, -- без особого труда ответил клиент.
-- Вам предстоит научиться отвечать правильно, иначе... -- атлет на
мгновение замолчал, -- сразу отсюда вас упекут в сумасшедший дом.
-- Но, я же, действительно, Бондаревски! -- удивленно и жалобно
проговорил молодой человек.
-- Вы... теперь девушка. Девушка! Привыкайте... И Фамилия ваша...

<b>

Профессор</b>

Василий Федорович Аршиинкин-Мертвяк выглядел довольно непривлекательно
и если бы не его социальное положение... Никогда бы не подумал кто-либо,
глядя на этого шестидесятилетнего человека, что он является профессором
университета: низенького роста, живот выпячивался так неестественно, что
только уродовал его обладателя, но никак не выказывал достаток или
упитанность тела, невысокий лоб, глубокие морщины на продолговатом лице,
глаза грязного цвета, всегда плохо выбрит, прическа седых волос, часто во
многих местах перемята залежнями от ночного сна, а голос --
боязливо-трепетный.
Был Василий Федорович дважды женат. С первой супругой разошелся,
наживши в этом браке двоих детей. Эта, первая жена его являлась "сущим
адом", как всегда произносил он присказку в ее адрес, если доводилось с
кем-нибудь поделиться ему судьбою своих ранее прожитых лет. Женился он на
этой женщине, еще будучи студентом, по стечению обстоятельств. И потом,
всякий раз, будет кричать на свою невестку, при каждом очередном скандале,
мать Василия Фе-доровича: "Растопырка! Подлегла под мужика! Губительница!"
"Будущая "губительница" тоже училась в университете и была на первом курсе,
а Аршиинкин-Мертвяк тогда, как он выражался, "распечатал" последний год
обучения на том же факультете, что и она: худая, свитая из жесткой и
угловатой деревенской мускулатуры, с длинным и острым носом, глаза,
рассказывал друзьям Василий Федорович, "в кучку", волосы редкие, часто потом
вызывавшие брезгливость у мужа, злая до истерик, но трусливая до звонков в
отделение милиции -- если она была дома, то соседи по квартире, а жил в ту
пору Аршиинкин-Мертвяк в коммуналке, не высовывались из своей комнаты, чтобы
просто не видеть ее, но слышать при-ходилось, потому что орала она и на мужа
и на двух сыновней истошно и мучительно. Дети являлись погодками: еще грудью
кормила одного, а ходила беременною другим. "Чтобы мужа к юбке привязать!"
-- говорила про это мать Василия Федоровича. Дети подрастали: старший, еще
кое-что соображал, а второй сын родился и рос с явными признаками
дебильности. Позже, Василий Федорович понял еще одно неприятное для него,
что жена ни капельки и никогда не любила его, а замуж за него вышла из-за
Москвы -- хотелось ей жить в столице. Аршиинкину-Мертвяку мечталось учиться
дальше, но возможности в такой "семейке" у него не было и он, все-таки,
решился и -- покинул ее. Ушел жить к своей одинокой матери, а вскоре мать
умерла и, несколько лет Василий Федорович просуществовал один в
трехкомнатной квартире старого, не высокого домика, который располагался
неподалеку от Таганской площади в Большом Дровянном переулке, зато окончил
аспирантуру и защитился, и вскоре получил первое свое звание кандидата наук.
Потом наступило время второго брака. Вторую жену, Аршиинкин-Мертвяк любил,
заворожено и ненасытно, но была она весьма болезненной. Два года прожили они
вместе: душа в душе. Но случилось. Катенька родила, умерла. Василий
Федорович больше не женился, вырастил дочь самостоятельно. (Теперь она
заканчивала тот же факультет Университета, что и когда-то ее отец.) Девушка
созревала. Все чаще задумывался Василий Федорович о том, что приближается
самое трудное время: дочь, похорошевшая и взрослая, рано или поздно, выйдет
замуж. Это очень беспокоило Аршиинкина-Мерт-вяка. Дело в том, что дочь
Юленька была невероятно похожа на свою покойную мать -- дьявольская,
соблазнительная копия. Василий Федорович мучился и хотел видеть Юлю всегда
рядом с собою. Страшные мысли приходили в голову, уставшему от
неопределенного, многолетнего ожидания, Василию Федоровичу. Наедине с собою
и в присутствии дочери, он все чаще раздумывал о многих решениях, не
укладывающихся в рамки социума -- но пугался подобных мыслей
Аршиинкин-Мертвяк и заставлял их замолкать, и они отпускали его, на какое-то
время, но снова и снова являлись эти мысли к нему и укоряли за не
гостеприимство с его стороны, и тогда он обнажал их в своем дневнике.
Когда он видел Юлю в обществе какого-нибудь очередного поклонника, то
всячески старался либо ему понравиться, либо отыскать в нем будущего врага и
каким-нибудь образом отговорить "наивную" дочь от общения с ним. Теперь
Василий Федорович жил в достатке: и машина и дача, множество импортных
вещей, счета в банках, -- все имелось "для дочери".
... Зимним солнечным утром воскресного дня, привычно, в девятом часу,
исполняющий обязанности профессора психологии столичного университета
Василий Федорович Аршиинкин-Мертвяк, по кличке Мертвец в студенческой среде,
вышел из подъезда того самого дома, что по соседству с Таганкой, сел в
собственный автомобиль "БМВ", и лихо скульнули задние колеса машины, когда
ее хозяин резко нажал педаль акселератора. Автомобиль через несколько
мгновений выскочил из крохотного дворика и скрылся за углом соседнего дома
разматывать привычный клубок дороги в такой день.
Василий Федорович ехал за город на свою дачу. Одет он был в утепленный
черного цвета лыжный костюм и думалось ему на редкость сегодня легко, не
одолевали мрачные мысли о до-чери. Сейчас, когда он мчался уже по объездной
кольцевой дороге, Юля еще спала дома, потому что Василий Федорович, не
отрываясь от управления автомобилем, дважды успел позвонить к себе домой по
недавно приобретенному им японскому радиотелефону. Звонками он как бы
убеждал себя. "Я ей верю. И потом, -- думалось Василию Федоровичу, --
Юленька сегодня безоговорочно обещала мне: никуда не ходить и ни кого не
принимать до шести часов, до моего вечернего возвращения. У нее много работы
по дому, да и английский займет немало времени -- жаль, что ускоренный курс
Илоны Давыдовой быстро осваивается!" -- размышлял Василий Федорович и в
конце концов он поймал себя на мысли, что абсолютно забыл о дочери и
вспомнил о ней только тогда, когда уже въехал в коттеджный поселок, где и
располагалась его дача. Определенное время пути профессор был предоставлен
сам себе, что давно не случалось, и здесь его фантазия впервые разыгралась
вольно и властолюбиво. Василий Федорович воображал себе: как если бы он,
вдруг -- смог, по волшебству, прямо сейчас, оказаться молодым и красивым
человеком, тогда бы "к черту диссертации и прочие университетские шалости!"
-- думалось ему, зажил бы при сегодняшнем достатке своем легко и
непринужденно, как полагается. И так размечтался Аршиинкин-Мертвяк за рулем,
что страшная мысль, из тех, которые мучили его, подкралась и заставила снова
вспомнить о Юле. И по коттеджному поселку он ехал медленно, словно опасался
собственного порыва обезумевшей фантазии, которая, казалось, могла в любую
секунду подавить своего породителя и ввергнуть его в свои уродливые
проявления, где нету старого и некрасивого профессорского тела, а есть
молодое и крепкое, и ринулось оно жить, да еще как!.. "Нет... Успокойся...
Достаточно..." -- сосредоточивался Василий Федорович.
Когда он добрался до окраины поселка и уже почти подъезжал к
спортивному комплексу, он совсем успокоился и взял себя в руки.
