Выдержки из произведения

Священная книга Тота. Великие Арканы ТАРО (Часть 1)





О, Египет, Египет! — придет день, когда от твоей религии
останется только сказка, сказка невероятная для
твоих потомков; сохранятся лишь несколько слов, начертанных на
камне, передающих память о твоих
великих деяниях...
Гермес Трисмегист.
Опыт комментария
Владимира Шмакова,
инженера путей сообщения


'Hay mas dicha, mas contentoadorar una hermosuraentre los lejoslo
imposible?'.
«Я не в силах перечислить те ночи, которые, весь дрожа, я отдавал
познаванию непознаваемого».
Саади
«Если бы Бог предложил мне на выбор в правой руке всю истину, а в
левой единое вечное стремление к
истине, соединенное с постоянными заблуждениями, я принял бы во
внимание, что сама истина существует
только для Бога, и почтительно попросил бы Его отдать мне то, что
лежит в Его левой руке».
Лессинг.


ПРЕДИСЛОВИЕ

«Я не боюсь людей, ибо не жду и не желаю от них ничего».
А. Септ-Ив д 'Альвейдр.
Культура конца XIX века, ее характер и первенствующие стремления
суть следствия усилий и исканий
человеческого рода за последние восемь-девять столетий. Крестовые
походы и рост императорской власти
положили предел теократическому направлению жизни Европы, явились
заключительным актом эпохи,
когда все зиждилось на исключительном стремлении к религиозным
идеалам. Первые гуманисты, начиная с
Франческо Петрарки и Джованни Боккаччо, положили основание новой
эре, воздвигнув новое знамя,
поставив новую цель человеческим стремлениям. Круг друзей Козимо
и Лоренцо Медичи, восприняв идеи
Петрарки и Боккаччо, выработал начала мировоззрения,
предначертавшего весь последующий ход мировой
истории. Поняв бесплодность метафизических изысканий, раз они не
связаны с данными эмпирического
опыта, гуманисты поставили своим девизом изучение прежде всего
того, что может быть исследовано
эмпирическим путем. Время расцвета гуманизма и успеха реформации
есть начало современной науки, ибо
все то, что составляет гордость технической культуры, было
достигнуто человеком лишь начиная с XV века.
Именно с этой поры все усилия человеческого рода всецело
направились к изучению отдельных явлений, к
исследованию отдельных вопросов и к созиданию отдельных отраслей
человеческого знания.
Так продолжалось до конца XVIII столетия, когда произошел великий
перелом истории: от изучения
единичных вещей человек перешел к стремлению познать их синтез, и
век энциклопедистов в
преемственной его связи со столпами эмпирической философии есть
эпоха созидания человечеством
синтеза всего познанного на пути предыдущих веков.
Однако, столь долго идя исключительно опытным путем, основываясь
лишь на внешней, формальной,
стороне явлений, разум человеческий и теперь, естественно, стал
искать синтез в том же самом модусе
сознания, стремился найти эмпирический синтез, т. е.
непосредственно ощущаемую первооснову. Таковой
первоосновой явилась материя, и это учение, обобщаемое со всеми
различными его частными течениями,
есть то, что известно под именем материализма.век — это эпоха,
когда человек стремился утвердить свой
гипотетический синтез, стремился выявить его во всей полноте,
претворить в реальность и связать со всеми
дифференциальными деталями. Этот век есть в действительности лишь
заключительный аккорд долгого
пути; именно в течение него человеческие искания вылились во
вполне определенную форму, достигли,
казалось, конечных ступеней своего развития. Настало время,
когда, по всецело господствовавшему
мнению, оставалось сделать лишь последние заключительные штрихи,
чтобы закончить вполне
величественный Храм Знания. Это было грустное время, потому что
самое знание человека начало давить
его. Все было так ясно, так определенно, что вся будущая жизнь
людей должна была, казалось, быть
посвящена лишь скрупулезному анализу давно известных фактов.
Отдельные открытия, изученные законы и
вполне достоверные гипотезы так слились между собой, так проникли
взаимно друг друга, образовали столь
совершенно замкнутое целое, что в будущем нечего было ждать
сколько-нибудь значительных открытий.
Большинство представителей почти всех отдельных отраслей знания
человеческого открыто признавало,
что век великих гениальных открытий кончен, что будущее истории
науки будет лишено ярких красок, что
оно будет представлять из себя лишь гигантскую совокупность
тщательнейших повторных опытов и
детальных исследований. Дух живый отлетел от людей, жизнь
потеряла всякую ценность, ибо хотя
грандиозный успех позитивной науки и техники и давал все удобства
жизни, но всем высшим запросам
человеческого существа вовсе не оставалось места. Все, что есть в
человеке чистого, высокого и
прекрасного, этой культурой совершенно игнорировалось, за ним
отрицалась всякая реальность, всякая
субстанциональная ценность и лишь в лучшем случае терпелось, как
забава и отдых, на различных
«фабриках удовольствий». Идеалов не стало, ибо отрицалась самая
возможность чего-либо высшего, чем
сама жизнь. Тождественность природы синтеза с единичными
явлениями породила коллективизм и
поставила его на место синтеза; не только индивидуальность, но и
личность исчезла; воцарилось царство
толпы — этого естественного образа материального синтеза, пародии
Синтеза Истинного.
Несмотря на пышность формы созданного им знания, человек, тем не
менее, непрестанно наталкивался на
противоречия. Он не только откидывал, как иллюзию, даже
реальность собственного самосознания, но и
чувствовал, вместе с тем, что все его знание на веки бессильно
дать ответ на какой-либо вопрос, как только
он касается сущности явлений. Человечество выстроило грандиозное
здание на песке, на раздробленных
единичных сведениях, не связанных между собой, оно приняло за
основание мир явлений, забыв, что все
части его вечно перемещаются по отношению друг к другу. Вот
почему, когда извне сферы эмпирического
опыта, из глубин духа человеческого, последовал удар, все
величественное здание должно было пасть,
смытое волнами, хлынувшими из внесознательной стороны
человеческого существа. Человек не сумел сразу
создать истинный синтез, он выявил все следствия из начальных
постулатов, но он и не пытался
подвергнуть их самих анализу, затемняя вопрос или попросту
открыто сознаваясь в своем бессилии. «Все
известно, все объяснено, все следует одно из другого, но все
одинаково непонятно» — вот лозунг
отошедшей эпохи.
Начало XX века — это резкий переворот во всех отраслях
человеческой мысли. Родилось непоколебимое
стремление к анализу конечных причин, подверглись изучению все те
первоосновы, все те постулаты, на
которых зиждилась наука в продолжение стольких веков. Если
периодическая таблица Менделеева перевела
химию в совершенно иную, несравненно более высокую плоскость,
если внешнее родство элементов стало
невольно наталкивать человеческую мысль на единство природы, то
открытие радия нанесло смертельный
удар всем, бывшим дотоле основными, космическим гипотезам. И вот,
в течение каких-либо 20—30
последних лет, за срок совершенно ничтожный в привычном масштабе
истории, все основы науки
пошатнулись в самых корнях своих. Если время и пространство, эти
основные модусы мышления, были
поколеблены Кантом, Шопенгауэром, Лобачевским и Риманом, то
открытие принципа относительности
Эйнштейном и теория М. Аксенова и Германа Минковского
окончательно показали нелепость приписывания
общепринятым воззрениям на них хотя бы доли реальности. Принцип
относительности сделал невозможным
самый приступ к учению о пространственности и протяжении во
времени как о первичных категориях
вселенной, а вместе с электромагнитной теорией света Максвелла он
окончательно убил гипотезу об эфире.
Материя потеряла субстанциональность своего бытия и претворилась
лишь в кристаллизированную энергию
через открытие радия и дематериализации материи. Учение об
энергии пыталось одно время стать на место
материалистических воззрений, но закон энтропии, в связи с
бесконечностью вселенной во времени, своей
собственной силой, логически делает невозможным самое ее
существование. Таким путем, у
величественного здания материалистической науки XIX в., бывшего
еще столь недавно, казалось, почти
законченным, теперь выбиты все основания.
«В настоящее время мы вновь переживаем время ломки старого
научного здания, но такой ломки, которой
не знает история науки, и которая по обширности и основательности
далеко оставляет за собой все
прежние, все, которые выше были нами приведены в виде примеров.
Эта ломка, этот неслыханный по своей
грандиозности научный переворот, прежде всего, тем замечателен,
что он почти одинаково затрагивает все
отделы физики. Ни одна из частей великого научного здания,
сооруженного работой нескольких столетий,
не остается в прежнем ее виде; все они до основания разрушаются,
вся физика заменяется новой. Но это
еще не все! Разрушается не только наука, составляющая достояние
сравнительно немногих, но в самом
корне переиначиваются наиболее основные, элементарнейшие
представления обыденной жизни, с которыми
мы свыклись с малолетства, которые казались неподлежащими никакой
критике, никакому сомнению.
Разрушаются даже такие истины, которые никогда и никем не
высказывались, не подчеркивались, потому
что они казались самоочевидными, и потому, что ими бессознательно
пользовались все и клали их в основу
всевозможных рассуждений».
Заслуж. орд. проф. СПб. Универ. О. Д. Хволъсон.
Наступающая эпоха бесконечно отлична от только что минувшей; она
есть время перелома, подведения
итогов, искания новых путей, выявления новых целей. Все виды
мышления, все отрасли науки испытали
полный внутренний переворот, они изменились настолько, что подчас
с прошлым их связывает одно лишь
название. Для человека, стоящего вовне этих новых идей, этот
великий перелом всемирной истории
проходит бесследно, но он не может не чувствовать его, ибо
перевороту в сущности соответствует и
переворот в форме. Развитие средств сообщения, падение влияния
быта, общность форм жизни в различных
государствах, уменьшение значения границ, попытки создания
международного языка, интернациональность
целого ряда организаций, обезличение властей, как центральных,
так и местных, чрез видоизменение их в
анонимные общества — все это является низшим, внешним отражением
духовного стремления человечества
к синтезу, к разрушению единичных форм. Великая война, заливающая
мир океаном крови, сметающая
народы и изменяющая всю жизнь на земле, есть лишь слабый отзвук
той великой борьбы, которая
происходит в сознании вселенского человечества при столкновении
двух великих эпох, бесконечно
разнствующих друг с другом.
«По закону разделения исторического труда, один и тот же
культурный тип, одни и те же народы не могут
осуществить двух мировых идей, сделать два исторические дела, и
если западная цивилизация имела своей
задачей, своим мировым назначением осуществить отрицательный
переход от религиозного прошлого к
религиозному будущему, то положить начало самому этому
религиозному будущему суждено другой
исторической силе».
Владимир Соловьев.
