|
Выдержки из
произведения
В полном объеме вы
можете скачать текст в архиве ZIP по ссылке,
расположенной выше
ОБ ЭТОЙ КНИГЕ,
ЕЕ АВТОРЕ И ТЕХ ВРЕМЕНАХ
История знает немало примеров, когда художники не понятые и не
принятые современниками, впоследствии причис-лялись к великим. В
науке подобное — большая редкость. Лишь иногда крупные открытия не
получали признания при жизни их авторов. Так произошло, например, с
работами Грегора Иоганна Менделя — основоположника учения о
наследственно-сти, генетики (1822—18,84). Зато известны случаи,
когда ученого, уже добившегося признания, вдруг подвергали
преследо-ванию: дискредитировали его открытия, изымали из библиотек
созданные им книги, выгоняли с работы, навешивали полити-ческие
ярлыки. Правда, такого рода дикости случались нечасто: после эпохи
инквизиции подобное бывало, пожалуй, лишь в сталинские времена в
нашей стране да в гитлеровской Германии.
Так произошло с Николаем Александровичем Бернштейном (1896—1966).
Видный ученый, член-корреспондент Ака-демии медицинских наук СССР,
он в 1947 г. был удостоен высшей государственной премии,
называвшейся тогда Сталин-ской, а в 1949 г. объявлен космополитом,
вульгаризатором и сочинителем лженаучных теорий.
Вчитаемся в рецензии того времени. Впечатление — идет война. Вот
тяжелая артиллерия — газета «Правда», 21 авгу-ста 1950 г., статья П.
Жукова и А. Кожина: «...Бернштейн расшаркивается перед многими
буржуазными учеными. Называя имя реакционера Шеррингтона (Шеррингтон
Ч. С. (1859—1952)—английский физиолог, основатель научной школы,
ино-странный член-корреспондент АН СССР. Автор, фундаментальных
открытий в области нейрофизиологии. Нобелевская пре-мия 1932 г. (из
«Советского энциклопедического словаря», 1980).) и других
иностранных физиологов... Бернштейн нагло клевещет на Павлова...
«Открытия» Бернштейна — образец голой биологизации и механицизма...
Путаные антипавловские поучения Бернштейна наносят прямой вред делу
физической культуры».
Вот орудия среднего калибра — журнал «Теория и практика физической
культуры», № 5, 1949 г., статья «На пороч-ных позициях» профессора
А. Н. Крестовникова: «Н. А. Бернштейн нарушил принцип партийности и
историзма... вульгари-зировал и извратил... проявил низкопоклонство
перед зарубежными учеными... умалил значение И. П. Павлова... льет
воду на мельницу зарубежных физиологов... Его работы... механистичны
и идеалистичны... характеризуют антипатриотическую сущ-ность
взглядов Н. А. Бернштейна».
В те годы такие обвинения звучали действительно страшно. А ведь
велся еще беглый повседневный огонь: в 1949 и 1950 гг. почти в
каждом номере «Теории и практики» — выступления против Н. А.
Бернштейна. И все в том же стиле: «Лже-научная теория» (статья С. Г.
Страшкевича с подзаголовком «К критике "теории" Н. А. Бернштейна»,
1950, № 6), «Идеали-стические измышления» (редакционная статья,
1950, № 12), «Антипатриотические выступления» (тоже редакционная,
1949, № 4) и т. д., и т. п. Открылся удобный путь стать кандидатом и
даже доктором наук— ругать Н. А. Бернштейна. И надо при-знать—
незамеченным этот путь не остался.
Молодежи сейчас трудно понять происходившее. Почему? Зачем? Откуда
такая злость? Кому так мешал ученый?
Отчасти, конечно, срабатывала реакция на фамилию. Определенное ее
звучание служило для искоренителей космопо-литизма значимым
нацеливающим обстоятельством. В ряду средств «борьбы с
космополитизмом» заметное место занимало раскрытие псевдонимов:
важным считалось объявить, что какой-нибудь Иванов при рождении был
Вайнштейном или Гинз-бургом. Ну а Бернштейну как бы уже полагалось
быть космополитом.
Нет, главное все-таки не в фамилии. Вышел из ранжира, непохож на
остальных — вот в чем суть. Для ученого ориги-нальность мышления —
альфа и омега таланта. Но в то время все должны были думать
одинаково, Во всем. В науке — тоже. Вольнодумство — воспользуемся
словом из прошлого века — пресекалось в зародыше. Науку ставили на
место ей уготован-ное — быть служанкой убого понятой идеологии.
Ущерб нанесен огромный. Разрушать легко, трудно создавать. После
ухода Н. А. Бернштейна из ЦНИИФКа его новый директор ходил с
молотком и собственноручно разбивал таблички на дверях: «Лаборатория
биомеханики», «Профессор Н. А. Бернштейн». Разрушилась связь
поколений — учиться стало не у кого. На первый план вышли борцы с
космополитами. Их поддерживали сверху. Когда вдруг выяснилось, что
идейный вождь борцов с антипавловцами, космополитами,
«вульгариза-торами теории физического воспитания» и Н. А.
Бернштейном (а заодно с А.Д.Новиковым, А. А. Тер-Ованесяном и др.)
кан-дидат наук П. И. Жуков не имеет высшего образования, его тихо
перевели с заведования одной кафедрой (теории физическо-го
воспитания) на заведование другой (педагогики), дали возможность
сдать экзамены за институт и получить диплом. Из науки ушла
интеллигентность (а следовательно, интеллект тоже). Чтобы не «лить
воду на мельницу зарубежных физиоло-гов», найми простой выход — не
знать, что происходит в мировой науке. Поэтому читать зарубежную
литературу считалось предосудительным.
Неверно думать, что все это прошло бесследно. Мы, видимо,
единственная страна в мире, где громадная доля людей с учеными
степенями не владеет по-настоящему иностранными языками, не приучена
читать мировую литературу, и не знает ее. Это все следы того
времени.
Когда 40 лет спустя после изгнания Н. А. Бернштейна из ЦНИИФКа я
пришел в него (теперь ВНИИФК) директором, последствия того давнего
истребления науки чувствовались еще явственно.
Николай Александрович Бернштейн начал свои исследования в начале
20-х годов с изучения трудовых движений. Уже в то время он
значительно усовершенствовал классический метод регистрации движений
— циклограмметрический. В 1926 г. вышла из печати его первая книга
«Общая биомеханика». Вклад ученого в изучение биомеханики, в
частности таких основ-ных способов передвижения человека, как ходьба
и бег, велик. Но главное не в этом. Главное в том, что для Н. А.
Бернштей-на — первого в мировой науке — изучение движений стало
способом познания закономерностей работы мозга. Если до Бернштейна
изучали движения человека для того, чтобы их описать, то Николай
Александрович стал изучать их, чтобы по-нять, как происходит
управление ими. Его точка зрения о том, что ученый, желающий понять,
как работает мозг, едва ли найдет более благодарный объект для
исследования, чем управление движениями, находит все больше и больше
последова-телей. На этом пути им были открыты такие фундаментальные
явления в управлении, как сенсорные коррекции, более из-вестные
теперь в кибернетике как «обратные связи» (они описаны Бернштейном
еще в 1928 г., то есть почти за 20 лет до того, как это сделал
создатель кибернетики Н.Винер), принцип иерархического, уровневого
управления и многое другое.
В 1947 г. Бернштейн получил Сталинскую премию, а через два года был
объявлен космополитом, биологизатором, ме-ханицистом и наглым
клеветником. Он был вынужден уйти из ЦНИИФКа и в 1953 г. вышел на
пенсию. После этого на во-просы мало знавших его людей о месте
работы он отвечал: «Я нигде не служу, а работаю дома и в
библиотеке». Действи-тельно, в эти годы им написан ряд блестящих
статей, оформленных затем в книгу «Очерки по физиологии движений и
фи-зиологии активности». Николай Александрович успел подписать ее в
печать, но вышла книга в свет уже после его смерти.
Признание пришло к Н. А. Бернштейну в нашей стране (как бы
вернулось) лишь в последние годы его жизни, а меж-дународное — уже
после того, как он умер.
К 20-летию со дня смерти Николая Александровича за рубежом вышел
сборник «Переоцененный Бернштейн» (Human Motor Action: Bernstein
reassesed, North Holland, 1985). Построен он своеобразно: дается
перепечатка какой-либо работы Н. А. Бернштейна и после этого
одна-две статьи крупнейших современных ученых, в которых
обсуждается, что изменилось по данному вопросу с тех пор, как Н. А.
Бернштейна не стало, в чем проявилось влияние его трудов. Редко, кто
в науке оставля-ет след, протянувшийся на столь долгие годы.
Свои научные работы Н. А. Бернштейн писал для специалистов — не
стремясь облегчить их понимание. Читать их трудно. Они создавались
ученым для ученых. Но предлагаемая читателю книга написана для
широкой аудитории. И здесь Н. А. Бернштейн высветился для нас еще
одной гранью своего таланта — великолепным мастерством
популяризатора, владени-ем труднейшим искусством рассказывать просто
о сложном.
Тема книги «О ловкости и ее развитии» выбрана не случайно. Это
популярное изложение основ подхода ученого к решению проблемы
физиологии движений. Ценность книги и в том, что по сути раскрытых в
ней вопросов она современна и во многом по-прежнему оригинальна.
Книга написана более 40 лет назад. Была набрана в типографии.
Верстку Николай Александрович откорректировал, внес в нее последние
уточнения, исправления, поправочные тексты.
В этот момент и обрушились на ученого борцы с космополитизмом.
Нечего и говорить, что издание книги прекратили, набор ссыпали,
гранки, верстки уничтожили, убытки списали. Работа большого ученого
и популяризатора исчезла.
Но, к счастью, на этот раз изречение «рукописи не горят»
оправдалось. Один из вариантов «вредоносного» текста «О ловкости и
ее развитии» нашел и сохранил доктор медицинских наук профессор И.
М. Фейгенберг. Он выполнил нелегкую работу по восстановлению
рукописи и представил ее в издательство «Физкультура и спорт», в то
самое, которое в те времена готовило книгу к выпуску.
Но рукопись еще не книга. Ведь издание, рождавшееся 40 лет назад,
было интересно иллюстрировано, содержало тек-сты, вставленные
автором в корректуру перед самым подписанием ее в печать.
Как восстановить все это? Требовалась верстка, та, что последней
находилась в руках Николая Александровича. Но где ее взять? Это
сейчас такая корректура,— ценнейшая вещь. А в то 40-летней давности
время думать о ее сохранении пред-ставлялось делом ненужным, да и
небезопасным.
Ходили, верно, слухи, будто бы верстка книги «О ловкости и ее
развитии» все же где-то существует. Но где, у кого? И правда ли это?
Правда. Верстку нашли (она хранилась у одного из бывших работников
издательства «Физкультура и спорт»). И не какую-нибудь, а как раз
ту, в которую внес свои последние поправки автор.
Теперь возникла хорошая возможность воспроизвести работу такой,
какой видел ее Н. А. Бернштейн. И издательство постаралось
возможность эту использовать. Настоящее издание максимально
приближено к книге, ожидавшей увидеть свет в конце 40-х годов. Тот
же формат, та же верстка, манера оформления, те же иллюстрации,
подрисуночные подписи и тот же текст со всеми последними авторскими
уточнениями.
Что же, поблагодарим профессора И. М. Фейгенберга и других
товарищей, принявших участие в восстановлении и подготовке к печати
труда Николая Александровича Бернштейна, за их большую и важную
работу, воздадим должное ны-нешнему издательству «Физкультура и
спорт», уделившему много внимания выпуску книги, и поздравим себя с
возможно-стью читать, изучать, держать в руках произведение,
восставшее, можно сказать, из пепла.
Профессор В. М. Зациорский
НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ БЕРНШТЕЙН
Автор этой книги Николай Александрович Бернштейн (1896—1966) —
выдающийся советский и мировой ученый, создатель нового направления
в науке, которое он скромно назвал «физиологией активности» (скромно
— потому что это направление охватывает не только физиологию, но и
психологию и биологию активности), первооткрыватель ряда ее
зако-нов. Авторитетные ученые относят его научные труды к тому же
классу, что труды Сеченова, Ухтомского, Павлова.