Сегодня предстояло: поиграть несколько партий в большой теннис, "если
выдержу" -- подумал профессор, попариться в финской бане, подумать в
шахматы, прогуляться в лесу и, немного отдохнувши у себя в коттедже --
ринуться снова на автомобиле в Москву.
-- Удачного воскресенья вам, Василий Федорович! -- вежливо улыбнувшись,
сопутственно пожелал профессору высокий и крепкий молодой человек, подавая
ему полотенце.
-- Здравствуй, Миша! -- приветливо похлопав парня по плечу ладошкой,
задумчиво проговорил Василий Федорович. -- Нам активно отдыхать, а тебе
работать!
-- График есть график, и сегодня моя смена, -- бойко и уважительно
отчеканил молодой человек.
-- Ладно. Передал бы свой гр-р-афик, -- шутливо и подвижно заговорил
Аршиинкин-Мертвяк, -- кому-нибудь, да к нам, в университет, на мой
факультет, а? Что скажешь?
-- Василий Федорович! -- словно попросил пощады в игривой интонации
парень. -- Спорт и я -- одна семья! Хочешь кончить дистрофией -- подружись с
философией!
-- С философией, Миша, с философией, -- грустновато заключил профессор.
-- А может, вы к нам, Василий Федорович?
-- Я!?... -- призадумавшись воскликнул Аршиинкин-Мертвяк, и ничего не
отвечая, зашагал по длинному коридору по направлению к большому спортивному
залу.
-- Вы что..., обиделись!? -- раскатисто и громко окликнул профессора
молодой человек, испытывая неловкость от ситуации, но профессор продолжал
удаляться молча, -- Василий Федорович -- я пошутил! -- немного заволновался
парень.
-- Ладно, -- на несколько мгновений остановившись и обернувшись назад,
подкрикнул молодому человеку Аршиинкин-Мертвяк и внезапно взбодрившись,
добавил: -- Так держать, Миша!
И молодой человек облегченно вздохнул в сторону удаляющегося профессора
и о чем-то задумавшись, смотрел ему вслед, пока Василий Федорович не скрылся
с его глаз за дальним углом коридора...

Душою профессор был чувствителен и от этого не всегда успевал
сдерживать ее в собственных сооруженных законах. Он существовал, помимо
социальной логики, еще и в своей, дополнительной, внутренней логике жизни и
потому труднее было ему, чем кому-либо, переносить экстремальные ситуации.
Иной раз не совпадали выводы социума, общества людей, с его пониманием той
или иной ситуации, и тогда радость в душе Аршиинкина-Мертвяка могла
сражаться со своим осуждением, а печаль и беда, возникающая в его окружении,
случалось, разукрашива-лась личным восторгом и одобрением. Отсюда и прослыл
профессор Василий Федорович, среди своих коллег и знакомых, интересным,
неординарным, но с тяжелым характером человеком.
Его ни то чтобы уважали, скорее, не всегда понимали, как он бы того
хотел, и многие просто не знали как себя с ним вести, отсюда и стиль его
отношения с людьми отработался: коротко, по существу, конкретно, а если
удавалось возможным, то и вообще не общаться.
На теннисной площадке большого спортивного зала играли в мячик двое:
оба играющих высокие, спортивно сложенные люди, мужчина и женщина, средних
лет, знакомые Аршиинкину-Мертвяку по университету: лаборанты-химики. Они
подбадривали каждый сам себя комплементами, то по поводу удачного удара, то
по поводу виртуозного прыжка, похваливали себя, и лишь изредка критиковали,
будто выступали в роли собственных комментаторов игры. Профессора,
потихонечку присевшего на краешек длинной деревянной лавки, протянувшейся
вдоль стены спортивного зала, они долго не замечали, а он, напряженно
наблюдал за тем, как сияющей белизны мячик, словно штриховал, пытался
заштриховывать карандашно, пространство между играющими, но белые штрихи его
тут же таяли, не оставляя следа, согласно инерционной памяти зрения.
Профессор тоже пытался заштриховать в своей памяти этим наблюдением игры то
состояние, которое возникло у него десятки минут назад во время езды в
автомобиле сюда, и эти его усилия, попытки также бесследно таяли, как и
следы от мячика, в памяти его сложного сознания, и теперь, порожденное
минутной слабостью внутренних законов, состояние, продолжало отчетливо
помниться, хотя и не назойливо и без чувств, но все же -- мешало
переключиться на привычную среду переживаний и размышлений, оно
фотографически, портретно присутствовало и смотрело в упор на
Аршиинкина-Мертвяка и являлось единственным свидетелем профессора, видящим
его изнутри. Состояние молчало, но оно неумолимо понимало то, что никто не
мог понимать, и Василий Федорович знал, что оно никому и ничего не расскажет
и не шепнет, но все же... это его стесняло и порождало дополнительный
дискомфорт и неуклюжесть. Так, в никем не замеченном сидении на лавочке
большого спортивного зала, определенное время профессор просидел в
собственности своего одиночества, которое все больше, с годами, пыталось
навязываться ему.
"Наверняка они скоро поженятся..." -- продолжал размышлять про себя
профессор в адрес рассматриваемых им, корчущихся в падениях и прыжках, гибко
изламывающихся фигурок людей с ракетками в руках на теннисной площадке,
занятых упругостью мышечного азарта. -- "Они еще молоды и свежи, а я..." --
думалось грустновато ему.
Неожиданно профессор опять вспомнил о дочери. -- "Теперь она проснулась
уже, девочка моя", -- сладко проговорил одними губами.
Василий Федорович неохотно брал с собою по воскресеньям Юлию на дачу,
и, хотя и переживалось ему о том -- как же там она в городе, а главное с кем
и для чего, но и здесь, если случалось такое, что она все-таки приезжала с
ним отдыхать -- беспокойства хватало в достаточности: соблазны мужских
улыбок вокруг, а главное -- множество знакомых, которые вполне могли бы
обманом развести отца и дочь по разным углам коттеджного поселка, и тогда
могло бы случиться то самое, пугающее, отчего нередко случалось у
профессора, на какое-то время пропадал аппетит и сосущая, неумолимая
бессонница поднимала его посредине подобной ночи, уставшего от напряженного
лежания в постели. Но и не ездить на активный отдых профессор не мог, потому
что это единственно поддерживало его телесную форму, а оказаться обузой и
развалиной для дочери, такой шанс для судьбы он предоставить не мог и не
желал.
И вот, когда профессор, порядочно увлекшись, увяз глазами в мельтешение
мячика, душою в переживаниях, а мыслями в смятении, в большой спортивный
зал, он и не заметил как, тихо вошел и присел рядом с ним его многолетний
коллега и в какой-то мере близкий приятель, тоже профессор, но психологии,
Порядков Петр Алексеевич, который был на пять лет помладше
Аршиинкина-Мертвяка. Петр Алексеевич с оттопыренными ушами, охотник до не
всегда уместных и скромных шуток в разговорах один на один, случалось и
язвительных подколок в адрес не слышащих об этом окружающих, а привычка
слегка прищуриваться, часто придавала его лицу не существующую на самом деле
застенчивость, на чем не раз обманывались многие студенты, особенно при
сдаче экзаменов и зачетов.
-- Сидим? -- потихонечку шепнул на ухо своему приятелю Порядков.
-- А-а!? -- едва было встрепенулся от неожиданности возникшего рядом с
ним человеческого голоса Василий Федорович, но тут же, "на лету"
сориентировался и успокоился. -- Когда ты вошел? Я тебя и не заметил, --
сказал он.
-- Пятьдесят процентов победы -- неожиданность! -- торжественно
произнес, спортивно расправившись в плечах, Петр Алексеевич. -- Плюс
пятьдесят процентов моей игры и можешь считать заранее, что ты уже на
лопатках, друг мой, партия за мной!