Наше время — это сближение того, что еще так недавно казалось
совершенно противоположным, навеки
разделенным непримиримостью противоречий. Наука и религия, столь
долго имевшие лишь потенциальную
связь через философию, теперь все больше сходятся между собой и с
удивлением констатируют единство
мировоззрений. Так в области позитивных исканий разум стал
уходить вглубь, в искание синтеза, так и в
религиозной сфере люди стали уходить в мистицизм, в сокровенную
сущность религиозных учений
Конечный синтез не может не быть единым, а потому конечный
мистицизм и конечный научный синтез
оказываются неразрывно связанными друг с другом; оба они
выливаются в абсолютное учение, единое, но
различно преломляющееся в научный разум и разум религиозный.
«Тайны природы», говорит иерофант Фракии, «те же, что и тайны
религии, и может существовать лишь
единая доктрина, ибо существует лишь один принцип существ. Мы
чувствуем импульсом нашего гения, что
человек рожден для познания, но мы также должны читать природу и
качества существ по их оболочкам.
Уметь читать эти знаки есть первая степень науки. Но эта природа
и эти качества имеют сходство между
собой, что надо также уметь понимать, и эти знаки более трудны
для чтения, что составляет вторую степень
науки; но обнажить существа от их оболочек, видеть их такими,
каковы они есть, — это последняя степень
науки и мало, кто этого достигает. Тогда только человек делается
могущественным и в словах, и в трудах»
...
Раскол между религией и наукой, основание которому было положено
гуманистами, достиг высшего
расцвета своего в конце XIX века; именно в это время позитивизм и
мистицизм стали противоположными
полюсами человеческого мышления, не только объявившими войну друг
другу, но и начавшими вовсе друг
друга игнорировать, что и является, конечно, высочайшей степенью
непримиримости.
Единство конечной истины не может не выливаться в общую
однообразность путей к ней приближения; при
всей многоразличности отдельных форм, вся их совокупность не
может не быть проникнута внутренним
единством, сказывающимся в стройности и гармоничности совокупной
системы всех отдельных путей.
Позитивизм и мистицизм в своих конечных степенях развития
приводят нас к познанию двух сторон
человеческого духа, двух методов его самоутверждения. Как тот,
так и другой в своей истинной природе
представляют собой осуществление основного стремления духа
человеческого познать себя как в сущности,
так и в закономерности своей дифференцированной природы. Будучи в
этом аспекте сознания
тождественными, они являются в другом аспекте противоположными
друг другу.
Позитивизм есть стремление человеческого духа сознать себя в
синтезе дифференциальной природы,
созданном путем внешнего опыта в мире явлений. В силу этого,
внешняя форма позитивного познавания
всегда объективна, т. е., иначе говоря, данные, критерий и сама
закономерность заключений в нем всегда
непосредственно основывается и проистекает из истины внешней —
мира явлений. В полную
противоположность этому, мистицизм есть стремление человеческого
духа сознать себя в синтезе
дифференциальной природы, путем внутреннего опыта, т. е.
последовательным отождествлением
отдельных аспектов своего Я с явлениями внешнего мира и
утверждением последних как феноменов,
проистекающих из нуменального духа и посему имеющих лишь
иллюзорное бытие по закону среды. В силу
этого, внешняя форма мистического познавания всегда адекватна,
т.е., иначе говоря, данные, критерий и
сама закономерность заключений в нем всегда непосредственно
основывается и проистекает из истины
внутренней — из непосредственного самосознания духа. Оба вида
самосознания взаимно дополняют и
утверждают друг друга; в отдельности каждый из них имеет лишь
относительную свободу, ибо развитие
сознания духа в двух соответствующих аспектах стремится быть
параллельным и допускает лишь
дифференциально малые колебания. Совершенный человек должен
одинаково следовать по обоим путям,
совмещая их в полной гармонии. Истинный маг одинаково всеведущ
как в области мистики, так и в области
позитивных знаний, и именно совмещение этих двух течений
человеческой мысли есть признак,
определяющий самое понятие о маге. Будучи в своей истинной
природе неразрывными, позитивизм и
мистицизм в лице своих представителей через обоюдное непонимание
разошлись между собой. В сущности
говоря, это расхождение было только видимым, иллюзорным, ибо от
человека не зависит сущность явлений
и он может изменять лишь кличку. Уйдя целиком во внешнюю форму
этих основных течений человеческой
мысли и не желая не только воспринимать, но и даже слышать
другого учения, представители позитивизма
и мистицизма породили каждый в их собственной среде разделение,
вполне подобное тому, которое
утверждает позитивизм и мистицизм в области самого духа.
Первоклассные представители позитивной науки не могли не
чувствовать мистического пути, но эти свои
переживания они или вовсе скрывали, или оставляли в
неразработанной форме; таковы, например, Ньютон,
Паскаль, Кеплер, Декарт и многие другие. «Лишь малое знание
удаляет от Бога, большое вновь приближает
к Нему» — сказал первый из них, и этим запечатлел общеизвестный
исторический факт, что все великие
люди науки и истории были людьми верующими. Эти гиганты
позитивной мысли представляют собой
мистический полюс позитивизма.
Второстепенные работники в области позитивных наук сплошь да
рядом запутывались в грандиозности и
многообразности мира явлений и забывали среди этого многообразия
даже о своем собственном ищущем
духе. Если титаны науки, во всеоружии знания, стремились
подняться к нему, то ее ремесленники порой
начинали видеть небо там, где оканчивалась чувствительность их
измерительных приборов. Они не поняли
природу синтеза, воспринимаемого чрез беспрестанное увеличение
глубины понятий и переход к высшему
по аналогии, без нарушения природы категорий, они сочли за синтез
суммарность, они определили его как
агрегат единичных законов. Сюда относятся предстатели quasi-
рационалистических школ материализма и
атеизма, как, например, Бюх-нер, Геккель, Штраус и другие; в
своей совокупности они и представляют
позитивный полюс позитивизма.
Истинные носители мистического знамени, познававшие мир
непосредственным духовным сознанием,
истории неизвестны. Их величие и истинная жизнь раскрываются лишь
из эзотерических преданий и
символов, из того несказуемого обаяния, которое эти адепты имели,
как в свое время, так и на пути
последующих веков, на все человечество; таковы неведомые мудрецы
Гималаев и таинственные иерофанты
Египта. Мы не знаем их собственной жизни, их собственных
стремлений и достижений, но по грандиозности
их светоносного влияния на человечество мы можем мысленно
представить себе всю необъятность их
собственного величия. Они жили вне и над жизнью, но ничто не
проходило без их таинственного влияния,
они постигли вполне великий дар незримого управления умственной
жизнью человечества чрез
ослепительный блеск возвещенных ими скрижалей Вековечной Правды.
Эти истинные адепты мистицизма
представляют его положительный полюс.
Подобно позитивизму, среди мистиков последних веков огромное
большинство всецело погрузилось в мир
явлений. Но несмотря на тождество изучаемой ими природы,
позитивисты позитивизма и позитивисты
мистицизма подходили под различными углами зрения. Зная дух и
всеобъемлемость его царствования,
мистики не могли всецело увлечься формами и явлениями, но, вместе
с тем, они подчас невольно забывали
свою конечную цель и целиком силы свои посвящали разработке
конкретных вопросов. Идя дедуктивным
путем, мистики переходили к изучению дифференциальной природы и
настолько увлекались ей, что их
исследования теряли всякую связь с синтезом и, с внешней стороны,
они стали вполне подобными узким
позитивистам. Сюда относится громадное большинство как
средневековых, так и современных мистиков; в
своей совокупности они и представляют собой отрицательный полюс
мистицизма.
Резюмируя изложенное, мы видим, что представители
эволюционирующей человеческой мысли разделились
на четыре большие группы, чрез расчленение позитивизма и
мистицизма, в свою очередь, на два полярно
противоположных полюса. Низшей группой являются представители
позитивного позитивизма, затем
следует мистический позитивизм, потом позитивный мистицизм и,
наконец, мистический мистицизм.
Представители позитивного позитивизма потерпели полное фиаско
силой самого хода эволюции позитивной
науки, как мы это показали в начале настоящего предисловия. Можно
сказать, что эта группа существует
лишь в историческом прошлом, теперь ее вовсе нет, и сомневаться в
этом может лишь тот, до чьих ушей не
дошли величайшие открытия человеческого гения за последнюю
четверть века. Школа позитивного
мистицизма открыто стала провозглашать то, что еще так недавно
осмеивалось самовлюбленным
невежеством. Соединив в себе весь опыт позитивных изысканий
человечества, эта школа, вместе с тем, идет
полным ходом к слиянию с адептами мистицизма. Целый ряд известных
ученых убеждены только одной
логикой своих опытов в реальности многого из сферы мистики;
таковы, например: Крукс, Руссель Уемес и
Мариан в Англии, Карл Дюпрель и Цельнер в Германии, Эдланд и
Турнебон в Швеции, Ломброзо и Киайа в
Италии, Фламмарион, де Роша и Густав Лебон во Франции и много
других. Если Крукс, со своей Кэтти Кинг,
еще мог быть осмеян за то, что при свете позитивного знания он
открыто рискнул коснуться области
Неведомого, то ныне такие блестящие представители науки, как
Резерфорд, Вилльям Рамзай и Содди,
открыто занимаются исследованием превращений химических элементов
и самой дематериализации
материи, т. е. исполнением заветной мечты алхимиков, окруженные
почтительным молчанием позитивистов
мира.
«For I wish to point out that the emotional creed of educated men
is becoming divorced from their scientific creed;
that just as the old orthodoxy of religion was too narrow to
contain mens knowledge, so now the new orthodoxy of
materialistic science is too narrow to contain their feelings and
aspirations, and consequently that just as the fabric
of religious orthodoxy used to be strained and overpassed in
order to admit the discoveries of geology or
astronomy, so now also the obvious deductions of materialistic
science are strained and overpassed in order to give
sanction to feelings and aspirations which it is found impossible
to ignore».
Если позитивный позитивизм уже окончательно выполнил задачу свою
и потому ушел в царство теней, то
мистический позитивизм еще сохраняет жизненность, заканчивая свою
миссию, однако и его дни уже
сочтены. Мистицизм средних и новых веков в Европе вылился в
совершенно особую форму, присущую лишь
ему одному и резко отличающую его от мистицизма древнего мира.
Первое, что прежде всего бросается в
глаза — это отсутствие самодовлеющей философии. Если история
древности есть история философских
систем, то наоборот, весь европейский мистицизм проникнут
привязанностью к семитической космогонии,
поистине достойной лучшей участи. Европейским мистицизмом не было
создано ничего самобытного, так и
того, что хоть сколько-нибудь относилось к миру причин. Он не
только забыл всю многокрасочность древних
эзотерических учений, но даже потерял память о философско-
религиозных системах Индии, дойдя до
полного игнорирования всего, что не заключалось в мистицизме
гебраизма. Все усилия средневековых и
новейших мистиков сводились к разработке конкретных вопросов,
единичных теорий, но и эти изыскания
они неведомо зачем покрывали столь густым покровом эзотеризма,
что, воистину можно сказать, — легче
самому воссоздать любую из мистических теорий, чем дешифрировать
многотомные и туманные фолианты
новейших мистиков.
