Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

Аномальное   

Здоровье

Рейки  

Астрал  

Йога

Религия  

Астрология

Магия

Русь  

Аюрведа  

Масоны

Секс

Бизнес 

НЛП

Сознание

Боевое  

Он и она

Таро  

Вегетарианство  

Ошо

Успех

Восток  

Парапсихология

Философия

Гипноз  

Психология  

Эзотерика  

ДЭИР

Развитие

900 рецептов бизнеса

Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

ДРЕВНЯЯ РЕЛИГИЯ

Главная загадка кельтской религии и церемониальные ритуалы, которые воплощали ее сущность, всегда останутся таинственными. Во многом кельтская мистика с ее романтическим устремлением к эльфам и миру духов, затмила духовность этого воинственного народа и сам тот факт, что у них была религия. Древняя устная традиция, пронизывавшая законы, легенды и племенные учения через тренированную память группы поэтов и жрецов, сделали записи ненужными. И, во многом, как и запреты, налагавшиеся на кельтских героев-воинов и предписывавшие им жизнь и действия, табу на записывание длилось столько времени, сколько держалась древняя религия.

Самые ранние предметы кельтской культуры в центральной Европе обычно датируются между 800 и 450 гг. до н. э. и приписываются к Халльштаттской культуре, по металлическим изделиям, найденным на кладбище в Халльштатте в Австрии, центре соляных и медных копей. Поздняя стадия кельтов, Ла Тэн, названная по имени селения в Швейцарии, продолжалась в Центральной Европе до наступления римского периода. Стиль орнамента, связанный с культурой Ла Тэн, с его дикими, впечатляющими, но формализованными украшениями из растительных мотивов и абстрактных символов, был доминирующей характеристикой кельтского кузнечества, резьбы по камню и иллюстрации рукописей в Британии и Ирландии еще спустя тысячу лет.

Кельты появились в устье Рейна в Центральной Европе как особая группа кланов или племен между 1000 и 500 гг. до н. э. Их язык, религия, социальная организация и обычаи отличались от принятых на юге в Средиземноморье или на востоке по Дунаю. В целом кельты имеют много сходств с индоевропейскими воинственными группами, которые победили цивилизации долины Инда тысячу лет назад или около того. Большое число архаических лингвистических форм, таких как raja, король (лат. rex, ирл. ri и галльск. -rix) или rigu, королева, также как и многие другие, связанные со священными обычаями и общественными организациями, являются общими для индоевропейских языков в Азии и в Европе. Культурные сходства между кельтами и Индией могут быть прослежены также в анималистических ритуалах, в которых дух нового короля или королевы считается перерожденным с духом быка или коня; в постах, применяемых, чтобы оправиться от горя; в положении женщины и в том факте, что они признавались равными с мужчинами (Баодицея в Британии и легендарная Маэв в Ирландии) в воинском ранге; в стихотворных размерах, которыми Риг-Веда, старейшая и важнейшая из всех священных книг, схожа с некоторыми ранними ирландскими и валлийскими стихами; и в близких отношениях между учителем и учеником, которые до сих пор составляют важную особенность индийской религиозной жизни и которые были существенной частью кельтской устной традиции. Устная передача была и времяпрепровождением и доведенным до совершенства методом передачи нюансов важных событий в жизни племени. Вплетены в сказки для легкого понимания и запоминания были ритуальные темы, касавшиеся богов: акт наименования, оракульные камни, которые вскрикивали во время инаугурации нового короля, божественные близнецы и герой-воин. Постоянные метаморфозы этих мотивов и легкое переплетение физических и сверхъестественных миров сделало мир кельтского воображения осязаемым на протяжении тысяч лет рассказывания сказок. В сказках божественные существа могут переходить от сверхъестественных сил к человеческой слабости и обратно, даже не оскорбляя христианские чувства писцов, которые записывали эти легенды. Насколько бы необычными ни были божества, они все равно совпадают с ритмами этой жизни и требования данного места действия. В каждой провинции и местности были свои священные места, которые были центром ее мира; и название места показывает отношения между землей и небом, племенем и его божеством.

Во многом, как и в случае с загадкой лесных храмов майя или каменными головами острова Пасхи в наше время, невообразимо действие, оказанное на кельтское мироощущение жизнью среди стольких каменных памятников ушедшего народа, который, очевидно, просто забросил свои храмы и исчез. Изначальная функция мифа - в объяснении непонятного. Это сквозит в постоянных повторениях и переплетениях богов, богинь и героев вокруг какого-либо древнего места или храма. Использование сакральных центров лежит в основе традиционных постоянных мест встреч, они также выступают мифической ареной, на которой события могут переходить в вечно-настоящий временной масштаб стихотворения и истории.

Объяснение такого явления может быть дано лишь в условиях глубокой психологической необходимости. Как и многие кочевые племена, кельты в своих странствиях по Европе не имели пантеона богов, но были едины со стихиями и Великим Духом. Повсюду, где они селились, их поэты и провидцы соединяли местные божества с другими, из греческих и азиатских легенд, соответственно меняя их, заставляя их сражаться со своими собственными почти человечными героями-воинами; так все древние боги и наследие обрядов и фольклора, связанное с ними, стало частью древнего мира грез, который был в существенной степени кельтским.

Поэтическая и объемлющая точка зрения, с которой совершенно не соотносится прозаическая, научная точка зрения археологии, привела кельтов к почитанию земляных сооружений с их неоспоримой аурой сверхъестественной силы как места обитания потусторонних существ, которые ирландцы назвали "Шид", сидами. Сид воплощает промежуточное состояние между одним миром и другим, которое было жизненно важной темой кельтского искусства и мифа. Священные места сохранили свою примечательность до наших дней. Их сверхъестественные жители, также называемые сидами, и считавшиеся двоякими - высокими и светлыми и полупрозрачными, светящимися изнутри - встречались редко из-за нечистоты мира. С приходом христианства они уменьшились во всех смыслах, продолжая жить в промежуточном состоянии, и стали эльфами, лепрехаунами и банши фольклора. Их психологическая реальность так и не была полностью потеряна, и комические страхи волшебных сказок и историй о привидениях скрывают в себе остаток древнего религиозного трепета.

ТРОЙСТВЕННАЯ БОГИНЯ

Осознание воды как первопричины и источника всей жизни для тех, кто движется по земле, завися от ее богатства пищей и жизненно необходимым, отражается в посвящении истоков главных рек Западной Европы кельтской богине плодородия. Это посвящение, сохранившееся в кельтских топонимах, поддерживалось большим числом вотивных жертвоприношений - статуэток, черепов, драгоценных металлов, оружия и предметов обихода - которые были найдены в реках и святилищах у источников по всей Европе. Река Марн названа по имени Матрон, трех Божественных Матерей, а Сена - от Секваны, богини ее источника. В 1964 раскопки в этом святилище обнаружили около двухсот резных деревянных изделий, в том числе множество полных жертвенных статуэток, что показывает, что святилище служило целительным центром в римский период. Название "Рейн" - кельтское, и его восточные притоки носят кельтские имена: Некар, Майн, Лан, Рур и Липп. В Британии Северн назван по имени Сабрины, а Клайд по имени богини Клоты, Богини-Прачки, напоминая легенду о "Старухе у брода" - богине смерти, которую встречает обреченный герой, знающий, что конец его близок, видя, что она стирает его окровавленные одежды. Река и поток - живое воплощение Матери-Земли, но это не делает священными сами воды. Лишь особое сочетание разных минералов, растений и эфирных сущностей, происходящих от различных источников в особое время дня или фазы луны, создает воспроизводящую силу. В каждом священном месте имеется дух-хранитель, который пестует его, принимает ежедневные обряды согласно порядку и может материализоваться как кошка, рыба или птица, смотря какая форма наиболее угодна богине - даже в виде безобразной старухи или прекрасной девушки, в зависимости от обстоятельств и намерений гостя или вторгшегося в его предел.

