Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

Аномальное   

Здоровье

Рейки  

Астрал  

Йога

Религия  

Астрология

Магия

Русь  

Аюрведа  

Масоны

Секс

Бизнес 

НЛП

Сознание

Боевое  

Он и она

Таро  

Вегетарианство  

Ошо

Успех

Восток  

Парапсихология

Философия

Гипноз  

Психология  

Эзотерика  

ДЭИР

Развитие

900 рецептов бизнеса

Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

Выдержки из произведения

Ле-Цзы. Дао де Дзин

     Перевод В. В. Малявина

     Оригинал расположен в библиотеке Олега Аристова

     http://www.chat.ru/~ellib/

Глава I. НЕБЕСНАЯ ДОЛЯ [1]

     Ле-цзы  жил  в  местечке  Путянь  -- охотничьих угодьях царства Чжэн. В

течение сорока лет никто не обращал на него внимания, государь и его свита и

благородные мужи царства считали его обыкновенным простолюдином.  Однажды  в

Чжэн случился голод, и Ле-цзы задумал переехать в царство Вэй.

     Ученики сказали ему:

     -- Учитель,   вы  собираетесь  уехать  и  не  назначаете  срока  своего

возвращения. Ваши ученики осмелятся обратиться к вам с нижайшей просьбой: не

соблаговолите ли вы дать нам наставления до своего  отъезда?  Не  доводилось

разве учителю слышать поучения премудрого Ху-цзы?

     И Ле-цзы, улыбнувшись, ответил им:

     -- Разве почтенный Ху-цзы говорил что-нибудь? Однако же я как-то слышал

его разговор  с  Бохунем-Безвест-ным  и сейчас перескажу вам его. Вот что он

сказал тогда:

     "Существует  нерожденное  и  рожденное,  изменяющееся   и   неизменное.

Нерожденное  может родить рождающееся, неизменное может изменить меняющееся.

Рождающееся не может не родиться, изменяющееся не  может  не  измениться  --

посему  вечно  есть  рождение,  вечно  есть  изменение.  То,  что  постоянно

рождается и изменяется, не может не рождаться  и  не  изменяться  во  всякое

время. Так следуют они круговороту сил Инь и Ян и четырех времен года.

     Нерожденное непостижимо и само по себе.

     Неизменное уходит и возвращается.

     Уходя и возвращаясь,

     Оно движется по кругу без конца.

     Непостижим в единственен Путь --

     измерить его нельзя.

     А в "Книге Желтого Владыки" говорится:

     Дух долины никогда не умрет,

     Назову его Сокровенною Женщиной.

     Врата Сокровенной Женщины

     зовутся корнем Небес и Земли.

     Оно вьется без предела и словно существует;

     Пользуйся этим -- и оно не иссякнет [2].

     Следовательно,  то,  что  рождает  вещи,  само  не  рождается;  то, что

изменяет вещи, само не изменяется" [3].

     Ле-цзы сказал:

     "В старину мудрые цари прозрели общую основу Неба и Земли в чередовании

сил Инь и Ян. Но ежели все обладающее формой родилось из  бесформенного,  от

чего  же  родились  Небо  и Земля? Я отвечаю: вначале была Великая Простота,

потом появилось Великое Начало, затем появилась Великая Основа,  после  чего

появилась  Великая  Вещественность.  В Великой Простоте еще не было дыхания.

Великое Начало было началом дыхания. Великая Основа была началом всех  форм.

Великая  Вещественность  --  начало всех вещей. Дыхание, форма и вещь еще не

отделились друг от  друга,  посему  такое  состояние  зовется  хаосом.  Хаос

означает   смешение   всех   вещей,  еще  не  отделившихся  друг  от  друга.

Всматривайся в него -- и не увидишь, вслушивайся в него --  и  не  услышишь.

Посему  он  зовется  "простотой".  Простое  не  имеет  ни  формы, ни границ.

Претерпев превращение, оно стало Единым, а из Единого оно стало семью,  семь

же  превратилось  в  девять.  На  девятке  превращения исчерпываются и снова

приходят к единице. А это Единое есть начало превращений всех форм. Чистое и

легкое поднялось вверх и образовало небо, грязное и тяжелое опустилось  вниз

и  образовало  землю, а дыхание, пронизавшее то и другое, породило человека.

Вот так Небеса и Земля заключили в себе  семя  всего  живого,  и  все  сущее

обрело жизнь".

     Ле-цзы сказал:

     "Небо и Земля не обладают полнотой свершения.

     Многомудрые мужи не обладают полнотой умения.

     И ничто в целом мире нельзя использовать сполна.

     А посему

     Назначение Неба -- рождать и укрывать.

     Назначение Земли -- вскармливать и поддерживать.

     Назначение мудрых -- наставлять и воспитывать.

     Назначение каждой вещи -- вершить им уготованное.

     Следовательно,  и  у  Неба  есть  свои  недостатки, и у Земли есть свои

преимущества, и у мудрых есть свои  промахи,  а  у  каждой  вещи  есть  своя

правда.  Почему  так?  Небо,  рождая  и  укрывая, не способно вскармливать и

поддерживать. Земля, вскармливая и поддерживая,  не  способна  наставлять  и

воспитывать.  Мудрый,  наставляя  и  воспитывая,  не способен заставить вещи

действовать вопреки своему назначению, а вещи, вершащие уготованное  им,  не

могут  отринуть  свое назначение. Посему в Небесном пути должно быть место и

силе Инь, и силе Ян, в учении древних мудрецов говорится и о человечности, и

о долге, а все сущее в мире, каково бы ни было его назначение,  должно  быть

то  твердым,  то  мягким.  Все сие соблюдает предписанное каждому место и не

уклоняется от него.

     Посему есть рожденное и Родитель рожденного, формы  и  Творящее  формы,

звуки  и Озвучивающее звуки, краски и Раскрашивающее краски, вкус и Творящий

вкусы. То, что рождается Родителем, умирает, но Родитель рождающего вовек не

умрет. То, что сотворено в форме, имеет облик, но Творящий формы никогда  не

проявляет  себя.  Что озвучено в звуке, можно слышать, но Озвучивающее звуки

вовек  недоступно  слуху.  Что  окрашено  в  красках,   можно   видеть,   но

Окрашивающее   краски   недоступно   зрению.   То,  что  имеет  вкус,  можно

попробовать, но Творящее вкус вовек нельзя распознать. Все  это  принадлежит

Недеянию.

     А Недеяние способно творить Инь, творить Ян,

     смягчать и укреплять,

     удлинять и укорачивать, делать круглым или квадратным,

     убивать или рождать, дарить тепло или холод,

     держать на плаву или топить,

     исторгать звук гун или звук шан [4],

     выводить вперед или прятать,

     делать черным или желтым,

     творить сладость или горечь, благоухание или вонь.

     Оно  ничего не знает и ничего не умеет, а все же нет ничего, что бы оно

не знало и не умело".

     Есть животное шаньюань, которое зачинает само от себя,  это  называется

лэй.   Есть  водоплавающая  птица,  которая  зачинает  от  взгляда,  --  это

птица-рыболов. Среди морских черепах есть только самки, а некоторые существа

бывают только самцами: таковы маленькие осы. В стране  Сы  женщины  зачинают

без совокупления с мужчиной. Хоу Цзи родился от следа великана.

     И Инь родился в дупле шелковицы.

     Из теплой сырости рождаются стрекозы, из уксуса -- насекомое сицзи.

     Растение  янси, соединяясь со старым бамбуком, рождает существо пиннин,

циннин рождает леопарда, леопард -- лошадь, а лошадь -- человека. Человек же

со временем возвращается в зародыши. Все сущее в мире выходит из зародышей и

в зародыши возвращается [5].

     Направляясь в царство Вэй, Ле-цзы присел закусить на обочине и  заметил

валявшийся  в  траве  столетний  череп.  Ткнув его палкой, он сказал ученику

Байфэну:

     -- Только он и я знаем, что ты никогда не рождался и никогда не умрешь.

Вправду ли ему нужно печалиться? Вправду ли нам нужно радоваться?

     В семенах есть мельчайшие зародыши. Когда  они  попадают  в  воду,  они

начинают расти. На границе воды и суши они превращаются в лягушачью кожу. На

берегу   они   становятся  подорожником.  На  навозе  подорожник  становится

"вороньей лапкой", а корни вороньей лапки превращаются в  древесных  червей,

листья же ее становятся бабочками. Бабочка превращается в насекомое, которое

выглядит  так,  словно  сбросило  свои  чешуйки,  живет под очагом и зовется

цюйдао. Спустя сто  дней  цюйдао  превращается  в  птицу,  которую  называют

ганьюйгу.  Слюна  ганьюйгу  становится сыми, а сыми превращается в насекомое

илу, которое водится в  уксусе,  а  илу  порождает  насекомое  хуанкуан.  От

хуанкуана,  живущего  в  уксусе,  родится цзюю, от цзюю родятся комары, а от

комаров -- светлячки.

     Баранья печень превращается в  вещество  дигао.  Кровь  людей  и  коней

превращается  в  блуждающие  огоньки;  сокол превращается в ястреба, ястребы

превращаются в кукушек,  а  те  в  свое  время  снова  становятся  соколами.

Ласточки  превращаются  в устриц, кроты --- в перепелов, сгнившие тыквы -- в

рыб, порей -- в петушиный гребень, старый баран -- в обезьяну, рыбья икра --

в насекомых.

     В "Книге Желтого Владыки" говорится:

     "Когда тело движется, оно приводит в движение не тело,  а  тень.  Когда

раздается  звук,  он  рождает  не  звук,  а  эхо. Когда Небытие претерпевает

перемену, оно рождает не Небытие, а нечто наличествующее".

     То, что обладает формой, неизбежно придет к своему концу.  Наступит  ли

конец  для Неба и Земли? Они прекратят свое существование вместе со мной. Но

неведомо, прекратится ли когда-нибудь сам конец.  Наступит  ли  когда-нибудь

конец  Пути, если у него отродясь не было начала? Как прекратится то, что по

сути не существует?

     Все  рожденное  возвращается  в  нерожденное.  Все  обладающее   формой

возвращается  в  бесформенное.  Но  нерожденное в сущности -- это не то, что

никогда не рождалось, а бесформенное -- это не  то,  что  никогда  не  имело

формы.  Все  рожденное  должно  неизбежно  прийти  к  своему концу. Все, что

кончается, не может  избежать  своего  конца,  подобно  тому  как  все,  что

родилось,  не  может  избежать  своего  рождения. Следовательно, желать жить

вечно и никогда  не  приходить  к  своему  концу  есть  великое  заблуждение

относительно своей судьбы.

     Дух  принадлежит  Небу,  кости  принадлежат  Земле. То, что принадлежит

Небу, чисто и рассеянно. То, что  принадлежит  Земле,  осязаемо  и  слеплено

воедино.  Когда  дух  покидает  тело,  то  и  другое  возвращаются  к своему

подлинному состоянию. Вот почему души  умерших  называют  "гуй",  ибо  "гуй"

означает "возвратиться домой": они возвратились в родной дом [6].

     Желтый Владыка сказал:

     "Когда  дух  мой  выйдет в свою дверь, а мои кости вернутся к корню, из

которого они выросли, что останется от меня?"

     От рождения до смерти человек проходит через четыре  великие  перемены:

детство, молодость, старость и смерть. В детстве его энергия сосредоточенна,

а  воля  собрана  воедино -- вот предел душевной гармонии. Ничто не способно

причинить ему ущерб, ничто не может добавить ему силы. В молодости его кровь

кипит, страсти и замыслы бурлят в нем. Окружающие соперничают с ним, так что

его жизненные силы тают. В старости его желания и помыслы слабнут и его тело

ищет покоя. Никто не стремится  опередить  его,  и,  хотя  он  не  достигает

совершенства,  присущего  детству, его состояние намного улучшается. А когда

он умирает, он обретает покой и достигает предела своего бытия.

     Когда Конфуций странствовал по  горе  Тайшань,  он  увидел  Жупа  Цици,

который  бродил по равнине в одеждах из шкур, подпоясанный простой веревкой,

и напевал песню, подыгрывая себе на лютне.

     -- Уважаемый, отчего вы так веселитесь? -- спросил его Конфуций.

     -- О, у меня есть много причин для веселья! --  ответил  Жун  Цици.  --

Среди  всех вещей в этом мире человек -- самое драгоценное, а я имею счастье

родиться человеком. Вот первая причина для веселья! Из  двух  полов  мужчины

ценятся  выше,  чем  женщины, а я имею счастье родиться мужчиной. Вот вторая

причина для веселья! Среди родившихся на этот свет многие не живут и дня или

месяца и никогда не выходят из пеленок, а я уже прожил  девяносто  лет.  Вот

моя  третья  причина  для  веселья! Для всех людей бедность -- это судьба, а

смерть -- конец существования. Я принимаю  свою  судьбу  и  спокойно  ожидаю

конца, о чем же мне беспокоиться?

     -- Прекрасно! -- воскликнул Конфуций. -- Вот человек, знающий, как быть

довольным в этом мире.

     Когда  Линь  Лэй  уже прожил на свете без малого сотню лет, он в разгар

весны надел меховую шубу и пошел по полю, распевая песни и подбирая колоски,

оставшиеся на брошенной ниве. Его заметил  издали  Конфуций,  ехавший  в  то

время в царство Вэй. Повернувшись к ученикам, Конфуций сказал им:

     -- С этим стариком нужно поговорить. Пусть кто-нибудь подойдет к нему и

заведет с ним разговор.

     Цзы-Гун  предложил свои услуги. Он настиг Линь Лэя у самой кромки поля,

взглянул на его лицо и, вздохнув, спросил:

     -- Неужели вы ни о чем не сожалеете? Вы поете, подбирая в поле колоски.

     Линь Лэй не остановился и даже не прекратил петь. Тогда  Цзы-Гун  пошел

за ним следом, повторяя свой вопрос. Наконец Линь Лэй обернулся и сказал:

     -- О чем же мне сожалеть?