При сравнении между собой дошедшего до нас древнего мистицизма,
хотя бы Пуран и Упанишад Индии, с
темными хитросплетениями Парацельса, Постеля, Этейлы и других,
невольно бросается в глаза, что в то
время как древность гласит как живой глагол, власть имеющий, так,
наоборот, у новейших мистиков дух
живый давно отлетел. Трепетно жаждавший конечной и абсолютной
Истины, древний индус уходил в недра
своего чистого духа, сокращал все свое существо в единый волевой
синтез, забывал свою личность и на
могучих крыльях гордого самосознания своего «Я» воспарял в
безбрежный океан Единого Вселенского Духа,
грезящего о Своей Майе, вечно изменчивой, вечно трепещущей
совокупности бесконечных свойств,
потенциальных форм» — различных модусов Его Самосознания. Индус
отвергал все, он искал одну лишь
Реальность, он стремился к ней и он ее находил! Древний индус,
как и древний египтянин, своим духом
плавал в вечности, он наслаждался счастьем предвосхищения
конечного достоинства Божественного
Совершенного Человека, себя во всем сознавшего, себя во всем
утвердившего, от всего отрекшегося,
погрузившегося в Ничто и ставшего Всем. Индусы и египтяне любили
науку, но их знание было самой
жизнью; отвергая форму в принципе, они умели реализовать свои
воззрения и могучим духом своим они
свели ее в иллюзию совершенную. Их наука, их знание были оплотом
свободы, они наполняли их дух
простором великим, давали ключ к реальным законам, давали
реальную власть.
«Даже самая возвышенная философия европейцев, идеализм разума,
выдвинутый греческими философами,
кажется в сравнении с обильным светом и силою восточного
идеализма какой-то маленькой Прометеевой
искрой, слабой, дрожащей и всегда готовой погаснуть среди целого
наводнения божественного сияния
полуденного солнца».
Шлегелъ.
«Веданте принадлежит особое, единственное место между системами
философии всего мира. Возвысив
«Себя» человека или истинную природу Эго, веданта связывает его с
Сущностью Божества, Которое
безусловно Непорочно, Совершенно, Бессмертно, Неизменяемо и Одно.
Ни один философ, ни даже Платон,
Спиноза, Кант, Гегель, или Шопенгауэр, не достигли такой высоты
философской мысли... Ни один из
философов, не исключая Гераклита, Платона, Канта или Гегеля, не
отважился воздвигнуть такой высокий
монумент, на вершине которого уже не страшны ни бури, ни молнии.
Камень следует там за камнем в
строгой последовательности, после того, как однажды первый шаг
был сделан, после того, как однажды
ясно было усмотрено, что вначале мог быть только Один, подобно
тому, как и в конце будет только Один,
назовем ли Его Атманом или Брахманом».
Макс Мюллер.
Нет ничего более возвышенного и благодетельного для человечества,
чем изучение Упанишад. Они были
утешением в моей жизни и будут утешением в моей смерти».
Шопенгауэр
Европейские мистики нашей эры были истинным олицетворением
бессилия. Из уст в уста они передавали
древние как мир тайны, старательно оберегая их от непрошеных
любопытных взоров, наивно и дерзновенно
думая, что сохранение истины и незапятнанность ее грубыми руками
невежд может зависеть от их личных
действий. Таинственность превратилась для них в забаву; эзотеризм
всякой истины, как естественного
удела лишь призванной аристократии духа, был понят ими как
скрывание клада от хищников; они сберегли
этот клад, но годы пребывания его в земле сделали свое дело, и
когда они попытались впервые отрыть его,
то невольно убедились, что все истлело. Скрывая, они могли скрыть
лишь от себя самих, они сделали это и
поэтому стали посмешищами своего рока.
«Религия разделяется на внешнюю и внутреннюю, равно и школы
Премудрости разделяются на внешние и
внутренние; внешние владеют буквой иероглифов, а внутренние —
духом и смыслом; внешняя религия
соединяется с внутренней обрядами, внешняя школа мистерий
соединяется с внутренней иероглифами.
Сыны Истины! Существует лишь Единый Орден, Единое Братство,
Единый Союз Единомышленников, цель
которых овладеть Светом, и только неразумие воздвигло из этого
центра бесчисленное множество орденов.
Множественность лежит в обрядах внешнего, а Истина только во
внутреннем. Многочисленность братств
зависит от разнообразий иероглифических толкований, согласно
времени, нуждам и обстоятельствам;
истинное же Собратство Света может быть только Единым. Всякие
ошибки, всякие расколы, веяния
недоразумения, все, что в религиях и тайных обществах дает повод
к стольким заблуждениям, относится
исключительно к букве, а дух остается неприкосновенным и святым.
Все это относится к внешнему покрову,
на котором написаны иероглифы, церемонии и обряды и нисколько не
касается внутреннего. Наше желание,
наша цепь, наша обязанность — оживить всюду мертвую букву, всюду
придать душу иероглифам, а
безжизненным знакам живую истину, всюду сделать бездеятельное
деятельным, а мертвое живым. Но все
это мы способны совершить не сами по себе, а духом того света,
который является Премудростью, Любовью
и Светом Мира, и который желает стать нашим духом и нашим светом.
До сих пор самое внутреннее
святилище было отделено от храма, а храм осаждался находящимися в
преддверии; наступает время, когда
внутреннейшее святилище должно соединиться с храмом, чтобы
находящиеся в храме могли воздействовать
на тех, кто в преддверии, пока преддверия не будут отброшены во
вне. В нашем тайном святилище все
мистерия Духа и Истины сохранились в чистоте и никогда оно не
могло быть осквернено профанами или
запятнано нечестивыми. Святилище это невидимо, как невидима сила,
познаваемая лишь по ее действию. В
нашей школе можно всему научиться, ибо Наставник нам — это Сам
Свет и Его Дух. Наши науки это
наследие, обещанное избранным, или тем, кто способен получить
Свет, а знание наших наук есть полнота
Божественного Союза с детьми людей».
Эккартсгаузеп 1
В мире нет ничего нового, человеческая цивилизация движется по
спирали и из века в век люди проходят
по тем же самым путям, лишь различно расцвечивая их, согласно
своим индивидуальным особенностям.
История, ведомая нам, обнимает лишь крохотную часть истинной
полной истории; она не сохранила памяти
о бывших блистательных эрах жизни и деятельности человечества как
в мире духа, так и в мире разума.
Истина и стремление к ней человека вечны; как реальность, она не
может не быть единой; вот почему
Высшее Ведение, почерпнутое из затаеннейших областей духа, не
может зависеть от внешних условий;
незыблемость сущности должна выливаться в незыблемость в разуме.
Учение об истине на пути веков было
преемственно, оно пережило не только расу, впервые поднявшуюся до
него, но и самую память об ней; из
века в век оно хранилось служителями своими, которые суть
истинные представители аристократии духа.
Запечатленное в символах, оно дошло до нас в древнейшем памятнике
мысли человеческой, происхождение
которого теряется в тумане веков. Этот памятник есть Священная
Книга Тота, Великие Арканы Таро.
«Через завесу всех иерархических и мистических аллегорий древних
учений, сквозь мрак и причудливые
испытания всех Посвящений, за печатью всех Священных Писаний на
развалинах Ниневии и Фив, равно как
на изъеденных временем камнях древних храмов, на почерневших
лицах сфинксов Ассирии и Египта, в
чудовищных или чудесных рисунках, переводящих для верующих Индии
священные страницы Вед, в
странных эмблемах наших старых алхимических книг, в церемониях
приема, практиковавшихся всеми
таинственными обществами ... повсюду мы находим следы Единой
Доктрины, повсюду тождественной,
повсюду тщательно скрываемой ... Оккультная философия, по-
видимому, была кормилицей или крестной
матерью всех религий, тайным рычагом всех интеллектуальных сил,
ключом ко всем Божественным
таинствам и абсолютной властительницей общества в годины, когда
она была исключительно
предназначена для просвещения первосвященников и царей.
Она царила в Персии вместе с магами, которые погибли, как
погибают повелители мира, злоупотребившие
своим могуществом; она одарила Индию самыми чудесными преданиями
и невероятной роскошью поэзии,
прелести и ужаса своих эмблем; она просветила Грецию при звуках
лиры Орфея; в смелых вычислениях
Пифагора она вложила конечные принципы всех наук и всех успехов
человеческого духа, она исполнила
сказку своими чудесами; история, как только бралась за изучение
этого неведомого могущества, сама
претворялась в сказку; своими оракулами она потрясала или
утверждала империи, заставляла бледнеть
тиранов на их тронах и господствовала над всеми умами, маня своей
таинственностью или преклоняя их
страхом. Для этой науки, говорила толпа, нет ничего невозможного:
она повелевает элементами, знает язык
звезд, луна на ее зов падает кровавой с неба, мертвецы встают из
своих могил, повторяя замогильный
шепот ночного ветра, проносящегося чрез их черепа. Властительница
любви и ненависти, наука, может
доставить по своему желанию рай или ад сердцам людей; она всецело
располагает всеми формами и
распределяет, как ей угодно, красоту и безобразие; при помощи
палочки Цирцеи она превращает также
людей в скотов и животных в людей, она располагает даже жизнью и
смертью и может доставить своим
адептам богатства посредством превращения металлов и бессмертие
при помощи своей квинтэссенции и
своего эликсира, составленного из золота и света. Вот чем была
Магия от Зороастра до Манеса, от Орфея до
Аполлония Тианского, до того как позитивное христианство,
восторжествовав, наконец, над прекрасными
мечтаниями и грандиозными стремлениями александрийской школы,
осмелилось публично поразить эту
философию своими анафемами и таким образом заставило ее стать еще
более скрытой и таинственной, чем
когда бы то ни было прежде».
Элифас Леви.
Бесчисленные поколения людей отошли в вечность с тех пор как
человек впервые сознал свое царственное
на земле достоинство. Самые имена племен и народов заволоклись
постепенно веками и исчезли в их тьме.
Всепоглощающее время вычеркнуло навсегда из нашего сознания даже
мысль о возможности устремить наш
умственный взор в седую древность человечества. Справедливо
сказано, что если история человечества
длится сутки, то мы едва ли знаем последние пять секунд. Египет,
Китай, Вавилон и Индия — вот пределы,
за которые не может проникнуть пытливый глаз историка. Былины,
легенды и мифы освещают еще
несколько тысячелетий в глубь веков, — затем все заволакивается
непроглядной тьмой. Бесчисленное
множество раз, даже за сравнительно ничтожный период известной
нам мировой истории, изменялись
клички народов, иссякала и вновь возникала юная кровь,
создавалась культура и вновь разрушалась. Как в
калейдоскопе, сменялись поколения людские с мыслями, надеждой и
верой и вновь уходили в область
забвенья. Ничто не оставалось неподвижным, все варьировалось, все
изменялось. Волны людские смывали,
растворяли в себе, а подчас и совсем уничтожали предшествовавшие
цивилизации, катились неудержимо,
слабели и затухали. Ничто не вечно, все проходит, все забывается.