-- Психологическая обработка противника до начала поединка -- это не
лучший спорт, коллега. Но поверь мне: ты напрасно думаешь, что испугав меня
до игры своим появлением -- заставишь тем самым испугаться и на площадке,
потому как я, без сомнения, умею знать, что Солнце -- не есть Земля, а Земля
не есть Солнце.
-- Но ты же не станешь отрицать, что и Земля и Солнце -- есть единое
целое.
-- Совершенно верно и бесспорно, -- определился Василий Федорович. --
Но... и Земля и Солнце не могут существовать больше того, чем они есть на
самом деле относительно друг друга, в противном случае: либо Земли, либо
Солнца не существовало бы вовсе.
-- Один ноль в твою пользу, коллега, ты как всегда прав: к чему
производить игру, если уже победил, уж лучше посражаемся! Не так ли?
-- Конечно, -- утвердительно одобрил Василий Федорович вывод профессора
психологии.
В это время, играющие на площадке химики-лаборанты, завершили свою
партию и пожали друг другу руки. Наконец-то они открыли для себя присутствие
в зале двух профессоров, ожидавших своей очереди поиграть, и теперь
поднявшихся с лавки и направляющихся к ним. Лаборанты-химики, будто
нашалившие студенты-первокурсники, немного сконфузились оттого, что не
сумели заметить их раньше.
-- Я в такие годы как у них лучше бы не в мячик трахался, -- на ходу
шепнул Порядков для ушей Аршиинкина-Мертвяка, -- и чуть погромче, чтобы
услышали химики-лаборанты, добавил: -- Скажите, что я не прав, коллега?
Василий Федорович ничего не ответил на язвительность профессора
психологии, потому что в это время оба они подошли к лаборантам-химикам и
мужчина-лаборант спросил:
-- Мы на не слишком долго задержали вас в ожидании?
-- Поверьте, так заигрались, -- начала было оправдываться
лаборант-женщина.
-- Все в порядке! -- тут же мило прищуриваясь, заговорил Петр
Алексеевич. -- Мы в сторонке вдохновлялись на рыцарский поединок.
-- Да-да, -- подсказал Аршиинкин-Мертвяк, -- и благодарны вам за эту
задержку, потому что успели совершить репетицию, сыграть маленькую партию
психологии с философией.
-- И кто же оказался победителем? -- спросил, обтирая взмокшую шею
полотенцем, мужчина-лаборант.
-- Пока ничья, -- глянув умиленно в сторону Василия Федоровича, ответил
Порядков.
-- Надеемся, что на площадке -- озорно и по-девичьи улыбнувшись как бы
начала подсказывать женщина лаборант и перевела дыхание. -- Из вас, все-таки
кто-то обязательно окажется победителем?
-- Это буду я! -- высказал радость предвкушения игры Порядков.
-- Нет, не вы! Победителем будет сильнейший! -- подзадорил Петра
Семеновича Василий Федорович.
-- Вот философы! -- затеатральничал гримасами профессор психологии, --
и не сказал, что он победит, но и так все понятно, что все-таки он! Ну, и
плутовская штука -- философия!
Когда химики-лаборанты ушли, Порядков, как обычно он умел это делать,
перешел на дружески деловой тон:
-- Вечером в моем домике вечеринка, -- сообщил он Аршиинкину-Мертвяку с
достоинством знатока подобных мероприятий.
-- Ну, и что ты хочешь этим сказать? -- рассматривая свою ракетку,
спросил Василий Федорович.
-- Приглашаю! -- прищурился Порядков.
-- Кого, меня? -- вопросил, посмотревши коллеге в глаза, профессор
философии.
-- Конечно тебя, а почему бы и нет?!
-- Ты же знаешь: я не могу вечером -- это значит заночевать.
-- Да знаю все наперед, что скажешь: и что Юлька останется одна, и что
волноваться будет. Так позвонишь ей, у тебя же теперь совершенство --
радиотелефон! Соглашайся, Василий Федорович, не пожалеешь, -- и Порядков
смачно причмокнул языком, как он это умел для большей соблазнительности. --
Если, честно сказать, то одна особа, -- и он выдержал завораживающую паузу,
-- лично меня попросила о том, чтобы ты обязательно был приглашенным на
сегодняшний сабантуй.
-- Что ты хитришь, Петр Алексеевич! -- попытался отшутиться
Аршиинкин-Мертвяк. -- Сказал бы уж, мол, так и так, надоело деградировать в
мало интеллектуальных компаниях -- поговорить не с кем.
-- Ну что ты в самом деле! Я не шучу, действительно, именно тебя --
дама приглашает, -- как можно серьезнее и с расстановками произнес Порядков,
и ему и в самом деле стало немного обидно, и это почувствовал профессор
философии.
-- Ладно, -- коротко подытоживая эту тему разговора, сказал
Аршиинкин-Мертвяк.
-- Что ладно? -- продолжая выказывать обиду и предлагая определиться
окончательно по этому вопросу Порядков, -- придешь или нет, что ли?..
-- До Бога высоко, а до вечера далеко, -- задумчиво произнес Василий
Федорович, словно сказал так, для самого себя вслух.
-- Хорошо, вечером ответишь, -- понимающе согласился Порядков.
-- Будем играть? -- как ни в чем не бывало спросил профессор философии.
-- Естественно не играться! -- взбодрился профессор психологии и
прибавил: -- только чур не поддаваться!
-- Еще чего не хватало... Пощады не жди!..



<b>Сумасшедшая?!</b>

-- Какая стоит за окном уютная ночь, -- тихо произнес
Аршиинкин-Мертвяк, выглядывая в окно второго этажа собственной дачи в
прощелину между штор и рассматривая небольшой, таинственно освещенный луною,
и от этого почти неузнаваемый хозяйским глазом, дворик.
-- Уютная, потому что нам уютно, -- отозвался голос женщины позади него
из глубины едва освещенной свечкою комнаты.
Сегодня весь выходной день профессор философии провел на подъеме
ожидания, в ощущении вкуса приближения вечера, но вся его приподнятость
сопровождалась легким налетом тревожной пыли раздумий о дочери, и от этого
его растрепанное настроение выглядело будто сверкающий кристалл, оброненный
неглубоко в мутную воду. Что редко случалось, но случилось теперь, и в
объявившееся внезапно в таком стечении обстоятельств воскресенье, отчетливо
проявило у Василия Федоровича, даже замечаемо для окружающих:
кратковременные вспышки эйфории, необъяснимой, необоснованной радости в
течениии этого дня, которая сочеталась контрастно с минутной задумчивостью,
ответами невпопад на вопросы сотоварищей по коттеджному поселку. Что
невероятного было для натуры Аршиинкина-Мертвяка, невероятного в его
состоянии души в течение целого, теперь отзвучавшего дня? Профессор
абсолютно уверен был, что не сможет отказаться заночевать на даче, от
вечеринки предложенной еще утром Петром Алексеевичем. Но одновременно
профессор, как бы занимаясь изучением собственной двухсторонней болезненной
муки чувств, периодически сам же и подпитывал, вызывал жесткую
дискомфортнось чувств, и даже получал от этого нескрываемое удовольствие: с
одной стороны, отказывал себе пойти на вечернее развлечение, которое
одновременно он понимал -- обязательно произойдет с ним, с другой стороны,
его одолевала невероятная жажда быть подле дочери и одолевала тем сильнее и
больше, чем определеннее он подготавливал себя к вечеринке.
-- О чем ты опять задумался, Василий Федорович? -- через некоторое
время безмолвия полуночных партнеров, одного -- в наброшенном на плечи
халате маленько и сутуло стоящего у окна, другого -- лежащего в постели в
ласковой наготе собственного тела, которая, сумрачно белела в приземистом
освещении свечи, стоящей на низенькой тумбочке.
