РАСШИФРОВАННЫЙ АПОКАЛИПСИС

ПРЕДИСЛОВИЕ:  ЧТИВО В ДОРОГУ

Каждый, наверное, знает, что лучший способ скоротать время по дороге — это почитать что-нибудь занятное. Вот мы и подумали: раз уж пророки поведали нам, что поезд Судьбы уже начал свое движение по направлению к станции с названием Новая Эра, то почему бы в ожидании момента прибытия и не почитать какую-нибудь отвлекающую от житейских проблем и забот книжку, почему бы и не полистать что-нибудь этакое, которое не столько для дела, сколько для души? На наш взгляд, это лучше, чем влезать в затейливые и хитросплетенные политические споры, следить за военными игрушками наших вождей или принимать активное участие в бесконечной игре на тему - кто прав, кто виноват. Вот видит Бог, все это не очень интересно, поскольку ответ у этих игрушек все равно ведь известен заранее, и прав в них изначально только лишь тот, кто не лезет в драку. Нет, иногда, конечно, бывает занятно понаблюдать, как политики и вожди пытаются друг друга перехитрить и обставить, это все равно что какой-нибудь бойцовский поединок смотреть, вот только билеты на это зрелище чаще всего оказываются весьма дорогими, а все призы и награды борцы за народное счастье почему-то предпочитают делить между собой.

Словом, все эти размышления и подвигли нас на то, чтобы дополнить данную книгу небольшими занятными рассказиками, повествующими о жизни и учении удивительного, загадочного и в то же время жизнерадостного и веселого пророка по имени Заратустра. Нет-нет. это не тот Заратустра, отображенный пером господина Ницше, у Ницше был свой особенный взгляд, изрядно отягощенный тяжелейшим неврозом, а вообще-то Заратустра, он же Заратуштра, он же Зардушт, он же Зороастр, как звучит его имя у разных народов, — это реальный пророк единого Бога, точно такой же, как Христос, как Магомет, как Моисей или даже как Будда. Все дело в том, что Идеи всех настоящих пророков различаются только лишь в частностях, а все принципиальные разногласия, как правило, связаны со стараниями всевозможных жрецов и священников, которые всегда и везде заменяли живую Суть любого учения какими-то обрядами и догмами, примерно как бюрократ и крючкотворец вечно превращает нормальные законы в непроходимый темный лес. Ну и что? Живая Суть от этого все равно ведь не меняется, просто надо самому научиться видеть лес за деревьями, и тогда ни бюрократы, ни религиозные догматики не смогут уже сбить человека с толку и с правильного пути.

Что же касается Заратустры. то это имя в ряду настоящих пророков занимает особое место хотя бы уже потому, что именно его учение предвосхитило Учение Христа. Забавный факт — рассказ об этом в Новом Завете излагается открытым текстом, но почему-то на него мало кто обращает внимание. Впрочем, подобная “невнимательность” вполне может объясняться тем, что многие понятия с течением времени претерпели большие изменения. Тем не менее многие, наверное, помнят, что именно восточные маги (волхвы) не только предвосхитили рождение Иисуса, но и благословили его царскими и пророческими дарами.

“Пришли в Иерусалим волхвы (маги) с востока и говорят: где родившийся Царь Иудейский? ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему...

Звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла и остановилась над местом., где был Младенец. Увидев же звезду, они возрадовались радостью весьма великою, и, войдя в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и, пав, поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну” (Евангелие от Матфея, гл. 2, cm. 1—2, 9—11).

Сколько мы знаем, в Евангелии нет ничего, что было бы написано просто так, для красного словца, тем более если какому-то факту уделяется целых двенадцать стихов, как это имеет место в истории с магами. Однако если не знать, кто такие маги, то смысл этой притчи выглядит довольно странно, поскольку магами сегодня принято называть всяческих колдунов, чревовещателей и иже с ними. Неужели же именно эта братия первой обнаружила рождение Иисуса? Конечно же, нет, поскольку сами маги к понятию “магия и колдовством не имеют ровным счетом никакого отношения. Маги — это вообще не профессия, а одна из восточных арийских народностей, точно такая же, как персы, парфяне, мидийцы и прочие, просто именно у магов учение Заратустры получило наиболее широкое распространение, и как сегодня, к примеру, исламский мир часто называют “арабским”, так же и в те времена проповедников учения Заратустры называли магами, причем это учение оказалось настолько красивым и мудрым, что впоследствии данное имя стало символом высшего знания, чем и воспользовались разнообразные самозванцы. Чтобы все эти данные не казались вам плодом наших фантазий, советуем вам самим посмотреть справочную литературу, а еще лучше, самостоятельно познакомиться с Авестой, Священной Книгой зороастрийцев* (* Авеста в русских переводах (1861--1996), под ред. И. В. Рака, изд. "Летний Сад" и журнал “Нева”, Санкт-Петербург, 1998 г.).

Кстати говоря, очень любопытно, что современная форма врачей, состоящая из белого халата, белой шапочки и белой марлевой повязки, пошла именно от магов, которые по разным данным действительно неплохо разбирались в медицине.

Больше того, если вы помните, какой всплеск научных знаний произошел в арабском мире в начале средних веков, когда появилась такая наука, как алгебра, а география, астрономия и медицина получили колоссальное развитие, то во многом это было связано и с усилиями зороастрийских жрецов, которые в те времена более-менее нормально уживались со служителями ислама. В частности, совершенно точно установлено, что арабская медицина, столпом которой являлся знаменитый Авицена (Ибн Сина), продолжила традиции зороастрийских ученых, а само название “алгебра” имеет корнем слово “гебр”, как арабы называли зороастрийцев, Видите, как далеко отстояли маги от всяческого чародейства и колдовства?

Вообще, во многие знания магов, которыми они обладали еще около трех тысяч лет назад, трудно поверить. К примеру, древние зороастрийцы представляли Землю не плоским блином, как это было принято в том “диковатом” мире, а шаром, висящим в пространстве. И Бог у них был весьма странный для того далекого времени, поскольку Он по учению Заратустры объединял собой всю Вселенную воедино и назывался либо Мудрость (Разум), либо Господь Мудрость, причем разумность Бога и возможность задавать Ему вопросы особо подчеркивались в авестийских текстах.