Бурное море своими волнами, вечно бурлящими, гордыми и могучими
неустанно изменяет лик земли: скалы
рассыпаются в песок, спокойно ложащийся на дно, горные вершины
исчезают в пучине. Но и само могучее
море иногда встречает отпор в своем неудержимом стремлении. Вот
встречает оно мощную грудь вулкана; с
ревом несутся бешенные волны, гибнет все вокруг, самые скалы —
подошвы гиганта — колеблются;
кажется, еще немного, и наступит его неизбежная гибель. Но вот,
как бы проснувшись, вздохнет своей
грудью вулкан и из недр его поднимутся волны лавы, — и снова он
делается грозным и непреодолимым. А
между тем, вокруг море продолжает свою работу; новые и новые
земли захватывает оно, и через несколько
тысячелетий вся страна опускается на дно морское; один вулкан
остается недвижим и все растет. Забудется
имя страны, с недоумением будет встречать мореплаватель гиганта,
но если он будет достаточно пытлив,
смел и настойчив, то в слоях пепла он найдет остатки былых времен
и сможет постигнуть историю
злосчастной страны.
Так, средь бурных волн всепоглощающего океана времени стоит
недвижимо великий Памятник давно
минувшего. Откуда он, где его родина, какой сверхчеловеческий
гений дал ему силу противостоять всему —
мы не знаем и вероятно, знать не будем. Но его древность,
древность баснословная сравнительно с жалким
отрывком истории, ведомой нам, уже должна внушить благоговейное к
нему отношение. Сколь же безмерно
вырастает его величие, в сколь могучего гиганта он превращается,
когда перед нашим восхищенным взором
открывается, что кроме самой древности его жизни в этом Памятнике
неисповедимыми путями сокрыты
начала всех нитей от всех деяний человечества за всю его
планетную жизнь?! — Этот памятник нам,
европейцам, известен под именем Священной Книги Тота — Великих
Арканов Таро.
Многие десятки веков тому назад царствующая ныне на земле белая
раса получила от своей
предшественницы это великое наследие, этот великий синтез знания
человека и доступного его гению
Откровения Божественного. Она по достоинству оценила его, и этот
Памятник Божественной Мудрости лег в
сущность всех Посвящений. Эта великая основа проявляется в каждой
религии постольку, поскольку она
возвышается над дифференциальными частностями, возносится над
условиями быта и времени ее народа и
выявляет из своего существа отблеск абсолютного учения о вечной
истине.
«Все религии сохранили память об одной первичной книге,
написанной иероглифами мудрецами первых
веков мира, символы которой, будучи впоследствии упрощены и
вульгаризированы, послужили Писанию
буквами, Слову — категориями, а оккультной философии — ее
таинственными знаками».
ЭлифасЛеви.
«Есть лишь единый Закон, единый Принцип, единый Агент, единая
Истина и единое Слово. То, что в вверху,
по аналогии подобно тому, что внизу. Все, что есть, есть —
результат количеств и равновесий. Ключ
затаенных вещей, ключ святилища! Это есть Священное Слово, дающее
адепту возвышенный разум
оккультизма и его тайн. Это есть квинтэссенция философий и
верований; это есть Альфа и Омега; это есть
Свет, Жизнь и Мудрость Вселенские... Древность этой книги
теряется в ночи времен. Она индийского
происхождения и восходит до эпохи несравненно более древней, чем
время Моисея. Она написана на
отдельных листах, которые раньше были сделаны из чистейшего
золота и таинственных священных
металлов... она символична, и ее сочетания обнимают все чудеса
духа. Старея с бегом веков, она, тем не
менее, сохранилась — благодаря невежеству любопытных — без
изменений в том, что касается ее характера
и ее основной символики в наиболее существенных частях». Эти
строки цитирует Е. П. Блаватская в своей
«Тайной Доктрине» с какого-то манускрипта о Таро — Священной
Книги Еноха. Относительно замечания об
индийском происхождении Таро, — Блаватская пишет следующее:
«Говорят что Таро «индийского происхождения», потому что оно
восходит к первой подрасе Пятой Расы —
Матери, до окончательного разрушения последнего остатка
Атлантиды. Но если оно встречается у предков
первобытных индусов, то это не значит, что оно впервые возникло в
Индии. Его источник еще более древен
и его след надо искать не здесь, а в Himaleh, в Снежных Цепях.
Оно родилось в таинственной области,
определить место нахождения которой никто не смеет и которая
вызывает чувство безнадежности у
географов и христианских теологов, — области, в которой Брахман
поместил Свою Kailasa, гору Меру и
Parvati Pamir, извращенный греками в Парапамиз».
Истина одна, но к ней можно подходить различными путями и мы,
естественно, должны выбрать путь,
наиболее доступный. В наиболее чистой форме Божественная
Доктрина, вложенная в Великие Арканы,
покоится в Посвящении страны иерофантов. Здесь именно они были
выражены с наибольшей отчетливостью
сознания их величия, они были действительной основой всей
религии, в то время как в других странах они
были сокрыты покрывалом эзотеризма. Вместе с тем, учение
священной страны Кеми, само по себе, более
доступно испытующему духу нашему, ибо вся европейская культура
развивалась под его влиянием, чрез
посредство семитического Откровения, иудейства и христианства и
чрез мистицизм оккультных течений
Запада, которые источником всех своих знаний открыто почитали
учение Гермеса Трисмегиста, Великого
Посвященного, Основоположника египетской науки и Посвящения.
С нашествием Камбиза великолепие Египта отошло в область
предания. Несколько месяцев подряд
победоносное войско тем только и занималось, что, раскалив
сначала при помощи костров пилоны и статуи,
обелиски и барельефы, вековые творения гения египетского, затем
поливало их холодной водой, чтобы
добиться их разрушения на такие осколки, которые затем, будучи
развезены в разные стороны, могли бы
быть без особых усилий бесследно уничтожены. Во всей долине Нила
не осталось ни одного храма, ни
одного памятника, которого бы не коснулась рука этого
непреклонного исполнителя воли судеб.
Несмотря на все их усилия, победители разрушили только то, что
должно было быть разрушено. Деяния рук
человеческих погибли, но дух древних иерофантов продолжал жить,
таясь в недоступных убежищах. С
воцарением Птоломеев Египет еще раз развернул свою древнюю мощь,
и чудо света, Александрийский маяк,
как издревле сфинкс, стал эмблемой страны вечного стремления,
блистающим светом своим озарявшей весь
мир на пути стольких столетий. Но пришел час, предначертанный
судьбой, и наступил конец всему. Среди
диких воплей черни и исступленных выкрикиваний фанатиков,
выдававших себя за лучших служителей
Бога-Света, пал древний Серапис, оплот египетской мудрости. Теон
и Ипатия запечатлели кровью своей
беззаветную преданность знанию на ступенях александрийского храма
Мудрости, ставшего последовательно
добычей фанатических орд Омара и епископа Феофана. Полгода
горели на площадях костры и топились
бани сотнями тысяч папирусов, повествовавших о минувшей жизни
людей, их стремлениях, их знаниях и их
открытиях. Светивший тысячелетия свет из древней священной страны
померк; Египет, его всемирная
слава, его величие и знание безмерное, погрузились в область
забвения, ушли туда, откуда уже нет
возврата.
Истина и стремление к ней человека вечны; нет в мире силы и быть
такой не может, которая могла бы их
превозмочь; весь мир мог погибнуть, и в наступившей калиюге мог
остаться лишь один человек, но и тогда
Истина продолжала бы кротко сиять в его сердце, а дух его
продолжал бы к ней пламенно стремиться.
Погиб весь блеск Египта, погибли храмы, погиб оплот мудрых,
живших стремлениями вне жизни земной, —
наука о Вечной Истине погибнуть не могла, она бессмертна, и волны
людского безумия не могли ее
поколебать! В ослеплении объявляя войну Небу, человек этим лишь
сам изгоняет себя из его пределов;
Абсолютное и Вечное непрестанно озаряет все вокруг Себя, — слабая
воля людская ни на йоту не может
ослабить или изменить Его Бытие и Свет; в ее власти — лишь
степень восприимчивости самого человека.
Когда дух его чист и ясен, он может невозбранно приближаться к
Свету, и Истина предстает пред ним в
неописуемом великолепии Своей Первородной Чистоты. В годину
падения, когда помутившийся или еще
спящий разум оказывается не в силах сдерживать беснующихся
страстей, человек теряется в их сатанинском
хаосе и сам сковывает себя по рукам и ногам. Светлый лик Изиды,
объемлющей все в Себе, отражает тогда
для его взора лишь свистопляску его безумств и мучений во всей
дерзновенности их уродливости. Видя это
и чувствуя внутренне правдивость осуждения, человек бросается в
бездну с еще большим неистовством,
наивно думая найти себе этим покой. Первые века христианской эры
— это с одной стороны повальное
восстание рабов, а с другой — появление на арене мира варварских
полудиких народов. Античный мир
быстро склонялся к закату, а с ним уходили и его боги, его наука
и его тайны. Внешним образом все
погибло, но, в действительности эта катастрофа была только
кажущейся. На лик Изиды, Богини Истины,
спустилась вуаль еще более темная и непрозрачная, чем когда бы то
ни было прежде. Открыто
проповедовавшееся знание укрылось в символах, легендах и мифах и,
уйдя таким образом от взоров толпы,
оно пережило гордое царство фараонов и распространилось по всему
миру.
«Одежды Истины меняются, но сама Богиня и Ее Дух непоколебимы и
вечно испускают лучи под
временными изменениями буквы».
Станислав де Гуайта.
Прошло лишь несколько десятков лет, и дети полчищ Омара создали
великолепный Арабский Халифат.
Гарун-аль-Рашид, Ибн-Юнис, Наср-эд-Дин, Табита бен Кара и
Сулейман стали все силы свои устремлять к
тому, чтобы восстановить величие Александрийской науки. С победой
Тарика мусульманские владения стали
надвигаться и на Европу; хотя Карл Мартелл при Пуатье и положил
предел их политическому
распространению, все же веяние арабского гения проникало далеко и
странствующие философы, алхимики
и астрологи распространяли обрывки знаний повсюду, пока лютое
подавление альбигойцев не заставило
ищущих Правды начать скрывать свои стремления густым покровом
тайны.
Герольды и трубадуры, странствующие рыцари и монахи нищенствующих
орденов разносили отзвуки
эзотерического мистицизма повсюду, от турниров гордых вассалов до
скромных жилищ простого народа,
иерусалимские войны еще более укрепили связь с сарацинами, и если
на западе Крест восторжествовал над
Луной, то на востоке мистические искания повергли в прах даже
пламенный фанатизм крестоносцев.