-- Слабый мужчина я для тебя, -- проговорил безлико и равнодушно
профессор. -- Зачем ты со мною захотела переспать, -- оживляя некоторую,
снова прорывающуюся, привычную унылость продолжал он, -- ведь, такое
множество здесь, в поселке, молодых жеребцов?
-- Вот-вот, -- подтвердила она, -- именно -- жеребцов, -- и
прихихикнувши в подушку, сказала: -- Все они хороши, и я спала со многими.
Но как бы тебе объяснить, чтобы ты меня правильно понял, -- на мгновение
серьезно задумалась женщина, -- я развиваюсь и живу символами. Да --
наслаждение, и его всегда, было бы желание, можно получить, но символ --
надо искать и долго приобретать.
-- Что-то не пойму, о чем ты хочешь сказать, о каком символе ты
говоришь, когда тут все просто и ясно как белый день: стар и неуклюж в
любви, вот и весь, как я понимаю, символ? Разве может принести такой, как я,
удовлетворение? -- профессор отошел от окна и медленно удалился в глубину
комнаты и теперь остановился у распахнутой ненасытности кровати, потому что
присутствовала на ней женщина, по его убеждению, не получившая полноценного
мужского общения. Халат соскользнул с его плеч на пол, и профессор виновато
присел на кровать у изголовья женщины.
-- Поцелуй меня, -- нежно потребовала она, и Аршиинкин-Мертвяк,
подавляя мужское неуважение к себе, наклонился плавно к ее лицу и едва
прикоснувшись своими дряхлыми, понималось ему, губами, поцеловал ее свежий и
ароматно пахнущий подбородок, но он не успел оторвать своих губ от него.
Женщина уловила напряженную шею профессора в объятия локтевых
шелковистотеплых изгибов своих рук и неожиданно соскользнула
влажно-прохладными губами прямо в губы Аршиинкина-Мертвяка, и тут же
трепетно и крепко прижалась всеми своими изгибами тела к профессору.
Долгий поцелуй так же неожиданно, как и возник, прекратился: она
освободила профессора от взволнованного объятия, и он отклонился от женщины
и остался сидеть у ее изголовья.
-- В чем же символ? -- спросил он.
-- Вам... -- женственно вздохнула она мужчинам никогда не понять, пока
вы сами не испытаете этого, не окажетесь женщиной...
-- Прости, -- остановил ее профессор, -- но ведь так же и женщинам, --
не понять нас, мужчин, пока они не побывают мужчиной.
-- Бесспорно, но это другим, остальным женщинам.
-- Ты хочешь этим сказать: другим женщинам, но не тебе?
-- Именно так.
-- Но разве ты была в шкуре мужчины?
-- Позволь мне не отвечать на этот вопрос.
И Аршиинкин-Мертвяк, немного насторожился, но постарался никаким
образом не высказать этого.
-- Хорошо. Не отвечай, -- согласился он.
-- Так вот, -- продолжила Виктория, внимательно присматриваясь к
выражению глаз профессора в отблесках света свечи, как бы выискивая,
думалось профессору, именно его сейчас настороженность по отношению к ней,
не исключено, для того, чтобы поиметь повод прервать разговор и обидеться.
Тогда профессор отвел свой взгляд от Виктории и продолжал слушать ее,
определенно всматриваясь в огонь свечи. Так вот, -- говорила она, -- вам,
мужчинам, никогда не понять, что если она, женщина, не может существовать
только с одним мужчиной, так это не всегда от безрассудства, глупости,
разврата или еще чего, а и от другого, скажем: незнания, скорее даже --
познания себя как женщины, женщины как таковой. Это тот самый момент, когда
женщина не знает возможностей женского тела и потому обнаруживает эти
возможности, изучает проявления своего тела и души как ребенок какую-нибудь
игрушку. И только те женщины, которые твердо знают свое тело и понимают его
-- быстро охладевают к нему или же всегда остаются в какой-то мере
безразличными к своему естеству, а если нет..., есть еще один путь, но лишь
для немногих женщин, которые, обнаруживают себя в соединении с истинным
мужчиной, который проявлен в истинном символе, сотканном из бесчисленного
множества необходимых для такой счастливицы образов, дающих ей возможность
раскрывать и познавать себя -- с этим, одним, единственным и незаменимым, но
заменяющим и вмещающим в себя все и всех остальных. -- Виктория замолчала.
-- Уверен, что ты, возможно, права, Виктория, -- прозвучал посвежевший
голос профессора, смотрящего неотрывно в глаза женщине, еще не досказавшей.
-- Но что же все-таки есть символ? -- придав своему голосу мягкую и
заинтересованную интонацию, осведомился он, не притворяясь, выказав
подлинную откровенность своей души, выказав то, что она, его душа сейчас и
чувствовала на самом деле, а еще он почему-то боялся, что Виктория не
продолжит начатый разговор на тему, от которой профессор находился каждый
свой день неподалеку: дочь Юлия. -- Так что же все-таки символ? -- поторопил
он ответ вторично, потому что Виктория все еще продолжала молчать.
Прошла осторожная минута со стороны профессора и загадочно-напряженная
со стороны его партнера-собеседницы.
-- Тебе сколько лет? -- наконец, но неожиданно спросила она.
-- Двадцать, -- немного обиженно ответил профессор.
-- Я спросила серьезно.
-- Двадцать... Сорокалетней давности, -- грустновато подтвердил он.
-- Значит.., шестьдесят лет, -- подыскивая слова для продолжения
разговора, как бы по пути передвижения своих мыслей, определилась она.
-- Значит, шестьдесят, -- будто машинально повторил за Викторией и
профессор.
-- Слушай, ты прожил, -- заговорила она, -- шестьдесят и неужели так и
ни разу не задумывался над этим?
-- Над чем?
-- Над символом.
-- Я все время пытался бороться только с его последствиями.
-- Что ты имеешь ввиду?
-- Я примеряю на себя сказанное тобою и все совпадает. Ты говоришь
символ, а я понимаю -- цель.
-- Можно и так, -- подтвердила Виктория.
-- Моя первая жена, (если бы я понимал тогда!), имела символ по
отношению ко мне, когда выходила за меня замуж, всего лишь, остаться по
окончании университета на жительство в Москве, и по осуществлении символа
она стала уродливой натурой, отвратительным человеком.
-- Но она не виновна в этом. Она познает себя, -- пояснила
заинтересованно слушающая профессора собеседница.
-- И это я теперь понимаю. Больше того, скажу, и каждый мужчина, как ты
повествуешь о женщине, должен научиться заранее распознавать, и если не
желает потерять любовь своей избранницы, то, и уметь во время выражать из
себя -- очередной символ, новый и именно тот, который она, его суженая, еще
не открыла, не познала, но теперь возжелала -- открыть и познать. Она,
обладательница предыдущего символа, как исчерпавшего себя, ибо она его
достигла, но она не может остановиться и, тем самым, продолжая собирать
себя, она начинает стремиться и выискивать, иначе, убегая от деградации,
новый символ, а развитие не может быть обвинительно, это все равно что
ополчаться на свечение Солнца: оно есть и светит, потому что не может иначе.
По-детски просто, по наитию природы, обнаруживает она в себе свое естество
женщины, и потому ей будут всегда требоваться все новые символы, пока она не
станет полностью женщиной, чтобы перестать быть и ею. И ты же не станешь
отрицать, что мужчины так же познают и открывают себя, как и вы, женщины.
-- Ты присутствовал на защите моей диссертации? -- тут же ответила на
вопрос вопросом Виктория.
-- Да, и потом внимательно читал ее содержание.
-- Тогда зачем ты, -- немного обидевшись, в свою очередь сказала
собеседница, -- спрашивал о символе?