     -- Вы,  уважаемый,  в  юности  не  пеклись  о добронравном поведении, в

зрелые годы не стремились к успеху, в преклонном возрасте не имеете ни жены,

ни детей, а смерть ваша уже близка. Какое же счастье привалило вам в  жизни,

что вы поете, подбирая в поле колоски?

     -- Причины  для радости у меня такие же, как у всех людей, -- ответил с

улыбкой Линь Лэй. -- Но люди так часто делают их причинами  своих  забот.  В

молодости  я не радел о благонравном поведении, а в зрелые годы не стремился

к успеху -- вот почему я смог прожить так долго.  В  преклонном  возрасте  у

меня не было ни жены, ни детей, а смерть моя уже близко -- вот почему я могу

радоваться жизни сейчас.

     -- Но  человеку свойственно держаться за жизнь и бояться смерти. Отчего

же дума о смерти вас радует?

     -- Смерть -- это возвращение туда, откуда мы вышли, когда родились. Как

же могу я знать, что, умерев сейчас здесь, я не буду рожден где-нибудь  еще?

Откуда мне знать, не является ли моя любовь к жизни заблуждением? Откуда мне

знать, что моя смерть не будет лучше моей жизни?

     Цзы-Гун  выслушал  эти  слова,  но  не  понял  их смысла. Он вернулся и

пересказал их Конфуцию.

     -- Я знал, что этот человек достоин разговора, -- сказал  Конфуций.  --

Так оно и есть. Он постиг кое-что, но не постиг всего [7].

     Цзы-Гун устал учиться и сказал Конфуцию:

     -- Я хочу отдохнуть.

     -- В жизни нет отдыха, -- ответил Конфуций.

     -- Значит, мне не суждено обрести покой?

     -- Нет,  ты  найдешь  его.  Взгляни  на  тот  могильный  курган,  такой

величественный, такой могучий, и ты поймешь, где ждет тебя покой!

     -- Воистину смерть велика! -- воскликнул Цзы-Гун.  --  Благородный  муж

обретает в ней отдохновение, заурядный человек покоряется ей.

     -- О,  ты  все  понял,  Цзы-Гун!  Люди понимают радость жизни, но не ее

пошлость, печаль старости, но не ее безмятежность, ужас  смерти,  но  не  ее

упокоение.

     Янь-цзы сказал:

     -- Как хорошо люди древности понимали смерть! Достойные мужи находили в

ней отдохновение, презренные покорялись ей.

     В  смерти  наши  жизненные  свойства  достигают своего предела. Древние

называли умершего "вернувшимся к началу". Говоря, что  умерший  "вернулся  к

началу",  они  давали  понять, что живые -- странники в этом мире. Странник,

который забыл вернуться назад, не знает, где его дом. А того, кто не  знает,

где  его  дом, весь свет осудит. Но когда все люди забывают про свой дом, то

уже некому осудить их. Положим, некто ушел из своей родной деревни,  покинул

своих  родичей, презрел свои семейные обязанности ради того, чтобы скитаться

где-то на чужбине, -- что можно  сказать  о  таком  человеке?  Люди  в  мире

наверняка  назовут  его  глупцом  и  недотепой.  Положим, что некто гордится

собой, выставляет напоказ свои способности  и  умение,  добивается  славы  и

почета  и  не  может удержаться от того, чтобы не хвастаться на виду у всего

света, -- что можно сказать о таком  человеке?  Люди  наверняка  сочтут  его

умным и достойным уважения. Оба этих человека не правы, однако же люди будут

порицать  одного  и  хвалить  другого.  Только  мудрец  знает,  кого следует

порицать, а кого хвалить.

     Ле-цзы спросили:

     -- Почему ты ценишь пустоту?

     -- В пустоте нет ничего ценного, -- ответил Ле-цзы. -- О ней нельзя так

говорить. Просто нет ничего лучше покоя, нет ничего лучше пустоты. В  покое,

в  пустоте находишь место, где жить. А давая и отбирая, мы теряем место, где

жить.  Тот,  кто,  совершив  ошибку,  начинает  играть  в  "человечность"  и

"справедливость", не вернет потерянного.

     Юй Сюн сказал:

     -- Те,  кто  говорят,  что  небо и земля разрушатся, ошибаются. Те, кто

говорят, что небо и земля не разрушатся, тоже ошибаются. Мы не можем  знать,

разрушатся  они  или нет. Каждый судит со своей точки зрения. И вот живые не

знают, что такое быть мертвым, а мертвые не знают,  что  такое  быть  живым.

Тот,  кто  приходит,  не знает тех, кто ушел. А тот, кто ушел, не знает тех,

кто придут после. Почему мы должны беспокоиться о  том,  разрушатся  небо  и

земля или нет?

     Шунь спросил своего помощника:

     -- Могу ли я обрести Путь и владеть им?

     -- Вы  даже  своим  телом  не  можете владеть, как же вы можете владеть

Путем?

     -- Если мое тело мне не принадлежит, то чье же оно?

     -- Это форма, данная вам на время Небом и Землей.  Ваша  жизнь  вам  не

принадлежит:  это  гармония  жизненных  сил, дарованная вам на время Небом и

Землей. Ваша природа и судьба вам не принадлежат: это Путь,  предначертанный

вам  Небом  и  Землей.  Ваши  дети  и внуки вам не принадлежат: Небо и Земля

ниспослали их вам, как змеи сбрасывают кожу.  Поэтому  вы  странствуете,  не

зная,  куда направляетесь, покоитесь на месте, не зная, на что опираетесь, и

питаете себя, не ведая как. Вы --  вечное  дыхание  Неба  и  Земли,  которое

влечется во всех направлениях. Как же вы можете владеть им? [8]

     -- Вращаясь  без конца, Небо и Земля движутся неприметно. Но кто ведает

об их движении? Ведь что уменьшится здесь, увеличится там, что  произрастает

здесь,  увядает  там. Уменьшаться и увеличиваться, произрастать и увядать --

значит в одно и то же время рождаться и умирать. А перерыв между  появлением

и  исчезновением  столь ничтожен -- кто заметит его? Чем бы ни была вещь, ее

энергия не вдруг появляется, ее форма не вдруг исчезает:  просто  невозможно

понять, когда приходит зрелость и когда наступает увядание. То же происходит

и  с  человеком за время его жизни: его облик, суждения и манеры меняются со

временем, его кожа, ногти и волосы одновременно растут и выпадают. Однако  ж

невозможно  распознать,  как  претерпевают они эти перемены. Мы узнаем о них

лишь после того, как они произойдут.

     Некогда в  царстве  Ци  жил  человек,  который  так  боялся,  что  небо

обрушится,  а  земля  обвалится вниз и ему негде будет жить, что даже не мог

есть и спать. Нашелся некто, кто принял близко к сердцу его страхи, пришел к

нему в дом и стал его успокаивать:

     -- Небо -- это только скопление воздуха, и нет такого места, где бы  не

было  воздуха.  Ты  целый  день  ходишь и лежишь внутри неба, ты внутри неба

потягиваешься и сгибаешься, делаешь вдох и выдох. Почему же  ты  страшишься,

что небо рухнет на тебя?

     -- Но если небо -- это только скопление воздуха, то разве не свалятся с

него солнце и луна, звезды и планеты? -- возразил цисец.

     -- Солнце,  луна,  звезды  и  планеты -- это скопления воздуха, которые

светятся. Даже если они упадут, то никому не причинят вреда.

     -- А если земля обрушится?

     -- К чему бояться, что обрушится земля? Ведь  земля  --  это  скопление

твердого  вещества,  которое  заполняет  пустоту  во все четыре стороны. Нет

места, где бы не было вещества. Ты целыми днями и стоишь, и  ходишь,  и  все

делаешь на земле. Чего же бояться, что она обрушится?

     Услышав это, цисец очень обрадовался, и его друг обрадовался тоже.

     Когда Чанлу-цзы услышал про их разговор, он рассмеялся и сказал:

     -- Радуга,  облака и туманы, ветер и дождь и четыре времени года -- все

это скопления воздуха, и из них получается небо. Горы и холмы, реки и  моря,

металлы и камни, огонь и дерево -- все это скопления твердого вещества, и из

них  получается  земля. Зная, что это скопления воздуха и твердого вещества,

как можем мы быть уверены в том, что они никогда не разрушатся? Небо и земля

-- это только песчинка в целой вселенной. Конечно, должно пройти  еще  очень

много  времени,  прежде  чем  им придет конец, и предугадать этот срок очень

трудно.  Беспокоиться  о  том,  что  они  разрушатся,  конечно,  глупо.   Но

утверждать,  что  они  не разрушатся никогда, -- столь же неверно. Поскольку

небу и земле суждено погибнуть, придет время, когда  им  наступит  конец.  И

если  мы  окажемся  в это время здесь, то почему бы нам и не беспокоиться об

этом?

     Когда Ле-цзы услышал эти слова, он тоже улыбнулся и сказал:

     "Сказать, что Небо и Земля погибнут, -- это неправда.  И  сказать,  что

Небо и Земля не погибнут, -- тоже неправда. Погибнут они или нет -- этого мы

знать  не  можем.  Все зависит от того, как на это посмотреть. Ведь живые не

знают, что такое смерть. Мертвые не знают, что такое  жизнь.  Те,  кто  есть

сейчас,  не  знают  тех, кто был прежде. А те, кто был прежде, не знают тех,

кто есть-сейчас. К чему нам беспокоиться о том, погибнут Небо  и  Земля  или

нет".

     В  царстве  Ци  жил  богач по фамилии Го, а в царстве Суп жил бедняк по

фамилии Сян. Вот бедняк приехал в Ци, чтобы разузнать,  как  стать  богатым.

Богач Го сказал ему:

     -- Я  хорошо  научился  воровать. С тех пор как я стал вором, в течение

первого года я смог прокормиться, во второй год добился достатка, а в третий

год -- изобилия. А потом я стал раздавать милостыню в окрестных селениях.

     Бедняк Сян обрадовался, но он понял только, что богач Го был  вором,  и

не  понял,  как  нужно  воровать.  Поэтому  он стал перелезать через стены и

врываться в дома, хватая все, что попадется под руку, и в скором времени его

осудили за кражу и отняли все его имущество.

     Решив, что богач его обманул, бедняк вновь отправился к нему.

     -- Как же ты грабил? -- спросил его богач. Бедняк  рассказал  ему,  как

все произошло.

     -- Да  разве  можно  было  так далеко уклониться от правильного способа

воровства? -- вскричал богач Го, услышав рассказ  бедняка.  --  Позволь  мне

объяснить  тебе.  Я  слышал  такие  слова:  "Небо жалует время, земля жалует

богатства". Я краду у неба и земли богатства, которые предоставляют  времена

года,  я  краду  у облаков и дождей влагу, у гор и равнин -- их плоды, чтобы

вырастить  свой  урожай,  посеять  свои  семена,  воздвигнуть  свои   стены,

построить  свой дом. Я краду птиц и зверей у земли, рыб и черепах -- у воды.

Все это -- воровство, ибо урожай и семена, глина и дерево,  птицы  и  звери,

рыбы  и  черепахи  даются  нам  небом  --  как  могут  они  быть моим Личным

достоянием? Но никто не осуждает меня за то, что я крал у неба. А вот золото

и яшма и прочие драгоценности, зерно и шелк и разные товары  собраны  людьми

-- разве их посылает нам небо? Что же удивительного, что тебя осудили за то,

что ты присвоил их себе?

     Бедняк  Сян  был  в  недоумении и решил, что богач Го опять смеется над

ним. Он пошел к Дунго-цзы, расспросил его и получил такой ответ:

     -- Разве само тело у тебя не украдено? Если тебе приходится красть  Инь

и  Ян для того, чтобы поддержать жизнь в своем теле, как можешь ты не красть

вещи, тебя окружающие? В действительности все вещи между небом и  землей  не

отделены  друг  от  друга,  а  потому утверждать, что нечто принадлежит тебе

лично, -- значит творить обман.  Го  ворует,  как  все  люди,  и  потому  не

подвергается  осуждению.  Ты  же  воровал в одиночку, и потому тебя осудили.

Проводить ли различие между общим и частным или нет -- ты все  равно  будешь

считаться вором. Сами небо и земля делают общее общим, а частное -- частным.

Для  того,  кто  постиг  природу  неба  и  земли,  нет  ничего,  что было бы

воровством и что не было бы воровством.

II. ЖЕЛТЫЙ ВЛАДЫКА

     Десять и еще пять лет восседал на царском престоле  Желтый  Владыка,  и

ему  доставляло  удовольствие знать, что весь мир был в его власти. Он "брал

от жизни все", тешил свое зрение и слух, искал наслаждений  для  обоняния  и

вкуса,  пока  от непрестанных увеселений кожа его не высохла, а пять органов

чувств не притупились окончательно. В  последующие  пятнадцать  лет  он  был

озабочен лишь беспорядками в Поднебесной и посвятил свое зрение и слух, свои

знания  и  способности  управлению  народом.  Однако  кожа на нем еще больше

иссохлась, а его органы чувств совсем расстроились.

     Тогда Желтый Владыка сокрушенно вздохнул и сказал:

     -- О, сколь велики мои заблуждения! Заботиться только  о  себе  --  это

порок. Но заботиться только о других -- порок не меньший!

     Тут он забросил все свои царские дела, покинул дворец, распустил свиту,

упразднил  свой  оркестр с колоколами и барабанами и отказался от изысканных

кушаний, а сам стал жить в праздности в хижине, очищая свое сердце  и  тело.

Вот  так  он  прожил  три  месяца,  ни разу не вспомнив о своих обязанностях

государя.

     Однажды, когда он заснул днем, ему привиделось, что он попал  в  страну

Хуасюй  [10].  Страна  эта  лежала на запад от области Яньчжоу и на север от

области Тайчжоу,  а  в  скольких  миллионах  ли  от  Срединного  царства  --

неведомо.  До  нее  нельзя  добраться  ни на лодке, ни на телеге, ни пешком.