Рыцари Храма, на пути целых веков, на острове Мальте, стали
открытыми искателями в области Неведомого,
и самая казнь Жака дю Молле у Сен-Антуанских ворот Парижа на
медленном огне с его ста тринадцатью
товарищами Филиппом Красивым привела лишь к созданию «Общества
вольных каменщиков», которое с
учреждением института maçons adoptés претворилось в
масонские толки, скованные
впоследствии общностью дела Вестгауптом, и затем открыто
соединившиеся во всемирное братство работой
Альберта Пайка, благодаря учреждению им Palladismum Novum
Reformatum».
Так, на пути веков, средь хаоса племен и народов, культов и
верований, внешних форм и окрасок,
сохранялась преемственная связь, начиная с древних иерофантов
Египта, переходя последовательно через
неоплатоников, гностиков и философию арабов, тамплиеров,
розенкрейцеров, Раймонда Луллия,
Парацельса, Флудда, Филалета, Кроллиуса, Мейстера Экхар-та,
Корнелия Агриппу, Иоанна Тритемского,
Генриха Кунра-та, Николая Фламмеля, Кнор де Розенрота, Пико
Мирандолу, Рейхлина, Бёме, Гиштоля,
Джордано Бруно, Лэда, Мартинеса ди Паскуалиса, Дютца-Мамбрини,
Сен-Мартена, Молитора, Фабра
д'Оливе, Сент-Ива д'Альвейдра, Гужено де Мюссе, Элифаса Леви,
Станислава де Гуайта и кончая
современными новейшими мистическими течениями йогизма и теософии.
Но как бесконечно далек мистицизм иллюминатов, розенкрейцеров и
мартинистов, этих жалких
представителей когда-то столь великого западного Посвящения, от
блеска Царственной Науки долины Фив!
Из поколения в поколение передавалась лишь буква, дух живый давно
отлетел и лишь отдельные,
отмеченные свыше, искатели в тайниках сердца своего воссоздавали
отблеск величия Древнего Знания.
Мировая история всегда делилась, как будет делиться и впредь, на
периоды накапливания фактов и на
периоды их обобщения и синтеза. Наша эра, последние две тысячи
лет, и является именно таким периодом
накапливания фактов и отсутствия ярких проблесков человеческого
гения. Мы переживаем грустную эпоху,
которой древние индусы дали имя «калиюги», «годины смерти», ибо
во время ее призваны к деятельности
лишь низшие стороны человеческого существа. Эпоха расцвета Египта
— это последний отзвук
предшествовавшей расы человечества, отошедшей в вечность. Время
Гермеса, Рамы, Орфея и Кришны
миновало безвозвратно; пред человечеством лежит задача создать
новый синтез, еще более великий и
грандиозный, чем все бывшие ранее. Исполнение этого и есть миссия
грядущих тысячелетий. Наша же
задача должна сводиться к тому, чтобы приуготовлять это великое
дело, а потому, не разрывая связи с
прошлым, мы должны прелагать его в наши условия, в наше мышление
и, при свете древнего
синтетического учения, собирать воедино те данные, которые дает
нам наша наука, наш опыт и наши
переживания.
К сожалению глубокому, громадное число мистиков этого не
понимало; они цеплялись за букву древней
науки, пытаясь воскресить минувшее в тех формах, которые волею
судеб погибли безвозвратно. Они не
давали себе отчета в том, что разрушение древних цивилизаций и
полное уничтожение всего того, что ими
было добыто, естественно, должны иметь свое основание, которое и
заключается в том, что одна страница
мировой истории кончилась и начинается другая. Древний мир сделал
свое дело, выполнил положенную ему
миссию вполне, а потому должен был отойти, чтобы дать возможность
нам, его потомкам и преемникам,
выполнять нашу работу, не стесняя нашу свободу и не противореча
нашим стремлениями Сознав это, вместо
горечи о минувшем мы будем черпать из него лишь силу великую, ибо
то, что могли выполнить одни, могут
выполнить и другие. Связь с древностью должна быть велика у
всякого ищущего Истину, но она должна
проистекать не из привязанности к блеску формы ее, а из истинного
великолепия ее сущности.
«Евангельская система — не катехизис, не элементарное богословие,
но высшее религиозное знание,
крайняя вершина религиозного мышления, последняя ступень
богословского созерцания. Евангельское
учение о Боге примыкает к тем верованиям еврейской религии,
которые, вместе с тем, оказываются
последним религиозным словом общечеловеческого разума, последним
пределом доступного человеку в его
исканиях Божественной Истины».
Проф. М. Тареев.
«Таким образом, наши религиозные обряды древни как мир, наши
празднества походят на таковые наших
отцов, и Спаситель христиан не пришел для того, чтобы изменить
символическую и религиозную красоту
древнего Посвящения; Он пришел, как Он Сам сказал по поводу
запретительного закона евреев, для того,
чтобы все совершить и все исполнить».
Элифас Леви.
Начало христианской эры и есть великий момент разрыва с прошлым.
С распространением христианства
связь с древним миром и его культурой повсюду стала падать, и чем
больше отдельные люди стремились
остановить этот разрыв, тем скорее он совершался. Задумав
воссоздать величие древней науки, Птолемеи
собрали в единое хранилище все, что оставалось разбросанным по
всему свету, и все это одним ударом
судьбы было обращено в прах; не будь их, быть может, многие
манускрипты сохранились бы и поныне,
теперь же все для нас погибло безвозвратно. Все дальнейшие
попытки в этом направлении также, всегда и
неизменно, приводили к обратному результату: Марк Аврелий и Юлиан
лишь ускорили гибель древности,
вызвав реакцию; равно погибли и все мистические школы, которые
стремились на христианской почве
сохранить остатки знаний древних святилищ.
«Юлиан не был язычником, — это был гностик, привязанный к
аллегориям греческого пантеизма, и его
несчастье заключалось в том, что он находил имя Иисуса Христа
менее звучным, чем имя Орфея».
Элифас Леви.
Многие из гностических идей были глубоки и сильны, но они были
лишь перепевами древних мистерий, а
потому и должны были погибнуть, чтобы дать дорогу новому. Это
новое было грозно, ужасно и отрадно, но
вся последующая история человечества была школой для масс, и
мрачные темницы и костры средневековья
закаляли дух избранных и были истинным чистилищем его. Вся
современная техническая культура не могла
бы вовсе развиться, если бы живы были вполне предания о древности
минувшей. Люди не могли бы
обратить все силы свои исключительно на знания земли, ибо дух их
всегда и неизменно тяготеет к вечности,
и удерживать его ,в этом стремлении может лишь лютый закон.
Человек должен сначала познать себя во
всей полноте, должен все выполнить здесь, и только после этого
может начать стремиться ввысь; не имея
опоры внизу, он не в силах подняться в заоблачные вершины и
неминуемо повиснет между небом и землей,
подобно гробу Магомета.
«Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет, тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни —
Все предались бы вольному искусству!».
Пушкин.

Но, несмотря на внешний разрыв с древним миром, дух его
неисповедимыми путями управлял все время
жизнью европейских народов. Таинственные иерофанты и учителя
сказочной Индии своим гением через
толпу веков продолжают светить людям. Всегда и вечно, всякий
алчущий и жаждущий Правды невольно
обращал взор свой к долине Нила и снежным вершинам Гималаев, и
теплый живительный луч снисходил в
его мятежную душу. Затерянный среди чуждых ему людей, среди
треска аутодафе или грохота Нью-Йорка,
он чувствовал себя связанным узами неразрывными со святыми
странами Озириса и Брахмы; он сознавал,
что он не один, что, чем больше он отходит от века сего, тем
более он приближается к Миру Истинной
Жизни и Правды Нетленной. Почуяв отзвук в душе своей, такой
человек с радостью убеждался, что заветы
древних мыслителей и вещие их словеса живут, не погибли они, и
время их не коснулось. Символы древнего
мира почти все сохранились до наших дней, и тот, кто умеет читать
их, тем самым создает себе связь
неразрывную с миром отшедшим.
«Моим читателям достаточно знать, что в некоторых областях
Гималаев, среди 22 храмов, изображающих 22
Аркана Гермеса и 22 буквы некоторых священных алфавитов, Агарт-ха
составляет мистический Нуль,
«Ненаходимое».
А. Сент-Ив д 'Альвейдр.
«Все религии, разделяя между собой Единый Свет и освещая одна
другую, рождают в нашем духе надежду и
покой!».Reynaud.
Египет и Индия — заветная цель исканий служителей Истины на пути
стольких веков, вновь восстают пред
нашими взорами и к нам приближаются. Наступает время нового
великого перелома мировой истории и, кто
знает, быть может некоторые из нас и доживут до него. Новые
мистические учения возродили всеобщий
интерес к древности, и семя, посеянное Рамакришной и Еленой
Петровной Блаватской готовится в
недалеком будущем дать свой плод. Близится час, когда древняя
наука возродится под новым небом, — с
новой, еще невиданной мощью.
«Придет время, когда потомки наши будут удивляться, что мы не
знали того, что так ясно».
Сенека.
Через тьму веков, как и древней стране Кеми и долине Пенджаба,
светит нам Памятник давно минувшего. И
как гордая страна Ра и пирамид получила этот великий дар в
наследство от выходцев с Посейдона,
последнего остатка волшебной Атлантиды, так и мы чрез сотни веков
приемлем этот дивный светоч
мудрости из той же древней страны Златовратого Града. Жалкие
потомки великой Атлантиды, вечно
мятущиеся и ничего не могущие найти, гонимые отовсюду, всеми
презираемые и всех заставляющие
трепетать своей песнью, тоскующие о покое, но не ведающие его в
жизни своей, цыгане, сохранили в среде
своей этот великий Памятник родины Элаквиота Муретара, в виде
колоды игральных карт, карт гадальных...
«Существует еще и другая книга, но несмотря на то, что она в
некотором отношении весьма популярна и что
ее можно повсюду найти, она остается самой таинственной и самой
неведомой из всех, потому что она
содержит в себе ключ ко всем другим; она обнародована, но
остается народу неизвестной, никто не
задумывается искать ее там, где она есть, и, в то же время,
всякий потерял бы тысячу раз свое время, ища
ее там, где ее нет, если бы он заподозрил ее существование. Эта
книга, более древняя, может быть, чем
Книга Еноха, никогда не была переведена, она еще целиком написана
первобытными знаками, подобно
табличкам древних».
Элифас Леви.
Тысячелетия назад этот великий Памятник был запечатлен в
символах, вырезанных на камне в нишах,
разделенных колонами, в галерее Арканов, где неофит проходил свое
посвящение и которая, по преданию,
и поныне существует в неприкосновенном виде своем посреди пути
меж Сфинксом и великой пирамидой
Гизе. Река времен, в своем течении, снесла высеченное из гранита
и порфиров великолепие края фараонов.