Основные монографии Бернштейна «О построении движений» и «Очерки по
физиологии движений и физиологии ак-тивности» переиздаются в серии
«Классики науки» (издательство «Наука»), продолжают выпускаться за
рубежом в переводе на английский и немецкий языки.
В основе всего научного творчества Н. А. Бернштейна лежит его новое
понимание жизнедеятельности организма. Ор-ганизм рассматривается им
не как пассивная реактивная система, отвечающая на внешние стимулы и
приспосабливающаяся к условиям среды (так считали мыслители периода
«классического» механицизма в физиологии), а как созданная в
процессе эволюции активная целеустремленная система. Действия этого
организма направлены каждый раз на удовлетворение своих
потребностей, на достижение определенной цели, которую Н. А.
Бернштейн образно назвал «моделью потребного будуще-го». Иначе
говоря, процесс жизни есть не «уравновешивание с окружающей средой»,
а преодоление этой среды. Он направ-лен не на сохранение статуса, а
на движение в сторону родовой программы развития и самообеспечения.
Таким образом, жи-вой организм — это противящаяся энтропии,
негэнтропийная система.
Такое понимание жизненных процессов является проявлением принципа
материалистической телеологии, принципа целесообразности
(сообразности цели!) характера действий живого организма. При таком
понимании жизнедеятельности организма требовалась новая методика
изучения его движений. Если в классической механистической
физиологии движения изучались в лабораторных условиях, то Н. А.
Бернштейн считал необходимым изучать их в естественных
(практических) условиях. Им была создана методика, позволившая
получать на светочувствительной пленке полную и ясную картину (в
виде ряда кривых) того, как и с какой скоростью передвигаются те
точки тела движущегося человека, перемещение которых в трехмерном
пространстве имеет наиболее важное значение при том или другом
двигательном акте. Разработаны были и ме-тоды анализа получаемых
кривых, вычисления по ним сил, действующих на движущуюся часть тела.
Свою методику Н. А. Бернштейн назвал кимоциклографией и
циклограмметрией.
Огромное, далеко идущее значение разработанной Бернштейном методики
исследования движений сразу же понял и очень высоко оценил
А.А.Ухтомский. В статье «К пятнадцатилетию советской физиологии» ой
писал: «Приходит время, ко-гда наука может заговорить о «микроскопии
времени», как выражается где-то Н. А. Бернштейн... И здесь будет
новый пово-рот в естествознании, последствий которого предоценить мы
пока и не можем подобно тому как современники Левенгука и Мальпига
не могли предвидеть, что принесет их потомкам микроскоп»
(Физиологический журнал СССР им. И. М. Сеченова, т. XVI, в. 1, 1933,
с. 47).
Для выполнения того или другого движения мозг не только посылает
определенную «команду» к мышцам, но и полу-чает от периферийных
органов чувств сигналы о достигнутых результатах и на их основании
дает новые, корректирующие «команды». Таким образом, происходит
процесс построения движений, в котором между мозгом и периферийной
нервной системой существует не только прямая, но и обратная связь.
Дальнейшие исследования привели Н. А. Бернштейна к гипотезе, что для
построения движений различной сложности «команды» отдаются на
иерархически различных уровнях нервной системы. При автоматизации
движений эта функция пере-дается на более низкий уровень.
Многочисленные наблюдения и эксперименты полностью подтвердили эту
гипотезу.
Уже из приведенного выше ясно, какое большое значение имеют
результаты исследований Н. А. Бернштейна — не только теоретическое,
но и для практиков: для спортивного тренера и спортсмена, для
музыкального педагога и музыканта-исполнителя, для балетмейстера и
артиста балета, для режиссера и актера, для всех тех профессий, для
которых важно точное по результатам движение, особенно если оно
совершается в необычных условиях (например, для пилота — в условиях
не-привычно больших и меняющихся ускорений, для космонавта — в
условиях невесомости).
Результаты исследований Бернштейна важны и для врача, занимающегося
формированием двигательных функций у больного, у которого они
нарушены поражением нервной системы или двигательного аппарата (в
частности, при протезиро-вании).
Важны результаты работ Бернштейна и инженеру, который конструирует
движущиеся механизмы и управление их движением и может при этом
использовать знания о некоторых формах управления сложными
движениями, которые «изо-брела» природа и которые были изучены
Бернштейном.
На самых первых порах изучения движений Бернштейн обнаружил, что при
повторении одного и того же движения, например удара молотком по
зубилу, рабочая точка молотка каждый раз очень точно попадает по
зубилу, но путь руки с мо-лотком к месту удара при каждом ударе в
чем-то различен. И повторение движения не делает 'этот путь
одинаковым. «По-вторением без повторения» назвал это явление Н. А.
Бернштейн. Значит, при каждом новом ударе нервной системе не
прихо-дится точно повторять одни и те же «приказы» мышцам. Каждое
новое движение совершается в несколько отличных услови-ях. Поэтому
для достижения того же результата нужны иные «команды» мышцам.
Тренировка движения состоит не в стан-дартизации «команд», не в
научении «командам», а в научении каждый раз быстро отыскивать
«команду», которая в услови-ях именно этого движения приведет к
нужному двигательному результату. Нет однозначного соответствия
между результа-том движения и «командами», посылаемыми мозгом к
мышцам. Есть однозначное соответствие между результатом движения и
«образом потребного будущего», закодированном в нервной системе.
Вместе с тем основные научные труды Н. А. Бернштейна, в том числе
две его основополагающие монографии как по объему приводимых
сведений (в них необходимо было привести подробные данные о
многочисленных наблюдениях и экс-периментах, сопоставить свою
методику и свои результаты исследований с методикой и результатами
других авторов), так и по характеру изложения были обращены прежде
всего к работникам науки: физиологам, психологам, биологам, медикам
и т. д. — или к читателям, имеющим основательную подготовку в
соответствующих отраслях науки. Для массового читателя пользоваться
этими трудами было трудно.
А Бернштейн хотел довести свои идеи, результаты своих исследований и
до широкого круга читателей, в частности до тех, для кого они
представляли не только чисто познавательный, но и профессиональный
интерес. Вот почему он охотно принял предложение Центрального
научно-исследовательского института физической культуры написать
научно-популярную книгу, которой дал название «О ловкости и ее
развитии». Он увлеченно работал над ней (это видно из ряда его
записей), рукопись была не только одобрена институтом и принята к
изданию, но даже запущена в производство... Но именно на это время
пришелся, разгул лысенковщины, борьбы с вейсманизмом-морганизмом, с
космополитизмом и тому подобных явлений. И в результате издание не
осуществилось. Только теперь, почти через полвека после того, как
работа лежала на сто-ле автора, она ляжет на стол читателя. Но
несмотря на это, книга сохраняет свое значение и в наши дни.
Самый многочисленный круг читателей, для которых эта книга
представляет профессиональный интерес, — это ра-ботники спорта и
спортсмены. Поэтому книга выходит в издательстве «Физкультура и
спорт». Но, как уже говорилось выше, она предназначена и для многих
других читательских групп.
Профессор И. М. Фейгенберг
* * *
Эта книга написана по предложению дирекции Центрального
научно-исследовательского института физической куль-туры.
Предложение имело двоякую цель: дать возможно более четкое
определение и анализ сложного психофизического качества ловкости и
общедоступно изложить современные воззрения на природу координации
движений, двигательного на-выка, тренировки и т. д., имеющие
первостепенное практическое значение как для деятелей физического
воспитаний, так и для всех участников физкультурного движения,
долженствующего быть в нашей стране культурным движением во всех
смыслах этого слова. Таким образом, книга эта должна была быть
научно-популярной.
Необходимость в научно-популярной литературе в нашем Союзе очень
велика. Было бы в корне неправильно отрицать ее значение на том
основании, что Советский Союз не нуждается в полузнайках и что
нельзя оспаривать за его гражданами ни права, ни способностей к
овладению специальной литературой, без какой-либо снисходительности
или высокомерия, буд-то бы неизбежно связанных с популяризацией
науки. Этот взгляд совершенно ошибочен.
Те времена, когда каждый деятель науки мог быть в разной мере
ориентированным во всех отраслях естествознания, миновали давно и
безвозвратно. Уже двести лет назад для подобного универсализма
потребовался такой всеобъемлющий гений, как гений Ломоносова. И он,
в сущности, был последним в мире представителем типа универсального
натуралиста. За те два столетия, которые отделяют нас от него, объем
и содержание естествознания выросли так безмерно, что научные
ра-ботники затрачивают теперь всю свою жизнь на овладение материалом
одной своей основной узкой специальности, и мало кто из них в
состоянии выделить у себя достаточно времени даже для того, чтобы,
не отставая от времени, следить за бурным потоком текущей научной
литературы по этой специальности. О других отраслях той же науки, а
тем более о других отраслях естествознания ему нередко некогда даже
подумать.
Этот заливающий поток нового фактического материала по всем ветвям
естественной науки и прямо связанная с его ростом все большая
дифференциация научных и научно-прикладных профессий все сильнее и
сильнее угрожают превратить их представителей в узких специалистов,
лишенных какого бы то ни было кругозора, слепых ко всему, кроме той
тесной тро-пинки, по которой их направила жизнь. А это сужение поля
зрения опасно отнюдь не только потому, что лишает людей всей
неотразимой прелести широкого общего образования, но главное потому,
что приучает из-за деревьев не видеть леса даже в своей
специальности, выхолащивает творческую мысль, обедняет работу в
отношении свежих идей и большой перспективы. Уже Джонатан Свифт,
тоже двести лет назад, сумел пророчески предвидеть таких узких
«гелертеров» с шорами на глазах, слепых зарапортовавшихся чудаков, и
жестоко высмеял их в изображенной им академии наук острова Лагадо.
Вот для преодоления этой-то опасности и необходима научно-популярная
литература. Да охранят ее все музы от снис-ходительного высокомерия
к читателю, от горациевского «Odi profanum vulgus et arceo»!
Она видит в читателе не профана, не вульгарную чернь, а собрата,
которого нужно ознакомить с главными основами и последним словом
смежной науки, до чего он никак не мог бы добраться, если бы ему
пришлось штудировать эти вопросы по торам первоисточников и
специальной литературы. Она стремится обеспечить ему тот широкий
кругозор, который необхо-дим как для научно-теоретического, так и
для практического творчества в любой области, стремится не принизить
себя до какого-то воображаемого и неуважаемого профана, а поднять
собрата-читателя иной специальности на высоту птичьего по-лета,
откуда можно обозревать весь мир.
Современный деятель — все равно как теоретики, так и практики,
должен знать все о своем основном и основное обо всем.
Та часть общей теории словесности, ведению которой подлежит
научно-популярная литература, еще совершенно не разработана. В ней в
полную меру царит хаос, неясность и ощупывающая эмпирика. Между тем,
пытаясь сделать свой вклад в этого рода литературу и подходя к этому
заданию со всей ответственной серьезностью, какой оно заслуживает,
необходимо в первую очередь отдать себе отчет в том, как взяться за
дело.
Насколько в состоянии судить об этом автор, в современной
научно-популярной литературе намечаются три различ-ных стиля.
Хорошими типовыми представителями одного из них могут служить широко
распространенные и общеизвестные то-ма издания т-ва «Просвещение»:
«Мироздание» Мейера, «История земли» Неймайра, «Человек» Ранке и
т.-п. Книги этого типа ровно ничем не отличаются по изложению от
любых учебных или научных руководств, кроме только постоянного
памя-тования об уровне подготовленности читателя, для которого они
предназначены. Они ничем не пытаются завлечь или заин-тересовать
читателя, кроме того интереса, который может представлять для него
сама тема и содержание излагаемого пред-мета, ведут изложение сухо,
деловито, в рамках плана, диктуемого в большей мере догматикой темы,
нежели ее дидактикой.