Но самое главное, что именно Заратустра за тысячу лет до Христа высказал идею о пришествии в мир нескольких Спасителей. Да-да, именно так, причем авестийские тексты чуть ли не дословно согласуются с евангельскими рассказами о Судном Дне, о воскресении умерших для последнего Суда, о последнем сражении Сил Добра со злом, когда зло на планете самоистребится и вместо старого мира возникнет новый, где люди напрямую будут общаться с Богом. Сказать по правде, мы знаем достаточно большое количество разнообразных Священных Книг, но заратустровская часть Авесты* (^* Значительная часть Авесты, к сожалению, была в свое время уничтожена стараниями Александра Македонского, который немало потрудился над уничтожением зороастрийских храмов и библиотек. Один из таких вот "подвигов" с каким-то непостижимым для нас пафосом изложен в книге Ивана Ефремова "Таис Афинская") - нам нравится именно за свою абсолютную незлобивость, за какую-то легкую и светлую торжественность простого, человеческого добра, за полное признание свободы любого человека. В этой книге нет никакого надрыва и страдания, а лишения и трудности жизни — это всего лишь трудности любого труженика, которые никак не уменьшают ценность самой жизни.

Одним словом, не удивительно, что именно маги первыми провозгласили рождение Иисуса, ведь по сути Евангелие полностью продолжает главную идею Авесты, а сам Христос является предсказанным Заратустрой Спасителем. Даже время Его пришествия — через тысячу лет после Заратустры — хорошо согласуется с реальной ситуацией. И еще, если вернуться к той цитате из Матфея, которую мы привели выше, то 6pocaeтся в глаза одна показательная деталь — маги шли за “звездой”, которую они раньше видели на Востоке, а после увидели над колыбелью Христа. Так вот, на греческое языке, на котором писалось Евангелие, слово “звезда” является второй частью имени Зороастра, и в этом ключе понятно, чему так обрадовались маги, ведь в Иисусе они увидели продолжение своей светлой “звезды” Заратустры.

И здесь хотелось бы обратить внимание на тот факт, что, по словам Авесты, последнее очищение планеты от зла должно произойти через три тысячи лет после самого Заратустры, или через два тысячелетия после появления в мир первого Спасителя. Что ж, если по текстам Евангелия этим первым Спасителем был Иисус, то мы получаем тот же самый срок, к которому уже пришли, изучая тексты Нового Завета и пророчества Нострадамуса, — Последний Суд должен начаться именно в начале третьего тысячелетия. Стало быть, сегодня начинает сбываться древняя мечта и зороастрийцев, и христиан: мир готовится к грандиознейшему обновлению, когда зло, жестокость и всякие прочие безобразия навсегда останутся позади, а на Земле начнется новая эпоха, эпоха Света и Радости.

Судите сами, насколько все в этом мире оказывается взаимосвязанным и красивым. Впрочем, мы далеки от того, чтобы идеализировать зороастризм как таковой, ведь мы и начали с того, что вовсе даже не склонны путать религиозные догматы с сутью учений пророков, для нас это то же самое, как путать памятник с живым человеком. Нет, живая суть — это живая суть, а догма - это не более чем слепая догма. Даже больше того, ведь и Христос не был христианином, и Заратустра не был зороастрийцем, так что не в названиях, наверное, соль. И если, допустим, кого-нибудь, кто особенно ревностен к именам, смущает, что мы ставим Заратустру в один ряд с Христом, то напрасно, ведь никто из них не приходил за славой и не был настроен мериться с другими своими достоинствами. Заратустра сеял Правду и Свободу, Христос сеял Любовь, а нам с вами сегодня собирать урожай, так что для всех находится дело.

Как бы то ни было, а на этих страницах мы предлагаем вам несколько рассказов об этом удивительном пророке, который появился на нашей планете около трех тысяч лет назад. Мы не будем говорить, как эти рассказики были написаны и почему, скажем только, что мы впервые опубликовали их в начале 1996 года под псевдонимом Венедикт Мёбиус на страницах небольшой украинской газеты “Зеркалом. А об остальном судить вам.

ОТКРОВЕНИЯ ЗАРАТУСТРЫ

"Истину нельзя понять па словах, истину надо прожить".

КОРОВА ПОЗНАНИЯ ДОБРА И ЗЛА

Никто не знал, кто такой Заратустра, откуда он взялся, зачем и куда он ушел. Он прожил, как звезда на ночном небе, и только одно обещал — когда-нибудь вернуться. “Когда придет время судить мир” — так говорит Авеста, священная книга зендов. Но зачем судить этот мир? Каждый, кто живет среди людей, сам осуждает себя. Одни — на страдания и муки, другие — на тупое блаженство, ведущее в пропасть. Как собака, ушедшая в лес, всегда ищет таких же, как она, так и злодей всегда живет среди злодеев, глупец — среди глупцов, а человек — среди людей. В этом высшая справедливость и высший суд, свершающийся ежедневно.

Нет ни в небе, ни на земле никакого ада и преисподней, кроме тех, которые делает сам человек. Так учил Заратустра и так смогли понять его те, которые называли его Учителем.

Когда он пришел, этого никто не заметил и никто не узнал в нем светлую звезду. Вокруг него не было ни сияния, ни славы. Он был голоден и разут. И только глаза его пугали бесконечной пропастью души. Над ним хотели посмеяться, но насмешки отлетали от него, не задевая его безмятежности, так что весельчакам поневоле приходилось прикрывать рты. Говорят, что первым, кто увидел его, был бедный крестьянин. Он шел к колдуну с просьбой вернуть украденную корову и по дороже всем рассказывал о своей горькой судьбе. День был хорошим и теплым, но крестьянин за своими слезами

не замечал ни света, ни тьмы.

— Постой, торопливый крестьянин. Твоя дорога идет в другую сторону. В том конце, куда ты движешься, ты ничего не найдешь, — так приветствовал его Заратустра, присевший отдохнуть у придорожного камня.

— Зачем ты смеешься надо мной, несчастным крестьянином. Или ты не замечаешь моего горя? Разве мало тебе моих слез, что ты решил посолить мою рану своими насмешками?

Заратустра рассмеялся, но рассмеялся не зло, а тихо и спокойно, как это умел делать только он. Это было похоже на журчание горного ручья, когда тот выходит в долину.