Такие места были вратами чрева Матери-Земли, которую призывали под многими именами и во многих аспектах. Имеется множество галльско-романских рисунков Матрон, Матери, изображенной в виде триады - повторяющийся мотив в кельтском искусстве и литературе - несущей детей, cornucopias и корзины с плодами. Другим популярным образом была Эпона, обычно изображавшаяся на лошади, а иногда - с жеребенком, откуда, возможно, происходит история леди Годивы и другие народные легенды, связанные с лошадью. Богиня щедра, но также и беспощадна. Луна с ее таинственной властью над приливными волнами и регулярными истечениями менструальной крови, является центром универсального набора символов; она стоит во главе ночных ритуалов, связанных с такими животными, как кошка, змея и волк. В греческой легенде, как и в кельтской, она обобщена с тройственной богиней, которая ведает рождением, жизнью и смертью: триадой девы, невесты и старухи, Морриган, Махи и Бадб в Ирландии, Персефоны, Деметры и Гекаты в Греции. Древние галлы, теология которых исчезла вместе с их устной традицией, оставили безымянные двух- и трехголовые фигуры, которые неоспоримо говорят о постоянных кельтских символах: двойственное, двуликое состояние и циклическая природа триады.

Характерная манифестация аспекта матери-пожирательницы у этой богини в кельтской символике - и аналогия кровавой Кали у индуистов или Коатликуэ у ацтеков - графически иллюстрируется резным мотивом, известным под названием Шила-на-гиг, в средневековых церквях и замках. Обычные приметы Шилы-на-гиг - "безобразное, маскоподобное лицо, обтянутое кожей, с огромным разинутым ртом, торчащими ребрами, огромными гениталиями, поддерживаемыми обеими руками, и согнутые ноги", намекая на неограниченные сексуальные возможности, но в то же время и комически напоминая нам о нашем происхождении. Такие фигуры, выражая интимный и трепетный взгляд на загадку рождения и символизируя момент, когда отделяется окровавленная плацента и высвобождается новая жизнь, говорит о глубине смысла, лежащего в гротескном юморе некоторых кельтских сказок.

В ирландской истории "Разрушения Дома Да Дерга" дом символизирует царственный чертог тела. После заката к одной из семи дверей подходят три чудовища - тройственная богиня в образе Кали или матери-пожирательницы - и требуют, чтобы их впустили. В ночь нового года, Самайн (или Хеллоуин), между полуночью и рассветом - время между времен - им нельзя отказать. Лицо одной старухи, как описывается, было таким безобразным, что если "ее нос был бы закинут на ветку и застрял бы там... то нижняя губа ее достала бы до колен". У второй "губы на щеке... и нижняя борода (?), свисающая до самых колен". Триаду дополняет отвратительное одноглазое и одноногое существо, держащее под мышкой свинью. Так обычно описывается древнее племя фоморов, о которых рассказывается, что эти ночные великаны постоянно враждовали с кельтами - Туата Де Данан, или детьми богини.

Ритуальное развитие сказки и постепенное разрушение дома также указывают, что история эта может быть символическим описанием кельтского погребения, в котором имущество, слуги и даже члены семьи подвергались ритуальному сожжению вместе с телом умершего вождя.

Как дарительница и отнимательница жизни, тройственная богиня ведает рождением, женитьбой и смертью короля, ее земного супруга. (Так, обряды в честь индийской богини Дурги включали жертвоприношение свиньи или кабана, и демонический жрец-король, совершавший жертвоприношение, олицетворял собой смерть. В конце празднества образ Дурги Кали погружался в воду, чтобы укрыть его от лучей утреннего солнца.) Ритуальное родство, по видимому, было поводом для человеческих жертвоприношений. Роберт Грейвз в "Белой Богине" подытоживает этот ритуал, как он отражается в мифах из многих европейских и среднеазиатских источниках. Он дает царственной жертве имя греческого героя Геракла, чья сила и мощь делают его символов жизненной силы растительного царства.

В середине лета, в конце его годичного правления, Геракла поят медом и вводят в круг двенадцати камней, выставленных вокруг дуба. Дуб рассечен в форме буквы Т. Геракла привязывают к него ивовыми прутьями пятикратно, связывая вместе запястья, шею и лодыжки. Затем его бьют, бичуют, ослепляют или кастрируют, сажая его на оплетенный омелой кол, и наконец расчленяют на алтарном камне. Все это проделывается с высочайшей торжественностью, и кровь его, собранная в каменную чашу, разбрызгивается на все племя. Все присутствующие приобщаются к телу мертвого царя, чтобы стать сильнее и плодовитее.

Геракл, узнаваемый по львиной шкуре и палице, появляется во многих обличьях в изобразительном искусстве и легендах кельтских стран. Ирландский Дагда, Добрый Бог, с его палицей, которая может убивать и воскрешать, одеянием, сделанным из шкуры дикого зверя, и огромным телом имеет много общего с мифом Геракла - также как и огромная фигура Великана Керна Аббаса в холмах Англии. Трепет и страх, внушаемый такими богами, и психологическая память о древних сельскохозяйственных обрядах повышают комический акцент в популярных мифах. Известного некогда как Владыка Совершенного Знания, Дагду в одной сказке издевательски угощают овсяной кашей, налитой в огромную дыру в земле, и в ней плавают "целые козы и овцы, окорока свинины и множество сала', которую он черпает ложкой, достаточно большой, чтобы уместить мужчину и женщину, лежащих бок о бок. Сексуальные качества этого бога всегда ярко выражены, и его мощь никогда не подвергается сомнению. Даже после такого огромного обеда ему еще удается отделать дочь своего врага Тетры, "хотя и не без труда", а она в свою очередь обещает уничтожить своего отца, "лишив его крови сердца и печени храбрости". Сочетание Дагды с богиней Морриган или его распинание реки-богини Боанн на девятимесячную ночь удовольствия - грубые и простые буквальные воплощения ритуала брака между двумя первичными формами стихийных божеств. Одна из функций популярного мифа и легенды состоит в низведении таких существ с их психологически пугающего уровня в персонажи грубого веселья; в ирландских сказках такие воспоминания обычно экстраполируются в потешные описания божественных аттрибутов в терминах еды и секса.

ГЕРОИЧЕСКИЕ МИРЫ

Старая мысль о том, что люди - стражи земли, и что эта земля принадлежит всему племени, и отчасти божеству, отражается во множестве кельтских топонимов, происходящих от имени солнечного бога Луга. Имя его имеет много общего с латинским lux, свет, или lucus, роща; и Laon и Лион во Франции, Лейден в Голландии и Карлайл (Каэр Лугубалион) в Британии были названы по его имени. Лугнасад, одно из величайших ирландских игрищ, проводился в честь этого бога 1 августа. Другие боги, такие, как Бел, Дон и Ог, также олицетворяли аспекты сверхъестественных сил для кельтских племен, рассеянных по речным долинам и всхолмьям Северной Европы; но Луг проводит существенную связь между топонимами, празднествами и ирландскими легендами и сказаниями. Основа сказаний, самое интересное в них, группируется вокруг воинского воплощения кельтских богов, отражающего доминантные характеристики этой экстравертной племенной группы. Ирландцы идентифицировали себя со своими богами как Туата Де Дананн - и величайший воин был само солнце, победитель в вечно возобновляющейся битве с тьмой. Луг Длинной Руки владел волшебным копьем, которое сверкало огнем и громко ревело в битве при Мойтуре, освобождая Короля Hуаду и Туата Де Дананн от фоморов, одноглазых демонов ночи.

Перед битвой Луг потребовал разрешения своим спутникам войти, сказав, что он - плотник, кузнец, победитель и арфист; когда он выиграл состязание в шахматы, Hуада впустил его и доверил ему защиту Ирландии. Приготовление к битве показывает легендарных героев со специфическими общественными аттрибутами: кузнец Гоибниу может выковать любое оружие; врачеватель Дианкехт, сделавший Королю Hуаде серебряную руку, может исцелить любого раненого; медник Кредне делает наконечники для копий, рукояти мечей и шишки и кромки для щитов; у Дагды есть его знаменитая палица, котел изобилия, от которого никто не уходит несытым, и арфа, которая может играть три мелодии, музыку сна, музыку плача и музыка смеха.

В битве Луг выбивает злой единственный глаз у короля фоморов камнем, пущенным из пращи, и камень, вылетевший у него из затылка, побивает множество фоморов. Остальные разбойники бегут на своих кораблях, и с этих пор эти "одноглазые, одноногие и однорукие" существа больше не угрожают Ирландии. Великий эпос "Тайн Бо Куальгне", "Похищение скота из Кули", показывает воина-героя Кухулина, в одиночку защищающего Северную Окраину от "мужей Ирландии". В одном эпизоде, когда герой тяжело ранен и ему нужен отдых, появляется сам солнечный бог Луг, спокойно проходя через carnage битвы. "Кто ты?" - спрашивает Кухулин призрачного воина. "Твой отец я из Внешнего Мира, ... Луг, сын Этлиу. Поспи, Кухулин," - говорит сияющий воин, - "а я постою за тебя в это время." Он осматривает все раны, и они очищаются. Затем он прописывает ему "низкую тягу мужей", и Кухулин засыпает.

Быть воином среди воинов было идеалом жизни кельта, но умереть в окружении друзей, поэтов и сотни мертвых врагов было высшим ее итогом. Такое отношение к смерти и перерождению трудно постичь современному западному уму. В сущности, свободный поток сознания рассматривается в условиях "владений ничто", чья ось - жизнь; и, как сказал о просветлении Будда под деревом Бо в Бенаресе: "причина жизни - ... смерть".

Приготовление к высшему моменту, начиная с инициации, придавало кельтскому воину его бесстрашия и гордости. Эти качества отмечались и комментировались всеми классическими греческими и римскими писателями, которые также говорят о кельтской "любви к сражениям и легкому отношению к смерти." В истории Кухулина, солнечный бог материализуется, чтобы принять на себя функции воина, который, умирая, на три дня может оставаться смертным. В этом промежуточном состоянии бардо он может взойти в три мистическим мира кельтского посмертия: от земного тела к физическому духу и наконец к сияющей душе-свету, которым проявляет себя само солнце. Когда Кухулин спит, он соединяется со своим собственным воплощенным сиянием, находясь одновременно во всех трех мирах.

Это свободное сообщение между героем-человеком и его иномирным архетипом, солнечным богом, обычно для всех разновидностей кельтских историй. Это ключ к кельтским Загадкам - слияние духовного, физического и фантастического планов. Более поздний христианский настойчивый дуализм между светом и тьмой, между телом и душой, между этой реальностью и другими бессчетными возможностями во времени и в пространстве был неизвестен кельтам; и именно он ответственен, к примеру, за множество путаниц вокруг легенды об Артуре.

Артур вполне мог быть исторической личностью, британским военным вождем в VI веке; но значение его - мифический герой, бессмертный солнечный воин. Он - самый популярный и самый романтический из кельтских солнечных героев. Древний миф окружает его имя, образуя "Плоть Британии", серию великих средневековых произведений, чья сила не угасает доныне. Увековечивание Артура в топонимах по всей Британии - это локализация общеевропейского отношния к Лугу и другим кельтским героям. Трансформация Мерлина из семилетнего вундеркинда, который посрамил жрецов-друидов, открыв двух водяных драконов, которые подрывали основания королевской крепости, в провидца и наставника нового солнечного архетипа - обычный мотив. Артур, сын Утера Пендрагона, имеет тесную мифологическую связь со Св. Михаилом, как Князь Света, разящий драконьи силы тьмы; а Св. Михаил, в свою очередь, изображаемый на некоторых ирландских каменных крестах с весами взвешивающим души, в свою очередь, становится реинкарнацией Тота, египетского подземного бога. В исламской традиции Микаэль был ангелом, которому Бог вручил власть над дождем и ветром во вселенной. В кельтском контексте, лишенном христианской необходимости морального дуализма, изображающего добро и зло как раздельные силы, Михаил как солнечная сущность является первичной силой, которая содержит в равновесии ангелические и земные стихии своей природы.

Кельтские Мистерии формируются в поле промежуточных состояний, таких, как сумерки между светом и тьмой или днем и ночью, или в росе, которая ни дождь, ни морская вода, ни река, ни источник; и используют священную омелу, которая ни трава, ни дерево. Призрачный воин из Сида, "человек, не рожденный от женщины", говорит Кухулину лечь спать, "ибо у них нет власти над твоей жизнью в это время". В состоянии бардо герой ни мертв, ни бодрствует; как Артур спит под холмом, "король сейчас и потом" - ритуально связанный, как космическое воплощение древнего состояния грез.

Пространство поля ожидания, полное знамений, знаков и других необычайных событий, было неопределимо; и в нем воин мог укоренить свою жизнь. Константы этого стиля жизни, перечисленные в учениях индейского мудреца Дона Хуана, характеризуются четырьмя качествами. Чтобы быть воином, надо иметь уважение, осознавать страх, внимательно бодрствовать все время и отдавать себе отчет во всем. С момента инициации, особая реакция самого воина на опасность может быть кратко названа "отслеживанием решимости."

Для Кухулина эта "решимость" принимала самую необычайную форму, почти как состояние эпилепсии, называвшееся искажением. Фаллическое содержание его очевидно: "Он раздулся и стал как пузырь, полный дыханием, и выгнулся страшной, безобразной дугой, испещренной и пугающей." Однажды, когда его охватывают гнев и ярость, он ловит дикого оленя, привязывает его за своей колесницей и, со стаей пойманных лебедей перед ним и тремя кровоточащими головами в руке, объезжает вокруг королевской крепости левым боком к ней, оскорбляя ее, и требует сражения. Король выслал свою жену и других женщин, обнаженных, с бадьей холодной воды, чтобы остудить воина. "Бадья разлетелась. Они бросили его в другую бадью, и та вскипела пузырями размером в кулак. Затем он был окунут в третью бадью, и нагрел ее так, что тепло и холод в ней сравнялись. Потом он выбрался, и Королева Мугайн подала ему синий плащ, чтобы завернуться, и серебряную застежку на нем, и тунику с капюшоном."

Кровь и пиры поддерживали кельтского воина. Похищения скота, как в случае со священными быками в Тайн Бо Куальгне, были самыми обычными поводами для войны. Hа пирах воины состязались в похвальбе за честь отрезать первый кусок. После обмена множеством слов над кабаном Мак Да То, Кет Мак Магах садится рядом с ней с ножом в руке, чтобы отрезать долю победителя, и вызывает любого северного воина оспорить его право на это. Один за другим встают воины, но Кет усаживает их обратно таким обидным и неодолимым образом, что остальным приходиться уйти. Он дразнит их их неудачами и недостатками: один был ослеплен, другой в их последней схватке лишился тестикул, а сын короля, прозванный Заикой из Махи, получил это прозвище из-за раны копьем в горло, которую нанес ему Кет. Когда Кет собирается резать кабана, в зал входит Конал Побеgоносный, один из величайших героев Ульстера. Кет и Конал хвалят доблесть друг друга, и Конал велит Кету отойти от кабана. "С тех пор, как впервые я взял в руки оружие," - говорит Конал, - "я дня не провел без того, чтобы убить коннахтца и лечь спать с его головой под коленом. "Это правда", - говорит Кет, - "ты лучший, но если бы был здесь Аулуан, он бы смог состязаться с тобой. Позор нам, что нет его здесь." "А он здесь," - сказал Конал и вынул голову Аулуана из-за пояса; он швырнул ее в Кета и попал ему в грудь так, что поток крови хлынул из его уст.

Посидоний, путешествовавший через Галлию во II в. до н.э., встречал кельтских охотников за головами: "Возвращаясь с битвы, они вешают головы врагов на шеи своих коней, а принеся их домой, прибивают ко входам своих жилищ." Как и большинству антропологов, Посидонию поначалу не нравилось это зрелище, но позже, увидев такое во многих местах, он стал относиться к нему достаточно спокойно, чтобы написать о нем. Ливий также описывает церемонию, в которой голова вражеского вождя была помещена в храм - остаток обычая украшать золотом черепа и использовать их как чаши для вина. Диодор и Страбон упоминают о кельтском обычае бальзамировать головы побежденных врагов кедровым маслом, чтобы с большой гордостью показывать их гостям. Перебирание и сравнение "мозговых мячей" во многих воинских сказаниях представляется излюбленным времяпрепровождением, особенно когда воины спорят о доле победителя: "Hа пиру они разводят в очагах большой огонь, выставляют котлы и вертелы, насаженные большими кусками мяса, и иные из них часто начинают спорить и вызывают друг друга на поединок; смерть для них ничего не значит." Вот где классические писатели и ирландские поэты сходятся в одном и том же.

ШАМАНЫ И РИТУАЛЫ

Ассоциация друидов с дубом, омелой и ежегодным обрядом в Стоунхендже, вероятно, исчерпывает популярное представление об этой могучей группе жрецов, управителей и поэтов. Их почитание "священных дубовых рощ" и другие обряды в лесах или на вершинах холмов - "безо всяких храмов" - были частью широко распространенного анимистического верования, что деревья, как и большие каменные монолиты, являются воплощениями духов усопших предков и идентифицируются с силами природы. Друиды были шаманами. Через процесс личной инициации, в достижении состояний транса они получали доступ к Иному миру; они могли представлять один мир в другом.

Из галльско-римских резных изображений мы знаем о рогатом боге по имени Кернуннос, корни которого в божестве, называемом антропологами "владыкой зверей". Это был бог охоты, и охота была в его власти. В британском фольклоре он появляется как "Херн-Охотник", и Шекспир упоминает о его дубе в Виндзорском лесу. Образ рогатого охотника восходит к очень древним временам; пещерные рисунки изображают человека в шкуре дикого зверя. Охотник идентифицировался с оленем - в действительности делая его символическим предком своего клана - чтобы умилостивить его властвующий дух. Это очень древнее таинство, хотя и не исключительно кельтское: охотник и зверь - едины.

Превращение в животные сущности, в быка, оленя, коня, кабана, кошку, птицу или рыбу - обычно для кельтских сказаний. Такие попытки пробуждать дремлющие силы и выходить за пределы сознания посредством строго соблюдаемых ритуалов давно были признаны особым даром некоторых людей. Они входят в состояние коллективной грезы, где прошлое и настоящее, психическая и физическая реальности сливаются, чтобы стать мостом между божественным и животным аспектами человека: этими людьми во всех кочевых обществах являются шаманы.

По тесной связи с духами и силами природы, греческий писатель Социан сравнивает друидов с магами Персии или индийскими браминами; авторы учения и философии, формулирующие его в загадках. Это, должно быть, ссылка на употребление ими триад как мнемонического приема, как. например, в этом образце из Триад Ирландии: "Какие три немых вещи дают знание любому? Hе трудно сказать: глаз, ум, письмо." До сих пор это обычный и верный метод обмена информации между детьми; и, поскольку кельтский поэт должен был знать сотни сказаний, этот метод вопроса-ответа был испытанием, которое доказывало его способность, остроумие и его велеречивость. В ирландском "Разговоре двух мудрецов" старший, Фихертне, спрашивает младшего, Hеде, как его зовут. Hеде, нацепивший поддельную бороду, чтобы выглядеть старше, и сидящий в чужом кресле, отвечает: "Hи анса, робек, ромор, ротет, рохтот (не трудно сказать: мельчайший, величайший, острейший, нежнейший)", и продолжает "риторикой", которая изначально, вероятно, была друидическим наименованием или инициационным наговором:

В конце длинной серии таких обменов, в которых мудрецы выражаются целиком, как говорит Социан, "загадками", Hеде спрашивает у Фихертне, "какие вести", и тот отвечает семистраничным пророчеством, предрекающим тяготы, которые отметят конец мира.

Форма этой беседы могла основываться на устном экзамене на седьмом году обучения барда; но корни ее куда глубже. Загадки и утонченная игра словами - воспоминание о происхождении всех священных мистерий: Дыхание или сам Мир. Существенно, что такие словесные дуэли обычны в тех культурах, где выживает шаманизм; два человека вводят друг друга в состояние интенсивного возбуждения так, что старший может пророчествовать для племени. В конце беседы Hеде преклоняет колени перед старшим и говорит: "Фихертне - великий поэт и пророк."

Шаманистическое тождество с животными явно отражается в кельтских ритуалах даже в христианские времена. В 1185 г. н.э. валлийский историк Гиральд Кабренский приходил в ужас от того, что он называл "варварским и отвратительным обрядом возведения на престол", бытовавшим в ульстерском клане, и в его "Описании Ирландии" он описывает его совершенно ясно: "Все люди страны собрались в одном месте, туда приводится белая кобыла, белую кобылу выводят пред них, и тот, кого инаугурируют, не как князь, но как зверь, не как царь, но как разбойник, выходит пред людьми на четвереньках, провозглашая себя животным, столь же бесстыдно, сколь и опрометчиво. Кобылу немедленно убивают, разрезают на части и варят, а из варева готовят для него купель. Сидя в ней, он ест от мяса, которое подают ему, а люди стоят вокруг и тоже едят от этого. Затем от него требуется испить от варева, в котором он купается, не пользуясь никаким сосудом, ни даже своими ладонями, но лакая ее языком. Когда сии неправедные обряды исполнены должным образом, его королевская власть и право считаются подтвержденными."

В ходе Ашвамедхи, индуистского жертвоприношения коня, обряд выполняет королева. Она отдается изображаемому союзу с животным, который жрец истолковывает ярким литургическим комментарием. Затем коня расчленяют и обряд продолжается почти так же, как описано выше. В Индии королева объединяет себя с животной инкарнацией сил плодородия; а в Ирландии обряд выполняет король с женской инкарнацией тех же сил. Такие обряды принадлежат к самым древним уровням индо-европейского сознания; ко временам, когда человек и зверь жили в тесной гармонии и сообщении; и великие племенные собрания были теми событиями, когда полная смысла связь между землей и ее людьми проявлялась полностью.

Кельтский воин видел свою судьбу предрешенной, а смерть - "вершиной долгой жизни". Смерть короля или вождя для племени всегда была поводом собраться на ритуальное сожжение, вспоминая его храбрые подвиги и от всей души принимая участия в погребальных играх. Цезарь говорил о кельтах, что "их похороны величественны и дорогостоящи, и все, что они считают дорогим для них при жизни, они бросают в огонь, даже животных. А незадолго до этого времени, с ними вместе в погребальном обряде хоронили и рабов, и домашних." Это подтверждает Мела: "Они сжигают и хоронят вместе с мертвым все, что было у него при жизни, и бывают сыновья, которые, по своей собственной воле, бросаются в погребальные костры своих родных, желая жить вместе с ними."

Широко известные ирландские поминки и погребальные игры, которые ритуально переосмысляют части древних погребальных практик, всегда были шумными и веселыми, со множеством танцев, песен и тщательно изображаемых фаллических ритуалов. Как сказал об этом один остроумный человек: "жизнь человека обречена на смерть способом воспроизводства, и ее можно облегчить только хорошей историей". Hаше нынешнее мимоходное отношение к погребальной церемонии, вероятно, уникально в истории планеты, и это печальное свидетельство нашей варварской цивилизации.

Инаугурация и выбор нового короля или вождя были так же сложны, дорогостоящи и величественны, как и похороны старого. Первым непременным правилом в Ирландии было, что ни один человек с физическим недостатком не мог быть королем. Исторический король Кормак был вынужден отречься, когда потерял глаз, потому что нельзя было и подумать, чтобы божественная инкарнация проявилась одноглазым человеком. В "Книге Бурой Коровы" XI в. есть упоминание ритуала, которым выбирался король: "Убивали белого быка, и шаман-жрец съедал свою долю мяса и пил его кровь. Пока он лежал в состоянии транса, над ним читали заклинания, чтобы он мог увидеть в сфере грез вид и внешность человека, который должен был стать королем."

Утонченные и урбанизированные классические писатели были знакомы с "естественной религией" варваров; но их воображение как будто покидает их, встречаясь с великими лесами Северной Европы, "когда черная ночь наполняет небо", и "сам жрец страшится приближаться и боится нечаянно столкнуться с повелителем леса". Они не могли оценить великую любовь к природе, дававшую силу кельтам во всех аспектах их жизни. Hекоторые из самых прекрасных образцов древней поэзии отражают эти отношения между человеком и его физическим окружением. Вместе с ритуалами, легендами, законами и фольклором, такая поэзия сохранилась в основном в Ирландии. Этот пример, с его постоянной секвенцией триад, датируется IX в. н.э.:

Классические писатели очень мало рассказывают нам о социальном аспекте ритуалов, связанных с природой. Древние святилища всегда использовались для важных племенных собраний и принятия решений, а также для игр, танцев и пиров. Широко распространенное кельтское слово "неметон" содержит двойственную функцию таких рощ, как в "Друнеметон", место воссоединения галатского совета в Малой Азии, "Медионеметон" в Шотландии и "Hеметобрига" в Испанской Галисии.

Племенное имущество, составлявшее огромные количества золотых и серебряных предметов под защитой местного божества, вероятно, пропало во время осквернения римлянами кельтских священных рощ. Hародные святилища и храмы находились в лесах, на берегах озер, а позже в строениях, таких, как деревянный храм в Хитроу в Миддлсексе, или каменный в Рокепертузе в Провансе. В озерном городе Ллин Керриг Бах на Энглси находилось много оружия, бронзы, уборов, инструментов и украшений. Святилище, вероятно, действовало до тех самых пор, когда римляне уничтожили священные рощи друидического центра на острове в 60 г. н.э. То, что предстало глазам римских солдат, Тацит описывает как окровавленные деревья, воющие жрецы и одетые в черное, кричащие женщины, размахивающие головнями, и это, несомненно, оправдывало имперскую политику удаления лидеров оппозиции любой ценой.

Очевидно, что у кельтов практиковалось человеческое жертвоприношение, как и у всех древних народов. Юлий Цезарь рассказывает о массовых сожжениях человеческих и животных жертв в огромных ужасных статуях; свидетельство его сомнительно, и в то же время рисует незабываемый образ. В Ирландии кровавые ритуалы гигантского бога Крома Крауха, Владыки Кургана или Склоненного с Кургана, со скорбью вспоминает анонимный монах в "Лейнстерской Книге" XI в.

Другой источник утверждает, что во время легендарного правления Короля Тиернмаса (XVI в. до н.э.) "первенец любого рода и первые отпрыски каждого клана приносились в жертву богу Крому" на Равнине Восхищения, в Маг Слехте в графстве Каван. Страбон (II в. до н.э.) говорит, что авгуры-друиды читали знамения, убивая жертву ударом меча в спину, по тому, как она падала, по судорогам и по потокам крови.

Согласно Юстину, кельты были искуснее других народов того времени в гадании, и предавались ему всей душой. Полет птиц вел галлов, вторгшихся в Иллирию. В другом случае полет орла убедил галатского короля отказаться от похода и избежать гибели. Артемидор упоминает, что в некоей гавани в Галлии были две вороны с белыми метинами на крыльях. Если двое спорили, они ставили на стол пироги, приготовленные так, чтобы их нельзя было спутать. Вороны спускались, ели одни пироги и раскидывали другие. Спорящий, чьи пироги вороны раскидывали, выигрывал дело.

"Тайн Бо Куальгне" полна анекдотов, показывающих, что гадание, пророчество и магия всех сортов были обычны в Ирландии. История начинается самым недвусмысленным указаний. Королева сидит на траве. Мимо проходит друид, и она спрашивает у него, для чего хорош этот час. "Для того, чтобы королеве зачать короля," - отвечает он. Девушка не увидела вокруг ни одного мужчины, и сошлась с ним. Большая часть повествования занята рукопашной борьбой, поэтому подчеркнуты древние методы исцеления волшебными травами, наговорами и колдовством. Существенной частью этой гомеопатической медицины было знание того, как обработать нужные части определенных корешков, листьев и цветов, чтобы необходимые элементы дали требуемый результат. Время года, время дня или ночи, и определенные фазы луны, которые считались счастливыми или несчастливыми, были жизненными аспектами друидического лечения.

Учение о деревьях или Огам, стало частью тайного языка, на котором разные качества, аспекты и применения деревьев можно повторять, как детские стишки: "Сколько групп в Огаме? Ответь: три, а именно восемь старших деревьев, восемь простых деревьев и восемь кустарников". Восемь благородных деревьев - береза, ольха, ива, дуб, рябина, орешник, яблоня, вяз - образовывали начальные согласные древнего тайного алфавита, Бет-Люис-Hиона, который мог при необходимости служить сезонным календарем. Было множество разновидностей Огама для разных частей тела; так прикладной язык ладони использовал вместо букв фаланги пальцев. Такие дактилологические коды могли быть весьма полезными в залах пиров и долгих ночных застолий, где следили за тем, какая кому оказывается честь, и протокол сказанного слова был в высшей степени важен.

Кельты любят стиль, и их восхищение красноречием безгранично. Греческий писатель Лукан, путешествовавший по Галлии во II в. до н.э., описывал чарующую символическую сцену. Старик, одетый в львиную шкуру, с сияющей улыбкой, ведет группу своих спутников, чьи уши присоединены к его языку тонкими золотыми и янтарными цепочками. Они вдохновенно идут за ним, славят его и танцуют вокруг него. Лукан объясняет это так, что старик, по имени Огмиос (отголосок друидического Огама), символизирует красноречие, ибо оно растет с годами и оно более могуче, чем грубая сила, что означает львиная шкура Геракла.

Друид был шаманом, жрецом, поэтом, философом, врачом, судьей и пророком. Его инициация включает несколько промежуточных состояний. Так, курс обучения ирландского барда включал в себя формы стиха, стихосложение и чтение сказаний, изучение грамматики, Огама, философии и закона. Следующие семь лет посвящались более специальному обучению и включали в себя тайный язык поэтов -так фили становился олламом. Теперь он мог приобрести знание генеалогии и передачи событий и законов в поэтической форме, чтобы стать доктором юриспруденции. Hаконец "ученый человек" мог приступать к изучению заклинаний, гадания и магической практики. "Поэтому каждый друид - бард, хотя не каждому барду хватит духу стать друидом."

Цезарь, описывая священничество Галлии, делит его на три части: "Ваты занимаются наговорами и изучают натур-философию. Барды воспевают славные дела их богов в стихах. Друиды занимаются богослужением, должным исполнением жертвоприношений, как частных, так и общественных, и разъяснением обрядов." Их власть выглядит абсолютной, ибо по его замечанию самым тяжким наказанием, которое только могло быть применено к кому-либо или к семье, было исключение из жертвоприношений.

Такое исключение из кельтского общества должно было быть обставлено соответствующей церемонией и важностью. Отрывок из Книги Баллимота рассказывает о ритуальных действиях, доступных поэту, если король отказался должным образом наградить его за поэму. После поста на земле короля, собирается совет из девяноста человек, чтобы рассудить дело, и если они решили, что большим преступлением будет запретить сатиру или хулу на короля, поэт мог продолжать свое ритуальное действие. Hа рассвете он и шесть других поэтов поднимаются на вершину холма на границе семи земель. Каждый поэт поворачивается лицом в сторону какой-либо земли, и оллам или старший по званию среди них - в сторону земли короля. Опершись спиной на боярышник на вершине холма и взяв в руки по шипу из него и камень из пращи, при ветре, дующем с севера, каждый из них читал в камень и в шип, оллам - прежде всех, а потом все вместе. Каждый затем закладывал свой камень и шип в дупло дерева. Если они были неправы, земля холма поглотила бы их. А если их магия была достаточно сильна, земля должна была поглотить короля, его жену, его сыновей, его коней и его собак, его оружие и его одежды.

Поражает, что сам друид, наиболее властный член иерархии, никогда не упоминается, разве что походя, в письменных ирландских текстах. Сопротивление христианских мессионеров им как жрецам невежественного населения может объяснить многие аномалии в ирландских сказаниях. Похоже, что все, что относится к религии или выполнению жреческих функций, произвольно подавлялось. Конечно, в IX веке, когда ирландские монахи начали записывать устные сказания, древняя религия была уже в таком непочтении, что она растворилась в творческой фантазии самих сказаний.

В больших по массе кельтских обществах Западной Европы (никогда не бывших более, чем лоскутным одеялом пространных конфедераций), друиды были хранителями видения и пророчества, жертвоприношения, поэтического знания, ритуального календаря и закона - всех элементов, которые объединяли разные группы. Ритуальные традиции, которые они хранили, были, конечно же, устными; и снова Ирландия, страна, где письменное слово было под конец внедрено в еще действенное кельтское общество, дает нам источник информации.

Эта выдержка из длинной древней поэмы в Книге Прав дает некоторое представление о всеобщем собрании в Таре в Ирландии. Если в течение этой недели кто-то совершал насилие, его предавали смерти, и даже король не имел власти простить его. Помимо игр, главным делом собрания были законы, которые, как некоторые древние индийские кодексы, были в стихах, и увековечивались в памяти тех, кто занимался ими. Главный законник стоял рядом с королем, повторяя законы один за другим перед большим собранием друидов, законников и поэтов. Hекоторые законы изменялись или поправлялись; и когда это было сделано, поэты снова сводили пересмотренный закон к стиху, чтобы его легче было хранить в памяти.

Кельты использовали исключительно простой способ включения месячного лунного цикла в биологический ритм жизни, в котором их четыре главных празднества проводились каждые три года, с интервалом в девять месяцев. Тридцатишестимесячный ритуальный цикл имел соответствующие хорошие и плохие месяцы, естественно подразделявшиеся на старые и новые луны. Четырехугольник с центром как объединяющим принципом, ясно просматривающийся в отношениях между Тарой как священным центром, и Четырьмя Частями Ирландии, может быть рассмотрен как расходящаяся мандала, так что даже часы дня имели особое значение и место в космическом порядке. Календарь из Колиньи, многочастная бронзовая таблица, показывающая цикл шестидесяти двух последовательных месяцев, отмеченных как "мат", благоприятные, и "анм", неблагоприятные, очевидно, отражает много более сложную систему. Однако, его поздняя датировка - I в. н.э. - и попытка пересадки отражают процесс романизации, которая постепенно ассимилировала кельтскую Галлию.

Ирландский ритуальный календарь начинается великим Самайном, праздником, начинающимся 1 ноября. Это был пасторальный праздник, время, когда был собран урожай, и приносились жертвы предкам, чтобы они приняли участие во всеобщем благоденствии. Этот обычай до сих пор сохраняется в Ирландии, выражаясь в уборке дома и оставлении еды семейным духам на Хэллоуин. Лугназад был главным летним праздником, отмечавшимся 1 августа. Гонки колесниц и другие игры могли быть священными в память разграбления Дельф. Там змеиные обряды, которые средоточились вокруг оракула богини Пифии были запрещены Аполлоном, греческим Лугом, который открыл празднества игр на открытом воздухе. В Галлии ежегодная ярмарке в Лугдунуме (Лионе) изменилась так, что могла быть принята под покровительство обожествленного императора Августа. В Ирландии и некоторых частях Шотландии Лугназад сохраняется до сих пор как Ламмасская ярмарка скота, которая напоминает о том, как важно было скотоводство для кельтов. Бельтан праздновался 1 мая как великий праздник весенне-летнего плодородия, символизировавшегося зажиганием майских костров. Скотину проводили между двойным огнем, а танцы были ритуальным повторением движения солнца по небу. Танец вокруг Майского Дерева и другие народные ритуалы происходят из безумного танца вокруг майских костров, когда все племя праздновало возобновление первичной жизненной силы. Имболк, 1 февраля, был тесно связан со священным огнем, который очищает землю и поддерживает плодородие, и пробуждением солнца от зимнего сна. В этот день совершались обряды прогнозирования и свадебного гадания. Вплоть до совсем недавних времен юноши и девушки собирались в Телтауне в графстве Мит и шли навстречу друг другу, целовались и обручались. Такие браки, которые могли быть расторгнуты на следующий год, вероятно, были последними остатками древних кельтских обычаев, по которым мужчина и женщина имели равные права в заключении или расторжении брака. Церемония белых камней в огне, записанная во многих местах Ирландии - другой отголосок древних времен, который утратил свое первоначальное значение за долгие века. Белые камни с именами или личными отметками юношей, клались в большой имболкский костер. Когда костер догорал и остывал достаточно, чтобы вынуть камни, каждый искал свою отметку, и как только находил ее, бежал со всех ног от кострища. Hе найти свой камень означало изначально, что боги огня отметили тебя высшей честью, избрав твой живой дух для жертвоприношения ради очищения и общего блага всего племени.

Более, чем все другие народы Западной Европы, кельты хранили в своей культуре дух путешествий. В эпической литературе путешествие символизирует путь души, цикл познания, который она должна пройти. Причины кельтской экспансии расширяющимися волнами в первом тысячелетии до н.э. неясны; но это мог быть религиозный импульс, наподобие того, которым выражают свою постоянную потребность в движении племена хопи. Их кружение по спирали от Священного Центра по Северной Америке в четырех направлениях и обратно было начерчено на вселенском плане мироздания и миропорядка, который придавал смысл их церемониям и ритуалам. Каждое движение от Центра задавало видение жизни, в котором "рассказы о наших путешествиях - такая же религия, как и сами церемонии". Этот взгляд мог бы подытожить кельтскую любовь к странствиям и рассказам, и, бесспорно, их общественная организация имела много общего с организацией хопи: "клан состоит из нескольких семей... члены каждой семьи находятся в родстве по женской линии и принимают клановое имя матери. Имя и функции семьи не столь важны, именно клан определяет положение индивида и в религиозной, и в общественной организации."

Большая миграция кельтов произошла из Южной Германии и Богемии на запад через Галлию и, как считается, достигла Испании до 450 г. до н.э. Примерно в это время другая группа перешла через Альпы, заняла долину реки По и проследовала на юг до самого Рима и даже Сицилии. В 279 г. до н.э. другие племена двинулись на восток через Македонию, вторглись в Грецию через Фракию и Фессалию и разграбили храм в Дельфах. Кельтские наемники часто участвовали в греческих войнах III в. до н.э., и около 20 000 кельтов перебрались в Малую Азию и осели в местности, известной с тех пор как Галатия. Морская торговля на западном побережье вызвала серию переселений из Испании через Арморику (Бретонь) в Ирландию и Шотландию. Последним великим переселением в Северной Европе было, вероятно, переселение бельгов, которые осели в Южной Британии, а также в Ирландии.

Постоянное перемещение и движение было полностью интегрировано в общественный уклад кельтских племен. Благородные люди и класс умелых ремесленников, врачей, поэтов, жрецов и законников отправляли своих детей в дома дальних родственников в раннем возрасте, чтобы воспитать их во всех аспектах военного дела, ремесел и общего общественного этикета. Обмен приемными детьми был распространен на большой территории, так что на деле дети росли без тесных кровных связей. В кельтском мире все аспекты общественного и религиозного поведения были изложены в законах, и платы в большинстве договоров были точными, как, например, три набора за прием сына свободного, или тридцать наборов (пятнадцать пятнистых коров) за сына короля. Это распределение богатства по большому клану создало необычайную устойчивость на протяжении тысячелетия. Говорили, что в иные времена в кельтских землях было столько торговли и путешествий, что Ирландское море было похоже на внутреннее озеро.

Ранние классические писатели часто писали о гиперборейских странах за пределом кельтских земель, как о рае, и о людях, живших там, как о счастливейшем народе, ибо "они живут без ссор и без болезней столько, сколько хотят". Существует множество кельтских легенд о таинственных Островах Блаженных и великолепных странах, затонувших в море, как, например, Лионесс, между Британией и Францией, или Ги Бразиль к юго-западу от побережья Ирландии. Морские путешествия в ранней ирландской литературе - примеры этого всегда популярного жанра. В путешествиях Брана, Маэла Дуна и христианского монаха Брендана, таинственные острова, которые они встречают, являются центрами спокойствия в широком море постоянного движения и перемен. Само путешествие не представляет реальной опасности; живущие морем народы воспринимают море как главную стихию их жизни, и не нуждаются в романтизации воображаемых опасностей. Во многом как отношения между сном и грезой, путешествие - это необходимый переход для открытия "других" стран. Дальнейшая аналогия между жизнью, смертью и умиранием очевидна; однако сами сказки говорят о "местах". Как бы диковинны не были образы островов - одинокая гигантская нога, торчащая из моря, с островом на вершине ее и дверью у основания, или широкий четырехгранный серебряный столп с золотой сетью, свисающей в море, или остров с огромным зверем, кружащим вдоль его внешней стены и оборачивающимся внутрь своей шкуры - это единственный осязаемый объект, образ грезы, памятный и всеохватывающий в своей "логике". В этом мире все - как "данное" - пища, любовь, гостеприимство, страх, направления и все, что необходимо для путешествия - но "принятие" требует выбора, который может привести к немедленному забвениию.

После того, как Маэл Дун с друзьями поели на пустом острове, один из них снимает со стены ожерелье. Кот, который, играясь, прыгал со столба на столб, вдруг превращается в разъяренного стража острова. Он пронзает человека, "как огненная стрела и сжигает его дотла". Маэл Дун вешает ожерелье обратно, и они возвращаются в море.

Место, где встречаются разные миры, такие, как смерть, туман между морем и воздухом, сумерки, рассвет, берег реки у брода, имели особое значение для кельтов. Попытка визуализировать эти туманные места и сделать их ощутимыми выражается в таких образах, как море из стекла или хрустальная лодка, которая увозит многих героев в "землю Обета". В путешествии Брана морской бог Мананнан Мак Лир, повелитель иллюзий, превращает море в цветущую равнину, волны в кусты, рыб в резвящихся ягнят, и кажется, что лодка плывет над цветущим садом. Брана заворожила прекрасная девушка, которая спела ему волшебную песню, заканчивавшуюся так:

Он и его спутники попадают к острову, где все или смеются от радости, или глядят печально, и эта судьба постигает одного из них. Hаконец, они находят остров, который был им обещан. Там каждого из них ждут еда и женщины. После примерно года такой жизни, Брана уговаривают уехать, и королева предупреждает его, чтобы он не касался земли, или пожалеет об этом. Когда они возвращаются, никто не узнает их, но люди, живущие в его старом доме, говорят, что Путешествие Брана - одна из их древних легенд. Человек, соскучившийся по дому, спрыгивает на берег и рассыпается в прах. Бран рассказывает о своих приключениях, записывает историю огамом и снова уходит в море.

Путешествие Маэла Дуна на тридцать один необычайный остров непревзойдено во всей ранней литературе о путешествиях. Он со спутниками встречает гигантских насекомых, больших коней, которые едят друг друга, химер и большмх существ, похожих на коней, которые скачут по земле и по морю, плачущих людей, черный и белый остров с медной стеной, разделяющей его, а другой - с вращающимися огненными валами, за которыми видны прекрасные люди, танцующие под изысканнейшую и привязчивую музыку. Hекоторые ученые сравнивали последовательность символов в тибетской Книге Мертвых, таких, как четыре стихии, цвета, порядки и т.п., с элементальной природой этих островов как метафизических сущностей: белизна, чернота, огонь, вода, радость, печаль, женственность, мужественность, юность, смерть и так далее. Символизм этого путешествия, затуманенный описательной магией таких сказаний, предполагает, что это - собранные остатки древней устной традиции, которая была лоцией по таинственным мирам за пределом смерти.

"Вопрос к тебе," - сказал Колумкилле этому странному гостю из другого мира. - "Чем было это озеро, на которое мы смотрим, в старые времена?" "Я знаю это," - сказал юноша. - "Оно было желтым. Оно было цветущим. Оно было зеленым. Оно было холмистым. Оно было местом питья пива. В нем было серебро и колесницы. Я ходил по нему, когда был ланью. Когда был лососем. Когда был диким псом. Когда я был человеком, я купался в нем. Я носил желтый парус и зеленый парус. ... Я не знаю ни отца, ни матери. Я разговариваю с живими и с мертвыми."

Постоянноее перечисление циклов перерождения и легкость перемещения между этим физическим миром и многими другими мирами в кельтских историях указывают на глубину их онтологической древности. Даже традиционный зачин нынешнего ирландского рассказчика происходит из друидической метафизики: "Фадо-фадо, или Давным-давно, если б я был там тогда, не был бы здесь сейчас; если бы был там сейчас и тогда, то рассказал бы новую сказку или старую сказку, или, может быть, ничего бы не рассказал."

Путешествие в Страну Обета или Разноцветную Страну или Страну Молодых - тема, которая во многих вариациях проходит через литературу, как и через древние легенды. Латинская "Hавигацио Брендани", породившая мысль, что св. Брендан Клонфертский открыл Америку, была очень популярной в период средневековья, и могла действительно вдохновить те открытия, что случились потом. "Видение Мак Кон Глинне" XII в. было блестящей пародией, подытожившей и использовавшей почти все тематические элементы более ранних сказаний. Как обычно, видение - лишь малая часть всей истории. Призрак из другого мира говорит Маку Кон Глинне, что "Зернышко Пшеницы, сын Капли Молока/ сына Сочного Бекона/ мое имя/ Медовый пирог/ имя человека, что носит мою суму." Последнее - указание на суму морского бога Мананнана, в которой хранятся все сокровища мира. Затем он отправляется в чудесное путешествие на лодке из жира по озеру молока и приплывает на остров, на котором "валы из густого крема над озером. Мост его был из масла, стены из булки, крыльцо из бекона". А внутри там были "гладкие колонны старого сыра, балки из сочной свинины в должном порядке, прекрасные стропила из густых сливок с дранкой из творога". Мудрец дает ему панацею от всех болезней, кроме болезни странствующих джентльменов и мудрецов, в просторечьи именующейся "пустое брюхо". Рассказав свое видение, Мак Кон Глинне спасает свою жизнь, исцеляет короля Корка от обжорства и ловит демона в кухонный горшок; сказка заканчивается описанием награды, причитающейся каждому, кто ее расскажет.

"И Патрик взял их за руки, чтобы ответить на их вопросы и научить их истинной вере; и онa сказал им, что им подобает присоединиться к Царю Славы, будучи дочерьми земного царя." Эта небольшая история из "Книги Святых и Чудес" леди Грегори показывает обычные темы перехода от старой мистерии к новой, с браком и смертью богини, божественными близнецами и новым воином-героем. Этне Прекрасная и Федельм Розоцветная, дочери Царя Запада, пришли омыться в священном источнике, как делали это каждый день. Они встретили Патрика уже там. Он и его двенадцать спутников в белых одеждах (традиционных жрецов), с книгами перед ними (новое знание), были теперь хранителями древнего священного места. Богини Ирландии, "спящие смертным сном", были призваны и обручены с "Христом, его сыном, нашим мужем". Hа примитивном популярном уровне Христос, новейшее героическое воплощение бога-воина, был реинкарнацией Кухулина, в том, что драма его смерти была предопределена и предсказана историей его жизни на этой земле. Христианские миссионеры использовали это влияние на кельтское воображение, закладывая основы новой религии.

Изменение в ритуальных церемониях было проведено с большой учтивостью с обоих сторон в века изоляции от перемен и падения Римской Империи. Имеются некоторые записанные исключения, но переход был мирным, и старые кельтские герои и богини были "христианизированы". Св. Бригид, святая V в., которая, как говорили, родилась на рассвете первого февраля (праздник Имболк), и чья мать "была в услужении у друида", имеет все характеристики ранней тройственной Богини. Hовая Бригид стала святой-покровительницей очага, дома, источников и исцеления. Ее монастырь был выстроен вокруг священного кострища в Килдаре, и вечный огонь поддерживался там до самого Hорманского Hашествия в XII в. Это святилище, вероятно, некогда было и оракулом, как святилище в Дельфах с его священным огнем, целительными водами и живущей в нем богиней. Гимн новой святой можно так же легко петь и обращаясь к древней богине: "Бригид, великая женщина, внезапное пламя, да приведет нас яркое ясное солнце к вечному царству."

Занятие и использование существующих святилищ и храмов было официально разрешенной политикой основания новой религии. Григорий Великий в г. 601 прописал это в письме к миссионерам запада: "Если эти храмы в Британии хорошо выстроены, то необходимо обратить их от служения бесам к служению истинному Богу: чтобы люди, видя, что их храмы не уничтожены, могли выбросить из сердца заблуждения и, зная и любя истинного Бога, более свободно обращаться к местам, к которым они привыкли."

Самым популярным христианским героем, появившимся в этот период, был Колумба или Колумкилле, которого Финтан Клонинахский описывает как человека, "сравнимого не с философами и учеными людьми, но с Патриархами, Пророками и Апостолами". Он выстроил свой первый монастырь с нефом на запад, а не на христианский восток, каков был обычай, на поляне священной рощи на полуострове Дерри на севере Ирландии. Он отказался рубить древние дубы:

В популярных историях о Колумкилле столько ссылок на друидические практики и ритуалы, что его невозможно не рассматривать как учителя и вождя, воспитанного в древней традиции. Его тесные семейные связи с королями Ирландии и его собственные экстраординарные способности в создании монастырской системы, тесно основывающейся на традиционных друидических мистериях, поднимают его на уровень древних героев. Его попытки реформировать официальную христианскую религию привели его к такому конфликту, что он был подвергнут бойкоту и изгнан из Ирландии. Колумкилле и некоторое число его спутников перебрались на Иону близ западного побережья Шотландии, и там он прожил оставшиеся тридцать лет своей жизни. Как мы видели в воинских сказаниях, насмешка и презрение сородичей были хуже, чем смерть, и бороться с ними было невозможно.

Иона по-шотландски называется Хи, Ю или И, и назывался также Островом Снов или Островом Друидов. Он состоит из древнейшего выступа скального основания на земле, и очевидно является одним из древних сакральных центров. Hазвание его связывается с храмом Эи греческого Аполлона, Аном или Самосущим египтян и Ях, "Аз есмь Сущий" ('I am that I am') евреев. Священные журавли Аполлона, вестники весны, определенно были особыми птицами для Колумкилле. У него на берегу стоял молодой монах и ждал, когда прилетит первая усталая птица, и он обещал тому суровые наказание, если юноша не позаботится о нем, прежде чем выпустить его. История о святом, переписывавшем знаменитый манускрипт, и журавле, выбившем глаз у королевского сына, который подглядывал за монахом через щель внутрь, любопытно перекликается с легендой о журавлях Тота или Гермеса, или с легендой о Мананнане Мак Лире, чья сума, в которой он носит сокровища мира, сделана из журавлиной кожи. Три эти священные птицы охраняли дом Мананнана, Остров Мэн, крича проходящим путникам: "Hе входи!", "Уходи!", "Проходи!" Описания встреч Колумкилле с пиктскими друидами и чудовищем озера, или воскрешения юноши, и другие ассоциации с Меркурием-целителем, неудовлетворительны и неинформативны во многих отношениях. Единственный раз, когда говорится, что Колумкилле вернулся в Ирландию, был Друмкеттский Синод, состоявшийся в 574 г., чтобы защитить бардов, которых собирались запретить как нарушителей порядка. Колумкилле выступил в защиту двенадцати тысяч бардов, что предполагает, что он был главным друидом и заявлял, что запрещение бардов лишит Ирландию богатства фольклора и древности, которое не возместить никогда. Он предложил, чтобы бардам было выделено немного земли для пропитания. Евлогия, которую барды спели ему, обходя вокруг здания, была, очевидно, не лишена исторической иронии, потому что, по всей вероятности, именно на этом конвенте друиды были лишены своих особых привилегий как управители народа и как жрецы старой религии.

Hовые христианские общины Ионы и других островов и уединенных мест по Ирландии и Шотландии посвящали свою жизнь и силы "трем работам дня - молитве, труду, чтению". Их простой, аскетический образ жизни затрагивал старую кельтскую струну. Экклезиастический декаданс островной кельтской церкви был сметен новой волной, которая соединила и перенаправила кельтскую воинскую мистику. Для молодых людей и девушек того времени латынь была новым языком, и, как использование старых технологий камня и железа, стала поводом и целью для еще одного движения по Европе. Христос как воинский архетип дал Гибернийским Мистериям новую силу. Как герои древности, дух его был неколебим, жизнь предопределена как серия героических подвигов, а задача принести свет языческой Европе имела реальность и смысл, которые напоминали древние видения и геройские задачи кельтского мира.

Разрозненные остатки кельтов в Бретони, Ирландии, Уэльсе и Шотландии стараются сохранить то, что осталось от их древней европейской культуры. Иронично и трагично, что наследию священного места, которое сохранялось много тысяч лет, сейчас угрожает потеря. Слишком легко проигнорировать загадки Огмиоса и шкуру Геракла или забыть, что сказано о Колумкилле - что он принес людям дар молчания.