Все погибло, но знание его мудрецов пережило его, и вот теперь
бессмертные символы восстают пред
взором нашим в виде орудия забавы людской?! Истинное величие не
нуждается в блеске мишурном;
порфиры превратились в пыль, — вещие образы мудрости сохранились
нерушимо и даже в этом жалком
виде своем они еще более велики бесконечно!
Цель настоящего труда — это восстановление древнего как мир
синтетического знания, Священной
Герметической Науки. Излагая верховное учение, я, вместе с тем,
немногими штрихами очерчивал его
отдельные доктрины, его отдельные звенья. Ставя синтез своей
главной задачей, я не мог в то же время
изложить эти доктрины хоть сколько-нибудь исчерпывающим образом,
вывести из них следствия, доказать
отдельные положения; я ограничился лишь иллюстрациями — ссылками
на аналогичные мысли различных
людей, различных эпох и различных народов; в своей совокупности
они и выявляют основную доктрину
моего труда, — незыблемость и непреложность истины на пути веков,
а потому и ее абсолютность.
Долгом своим почитаю выразить глубочайшую благодарность двум
неоценимым друзьям моим: Николаю
Сергеевичу Мусатову и инженеру путей сообщения Владимиру
Ивановичу Жданову. Первый из них, своим
пламенеющим духом вырвав меня из бездны, показал мне путь и
заложил первый камень настоящего труда;
второй — в продолжении ряда лет разделял со мной все радости и
невзгоды искателя Правды, и лишь
благодаря его самоотверженному служению нашему общему делу я
довел его до конца.
Владимир ШМАКОВ.
«Curavi actiones humanas, non ridere, non ludere, neque
detestare, sed — intelligere»..





ВВЕДЕНИЕ
о вечной истине и верховном синтетическом учении системы арканов
«Приветствую смелых исследователей и глубоких мыслителей,
которые, прилагая к гиперфизическому миру
способы позитивной науки, утвердили несокрушимое основание
синтетического памятника человеческих
знаний и положили первый камень Величественного Храма, где будет
праздноваться — и час этот близок! —
торжественное примирение враждующих сестер, Науки и Веры!».
Станислав де Гуайта..
«Вера и знание суть два орудия, которыми располагает человек,
чтобы восприять Истину; они служат ему
как две ноги, с помощью которых он доходит до цели, как два
крыла, на которых он взлетает к свету».
Лагуриа.
«Премудрость подвижнее всякого движения и по чистоте своей сквозь
все проходит и проникает. Она есть
дыхание силы Божией и чистое излияние славы Вседержителя: посему
ничто оскверненное не войдет в нее.
Она есть чистый отблеск вечного света и чистое зеркало действия
Божия и образ благости Его. Она — одна,
но может все и, пребывая в самой себе, все обновляет...»
Книга Премудрости Соломона, 7:24-27.
«Все идеи истинны поскольку они связаны с Богом».
Спиноза.


. О видах человеческого познания

Бытие в продлении есть Верховная Трансцендентальная Реальность;
Оно является Первичной Субстанцией и
определяет Собой Всеобщие Основные Начала: в Своей конечной
трансцендентальной абстрактности Оно
является Природой Идеи Божества, в Своей конечной
дифференцированной утвержденности Оно
определяет природу космоса как в совокупной обобщенности, так и в
его дифференцированной тварности.
Бытие как таковое в Своей Трансцендентальной Сущности определяет
первую Ипостась Субстанциональной
Реальности; второй Ипостасью является присущее этому Бытию
Трансцендентальное Сознание; Бытие и Его
Сознание неотъемлемы друг от друга взаимностью утверждения, ибо
Сознание есть внутренняя Природа
Бытия, а Бытие есть Природа Сознания. Мир дифференцированного
бытия определяется в противовес
Абсолютному Миру как поле различной напряженности Сознания,
благодаря чему Общее Космическое
Сознание имеет Природу Тварную в противовес Интегральному
Сознанию Трансцендентального
Абсолютного Мира. Человек как средоточие Космического Сознания в
наивысшей степени по сравнению с
окружающей средой определяет сущность своего существования
формулой: «Homo sapiens», обобщая,
таким образом, обе Ипостаси Бытия в третью, представляющую собой
прообраз третьей Ипостаси
Утверждающего, Утверждаемого и Утвержденного Бытия.sapiens,
утверждающий себя как единичный фокус
Бытия в присущем ему потенциально единичном сознании, обладает
даром индивидуального ощущения,
выливающимся по отношению к собственной субстанциональности в
самоощущение, т.е. потенциальную
модификацию сознания, но способную претвориться в кинетическую
при наличии относительного движения
в недрах сознания; это последнее, будучи его modus vivendi, в
свою очередь, само является присущей ему
категорией. Рассматривая факт относительного движения, мы видим,
что оно одновременно является
внешним проявлением субстанциональной сущности и, в то же время,
само своей собственной силой
объектирует в этой сущности присущий ему аспект и тем порождает
соответствующую категорию бытия и
модус сознания. Последнее выражается формулой: «человек творит
внешнюю среду и сам есть ее
творение». Относительное движение есть не что иное, как
внутренняя взаимная переориентировка
отдельных единичных модусов сознания через расчленение
Интегрального Сознания и последовательное
отождествление Целого с отдельными своими аспектами.
Потенциальное Бытие есть внутреннее
относительное движение при отсутствии протяжения по времени и
наличии, следовательно,
одновременности самосознания в Целом и в частях. Проявленное
Бытие рождается с рождением времени и
отождествления Целого с частью; Самосознание Целого в аспекте
есть, очевидно, расчленение единичного
сознания со своим Интегральным Синтезом. В силу этого,
Проявленное Бытие есть сознание в большей или
меньшей совокупности единичных аспектов; эти последние лежат
одновременно в синтезе и среде, но
забвение сознанием синтеза приводит его к ощущению, что оно живет
только в среде. Изложенное
выражается формулой; «человек на земле сознает среду как
реальность и имеет представление о Синтезе
лишь как a priori необходимом Начале».
«Абсолютная Истина на плане материальном является как
нереальность, но эта нереальность есть
единственная реальная вещь»,
Томас Генри Бургон.
Живя в мире как среде и лишь a priori памятуя о своем синтезе,
человек расчленяет свое сознание на две
модификации: чувствование (sensibilité) и разум: При помощи
первой его активное сознание, т. е.
совокупность уже утвержденных аспектов, воспринимает данные из
среды и Интегрального Синтеза, а при
помощи второй он квалифицирует и классифицирует их, после чего
они становятся аспектами конечного
доступного ему синтеза (по закону пирамиды). Назначение
чувствительности — восприятие данных анализа,
разума — синтез этих данностей. Когда чувствительность
воспринимает из среды, она дает ощущения, когда
же черпает из Интегрального Синтеза, то дает восприятия. Разум
объектирует данные чувствительности и
утверждает их; утвержденное единичное ощущение есть
представление; цель представлений в
закономерной последовательности есть мысль. Мысль есть внешняя
форма метафизического направления
сознания, т. е. совокупности некоторого количества утвержденных
модусов сознания, связанных единством
некоторого частного центра, через который эти аспекты проходят;
этот частный центр, конкретная
потенциальная реальность, выливающаяся в кинетическую мысль, есть
идея. Идея, в силу своей
собственной природы, утверждает конкретную последовательность и
виды единичных модусов ее
познающего сознания; эта последовательность есть закон идеи.
Таким образом, закон по отношению к идее
играет роль вполне аналогичную той, которую выполняет сознание по
отношению к бытию. Идея,
познаваемая последовательным рядом единичных состояний сознания,
представляет собой как бы тело
некоторой высшей конституции, доступное более синтетичному
сознанию, в каковом эта идея и выливается
в стационарный конечный синтез идеи и ее закона, содержащий в
себе всю цепь конкретных выражений, ее
последовательность и закономерность; этот стационарный синтез
есть принцип.
«Философия есть наука принципов и первопричин».
Аристотель.
«Философия есть наука принципов, т. е. всего того, что есть
наиболее возвышенного во всех науках».
Декарт.
Основным признаком принципа является нуменальность его природы:
принцип сам по себе, в своей
собственной сущности, лежит за пределами цепи причин и следствий;
он является самодовлеющей
субстанцией, частной реальностью, которая не может быть не из
чего выведена, которая сама по себе имеет
бытие, частичный аспект Космического Бытия. Всякий принцип
порождает следствия силой своей
собственной мощи, облекается идеей как низшим аналогом,
гармонирующим с феноменальной природой
временных и последовательно-причинных протяжений, утверждает
закон идеи — внешнюю манифестацию
своей закономерности, как вполне независимая реальность. Если два
принципа гармонируют между собой, т.
е. если в системах их феноменальных следствий есть общие места,
иначе говоря, если две или несколько
осей аналогии их инволютивных систем пересекаются между собой, то
все равно, по общему принципу
кинематики, утверждение каждого из принципов происходит так, как
если бы он был единственным
действующим фактом во вселенной. Единичный принцип есть единичная
истина, т. е. относительная
вообще, но абсолютная для данной концепции феноменальных
факторов. Изложенное резюмируется
формулой: «Все принципы имеют нуменапьную природу и являются
единичными субстанциональными
деятелями вселенной, аспектами Конечной Интегральной Реальности».
Разделение объектов сознания по степени синтеза мы встречаем ясно
выраженным у Saint-Yves d'Alveydre в
его книге «Mission des Juifs», где он приводит следующую схему,
причем его «законы» соответствуют нашим
«идеям + законы»:
Количество принципов, вообще говоря, бесконечно, ибо Единая
Реальность может созерцать Себя в
бесконечном количестве Своих аспектов. Порядком принципа я
называю степень его синтетичности; если
принцип касается формальной стороны явлений, или если его влияние
проявляется лишь в некотором узко
ограниченном относительном мире, то он является частным; если же
он касается внутренней природы
явлений и ее трансформаций и, в силу этого, он тем самым
проникает отдельные феноменальные
разграничения, то этот принцип становится общим. Стремясь к
Абсолютному Синтезу, испытующий дух
человеческий ориентирует свое самосознание как конечный
синтетический результат всех сознанных и
утвержденных дифференциальных данных. Будучи по истинной природе
своей Абсолютными, но оторванный
от своей сущности и сознающий себя лишь как проекцию Абсолютного
в относительное, человек, всегда и
неизменно, воспринимает не феномены явлений, как они
манифестируются в среде, и нуменальные
принципы в их завершенной целостности, а лишь их проекции в
относительный мир человека. При этом
проектировании происходит искажение по двум координатам: по
порядку синтеза и по индивидуальности.
Первое искажение происходит от несовершенства развития человека,
вследствие которого он все лежащее
выше доступного ему синтеза проектирует в последний, благодаря
чему не только искажается группировка
элементов синтеза, но и некоторая часть их вовсе ускользает.
Второе искажение выливается в
расцвечивание человеком как отдельных элементов синтеза, так и
всей их совокупности согласно своей
индивидуальности.