-- Не обижайся на меня. Одно дело знать об этом, и совсем другое,
поверь мне, уметь правильно определяться в жизни.
-- Это касается тебя и сейчас?
-- Да... Моя дочь, Юлия... Я хочу остаться для нее в символе, целью --
всегда необходимого рядом отца. Возможно ли такое?
-- Остаться отцом... -- задумалась, заботливо оживившись, Виктория. --
Думается, в основном такое не составляет проблемы для большинства людей...
Но отцом..., который всегда рядом...
-- Именно так, -- подтвердил без колебаний Аршиинкин-Мертвяк.
-- Что значит рядом? -- поинтересовалась Виктория. -- В смысле, возьмем
гиперболу, даже в постели?
-- Я не говорил этого, но... такое... -- замешкался стеснительно
Василий Федорович,-- было бы в самый раз... Идеал, -- вырвалось у него.
-- Ты говоришь о таких вещах, о которых можно услышать только человеку
понимающему.
-- Да, Виктория, и ты меня должна понять правильно: она, Юлия -- как
две капли воды похожа на мою вторую жену, если хочешь, то она -- мой
недостигнутый символ.
-- Так и займись ею, женой.
-- Она умерла. Давно.
-- Извини, я не знала, Василий Федорович.
-- Так, возможно ли это? -- будто и не слыша извинений в свой адрес,
волнительно спросил профессор.
-- Возможно, -- коротко, но почему-то настолько убедительно сказала
Виктория, что профессору, стало на какое-то мгновение, окрыленно легко,
по-мальчишески шаловливо и радостно. Но это мгновение ускользнуло и логика
отцовства предоставила свои достоверные оправдания:
-- Как же я буду выглядеть в социуме, не говоря уже перед самой
дочерью, если я предложу ей свои руку и сердце? -- опечалено, словно позоря
себя вслух, сказал он.
Некоторое время, они, Виктория и Василий Федорович молчали: Виктория
словно решалась на что-то -- сказать или сделать, но профессор, не замечая
ее чувственной подготовки на какое-то действо, сидел все так же, на кровати,
но теперь -- мучительно охватив свою голову обеими руками и облокотившись
себе на колени.
-- Мне сейчас трудно тебе это объяснить, но я сейчас подумала, что
такую проблему под силу решить, только... "Обратной стороне" -- шепотом
проговорила Виктория последнюю фразу.
-- Ты шутишь, -- не отрывая рук от головы, почти безразлично проговорил
профессор.
-- Нисколько, -- в полуголосе, но твердо подтвердила Виктория.
-- Не надо. Я прошу тебя, -- умоляюще попросил Аршиинкин-Мертвяк и,
выпрямившись, посмотрел собеседнице в глаза.
-- Напрасно. Я думала тебе помочь и не более того, но то, о чем ты
предположил, шутки исключены, Василий Федорович.
-- Хорошо. Помоги, -- безнадежно согласился профессор. -- Что это,
"Обратная сторона"?
-- Как ты думаешь..., -- прошептала собеседница, -- кто я?
-- Виктория, -- начал было говорить профессор, но собеседница
отрицательно покачала головой в знак неправильного ответа, -- я имел в виду,
-- поправился профессор, -- Виктория Леонидовна Юсман, кандидат
психологических наук.
-- Опять же... Неверно, -- не приняла ответа она.
-- Ну..., я не знаю..., хотя... Не назвал еще одного -- женщина?..
Так?..
-- Абсолютно не так.
-- Но позволь, не мужчина же... ты?
-- Именно так.
-- Тогда, в таком случае, мне остается подумать, что ты либо дуришь
невпопад, обижаешь, а это, мягко говоря -- неприятно; либо ты... --
сумасшедшая, извини конечно меня, Виктория.
-- Ты не назвал третьего.
-- Никакого третьего варианта не может здесь быть.
-- Третий вариант есть... Бондаревски Юрий Анатольевич, -- спокойно
сказала Виктория.
-- Что-то не припомню. Кто он? -- озадачился профессор, настраиваясь
услышать привычную логику ответа.
-- Это -- я, Василий Федорович, -- подтвердила Виктория. -- Он самый,
собственной персоной, и она назвалась громче и отчетливее, -- Бондаревски
Юрий Анатольевич. Но теперь, -- прибавила она, -- в телесах женщины. Прошу
любить и жаловать, но это между нами!.. Что ты молчишь, Василий Федорович?..
Ты удивлен?.. А-а..., понятно... Снова подумалось, что говоришь с
сумасшедшей?.. Ну..., как знаешь..., молчи, -- и она потянулась рукой, и
ловко взяла свою сумочку со стоящего рядом с кроватью низенького стола и
пламя свечи раскачалось от ее манипуляции.
Виктория извлекла из сумочки блокнот в кожаном переплете, быстро
раскрыла его, отлистала несколько страниц и вырвала ту, на которой теперь
остановилась -- страница оказалась чистой, как заметил наблюдавший за этим
профессор. Виктория бегло, по памяти, написала оказавшейся в ее руке ручкой,
видимо хранившейся в корешке блокнота, пару небрежного почерка строк и
подала листок Аршиинкину-Мертвяку.
-- Здесь, если надумаешь, необходимый тебе адрес и телефон... Возьми,
-- профессор принял листок, продолжая молча смотреть на Викторию, --
"Обратная сторона" -- делает перевертышей... Это официальная фирма, правда
известная не такому широкому кругу как другие медицинские учреждения. Может
они и согласятся помочь, довольно не исключено. Больше... Я тебе ничего не
скажу, Василий Федорович. И не смотри ты на меня такими неподвижными
глазами. Никто, никогда и нигде тебе не поверит, что я не Виктория!... Ты и
сам не поверишь, все-таки советую обратиться.
-- Но я же не... тот..., который... Не из тех..., что?... -- продолжая
смотреть стеклянным взглядом на собеседницу, недосказал, будто попытался
оправдаться профессор.
-- А я и не думала тебя обижать, Василий Федорович. Но... Не могу я, и
не имею права тебе сказать больше, чем уже тебе известно теперь.
Утром, всю обратную дорогу в Москву, сидя за рулем своего БМВ,
Аршиинкин-Мертвяк, машинально распознавая дорогу, сосредоточенно
просматривал в своей памяти фрагментами саму вчерашнюю вечеринку, постельные
удовольствия с Викторией. Но потом... Теперь, в кармане его спортивного
костюма, спрятан адрес "Обратной стороны", написанный на блокнотном листке
Викторией.



<b>Дьявольщина</b>

Аршиинкин-Мертвяк возвратился домой в Москву в привычную трехкомнатную
квартиру и объявился перед своею дочерью каким-то, как показалось ей,
нерасторопным: не одел свои тапочки, а только лишь взял их в руки и немного
посмотрев на них, бросил валяться у вешалки -- остался в носках, проскочил
на кухню -- схватил бутерброд с колбасой -- надкусил его и положил обратно в
тарелку.
-- Как отдыхалось, папа? -- задала обычный вопрос Юлия, на который
Василию Федоровичу можно было даже не отвечать, потому что за последние годы
вопрос этот приобрел форму своеобразного приветствия между ним и дочерью, и
профессор традиционно не ответил на него и было уже решил пройти к себе в
кабинет, который, впрочем являлся и его спальней, но... Юлия почему-то
вопреки образовавшимся правилам настоятельно повторила вопрос:
-- Как отдыхалось, папа? -- более требовательно произнесла она.
И теперь не ответить профессор не мог. Он остановился в прихожей, едва
приоткрывши дверь в свой кабинет, а дочь смотрела ему прямо в глаза, и она
ожидала ответа.
-- Хорошо, Юленька -- неуверенно и озадаченно проговорил Василий
Федорович на инерции внутреннего раздумья.