Второй тип, или стиль, научно-популярного изложения можно было бы
назвать фламмарионовским. Для широкоизве-стных популярных опусов
Фламмариона по астрономии и космографии характерны основным образом
две черты. Во-первых, это постоянное заигрывание с читателем, а еще
более — с читательницей книги, которую автор, согласно
представлениям буржуазного общества XIX века, трактует как в высшей
степени кисейную, нетерпеливую и невежественную особу, но по адресу
которой не жалеет никаких порций галантности. Во-вторых, это
насыщение текста огромным количеством воды. Нет сомнения, что
простота изложения и его водянистость далеко не одно и то же; мы
знаем сколько угодно примеров высоко-специальных и трудных для
понимания ученых сочинений, содержащих, однако, 90 % жидкого,
бесполезного растворителя. С нашей точки зрения, такое распухание
книги помогает делу не больше, чем кокетничанье с читателями обоего
пола.
Третий стиль, или тип, относится к самому недавнему времени и ярче
всего представлен в книгах де-Крюи, посвящен-ных истории великих
открытий в области медицины и биологии. У нас широко известна и
пользуется успехом первая и самая талантливая из его книг «Охотники
за микробами». Де-Крюи впервые, насколько мы можем судить, ввел в
научно-популярную литературу смелую, широкую импрессионистскую
манеру, обогащенную всеми современными достижениями общелитературной
стилистики. Его речь богата образами, яркими сравнениями, полна
юмора, местами поднимается до стра-стной горячности трибуна науки и
адвоката мучеников. Ему помогает исторический аспект, в котором
написано большинство повестей: будет ли то история великого открытия
с его многосложными перипетиями или история жизни выдающегося
дея-теля науки — в обоих случаях повествование насыщается динамикой,
сюжетностью, развертывающейся интригой. Читатель с замиранием сердца
ждет, что будет дальше, и готов заглянуть на последнюю страницу, как
делывали барышни, читая захва-тывающий роман. Название первой книги
де-Крюи «Охотники за микробами» само уже вводит читателя в его стиль
и мане-ру: он превращает историю научной борьбы в увлекательную
приключенческую повесть, ничуть не снижая при этом высоты и
значительности описываемых событий.
Манера де-Крюи начинает находить отклики и у нас в Союзе; нет
сомнения, например, что талантливые очерки Татья-ны Тэсс,
посвященные характеристикам крупнейших современных советских ученых
и время от времени появляющиеся в центральных газетах, во многом
навеяны манерой этого автора. Много общего с этим же стилем имели и
очерки безвременно скончавшейся Ларисы Рейснер.
Остановившись на этом последнем стиле ввиду целого ряда присущих ему
привлекательных сторон, автор, однако, оказался в гораздо более
трудном положении, не имея в своем распоряжении разворачивающейся
сюжетной динамики. Зада-ча состояла в том, чтобы применить этот
стиль повествования к изложению теории, отрасли научной дисциплины с
неизбеж-ной для нее некоторой статичностью. Легче всего было
справиться с очерком III («О происхождении движений»), именно в силу
его историчности, и драматизировать широкое и увлекательное полотно
эволюции движении в животном мире, вплоть до человека.
В остальных очерках автор решился использовать весь доступный
арсенал средств, выработанных и освященных тео-рией литературного
слова, все, что она санкционирует по части изобразительных приемов.
Автор проникся решимостью не бояться применения какого бы то ни было
русского литературного слова, способного наиболее точно и выпукло
выразить требуемую мысль, даже если это слово и не входит в состав
официального литературного (научного и служебного) языка. Далее им
широко используются всякого рода сравнения и уподобления, начиная от
мимолетных метафор, затерявшихся внутри придаточных предложений, и
кончая развернутыми параллелями в целую страницу.
Стремление по возможности оживить изложение привело к включению в
текст ряда повествовательных эпизодов, от сказочно-мифологических
вставок до реалистических очерков, преимущественно навеянных
впечатлениями Великой Отече-ственной войны. Наконец, в том, что
касается иллюстрационного оформления книги, автор, имея широкую
поддержку со стороны издательства, сопроводил текст очень большим
количеством рисунков. Наряду с фигурами, ссылочно и по содержа-нию
тесно связанными с текстом, книга содержит целый ряд научных
иллюстраций, косвенно освещающих изложение (это преимущественно
рисунки из областей анатомии, зоологии, палеонтологии и
фотографические документы наивысших дос-тижений спортивного
искусства). Мы не убоялись и включения некоторого юмористического
элемента в виде карикатур, добродушно подсмеивающихся над
мешковатостью и неуклюжестью или предъявляющих шуточно недосягаемые
образцы ловкости и, изворотливости.
Может быть, все эти искания в области научно-популярной формы — одна
сплошная ошибка. Однако, несомненно, есть шанс и за то, что хоть
какая-то малая крупица найденного найдена правильно. Ведь не
ошибается только тот, кто ничего не ищет, а с другой стороны, ни
один ищущий никогда и не рассчитывал с одного раза верно найти.
Положимся для оценки сделанного на суровую, но товарищескую критику
и на весь широкий читательский опыт.
Проф. Н. А. Бернштейн
Очерк I
ЧТО ТАКОЕ ЛОВКОСТЬ?
Научные бои и разведки
Физиология давно перестала быть «наукой о лягушках». Ее предмет все
время рос и по размеру и по уровню развития. Она попробовала свои
силы на голубях и курах, потом перешла на кошек и собак. Еще позднее
прочное положение в лабора-ториях заняли обезьяны. Неотступные
требования практики все ближе подводили физиологию непосредственно к
человеку. Было время, когда человек рассматривался как совсем особое
существо полубожественной природы. Всякое опытное изуче-ние строения
и свойств его тела почиталось тогда кощунством. Стихийный научный
материализм овладел ведущими пози-циями всего триста лет назад;
тогда-то и была взрезана первая лягушка. Но к нашему времени
пропасть между всеми другими живыми тварями и человеком снова стала
обнаруживаться во всей своей глубине. На этот раз дело уже шло не о
божествен-ной природе или бессмертной душе человека; пропасть эту
вскрыли неотвратимые реальные требования жизненной практи-ки.
Возникла физиология труда, физиология физических упражнений и
спорта. Какой труд можно изучать на кошке или ку-рице? Что общего
между легкой атлетикой и лягушкой?
Так все больше развивается и шире раздвигает свои границы настоящая
физиология человека и чисто человеческой деятельности. Она с бою
берёт позицию за позицией, все глубже проникая в тайны отправлений
организма человека.
Развитие каждой естественной науки, и физиологии в том числе, можно
очень точно уподобить неуклонному победо-носному военному
наступлению. Противник — область неизвестного — силен и еще далеко
не добит. Каждую пядь земли приходится отбивать у него упорными,
ожесточенными боями. Не всегда наступление развивается успешно.
Случаются в нем и остановки, иногда довольно длительные, когда обе
стороны окапываются друг против друга и собираются с новыми сила-ми.
Бывает и так, что область, которая казалась уже отвоеванной, снова
отходит обратно к противнику — неизвестному. Это случается, когда
научная теория, на которую возлагались большие надежды, оказывается
ошибочной, а положенные в ее ос-нову факты — превратно понятными и
ложно истолкованными. И тем не менее армия науки знает только
временные проры-вы и неудачи. Как в океанском приливе каждая волна
захлестывает на какие-нибудь полметра больше предыдущей и все же
волна, за волной, минута за минутой подымают прилив выше и выше, так
развертывается и научное наступление. Только, в отличие от приливов,
этому наступлению ни конца, ни предела нет.
И в деталях есть много сходства между жизнью науки и боевой
обстановкой. Есть медленное, но неуклонное, желез-ное продвижение
вперед всем фронтом, когда каждый шаг завоевывается прочно и
навсегда. Есть смелые броски, гениальные прорывы, которые в самые
короткие сроки проникают далеко в глубину по такому направлению, где
перед этим годами не удавалось и на вершок потеснить врага. Такими
великолепными прорывами высятся в истории научных битв открытия
Лоба-чевского, Пастера, Менделеева, Эйнштейна. Бывают — и так же
необходимы в науке, как и в настоящей войне, — короткие разведочные
рейды в глубь расположения противника. Эти разведочные рейды и не
покушаются захватить и удержать в сво-их руках какой-либо новый
участок территории. Но такая разведка может дать много ценных
сведений о ближайших тылах врага и этим помочь главным боевым силам
сориентироваться для предстоящих наступательных операций всем
фронтом.
Автор настоящей книжки уже в течение четверти века работает скромным
офицером в действующей армии науки, на участке физиологии движений
человека. Все эти годы ему приходилось участвовать только в
планомерных и медленных на-ступательных операциях научной пехоты.
Предложение написать очерки по физиологии ловкости явилось боевым
поручени-ем с характером разведки, поскольку в этом направлении еще
очень мало материала, прочно отвоеванного научным исследо-ванием.
Предпринять такую разведку было своевременно и нужно, жизнь
настойчиво требует ее. Удачен ли был выбор офи-цера-исполнителя и
оказался ли в какой-то мере ценным собранный этой разведкой материал
— об этом судить не автору. Отчет о разведке лежит сейчас перед
глазами читателя в виде отпечатанной книжки. Пусть выскажется о ней
он сам.
Психофизические качества
На боевом знамени физической культуры значатся названия четырех
понятий, которые принято объединять под име-нем психофизических
качеств. Эти качества — сила, быстрота, выносливость и ловкость.
Нельзя сказать, чтобы эти четыре сестры были уж очень однородны.
Сила — это почти целиком физическое качество организма. Она
непосредственно зависит от объема и качества мы-шечной массы и
только второстепенным образом от других обстоятельств.
Быстрота — уже сложное качество, в составе которого есть кое-что и
от физиологии и от психологии.
Еще больше сложно, или, как говорят, комплексно, качество
выносливости.
Оно целиком основывается на дружной кооперации решительно всех
органов и систем тела. Для его проявления необ-ходима высокая
степень налаженности: и обмена веществ в непосредственно работающих
органах, и транспорта — крове-носной системы, снабжающей их питанием
и удаляющей из них отходы, и органов снабжения — пищеварительной и
дыха-тельной систем, и, наконец, всех органов верховного управления
и регулирования — центральной нервной системы. В сущ-ности,
выносливый организм обязан удовлетворять трем условиям: он должен
располагать богатыми запасами энергии, что-бы иметь, что
расходовать. Он должен уметь в нужную минуту отдать — «выложить» их
широкою рукой, не позволяя зале-живаться ни одной единице энергии.
Наконец, он должен при этом уметь тратить эти ресурсы с жесткой,
разумной расчетли-востью, чтобы их хватило на покрытие как можно
большего количества полезной работы. Формулируя коротко, быть
вынос-ливым — значит: иметь много, тратить щедро, платить скупо. Как
видим, это качество характеризует собой все многослож-ное хозяйство
организма в его целом.
Еще сложнее и комплекснее качество ловкости. О нем уже трудно
сказать, чего в нем больше — физического или психического. Во всяком
случае, — и мы подробно увидим это в дальнейшем — ловкость — это
дело, или функция управле-ния, а в связи с этим главенствующее место
по ее осуществлению занимает центральная нервная система. Управлять
же для реализации ловкости - ей приходится очень и очень многим.
И в других отношениях качество ловкости выделяется из ряда прочих.
Оно, несомненно, гибче, разностороннее, уни-версальнее каждого из
них. Ловкость — это такая валюта, на которую охотно и во всякое
время производится размен всех других психофизических качеств.
Ловкость — козырная масть, которая кроет все остальные карты.
Ловкость — победительница
В очень многих мифах, сказках и сагах восхваляется
ловкость—победительница. Однако наиболее разработана эта те-ма в
одной старинной китайско-тибетской сказке, которую мы позволим себе
привести полностью.
«...Всем жителям лесов, полей и гор насолила лукавая обезьяна, но
больше всех доняла она своими плутнями троих: слона, верблюда и
желтоглазого зайку. И сговорились они втроем меж собой: бить челом
на обезьяну Черному Властелину, пещерному медведю Гималайских гор.