Странствовать там можно лишь в мыслях. В этой стране нет ни начальников,  ни

старших и все устраивается само собой. В людях нет ни жадности, ни похоти, и

каждый  живет  сам по себе. Люди там не радуются жизни и не боятся смерти, и

поэтому никто не умирает прежде срока. Они не знают, что такое ставить  себя

выше  других,  и  поэтому  им неведомы любовь и ненависть. Они не знают, что

такое угождать или вредить другим, соглашаться с другими или идти  наперекор

чужой  воле,  поэтому они не ведают ни выгод, ни убытков. В мире нет ничего,

что вызывало бы в них недовольство или сожаление, ничего, что страшило бы их

или заставляло завидовать. Они ходят по воде -- и не тонут, ступают по  огню

-- и  не горят. Ударишь их -- и на них не появятся раны. Ущипнешь их -- и на

их коже не останется следа. Они ходят  по  воздуху,  как  по  суше,  спят  в

пустоте,  точно  в  постели.  Облака и туманы не мешают им смотреть, раскаты

грома не мешают слушать, красота и уродство  не  смущают  их  сердца,

горы и ущелья не утомляют их ноги, ибо они странствуют всюду душой.

     Когда  Желтый  Владыка  проснулся,  он  был  очень  рад тому, что снова

вернулся к своей жизни. Позвал он своих советников Тяньлао, Лиму  и  Тайшань

Цзи и сказал им:

     -- Я  прожил в праздности три месяца, очищая свое сердце, и тело, желая

понять, как нужно владеть собой и управлять другими,  но  успеха  так  и  не

добился.  Устав,  я  заснул,  и  вот что я увидел во сне. Теперь я знаю, что

Верховный Путь нельзя постичь посредством чувств. Я знаю его, я  его  обрел,

но я не могу рассказать вам о нем.

     Прошло  еще двадцать лет, в продолжение которых Поднебесная управлялась

так же хорошо, как и в стране Хуасюй, и Желтый Владыка вознесся на небеса. А

люди не переставали оплакивать его в течение двух столетий.

     Гора Гуешань стоит на островах, там, где Желтая Река впадает  в  Океан.

На  этой  горе  живет Божественный человек. Он вдыхает ветер, пьет росу и не

ест злаков. Его сердце -- как бездонный источник, его  внешность  --  как  у

юной  девушки.  Он  не  ведает ни милости, ни любви, но небожители и мудрецы

рады быть его советниками. Он не внушает страха,  никогда  не  сердится,  но

люди  способные  и  добросовестные  рады  быть  его  посланниками. В них нет

щедрости и доброты -- а другие всего имеют в достатке. Он ничего не собирает

и не делает запасов, но ни в чем не нуждается. Там  силы  Инь  и  Ян  всегда

пребывают в согласии, солнце и луна всегда светят в положенное время, четыре

времени  года  исправно  сменяют  друг  друга,  равномерно дуют ветры и идут

дожди, своевременно взрастает все живое, урожай всегда обилен, а в округе не

бывает мора, не умирают преждевременно люди,  не  болеют  животные,  а  души

умерших не доставляют беспокойства живым.

     Учителем   Ле-цзы  был  Старый  Шан,  а  другом  --  Богао-цзы.  Ле-цзы

досконально перенял искусство обоих  и  возвратился  домой,  оседлав  ветер.

Услышал  о  нем Инь Шэн, присоединился к его ученикам и в течение нескольких

месяцев не искал себе пристанища[11]. Десять раз, когда  Ле-цзы  отдыхал  от

своих  дел,  он просил его открыть свои секреты, и каждый раз Ле-цзы отсылал

его обратно, ничего ему не сказав. Инь Шэн обиделся  и  попросил  разрешения

уехать. Ле-цзы не стал возражать.

     Прошло  несколько  месяцев,  Инь  Шэн не отказался от своих намерений и

снова пришел к Ле-цзы.

     -- Почему ты столько раз приходишь и уходишь? -- спросил его Ле-цзы.

     -- Не так давно я обращался к вам с просьбой, а вы  не  удостоили  меня

ответом. Тогда я обиделся на вас, но ныне обида прошла, и вот я опять здесь,

-- ответил Инь Шэн.

     -- Я  считал тебя проницательным, а ты, я вижу, ничего не понимаешь! Ну

хорошо, я расскажу тебе, чему я научился у моего учителя.  Спустя  три  года

после  того,  как  я  начал  учиться  у  моего  учителя и подружился с одним

человеком, мое сердце уже не занимали мысли о "правильном" и "неправильном",

мои уста более не говорили о  пользе  и  вреде,  и,  тогда  учитель  впервые

посмотрел в мою сторону. Спустя пять лет в моем сердце снова появились мысли

о правильном и неправильном, а мои уста вновь заговорили о пользе и вреде --

и  тогда  учитель впервые мне улыбнулся. Спустя семь лет я уже не прилагал к

своим  мыслям  понятия  правильного  и  неправильного  и  говорил  все,  что

приходило  на  ум,  не  задумываясь  о пользе и вреде. Тогда учитель впервые

предложил мне сесть рядом с собой. Спустя девять  лет  я  принимал  свободно

все,  что появлялось в моем сердце, и говорил свободно все, что приходило на

ум, не зная, правильно это или неправильно, полезно или вредно,  и  даже  не

помня,  кто  мой  учитель и мой друг. Тогда, когда я дошел до предела всего,

что было внутри и вовне меня, мое зрение стало  подобным  моему  слуху,  мой

слух   --  подобным  моему  обонянию,  мое  обоняние  --  подобным  вкусовым

ощущениям. Мое сознание стало собранным воедино, а  тело  --  расслабленным,

плоть  и  кости  срослись  воедино,  я  не  замечал, на что я опираюсь и где

ступают мои ноги, я скитался вместе с ветром на запад и на  восток,  подобно

листку,  сорванному  с дерева, или высохшей мякине, и даже не знал, ветер ли

гонит меня, или я подгоняю ветер. А теперь ты захотел стать моим учеником и,

не пробыв со мной и одного года, уже обижаешься на меня.  А  ведь  ветер  не

поднимет  в  воздух и частицы твоего тела, земля не удержит и одного сустава

на твоем пальце. Как же ты собираешься ходить по воздуху и скитаться  вместе

с ветром?

     Тут Инь Шэн устыдился так, что долго даже вздохнуть не осмеливался.

     Больше он не подходил с расспросами к Ле-цзы.

     Учитель Ле-цзы спросил у Гуань-иня: "Высший человек идет под водой -- и

не захлебывается,  ступает  по  огню  -- и не обжигается, воспаряет над всем

миром -- и не пугается. Позвольте спросить, как этого добиться?"

     -- Этого  добиваются  не  знаниями  и  ловкостью,  а  сохраняя  чистоту

жизненной  силы, -- ответил Гуань-инь. -- Присядь, я расскажу тебе. Все, что

обладает формой  и  образом,  звучанием  и  цветом,  --  это  вещи.  Чем  же

отличаются  друг  от  друга  вещи и чем превосходят они друг друга? Формой и

цветом -- только и всего! Ведь вещи рождаются в Бесформенном и  возвращаются

в  Неизменное. Какие могут быть преграды тому, кто это постиг? Такой человек

пребывает в Неисчерпаемом и хоронит  себя  в  Беспредельном,  странствует  у

конца  и начала всех вещей. Он бережет цельность своей природы, пестует свой

дух и приводит к согласию свои жизненные силы, дабы быть заодно с  творением

всего сущего. Небесное в нем сберегается в целости, духовное в нем не терпит

ущерба. Как же могут задеть его внешние вещи?

     Вот и пьяный, упавший с повозки, может удариться сильно, а до смерти не

убьется.  Тело  у  него  такое же, как у других, а ушибется он по-особому --

ведь дух его целостен. Он не знал, что  едет  в  повозке,  и  не  знал,  что

свалился  с  нее,  мечты о жизни и страх смерти не гнездились в его груди, и

вот он, столкнувшись с каким-либо предметом, не ведает страха. Если  человек

может  стать  таким  целостным  от  вина, то насколько же целостнее может он

стать благодаря Небу? Мудрый хоронит себя в  небесном,  и  потому  ничто  не

может ему повредить [12].

     Ле  Юйкоу показывал Бохуню-Безвестному свое искусство стрельбы из лука:

натянул тетиву, поставил на локоть кубок с водой, пустил стрелу, а потом, не

дожидаясь, когда она долетит до цели, пустил и вторую, и третью. И  все  это

время стоял не шелохнувшись, точно истукан.

     -- Это мастерство стрельбы при стрельбе, а не стрельба без стрельбы, --

сказал  Бохунь-Безвестный.  -- А смог бы ты стрелять, если бы взошел со мной

на скалу и встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей?

     Тут Безвестный взошел на высокую скалу, встал на камень,  нависший  над

пропастью  в тысячу саженей, повернулся и отступил назад так, что ступни его

до половины оказались над пропастью, а потом подозвал к себе Ле  Юйкоу.  Тот

же, обливаясь холодным потом, упал на землю и закрыл лицо руками.

     -- У высшего человека, -- сказал Безвестный, -- дух не ведает смущения,

даже если  он  воспаряет  в  голубое  небо,  опускается в мировую бездну или

улетает к дальним пределам земли.  А  тебе  сейчас  хочется  зажмуриться  от

страха. Искусство твое немногого стоит! [13]

     В  роду  Фань  был  человек по имени Цзыхуа, который любил привлекать к

себе удалых людей, и его боялись в целом царстве. Он был любимцем  правителя

Цзинь  и,  хотя должности при дворе не имел, сидел справа от Трех Советников

[14]. Всякий, кого он удостаивал благосклонного взора, получал знатный титул

и удел, а те, кого он по собственной прихоти оговаривал, лишались всех чинов

и званий. В его доме толпилось не меньше просителей, чем в  царском  дворце.

Цзыхуа  позволял  самым  сильным и смелым людям в его свите обижать слабых и

робких. Даже если кому-нибудь в  его  присутствии  наносили  увечье,  он  не

обращал  внимания.  Так  он развлекался днями и ночами, и все жители царства

уже привыкли к этому.

     Однажды первые удальцы семейства Фань -- Хэшэн и Цзыбо  --  отправились

за  город  и  заночевали  в  доме  старого  крестьянина Кая с горы Шанцю. До

глубокой ночи Хэшэн и Цзыбо говорили о славе и могуществе  Цзыхуа,  который,

дескать,  может  убить  или  подарить жизнь, озолотить или разорить по своей

прихоти. Кай был бедный  человек,  вечно  страдавший  от  голода  и  холода.

Притаившись у северного окна, он подслушивал разговор гостей. Воодушевленный

услышанным,  он  собрал  еду,  положил  ее в корзинку и отправился к воротам

Цзыхуа.

     А в свите Цзыхуа состояли родовитейшие люди  царства.  Одетые  в  белый

шелк,  они  разъезжали  в колесницах с высоким передком или прохаживались по

улице, поглядывая на прохожих. Увидев Кая с горы Шанцю, старого и немощного,

с обветренным лицом и в ветхой одежде, они отнеслись к  нему  с  презрением,

стали толкать и бить его, похлопывать по спине, оскорблять и насмехаться над

ним.  А  Кай  не обращал на их издевательства никакого внимания, и удальцы в

конце концов исчерпали свое остроумие. Тогда  они  привели  Кая  на  вершину

башни, и один из них сказал в шутку:

     -- Кто бросится вниз, получит сотню золотых!

     Все  сделали  вид,  что  поверили  этому, а Кай, принявший все всерьез,

поспешил прыгнуть первым. Он  опустился  на  землю,  словно  парящая  птица,

ничего не повредив себе.

     Люди  Цзыхуа  решили,  что  ему  просто повезло, и не слишком удивились

такому счастливому падению. Но, чтобы еще раз испытать его, кто-то указал на

глубокий омут в излучине реки и сказал:

     -- Там на дне есть  драгоценная  жемчужина,  кто  туда  нырнет,  сможет

достать ее.

     Кай  тут же бросился в воду, и, когда он снова вынырнул на поверхность,

в руке он держал жемчужину. Тут впервые люди  Цзыхуа  призадумались,  а  сам

Цзыхуа пожаловал ему вместе с другими шелк и мясо.

     Внезапно  в  сокровищнице  Фаней  вспыхнул пожар. "Если сумеешь войти в

сокровищницу и спасти мой шелк, отдам тебе все, что  вынесешь!"  --  крикнул

Цзыхуа Каю.

     Тут  Кай  без  колебания  направился к сокровищнице, исчез в пламени, а

некоторое время спустя вышел из  него  целым  и  невредимым,  даже  сажа  не

оставила на нем следов.

     Тут все решили, что Кай владеет Путем, и стали просить у него прощения.

     -- Мы не ведали, что вы обладаете Путем, и потому смеялись над вами, --

сказали  ему  люди  Цзыхуа.  --  Как  глупы,  как  глухи, как слепы мы были!

Позвольте же спросить у вас, в чем ваш секрет?

     -- Никакого Пути у меня нет, -- отвечал Кай, -- Я и сам  не  знаю,  как

это все у меня получилось. Но все же попробую вам кое-что рассказать. Не так

давно  я  слышал,  как  двое  из  вас,  остановившись на ночлег в моем доме,

расхваливали славу и  могущество  Цзыхуа,  который  якобы  может  убить  или

подарить  жизнь, озолотить или разорить по своей прихоти. Я верил этому всем

сердцем, и вот  почему  я  оказался  здесь,  а  долгий  путь  показался  мне

коротким.  Когда  я  пришел  сюда, я думал, что все, о чем говорят здесь, --

правда, и я боялся только, что вера моя  будет  недостаточно  крепка.  Я  не

знал,  куда направляюсь, не ведал, где для меня польза, а где вред. Я просто

сосредоточился на одном -- вот  почему  для  меня  не  существовало  никаких

преград.  Но  теперь,  когда  я  знаю,  что  вы  смеялись  надо мной, во мне

зародились  тревоги  и  подозрения,  хотя  я  стараюсь  казаться  спокойным.

Оглядываясь  назад,  я  могу  считать,  что  для меня было большой удачей не

утонуть и не сгореть заживо. Но посмею ли я снова броситься  в  воду  или  в

огонь?

     С  тех  пор  удальцы Цзыхуа, встретив на дороге нищего или коновала, не

осмеливались обижать их и даже выходили из коляски, чтобы поклониться им.

     Услышал об этой истории Цзай Во и рассказал ее Конфуцию.