Различность восприятий феноменов, представляющих собой факторы
определенной среды и потому вполне
реальных в аспекте этой среды, у которой цепь причин и следствий
и сама формальная сторона явлений
связаны строгой закономерностью, и индивидуальность, претворения
в свое существо нуменов, реальных по
принципу, утверждают дилемму абсолютного и относительного.
Человек своим сознанием всегда живет в
относительном мире, навеки сковывающим определенной гранью все
возможности и, в силу этого, с первого
взгляда представляется, что титул «Абсолютное», как ignorabimus,
является чистой абстракцией. Тем не
менее, этот вывод сам по себе относителен и является лишь
кажущейся истиной. — Человек как микрокосм
заключает в себе оба элемента: абсолютный и относительный; он
существует сам по себе своей собственной
субстанциональной мощью, но, в то же время он есть часть
Всеобщего Целого; человек как аспект
Реальности по своей истинной природе абсолютен, и его
относительность рождается с того момента, когда
свойственное этому аспекту сознание через изменение своей глубины
— понижение порядка синтеза —
входит в присущий ему потенциально относительный мир, через что и
наступает разрыв с Целым. Если удел
человека есть жизнь в относительном мире, если оковы его в
принципе не могут быть разрушены до тех
пор, пока сознание не поднимется и не воссоединится вновь с
аспектом Реальности, — Атманом, то, тем не
менее, человек всегда сохраняет с Абсолютным потенциальную связь,
вот почему он всегда и неизменно
ощущает Абсолютное, и это чувство растет непрерывно в гармонии с
его собственной эволюцией.
«Человек как микрокосм обладает интуитивной памятью о Реальности.
Вдохновение, проявляющееся
словом, выражает Истину».
Джордано Бруно.
«Диалектика, как Цирцея, дочь солнца, обладает магической силой в
таинственной своей связи с памятью о
Реальности — Мнемозиной».
Джордано Бруно.
«Нам не дано познать Сущности Зиждителя, но мы можем петь Его
Божественность».
Саади.
«Мудрые знают Принципы, называемые Истиной (или Реальностью),
Науку, которая не построена на
двойственности; этот Принцип называется одними Брахмой, другими
Параматманом (Верховный Дух),
третьими же Бхагаваном».
Бхагавата пурана.
Внутреннее бессознательное, но ясно чувствуемое ощущение
абсолютности своей внутренней первоосновы
выливается вполне осязаемым образом в присущее каждому человеку
сознание направления к Вечному и
Абсолютному. Тот, кто много мыслил, кто устремлял взор свой
вглубь вещей, всегда вырабатывает, вернее,
реализирует это шестое чувство, которое я называю чувством
синтеза. Полярной противоположностью ему
является чувство сектантства, которое само по себе нереально и
есть лишь дальтонизм сознания, неумение,
неразвитость. Чувство синтеза, или чувство реальности, есть
воистину венец всех других форм восприятий,
ибо оно есть чувство сущности, а не формальной стороны явлений.
Каждое восприятие, получаемое
человеческим сознанием извне, имеет два элемента: абсолютный и
относительный; подымая порядок
сознания, человек последовательно отбрасывает одни относительные
элементы за другими до некоторого
свойственного данному индивидууму предела. После этого приступает
к исполнению своего долга чувство
синтеза, и, с помощью его, человек окончательно намечает в своем
сознании грани внутреннего ядра,
лежащего за пределами относительного. Это конечное ядро
восприятия определяется двумя категориями: с
одной стороны оно безлично, а с другой сверхлично. Как та, так и
другая одинаково лежат за пределами
относительного мира; но по отношению друг к другу они являются
полярными противоположностями; даже
более того — самая степень их антагонизма является показателем
совершенства выявления этого
внутреннего ядра. Безличность есть отсутствие вмешательства
какой-либо индивидуальной силы, она есть
первый признак среды, т.е. первичной сущности тварной космической
реальности; тварность реальности по
принципу иллюзорна, но для сознания, оторванного от Верховного
Синтеза, представляется реальностью.
Сверхличность есть наличие исчерпывающей совокупности
индивидуальных расчленностей и является
первой категорией Абсолютной Реальности. Изложенное резюмируется
формулой: «Абсолют и иллюзия
среды суть противоположные полюсы сущности каждого фактора
природы».
Таким образом, хотя Абсолютное в своей чистоте человеку и
недоступно, ему, тем не менее, присуща
способность определять степень отдаленности всякого данного
фактора от его абсолютного прототипа. Если
пред человеком лежит Неведомое, Недоступное, но он знает к Нему
путь и может контролировать всякое к
Нему приближение или отклонение, то он всегда располагает
возможностью a priori выявить ряд отдельных
элементов этого Неведомого в зависимости от степени своего
развития; иначе говоря, — хотя Абсолютное a
posteriori человеку недоступно, тем не менее, на основании
анализа относительного он уже может выявить
столько категорий этого Абсолютного, сколько их сможет воспринять
его сознание.
«За всеми переменчивыми явлениями феноменальной вселенной
скрывается Нечто Реальное, на лицевой
поверхности Которого происходит постоянная игра материи, силы и
жизни, подобно тому как рябь и волны
играют на поверхности океана, или — как облака пробегают по
лазури неба».
Йог Рамачарака.
«Субстанция — это то, что кроется под всеми внешними
проявлениями; это то, от чего зависят все свойства
каждого предмета, что составляет всю его сущность; это природа
вещей, действительная, живая сущность».
Вебстер.
«Божеская Премудрость останется навсегда для нас свойством
Непостижимым, если мы станем
рассматривать Ее в Собственной Ее Натуре, но чрез сравнение мы
получаем о Ней некоторое познание,
которое и будет верно, если мы от сего понятия будем отделять все
человеческое и несовершенное».
Эккартсгаузен.
Относительное имеет следующие основные категории, различность
степени напряженности которых есть
мерило отдаленности этого относительного от Абсолютного:
) Форма — есть первая категория относительного; оно всегда
ограничено, имеет раз навсегда определенные
качества, отмежевано от всего внешнего, действует за свой страх и
риск.
) Сознательное неведение — есть вторая категория относительного,
всякое обобщение здесь
осуществляется через игнорирование вторых причин и следствий и
пренебрежение обертонами.
) Угол зрения — есть третья категория относительного; оно
осуществляет обобщение в зависимости от
последовательности порядка и перспективы действия входящих
факторов. Всякое относительное обобщение
implicite заключает в себе элемент случайности.
) Оценка, предпочтение, выбор, неполнота, ошибочность — вместе
представляют собой четвертую
категорию относительного; она является следствием первых трех
категорий, но со своей стороны вводит
еще элемент узкой субъективности обобщения, способности
заблуждения или простого невежества.
) Конкретность, недвижность, отсутствие способности
самостоятельного развития, метафизического
творчества и размножения — вместе составляют пятую категорию
относительного. Относительное не имеет
дара жизненности; оно существует, вампирически заимствуя силу из
какого-либо нуменального источника, и
если способно влиять, то лишь как слепая сила, действующая всегда
в одном и том же направлении,
согласно первоначальному импульсу, вызвавшему ее к бытию.
Абсолютное не ограничивается ни одной из этих категорий, Оно Само
по Себе их содержит в состоянии
возможностей, реализирующих тогда, когда Оно захочет сознать Себя
относительным. Его природа, вообще
говоря, определяется отрицанием каких бы то ни было категорий, а
потому человек тем выше начинает
понимать Абсолютное, чем синтетичнее он выявит категории
относительного и, обратив их к Абсолютному,
их отвергнет. Абсолютное Само по Себе невыразимо, ибо Оно первее
всего, и именно вследствие этого Оно
не нуждается ни в каком выражении, так как идея Абсолютного
близка сердцу каждого человека.
На пути всей истории человек всегда стремится к Вечному и
Абсолютному, и чем сильнее он чувствовал
относительность всего, тем более интенсивно он начинал жаждать
Абсолютного. Все философские и
религиозные системы представляют собой попытки достижения
конечного идеала — анализа Первопричины;
учение о Трансцендентальном, само по себе, есть признание
ограниченности познавательных способностей
человека и ясное сознание того, что Причинная Природа лежит по ту
сторону объективного разума.
Стремясь к познанию Первопричины, человек стал пользоваться двумя
методами: дедуктивным и
индуктивным. Основываясь исключительно на эмпирическом опыте и с
помощью логики обобщая данные в
единичные частные относительные синтезы, человек силой вещей не
мог выйти за пределы относительного,
ибо все его построения оставались замкнутыми в сфере его
субъективного существа и мировоззрения.
Основываясь исключительно на интуитивном опыте, человек
воспринимает данные в столь сильно
индивидуальном освещении, что они остаются совершенно непонятными
для других людей, да, кроме того,
и сам человек, в огромном большинстве случаев, оказывается не в
силах претворить данные интуиции в
разум. В первом случае, при восприятии снизу, из среды,
человеческие обобщения всегда конечны по
принципу; они никогда de jure не могут подняться выше присущего
ему сознания и являются, в сущности,
опорами его сознания по oтношению к среде. Во втором случае, при
восприятии сверху, из Интегрального
Синтеза, человеческие выводы могут быть абсолютны, ибо таковыми -
они de jure являются в своей истиной
природе, но, окрашиваясь субъективными тональностями, они de
facto становятся относительными. Таким
образом, к Абсолютному a priori ведет только один путь, и этот
путь есть интуиция.
«Путем объективного познания нельзя выйти за пределы
представления, т. е. явления. Таким образом, мы
всегда будем стоять перед внешней стороной предметов»... «Но в
противовес этой истине выдвигается
другая — именно та, что мы не только познающие субъекты, но,
вместе с тем, и сами принадлежим к
познаваемым существам, — что мы и сами вещь в себе... Для нас
открыта дорога изнутри — как какой-то
подземный ход, как какое-то таинственное сообщение, которое —
почти путем измены — сразу вводит нас в
крепость, — ту крепость, захватить которую путем внешнего
нападения было невозможно... В силу этого, мы
должны стараться понять природу из себя самих, а не себя самих из
природы».
Шопенгауэр.
«Философия — есть лишь сознательное и обдуманное возвращение к
данным интуиции».
Проф. Бергсон.
«Истинный служитель Изиды есть тот, кто правильно восприяв учение
о Божественных вещах, его
подвергнет анализу разума и проникнет духом в те истины, которые
оно содержит».
Плутарх.
Интуиция есть свойство, присущее всем людям, она стоит в ряду
других средств восприятия и познавании,
но по природе своей имеет первенствующее значение, является среди
них prima inter pares. Интуиция
всегда субъективна; более того, это есть самая субъективная из
всех воспринимательных способностей
человека, но это последнее свойство есть единственная категория,
утверждающая ее относительность.
Субъективизм интуиции сводится целиком к расцвечиванию,
окрашиванию получаемых ею данных, на эти
данные, как непосредственные эманации Синтеза, по своей
собственной природе вполне абсолютны. По
мере совершенствования человека идет развитие чувства синтеза, и
с помощью его человек начинает
корректировать данные интуиции, делая их все более и более
независимыми от собственной личности.