Выслушал жалобу Черный Властелин и присудил: выдать обезьяну всем
троим челобитчикам головою. И повелеть ей выйти с каж-дым из них по
очереди на поединок, какой назначит сам жалобщик. Возьмет обезьяна
верх на всех трех поединках — быть ей помилованной. Будет побита
хоть на одном — тут ей и живой не быть. Выступил первым могучий слон
и говорит:
— Есть в десяти милях отсюда источник целебной воды Дунь-Хэ. Но путь
к нему непроходим. Завален он острыми обломками скал, тяжелыми и
зубастыми, весь зарос лесными дебрями непролазными. Ни зверю туда не
пробраться, ни птице не пролететь. Вот мой поединок: кто из нас
двоих до этого источника дойдет и первым назад полную кружку
целебной воды принесет — за тем и победа. Полагался слон на свою
великую силу. Думает: вовеки этой обезьянке ни скал ни своротить, ни
деревьев не повалить. А если она сразу за мной следом и пой-дет, где
я путь проложу, так все равно придется ей и назад следом за мной
идти. А я еще ей хвостом по кружке ударю, всю воду выплесну.
И двинулся слон вперед. Скала ему поперек дороги заляжет — он ее
бивнями на сторону своротит. Загородят ему путь заросли, где деревья
хитрей между собой переплелись, чем черточки в самой сложной
китайской букве, — он их хоботом во все стороны размечет, с кор-нями
и с землей из земли повывернет.
А обезьяна и не подумала за ним брести. Разбежалась и с размаху
вскочила на самую высокую пальмовую крону. Огляделась кругом да как
пойдет между сучьями и ветвями перепрыгивать да проныривать. Тут
хвостом уцепится, маятником: раскачается и разом за сотню шагов
перемахнет. Здесь лапы в мех втянет, ужом проскользнет. Там через
острые зубы скал так искусно колесом пройдется, что ни одной
царапинки себе не сделает. Доскакала до целебного источника Дунь-Хэ
и назад к пещере Черного Властелина с полной кружкой воды
при-мчалась. Слон все еще на полпути туда был. Да ведь как
управилась: при всех своих прыжках и кувырках ни одной капли из
кружки не рас-плескала!
Поднесла обезьяна целебную воду Черному Властелину. Подивился Черный
Властелин и начертал зубом на бамбуковой коре первый священный знак
победы «И». Выступил вперед зайка желтоглазый и говорит:
— Видите гору, что за нами высится? Это — гора чудес, Хамар. Кругом
нее — восемь дней человечьего пути. У этой горы четыре склона: один
весь из черного камня, другой — из серого, третий — из бурого, а
четвертый, который в нашу сторону обращен, — из золоти-стого. Есть у
нее чудесное свойство. Если по обломку камня с каждого из склонов
горы взять и все четыре цвета вместе сложить, они тотчас срастутся в
один магический камень, который все простые каменья в золото
обращает. Нужно только, чтобы все обломки в один и тот же день
набраны и сложены были, иначе они уже не срастутся.
Много охотников пыталось добыть себе магический камень с горы Хамар,
да никому доселе это не удалось. Гора ни с какой стороны
неприступна: вся она гладка, как стекло, скользка, как лед.
Вот и мой поединок. Кто из нас двоих первый все четыре склона горы
обежит и с каждого по обломку в дар Черному Властелину принесет, за
тем и победа.
Полагался зайка на свои ноги резвые, стальные. Где, думает,
длиннорукой да долгохвостой обезьяне за мной угнаться? И покатил
зайка желтоглазый во всю мочь кругом подножия горы. Только его и
видели. И так-то он всегда прытко бегал, а тут откуда только силы
взя-лись. Быстрее ласточки полетел, резвее морской стрелы — макрели
помчался. А обезьяна за зайкой гнаться не стала. Разбежалась она изо
всех сил да с разбегу как примется прямиком по золотистому склону
кверху карабкаться. Где когтями в малую зазубринку вцепится, где
хвостом, как крылом, по воздуху поддаст, где змейкой ползком
провьется. Как муха по стенке побежала. Доцарапалась прямо до острой
вер-шины, где все четыре склона вместе друг с дружкой сходятся,
отколупнула от всех них по кусочку и назад. А назад-то ей совсем
просто бы-ло: села на свою розовую подушечку, что под хвостом, и
покатилась с горы вниз быстрее лавины. Зайка все еще на половине
дороги был.
Поднесла обезьяна все четыре обломка Черному Властелину. Пуще
подивился Черный Властелин, покачал головою и начертал зубом на
бамбуковой коре второй священный знак победы «Ро». Выступил тогда
верблюд и молвил так:
— Есть за великой безводной пустыней оазис, а в нем растет волшебный
цветок Ли. Кто владеет этим талисманом, над тем не власт-ны никакие
чары. Путь туда долог и труден. Во всей пустыне ничего не растет,
кроме кактусовых деревьев да сухих кустарников. Мой отец ходил туда,
когда я был еще верблюжонком, и из всего каравана только два
верблюда вернулись обратно. Туда-то я берусь дойти и принести тебе,
Властелин, в дар волшебный цветок Ли. Только уничтожь ты, во имя
предков, эту проклятую обезьяну!
В том будет и мой поединок. Если и обезьяна сумеет туда добраться и
принесет тебе цветок раньше меня, я готов ей все грехи отпус-тить и
склониться перед нею. А уж если погибнет она там от жажды и
изнурения, пусть сама на себя пеняет. А про себя думает верблюд: где
хлипкой обезьяне великую пустыню перейти? Я, корабль пустыни, и то
все свои силы на этот подвиг выложу. Недаром вся тропа к оазису
усеяна конскими и верблюжьими костями. Ей с моею выносливостью не
потягаться, и никакие увертки тут ей не помогут. Напился Верблюд
досыта воды, навьючил поперек обоих горбов по меху с водою и
побрел-поплыл, мягко распяливая лапчатые копыта. А обезьяна на этот
раз выжидать не стала, мотнула хвостом и вперед унеслась. Через всю
безводную пустыню шла тропа, и отбиваться от нее ни в одну сторону
нельзя было, чтобы не заблудиться и не погибнуть. Знала обезьяна что
и верблюд, не сворачивая, по этой тропе пойдет, забежала вперед и
добежала до заросли высоких кактусов и крепких кустарников.
Приладила обезьяна между кактусами поперек тропы хитрую петлю из
ветвей и. сухих трав, сама влезла на верхушку самого высокого
кактусового дерева, конец петли туда же укрепила и ждет.
Бредет-плывет верблюд по тропе, дошел до петли, не заметив ее,
натянул ее грудью и дальше шагает.
А хитрая петля то дерево, на котором обезьяна сидит, все ниже и ниже
к самой земле клонит...
Вдруг сорвалась петля, распрямился кактус и метнул обезьяну вперед,
точно из пращи. Понеслась обезьяна по воздуху, словно птица: хвостом
управляет, лапами, как крыльями, воздух под себя подгребает.
Залетела обезьяна вперед ни много ни мало на девяносто тысяч шагов и
на лету вцепилась в самую вершину другого высокого какту-са.
Закачался кактус, пригнулся к самой земле, потом в другую сторону
снова до самой земли докачнулся. А как пошел распрямляться, раз-жала
обезьяна лапы и опять вперед понеслась. Еще девяносто тысяч шагов
отлетела.
Опустилась обезьяна на тропу ловко и точно, на все четыре лапы.
Видит: бредут по тропе верблюдица с верблюжонком. Обезьяна и тут на
их пути такую же хитрую петлю пристроила. Долго ли, коротко ли, а
полдня не прошло, как донеслась обезьяна, перелет за перелетом, до
самого волшебного оазиса на конце пустыни. А назад добраться ей
совсем легко было.
Как сорвала она чудодейственный цветок Ли, стали ей подвластны все
духи пустынь. Повелела она им перенести ее к пещере Черно-го
Властелина, охватил ее жаркий вихрь, окутал своими крыльями и
быстрее молнии перенес через безводную пустыню. Верблюд все еще и
сотой части пути не одолел.
Пуще прежнего подивился Черный Властелин, пещерный медведь
Гималайских гор; покачал головою, почесал за ушами, принял
благосклонно от обезьяны чудодейственный цветок Ли и начертал зубом
на бамбуковой коре третий священный знак победы «Ха».
А обезьяну отпустил с миром обратно, в леса и поля. Там она и поныне
живет».
А теперь от сказок обратимся к действительной жизни и пригласим
мастера спорта И. Бражнина поделиться одним его детским
воспоминанием:
«Это было тридцать лет тому назад. По всей России увлекались тогда
французской борьбой. Чемпионаты французской борьбы были в каждом
городе, в каждом местечке. Чемпионаты были в каждом дворе, где
собиралось полдесятка парнишек в возрасте от 10 до 15 лет.
Я в те годы был примерно как раз в таком возрасте, состоял чемпионом
дворового масштаба и часами ходил по городу за каким-нибудь саженным
Ваней Лешим или Саракики, подвизавшимися по вечерам в местном цирке.
Однажды мы целой толпой сопровождали прогуливавшегося по
Архангельску борца Мкртичева. Это был огромный детина, смуглый,
толстый и очень сильный. Он был не только борцом, но работал каждый
вечер в цирке с тяжестями, гнул железные ломы, рвал подковы, ломал
пальцами медные пятаки, проделывал множество цирковых трюков,
требующих очень большой силы. Для нас Мкртичев был недося-гаемым
идеалом, и я с замиранием сердца следовал за ним на почтительном
расстоянии, разглядывая со всех сторон этого чудо-силача.
Но вот как-то этот чудо-силач зашел к золотых дел мастеру и, о,
счастье! — как раз к. тому, у которого работал подручным живший на
нашем дворе подросток Монька. Я, часто забегал к Моньке на правах
приятеля и сейчас же юркнул вслед за Мкртичевым в мастерскую.
Не помню уж, с чего начался разговор о силовых номерах, затеянный
Монькой, но помню, что в конце его Монька (ему было семна-дцать лет,
но он был худощав, мал ростом и выглядел, как пятнадцатилетний)
предложил Мкртичеву разрезать трехкопеечную монету не-большими
ножницами, которые употребляют золотых дел мастера для резки
нетолстых полос серебра, олова, меди или припоя.
Мкртичев, ломавший в цирке монеты голыми руками, взял со
снисходительной улыбкой ножницы, монету и... провозившись с ними
целых десять минут, потный и сконфуженный, вернул Моньке и монету и
ножницы в том виде, в каком их получил.
Тогда Монька взял в правую руку ножницы, подсунул под их лезвия
монету и тремя спорыми и быстрыми движениями перерезал ее пополам.
То же самое проделал он и с более толстым медным пятаком. Чудо-силач
только руками развел и, посрамленный, поспешил поки-нуть мастерскую.
С тех пор я не ходил больше за силачом Мкртичевым — он был
развенчан».
За что ценится ловкость?
Ловкость всегда и во все времена имела какое-то неотразимое обаяние.
В чем секрет ее притягательной силы, мы по-пробуем разобрать
несколько дальше. Но бесспорно, что народная мудрость высоко
расценивает это качество. Начиная со знаменитой библейской легенды о
великане Голиафе и отроке Давиде, который ловкостью одолел его (эта
легенда очень за-бавно воспроизвелась в приключении с Монькой и
Мкртичевым), и эпос, и сказки, и пословицы всех народов превозносят
ловкость. В последующем тексте этой книжки нам встретится еще
достаточно серьезного материала, поэтому можно позво-лить себе во
вступительном очерке привести еще одну народную сказку, на этот раз
в совсем кратком, пересказе.
Отец послал своих трех сыновей походить по свету и поучиться
уму-разуму. Через три года вернулись сыновья домой и сообщили отцу,
что один из них выучился ремеслу цирюльника, второй — кузнеца и
третий фехтовальщика. Отец предложил: сесть всем у дверей дома и
подождать, чтобы каждому из сыновей представился случаи выказать
свое искусство. Кто перещеголяет остальных своим мастерством, тому
он завещает и дом и все добро.
Совсем недолго посидели они у ворот, вдруг видят: скачет к ним по
полю заяц.
— Этого-то мне и нужно, — сказал цирюльник, — схватил свои
принадлежности, погнался за зайцем, на всем бегу намылил ему
мордочку и выбрил ее чисто-начисто, не сделавши ни одной царапинки.