     -- А ты разве не знал? -- ответил Конфуций. --  Человек  с  безупречной

верой  способен  подчинить  своей  воле  все  вещи.  Он движет небо и землю,

заставляет  откликаться  духов,  охватывает  собою  вселенную  и  нигде   не

встречает  преграды. Неужели ты думаешь, что он может только проходить через

огонь и воду? Ничто не мешало Каю, даже когда он поверил в ложь.  Тем  более

ничто не помешает ему, когда с ним будут искренни! Запомни это, юноша!

     У  конюшего  чжоуского  царя Сюаня был раб по имени Лян Ян, который был

искусен в обращении со зверями и птицами. Он собирал их и держал у  себя  во

дворе и умел укрощать самого свирепого хищника -- вояка, тигра или орла. При

нем  самцы  и самки сбивались в стаи, спариваясь без опаски; разные животные

жили вместе и никогда не прогоняли и  не  кусали  друг  друга.  Государь  не

хотел,  чтобы  искусство  Лян Яна умерло вместе с ним, и приказал Мао Цююаню

стать его учеником.

     Лян Ян сказал Мао Цююаню:

     -- Какому искусству могу я, презренный раб, научить вас?  Но  я  боюсь,

что  государь  скажет, что я скрываю от вас свои секреты, а потому позвольте

мне рассказать вам о том, как приручать тигров.  Вообще  говоря,  в  природе

всего  живого  быть  довольным,  когда  вам угождают, и сердиться, когда вам

перечат. Однако же нельзя думать, что довольство и гнев возникают по чистому

произволу. Зверь гневается, лишь когда идут против его желаний. Кормя тигра,

я не решаюсь давать ему живого зверя, ибо он впадет в ярость, убивая его.  Я

не  даю  ему  и  целую тушу, ибо он впадет в ярость, разрывая ее на части. Я

слежу за тем, голоден тигр или сыт, и постигаю причины  его  раздраженности.

Хотя  тигры  совсем не похожи на людей, но если они ласкаются к человеку, то

это потому, что человек угождает ему, а если он бросается  на  человека,  то

это потому, что человек идет ему наперекор. А если так, то могу ли я гневать

их,  идя  наперекор их желаниям? Но я и не потворствую им во всем. Ибо когда

радость достигает предела, она сменяется гневом, а  когда  достигает  своего

предела гнев, нас вновь охватывает радость, ибо в нашей душе нет равновесия.

А  поскольку  в  своем сердце я никому не угождаю и не перечу, звери и птицы

принимают меня за своего. И потому нет ничего удивительного в том,  что  они

спокойно  гуляют  по  моему  двору,  не  вспоминая о лесной чаще и пустынной

равнине, а когда они мирно спят в моем дворе, им не снятся  высокие  горы  и

глубокие ущелья.

     Янь  Хой сказал Конфуцию: "Однажды я переправлялся через глубокий поток

Шаншэнь, и перевозчик управлял лодкой, словно всемогущий Бог. Я спросил его:

"Можно ли научиться управлять лодкой?" "Можно, -- ответил он. --  Это  легко

может  сделать  хороший пловец, а если он к тому же и ныряльщик, то научится

управлять лодкой, даже не видя ее в глаза". Я спросил  его  еще,  но  он  не

захотел говорить со мной. Позвольте спросить, что это значит?"

     -- Когда  перевозчик  сказал,  что  его искусству легко может научиться

хороший пловец, он имел в виду, что  такой  пловец  забывает  про  воду,  --

ответил  Конфуций.  --  А когда он сказал, что ныряльщик может научиться его

искусству, даже не видя лодку в глаза, он говорил  о  том,  что  для  такого

человека  водная пучина -- все равно что суша и перевернуться в лодке -- все

равно что упасть с повозки. Пусть перед ним опрокидывается и перевертывается

все, что угодно, -- это не поколеблет его  спокойствия.  Что  бы  с  ним  ни

случилось, он будет безмятежен! [15]

     Конфуций  любовался  водопадом  в  Люйляне.  Вода  в нем низвергалась с

высоты в тридцать саженей, река вокруг пенилась на расстоянии сорока  ли.  В

те  места  не  осмеливались  заплывать  ни рыбы, ни черепахи. Вдруг Конфуций

увидел в бурных волнах плывущего человека. Подумав, что кто-то  решил  таким

образом  покончить с жизнью, он послал учеников спасти несчастного. Но в ста

шагах вниз по течению незнакомец сам вышел на  берег  и  пошел  вдоль  реки,

распустив волосы и весело напевая. Конфуций догнал его и спросил:

     -- Я  думал  поначалу,  что  передо  мной дух, а теперь вижу, что вы --

живой человек. Позвольте спросить, есть ли  у  вас,  великого  пловца,  свой

Путь?

     -- О  нет,  у  меня  нет  Пути.  Я  начал  с того, что было мне дано от

рождения, вырос в том, что угодно моей природе, и достиг зрелости в том, что

является моей судьбой. Я вхожу в воду с  течением,  увлекающим  на  середину

реки,  и  выхожу  с  течением,  несущим к берегу. Я следую движению вод и не

навязываю волнам свою волю. Вот как я удерживаюсь на плаву.

     -- Что значит "начать с того, что дано от рождения, вырасти в том,  что

угодно природе, и достичь зрелости в том, что является судьбой"?

     -- Я  родился на суше и чувствую себя покойно на суше -- вот что значит

"данное от рождения". Я вырос в воде и чувствую себя покойно в воде  --  вот

что  значит  "вырасти  в  том,  что угодно природе". И я живу так, не ведая,

почему я таков, -- вот что значит "достичь  зрелости  в  том,  что  является

судьбой" [16].

     По дороге в царство Чу Конфуций вышел из леса и увидел Горбуна, который

ловил цикад так ловко, будто подбирал их с земли.

     -- Неужто ты так искусен? Или у тебя есть Путь? -- спросил Конфуций.

     -- У  меня  есть  Путь,  --  ответил Горбун. -- В пятую -- шестую луну,

когда наступает время охоты на цикад, я кладу на кончик своей палки  шарики.

Если я смогу положить друг на друга два шарика, я не упущу много цикад. Если

мне  удастся  положить  три  шарика,  я упущу одну из десяти, а если я смогу

удержать пять шариков, то поймаю всех без труда. Я стою, словно старый пень,

руки держу, словно сухие ветки. И в целом огромном  мире,  среди  всей  тьмы

вещей  меня  занимают  только  крылатые цикады. Я не смотрю по сторонам и не

променяю крылышки цикады на все  богатства  мира.  Могу  ли  я  не  добиться

желаемого?

     Конфуций  повернулся к ученикам и сказал: "Помыслы собраны воедино, дух

безмятежно-покоен..." Не об этом ли Горбуне сказано такое? [17]

     Один человек, живший у моря, любил  чаек.  Каждое  утро  он  уходил  на

морской  берег  плавать вместе с чайками, и к нему слеталось такое множество

птиц, что всех и не сосчитать. Однажды его отец сказал ему:

     -- Я слышал, к тебе слетаются все чайки на море. Поймай  мне  несколько

-- я тоже хочу поиграть с ними.

     Когда  на следующее утро тот человек пришел к морю, чайки кружились над

ним, но не опускались низко.

     Вот почему говорят: "Предел речи -- отсутствие речей. Предел деяния  --

отсутствие деяний". Знание, доступное всем, -- поверхностно.

     Чжао  Сян-цзы охотился с сотней тысяч своих людей в Срединных горах. Он

поджег целый лес, поднеся огонь к высокой  траве,  и  пожар  распространился

вокруг  на  сотни  ли.  Неожиданно  прямо  из  каменной скалы вышел человек,

поднимаясь и опускаясь вместе с клубами дыма. Все  присутствующие  подумали,

что  видят  духа.  Пройдя  через  пламя,  словно  и  не замечая его, человек

неспешно пошел прочь. Чжао Сян-цзы, пораженный  увиденным,  велел  задержать

человека  и  внимательно оглядел его. Внешность, кожа и лицо незнакомца были

вполне человеческими. Его дыхание и его голос тоже были совсем как у  других

людей.  Он  спросил  незнакомца,  каким  образом  он мог жить внутри скалы и

пройти через огонь.

     -- А что вы называете скалой и огнем? -- спросил человек.

     -- То, откуда ты только что вышел, -- это скала. А  то,  через  что  ты

только что прошел, было огнем.

     -- Я этого не знал.

     Услышал  об  этой  истории  вэйский царь Вэнь и спросил Цзы-Ся, ученика

Конфуция:

     -- Что это был за человек?

     -- Я слышал, как  мой  учитель  говорил,  что  человек,  пребывающий  в

гармонии,  во  всем  подобен другим, и ничто не может причинить ему вред или

преградить ему Путь. Пройти через металл или камень, ходить по воде  и  огню

-- все это возможно.

     -- А почему вы сами так не поступаете?

     -- Я  еще не способен "раскрыть сердце, прогнать мудрствование". Однако

я готов рассказать вам все, что знаю об этом.

     -- А почему твой учитель на такое не способен?

     -- Мой учитель из тех людей, которые, хотя и могут делать так, могут  и

не делать этого.

     Такой ответ пришелся по душе царю Вэню.

     В царстве Чжэн жил могущественный колдун по имени Ли Сянь, который умел

угадывать  судьбы  людей -- будет ли человек жить или умрет, спасется он или

погибнет, встретит или не встретит удачу, умрет ли в молодости  или  доживет

до  глубокой  старости.  Еще он умел предсказывать события, называя и год, и

месяц, и даже день. Так велико было его искусство, что жители Чжэн,  завидев

его,  обращались в бегство. Когда Ле-цзы увиделся с ним, ему в сердце словно

хмель ударил, и он, вернувшись  домой,  сказал  учителю  Ху-цзы:  "Раньше  я

думал,  учитель,  что  ваш Путь -- выше прочих, но теперь я знаю, что есть и

еще более высокий".

     -- Я изучил с тобой писания о Пути, но не вникнул в существо  Пути,  --

ответил Ху-цзы. -- Постиг ли ты Путь воистину? Даже если кур много, а петуха

на  них  нет,  откуда же возьмутся яйца? Ты чрезмерно стараешься осуществить

Путь в миру, завоевать доверие людей, а потому  облик  твой  слишком  выдает

твои намерения. Попробуй привести его сюда, пусть он посмотрит на меня.

     На  следующий  день Ле-цзы привел колдуна к Ху-цзы. Когда колдун вышел,

он сказал Ле-цзы: "Гм, твой учитель -- мертвец, ему  не  прожить  и  десятка

дней. Я увидел нечто странное, увидел сырой пепел!"

     Ле-цзы  вошел в комнату учителя, обливаясь слезами, и передал ему слова

колдуна.

     Ху-цзы сказал: "Я только что показался ему в образе Земли, притаился  в

незыблемом,  но  вовеки подвижном. Ему же, верно, привиделось, что жизненной

силе во мне прегражден Путь. Приведи его ко мне еще раз".

     На следующий день колдун вновь пришел к Ху-цзы, а уходя, сказал Ле-цзы:

"Счастье, что твой учитель встретился со мной. Ему сегодня намного лучше! Он

совсем ожил! Я вижу, что жизненные силы  в  нем  свободны".  Ле-цзы  передал

слова  колдуна  учителю,  и  тот  сказал: "На сей раз я предстал ему зиянием

Небес. Ни имя, ни сущность в нем не  гнездятся,  а  жизненная  сила  во  мне

исходила  из  пяток. Он, верно, увидел во мне это истечение силы. Приведи-ка

его еще раз".

     На следующий день колдун вновь пришел к Ху-цзы и, выйдя от него, сказал

Ле-цзы: "Учитель твой  так  переменчив!  Я  не  могу  разгадать  его  облик.

Подождем,  пока  он успокоится, и я снова осмотрю его". Ле-цзы передал слова

колдуна учителю, и тот сказал: "Я предстал  ему  Великой  Пустотой,  которую

ничто не одолеет. И вот он узрел во мне глубочайший исток жизненных сил. Ибо

и  в стоячей, и в текучей воде есть темные глубины, и насчитывается их всего

девять, а показал я только три. Пусть он придет еще раз".

     На следующий день колдун снова пришел к Ху-цзы, но не успел он усесться

на своем сиденье, как в смятении вскочил и выбежал  вон.  "Догони  его!"  --

крикнул  Ху-цзы ученику. Ле-цзы побежал за колдуном, да так и не догнал его.

А Ху-цзы сказал: "На сей раз я показал ему свой изначальный образ -- каким я

был до того. как вышел из  своего  предка.  Я  предстал  перед  ним  пустым,

неосязаемо-податливым;  невдомек  ему  было,  кто  я  и  что  я такое, вот и

показалось ему, что он скользит в бездну и  плывет  свободно  по  лону  вод.

Поэтому он убежал от меня".

     Тут Ле-цзы понял, что еще и не начинал учиться. Он вернулся домой и три

года не показывался на людях.

     Сам готовил еду для жены.

     Свиней кормил, как гостей.

     Дела мира знать не хотел.

     Роскошь презрел, возлюбил простоту.

     Возвышался один, словно ком земли.

     Не держался правил, смотрел в глубь себя [18].

     Ле-цзы  отправился в царство Ци, но с полпути повернул назад и встретил

на дороге Бохуня-Безвестного, который спросил его,  почему  он  возвращается

домой.

     -- Я испугался!

     -- Чего же вы испугались?

     -- Я ел в десятке харчевен, и в пяти мне подавали раньше всех.

     -- Если это все, то чего же тут страшного?

     -- Когда   внутренняя   цельность   в  человеке  еще  не  окрепла,  она

просачивается наружу и создает вокруг него свечение, которое трогает  сердца

окружающих и заставляет их почитать такого человека больше собственного отца

и  начальника.  А  это уже опасно. Ведь хозяин харчевни думает только о том,

чтобы продать свой рис и похлебку, далеко идущих намерений у него нет.  Если

человек, который получает от меня так мало, ценит меня так высоко, то как же

поступит  властитель  десяти  тысяч  колесниц, который отдает все свое время

царству и все свои знания управлению? Правитель Ци пожалует мне какую-нибудь

должность и будет ожидать, что я успешно справлюсь со своими  обязанностями.