— О, несчастный страдалец, о чем же ты плачешь? Если слезы твои о потерянной корове, то почему ты четыре раза вспомнил себя? “Мной”, “мое”, “у меня”. Ты плачешь о себе, в то время как корова твоя сыта и довольна. Она так же щиплет траву, как это делала, когда жила у тебя на подворье. Почему же ты не рад за нее? Почему ты идешь к колдуну? Ведь если тот отыщет твою корову, тебе придется убить бедное животное, чтобы отдать колдуну половину. Или ты думаешь, что половина коровы сможет щипать траву с той же радостью, что и целая?

— Откуда ты знаешь меня, ведь я ни слова тебе не сказал о корове? — удивился крестьянин, у которого от любопытства даже слезы иссякли.

— Я не знаю тебя, Я знаю твое горе. Оно бежит впереди тебя, машет руками и кричит: “Вот идет несчастный страдалец, у которого украли корову. Смотрите, люди, жалейте его, плачьте и радуйтесь, что ваших коров никто не трогал”. Поверь мне, несчастный страдалец, это не вор украл, а твое горе увело у тебя корову. И видит Бог, если не был бы ты таким глупцом, давно бы твоя корова была дома. Твоему горю не нужно мясо, ему нужен ты и твои слезы.

— Странны твои слова, незнакомец. Я вижу, что ты не злой, но понять тебя не могу. Может быть, я вправду глуп, как ты говоришь, но скажи мне, если ты такой мудрый, 'что делать мне зимой, когда мои дети захотят есть и пить? Может быть, ты их придешь обогреть, когда они будут дрожать от холода и обиды?

— Может быть, и приду, если это поможет тебе, — перебил его Заратустра. — Хоть сам я нищ и разут, но я знаю, что может тебе помочь. Вот смотри, сейчас слезы твои обсохли, и ты уже перестал кричать о своих обидах. Ты вспомнил о детях своих. И уже говоришь: “Не я буду страдать, но дети мои”. Это уже не так глупо, как раньше. Видит Бог, ты уже чему-то хорошему смог научиться в этой жизни. Поверь мне, когда ты наберешься мудрости, тебя не смогут напугать такие пустяки.

— Неужели мудрые не нуждаются в очаге и пище? — съязвил крестьянин, и Заратустра опять рассмеялся.

— Для мудрого леса полны дичью и диким медом. В горах для него растет кизил и шиповник, а в реках плещется рыба. Зачем мудрецу тащить на себе эту тяжесть? Не проще ли оставить все это там, где оно и живет, чтобы в нужное время вернуться туда и взять столько, сколько хватит тебе на сегодня? Костер всегда может согреть мудреца, а пещера и шалаш дадут кров от непогоды и холода. Разве этого мало, крестьянин? Разве это не говорит о том, что Бог щедр к своим детям? И кто сказал тебе, глупец, что твоя корова — твоя? У нее своя жизнь, свои рога, свой хвост и глаза. Не ты ее родил, не ты лепил ее из глины и воздуха, чтобы теперь считать ее своею. Разве не так? Да ты и маленького червяка не сможешь слепить, не то что корову. И теперь, когда то, что создано Богом, ты хотел убить и съесть, теперь оно ушло от тебя своей дорогой, это ли обижает тебя?

Крестьянин стал заметно горячиться:

— Нет, незнакомец. Если бы она ушла своей дорогой, я бы, может быть, так не плакал. Но ее увел вор. Разве ты не знаешь, что от восточных гор до западных степей последним делом считается ложь и воровство? Это не Бог увел у меня мое имущество, а человек, которого никто из нашего арийского племени не назовет человеком. Он вор и достоин ужасной смерти.

— Может быть, ты и прав, — вздохнул Заратустра. — Если, конечно, слова твои искренни. Ведь ты уже третий раз поменял причину своего горя. Сначала горе было только твоим, потом ты вспомнил о своих детях, а теперь говоришь обо всех арийских племенах сразу. Теперь уже твое горе идет оттого, что в народе, который не имеет замков и прочных засовов, появился вор. Если слова твои искренни, то посмотри — сюда ты шел простым человеком, которого обидели и обделили, а уйдешь отсюда, как достойный сын своего племени.

Заратустра опять рассмеялся.

— Только снова ты не прав и снова твоя обида мешает тебе думать. Неужели ты думаешь, что вор украл у тебя корову только лишь по своей воле? Смотри, мать и отец воспитывали его по нашим законам и обычаям, почему же он решил нарушить эти законы? Кто заронил ему в сердце соблазн и глаза его сделал завистливыми? Неужели он сам?

— Ну уж и не я, — пожал плечами крестьянин. — Значит, плохо воспитывали его, раз вырос таким. Сам он это сделал или не сам, а ответит он за это!

— Ответит. Конечно ответит. Если не перед людьми, то перед Богом ответит. Только и у самых лучших родителей могут рождаться уроды. И кто знает, каким будет твой ребенок? Что ты скажешь, когда он встанет на путь нечестивца? Как знать, быть может, в сердце твоего отрока зародится такой соблазн, что не сможет он устоять? Ведь кто из нас, глядя на богатого соседа, ни разу не спросил в сердце своем: “Почему у него и стада, и слуги, и добрая жена? Почему у меня этого нет?” Откуда у человека происходит зависть? Ведь не сам же он производит ее. И не родители. А раз не сам и не родители, то зависть приходит в сердце помимо воли человека. Что ж, неужели Бог так глуп, чтобы поселить в сердце человеку то, от чего только беды и несчастья? Нет, крестьянин. Бог не глуп, и зависть в сердце вора проникла лишь затем, чтобы испытать тебя и его.

И снова Заратустра рассмеялся.

— Наивный человек, считающий, что знает жизнь лучше Всевышнего! Сегодня тебе показали твою беду, и теперь ты знаешь, как это больно. Сегодня ты плакал, и теперь, когда завтра будет плакать сосед, ты вспомнишь свою боль и, быть может, захочешь ему помочь. И когда глаза твои станут завидовать богатству другого, вспомни себя. Это поможет тебе устоять в соблазне. Легко быть праведным, сильным и добрым, когда нет ни горя, ни соблазнов. Но ни одна легкая дорога не приведет человека к силе. Так благослови, несчастный, тех, кто мешает тебе быть сытым и довольным. Только через них ты сможешь набраться силы и мудрости. Пока не научишься идти своей дорогой самостоятельно.

* * *

Так рассказывал тот крестьянин, у которого украли корову. Он не знал Заратустру, и по словам его выходило, что беседу эту он имел с неким странствующим мудрецом, который исчез так же неожиданно, как и появился. Будто и не было его вовсе.