— Да, — сказал отец, — ты большой искусник. Если другие братья
чего-нибудь еще более удивительного не сделают, дом твой.
— Погодите, батюшка, — сказал второй сын, кузнец.
А тут как раз показалась на дороге карета, которую во весь опор
мчала пара рысаков. Схватил кузнец инструменты, побежав за каре-той,
сорвал у лошадей все восемь подков и на всем скаку же заменил их
новыми восемью подковами.
— И ты, я вижу, не терял даром времени,— сказал отец. — Не знаю уж,
кто из вас двоих более ловок. Нелегко будет угоняться за ва-ми
третьему брату!
Только он сказал это, стал накрапывать дождь. Отец и два первых сына
спрятались под навес крыльца, третий же сын, фехтовальщик, остался
снаружи, выхватил свою рапиру и стал фехтовать у себя над головой,
отбивая каждую дождевую каплю. Дождь шел все сильнее, и сильнее и
наконец полился проливной, словно кто воду с неба из корыта лил, а
он только все быстрее работал своею рапирой и каждую кап-лю успевал
отразить по всем правилам фехтования, так что оставался сухим, будто
сидел под зонтиком или под крышей.
Видя такое дело, не сумел отец отдать никому из сыновей
предпочтения, разделил имение между тремя сыновьями поровну. И
пра-вильно сделал.
И эту народную сказку сопоставим с живой действительностью. Нам не
придется возвращаться к временам детства: последние пережитые всеми
нами пять лет дают достаточно материала для всякого рода примеров.
Однажды (это было в самом начале Великой Отечественной войны) наша
конная разведка попала в кольцо немцев, значительно превосходивших
ее силами.
Положение создалось очень напряженное, и прорвать кольцо было
нелегко…
Среди участников, разведки был один цирковой наездник. При первых же
выстрелах неприятеля он зашатался в седле и свесился головой вниз.
Немцы решили, что он убит и случайно зацепился за стремена, и
перестали обращать внимание как на него, так и на его лошадь,
беспорядочно метавшуюся с мертвым телом, по полю. Но наездник не был
даже ранен. С лоша-дью они были давними друзьями и понимали друг
друга без слов. Притворяясь убитым, он продолжал уверенно управлять
своим конем и, заставляя его как будто бы в растерянности носиться
туда и сюда, сумел в этой неимоверной позе не только уйти целым от
неприятеля, но перед этим собрать весь необходимый разведочный
материал. Когда он решил, что пронаблю-дал достаточно, он пустил
лошадь вскачь, поднялся в седло и благополучно вернулся к своим. Что
позволило этому герою не только избежать гибели, но и блестяще
выполнить боевое задание? Самообладание, сила, выносливость? Да, но
больше и прежде всего — двигательное мастерство и находчивость, то
есть ловкость.
Вот другой пример из многих и многих тысяч подвигов, совершенных
нашими славными воинами в эту великую вой-ну.
Фашисты вели осаду деревенского дома и уже почти овладели им. Один
из фашистов залег за закрытыми воротами, просунул ствол пулемета
между их створками и подворотней и поливал оттуда дом, пока низ его
не был захвачен фашистами. Последний задержавшийся в доме
красноармеец взбежал на чердак. Путь к отступлению был ему отрезан,
и было очевидно, что в ближайшие минуты немцы нападут на него с
тыла. Нельзя было терять ни одного мгновения.
Красноармеец подбежал к чердачному окну и быстро сориентировался.
Мгновенно выхватил из-за пояса ручную гра-нату и метнул ее в створки
ворот под окном. Увидя сквозь дым, что створки разлетелись в щепы, и
заметя под ними оглу-шенного немецкого пулеметчика, он выскочил из
окна, перевернулся в воздухе и сел прямо на немца. Прежде чем тот
очнул-ся, он выхватил у него из кобуры пистолет, тут же принесший
могилу своему бывшему хозяину, повернулся и, все продолжая сидеть
верхом на мертвом немце, успел направить его пулемет на чердак в ту
самую минуту, как на нем показались фрицы. Данная по ним неожиданная
очередь вызвала среди фрицев сильное замешательство, которое было
целиком использовано нашими бойцами, подоспевшими на выручку.
Я не помню фамилии героя-красноармейца. Он не был ни Голиафом, ни
Геркулесом. Это был обыкновенный парень среднего роста и
телосложения. Но это был советский физкультурник, и в грозную минуту
двигательные умения и привычная находчивость выручили его. И здесь
его жизнь и все положение в целом были спасены ловкостью.
Что же так притягивает в ловкости? Почему она так ценится и вызывает
к себе такой влекущий интерес? Думается, что мы не ошибемся, если
основными причинами этого назовем следующие.
Прежде всего и, может быть, важнее всего остального то, что
двигательная ловкость — чрезвычайно универсальное, разностороннее
качество. О ловком можно сказать, пользуясь выражением поговорки,
что он и в огне не горит и в воде не тонет. Спрос на ловкость есть
всюду, и выручает она решительно во всевозможных случаях. В
профессиональных навыках, в рабочих движениях? Несомненно. В быту,
домашнем хозяйстве, в огороде, на скотном дворе? Нет спора. В
гимнастике, лег-кой атлетике, спортивных играх, акробатике? Там все
основано на ловкости. В боевой обстановке? Мы уже привели два
при-мера из тысяч их, подтверждающих значение ловкости для бойца. На
протяжении этой книги встретится еще немало приме-ров, говорящих об
исключительной разносторонности этого качества. Рядом стоит второе
притягательное свойство ловкости — ее доступность, та особенность
ее, которая дает шансы человеку с самыми средними телесными данными
одержать верх над любым великаном или атлетом. Разве не
многообещающим выглядит то, что всесоюзный и европейский рекорды по
прыжку в высоту с шестом — физическому упражнению, как раз целиком
строящемуся на ловкости, установил заслуженный мастер спорта Н. Г.
Озолин, человек невысокого роста и не слишком атлетического
телосложения? Ловкость сулит каждому осуществление на нем поговорки:
«Мал золотник, да дорог». Повседневный опыт говорит о том, что
ловкость не какое-то неизменяемое, прирожденное свойство, которое
так же безнадежно рассчитывать заполучить, как изменить свой
природный цвет глаз. Ловкость поддается упражнению, ее можно
выработать в себе и, уж во всяком случае, добиться сильного
повыше-ния ее уровня. Для нее не нужно ни длинных ног, ни могучей
грудной клетки; она вполне мирится с тем телесным инвента-рем, каким
располагает каждый здоровый, нормальный человек. Затем обязательно в
ловкости то, что она не чисто и грубо физическое качество, как сила
или выносливость. Она образует уже мостик к настоящей, умственной
области. Прежде всего, в ловкости есть мудрость. Она — концентрат
жизненного опыта по части движений и действий. Недаром ловкость
нередко повышается с годами и, как правило, удерживается у человека
дольше всех других его психофизических качеств. Затем, как всякое
качество, связанное уже с психикой, она несет на себе отпечаток
индивидуальности. У всех силачей сила более или менее однородна,
кроме количественных различий, да, может быть, еще того, что у
одного из них сильная спина, у другого — руки. Сила — это
килограммы, и ничего больше; естественно, что для нее так легко
установить количественные показатели. Ловкость у каждого ловкого
человека другая, она вся качественна и неповторима. Именно по этим
причинам для нее, единст-венной из всех психофизических качеств, до
сих пор не нашлось количественных измерителей. Существуют рекорды по
бы-строте, по силе, по выносливости, но до настоящего времени не
придумали ни одного вида соревнований, на котором можно было бы
добиваться первенства и рекордов прямым образом по ловкости.
Ловкость помогает в целом ряде и легкоатлетиче-ских и
спортивно-игровых действий, но всюду в них она, как режиссер
спектакля, сама остается за сценой, и за ее счет призы получают то
скорость, то выносливость, то сила. Это ставит ловкость в невыгодные
внешние условия, но внутренне возвы-шает ее над всеми остальными
качествами, придавая ей особенную заманчивость.
В наших физиологических очерках всюду будет идти речь о чисто
двигательной ловкости, не касаясь тех областей, в которых это же
понятие применяется для обозначения психологических свойств. Однако
четкую грань между теми и другими проявлениями качества ловкости
проложить очень трудно, и это обнаружится на ряде примеров и в
настоящей книге. Двига-тельная ловкость — это своего рода
двигательная находчивость, но сплошь и рядом эта простейшая форма
находчивости постепенно перерастает в умственную находчивость, в
изобретательность, в техницизм. Рабочий-стахановец нередко начина-ет
с тренировки своих движений на высокие темпы, но затем переходит на
их рационализацию и качественное усовершенст-вование, а кончает
конструктивными улучшениями своего станка или машины и смелыми
изобретательскими идеями. Вот эта сторона двигательной ловкости тоже
неотразимо влечет к себе: то, что она интеллектуальна, что всю
работу над ее разви-тием можно насквозь пропитать глубоким
умственным вниканием в существо дела. Очень показательно, что как
раз упомя-нутый несколькими строками раньше доцент, кандидат
педагогических наук Н. Г. Озолин достиг своих выдающихся
резуль-татов с помощью углубленного анализа физиологической стороны
своих движений их биомеханики, механики упругих свойств шеста и т.
д.
Что есть ловкость?
Так что же представляет собою ловкость? Предоставим сперва слово уже
цитировавшемуся нами И. Бражнину.
«Что же такое ловкость? Для того, чтобы уяснить себе это, обратимся
к истории слова.
Слово «ловкость» есть производное от корня «лов». Глагол от этого
корня — «ловить».
Первоначальное значение слова относится к охоте, промыслу, ловле
зверя, птицы, рыбы. Охотник прежде назывался ловцом («Были бы бобры,
а ловцы найдутся», «На ловца и зверь бежит»).
Употребляемые для охоты собаки назывались ловчими собаками — борзые,
хортые и т. д. Выдрессированные для охоты птицы — ястреб, сокол —
назывались ловчими птицами. Способность этих животных хватать зверя,
перенимать его, кидаться, вцепляться в зверя, изворачиваться
называлась в старину ловчивостью или ловкостью.
С течением времени значение слова расширилось и перенесено было на
человека, но смысл его мало изменился с тех пор. Ловкость
по-прежнему определяется как способность нашего тела к проворству,
ухватке, подвижности, гибкости.
Прекрасно определяет понятие «ловкий» в своем «Толковом словаре»
В.Даль.
По Далю, «ловкий» — это значит «складный в движениях». И это,
пожалуй, самое точное определение. Именно «складность» движе-ний
определяет ловкого прыгуна, бегуна, наездника; именно умение многие
мелкие движения рук, ног, туловища «складывать» в общее дви-жение
всего тела, дающее высший результат. Умение управлять своим телом и
есть ловкость».
Мы не согласимся с процитированным И.Бражниным определением Даля.
«Складность в движениях» — это то, что обозначается как хорошая
координация движений вообще, а хорошая координация движений вообще,
а хорошая координа-ция и ловкость явно не одно и то же. Для того,
чтобы быть прекрасным, выносливым ходоком, необходимо обладать
безуко-ризненной координацией движений, а разве это ловкость?
Отличная общая координация, «складность в движениях», необхо-дима и
бегуну-спринтеру, и пловцу на дальние дистанции, и участнику
массовых выступлений по «ритмической гимнастике» и т. д., а слово
«ловкость» плохо вяжется со всеми этим видами движений. Вслушайтесь
в выражения: «он ловко пробежал тысячу метров» или «она ловко
проплыла дистанцию». Слово «ловко» здесь явно не на своем месте, и
мы дальше увидим почему.
С другой стороны, оценка движений как «складных» в большой степени
дело личного вкуса. Мне кажется складным Петров, а вам — Сергеев, и,
в конце концов, здесь так же трудно сговориться, как и о том, какое
из двух мороженых вкуснее. Для научного определения нужно нечто
более строгое.
Прежде всего условимся о следующем. Ловкость, как мы уже установили,
— это очень сложный психофизический комплекс. Народная мудрость
создавшая на протяжении веков так много обозначений в языке для
таких понятий, как сме-лость, гордость, скупость, выносливость и т.