Вот что встревожило меня.

     -- Прекрасное  наблюдение!  -- воскликнул Бохунь-Безвестный. -- Но даже

если вы останетесь дома, то другие люди будут докучать вам просьбами.

     Некоторое время спустя Бохунь-Безвестный пришел к Ле-цзы и у дверей его

дома увидел множество туфель, оставленных посетителями. Бохунь  встал  лицом

на  север,  оперся на посох и прислонился к нему щекой. Постояв так немного,

он вышел, не сказав  ни  слова.  Привратник  доложил  об  этом  Ле-цзы.  Тот

бросился  за  ним  вдогонку  босиком, держа туфли в руке, и догнал его уже у

ворот.

     -- Поскольку вы пришли ко мне, уважаемый, не соблаговолите ли  вы  дать

мне наставление? -- обратился Ле-цзы к Бохуню-Безвестному.

     -- Довольно!   --  ответил  Бохунь-Безвестный.  --  Я  уже  сказал  вам

откровенно, что другие станут докучать вам просьбами. Так  оно  и  вышло.  И

дело  не  в  том,  что вы можете позволить им делать это, а в том, что вы не

можете запретить им поступать так. Для чего  вам  общение  с  этими  людьми,

мешающее  вашему  спокойствию?  Если  вы  хотите произвести впечатление, это

расстроит вашу внутреннюю гармонию и не принесет  добрых  плодов.  Никто  из

ваших приятелей не скажет вам ничего дельного, все их пошлые слова -- словно

яд. Если мы не стараемся друг друга пробудить, как мы будем мужать? [19]

     Ян  Чжу поехал на юг и добрался до царства Пэй. Когда Лао-цзы уезжал на

запад, в царство Цинь, Ян Чжу вышел за город,  чтобы  поприветствовать  его.

Лао-цзы встал посередине дороги, подняв взор к небесам, и сказал со вздохом:

     -- Когда-то  я думал, что тебя можно чему-то научить, но сейчас я вижу,

что это невозможно.

     Ян Чжу ничего не ответил. Когда путники прибыли в  его  дом,  он  подал

Лао-цзы полотенце, гребень и таз с водой для омовения. Сняв туфли за дверью,

он на коленях подполз к Лао-цзы и сказал:

     -- Учитель,  только  что  вы  подняли  свой  взор  к небесам и сказали:

"Когда-то я думал, что тебя можно чему-то научить, а сейчас  вижу,  что  это

невозможно".  Ваш  ученик хотел попросить вас разъяснить смысл этих слов, но

вы все шли вперед, и я не посмел обратиться к  вам  с  вопросом.  Теперь  же

осмелюсь спросить вас, в чем моя ошибка?

     Лао-цзы ответил:

     -- Сколько высокомерия в твоем взгляде! Кто может ужиться с тобой?

     Самая чистая белизна кажется чуть запачканной,

     В совершенной добродетели как будто чего-то не хватает.

     Ян Чжу переменился в лице и сказал: "Почтительно слушаюсь!"

     Прежде  Ян  Чжу  в  каждой  харчевне приветствовали и провожали жильцы,

хозяин подавал ему сиденье, хозяйка подносила полотенце и гребень,  сидевшие

в  доме  уступали место на циновке, гревшиеся давали место у очага. Когда же

он вернулся, постояльцы стали спорить с ним за место на циновке [20].

     Ян-цзы  путешествовал  по  царству  Сун  и  остановился  на  ночлег   в

придорожной  харчевне. У хозяина харчевни было две наложницы: одна красивая,

другая уродливая. С дурнушкой он обращался почтительно, а с  красавицей  был

груб.  Когда  Ян-цзы  спросил  о  причине  такого  поведения, малолетний сын

хозяина ответил: "Красавица думает о себе, что она красива, а мы не знаем, в

чем ее красота. Дурнушка думает о себе, что она уродлива, но мы не знаем,  в

чем ее уродство".

     -- Запомните  это,  ученики,  --  сказал Ян-цзы. -- Если вы будете жить

мудро, но не считать себя мудрецами, вас всюду будут любить! [21]

     В Поднебесном мире есть  Путь,  благодаря  которому  всегда  одерживают

победу, и есть Путь, благодаря которому не побеждают никогда. Первый зовется

слабостью,  второй  зовется  силой.  Узнать  их  легко, но люди не желают их

знать. Поэтому древние  говорили:  "Сильные  стараются  превзойти  тех,  кто

слабее  их,  а  слабые  желают  превзойти  тех,  кто  сильнее  их". Человек,

старающийся превзойти тех, кто слабее его, оказывается в опасности, когда он

встречает того, кто сильнее его. Но человеку, который желает превзойти того,

кто сильнее его, ничто не  угрожает.  Есть  изречение,  гласящее:  "Этим  ты

побеждаешь  свое  тело и делаешь его своим слугой; этим ты заставляешь целый

мир служить себе". Оно означает, что ты побеждаешь не других, а себя и ищешь

должное применение не другим, а самому себе.

     Юй Сюн сказал:

     Если хочешь быть твердым, оберегай твердость мягкостью.

     Если хочешь быть сильным, поддерживай силу слабостью.

     Когда мягкое накапливается, появляется твердость.

     Когда слабость накапливается, появляется сила.

     Смотри, как это скапливается, и ты постигнешь корень всех удач и бед.

     Сильные побеждают тех, кто слабее их, а когда они встречают равного,

     они не имеют преимущества.

     Слабые побеждают тех, кто сильнее их, и сила их неизмерима.

     Лао-цзы сказал:

     Если войско могучее, оно погибнет.

     Если дерево сильное, оно сломается.

     Мягкое и слабое -- это жизнь.

     Твердое и сильное -- это смерть [22].

     Человек может быть подобен нам обликом, но ум его может не быть подобен

нашему. Или он может быть подобен нам умом и не быть подобным  нам  обликом.

Мудрый  предпочитает  быть подобным умом, а обыкновенные люди любят тех, кто

похож на них обликом, и избегают тех, кто на них не похож.

     Всякий, чей рост достигает шести вершков, у  кого  руки  не  похожи  на

ноги,  на голове растут волосы, а зубы спрятаны во рту, зовется "человеком",

но у этого человека может быть сердце дикого зверя. Однако ж люди все  равно

примут  его  как  себе  подобного.  Всякое существо, которое имеет крылья на

спине или рога на голове, могучие  клыки  и  острые  когти,  кто  летает  по

воздуху  или  бегает  по  лесам,  зовется "зверем" или "птицей", однако же у

зверя и птицы тоже есть сознание, подобное человеческому. И все-таки люди не

сочтут их за подобных себе, потому что обликом они отличны от людей.

     Когда Желтый Владыка бился с Яньди на равнине Фань-цюань,  он  поставил

впереди  медведей,  волков,  леопардов  и тигров, а знаменосцами у него были

орлы, фазаны, коршуны и кречеты. Вот что  значит  подчинять  зверей  и  птиц

силой.  Когда  Яо  поручил  Кую  заведовать  музыкой, тот, ударяя в каменные

пластины, заставлял зверей пускаться в пляс, а стоило ему сыграть на свирели

мелодию Сяо-шао, как пара фениксов прилетала во дворец  и  исполняла  танец.

Вот  что  значит  завораживать зверей и птиц музыкой. Чем же сознание птиц и

зверей отличается  от  человеческого?  Поскольку  они  отличаются  от  людей

обликом  и  голосом, мы не знаем, как общаться с ними, но мудрый все знает и

все понимает, оттого он может привлечь к себе зверей и  птиц  и  сделать  их

своими слугами.

     Сознание  зверей и птиц по природе подобно человеческому. Как и мы, они

стремятся уберечь свою жизнь, и им нет нужды для этого учиться  у  человека.

Самец  и  самка  спариваются, мать и дитя тянутся друг к другу; они избегают

ровных мест и селятся в недоступных  местах,  не  любят  холода  и  радуются

теплу. Они живут стаями, передвигаются строем, детеныши держатся в середине,

а  взрослые  --  по  краям;  они ведут друг друга к воде и зовут друг друга,

когда находят пищу. В глубокой древности люди и звери жили сообща, держались

дружно. А во времена Пяти Царей и Трех Правителей животные были  напуганы  и

потому  разбежались  в  разные  стороны.  А в наш смутный век они прячутся в

норах и дуплах, чтобы спасти себя.

     Даже и ныне в восточной стране Цзе многие люди понимают речь  животных.

Такое   возможно  даже  при  наших  ограниченных  знаниях.  Великие  мудрецы

древности знали обычаи всех существ в мире и понимали голоса всех  зверей  и

птиц.  Они  умели  призывать  к себе животных и наставлять их, словно людей.

Истинные мудрецы способны общаться с духами, призывать к себе людей со  всех

сторон  света  и  собирать  вокруг себя и птиц, и зверей, и насекомых, а это

означает, что между всеми существами мироздания нет  больших  отличий  в  их

сознании.   Древние   мудрецы   знали  это,  а  потому  не  обходили  своими

наставлениями никого из живущих в этом мире.

     В царстве Сун жил человек, который очень любил обезьян и держал у  себя

целые  обезьяньи  стаи.  Он  мог  читать  мысли обезьян, и обезьяны тоже его

понимали. Его семья жила впроголодь, потому что он тратил все свои доходы на

обезьян. В конце концов ему стало совсем туго, и он решил  давать  обезьянам

меньше корма. Опасаясь, что обезьяны взбунтуются, он задумал обхитрить их.

     -- Если  я  буду давать вам по три ореха утром и по четыре вечером, что

вы скажете? -- спросил он обезьян. Обезьяны пришли в ярость.  Тогда  человек

сказал:

     -- А  хватит  ли  вам,  если я буду давать вам четыре ореха утром и три

вечером?

     Обезьяны были очень довольны и быстро успокоились. Точно так  же  умный

человек  обманывает  глупого.  Мудрый своей мудростью заманивает простаков в

клетку, точь-в-точь как владелец  обезьян  поступает  со  своими  животными.

Ничего  не  меняя  ни по названию, ни по сути, он умеет вызывать в других то

радость, то гнев [23].

     Цзи Син-цзы растил бойцовского петуха для государя. Прошло десять дней,

и государь спросил: "Готов ли петух к поединку?"

     -- Еще нет. Ходит заносчиво, то и дело впадает в ярость, -- ответил Цзи

Син-цзы.

     Прошло еще десять дней, и государь снова задал тот же вопрос.

     -- Пока нет, -- ответил Цзи Син-цзы. -- Он все еще бросается на  каждую

тень и на каждый звук.

     Минуло еще десять дней, и царь вновь спросил о том же.

     -- Пока нет. Смотрит гневно и силу норовит показать.

     Спустя десять дней государь опять спросил о том же.

     -- Почти  готов, -- ответил на этот раз Цзи Син-цзы. -- Даже если рядом

закричит другой петух, он не беспокоится. Посмотришь  издали  --  словно  из

дерева  вырезан.  Жизненная сила в нем достигла завершенности. Другие петухи

не посмеют принять его вызов: едва завидят его,  как  тут  же  повернутся  и

убегут прочь [24].

     Хуэй  Ан пришел к сунскому царю Кану. Царь Кан топнул ногой, кашлянул и

сказал грозно:

     -- Мне по душе лишь отвага и сила,  я  не  люблю  тех,  кто  болтает  о

человечности и долге. Чему можешь ты научить меня?

     -- Положим,  ваш  слуга знает способ сделать так, чтобы любой, сколь бы

храбр и силен он ни был, не смог бы ударить и сразить вас, ваше  величество.

Хочется ли вам узнать этот способ?

     -- Прекрасно! Вот что я хочу знать!

     -- Но даже если вас не могут сразить, все же для вас сие унизительно.

     Положим,  я  знаю  способ сделать так, что никто в мире, как бы храбр и

силен он ни был, даже и помыслить не смел о том, чтобы ударить вас. Положим,

я знаю способ устроить так, что никто в мире и думать не будет о том,  чтобы

причинить  вам  зло.  Положим,  я  знаю  способ  заставить каждого человека,

мужчину или женщину, любить вас и всячески вам помогать. Все эти три способа

лучше отваги и силы. Не соблаговолите ли узнать, что они такое?

     -- Поистине, вот что хотелось бы мне, единственному, знать!

     -- Как раз этому учат  Конфуций  и  Мо  Ди.  Конфуций  в  Мо  Ди  стали

государями,  не  имея  царства,  и  управляли, не имея подданных. Все люди в

мире, мужчины и женщины,  стояли  на  цыпочках  и  смотрели  в  их  сторону,

вытягивая  шеи,  желая угодить им и уберечь от невзгод. Вы, ваше величество,

владеете десятью тысячами колесниц. Если вы захотите  быть  таким,  как  эти

мужи,   то   все   люди,   живущие   в   границах   вашего   царства,  будут

благоденствовать. Тогда вы намного превзойдете Конфуция и Мо Ди.

     Царь Кан не нашелся что ответить, Хуэй Ан же не мешкая ушел.

     Царь сказал людям своей свиты:

     -- Как ловко  говорил  этот  гость!  Мне,  единственному,  и  возразить

нечего!