ХОЗЯИН И РАБ

Что есть у мудрого? Звездная ночь и дорога, известная ему одному. И если ты сбился с пути, то подними лицо свое к звездам. Их путь известен и прям, как у всех, кто вместил в себя три великих закона: закон творящего разума, закон беспредельного единения всего и закон выделения целого из целого. Им известны тайны времени, стань, как они. Но сначала попробуй прожить свою жизнь.

В городе, куда пришел Заратустра, жил один ремесленник, и когда Заратустра проходил мимо его дома, то увидел, как тот бьет палкой своего слугу.

—- Кто приказал тебе бить палкой этого несчастного? — обратился Заратустра к разгоряченному ремесленнику.

— Тебе что за дело? огрызнулся он. — Проходи своей дорогой и не мешай мне говорить со своим рабом. Я же человек свободный, и никто мне не указ, что делать и когда.

Побитый раб громко стонал и поглаживал рукой избитые места, но глаза его были сухи, и когда он глядел на Заратустру, в них читался немой укор: “Зачем ты вмешался? Пусть бы гнев хозяина излился на меня сегодня, все равно он в ярости бьет больше мимо. Теперь же он будет держать на меня зло, и кто знает, что я получу от него завтра?”

— Этот негодяй выпил мое вино. И теперь, когда ко мне пришли гости, мне нечем их угостить. Теперь они будут смеяться надо мной и говорить, что в доме моем рабов больше, чем вина и радости. А то еще посчитают, что я пожалел накрыть для них стол.

— Зато теперь никто не скажет, что ты добр со своим рабом, — усмехнулся Заратустра, - И тот, кто приказал тебе бить этого бедолагу, теперь смеется над тобой. Ведь и гости твои ушли без угощения, и вино твое выпито, а теперь еще и раб твой побит и не сможет работать. Чего же ты добился своей яростью? Лицо ремесленника покраснело от гнева.

— Незнакомец, — обратился он к Заратустре. — Если ты такой справедливый, каким хочешь казаться, то и тебе придется ответить за свои слова. Ведь если ты не покажешь мне того, кто приказал мне, по твоим словам, бить этого нечестивца, значит, ты будешь лжецом и понесешь наказание за клевету.

— Хорошо, — тихо ответил Заратустра. — Но давай по справедливости. Если я покажу тебе того, кто тебе приказывает, тогда и ты отпустишь своего раба. Ведь по закону раб не может держать раба. Идет? Тогда смотри.

С этими словами Заратустра взял камень и, подняв его, отпустил.

— Видишь, камень упал. А ведь я всего лишь поднял его над землей, не толкал, не кидал. Он сам упал. Значит, камень упал по своей воле?

— Не смеши меня, незнакомец, — ухмыльнулся ремесленник. — И не пытайся прикинуться дурачком, ты сам его уронил!

— Не торопись, — остановил его Заратустра. И, опять подняв камень, положил его на телегу, стоящую рядом.

— Ну вот. Теперь камень не падает. Может быть, он сам не хочет падать? Или ему мешает телега? Когда твой раб выпил твое вино, он вызвал твой гнев. Верно? И этот гнев тебя толкнул взяться за палку. Думаю, с этим ты тоже не будешь спорить. Твой гнев поднялся от действий твоего раба, как этот камень поднялся от моих действий. Ты же сказал, что камень заставил упасть я. Значит, и тебя заставил драться твой раб. Так что вот тебе тот, кто приказывает тебе, — отпусти его на свободу.

К тому времени вокруг спорящих собралась большая толпа любопытных зевак, которые после слов Заратустры начали громко хохотать и кричать несчастному ремесленнику:

— Смотри на него! Этим дурачком командует его же собственный раб.

Ремесленник в отчаянии схватился за голову и сел в дорожную пыль.

— О горе мне! Откуда ты взялся, чужеземец! Что ты пришел, чтобы опозорить меня! Куда мне, простому человеку, состязаться с тобой в хитрости?! Запутав меня своими коварными речами, ты лишил, меня самого лучшего из моих работников. Да, я был сердит на него, но если бы я хотел с ним расстаться, то сам бы выгнал его из дому. Что мне делать теперь? К кому идти за справедливостью?

Теперь уже и зеваки перестали хохотать, и раб испуганно озирался вокруг, как если бы вдруг оказался на краю какой-то опасной ямы. Свобода, которая еще вчера представлялась ему райским садом, вдруг предстала перед ним во всем своем угасающем виде. Теперь у него не было ни дома, где его бьют, ни дома, где его кормят и дают ночлег. Идти было некуда, и раб кинулся на колени перед сидящим в пыли хозяином.

— Не гони меня, господин! — взмолился он во весь голос. — Мой дом здесь, и я не хочу уходить от тебя. Ты всегда был хорошим и справедливым хозяином, и если доставалось мне от тебя, то но заслугам. Я буду честно служить тебе, только не гони меня!

— Да откуда он взялся, этот бродяга? — зашумели в толпе. — Что ему надо здесь, что он пришел нас учить своим законам? Пусть идет, куда шел, тогда и мы не тронем его.

Заратустра горько усмехнулся и, подняв лицо к небу, громко сказал:

— Господи! Ты видишь, что сегодня я показал этим людям их свободу. Весь этот огромный мир, который ты дал им во владение. Но как камень без опоры не зависает в воздухе, так и эти люди, называя себя свободными, привязали себя к своим телегам и хозяевам. Пусть. Прости им их слабость.

За этими словами Заратустра вышел из города.

ИМЯ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА

Когда Заратустра вышел из того города, где шел Разговор с ремесленником и его рабом, он увидел, что за ним бежит некий юноша. Тогда Заратустра остановился и присел у дороги, поджидая его. Он был тих и задумчив.

Видя это, юноша перешел на шаг, и когда приблизился к Заратустре, то вежливо поклонился ему.

— Господин! — сказал он. — Позволь и мне пройти с тобой.

Заратустра кивнул.

— Я никого не гоню от себя, ты можешь идти со мной. А можешь вернуться домой, когда дорога будет тебе в тягость.

— Спасибо, господин, — опять поклонился юноша. — Я видел, что эти люди расстроили тебя, и мне захотелось тебя утешить.

Заратустра залился веселым смехом.

— Не сердись, что я смеюсь над тобой, но скажи мне, мой новый друг, сердишься ли ты на ветер за то, что он дует? Или на солнце за то, что оно светит? Или на своих родителей за то, что они назвали тебя Виштаспой?