п., вычленила и ту совокупность свойств, которую мы называем
ловкостью, и дала ей имя. Назвать этот сложный комплекс одним словом
практически целесообразно и удобно, потому что составляющие его
свойства очень часто встречаются сообща и явно имеют между собой
внутреннюю связь. Но тем не менее такое вычлене-ние и объединение их
под одним названием условно. Ловкость нельзя «открыть», как можно
было в свое время открыть, на-пример, что делает поджелудочная
железа, или открыть в головном мозгу «центры речи». Не приходится
рассчитывать на то, чтобы взрезать организм и найти ловкость под
микроскопом в мышцах, суставах или ином месте. Представление о том,
что ловкость можно «открыть» посредством каких-то будущих точных
приборов, было бы таким же наивным, как и образ мыс-лей того
простодушного крестьянина, который, восхищался астрономами за то,
что они сумели открыть через свои телескопы названия звезд. Можно
изучить с любой научной строгостью какие угодно свойства ловкости,
но о том, что понимать под ловкостью, что включать в это понятие,
нужно сперва договориться, хотя бы с той или иной неизбежной
степенью условно-сти и произвольности.
Определение качества ловкости нужно не «открыть», а построить. Для
того же, чтобы в подобном определении было как можно меньше
упомянутой условности и произвольности, следует стремиться к
соблюдению нескольких общих правил.
Во-первых, правильно построенное определение такого понятия, как
понятие ловкости, должно возможно лучше и ближе «вязаться» с
общепринятым его пониманием, утвердившимся в языке. Чутье языка и
смысла слов очень высоко разви-то у каждого человека по отношению к
его родному языку, и ему тотчас же резнет ухо каждое неправильное
словоупотребле-ние. И научное определение нужно построить так, чтобы
оно как можно точнее вписалось в то несколько расплывчатое по
очертаниям, но совершенно ясное в своей основе понимание слова,
которое есть у каждого из нас.
Во-вторых, требование к изыскиваемому определению состоит и в том,
что оно должно давать возможность точно и без колебаний опознать
ловкость и отличить ее от всего того, что не есть ловкость. Нам
нужно привязать к ловкости ниточку, за которую в любой момент можно
вытянуть ее и вызвать для обследования, будучи уверенными, что по
такому вызову пред-станет перед нами именно она, а не что-нибудь
другое.
В-третьих, наконец, научное определение нужно считать хорошим тогда,
когда оно помогает проникнуть во внутрен-нюю суть того что мы
определяем. Оно должно вытекать из целостной научной теории и
помогать дальнейшему развитию этой теории. Такое определение
представит действительную научную ценность, и его удачное построение
может уже само по себе быть вкладом в науку.
Мы дойдем в этой книге до развернутого определения качества ловкости
только в последнем — VII очерке, где и по-стараемся подытожить по
возможности все существенные и необходимые признаки этого качества.
Здесь же, во вступитель-ном очерке, мы дадим предварительное
определение, способное отвечать хотя бы первым двум требованиям.
Во всем дальнейшем изложении мы должны иметь возможность всегда
точно знать, Ловкость ли или нет то, о чем в данную минуту идет
речь.
Наши сказочные и несказочные примеры, приводившиеся выше, позволяют
уже нащупать нечто общее между всеми ими: везде в них мы встречаемся
с быстрым и успешным решением нелегких двигательных задач.
Возьмем два-три примера из области физкультуры и спорта. Скоростной
спуск с горы на лыжах — слалом — предъяв-ляет очень высокие
требования к ловкости лыжника. В чем же особенность слалома, которая
отличает его от простого бега на лыжах, не требующего какой-либо
особой, ловкости? В нагромождении друг на друга внезапных осложнений
во внешней обстановке, в появлении одна за другой трудных
двигательных задач, которые надо найтись, как решить. Близкую
аналогию с этим видом спорта представляет собою кросс по
сильнопересеченной местности. В кроссе, в отличие от слалома, каждый
исполнитель имеет право не только выбирать тот или другой прием для
преодоления препятствия, но еще и трассировать тем или иным способом
свой маршрут. И в этом виде спорта все от начала до конца строится
на ловкости.
Общая всем рассмотренным примерам особенность начинает выявляться
еще яснее. Во всех них ловкость состоит в том, чтобы суметь
двигательно выйти из любого положения, найтись (двигательно) при
любых обстоятельствах. Вот в чем существенное зерно ловкости — то,
что отличает ее от простой складности в движениях. Теперь легко
понять, почему ни у бегуна-спринтера, ни у пловца-стайера не
возникает ощутимого спроса на ловкость. При их действиях нет ни
неожиданных осложнений обстановки и задачи, ни условий, требующих от
них двигательной находчивости.
Применим еще другой путь, несколько напоминающий известную игру.
Один из играющих прячет вещь, другой дол-жен найти ее. Его «наводят»
на правильное место замечаниями: «прохладно», «холодно», «мороз»,
если он удаляется от спрятанного предмета — и словами «тепло»,
«горячо», если он приближается к нему. Будем вносить в какой-нибудь
вид движения те или иные осложнения и посмотрим, какие из них явно
повышают спрос на ловкость. В них-то и будет «тепло» и «горячо» на
отыскиваемые нами существенные черты ловкости.
Простая ходьба по тротуару? «Холодно». Ходьба с грузом, ходьба в
утомленном состоянии, ходьба с большой спеш-кой, ходьба по вязкой
дороге? Все равно «холодно».
Переход через улицу с оживленным экипажным движением? Становится
«теплее». Ходьба с чашкой кофе или с тарел-кой супа на пароходе в
сильную качку? «Совсем горячо». Бег по беговой дорожке? «Холодно».
Бег на соревновании, где по-беда завоевывается не только быстротой,
но и тактикой? «Теплее». Бег на месте? «Очень холодно». Барьерный
бег? «Тепло». Бег по болоту, через рытвины и кочки? «Жарко».
Перебежки под обстрелом неприятеля? В любом отношении «очень
горя-чо».
Не стоит умножать здесь числа примеров — их еще много будет в этой
книге. Везде обнаруживается одно: спрос на ловкость не заключается в
самих по себе движениях того или иного типа, а создается
обстановкой. Нет такого движения, которое при известных условиях не
могло бы предъявить очень высокие требования к двигательной,
ловкости. А эти условия состоят всегда в том, что становится труднее
разрешимой стоящая перед движением двигательная задача или возникает
со-всем новая задача, необычная, неожиданная, требующая двигательной
находчивости. Ходьба по полу не требует ловкости, а ходьба по канату
нуждается в ней, потому что двигательно выйти из того положения,
которое создается канатом, несравнен-но сложнее, чем из того,
которое имеется на ровном полу.
Эта черта двигательной находчивости, которая, может быть, всего
характернее и важнее для ловкости, также нашла себе отражение в
языке. Там, где двигательная задача осложнена и решить ее надо не
идучи напролом, а с двигательной на-ходчивостью, там, говорим мы,
нужно изловчиться, приловчиться. Там, где нельзя взять силой,
помогает уловка. Когда мы овладеваем двигательным навыком и с его
помощью подчиняем себе более или менее трудную двигательную задачу,
мы го-ворим, что мы наловчились. Так, во всех случаях, где требуется
эта двигательная, инициатива, или изворотливость, или так или иначе
искусное прилаживание наших движении к возникшей задаче, язык
находит выражения одного общего корня со словом ловкость.
Разбор комплексного качества ловкости и научная разведка в эту
нужную, но пока мало исследованную область по-требуют от нас
довольно подробного вникания в основы физиологии движений. В
следующем очерке мы познакомимся с устройством двигательного
аппарата нашего тела и, с физиологическими принципами управления
движениями в нашем орга-низме. Очерк III будет посвящен истории
движений на земном шаре. Помимо того что любое сложное жизненное
явление можно понять, только зная, как оно возникало и развивалось,
в частности для движений существует очень четкая и ясная
преемственность развития от животных к человеку, во многом
наложившая свою печать и на движения этого последнего. Дальше мы
обратимся к построению движений у человека (очерк IV) и к
последовательным уровням построения, управляю-щим у человека все
более и более сложными движениями (очерк V). Мы познакомим читателей
с физиологической природой управления и двигательного навыка и с
динамикой развития навыков (очерк VI). Наконец, в последнем—VII
очерке подверг-нем понятие ловкости подробному, тщательному анализу
на основе всего накопленного перед этим материала, исследуем вопрос
о ее упражняемости и дадим ей окончательное на сегодняшний день
развернутое определение.
Автор старался по мере сил сделать изложение материала легким для
чтения и доступным пониманию культурного школьника-старшеклассника
или студента вуза. При составлении книги было обращено самое
заботливое внимание на объ-яснение всех терминов там, где они
вводятся впервые. Автор тщательно следил и за тем, чтобы основная
нить изложения развертывалась с возможно большей логичностью, как
это делается в геометрии. В какой мере все это удалось, вышло ли
изложение достаточно занимательным и ясным — об этом скажет
читатель. Но так как объективно материал не из легких и содержит в
себе немалое количество фактических данных из таких областей знания,
с которыми, может быть, никогда не приходилось сталкиваться читателю
нефизиологу, то автор обращается к нему с настойчивой просьбой:
читать эту книгу по порядку и без пропусков. При чтении вразбивку
могут, естественно, возникнуть некоторые неясности и недоумения,
мешаю-щие правильному пониманию отдельных мыслей и всей книги в
целом.
А теперь — в путь!
Очерк II
ОБ УПРАВЛЕНИИ ДВИЖЕНИЕМ
Для того, чтобы разобраться в физиологической природе той
двигательной способности, которую мы называем ловко-стью, необходимо
сперва ознакомить с тем, как совершается управление движениями в
человеческом организме. Эта как будто совершенно естественная и сама
собою разумеющаяся вещь — управление движениями, или, как ее
называют в физио-логии, координация движений, — при внимательном
исследовании ее точными методами науки оказывается очень сложным и
большим хозяйством, целой большой организацией, требующей
совместного и согласованного участия очень многих фи-зиологических
устройств.
Мы увидим ниже (в очерке III), каковы были те причины, которые
обусловили долгий путь развития и усложнения этой организации, и
опишем, как и какими путями совершалось это развитие. А сейчас
первым делом попытаемся ответить на естественно встающие вопросы:
для чего нужна вся эта сложная организация? в чем трудности
управления двигательным аппаратом нашего тела?
Богатство подвижности органов движения человека
Двигательный аппарат человеческого тела, так называемая
костно-суставно-мышечная система, обладает необычайно богатой
подвижностью. Основное опорное сооружение всего тела — туловище с
шеей, т.е., в сущности, позвоночник с его 25 межпозвоночными
соединениями и мышечным оснащением, — способно к разнообразнейшим,
почти змеиным изгибам, на-клонам и извивам. Шея человека, правда,
далеко уступает в гибкости и подвижности шеи жирафы, страуса или
лебедя, но в не меньшей степени, чем у них, обладает возможностью
обеспечить точность и устойчивость в смещениях и поворотах
цен-тральной наблюдательной вышке всего тела — голове с ее
высококачественными телескопами — глазами и звукоулавливате-лями —
ушными раковинами.