Глава III. ЦАРЬ МУ [25]

     Во  времена  чжоуского  царя  My  из  страны  на  далеком Западе пришел

кудесник, который мог проходить сквозь огонь и  воду,  входить  в  камень  и

металл,  переворачивать  горы,  поворачивать реки вспять, поднимать в воздух

целые города, летать в пустоте и  не  падать  и  беспрепятственно  проходить

через  всякие  твердые  предметы.  Не  было  конца всяким чудесным явлениям,

которые он мог вызывать. Но он умел творить превращения не только вещей,  но

и  в  мыслях  людей.  Царь My чтил его, как божество, и прислуживал ему, как

господину. Он отвел ему покои в царском дворце, посылал ему мясо  жертвенных

животных  и  лучших  танцовщиц, чтобы развлечь его. Но кудесник счел царские

палаты слишком убогими, чтобы жить в них,  блюда  с  царской  кухни  слишком

грубыми,  чтобы  есть  их,  а  царских  танцовщиц  слишком уродливыми, чтобы

развлекаться с ними. Тогда царь My построил для него новый  дворец,  призвав

для  его  строительства  лучших мастеров по глине и дереву и лучших знатоков

лаков и белил. К тому времени, когда башня  была  закончена,  царская  казна

совсем  опустела.  Эта  башня  высотой  в семь тысяч саженей возвышалась над

горой Чжуннань, и ее называли "Башней, пронзающей небеса".  Царь  поселил  в

ней  прекраснейших  девушек  из  областей  Чжэн  и Вэй и повелел умаслить их

волосы изысканными благовониями,  вытянуть  их  густые  брови,  украсить  их

шпильками  и  серьгами,  одеть  их  в тончайший холст, отороченный блестящим

шелком из Ци, напудрить их лица и  подчернить  брови,  украсить  нефритовыми

подвесками  и  обрызгать  их настоем из душистых трав. Он велел им исполнить

мелодии "Принимаем облака", "Шесть драгоценных яшм", "Танец Девяти поклонов"

и "Утренняя роса", чтобы развеселить кудесника, и поднес ему  самые  дорогие

кушанья.  Каждый месяц он подносил кудеснику драгоценные одежды, каждое утро

-- изысканнейшие яства.  Кудесник  был  по-прежнему  недоволен,  но  все  же

согласился жить в башне за неимением лучшего.

     Спустя  некоторое  время  он пригласил царя на прогулку. Схватившись за

его рукав, царь взлетел с ним на самую вершину неба и попал  в  его  дворец.

Этот  дворец  был  построен из золота и серебра, усыпан жемчугом и нефритом.

Стоял он выше облаков и дождей, и нельзя было понять, на  чем  он  держался.

Издали  он  казался  пышным  облаком. Все, что видел там глаз и слышало ухо,

обоняли ноздри и пробовал язык, было неведомо земному  жителю.  Тут  царь  и

вправду   уверовал   в  то,  что  сподобился  услышать  "совершенную  музыку

средоточия Небес" в Чистом Граде Пурпурной Звезды [26], где обитает Небесный

владыка. Когда же он посмотрел вниз, то его  собственные  дворцы  и  террасы

показались ему комьями грязи и кучами хвороста.

     Царь  My прожил на Небесах, как ему казалось, двадцать или тридцать лет

и ни разу не вспомнил о своем земном царстве. Тут кудесник  снова  пригласил

его на прогулку, и они пришли в такое место, где вверху они не видели солнца

и луны, а внизу не видели рек и морей. От яркого света и черных теней у царя

рябило   в  глазах,  и  он  не  мог  ничего  видеть;  звуки  расплывались  в

многоголосом эхе, и' царь не мог ничего слышать. Все органы его тела  и  все

чувства  в нем перемешались, мысли неслись куда-то без удержу, разум померк.

Тут он стал просить кудесника вернуться обратно. Кудесник толкнул его, и  он

полетел куда-то в пустоту.

     Очнулся  он  в  своем  дворце,  а  его  слуги  стояли  рядом в ожидании

приказаний. Он посмотрел вокруг: вино в чарке еще не остыло, мясо  на  столе

еще не высохло. Когда царь спросил слуг, где он был, те ответили: "Вы только

сидели на месте, поглощенный чем-то".

     С  тех  пор царь My был сам не свой и оправился лишь спустя три месяца.

Он опять спросил кудесника о том, что произошло с ним, и тот ответил:

     -- Вы, ваше величество, были со мной, в странствиях духа. Для чего  вам

странствовать  телом?  Разве  должно  место,  где  вы побывали, отличаться у

вашего собственного дворца? Должно ли место  вашей  прогулки  отличаться  от

вашего  собственного парка? Вы покойны, когда вокруг вас ничего не меняется,

и волнуетесь, когда происходит нечто неожиданное и мимолетное. Но  можно  ли

предугадать, насколько мир вокруг нас может измениться и стать другим?

     Царь  был  очень  доволен.  Он  забросил государственные дела. Перестал

видеться со своими советниками  и  танцовщицами  и  весь  отдался  мечтам  о

дальних  странствиях. Он велел запрячь восемь лучших лошадей в две колесницы

-- по четыре на каждую. В царскую  колесницу  в  середину  впрягли  Цветущую

Рыжую  и  Зеленое  Ухо,  а по краям -- Рыжую Быстроногую и Белое Подношение.

Колесничим был Цзао-фу, а его помощником -- Тайбин. Во  вторую  колесницу  в

середину  впрягли Высокую Буланую и Рвущуюся Вперед, а пристяжными -- Резвую

Вороную и Дитя Гор. Колесничим был Бо Яо, а его помощником -- Бэнь Жун.

     Они промчались тысячу ли и прибыли в земли племени Цзюйсоу. Жители  той

страны  поднесли  царю  My  кровь  белого  лебедя для питья, молоко коровы и

кобылицы для мытья ног. То же они сделали и для колесничих и их  помощников.

Потом  они  отправились  дальше  и  остановились  на  ночлег у подножия горы

Куньлунь, к северу от Красной Реки. На следующий день они взобрались на гору

Куньлунь, чтобы посмотреть на дворец Желтого Владыки, и насыпали холм, чтобы

оставить память грядущим поколениям.

     Затем он пришел погостить к Матери-Царице Запада [27] и пировал  с  ней

над  Озером  Белой Яшмы. Мать-Царица Запада пела царю, а он пел ей, но слова

его песни были печальны. Видя, как солнце,  проделав  свой  дневной  путь  в

десять тысяч ли, заходит за западную гору Янь, он сказал со вздохом:

     -- Увы!  Я,  будучи царем, презрел благочестие ради удовольствий. Разве

не осудят меня за это грядущие поколения?

     Как можно назвать  царя  My  божественным  человеком!  Он  смог  сполна

насладиться  своей  жизнью,  но  все же он умер, не дожив и до ста лет. Люди

полагали, что он "вознесся на небеса".

     Лао Чэн-цзы учился волшебству у учителя Инь Вэня, который за  три  года

не  сказал  ему  ни слова. Лао Чэн-цзы пришел к учителю с извинениями и стал

просить у него разрешения отбыть домой.

     Учитель Инь Вэнь пригласил его в свой дом, запер двери  и  заговорил  с

ним:

     -- Когда-то  Лао-цзы,  отправляясь  на  Запад,  обернулся и сказал мне:

"Все, хранящее в себе силу жизни, все, имеющее облик, -- это  призрак.  Все,

что произведено на свет превращениями и получает свой образ от сил Инь и Ян,

рождается и умирает. А изменять формы вещей благодаря знанию чисел и перемен

зовется   превращениями   призраков".   Искусство   творца   вещей  измерить

невозможно, достижения его глубоки, так что  трудно  постичь  его  работу  и

угадать,  чем завершится она. Искусство волшебника, изменяющего облик вещей,

легко  увидеть,  но  достижения  его  поверхностны,  а  потому  работа   его

заканчивается,  едва  начавшись.  Только  когда  ты  поймешь, что достижения

волшебства не отличаются от череды рождений и смертей,  я  смог  бы  обучать

тебя своему искусству. И ты, и я -- только призраки. Чему же тут учиться?

     Лао  Чэн-цзы  вернулся  домой и стал размышлять над словами учителя Инь

Вэня. Проведя в размышлениях три месяца, он уже мог по своей воле появляться

и исчезать, менять местами времена года, вызывать грозу зимой,  творить  лед

летом,  летающее  делать  ползающим,  а  ползающее -- летающим. Но он за всю

жизнь никому не раскрыл секрета своего искусства,  и  последующие  поколения

так и не смогли перенять его.

     Ле-цзы сказал:

     -- Мудрецы,  умевшие поддерживать порядок в Поднебесном мире, применяли

свое учение тайно, внешние же их  деяния  не  отличались  от  деяний  других

людей.  Доблести  Пяти  Владык  и  достижения  Трех Царей не были необходимы

вследствие их необыкновенной мудрости и мужества. Порой они  достигали  цели

благодаря своему благотворному влиянию -- кто может измерить его?

     Существует  восемь  доказательств  того,  бодрствуем  ли  мы,  и  шесть

способов подтвердить, не спим ли мы. Каковы эти восемь доказательств? Первое

-- событие, второе -- действие, третье -- приобретение, четвертое -- потеря,

пятое -- печаль, шестое -- радость, седьмое -- рождение, восьмое --  смерть.

Эти  восемь  предъявляются  нам,  когда наше тело входит в соприкосновение с

чем-либо. Что же такое шесть подтверждений? Первое -- обычный сон, второе --

тревожный сон, третье -- сон, вызванный мыслями, четвертое -- сон, вызванный

памятью, пятое  --  радостный  сон,  шестое  --  страшный  сон.  "Эти  шесть

выявляются,  когда  дух  входит  в  соприкосновение  с  чем-либо. Те, кто не

понимают, отчего происходят их чувства, не догадываются о причинах событий в

их жизни. А те, кто понимают,  знают  причины  всех  событий.  А  кто  знает

причины событий, никогда не будет в недоумении.

     Жизненная  сила в нашем теле, растекаясь или скапливаясь, возрастая или

ослабевая, всегда связана с Небом и Землей  и  откликается  различным  родам

вещей. Когда в вас сильно начало Инь, то вам снится, что вы плывете в пучине

вод.  Когда  усиливается  начало  Ян, вам снится, что вы идете через большой

огонь. Когда Инь и Ян равно сильны, вам снится, что вы убиваете или спасаете

жизнь. Если днем переесть, то ночью  увидишь  во  сне,  что  даришь  кому-то

подарки,  а  если  днем  голодать,  то ночью приснится, что подарки подносят

тебе. Если страдать от головокружения, то  во  сне  увидишь,  что  паришь  в

воздухе.  Если  на  душе тяжело, тогда тебе приснится, что ты тонешь в воде.

Когда во сне нечаянно ляжешь на свой пояс, то приснится змея. А если во  сне

тебя  клюнет птица, приснится полет. Когда станет темно, снится огонь. Когда

хвораешь, снится еда. После пирушки одолевает печаль, после пения  и  танцев

-- плачешь.

     Ле-цзы сказал:

     -- Воспринятое духом -- это то, что случается во сне. Воспринятое телом

-- это  то, что происходит наяву. Поэтому то, о чем мы думаем днем, ночью мы

видим  во  сне:  так  встречаются  тело  и  дух.  Вот  почему,   когда   дух

сосредоточен,  мысли  и  сновидения  сами  собой  рассеиваются.  Скоротечные

превращения всего сущего  не  могут  объяснить  те,  кто  доверяются  только

пережитому наяву, и их не могут понять те, кто доверяют только увиденному во

сне.  Нет, не напрасно было сказано, что настоящие люди древности забывали о

себе наяву и не видели снов, когда спали!

     На самом юге западного предела Земли есть страна, и  где  пролегают  ее

границы  --  неведомо.  Зовется она Гуман. Силы Инь и Ян там не соединяются,

поэтому там нет различия между холодом и жарой. Там не светят ни солнце,  ни

луна, и поэтому там нет различия между ночью и днем. Люди там не едят пищи и

не  носят  одежды,  но все время спят, просыпаясь лишь раз в пятьдесят дней.

Они считают действительным то, что видят во сне, и не верят тому, что  видят

наяву.

     Страна,  отстоящая  на равные расстояния от всех четырех морей, зовется

Срединным царством. Она простирается на юг и  север  от  Желтой  Реки  и  на

восток  и  запад от горы Тайшань более чем на десять тысяч ли. Силы Инь и Ян

пребывают в ней в согласии, поэтому жара и  холод  равномерно  сменяют  друг

друга.  Тьма  и  свет  в ней разделяются поровну, поэтому дни и ночи сменяют

друг друга. Среди ее жителей есть и умные,  и  глупые.  Все  существа  Земли

здесь  живут  и плодятся, и имеются в наличии все искусства и таланты. Чтобы

надзирать за ними, есть правители  и  чиновники,  чтобы  поддерживать  их  в

жизни, есть обычаи и законы. Слова и деяния их невозможно ни пересказать, ни

сосчитать.  Они спят и бодрствуют поровну, и они считают, что происходящее с

ними наяву истинно, а происходящее во сне -- неистинно.

     На самом севере восточного предела Земли есть страна,  которая  зовется

Фуло.   Там  всегда  жарко  из-за  избытка  света  солнца  и  луны,  там  не

произрастают лучшие злаки. Тамошние жители питаются кореньями и плодами и не

умеют готовить пищу на огне. От  природы  они  грубые  и  жестокие,  сильные

притесняют  слабых.  Они чтут лишь победителей и не признают справедливости.

Они много бегают и редко отдыхают, всегда бодрствуют и никогда не спят.

     Инь в царстве Чжоу управлял большим хозяйством.  Его  слуги,  спешившие

выполнить  каждое  его  приказание, трудились от зари до зари. Был среди них

старый, выбившийся из сил слуга, которому приходилось трудиться сверх  меры.

Утром  он  со  стоном  шел  на  работу,  вечером,  вконец утомившись, крепко

засыпал. Погрузившись же в сон, он каждый раз видел себя правителем царства,

вершащим дела государства, повелевающим народом. Он развлекался  как  хотел,

проводя время в пирах и прогулках, глядя на празднества и представления. Его

радости не было предела. Когда же он пробуждался, то снова видел себя жалким

прислужником.

     Когда  кто-нибудь  выражал ему сочувствие, видя, как он мучается, слуга

отвечал:

     -- Жизнь человека длится сотню лет, и это время делится на дни и  ночи.

Днем  я  простой слуга и жизнь моя тяжела, зато по ночам я живу как царь. На

что же мне жаловаться?

     А владелец хозяйства  Инь  был  вечно  занят  хлопотами.  В  заботах  о

дарованном  предками  наследстве он истощал силы тела и души. И каждую ночь,

заснув, он видел себя во сне рабом, которого подгоняют, дают  самую  грязную

работу,  ругают  и  бьют.  Он  бредил  и стонал во сне и лишь с приходом дня

находил отдохновение. Опечаленный этим, Инь попросил совета у друга,  и  тот

сказал ему:

     -- Имея  столь  высокий  титул  и  такое богатое наследство, вы намного

превосходите  остальных.  Когда  вы  видите  себя  во  сне  рабом,  которого

заставляют  без  отдыха  трудиться,  то  это  судьба воздает вам то, чего вы

лишены. Разве можно иметь все сразу и во сне, и наяву?