Конечное развитие соединенных вместе интуиции и чувства синтеза
выливается в Откровение, высшую
познавательную способность, в своем целом присущую только самому
чистому духу. Данные Откровения
всегда сверхличны, т. е. одинаково гармонируют со всякой
индивидуальностью; познаваемые в своей чистой
природе лишь сознанием духа, они облекаются в форму высшей земной
индивидуальности, они
соответствуют целой эре всемирной истории и целому семейству
народов; последнее резюмируется
формулой: «Откровение есть интуиция расы».
«Бег звезд и молний уносил меня, а ветер давал крылья, и я
стремился к Нему — пока не прибыл к стене из
хрусталя, окруженной пламенем. Минув Божественный Огонь, я
приблизился к дворцу, в свою очередь
хрустальному... Его кровля представлялась как бы путями звезд и
молний; повсюду — херувимы и пламя
всех цветов; небеса жидкие и сверкающие... И вот, среди
непостижимой, таинственной глубины, появился
трон, как бы созданный из снегов; он был окружен звездами и
песнопениями херувимов; одеяние Того, Кто
недосягаем в великолепии, сияло ярче солнца, блистало чище
снега... И он сказал мне: «Подойди, Енох,
приблизься к Моему Святому Глаголу...
Книга Еноха.
Каждое Откровение раскрывает целостный аспект Абсолютной Истины;
его ядром является Доктрина
Абсолютная по природе и исчерпывающая истину свойственную данной
расе, данному циклу истории.
Совокупность этих Доктрин есть Верховное Абсолютное Учение о
Истине Вечной. Поколения Исполинов
мысли собрали воедино эти Доктрины и неведомый нам Величайший
Гений мира обобщил их в стройную
систему, Великое Герметическое Учение, скрывавшееся на пути
бесчисленных веков от толпы и дошедшее
до нас в ореолах мифов под именем Священной Книги Тота, Великих
Арканов Таро. Это величайшее
наследие минувших веков, живой показатель того, что в пучине
прошлого, в седой древности человечества,
были достигнуты такие вершины Истины, о которых мы и подозревать
не смеем, скрыто густым покровом
эзотеризма. Книга Тота есть собрание символов, и достаточно
однажды устремить свой умственный взор в
их сущность, чтобы сразу почувствовать их великую ценность.
«Действительно, это исключительное и грандиозное произведение,
простое и мощное, как архитектура
пирамид, а следовательно, и столь же устойчивое; книга,
резюмирующая все науки, бесконечные
комбинации которой могут решить все проблемы, книга, которая
говорит, заставляя мыслить,
вдохновительница и руководитель всех возможных умственных
заключений, быть может высшее
произведение человеческого духа и несомненно самое прекрасное из
всего оставленного нам древностью».
ЭлифасЛеви.
Вот Книга, где раскрыт Верховный Закон, освобожденный от всех
иллюзий, честных мужей, победивших
желания; Книга, в которой раскрыта Сущность, Которая должна быть
познана как Истина Сущая, Которая
дает дар восприять Красоту совершенную и уничтожает три вида
страдания».
Бхагавата пурана.
Прежде, чем приступить к анализу, доктрин Арканов, скажем
несколько слов о символике вообще, ее
назначении и различных ее степенях.. Аркан как высшее проявление
символизма
«Символ — не есть ли он всегда, для того кто умеет его читать,
более или менее ясное раскрытие того, что
является Божественным?».
Карлеилъ.
Каждый человек в самом существе своем так отличен от других
людей, что всякое его восприятие, всякое
представление носит свой особенный, одному ему присущий характер.
Уже с незапамятных времен людям
известно, что все представления их относительны, что мир
познается человеком лишь в его собственном
условном, индивидуальном освещении, что ни одна реальность как
таковая не может дойти до его сознания.
Первым проблеском деятельности сознания человека является
возникновение представления о числе, т.е. о
наличии в мире однородных факторов. Чувствование стройности,
гармоничности и закономерности среди
множественности явлений природы выливается постепенно в
объектирование ряда отдельных комплексов
понятий и представлений, которые, не выходя еще из среды общего
сознания, уже намечают будущее русло
активной его деятельности, становятся прототипами дальнейших
конкретных утверждений. С развитием
человека каждый из этих комплексов из более или менее случайной
группировки элементов претворяется в
нечто целое, выявляет свой результирующий девиз, сам по себе
становится сознательной единицей
существа человека в виде вполне определенного понятия — символа
целостной совокупности его
составляющих тональностей. При возникновении общения между
людьми, при появлении разговорного
языка, эти символы начинают терять свою обособленность, свой
чисто индивидуальный характер, но,
однако, еще продолжают оставаться лишь условно принятыми
обозначениями тех или иных факторов
природы. При дальнейшей эволюции человека, расширении его
сознания и увеличении числа его
переживаний, у него возникают, наконец, и понятия отвлеченные.
Каждое слово, выражающее то или иное
состояние душевное, является символом уже в полном значении этого
слова. Символ есть комплекс
человеческих представлений, взятых в наиболее чистой форме, т.е.
с наименьшей примесью влияний от
внележащих факторов, выраженный в виде слова, числа или в форм
красочных или звуковых сочетаний.
Под символизмом я подразумеваю не самое внешнее проявление
внутреннего символа, запечатленное тем
или иным образом, а самую идею того, что некоторая система
человеческих представлений, взятых в
причинной последовательности, выражается в некотором общем
девизе» активно и динамически
действующем на каждого человека с ним встречающегося. Символ как
таковой сам по себе, в силу своей
собственной конституции, вызывает в сознании встретившегося с ним
человека ту самую систему
представлений и в той же последовательности, каковая вложена была
его автором, но, вместе с тем,
каждый человек воспринимает символ в тональностях, ему
свойственных; он окрашивает его так или иначе,
воспринимает в тех или иных дифференциальных частностях, но, тем
не менее, сущность символа остается
перманентной для всех людей, которые с ним встречаются. Таким
образом, язык символов есть истинный
всемирный, всечеловеческий язык, одинаково справедливый для всех
времен и всех народов. При помощи
его человек получает возможность запечатлевать свои идеи и мысли
так, что они, нерушимо сохраняясь,
переживут его и сообщат каждому встретившемуся с ними человеку те
же мысли по существу, что были у
него самого, но примененные к технике мышления и степени развития
каждого из его читателей. Итак,
символ есть одновременно наиболее совершенно недвижная форма
запечатления мысли и наиболее
совершенно эластичный метод применения их к познаванию различных
людей.
«Эмблема лишь обобщает совокупность мыслей, не являющуюся
символом, который надлежит скорей
понимать как посредник, помогающий уяснить единую определенную
идею».Mackenzie.
Слово, выражающее эмоцию человеческой души, есть символ в его
классическом случае; каждый отдельный
человек эту эмоцию переживает различным образом и в различной
степени, но, тем не менее, она
продолжает оставаться в своем существе совершенно определенной,
т.е. она подчиняется общему
принципу: символ воспринимается различными людьми с различной
глубиной и с различными оттенками, но
в существе своем он остается понятием перманентным. Человеческая
речь, сама по себе, есть могучее
подспорье человеку, ибо при помощи слов-символов он имеет
возможность передавать другим людям свои
мысли и переживания. Когда человек живет в обыденной жизни и
наблюдает лишь простейшие формы, его
речь является для него вполне совершенным способом передачи своих
мыслей. Переходя в область
отвлеченного мышления, человек сразу начинает чувствовать
несовершенность своей речи; чем выше и
общнее понятие, тем более трудно выражается оно словами. Правда,
с увеличением числа понятий
увеличивается и число слов, так как каждый язык есть зеркало
создавшего его народа, запечатлевающее
автоматически всю его эволюцию, но, тем не менее, введение
новых терминов не может решить задачу.
Действительно, каждое новое слово должно быть пояснено с помощью
других уже известных; в силу этого
оно, с одной стороны, может обобщить в себе хотя и в новой
группировке, но все же лишь ранее известные
и утвержденные элементы, а с другой — несмотря ни на какие
пояснения оно всегда будет восприниматься
разными людьми различно согласно конкретным свойствам их
индивидуальностей. В самом деле, начиная с
детских лет, каждый человек, узнавая новое слово, связывает с ним
те или иные переживания в мире чувств
или в мире разума; на пути своей дальнейшей жизни, в громадном
большинстве случаев, он уже не
возвращается к тому, чтобы сделать переоценку смысла своих слов,
но если он это бы и сделал, все равно
новые представления, связанные с ними, так или иначе, будут
вытекать из свойств его индивидуальности.
Отсюда явствует, что человек в принципе не способен точно
передать другому свои мысли при помощи
языка, ибо все слова ими различно понимаются. Каждое слово,
произносимое одним человеком и
воспринимаемое другим, имеет два элемента; один вполне определен,
ибо он сверхличен (т. е. независим от
данной личности, будучи одинаково присущ всем людям как
определенная, раз навсегда условно принятая
категория мышления или модус сознания, напр.: холод, жажда);
другой относителен, ибо он индивидуален
(т. е. представляет собой совокупность индивидуальных окрашиваний
первого сверхличного элемента, а
потому есть функция индивидуальности данного человека, напр.:
интенсивность, характер и тональности
переживаемой эмоции). Результативным выводом из всего сказанного
будет то, что чем материалънее
объект, о котором идет речь, тем легче один человек может понять
другого; наоборот, чем более этот
объект отдаляется от мира грубых форм, тем передача мыслей одним
человеком другому затрудняется.
Углубляя свое сознание в сущность явлений, или же желая
разобраться во внутренних переживаниях своей
души, проследить и проанализировать ее эмоции, человек сразу
убеждается, что все эти представления и
чувствования состоят из столь нежных оттенков и тональностей, что
обыкновенная речь уже не может их
передать; здесь впервые в человеке проявляется новая способность,
у него открывается дар красноречия.
Под влиянием вдохновения человек создает новое мощное орудие
своему духу; неуловимые оттенки речи,
тембр и высота звука непостижимым образом для разума самого
оратора создают с душами слушателей
иной путь общения. Но как только переживания начинают терять под
собой физический мир, как только они
переходят в мир дымчатых образов, грез и мечтаний, в мир
непонятный уму человека, но столь близкий и
ясный духу его, он убеждается, что слово не может подняться до
них, не может вместить искр-эманаций его
духа, а посему и не может зажечь ответное пламя в сердцах людей.
И вот, инстинктивно внутренний голос
заставляет его следовать закону аналогии; он начинает говорить
притчами, т. е. пользоваться образами
другого, низшего плана; здесь, по роду своего дарования, он эти
притчи может облекать или в речь
вдохновенного пророка, или в гармонию красок, форм или звуков; —
так родилось искусство.
Совершенное произведение красоты — это застывшая песнь духа
человеческого, будящая в сердцах д