-- Зачем же ты пытаешься от меня скрыть очевидное! Я вижу. Я понимаю,
что что-то не так... Папа!
-- Все так. Все нормально, Юленька. Нет проблем, кроме тех, что и
всегда с нами, -- ласково проговорил Аршиинкин-Мертвяк.
-- Как знаешь, папа. Будем считать, что мне показалось.
-- Вне каких-либо сомнений, Юля... -- коротко и подвижно сказал
профессор и... на пару секунд замолчав, извинительно добавил: -- Мне еще
надо успеть переодеться и кое-что обдумать.
-- Да. Конечно же, папа.
-- Надо войти в повседневную форму, -- все так же, извинительно,
пояснил Василий Федорович, но уже в тоне подоспевшей на выручку шутливости.
Юлия немного успокоилась.
-- Тебе заварить кофе? -- спросила она.
-- Да-да, естественно, -- тут же согласился профессор -- быстро
ускользнул в свой кабинет и уже, когда он закрыл за собою дверь, вдогонку
уходящей на кухню дочери донесся его поспешный голос, -- и пожалуйста --
по-креп-че!..
Аршиинкин-Мертвяк остался один на один сам с собою. В начале он
медленно прохаживался по своему небольшому кабинету от окна к двери и
обратно, потом он присел на свой любимый мягкий, с нежной обивкой диван,
который уже два дня не принимал тепла своего хозяина и встретил теперь его
прохладно. Все размышления Василия Федоровича были направлены только в одном
направлении: последняя ночь, проведенная в обществе женщины, безумная, но
может быть, очень хотелось так, -- реальная возможность разрешения всех
нестерпимо-болевых проблем, и такая перспектива нормальной жизни! Удержаться
от соблазна пофантазировать профессор не мог, но так же, не мог он, все же
отдаваясь влечению обольстительного желания перестать быть самим собою --
профессором философии Университета, и он, наряду с наслаждением, все-таки
пытался давать себе отчет, анализировать, нарабатывать вывод в колючих
рамках освоенной им на протяжении жизни логики. "Ну, это же не логично!" --
думалось ему, -- "Как можно поверить в такое?!" -- спрашивал он сам у себя,
-- "Виктория Леонидовна Юсман вовсе не Виктория Леонидовна Юсман, а
Бондаревски Юрий Анатольевич! Не женщина, а мужчина, вернее -- мужчина в
женском теле! Не верю!.. Не... верю... Но..., собственно говоря..., почему
бы и не... поверить?.. Чертовщина какая-то, дъявольщина и только!" --
разочарованно вскочил с дивана профессор и несколько раз бегло туда-сюда, от
окна к двери, прошелся по кабинету и снова размашисто уселся на свой диван.
"А хорошо бы, если все так!" -- опять размышлялось ему, и он, медленно и с
предвкушением наслаждения закрыл свои счастливые глаза и стал погружаться в
полудрему, пытаясь разглядеть, в теперь видимых им внутренне мельтешениях
необъяснимых форм, образ любимой женщины, своей второй супруги -- Юлиной
мамы, давно ушедшей, но ставшей от этого еще ближе ему, Василию Федоровичу,
потому что была она с тех пор и сейчас, всегда и везде рядом в помыслах и в
переживаниях чувств и даже -- ощутимо рядом, в реальности, в образе дочери,
которая удивительно копировала свою мать и телом и душою и разумом, и
Аршиинкин-Мертвяк все больше с годами, труднее мог различить, разобрать,
кого же он остался любить: дочь Юлию или жену Катеньку? От этого он часто
терялся и порою, с громадным трудом успевал себя остановить, не решиться
войти на ночь в спальню к Юлии. И Юлия, порою, кажется замечала, о чем--то
догадывалась, особенно, когда отец ласкал ее в ранней юности. Были моменты,
когда она просыпалась и тут же, открывая глаза, упиралась своим сонливым
взглядом в отца, стоящего у ее кровати: так, бывало, он стоял и смотрел, не
в силах подолгу отойти от дочери, а она, ничего не понимая, смотрела на него
и девственно снова засыпала под его присмотром. Он ревновал свою дочь ко
всем взглядам молодых людей на нее, будь то на улице, в метро, в
Университете или в каком-либо другом месте. Теперь дочь приобрела молодую,
налитую свежестью упругую плоть, и такую же как и была у Катеньки смуглую,
шелковисто-ароматную кожу. Девчоночным задором курносились ее груди как и у
Кати. Смоляного цвета волосы до плеч, распущенные и пышные кое-где самой
природой разбросано -- сворачивались они в крупные пружины плавно и
мелодично обвисающие от своей тяжести. Прон-зительно карие глаза, понимающие
и отзывчивые. Строгая, но невероятно женственная улыбка губ. Были моменты,
когда профессора просто валило с ног от безумного желания обладать всеми
этими прелестями! Но, как же дико и не по-человечески несправедливо
издевалась над ним природа его жизни теперь: Аршиинкин-Мертвяк пребывал в
состоянии человека, у которого отняли что-то сокровенное, во что он безумно
был влюблен. Создавалось полное впечатление, что его супруга продолжала с
ним жить, но только словно за невидимой, прозрачной и неощутимой преградой,
нарушить которую он был не в состоянии. Будто супруга забыла его как мужа и
теперь отчетливо и реально играла роль его дочери, но достучаться и
напомнить о себе и совершенно не дождаться окончания спектакля! Профессор
понимал это ясно, даже надежда была абсолютно исключена -- словно актер
обезумел! Жена его Катенька, в образе, в роли его дочери Юлии! Как бред! Но
реальность!
-- Папа, -- в прикрытую дверь кабинета постучалась Юлия. -- Твой кофе
готов.



<b>"Обратная Сторона"</b>

-- Алло. Это телефон... номер... семь нулей?
-- Да. Вы звоните правильно.
-- Интегральная фирма "Обратная сторона"?
-- Секретарь Интегральной фирмы "Обратная сторона" слушает вас.
-- Будьте добры, подскажите: как и когда я могу у вас
проконсультироваться?
-- Мы работаем с десяти до восемнадцати часов ежедневно, суббота и
воскресенье -- выходные дни, перерыв с часа до двух, но для того, чтобы вас
проконсультировали, вам понадобится записаться на прием. Какой день и время
удобны для вас?
-- Неплохо бы...э...э-э..., сейчас сориентируюсь...
-- Ничего страшного, я подожду, не торопитесь.
-- Кажется, в пятницу лучше всего.
-- Это уж вам решать, когда лучше. Так что, записывать на пятницу?
-- Да. Если можно, то, пожалуйста, на пятницу.
-- На который час?
-- Думаю..., часика на три. Можно так?
-- Записываю вас на пятнадцать часов. Большая просьба не опаздывать.
Запомните пожалуйста свой номер: двадцать два.
-- Разумеется. Я понимаю.
-- Минуточку, не кладите, пожалуйста, трубку. По какому вопросу вы
желаете получить консультацию?
-- Как-то... Я... не могу... сразу и сказать, честное слово.
-- Хорошо. Запишу по личному.
-- В принципе так... Скажите.
-- Да. Я слушаю.
-- По моему приходу в пятницу мне будет ясно, там, у вас, к кому и куда
обратиться. Я имею ввиду, чтобы не разыскивать, какое помещение, кто меня
примет?
-- Вас примет Георгио Фатович Ворбий, второй этаж, приемная...

... В наступившую пятницу, в пятнадцать часов, как и предварительно
оговаривалось по телефону, Василий Федорович, без особого труда разыскал
Интегральную фирму "Обратная сторона". По указанному в беглой записке
Виктории Леонидовны Юсман адресу, на окраине центральной части Москвы,
находился старой постройки двухэтажный особняк: множество вылепленных,
видимо из гипса, всевозможных фигурок людей и животных, покрытых золотистой
серебрянкой, привлекательно украшали со стороны непротяженного и почти
безлюдного переулка лицевой фасад здания фирмы.