— Откуда ты знаешь мое имя? — изумился юноша.

— А разве ты держишь свое имя в секрете? — Заратустра улыбнулся. — Каждый человек несет свое имя на себе, и когда ты научишься слышать и видеть, тебе не нужны будут слова.

— Да, теперь я вижу, что не зря пошел за тобой. Но неужели и вправду можно услышать и увидеть то, о чем человек молчит даже в мыслях? Прошу тебя, скажи как ты узнал мое имя, о котором я тебе не говорил. Заратустра пожал плечами.

— Разве это так сложно? Вот и родителям ты не говорил, как тебя зовут, но ведь они как-то же догадались о твоем имени, — сказал он и, видя недоумение в глазах Виштаспы, продолжил. — Или ты веришь в случайность? Нет, каким хотели тебя увидеть, так тебя и назвали, как назвали, так и говорили с тобой, как говорили с тобой, так ты и откликался, а как ты откликался, такой и лег отпечаток на твою душу. Видишь, как все просто?

Впрочем, когда ты перестанешь отделять себя от этого мира, имя тебе будет уже ни к чему. Ведь если кто увидит за холмом мою голову, он же не станет кричать:

“Вот идет голова Заратустры!” Он скажет: “Вот идет Заратустра”. Так и ты, когда перестанешь отделять себя от других, тогда увидишь, что тебя нет, а есть только огромный Мир, и что ты и Он — это одно и то же. Тогда ты сам станешь целым миром и все его части будут тебе знакомы. А пока пошли. Скоро наступает ночь, и нам пора устроиться на ночлег.

* * *

Так Заратустра встретил своего первого ученика Виштаспу, и в тот раз они ночевали среди камней и травы, а покрывалом им служила звездная ночь.

— Господин, — засыпая обратился Виштаспа к Заратустре, — могу ли я научиться твоему знанию, чтобы читать души людей, как ты?

— Хорошо, — сказал Заратустра. — Тогда сначала попробуй проглотить Землю и Солнце, а звезды оставь себе на ужин. Если же тебе это покажется чересчур много, начни с малого.

ДЕРЕВО ЖИЗНИ

Долгие вечера проходили у Виштаспы в беседах с Учителем. Только не было в этих беседах ни наставлений, ни тайных истин. Каждое слово Заратустры было загадкой для юноши, и он даже не понимал, почему называет Учителем Заратустру. Заратустра же часто садился на берегу реки, глядел закрытыми глазами на воду и, как слепой, перебирал руками прибрежную гальку. Он был молчалив и задумчив.

— Что ты делаешь? — однажды спросил его Виштаспа, пытаясь разгадать, что видит Учитель на берегу реки.

— Я пью сок дерева Жизни, — не раскрывая глаз ответил Заратустра и даже не обернулся к ученику. Это обидело Виштаспу, и с горечью в голосе юноша воскликнул:

—- Учитель! Вот уже долгие дни я хожу за тобой как тень. Я называю тебя Учителем, но скажи мне, чему ты научил меня? Или я недостоин, по-твоему, узнать великие секреты твоего знания? Ты дразнишь меня, но всегда уходишь от ответа, когда я спрашиваю тебя! Почему? Почему ты отвечаешь мне сейчас: “Я пью сок дерева Жизни”? Дай и мне отведать этого сока!

Заратустра остался невозмутим, и камешки в его руке продолжали играть, как и минуту назад.

— Ты тоже пьешь этот сок, Виштаспа. И он приходится тебе по вкусу. Но ты ведь не замечаешь воздух, который вдыхаешь. И не замечаешь жизнь, которую живешь. Как можешь ты замечать тогда тот живительный источник, который вливает в тебя жизнь? И ты напрасно говоришь-, что ничему не научился за это время. Ты научился задавать вопросы. Теперь тебе осталось научиться находить и терять ответы.

Виштаспа огорченно сел рядом с Заратустрой.

— Все равно я не понимаю тебя, Учитель. Наверное, я глуп, что не могу разгадать твои слова.

— Глупый не задает вопросы. Глупый и так все знает. Если хочешь, я расскажу тебе одну притчу. Но не торопись, если окажется, что ты уже слышал ее. В этой притче вопросов больше, чем ответов на них.

Виштаспа покорно вздохнул и, заметив это, Заратустра весело рассмеялся.

— Наберись терпения, мой друг Виштаспа. Каждый день ты слушаешь пение птиц, шорох ветра и журчание реки. “Что особенного в этих звуках?” — спрашиваешь ты до тех пор, пока однажды не услышишь в них сокровенного от людских ушей смысла. Но ты же не станешь перебивать ветер, крича ему, что ты это уже слышал однажды. Пусть и мои слова будут для тебя как ветер. Быть может, они пролетят незаметно, а может быть, оставят в твоих ушах добрый след. Услышав эти слова, засмеялся и Виштаспа,

— Хорошо, Учитель! Я готов слушать тебя до бесконечности. Пусть еще раз в моем сердце загорится огонек надежды. Надеюсь, ты не потушить его своим ветром.

Река продолжала журчать у ног Заратустры, и казалось, не было никакого молчания между словами,

— Скажи, Виштаспа, для какого дела был посеян первый человек на земле? Для злого или для доброго?

— Одни говорят, для злого, другие — для доброго, — пожал плечами Виштаспа. — Крестьянин верит, что он рожден пахать землю, воин — чтобы воевать, а Верховный жрец при дворе моего отца говорит, что люди рождены для греха и соблазна. Кто из них прав? Я думаю, что мы рождены для познания. Ну, а добрые ли это дела или злые, это мне неведомо. Каждый полагает по-своему.

— Вот видишь, как ты умен, мудрый Виштаспа! В моих словах нет насмешки, и улыбка моя искренна. Ведь даже собака знает, что такое добро и зло. Она может стащить у хозяина кусок мяса, но посмотри, как она виновато виляет хвостом, пытаясь загладить вину, когда хозяин вернется. Таким сперва был и человек. Все было просто для него, и жизнь казалась прогулкой рядом со всемогущим хозяином. Достаточно было слушать все его указания, чтобы хозяйская палка не причинила боль, но даже когда хозяин наказывал человека, за этим все равно виделся добрый отец, который не даст тебе сбиться с пути, намеченного им.