С туловищем соединены посредством шарниров (как известно, обладающих
наибольшим разнообразием подвижно-сти) — плечевых и тазобедренных
сочленений — четыре многозвенные рычажные системы конечностей. При
этом у челове-ка шаровые подвесы верхней пары конечностей, наиболее
важной для него, и наиболее богатой в смысле подвижности, сами, в
свою очередь, соединены с туловищем крайне подвижно, вися почти
целиком на одних мышцах. Действительно, основная опорная кость руки
— лопатка нигде не сочленяется с костями туловища (Нельзя же считать
усилением прочности ее подвеса то, что она соединена маленьким
суставчиком с палочковидной ключицей, сочлененной другим концом с
рукояткой грудин-ной кости, которая сочленена с первым ребром,
соединенным с 1-м грудным позвонком!) Слева — шейная часть
позвоночни-ка; в середине — позвоночный столб человека спереди и
слева (межпозвоночные хрящи не изображены); справа — взаимная
подвижность позвонков
Если для начала обратиться к рассмотрению менее сложной нижней
конечности, то после длинного и прочного рычага бедренной кости мы
встречаем там колено с его обширным размахом сгибания и разгибания,
рекордным для всех сочленений человеческого тела: около 140°
активной подвижности и свыше 170° пассивной (например, при сгибании
коленей в позе си-дения на корточках) (Активная подвижность в
сочленении — подвижность за счет работы собственных мышц этого
сочлене-ния, пассивная — за счет иных (внешних) сил.). Коленный
сустав (полусогнутый) допускает еще небольшое продольное вра-щение
голени (на 40—60°). На конце ноги имеются два сочленения,
расположенные у человека очень близко одно под дру-гим и образующие
единую голеностопную систему. Она позволяет стопе наклоняться
относительно голени во все стороны так, как если бы между ними
помещался известный гуковский шарнир (Такие шарниры Гука или Кардана
применяются, на-пример, в автомобилях для соединения вала коробки
передач, наглухо вмонтированной в основание машины с зарессорен-ным
и потому подвижным вниз и вверх мостом, несущим колеса.) градусов на
45— 55 по каждому из направлений. Сама стопа у человека — упругий,
многокостный свод, прекрасно приспособленный к держанию на себе
половины веса всего тела, а при беге и прыжке — к противодействию
давлениям, доходящим и до пяти-шестикратного значения этого веса;
однако ак-тивная внутренняя подвижность ее у человека ничтожна. Но у
тех животных, которых, как волка, «ноги кормят», у быстроно-гих,
стройных пальцеходящих — коня, оленя, тигра, собаки и т. п., для
которых еще нелегкий вопрос, какая из двух пар ко-нечностей имеет
большее значение в жизни, — у них стопа превращается в суставчатую
цепочку сильно подвижных звеньев, содержащую, как, например, у
лошади, целых четыре последовательных сочленения, активно
участвующих в ходьбе и беге.
Верхние звенья руки человека мало чем отличаются по устройству от
передних конечностей четвероногих. Только шаровой шарнир
плечелопаточного сустава у человека гораздо подвижнее. Он допускает
обширные движения в стороны, чего не может сделать, например, собака
или лошадь. Книзу от локтя начинаются уже яркие преимущества в
пользу человека. Рука человека, под руководством его мозга и в
тесном сотрудничестве с ним, ввела в жизненный обиход на земле труд,
но и труд зато внес в строение руки очень много изменений и
усовершенствований. Только у человека и у самых высших обезьян
имеется способность поворачивать предплечье с кистью в продольном
направлении — пронация и супинация (Для того, что-бы твердо
запомнить, какой из поворотов предплечья и кисти называется
супинацией и какой пронацией, есть очень простое и забавное правило:
поверните кисть ладонью кверху и скажите: «Несу суп». Это есть
супинация. Затем опрокиньте кисть ладонью вниз и скажите: «Пролил».
Это будет пронация.), это те движения, которыми мы пользуемся, когда
поворачиваем ключ в двери или заводим стенные часы. Общий размах
этих движений превосходит 180°. Соединенные между предплечьем и
кистью (лучезапястное сочленение) само по себе обладает двумя видами
подвижности: вверх-вниз на 170°, вправо-влево на 60°. Эти два
направления подвижности в сочетании с третьим направлением—
пронацией и супинацией равносильны тому, как если бы кисть была
подвешена к руке на втором шаровом шарнире, следующем за уже
упоминавшимся плечевым. Как показывает точная теория сочленений,
такие два последовательно смонтированных шаровых шарнира в сочетании
еще с лок-тевым суставом (сгибание и разгибание локтя) не только
обеспечивают кисти возможность принять любое положение и
на-правление в досягаемых для нее частях пространства, но еще
позволяют сделать это при самых разнообразных положениях
промежуточных звеньев — плеча и предплечья. Крепко обхватите кистью
любую неподвижную рукоять или любой выступ. Вы убедитесь, что такому
обхвату доступны предметы любой формы, направления или расположения,
и при этом еще у вас при неподвижных туловище и лопатке останется
возможность двигать локтем, т. е. смещать плечо и предплечье. Скелет
са-мой кисти представляет собой целую тонкую мозаику из 27 косточек
(не считая еще непостоянных, совсем мелких костных вкраплений).
Часто задают недоуменный вопрос: для чего нужны 12 подвижных
сочлененных между собой мелких запяст-ных и пястных костей, если они
все вращены в сплошную толщу ладони, так что разделение между
пальцами начинается только с середины ОСНОВНЫХ фаланг? Каждый, кому
хоть раз случалось пожать руку человеку со сведенной параличом
кистью, воздержится от такого вопроса: он навсегда запомнит разницу
между той жесткой искривленной дощечкой, к кото-рой он прикоснется,
и податливыми и гибкими кистями, какие он знает по рукопожатиям
здоровых людей и по самому себе. Благодаря возможности для большого
пальца противополагаться каждому из остальных (так называемая
оппозиция большого пальца), имеющейся из млекопитающих только у
человека и обезьян, кисть является органом для обхватывания и
прочного держания, и нет такой формы ручки или петли, к которой она
не сумела бы автоматически приспособиться с величайшей, почти
восковой, пластичностью. Пальцы кисти одни, помимо ее прочих частей,
обладают 15 сочленениями, и если считать по отдельным направлениям
подвижности (так называемым степеням свободы), то на долю пальцев
одной руки их придется 20, понимая под каждым из направлений
активную подвижность как туда, так и обратно. В целесообразных
приспособительных движениях пальцев, в их быстроте, точности,
ловкости человек в неизмеримое количество раз превосходит наиболее
высоко-развитых животных — сородичей. А та только что перед этим
обрисованная гибкая и богатая установочная подвижность, которая
присуща кисти — основанию пальцев, делает человеческую руку
гениальным инструментом, вполне достойным моз-га ее обладателя.
Остается ли еще что-нибудь достойное внимания по части подвижности
после сделанного нами беглого очерка туло-вища, шеи и конечностей? У
быстро и ловко бегающих или прыгающих животных — лисы, гончей
собаки, белки, кенгуру — не мешало бы упомянуть еще о важном для них
орудии — хвосте. Но насчет человека ответ не приходит на ум сразу.
Между тем на голове человека мы имеем по меньшей мере два
устройства, не менее поражающих богатством и точностью их
под-вижности, чем кисть с пальцами. Окинем и их взглядом.
Пройдем мимо нижнечелюстной кости с ее жевательной, сильной и
выносливой, мускулатурной — представителем костносуставно-мышечного
аппарата в области головы. Бесконечно больший интерес представляет,
прежде всего, языкогло-точный речевой аппарат. Язык, в сущности,
один сплошной комок поперечнополосатых мышечных пучков (В телах
позво-ночных, как будет подробнее рассказано в очерке III, имеются
два вида мышечной ткани: 1) гладкие мышцы, находящиеся в стенках
внутренних органов и кровеносных сосудов, — очень медленные и
маломощные и 2) поперечнополосатые мышцы, образующие всю
произвольную скелетную мускулатуру, а также мускулатуру сердца, —
быстрые, мощные и объемистые.), пронизанный ими по всем
направлениям. Подвижность его огромна даже у животных, весь
«словарь» которых состоит из какого-нибудь одного «му», «мэ» или
«мяу». Этот даже не словарь, а скорее «кричарь» (да простится нам
это словотворчест-во!) совершенно стушевывается перед богатством
речевых звучаний, доступных человеку и воспроизводимых с величайшей
(совершенно бессознательной) быстротой и точностью язычною и
глоточной мускулатурой в процессе речи. Тонкое и совер-шенно
своеобразное управление этими мягкотелыми органами, которое
потребовалось для человеческой речи, вызвало к жизни даже особый,
специализированный участок мозговой коры в левом полушарии мозга
человека, о чем будет еще речь ниже. При ранениях этого так
называемого поля Брока или при кровоизлияниях в его области человек
утрачивает возмож-ность речи, хотя произвольная подвижность языка и
глотки ни в чем не страдает. Заметим к слову, что у «говорящих» птиц
— попугаев, скворцов и т. п. — никаких следов подобного речевого
участка в мозгу нет.)
Другой замечательный своею подвижностью аппарат, обо всей сложности
и жизненной важности движений которого многие имеют очень слабое
понятие, — это глаза, пара «Яблок», образующих В Височная
жевательная своей совокупности единый орган зрения мышца Зрительный
аппарат человека содержит:
1) шесть пар мышц, обеспечивающих всевозможные согласованные
повороты глаз при следовании взором за предме-том;
2) две пары мышц, управляющих «объективами» глаз — хрусталиками: для
фотолюбителей будет яснее, если сказать, что эти две пары мышц
осуществляют наводку глаз на фокус;
3) две пары совсем тонких и нежных мышц, ведающих расширением и
сужением зрачков; опять-таки обращаясь к языку, понятному
фотолюбителям, — диафрагмированием глазных объективов в зависимости
от большей или меньшей ярко-сти освещения, и
4) две пары мышц, открывающих и закрывающих веки. Эти двадцать
четыре мышцы работают в точнейшем взаимном согласовании с раннего
утра до позднего вечера, работают, заметим, совершенно
бессознательно и на три четверти непроиз-вольно.
Третья часть всех этих мышц (пункты 2 и 3 нашего перечня) вообще
недоступна для произвольного вмешательства в их работу. Легко
представить себе, что если бы управление этими двумя дюжинами мышц
требовало произвольного внима-ния, какого требует, например, работа
наблюдателя с какими-нибудь приборами, нуждающимися в постоянной
подстройке и установке, то, на это понадобилось бы столько труда,
что лишило бы нас всякой возможности произвольных движений дру-гими
органами тела. На минуту представим себе человека, который, с жаром
изливая свои чувства обожаемой им красавице, должен был бы все время
заботиться о движениях своих глаз, хотя бы для того, чтобы в самом
пылу своих объяснений не потерять ее из виду или не увидеть вдруг
вместо ее прекрасного лица расплывчатое пятно. А если вспомнить еще,
какое зна-чение имеют для оценки расстояний до видимых предметов
правильные движения глазных яблок, то обнаружится, что наше-му
страдальцу нужно было бы все напряжение его внимания, чтобы,
жестикулируя, не задеть предмет своего обожания по лицу или не
поцеловать вместо протягиваемой ему руки рукоятку зонтика.
Содружественная работа (как говорят в физиологии, синергия) всей
глазной мускулатуры выполняет очень сложную и ответственную
нагрузку. По меткому и глубокому замечанию отца русской физиологии
И. М. Сеченова, мы не просто видим нашими глазами — мы ими смотрим.
Действительно, весь акт зрения от начала до конца активен: мы
находим глазами инте-ресующий нас предмет и следим за ним, приводя
его изображение в самую чувствительную и зоркую точку глазной
сетчатки; мы оцениваем по ощущениям напряжения в глазодвигательных
мышцах расстояние, отделяющее нас от этого предмета; мы обводим его
взором, ощупываем нашим взглядом, как будто бы и в самом деле из
наших глаз к нему протягивались какие-то невещественные щупальца
(приписывавшиеся глазу учеными древности).
В процессе «смотрения» наши глаза:
1) движутся по любому направлению следом за движущимся предметом;
2) движутся при этом точно согласованно, то строго параллельно, то
сводясь в той или иной степени;
3) намеренно сводятся для устранения «двоения» изображения в глазах
и для оценки расстояния до предмета (так на-зываемое
стереоскопическое зрение);
4) одновременно регулируют; «наводку на фокус» хрусталиков;
5) при этом все время управляют шириною просвета зрачка, отмеряя для
нервных элементов глазного дна точно такое количество света, какое
им нужно для наиболее ясного видения;
6) наконец, как уже упоминалось, сами активно обходят и ощупывают
взглядом предметы, водят взором вдоль строчек читаемой книги и т. д.
Все эти движения совершаются одновременно и дружно, не сбивая друг
друга, совершаются совер-шенно автоматически, но отнюдь не
машинообразно, по какому-нибудь неизменному шаблону, а с чрезвычайно
большой и ловкой приспособительностью.