Профессор, почему-то не раздумывая долго, что никак не определялось в
его отработанных правилах ситуационного поведения, сразу же нажал
продолжительно на кнопку электрического звонка, расположенную невысоко,
слева у входной двери в здание, сразу под табличкой: "Позвоните и ждите".
Спустя несколько секунд через небольшую никелированную решетку над
табличкой раздался металлический голос: "Пожалуйста, назовите ваш номер".
-- Двадцать два, -- как можно отчетливее произнес профессор.
Во входной двери что-то щелкнуло и за той же никелированной решеткой
тут же возник все тот же, металлический голос: "Проходите".
Василий Федорович, теперь уже осторожно, открыл входную дверь и вошел
во внутрь особняка фирмы.
И вот он стоял в небольшом округлом фойе -- входная дверь захлопнулась
позади, и с этого мгновения профессор как-то почувствовал, что выйти отсюда
обратно в переулок он сможет не иначе как по чьему-то разрешению на то, а
значит, ему неминуемо предстояло с кем-то, но из представителей "Обратной
стороны", встретиться. Здесь Аршиинкину-Мертвяку пришлось смириться со своим
положением и он постарался успокоить себя, уравновесить и отставить в
сторону волнительную мысль "вернуться в переулок", которая возникла
одновременно с тем, как он, "хорошо не обдумавши", оказался в этом фойе.
-- Вас ожидают в приемной на втором этаже. -- неожиданно раздался
неведомо откуда мужской радиоголос, но внимательный, более очеловеченный.
Профессор поднялся по беломраморным ступенькам довольно широкой
лестницы и, пройдя несколько шагов по коридору, оказался в крохотном фойе
второго этажа, где располагались мягкие кресла, здесь же и находилась дверь
с выпуклой отливающей сталью надписью на ней -- "ПРИЕМНАЯ".
Василий Федорович подумал было присесть в одно из комфортных кресел,
как вдруг, не позволив профессору расслабиться от настороженности и привести
свои мысли и чувства из легкой растрепанности в состояние, готовое на
рассуждение и анализ, остановив его, почти что готового усесться у
журнального столика в облюбованное кресло, скрипнув едва, плавно открылась
дверь в "ПРИЕМНУЮ", и профессору кто-то мужским голосом, теперь кажется уже
знакомым, начиная от входной двери в особняк, предложил:
-- Будьте добры -- мы вас ждем. Проходите в "ПРИЕМНУЮ".
-- Георгио Фатович Ворбий -- Учредитель Интегральной фирмы "Обратная
сторона", -- представился Аршиинкину-Мертвяку, наконец-таки усевшемуся в
мягкое кресло, установленное для посетителей в приемной возле рабочего
стола, представитель фирмы...
-- "Довольно неприятный человек", -- подумалось профессору.
-- С кем я имею честь начать разговор? -- через некоторую паузу
заинтересовался представитель фирмы.
-- Я не хотел бы представляться, -- сказал Василий Федорович.
-- Хорошо. Ваше право... Ну, назовитесь... хоть как-нибудь, если не
трудно. Знаете ли..., мне кажется, -- общаться будет легче.
-- Добро. Тогда... Зовите меня просто Профессор.
-- Что ж... Это имя, на мой взгляд, вам очень к лицу. -- с оттенком
лукавости высказался на этот счет представитель фирмы.
-- Тем более, что оно ничего не скрывает, -- прибавил к словам Ворбия
Аршиинкин-Мертвяк, чтобы его не воспринимали унизительно.
-- Вы хотите сказать, что вы и в самом деле...
-- Я ничего не хочу сказать, -- остановил представителя фирмы Василий
Федорович. -- Я пришел к вам по делу.
-- По личному, -- подтвердил последнюю фразу профессора Георгио
Фатович. -- По крайней мере, так у меня записано в журнале приемов моим
секретарем. Я полон внимания, -- перешел на строго деловой тон Ворбий. --
Какая услуга требуется с нашей стороны? -- сказал он и тут же поправился. --
Со стороны фирмы?
Представитель фирмы говорил так, словно он, казалось профессору, уже
что-то знал о своем посетителе. И тут Василий Федорович как-то замялся в
своих чувствах, и это стало заметно внешне: молча, покашливая через нос, он
пробовал усесться в кресле поудобнее -- с левого подлокотника облокотился на
правый и наоборот; его мысли, будто наспех примеряли речевые одежды-слова,
вертелись перед Василием Федоровичем, но никак не решался он какими-либо из
них воспользоваться, заговорить.
Дело в том, что только сейчас Аршиинкин-Мертвяк осознанно и реально
понял всю нелепость своего положения, которое требовало сказать,
объясниться, и на полном серьезе, по поводу причины своего прихода сюда:
одно дело, хмельное, с глазу на глаз, откровение с женщиной, и совершенно
другое дело -- здесь!..
--- Что вас интересует? -- мягко, но требовательно предложил остановить
затянувшуюся паузу Ворбий. -- Дело в том, -- пояснил он и взглянул на свои
ручные часы, как бы прикидывая, формулируя вывод, -- что вам придется
оплатить нашей фирме неустойку за потраченное на вас рабочее время, в случае
вашего необоснованного прихода. Так что, советую вам поторопиться с
объяснениями. У меня есть профессиональное, извините, подозрение, что вы не
страдаете тем недугом, которым занимаемся мы. Тогда что?.. Потрудитесь
оправдаться или оплатить счет. Время неумолимо движется, профессор.
-- Платить или говорить -- это моя проблема, господин Ворбий, --
сдерживая внутренний напор взволнованности чувств, как бы невзначай
приструнив представителя фирмы, негромко сказал Василий Федорович, но
все-таки, не сдержавшись, выказывая тем самым свою неустойчивость, он
подвижно и раздраженно прибавил -- хочется напомнить вам о том, что я
совершенно свободен и волен выбирать решение самостоятельно, без подсказки.
-- И Аршиинкину-Мертвяку стало немного легче: "Поставил на место" --
подумалось ему.
-- Я совершенно не подразумевал вас обидеть, но Устав нашей фирмы
действительно предусматривает...
-- Я пришел не обижаться, а посоветоваться или же приобрести услугу, --
коротко, не давши досказать Ворбию, определился Василий Федорович.
-- Я все так же полон внимания, профессор.
-- Дело в том, что мне уже -- шестьдесят. -- Внушительно объявил
Аршиинкин-Мертвяк.
-- Возраст -- не помеха. -- Игриво попытался пошутить представитель
фирмы, но было появившаяся улыбка на его лице тут же исчезла, потому что
посетитель не поддержал его взаимностью, даже, скорее весь вид профессора
выражал определенно то, что он не заметил, не расслышал развлекательной,
эмоциональной вспышки Ворбия.
Профессор снова молчал. Он сосредоточивался. Георгио Фатович
извинительно и терпеливо ожидал, когда заговорит посетитель.
-- Я ничего толком не знаю, но насколько осведомлен, вы, ваша фирма
производит каким- то образом перевертышей? -- вопросительно заговорил
Аршиинкин-Мертвяк.
-- Вас неверно, то есть абсолютно ложно информировали! -- разгоряченно
и в свою очередь немного, как показалось профессору, взволнованно, даже
обидчиво, тут же отреагировал на сказанное посетителем Ворбий. -- Да, мы
занимаемся аномалиями людской психики и если мужчина желает быть женщиной и
наоборот -- мы не производим хирургических вмешательств, а исправляем самого
человека. Другими словами, мужчина уходит от нас тем же самым -- мужчиной, а
женщина той же самой -- женщиной, с той только разницей, что ни мужчина и ни
женщина эти, уходящие от нас, более не мыслят изменить свое тело, поменять
свой пол: мужской на женский или женский на мужской! Разве же можно назвать
подобную работу с психикой пациента -- производством перевертышей?.. Это --
не ординарная "индустрия", всего лишь корректировки сознания.