     Услышав совет друга, Инь перестал  перегружать  работой  своих  слуг  и

сократил свои хлопоты. С тех пор он почувствовал облегчение.

     В  царстве Чжэн жил человек, который однажды пошел в лес за хворостом и

наткнулся на  испуганного  оленя.  Он  ударил  оленя  и  убил  его  наповал.

Опасаясь,  что кто-нибудь это заметит, он спрятал оленя во рву и прикрыл его

хворостом. Но от радости он даже забыл, где спрятал добычу, и решил, что все

это случилось с ним во сне.

     По дороге он сам себе рассказывал вслух про то, что  с  ним  случилось.

Слова  его  услышал  некий  прохожий,  который  пошел в указанное им место и

обнаружил оленя. Когда этот прохожий пришел домой, он сказал жене:

     -- Какой-то дровосек во сне убил оленя, но забыл, где спрятал его, а  я

этого оленя нашел. Поистине тот человек видел вещий сон!

     -- А  может,  это  тебе  приснилось,  что  тот  дровосек убил оленя? --

возразила жена, -- Откуда тут взяться  дровосеку?  Поскольку  ты  сам  нашел

оленя, то не лучше ли сказать, что это ты видел вещий сон?

     -- К  чему  разбираться,  кому приснился этот сон? Главное, что я добыл

оленя!

     Дровосек тем временем вернулся домой,  но  никак  не  мог  смириться  с

мыслью, что потерял убитого им оленя. В ту же ночь он увидел во сне и место,

где  он  спрятал  оленя,  и человека, который забрал его. На следующее утро,

руководствуясь своим сном, он разыскал того человека, а потом пошел к судье,

требуя, чтобы ему возвратили оленя. Его отвели к главе судебного  ведомства,

который рассудил так:

     -- Если  ты действительно поймал оленя, тогда ты напрасно называешь это

сном. А если ты убил оленя во сне,  то  нельзя  говорить,  что  это  было  в

действительности.  Тот  человек  на  самом  деле взял твоего оленя, однако ж

оспаривает твое право владеть им. Его жена  тоже  говорит,  что  он  во  сне

увидел чужого оленя, однако не желает признавать того, кто этого оленя убил.

Я  же  могу  сказать  только,  что  в  наличии  имеется олень. Предлагаю вам

разделить его между собою.

     Об этом деле доложили правителю Чжэн, и тот сказал:

     -- Увы! Уж не собирается ли главный судья разделить оленя во сне?

     Спросили мнение первого советника, и тот сказал:

     -- Я не способен понять, где  тут  сон,  а  где  явь.  Если  вы  хотите

отделить  в  этой истории сон от яви, то вам придется позвать самого Желтого

Владыку с Конфуцием. Но коль скоро ни Желтого Владыки, ни Конфуция уже нет в

мире, кто же сможет разобраться в этом деле? А посему  лучше  согласиться  с

решением главного судьи.

     В зрелом возрасте Хуа-цзы из Янли в царстве Сун лишился памяти. Получив

подарок  утром,  он  к вечеру забывал о нем; вручал подарок вечером, а утром

уже не помнил о нем. На улице он забывал идти, дома забывал  сесть.  Сегодня

он  не  помнил,  что случилось с ним вчера, а на следующий день забывал, что

было сегодня. Родные очень переживали за него и пригласили гадателя, который

погадал на панцире черепахи, но  не  дал  ответа  о  судьбе  Хуа-цзы.  Тогда

домашние  пригласили  колдуна,  который  прочел  заклинания,  но  ничего  не

добился. Пригласили знатока ритуалов, который совершил  торжественный  обряд

жертвоприношения, но и это не помогло. Пригласили доктора, но и тот оказался

бессилен.  Был  там  некий  конфуцианский  ученый  из  царства  Лу,  который

утверждал, что сможет исцелить Хуа-цзы. Семья Хуа-цзы обещала ему  в  случае

успеха отдать половину своего состояния. Конфуцианец сказал им:

     -- Этот  недуг,  конечно,  нельзя  разгадать  по  линиям  на черепашьем

панцире, или прогнать заклинаниями, или смягчить жертвоприношениями, или  же

исцелить  снадобьями  и  иглами.  Я попробую воздействовать на его сознание,

изменить его мысли. Есть большая вероятность, что я его вылечу.

     Тут конфуцианец раздел  Хуа-цзы  донага,  и  тот  стал  искать  одежду;

заставил Хуа-цзы голодать -- и тот стал искать еду; завел его в темноту -- и

тот  стал  искать  свет.  Конфуцианец  был  очень  доволен и сказал сыновьям

Хуа-цзы:

     -- Болезнь  можно  вылечить.  Но  мое  искусство  передается  тайно  из

поколения  в  поколение, открывать его посторонним запрещено. Я попрошу всех

удалиться из комнаты больного, а сам останусь наедине с ним на семь дней.

     Все повиновались, и никто не увидел, что делал тот конфуцианец.  Однако

же болезнь, державшаяся многие годы, отступила за одно утро.

     Но,  очнувшись,  Хуа-цзы  впал  в  ярость.  Он  порвал с женой, подверг

наказанию сыновей и с копьем в руках  прогнал  конфуцианского  ученого.  Его

схватили и стали допытываться, почему он так осерчал.

     -- Раньше, когда я ничего не помнил, я не чувствовал никаких стеснений,

-- ответил  Хуа-цзы.  --  Я  даже  не ведал, существует ли небо или земля. А

теперь  я  вдруг  пришел  в  сознание,  и  сразу  же  мысли  об  утратах   и

приобретениях,  радостях  и  печалях,  любви  и  ненависти  за  двадцать или

тридцать лет моей жизни опутали меня, словно клубок нитей. Неужто я не смогу

больше хотя бы на миг забыться?

     Услышав об этой истории, Цзы-Гун  немало  подивился  и  поведал  о  ней

Конфуцию.

     -- Тебе  этого  не понять, -- ответил Конфуций, повернулся к Янь Юаню и

велел ему записать рассказанное Цзы-Гуном.

     У главы семейства Пан  в  царстве  Цинь  был  сын,  который  в  детстве

выделялся  недюжинным  умом, а возмужав, лишался рассудка: пение он принимал

за плач, белое считал черным, благоухание -- зловонием, сладость -- горечью,

а дурной поступок -- добрым делом. О чем бы он  ни  думал,  он  все  понимал

наоборот, будь то небо или земля, четыре стороны света, вода или огонь, жара

или холод. Некий человек по фамилии Ян посоветовал его отцу:

     -- Почему бы вам не обратиться за помощью к благородным мужам в царстве

Лу [28]?  Среди  них  немало  людей  искусных и умелых. Возможно, они смогут

вылечить вашего сына.

     Отец безумного направился  в  Лу,  но,  проходя  через  Чэнь,  встретил

Лао-цзы и рассказал ему о болезни сына.

     -- Откуда ты знаешь, что твой сын ненормальный? -- спросил его Лао-цзы.

-- Ведь  нынче  все  в  Поднебесном мире заблуждаются относительно того, что

истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно. Поскольку так  много  людей

страдают  этой  болезнью,  никто  и не замечает, что все они больны. Безумия

одного человека недостаточно для того, чтобы изменилась вся  семья;  безумия

одной  семьи  недостаточно  для  того, чтобы изменилась вся деревня; безумия

одной деревни недостаточно для того, чтобы изменилось все  царство;  безумия

одного  царства  недостаточно  для  того,  чтобы изменился весь мир. Но если

целый мир обезумел, то как может безумие изменить его? Если бы  все  в  мире

были такие, как твой сын, то безумным считали бы не его, а тебя. Кто властен

судить  о  радостях  и  печалях, звуках и цветах, запахах и вкусах, правде и

неправде? Я даже не уверен, что мои слова не безумны, а уж речи  благородных

мужей  из  Лу  --  самые  безумные  в  мире. Лучше тебе вернуться домой, чем

тратить понапрасну деньги на лечение!

     Однажды жил человек, который родился в Янь,  а  вырос  в  Чу  [29].  На

старости лет решил он вернуться на родину.

     Когда  он проходил через царство Цзинь, его спутник решил подшутить над

ним и, показав на стену цзиньской столицы, сказал: "Вот  столица  Янь".  Тут

янец принял торжественный вид.

     Вошли  они  в  город,  и спутник яньца, указав на алтарь Земли, сказал:

"Вот алтарь твоей общины". И янец растроганно вздохнул.

     Потом спутник указал на какой-то дом и сказал: "Вот дом твоего отца". И

у яньца из глаз брызнули слезы. А потом ему показали могилу и сказали:  "Вот

могила твоих родителей". И тут янец разрыдался.

     Попутчик его не смог удержаться от смеха и сказал ему:

     -- Я просто дурачил тебя. Ведь мы -- в столице Цзинь.

     Янец  чуть  не  сгорел  от  стыда.  А  когда он и в самом деле пришел в

столицу Янь, увидел алтарь своей общины, отчий дом и могилы предков, то  уже

не был так взволнован.

Глава IV. КОНФУЦИЙ [30]

     Конфуций   жил   в   праздности  [31].  Цзы-Гун  вошел  к  нему,  чтобы

прислуживать. Конфуций выглядел озабоченным. Цзы-Гун не  посмел  задать  ему

вопрос, вышел и сообщил о том, что видел, Янь Юаню.

     Тут  Янь  Юань  запел,  подыгрывая  себе на лютне. Конфуций услышал его

пение и, как и надеялся Янь Юань, пригласил к себе.

     -- Чему ты радуешься в такое время? -- спросил Конфуций.

     -- А почему учитель так озабочен?

     -- Прежде скажи мне о себе.

     -- Учитель, я слышал, как вы говорили:  "Радуйтесь  Небу,  знайте  свою

судьбу, и вы не будете ведать печали". Вот я и радуюсь.

     Конфуций изменился в лице, помолчал и сказал:

     -- Я говорил так? Ты плохо понял меня. Я сказал это только по случаю. А

теперь  я  поправлю  себя.  Ты  слышал только, что не ведает печали тот, кто

радуется Небу и знает судьбу, но еще не слышал о том,  сколь  велика  печаль

того, кто радуется Небу и знает судьбу. Я расскажу тебе об этом без утайки.

     Совершенствоваться  самому, не думая о том, прославишь ли ты себя своим

подвигом или нет, и сознавая, что прошлое и  будущее  не  зависят  от  твоих

усилий, -- вот что значит "не ведать печали, радуясь Небу и зная судьбу". Но

прежде,  когда  я  приводил  в  порядок  "Песни" и "Предания", я хотел снова

водворить благоденствие в Поднебесном  мире  и  оставить  его  в  наследство

будущим поколениям. Я делал это не для того, чтобы совершенствовать себя или

помочь  только  своему  родному  царству Лу. Однако же сановники Лу с каждым

днем отбирали все больше  власти  у  государя,  нравы  неуклонно  портились,

добрые  чувства в людях все более ослабевали. Если мой Путь не проходит даже

в одном царстве и при моей жизни, то  что  же  говорить  о  всем  мире  и  о

грядущих  временах? Так я впервые понял, что "Песни" и "Предания", ритуалы и

музыка не помогают водворить благой порядок, однако не знал,  чем  можно  их

заменить. Вот о чем должен печалиться человек, который радуется Небу и знает

судьбу.

     И все же я понял, где истина. Эти "радость" и "знание" -- не те радость

и знание,  о  которых  говорили  древние.  Радоваться без повода и знать без

умысла -- вот подлинная радость и подлинное знание. И тогда не будет ничего,

что бы тебя не радовало, чего бы ты не знал, чего  бы  не  свершил.  К  чему

отбрасывать  "Песни"  и "Предания", ритуалы и музыку? Зачем искать что-то им

на замену?

     Янь Юань повернулся лицом к северу, поклонился и сказал:

     -- Я тоже это постиг.

     Он вышел и рассказал Цзы-Гуну, и Цзы-Гун был очень изумлен.

     Он вернулся к себе домой и семь дней подряд размышлял так усердно,  что

не  мог  ни  спать, ни есть, и кости стали выпирать у него из кожи. Янь Юань

еще раз пришел к нему с разъяснениями. Тогда Цзы-Гун вернулся к  Конфуцию  и

до конца своей жизни не переставал играть на лютне и декламировать книги.

     Вельможа   из   царства   Чэнь,   находясь  с  визитом  в  Лу,  устроил

доверительную встречу с Шусунем.

     -- В нашем царстве есть мудрец, -- сказал Шусунь.

     -- Вы, вероятно, говорите о Конфуции? -- спросил гость.

     -- Да, о нем.

     -- А откуда известно, что он мудрец?

     -- Я слышал от Янь Юаня, что  Конфуций  может  отринуть  разум  и  жить

телом.

     -- В нашем царстве тоже есть мудрец, вы знаете об этом?

     -- О каком мудреце вы говорите?

     -- У  нас  есть  ученик Лао-цзы, которого зовут Гуан Чэн-цзы. Он постиг

Путь Лао-цзы и умеет смотреть ушами и слушать глазами.

     Когда правитель Лу прослышал об  этом  мудреце,  он  очень  удивился  и

послал  знатного сановника с наказом привезти его со всеми почестями в Лу. В

скором времени Гуан Чэн-цзы прибыл к  его  двору,  и  луский  царь  в  самых

вежливых выражениях стал расспрашивать гостя о его способностях.

     -- Вам  доложили  неверно,  -- ответил Гуан Чэн-цзы. -- Я могу видеть и

слышать, не пользуясь глазами и ушами, но я не могу изменить назначение глаз

и ушей.

     -- Но это еще более удивительно. В чем же заключается ваш Путь? Мне  не

терпится услышать.

     -- Мое  тело  едино  с  моими мыслями, мои мысли едины с моей жизненной

энергией, моя энергия едина с духом, а мой дух един с Небытием. Любое  самое

малое  явление,  любой  самый  слабый  звук  внятны  мне независимо от того,

случаются ли они за пределами Восьми  пустынь  или  прямо  под  моим  носом.