— Я понял, Учитель, — воскликнул Виштаспа. — Ты говоришь о сотворении человека и о его жизни в раю. Я много раз слышал эту историю от нашего жреца. Но потом человек ослушался хозяина- А точнее, Бога-

— А тебе, Виштаспа, когда-нибудь хотелось заговорить с собакой? Ты ни разу не жалел о том, что твой любимый пес только виляет хвостом, гавкает и лижет твое лицо? Конечно, тебе становилось грустно, когда рядом с твоим любимым псом ты был одинок в своих мыслях. Может быть, поэтому люди больше желают детей, чем собак? А сколько ты раз слышал о том, что человек сотворен по образу и подобию Божьему? Разве для того, чтобы бродить за хозяином послушным и молчаливым псом?

Виштаспа залился звонким юношеским смехом.

— Учитель! Если бы тебя услышал наш жрец, он бы стал требовать у отца твоей казни, как сквернослова и богохульника. Он бы сказал, что ты носитель смуты и беспорядков.

— А я и есть носитель смуты, так что в словах его нет лжи и лукавства. Ты ведь помнишь о том, что в райском саду росло два дерева: одно из них было деревом познания добра и зла. И когда первый человек отведал от него, он стал сомневаться. В нем поселилась смута, и он испугался, увидев зло там, где не было его вовсе, Я тоже ел от этого дерева. И потом, когда ошибался в своих делах, грозная неумолимая сила опрокидывала меня вниз. Чтобы затем вновь мучительно подниматься к блаженным высотам истины. И Бог терпеливо ждал, когда у меня откроются глаза, прорежутся крылья и жилы окрепнут для новых усилий. Ведь в том саду было еще одно дерево.

— Да, это дерево Жизни, — кивнул головой Виштаспа. — Но ведь Бог не дал первому человеку выпить его сок, испугавшись, что человек и сам станет Богом.

— Не дал? Тогда скажи мне, мудрый Виштаспа, — Заратустра снова закрыл свои глаза. — Какая сила дает тебе Жизнь? Какая сила гонит твою кровь по жилам и заставляет биться твое сердце, когда оно сгорает от желания жить? И какая сила заставляет тебя задавать вопросы, мучая отсутствием ответа на них? Разве ты не называешь эту силу жизнью, как Всевышнего называешь отцом небесным? Если же нет, тогда продолжай слушать ветер. У него ты научишься большему.

НЕ ЖЕЛАЙ ЧЕЛОВЕКУ ПУСТОГО СЧАСТЬЯ

Для счастливого жизнь полна, как веселая чаша, для скорбящего весь мир покрывается мглой.

Однажды Заратустра и юный Виштаспа проходили мимо небольшого городка по дороге, ведущей в страну арианов. День был весенний и ласковый, и на душе у юного Виштаспы пели соловьи. Заратустра же, как всегда, был невозмутимо задумчив.

Дорога была пуста, и желтую пыль на ней еще никто не успел потревожить.

Внезапно до путников долетел какой-то жалобный звук, как если бы кто-то стонал от безысходной тоски и отчаянья. Виштаспа нахмурился, и мысли его приняли другой оборот.

— Учитель, — встревожено обратился он к Заратустре. — Ты слышал эти звуки? Кажется, это плачут люди. Уж не случилось ли в том городе какой-либо беды?

Заратустра оторвался от своих мыслей и, посмотрев на городские стены, тихо произнес:

— Сегодня утром некий ремесленник полез на крышу, но оступился и свернул себе шею. Это плачут его родственники, потому что они не могут понять случившееся, и оно их пугает. Прислушайся, разве ты сам не видишь, что произошло сегодня?

Однако, сколько ни напрягал Виштаспа слух, ничего, кроме жалобных стонов он разобрать не смог, а потому ему показалось, что Учитель насмехается над ним.

— Город далеко, — пожал он плечами, — и слова сливаются с ветром. Я думаю, Учитель, что и ты не мог бы расслышать слов.

Подобный ответ не смутил Заратустру:

— Это потому, Виштаспа, что ты слушаешь ушами. Попробуй же услышать сердцем. Расстояние может ослабить звук, но оно не в силах заглушить горе. Пусти горе в свое сердце, и ты научишься видеть.

— Как все просто в твоих словах, — печально вздохнул ученик. — Жаль только, что, как я ни стараюсь им следовать, у меня ровным счетом ничего не выходит. Вот я пустил горе в свое сердце, но ничего, кроме боли и жалости, я не вижу. И я, увы, не в силах помочь тем несчастным, которые плачут сегодня. А какой толк в пустом сочувствии, если оно не может избавить страдающего от его горя?

— Ты думаешь, что без горя человек был бы более счастлив? — улыбнулся Заратустра ученику. — Подумай, не будь в мире смерти, кто бы восхищался мужеством воинов? И не будь голода, смог бы ты уважать труд земледельца? Нет, Виштаспа, то, что дается легко, ценится также легко, и в самом деле несчастен тот, кого горе обходит стороной.

Посмотри на свинью. Пока не пришел ее час, она сыта и довольна. Когда-то свинья была диким вепрем, Жизнь ее была полна опасностей и потерь, но это был сильный н мужественный зверь. Посмотри, что стало с этим зверем сегодня, когда человек дал ему счастье изобилия... Нет, Виштаспа, не желай человеку пустого счастья. Человек достоин более высокой участи. Вот и ты — сегодня в твое сердце пришла чужая беда, и ты мучаешься над вопросом, как помочь этим людям. Но знаешь ли ты цену этим мукам? Ведь они — это первый шаг к великому чувству любви. И я верю, что тебе достанет мужества не изгонять чужую боль из своего сердца.

Виштаспа в задумчивости покачал головой.

— В твоих словах много правды. Но скажи мне, какой смысл в этих подвигах, если всему приходит конец? Какой смысл в мужестве сильного, доброте доброго, разуме разумного, если приходит смерть и все забирает с собой? Нет, если жизнь однажды заканчивается так плачевно, то, увы, я не вижу в ней особого смысла.

— Давай лучше посидим у дороги, — отозвался Заратустра, вместо ответа на сетования своего спутника. — Смотри, какое чудесное сегодня утро. Вот в плач уже стих, и жизнь продолжает свой неумолимый бег. Жизнь — это чудесная сказка. Пожалуй, никто из людей никогда еще не придумал что-либо лучше, чем сама жизнь. Но разве добрая сказка может иметь плохой конец? Нет, Виштаспа, какой конец, такая и сказка. И неужели ты думаешь, что тот, кто сумел придумать эту жизнь, был настолько глуп, чтобы конец у нее сделать таким бессмысленным?

— Ты хочешь сказать, что душа человеческая бессмертна? — в глазах у Виштаспы повисло ожидание. Над этим вопросом он мучился давно и безысходно.

— Я хочу сказать, что Бог щедр к своим детям Впрочем, смерть — это все равно путешествие в неизвестность. Для одних это благо, для других — зло и испытания. А насчет бессмертия души — подумай сам. Почему ты знаешь, что на земле существуют деревья, камни, эта дорога, этот Заратустра? Все это ты можешь увидеть своими глазами, потрогать руками, понюхать носом, и потому знаешь — все это есть. Но можешь ли ты потрогать свою собственную душу? Или понюхать ее? Ты постоянно спрашиваешь себя, да есть ли она вообще, эта душа, или же человек — это только слепок мяса, жил и костей? Все так и есть — твоя душа бесплотна, а может ли бесплотное умереть? Если же ты решишь, что никакой души и вовсе нет, то ответ будет еще проще — чего нет. то и не умирает. Вот видишь, в любом случае твоя душа бессмертна. Так что не думай о пустом, мой юный друг.

Если же ты хочешь знать мой ответ, то я скажу его тебе. Твоя душа, Виштаспа, это не только ты. Все, что ты сумел полюбить в этом мире — тоже живет в твоей душе! И душа человека всегда живет там, где живет ее любовь, Научись любить, Виштаспа, и ты будешь жить вечно.

Виштаспа слушал, б задумчивости жуя губами.

— Когда ты говоришь, Учитель, в сердце моем пробуждается надежда и радость. Пока ты говоришь, я вижу свет и забываю о горе. В такие минуты я совсем забываю о нем. А скажи мне, ты сам когда-нибудь испытывал настоящее горе? Или ты родился со своим чудесным знанием?

— Я скажу тебе, если и ты скажешь мне, что такое горе, — откликнулся Заратустра.

— Хорошо, Учитель, я расскажу, раз ты просишь, — Виштаспа задумался, отчего лоб у него пошел морщинами, и, слегка помедлив, стал перечислять:

— Во-первых: горе — это боль. Хуже всего, когда болит душа и ты не знаешь, как это можно вынести. Во-вторых: ты видишь, что все твои попытки изменить что-то к лучшему тщетны и бессмысленны. Тогда у тебя опускаются руки и сердцу хочется плакать и выть. В мозгу бьется одна и та же мысль: "Зачем? Почему?", и тогда начинает казаться, что это навсегда и мучения твои вечные. И нет ни одного человека, который мог бы тебе помочь, — Виштаспа остановился и, помедлив, добавил: — Вот, пожалуй, этого достаточно.

— Тогда я тоже знаю, что такое горе, — искренне обрадовался Заратустра. — Однажды, как и ты, я испытывал нестерпимую боль. Я не знал, что мне делать и куда деваться. Все мои попытки вырваться из этой боли были тщетны, а тот человек, которого я любил и верил ему, почему-то тоже не спешил мне помочь. Больше того — он смеялся и продолжал меня мучить! Разве это не горе по-твоему, Виштаспа?

— Конечно же, горе, Учитель! Но как это было?

— Очень просто, — рассмеялся Заратустра. — Про сто тогда я обмочил пеленки, и мать моя их мне меняла на чистые.

НАЧАЛО МУДРОСТИ

В канун праздника поедания даров Заратустра и юный Виштаспа ушли высоко в горы, где среди диких утесов и голых скал Учитель любил предаваться размышлениям. Он называл это место родиной рек и часто повторял:

— Даже самая могучая река питается водами малых ручьев. Так и Великая Мудрость: она начинается простыми мыслями и набирает силу, повинуясь голосу Любви и Единства.

Виштаспа смотрел на говорливый ручей, разрезающий долину надвое, и ему казалось, что он видит, как воды этого ручья весело сливаются с водами могучей реки, текущей в страну с названием “Врата Бога”. В другую сторону лежали пустынные степи кочевников и диких туров.

Об этих землях ходило великое множество страшных слухов. Одни говорили, что от нищеты и голода эти дикие люди поедают друг друга, другие говорили, что нет, но с пленными чужеземцами они поступают хуже, чем с диким зверьем. А когда в степях созревала трава для их низкорослых лошадей, многие города страдали от дикарских набегов. Даже могучий Вавилон временами испытывал лютость кочевников и с началом весны выставлял дозоры далеко за пределами своих владений.

Эти воспоминания натолкнули Виштаспу на грустные мысли.

— Учитель, — обратился он к Заратустре. Много мы с тобой ходили по этой земле, и в разных странах люди живут по-разному. Одни изнывают от изобилия и скуки, иные мучимы голодом и лишениями. Но даже в самых цветущих городах все равно можно встретить голодных и сытых, богатых и нищих, рабов и их хозяев. Ты говорил, что каждый из людей равен перед Богом, так почему же Бог каждому дает в разной мере? Где же справедливость? Или, быть может, Бог не любит справедливости на земле?

Виштаспа тяжело вздохнул и посмотрел на Учителя, который в тот момент вырезал из деревянного прутка небольшую дудочку, похожую на те, которые делают пастухи для забавы.

— Вот, Виштаспа, — весело откликнулся он, — смотри, какая прекрасная дудочка будет у меня сегодня. Хотел бы ты себе иметь такую же?

От этих слов Виштаспа начал сердиться:

— Учитель, я задал тебе вопрос, а ты насмехаешься надо мной вместо ответа.

Почему же? — не отрываясь от своего занятия, пожал плечами Заратустра. — Именно па твой вопрос я и отвечаю. Ведь ты спросил меня, почему одни имеют многое, а иные и самого насущного не могут себе найти? Я же сказал: вот у меня есть дудочка, которая мне приятнее всех сокровищ мира, а у тебя ее нет. А справедливость состоит в том, что и ты можешь научиться делать такую же.

Заратустра наконец отложил свое снятие, и Виштаспа залился звонким смехом.

— Прости, Учитель. Я никак не могу понять, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно. Ты убедил меня, хотя и не совсем. Если все так просто, так почему же между людьми то и дело возникают раздор и войны? Почему один становится рабом и обязан под страхом смерти повиноваться другому? И Бог не вмешивается в дела людей. Или он не видит, как на земле попирается справедливость?

Глаза Заратустры сощурились в улыбке.

— Я думаю, ты и сам мог бы ответить на этот вопрос, Виштаспа. Особенно если вспомнишь, для чего Бог сотворил человека. Ведь он сотворил его по образу и подобию своему...

— И это мне непонятно, — перебил Виштаспа Учителя. — Если Бог такой же, как и человек, пусть даже лучший из нас, в таком случае, мне жаль Бога. Впрочем, я так не думаю, Я вижу, как каждую ночь Бог зажигает звезды и каждое утро вновь заставляет Солнце бежать по небу. Я знаю, что каждый день он дает жизнь новому младенцу и забирает ее у престарелого. Кто может сравниться с Богом в его делах?

— Точно так же я думал, когда ребенком смотрел на своего отца, — Заратустра усмехнулся. — И мне казалось, что невозможно сравниться с ним в силе и ловкости. Теперь же время прошло, и я умею не меньше его. Так что, Виштаспа, не спеши с выводами. Все, что имеет Бог, то же имеешь в малой степени и ты. Бог бесконечно мудр, и в тебе есть зачатки мудрости. Он терпелив в делах своих, и у тебя иногда получается слушать не перебивая. Он — это бескрайняя Любовь и Единство всего сущего, и это также ты можешь угадать в своей душе. Но самое главное — он дал тебе возможность быть Свободным и выбирать между Злом и Добром! Разве этого мало, Виштаспа?

— Охо-хо, — покачал головой ученик. — Этого не мало. Этого чересчур много. Ведь Зло и Добро — это слишком трудно для меня. Я, как и все, запутался в этих понятиях, и то, что я сегодня делаю как доброе дело, завтра может оказаться злым. Вор украл у меня мой хлеб — это зло. Но, быть может, он накормил своих детей, и они не умерли с голода! А другой не стал воровать, но, потеряв свою гордость, просит подаяния, Или же я, поймав вора, покараю его, а потом, глядя на его страдания, прокляну себя за свою жестокость. Как мне разобраться во всем этом и где найти ответы на свои вопросы?

— Слушай свое сердце, Виштаспа, — отозвался Заратустра. — И если ты не станешь обманывать сам себя, ты найдешь большее, чем просто ответы. Ведь тот, кто ищет ответ, рано или поздно находит Мудрость.

ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ

День клонился к вечеру, и над горами сгущалась тыча. Заратустра с Виштаспой сидели у небольшого костра и, подкладывая ветки в огонь, Заратустра обратился к ученику:

— Сегодня ты спросил меня, почему в разных краях земли люди живут по-разному, и я хочу рассказать тебе одну историю.

Виштаспа согласно кивнул головой и приготовился слушать. Ветки, сгорая в огне, трещали, рассыпая в воздухе рыжие искры. И языки пламени развевали сумерки.

— Смотри, Виштаспа, какая чудесная сила в этом огне! Разве можно подумать, глядя па кусок сухого дерева, что а нем живет это чудо огня? И вот, одна ветка отдает свой огонь, и я кладу на ее место другую. Так и люди: мой огонь носит меня по всему свету, а когда я догораю, на мое место приходит другой. Знаешь ли ты, сколько народов прошло по всей этой земле до нас? Они строили города, засевали земли, достигали расцвета и навсегда уходили с этой земли. Им, как и нам, была дана свобода выбирать между добром и злом. Блажен тот, кто выбирал дорогу добра, но даже и он мог ошибаться и совершать злое. И не всем хватало сил смирить свою гордость и признать свое зло, чтобы исправить его. От этого зло накапливалось в мире и рождало повое; люди теряли любовь, а насилие стало заменять им душу. И не Бог разрушил эти царства, они погибали от своего же собственного зла.

Наверное, ты знаешь, что наш народ пришел в эту землю из дальних стран, разрушенных завистью, жадностью, насилием и грабежами. Наши предки пришли в эти края и сказали: вот та земля, которая будет нас кормить и где не будет места несправедливости. И так оно и было в самом начале.

Тогда на этой земле был один язык, и все понимали и уважали друг друга и селились семьями каждый на своем месте. Это был золотой век, когда любую беду и радость люди делили на всех поровну.

И однажды кто-то сказал: “Что нам жить, как дикарям, в хижинах? Не лучше ли взять от земли глину, обжечь кирпичи и построить себе жилище, где не будет ни зноя, ни холода?”

Так началось строительство великого города, первого на этой земле. С каждым днем город рос, и дома его становились все выше и уютнее. Тогда люди посмотрели на дела рук своих, и в их сердцах поселилась гордость.

“Вот, — сказали они. — Бог слепил нас из глины, но не дал нам ни крова, ни одежд. Мы же своим трудом построили все это. Разве мы ниже, чем боги?”

И гордость проникала в их сердца все глубже, и когда они глядели на своих земляков, оставшихся в хижинах, то стали насмехаться над ними.

“Вот, — смеялись они, — мы, подобно богам, обладающим разумом, построили себе богатые жилища, а эти дикари так и остались дикарями. Давайте же научим их, как надо жить. Если сами они глупы, словно дикие звери, то пойдем и станем для них богами!”

Так началось разделение людей. Часть из тех, кто остался “диким”, стали работать на горожан за хлеб и тепло, а тех, кто противился, силой обращали в рабов. И в сердцах людей поселялись обиды, а несправедливость рождала сопротивление. Хозяин гордился своим положением, а слуга и раб узнали вкус зависти. Люди перестали понимать один другого, хоть и говорили на одном языке.

Многие уходили в другие земли и там строили себе города. Другие же, уйдя с насиженных мест, так и остались кочевниками, начав жить грабежом и набегами.

Теперь уже даже и сами языки тех народов изменились, и они, как заклятые враги, не понимают один другого.

Заратустра вздохнул и пошевелил веткой угли костра, отчего огонь вспыхнул с новой силой.

— Вот так опять на земле разрастается зло, — подытожил он свой рассказ. — И теперь кто может рассказать этим людям, что все они равны перед Богом и истиной? Что, отнимая хлеб у другого, они насыщают живот, но теряют связь с Богом? Что, отворачиваясь от чужой беды, они разрушают Единство и предают Любовь, а значит, сами же разрушают тот мир, где живут? Кто расскажет им это, чтобы они услышали и чтобы на эти земли снова вернулся Золотой Век?