В итоге беглого обзора подвижных устройств нашего тела мы по одним
только конечностям и приборам головы имеем числа, уже близкие к
сотням направлений и видов подвижности (степеней свободы), а если
еще прибавить сюда шею и туло-вище с их змеевидной изгибаемостью —
итог получается огромный. Перед читателем начинает уже, видимо,
вырисовываться сложность управления сооружением с такой
многообразной подвижностью; однако он, по всей вероятности, еще не
чувству-ет, в чем состоит главная трудность. Просмотрим же по
порядку все затруднения и постараемся выделить среди них самые
главные.
Если учесть, что движения в очень многих суставах и подвижных
органах совершаются совместно, в одно и то же время, а для таких
целостных действий, как смотрение, ходьба и бег, метание и т.п.,
обязаны протекать совместно в виде стройных и дружных синергии, то
одна из трудностей уже сразу встает перед нами во весь рост. Какое
огромное распределе-ние внимания потребовалось бы, если бы все эти
элементы сложного движения должны были управляться сознательно, с
обращением внимания на каждый из них! При некоторых видах ранений
головного мозга, после операций вырезания мозго-вых опухолей из
определенных областей мозга и т. п. встречаются случаи потери
способности непроизвольно управлять сложными движениями. Такие
больные почти неподвижны: самые простые движения, вроде поднятия
руки кверху, требуют от них огромного напряжения внимания и воли.
Каждый из нас, подняв по приказанию руку, затем тотчас непроизвольно
опустит ее обратно, как нечто само собой разумеющееся. У больного
описываемого рода поднятая рука застывает в воздухе, ему нужно
заметить это и послать руке специальный «приказ» (как они часто
выражаются), чтобы заставить ее опуститься. В физиологии бывало
неоднократно, что какое-нибудь из сложных самодействующих устройств
нашего тела, облегчающих нам жизнь, а подчас абсолютно необходимых,
просто не; замечалось, воспринималось как что-то разумеющееся само
собой, пока не попадался на глаза болезненный случай, при котором
это устройство выходило из строя. Вот тут-то и вскрывалась впервые
со всей яркостью незаметная, но великая польза, приносимая этим
устройством в здоровой норме. Так было с описываемой задачей—
распределять внимание между десятками и сотнями видов подвижности и
стройно согласовывать все их между собою.
Такова первая трудность управления двигательным аппаратом нашего
тела. Однако эта трудность — далеко не глав-ная.
Вторая, более серьезная трудность замечается не сразу. Она станет
яснее, если мы обратимся от тела человека к искус-ственным машинам,
созданным его рукой. Существует немало машин, имеющих очень
разнообразную и разностороннюю подвижность (например, катающийся
подъемный кран «Деррик» с наклоняющейся и вращающейся стрелой;
завалочная ма-шина у печей сталепрокатных цехов; клавишные машины
вроде рояля или пишущей машинки). Но около всех таких машин
находится человек, который своими движениями непрерывно управляет
каждым видом их подвижности по отдельности с помощью особого рычага
или клавиши. Таким образом, в машинах указанного типа мы имеем дело,
в сущности, с объедине-ниями многих простых машин в каждой. Движения
каждого из этих составляющих простых механизмов — одной клавиши
пишущей машинки с подключенным к ней буквенным рычажком или одного
из шарниров стрелы подъемного крана — очень просты и, главное
однообразны; удивительны в работе описываемых машин разве, только то
искусство и та ловкость, кото-рые проявляются в действиях машиниста,
в его умении совершать много правильных и точных движений в одно
время. Так от машин мы снова вернулись к человеку, к его
замечательной способности совместных согласованных телодвижений по
всем степеням свободы. Обратимся же для дальнейших сравнений к
автоматическим машинам, которые работают без непре-рывного
управления человеком.
И вот в мире таких машин мы сталкиваемся с поразительным
обстоятельством. Современная техника создала машины огромной
сложности, способные совершенно самостоятельно, без участия
человека, выполнять самые разнообразные и не простые работы. Большая
газетопечатная типографская машина изготавливает 50000—100000
экземпляров газеты в час, пе-чатая сразу с обеих сторон листа, в две
краски, складывая оттиски и, если надо, сшивая их в тетрадки. Такая
машина имеет размеры двухэтажного дома и содержит в себе десятки
валов и валиков и многие сотни рычажков и шестерен. Большой
мно-гоцилиндровый нефтедвигатель «дизель» — другой образец
гигантской могучей машины с сотнями подвижных частей, стержней и
зубчатых колес. Среди машин-автоматов есть агрегаты, самостоятельно
проявляющие, высушивающие и печа-тающие только что заснятую
кинопленку, изготавливающие бутылки, винты, папиросы, ткущие
сложноузорные ковры и т. д.
И самое поразительное, что эти огромные автоматы при всей их
сложности и изобилии подвижных частей все имеют по одной
единственной степени свободы, т. е. обладают тем, что в технике
называют вынужденным движением. Это значит, что каждая движущаяся
точка в этих машинах, каждая деталь рычага, тяги или колеса движется
все время по одному и тому же строго определенному пути. Форма этого
пути может быть очень разнообразной: у одних точек (или деталей)
круговой, у других прямолинейной, у третьих овальной и т. д., но с
этого единственного пути движущаяся точка не сходит никогда. Та-ким
образом, машины, неимоверно сложные по виду и устройству, в смысле
своей подвижности принадлежат к числу самых простых систем, какие
только могут существовать. Машины-автоматы, в которых подвижность
какой-нибудь части исчисля-лась бы двумя степенями свободы, можно
буквально сосчитать по пальцам (к таким машинам относятся, например,
центро-бежные регуляторы у паровых двигателей). А дальше двух
степеней свободы никогда еще не заходило ни одно искусственное
устройство.
Что такое две и три степени свободы?
Эту странную на первый взгляд конструкторскую робость вовсе не так
трудно объяснить. У машин с вынужденным движением всех их частей,
как уже сказано, каждая точка их механизмов движется по одному
неизменному пути или траек-тории. Если бы какая-нибудь часть такой
машины получила вместо одной две степени свободы, это совсем не
значило бы, что на ее долю достались вместо одного два или даже
несколько возможных путей — траекторий. Нет, это означало бы, что
эта часть машины получила возможность «разгуливать» по какой-то
поверхности: по куску плоскости, поверхности шара и т.п.; при этом
именно двигаться любым образом, по любым путям и дорожкам, лишь бы
только эти пути нигде не выходили из той плоскости или поверхности,
в которой они пролегают. Если я возьму перо и стану водить им по
поверхности листа бумаги, то, какие бы фигуры ни вздумалось мне им
изображать, я нигде не превышу своих возможностей по части
дозволен-ных кончику пера двух степеней свободы, пока буду водить
его без отрыва от бумаги. Этот переход от одной степени свобо-ды к
двум означает, таким образом, огромный качественный скачок от одной
единственной, точно определенной дорожки-траектории к бесконечному и
вполне произвольному разнообразию таких дорожек. Кисть имеет по
отношению к предплечью две степени свободы. Закрепите неподвижно в
пространстве правое предплечье. Например, прочно положив его на
стол, при-дайте затем кисти неизменяемую форму указывающей руки с
протянутым пальцем, как ее рисуют на объявлениях и указате-лях
дороги, и испытайте на себе, какое неограниченно большое число фигур
возможно при этих условиях изобразить в воз-духе протянутым пальцем.
Три степени свободы вместо двух дают еще больше, хотя на этот раз
уже не происходит такого огромного качествен-ного скачка, как при
переходе от одной к двум степеням свободы. Точка тела или машины,
обладающая тремя степенями свободы, может перемещаться каким угодно
образом в некотором, большем или меньшем, куске пространства
(такова, на-пример, подвижность кончика указательного пальца ничем
не закрепленной руки). Для пояснения надо сказать, что совер-шенно
ничем не связанная точка, например вольно порхающая в воздухе
снежинка, не может по законам геометрии иметь больше трех степеней
свободы подвижности. Три степени означают для вещественной точки
абсолютную свободу передви-жения внутри того куска пространства, до
границ которого она в состоянии достигнуть.
Вот это-то мало известное широкому кругу читателей обстоятельство,
закладывающее такую пропасть между вынуж-денным, одностепенным
движением, с одной стороны, и подвижностью по двум или более
степеням свободы, с другой, и дает объяснение тому, почему техники
так всемерно избегают всего выходящего из рамок вынужденного
движения. Две сте-пени свободы подвижности вместо одной означают уже
то, что подвижная точка или часть движущейся системы получает
свободу выбора любой из бесчисленного множества доступных
траекторий. Человек может в этих условиях выбирать между разными
траекториями и сумеет обосновать свой выбор, той или другой,
наиболее подходящей к данному случаю среди всего их беспредельного
множества. А как заставить выбирать машину? Очень важно для
дальнейшего отметить уже сейчас, что существуют и день ото дня
увеличиваются в количестве машины, способные автоматически совершать
выбор (это, например, всевозможные виды сортировочных и браковочных
машин). Чтобы далеко не ходить за примерами, напомним, что внутри
каждого телефона-автомата заключена небольшая машина, делающая
быстрый и очень чуткий отбор между годными и фальшивыми
гривенниками.
Для нас важно сейчас, во-первых, то, что все машины этого рода имеют
в себе своего рода орган чувств, показания ко-торого и приводят их к
выполнению выбора. Есть, например, машины, которые автоматически
сортируют сигары по цвету; у таких автоматов органом чувств служит
фотоэлемент, тонко различающий оттенки коричневых тонов. Во-вторых,
за редчай-шими исключениями, такие машины способны делать выбор
только между несколькими четко раздельными разновидностя-ми: монета
легче или; тяжелее нормы, сигара темнее или светлее образца и т. п.
Это, следовательно, все еще не случай хотя бы двух степеней свободы,
дающих уже бесконечно большое разнообразие для выбора. Есть одна
поистине удивительная машина, называемая гиропилотом или
автоматом-рулевым. Эта машина монтируется на больших судах и
представляет собой соединение мощного и точного компаса (волчкового,
так называемого жирокомпаса) и передачи к сильным машинам,
пере-водящим руль. В гиропилоте органом чувств является, конечно,
его компас, и корабль, имеющий две степени свободы пере-движений на
поверхности моря, автоматически направляется по одному совершенно
определенному пути — по заданному ему компасному курсу. Этот
единственный, какой мне удалось найти, пример машины, производящей
непрерывный выбор пути среди настоящих двух степеней свободы, очень
интересен, так как он ясно показывает, что выбор пути в подобных
ус-ловиях может происходить только на основе неусыпной слежки за
ходом движения со стороны бдительного «органа чувств». Он же
отчетливо вскрывает перед нами и вторую трудность управления
двигательным аппаратом нашего тела, к которой мы теперь вплотную и
переходим.
Как преодолеваются избыточные степени свободы?
Если уж передоверить машине-автомату всего какие-нибудь две скромные
степени свободы оказалось возможным только в расцвете техники XX
века, в эпоху овладения летанием, телевидением и внутриатомной
энергией, да и то всего в одной-двух конструкциях, значит, это дело
отнюдь не простое. Но ведь в теле человека и животных суставы о двух
степенях свободы принадлежат к числу сравнительно бедных. Весь наш
предыдущий краткий обзор показал, с какой безмерною щед-ростью
организм рассыпает по всем своим членам десятки и чуть ли не сотни
степеней свободы подвижности. Мы уже уста-новили, что даже в случае
всего двух степеней свободы выбор той или иной определенной
траектории возможен только на основе бдительного управления
движением через органы чувств. Очевидно, что те необозримо богатые
средства подвижно-сти, которыми располагает наше тело и необъятность
которых мы лишь теперь начинаем расценивать как следует, только в
том случае и смогут правильно обслуживать наши потребности и не
приводить к полной двигательной анархии, если каждая из степеней
свободы будет оседлана и обуздана определенным видом
чувствительности, который будет вести за нею ответст-венную слежку.
Трудность управления, которую, мы обозначили номером первым и
которая создается необходимостью рас-пределять внимание между |
|