Однако  ж  мне  неведомо,  воспринимаю  ли  я  их  своими  органами чувств и

конечностями, или я постигаю их сердцем и внутренними органами.  Это  знание

возникает само собой -- и только.

     Правитель  Лу был очень доволен. На следующий день он рассказал об этом

Конфуцию, а тот улыбнулся и ничего не сказал.

     Первый советник царства Сун навестил Конфуция и спросил его:

     -- Вы мудрец?

     -- Как я могу назвать себя мудрецом? Я просто  человек,  который  много

учился и имеет обширные познания.

     -- А были ли мудрецами Три Царя [32]?

     -- Три  Царя  умели  пользоваться  знаниями  и  отвагой,  а были ли они

мудрецами -- того я не ведаю.

     -- А были ли мудрецами Пятеро Владык?

     -- Пятеро Владык умели применять человечность и долг,  а  были  ли  они

мудрецами -- того я не ведаю.

     -- Тогда были ли мудрецами Трое Высочайших Властителей?

     -- Трое  Высочайших  Властителей  умели  пользоваться  обстоятельствами

времени, а были ли они мудрецами -- того я не ведаю.

     -- Кого же, по-вашему, можно назвать мудрецом? -- спросил в  недоумении

первый советник.

     Конфуций изменился в лице и сказал:

     -- Среди  людей  в Западном крае есть настоящий мудрец. Он не управляет

-- а в мире нет беспорядка. Не говорит -- а ему доверяют. Не воспитывает  --

а  его  слушаются  беспрекословно.  Он  столь велик, что никто даже не может

прославить его. Я догадываюсь, что он воистину мудр, но не знаю, прав ли я в

своей догадке [33].

     Тут первый советник подумал про себя: "Конфуций меня дурачит!"

     Цзы-Ся спросил Конфуция:

     -- Что за человек Янь Юань?

     -- В человечности он превосходит меня.

     -- А что за человек Цзы-Гун?

     -- В красноречии он превосходит меня.

     -- А Цзы-Лу?

     -- В храбрости он превосходит меня.

     -- А Цзы-Чжан?

     -- У него манеры лучше, чем у меня.

     Тут Цзы-Ся поднялся со своего сиденья и спросил:

     -- Но тогда почему эти четверо прислуживают вам?

     -- Сядь, я скажу тебе. Янь Юань может  быть  человечным,  но  не  может

укротить свою доброту, когда это необходимо. Цзы-Гун может быть красноречив,

но  не  может  придержать свой язык, когда это необходимо. Цзы-Лу может быть

храбрым, но не умеет беречь себя. Цзы-Чжан может быть величав по виду, но не

может  держаться  дружески  в  компании.  Даже  если  бы  я  мог  приобрести

достоинства всех четверых в обмен на мои собственные, я бы не сделал этого.

     После   того   как   Ле-цзы   обучился   у   Ху-цзы   и   сдружился   с

Бохунем-Безвестным,  он  поселился  в  Южном  Предместье.  Множество  людей,

желавших стать его учениками, поселились поблизости. Число их росло с каждым

днем,  так что их и сосчитать не успевали. Однако Ле-цзы все полагал, что их

недостаточно, и каждый день затевал с ними споры, выслушивая доводы каждого.

Двадцать лет прожил он по соседству с Наньго-цзы, но они не  ходили  друг  к

другу  в  гости,  а  встречаясь  на  улице, делали вид, что не замечают друг

друга. Ученики же думали, что между ними существует вражда.

     Однажды какой-то пришелец из царства Чу  спросил  Ле-цзы:  "Почему  вы,

уважаемый, и Наньго-цзы чуждаетесь друг друга?"

     -- У Наньго-цзы лицо полное, а вот ум пустой, -- ответил Ле-цзы. -- Его

глаза  ничего не видят, его уши ничего не слышат, его рот ничего не говорит,

его поза никогда не меняется. О чем мне с ним говорить?  Однако  ж  я  готов

пойти вместе с вами поглядеть на него.

     С  ними  пошли  еще  сорок  учеников. Тут они увидели, что Наньго-цзы и

вправду был страшен, как злой дух,  и  разговаривать  с  ним  не  доставляло

удовольствия.  Когда  же  они  взглянули на Ле-цзы, то увидели, что душа его

словно покинула тело, и говорить с ним тоже не было никакой возможности.

     Внезапно Наньго-цзы показал на какого-то человека в самом  конце  свиты

Ле-цзы  и заговорил с ним так, словно перед ним стоял мудрейший и сильнейший

муж. Все очень удивились этому и на обратном пути только о том  и  говорили.

Но Ле-цзы сказал им:

     -- Тут  нет  ничего  удивительного. Тот, кто постигает смысл, ничего не

говорит; тот,  кто  обрел  знание,  тоже  ничего  не  говорит.  Но  говорить

посредством  молчания -- тоже значит говорить, знать посредством незнания --

тоже значит знать. Не должно быть  ни  речи,  ни  молчания,  ни  знания,  ни

незнания.  Однако  же  и  это  тоже речь, тоже знание. Тогда не будет ничего

несказанного и ничего непознанного. И в этом не будет ни  речи,  ни  знания.

Только и всего. Чему же вы изумлялись?

     Поначалу Ле-цзы любил путешествовать. Ху-цзы спросил его:

     -- Что же вам нравится в странствиях?

     -- Удовольствие  от  странствий  в  том,  что ты все время видишь перед

собой что-то новое,  --  ответил  Ле-цзы.  --  Другие  люди  отправляются  в

путешествие,  чтобы  полюбоваться  видами,  а  я путешествую для того, чтобы

созерцать превращения вещей. Есть  странствия  и  странствия,  и  нужно  еще

поискать того, кто сможет разъяснить различие между ними!

     -- Но  разве  вы  путешествуете  не  так,  как  другие?  Разве тут есть

какое-то отличие? Все, что мы видим перед собой, непрерывно  изменяется.  Вы

наслаждаетесь  созерцанием  перемен вокруг вас и не замечаете, что меняетесь

сами. Вы увлекаетесь странствиями во внешнем мире и  не  знаете,  что  такое

созерцание  внутреннего.  Во  внешних  странствиях  мы  ищем то, чего нам не

хватает вовне, а посредством внутреннего созерцания  мы  постигаем  изобилие

внутри  себя.  Первое  --  это несовершенный способ путешествия, а второе --

совершенный.

     С тех пор Ле-цзы больше никуда не выезжал со двора,  решив,  что  он  и

понятия не имел о том, что такое настоящее путешествие. Ху-цзы сказал ему:

     -- Какое это совершенство -- странствия! В совершенном странствии мы не

знаем,  куда  направляемся;  в  совершенном  созерцании  мы не знаем, на что

смотрим. Посетить все уголки мира без исключения, осмотреть все виды мира --

вот что я называю совершенным путешествием. Вот почему я говорю: "Какое  это

совершенство -- странствия!"

     Лун Шу сказал врачевателю Вэнь Чжи:

     -- Ты  постиг  все тонкости своего искусства. Я нынче хвораю, можешь ли

ты вылечить меня?

     -- Только прикажите, -- ответил Вэнь Чжи.  --  Но  позвольте  спросить,

каковы признаки вашей болезни?

     -- Я не считаю для себя почетом, если в округе меня хвалят, и не считаю

позором  для себя, если все люди в царстве осуждают меня. Я не радуюсь, если

достигаю успеха, и не переживаю, если терплю неудачу. Я равнодушно взираю на

жизнь и смерть, богатство и бедность, на людей и свиней, на себя и других. В

родном доме живу как на постоялом дворе, на соседей смотрю как на дикарей из

дальних стран. Меня нельзя прельстить чином или  наградой,  нельзя  запугать

наказанием  и  поборами,  нельзя изменить благоденствием или смутой, выгодой

или убытком, нельзя взволновать радостями или печалями.  Из-за  этого  я  не

могу служить государю, ладить с родственниками и друзьями, наставлять жену и

детей,  повелевать  слугами.  Что  это  за  болезнь?  Какое средство поможет

исцелиться от нее?

     Тут Вэнь Чжи попросил Лун Шу встать спиной к свету, а сам отошел  назад

и издали осмотрел Лун Шу. Потом он сказал:

     -- Н-да,  я  вижу  ваше  сердце.  Его  пространство  величиною с вершок

совершенно пусто  --  вы  почти  мудрец!  Шесть  отверстий  в  вашем  сердце

соединены друг с другом, седьмое же закупорено. Не потому ли вы думаете, что

быть  мудрецом  -- это болезнь? Мое несовершенное искусство бессильно помочь

вам.

     Ни от чего не происходит и существует вечно -- таков Путь. Что живет  в

жизни  и  не  погибает, даже окончившись, -- это постоянство. Принять смерть

из-за жизни --  это  несчастье.  Иметь  причину  существования  и  постоянно

умирать  -- это тоже Путь. Умереть, когда приходит смерть, и, следовательно,

окончить свое существование даже  прежде  срока  --  это  тоже  постоянство.

Обрести  жизнь из-за смерти -- это счастье. Поэтому жизнь, которая ничему не

служит, тоже зовется Путем. А обрести конец, пользуясь Путем,  тоже  зовется

постоянством.  Бывает,  что  Путем  зовется  извлечение  пользы из смерти, а

постоянством -- обретение смерти благодаря Пути. Только заурядные люди  поют

от радости, когда кто-то рождается, и рыдают, когда кто-то умирает.

     Глаз вот-вот ослепнет, если он может разглядеть даже кончик волоска.

     Ухо вот-вот оглохнет, если оно может расслышать даже полет комара.

     Язык  вот-вот  перестанет  ощущать вкус, если он может отличить воду из

реки Цзы от воды из реки Шэн.

     Нос вот-вот утратит обоняние, если он  может  отличить  запах  гари  от

запаха гнили.

     Ноги вот-вот отнимутся, если человек бегает быстро.

     Разум вот-вот помутится, если он ясно отличает истину от лжи.

     А  все  дело в том, что вещи не перейдут в свою противоположность, если

не достигнут предела.

     В царстве Чжэн было много достойных мужей  в  Пуцзэ  и  много  искусных

мужей  в  Восточном квартале. Когда Байфэн, один из учеников Ле-цзы в Пуцзэ,

шел по Восточному кварталу, ему повстречался Дэн Си. Дэн Си  оглядел  шедших

за ним учеников и сказал:

     -- Что  вы  скажете,  если  я  заставлю  людей,  идущих  нам навстречу,

поплясать для нас?

     -- Мы хорошенько повеселимся, -- ответили ученики. Тогда Дэн Си  сказал

Байфэну: "Знаете ли вы разницу между тем, кого кормят, как отца, и тем, кого

кормят,   как   пса?  Такие  существа,  как  собака  или  свинья,  не  могут

прокормиться сами, поэтому люди держат их при себе и используют их для своих

нужд. Если люди, подобные вам,  хорошо  одеваются  и  вкусно  едят,  то  это

заслуга  властей предержащих. Вот вы, сгрудившиеся в кучу, молодые и старые,

возле кухни, -- чем отличаетесь вы от собак и свиней?"

     Байфэн не ответил, но один из его учеников выступил вперед и сказал:

     -- Не слышали ли вы о том, как много умельцев в Ци и Лу?  Некоторые  из

них  искусны  в  обработке  глины и дерева, другие искусны в литье металла и

выделке кож. Одни умеют командовать войском, другие -- приносить  жертвы  на

алтарь  предков.  Всякие таланты имеются в избытке. Но они не могут отдавать

друг другу приказы и друг друга поучать. Те, кто назначают их на  должности,

не имеют их знаний, те, кто повелевают ими, не имеют их способностей, однако

же  благодаря им знания и способности находят достойное применение. А мы как

раз и даем советы властям предержащим. Чем же вам гордиться?

     Дэн Си не нашел что сказать и, бросив взгляд на своих учеников,  быстро

удалился.

     Правитель  удела  Гунъи  прославился  среди  знатных мужей своей силой.

Правитель Танци доложил о нем чжоускому царю Сюаню, и тот пригласил  его  ко

двору  со  всеми почестями. Когда правитель Гунъи прибыл, царь оглядел его и

нашел, что он слишком хрупок. В сердце его закрались сомнения, и он спросил:

     -- Какова твоя сила?

     -- Силы вашего слуги  хватит  на  то,  чтобы  сломать  лапку  весеннего

кузнечика и перебить крылышко осенней цикады.

     -- У  моих  силачей,  --  сказал  разгневанно царь, -- достаточно силы,

чтобы разорвать носорога или тащить за хвост сразу девять буйволов! И все же

они мне кажутся слабыми. Как же ты смог прославиться  своей  силой  в  целом

мире?

     -- Вы, ваше величество, задали прекрасный вопрос. Я вам расскажу все по

порядку.  Ваш  слуга учился у Шанцю-цзы, с которым не мог сравниться ни один

силач в целом мире. Однако его собственные родичи ничего не знали  об  этом,

ибо  он  никогда  не показывал свою силу. Я служил ему, не жалея жизни, и он

поведал мне:

     Все хотят узреть невиданное;

     Смотри на то, на что другие не глядят.

     Все хотят овладеть недоступным;

     Умей делать то, чего другие не умеют.

     А посему тот, кто хочет развивать свое зрение,  начинает  с  того,  что

смотрит на повозку с хворостом. Тот, кто хочет развивать свой слух, начинает

с  то/о,  что  слушает  колокольный  звон.  То,  что не составляет трудности

внутри, будет нетрудным и снаружи. Сильный человек не  встречает  трудностей

вовне себя, поэтому о нем знают только в его собственной семье.

     Если  мое  имя  получило  известность  среди правителей уделов, то лишь

потому,  что  я  не  послушался  учителя  и  показал  свою  силу.  Однако  ж

прославился  я  не  потому,  что горжусь своей силой, а потому, что умею при

менять ее. Разве это не лучше, чем гордиться своей силой?

     Царевич Моу с горы Чжуншань был самым талантливым из  сыновей  вэйского

госуда

Библиотека

12000 книг по непознанному и развитию человека

900 идей своего бизнеса