-- По-вашему...-- немного замялся профессор. -- От вас уходят
совершенно те же мужчины и женщины, что и приходили, с той только разницей,
что у них отсутствует недуг, та самая болезнь -- страсть жить в теле
противоположного пола. Я вас правильно понял?
-- Именно так, -- словно немного огрызнулся в сторону профессора
представитель фирмы.
-- Значит, мне помочь вы ничем не сможете, -- произнес
Аршиинкин-Мертвяк вслух, будто для себя самого.
-- А в чем собственно ваша проблема? -- В тоне мимоходной
любознательности сказал Ворбий. -- Объяснитесь. Может, что-то и возможно с
нашей стороны... Профессор, голубчик мой! Я ведь вижу, как вы пытаетесь
договорить -- договаривайте. Стены этого кабинета слышали многое, но никогда
не подслушивали. Расслабьтесь.
-- Хорошо... -- начал решительно говорить, но, будто спохватившись,
снова замолчал профессор.
Ворбий, на этот раз не подталкивал посетителя, не убеждал говорить,
потому что он понимал, будучи весьма опытным в подобных диалогах: "Профессор
сейчас заговорит сам".
-- Мне необходимо приобрести другое тело, -- негромко, но отчетливо и
ясно проговаривая слова, произнес Аршиинкин-Мертвяк. Он словно пересилил
что-то в себе и, сказав эту фразу, даже не посмотрел в сторону представителя
фирмы: все так же продолжал сидеть, будто ощупывая опущенный взгляд в своих
ладонях.
-- Простите, -- театрально удивляясь, обратился к посетителю Ворбий. --
Может, вы меня неправильно поняли, или же я неверно понимаю вас, но
насколько расслышалось мне: вы... -- представитель фирмы смачно причмокнул
языком, -- хотите...
-- Не затрудняйтесь, Георгио Фатович! -- прервал Аршиинкин-Мертвяк
Ворбия. -- Мне необходимо приобрести другое, новое тело... молодое! --
громко и даже нагловато вырвалось последнее слово у профессора, и он окинул
умоляющим взглядом представителя фирмы и снова отвел и опустил свои
печальные глаза себе на колени.
-- Признаться... -- в некотором замешательстве стал объясняться Георгио
Фатович. -- Вы меня порядком озадачили..., профессор!
-- Разве человеку нельзя, возбраняется говорить правду, если ему
предлагают отвечать о ней, а не за нее? -- вопросительно, будто пояснил
Аршиинкин-Мертвяк, и он снова смотрел, но теперь неотрывно, как человек,
которому нечего терять, в глаза Ворбия.
-- Нет-нет. Но... Вы не простой человек, голубчик мой! -- хитро
прищурившись, как-то ласково, но настороженно сказал представитель фирмы. --
К великому сожалению, "Обратная сторона" -- не та фирма, что способна вам
помочь. То, что вы просите -- фантастика, мистический вымысел! Кстати, а
какое такое, другое тело вы хотели бы поиметь как свое собственное?
-- Но к чему вам знать об этом, если помочь вы не в силах, разве что
любопытство?
-- Может и так.
-- А разве иначе?
-- Я этого не говорил.
-- Тогда можно и не отвечать?
-- Жизнь необычайно уникальная штука, профессор.
-- Бесспорно.
-- Так вот. Всякое может быть, случиться из того, чего сейчас, вроде бы
как нет.
-- Насколько я вас теперь понял: вам необходимо подумать?
-- Если хотите, то можно принять этот ваш вывод за основу. Так все-таки
-- о каком теле идет речь?
-- О самом простом, человеческом.
-- Надеюсь, вы меня понимаете, что я не мог себе представить и
оказаться настолько глупым в ваших глазах, представить, что вам, скажем,
необходимо принять облик животного!
-- А может, вы меня принимаете за сумасшедшего? --засомневался
профессор. -- И...
-- Обижаетесь, профессор, а ведь сами обижаете. Стал бы я говорить с
вами иначе, как не серьезно!
-- Извините, если не так понял.
-- Полно вам, голубчик мой, извиняться... -- определился в своей
позиции Ворбий и на некоторое, между двумя собеседниками, время, воцарилось
выжидательное молчание. Первым заговорил профессор:
-- Мне необходимо молодое и крепкое тело. У меня есть дочь, она... как
наваждение -- точь-в-точь моя покойная супруга: и телом и душою. Я схожу и в
самом деле с ума!
-- Вы ревнуете ее?
-- Безумно! Я не смогу без нее жить, а возраст ее может нас разлучить.
-- Понимаю, -- задумчиво проговорил Георгио Фатович, будто что-то
подытоживая про себя и делая какой-то вывод. -- Она готова для замужества.
-- Вполне... Насколько мог сдерживал. Теперь мои силы на исходе.
-- И вам необходимо крепкое и молодое тело, и, конечно же, чтобы оно
оказалось по нраву вашей дочери...
-- Чтобы не расставаться с моей дочерью, а выдать ее замуж за себя --
жениться на ней, -- договорил вместо представителя фирмы Аршиинкин-Мертвяк и
отчетливо покрасневши, виновато опустил голову.
-- Что ж... Ситуация оправданная, -- как бы размышляя вслух, но
нерешительно сказал Ворбий.
-- Совершенно оправданная! -- подтвердил посетитель, ожидая перемены в
настроении Георгио Фатовича, теперь -- в свою пользу.
-- Знаете что... -- внезапно подвижно заговорил представитель фирмы.
-- Что? -- тут же, нетерпеливо отозвался профессор.
-- Оставьте свои координаты, если вас это не затруднит, я действительно
подумаю, как вам помочь, но не могу обещать звездного решения и скоро.
-- Ясно, -- опечалено и все-таки с нескрываемой надеждой сказал
Аршиинкин-Мертвяк, достал из внутреннего кармана пиджака кожаное портмоне и
тут же извлек из него свою визитную карточку и положил ее на стол Ворбия.
--Теперь,-- сказал он, -- мое дальнейшее существование зависит и от вас. Я
буду насколько положено ждать. И вот что еще, думается мне, немаловажное: я
могу хорошо заплатить.
-- Было бы за что платить, а чем рассчитаться -- всегда найдется! --
скривил шутливую, но настороженную гримасу на своем лице Георгио Фатович.
-- Нет. Я действительно в состоянии хорошо оплатить вашу услугу, у меня
есть для этого случая реальные возможности! -- в убедительном тоне, еще раз
подтвердил свои намерения Аршиинкин-Мертвяк.
-- Что ж, -- вдохновенно сказал Ворбий и задумчиво добавил, --
договорились.
-- Я ухожу с надеждой? -- спросил профессор, приподнимаясь из кресла.
-- Позвольте на прощание еще задать вам, в принципе -- пустяковый
вопрос, -- остановил посетителя представитель фирмы.
-- Я еще не знаю, но может быть, мне будет легче не отвечать на него.
-- Как знать, -- задумчиво сказал Ворбий. -- Но если вы решаете так...
-- не закончив свою фразу, замолчал представитель фирмы, давая тем самым,
как стало ясно Василию Федоровичу, что-то понять правильнее, нежели это
происходило и думалось ему.
-- Я передумал, -- сказал профессор. -- Я назову направившего меня к
вам человека.
-- Вы правильно передумали, профессор, с вами можно иметь дело.
-- Меня абсолютно не интересует то, для чего вам на самом деле
необходимо знать, кто меня направил к вам, важно, чтобы вы не отказали мне в
помощи.

Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики