|
Выдержки из
произведения
В полном объеме вы
можете скачать текст в архиве ZIP по ссылке,
расположенной выше
Андрей В. Кудин.
Как выжить в тюрьме
Вступление
"Сидеть будут все..." (глубокое внутреннее убеждение сотрудников
правоохранительных органов).
Ты перешагнул порог и остановился у входа в камеру, рассеянно
оглядевшись вокруг. Чего стоять? Проходи, братуха, присаживайся.
Здесь ты никому и ничем не обязан. Никто не вправе лезть в твою
душу, выпытывая, кто ты и за что тебя кинули за тюремные стены. В
местах "не столь отдаленных" чрезмерное любопытство справедливо
рассматривается как проявление дурного тона, а посему тот, кто
собирается жить долго, не страдает вышеупомянутым недостатком. Это
там, наверху, мусора стремятся любыми правдами и неправдами нас
раскатать и выудить побольше интересующей их информации, а здесь, в
камере, вполне достаточно назвать статью, по которой тебя закрыли,
да имя, чтобы мы знали, как к тебе обращаться. Всё остальное -
сугубо личное дело. Хочешь молчать - молчи, хочешь общаться -
общайся. Живи, как подобает свободному человеку, и поступай так, как
считаешь нужным.
Не знаю, как ты, но я не вижу ничего странного в том, что мы
встретились именно за решеткой, а не в ложе оперного театра. Это
абсолютно нормально для данного государства. Трудно найти жителя
Украины, который хотя бы раз в жизни не ночевал на казенных нарах.
Впрочем, чему удивляться? Мы родились и выросли в стране, которая
сама по себе является не чем иным, а местом "не столь отдаленным".
Тюрьма - всего-навсего её копия в миниатюре.
Видно что-то мы не так сделали в предыдущей жизни, раз в этой тут
родились. С какой стороны ни посмотри, а наша нынешняя Родина далеко
не самый лучший обломок некогда могущественной Российской империи,
где понятия не имеют, что такое Закон и какого... мировое сообщество
ворчит и требует, чтобы на Украине начали возводить пусть что-то,
пусть отдаленно, но всё-таки напоминающее правовое государство.
Однако Украина - не Америка, не Европа и даже не Россия. Надеяться
на то, что завтра здесь что-либо изменится к лучшему, может только
пациент больницы имени Павлова. Привычный для жителя цивилизованной
страны вопрос "Как дела?", заданный "среднестатистическому
украинцу", звучит, по меньшей мере, глупо и в высшей степени
бескультурно. Более идиотский вопрос трудно вообразить. Чего,
собственно, спрашивать? Тебе что - повылазило? Не видишь что ли -
человек пока ещё жив, а если человек жив, то у него всё хорошо и
нечего с расспросами приставать. Всё равно правду никто не скажет.
На Украине залететь белым лебедем за решетку достаточно просто. Для
этого не следует прикладывать каких-либо особых усилий и утруждать
голову мыслительной деятельностью. У нас такая страна, что не
успеешь опомниться, а ты уже там, то есть здесь, прямо как "здрасьте"
среди ночи.
Что любопытно - стоящие у власти сажают соотечественников в тюрьмы с
нескрываемым удовольствием, а выпускают из них с такой явной
неохотой, да ещё морды кривят такие, словно, выходя на свободу, мы
тем самым наносим оскорбление всему цивилизованному человечеству.
Кстати, по поводу освобождения. Это - не просто незабываемое в жизни
событие. Это целая эпопея, которая начинается с первых минут
заключения и затягивается у кого на годы, а у кого на десятилетия.
Мало того, что данный процесс во времени растянут до неприличия, так
он к тому же достаточно дорогостоящий со всех точек зрения. Далеко
не все, а правильнее будет сказать - никто не бывает готов к такому
повороту событий, а посему, как поется в песне Владимира Высоцкого:
"Тот, кто выжил в катаклизме - пребывает в пессимизме".
Немало пассажиров, очутившись в тюремной камере, сразу же начинают
биться головой о стену. Прямо как рыбки об лед. Не думаю, что удары
головой о бетон особо способствуют улучшению мыслительной
деятельности внутри черепной коробки. Как бы кто ни старался, а
тюремные стены почему-то всегда оказываются чуточку крепче, чем
буйные арестантские головы.
За время, проведенное в заключении, мне пришлось видеть разных людей
в далеко не самые лучшие минуты их жизни. Заживо погребенные за
тюремными стенами, лишенные элементарных человеческих прав,
съедаемые друг другом, как пауки в банке, заключенные медленно, но
уверенно превращались в затравленные комья человеческой глины. Им
казалось, что жизнь закончена, что всё лучшее, что только может быть
- свет, радость, любовь, абсолютно всё, что входит в понятие
"счастье", - далеко позади, а впереди только беспросветный мрак,
безысходность и пустота. В глазах подавляющего большинства
сокамерников не было жизни - это были глаза мертвецов.
"Ого! - сказал я себе.- Здесь делать нечего. Пора выбираться на
волю". Это была первая мысль после того, как я переступил порог
тюремной камеры и увидел, с кем мне придется сидеть. Публика мало
чем отличалась от сборища бомжей, небрежно утрамбованных в
обезьянник привокзального отделения милиции после очередной облавы.
Характерной чертой коллег по несчастью было тупое равнодушие как к
своей дальнейшей судьбе, так и к собственному здоровью. Часть
заключенных давным-давно перестала за собой следить (а зачем?),
живя, пока живется, жизнью примитивных животных (съесть, что дадут,
оправить естественные надобности, а в остальное время валяться на
нарах, воткнув неподвижный взгляд в потолок). Другие арестанты,
наоборот, проявляли недюжинную активность, носясь как угорелые из
угла в угол, распустив пальцы веером, а сопли пузырями. По всей
видимости, они еще не набегались на свободе, в их задницах
продолжало пылать пламя пионерских костров. Им нравилось изображать
из себя тюремных авторитетов и время от времени изрекать
глубокомысленные фразы типа: "Наш дом - тюрьма" или "На свободе
делать нечего". Окружающие поддакивали, как попугаи, кивая в такт
головами.
Вместе с тем, большинство арестантов прекрасно понимало, что делать
нечего как раз в тюрьме. Они суетились, нервно грызли ногти и вечно
куда-то спешили. Старались сделать как лучше, а получалось как
обычно
- всё хуже и хуже... Их энергия, не находя выхода, выплескивалась на
грязные тюремные стены, многократно усиливая и без того отрицательно
заряженный фон мест "не столь отдаленных".
Не проходило и дня, чтобы кто-то не пытался объявить голодовку в
знак протеста против произвола властей, наивно полагая, будто бы на
Украине можно кого-нибудь удивить голодовкой. Простодушные,
доверчивые существа! В этой стране на взрывы ядерных реакторов возле
столицы никто внимания не обращает, а тут голодовка какого-то
зэка... Ну и что? Пускай себе голодает, раз хочется. Тем более, что
интересоваться у голодающего, чего ему, собственно, не хватает для
полного счастья, по меньшей мере, бесперспективно. Обычно не хватает
именно того, что давать никто не собирается. Например, освободить
из-под стражи или подарить на день рождения ящик с тротилом, чтобы
было чем взрывать Министерство Внутренних Дел.
Периодически на тюремном горизонте появлялись радикально настроенные
элементы, которые не разменивались на растянутые во времени
голодовки, а настойчиво резали подручными средствами вены.
Я как-то задумался - а почему именно вены? Предположим, сделать
по-людски харакири не совсем удобно в условиях тюремной
антисанитарии, но зато перерезать себе глотку или воткнуть в нее
заточенную ручку от ложки не менее, если не более, действенно и
эффективно.
Однако люди вскрывают себе именно вены. В их подсознании до
последнего вздоха живет надежда на то, что их обязательно спасут,
пожурят, словно в детстве, и пожалеют. В реальной жизни их и вправду
чаще спасают, чем нет. Только вот жалеть никто не собирается. Без
наркоза и нежных слов вгоняют в руки металлические скобы, добавляют
для верности дубинкой по почкам и водворяют обратно в камеру.
Тюремщики отчего-то свято верят, что чем больше боли причинить
потенциальному самоубийце во время так называемого "спасения", тем
меньше желания повторить то же самое у него возникнет в будущем.
Спасенные почему-то думают по-другому и продолжают угрюмо размышлять
о том, какой путь на тот свет наиболее прост и комфортен.
Далеко не все спокойно воспринимают вид крови, особенно если эта
кровь - их собственная. Как оказалось, для людей имеет немаловажное
значение и то, как они умрут. Уходить из жизни, корчась в судорогах
и захлебываясь в луже крови на грязном полу, согласитесь, не вполне
эстетично. Очевидно, именно поэтому некоторые норовят зависнуть
вместо лампочки под потолком, используя подручные средства в виде
разорванных брюк и рубашек.
Думать о самоуничтожении и уничтожить себя - далеко не одно и то же.
Среди моих тюремных знакомых только один, высокий, крепко сбитый
парень лет двадцати пяти, каменщик по профессии, подошел к делу
ответственно и довел его до конца. Все остальные потенциальные
самоликвидаторы ограничились тошнотворным нытьем - вокруг, видите
ли, полная безнадега, а посему нет ни малейшего желания жить.
Каменщик не ныл, да и вообще не вел гнилые разговоры на подобную
тему. Он сутками лежал на спине, уставившись в одну и ту же точку.
- Юрок, на прогулку пойдешь? - спрашивали мы его, но парень так ни
разу и не вышел в тюремный дворик.
Юра заехал на тюрьму по обвинению в убийстве жены на почве ревности.
До того, как он прикончил благоверную, они вместе работали на одном
предприятии. Она - в бухгалтерии, он - непосредственно на стройке,
плюс подрабатывал халтурой. На еду и одежду денег хватало с головой.
Детей заводить не спешили, особых претензий к жизни как будто бы не
было. Юра выглядел как типичный представитель рабочего класса,
живущий по принципу: "Главное, чтобы не хуже, чем все".
Каждое утро, в одно и то же время, он вместе с женой шел на работу,
а вечером они вместе возвращались домой. На праздники и выходные
ходили в гости к родственникам или друзьям. С какой стороны ни
посмотри - самая что ни есть заурядная пара, живущая стандартной
жизнью в стандартной гостинке без перспективы на расширение.
- Знаешь, а мы ведь любили друг друга, - вырвалось однажды у Юры,
когда мы сели пить чай после вечерней проверки. Юра тогда одел
теплую вязаную безрукавку и как бы невзначай обронил:
- Это она мне её подарила на годовщину свадьбы.
Теперь трудно судить, где было больше любви, а где чего-то другого.
Развод для Юры означал потерю не только любимой, но и квартиры
вместе с машиной, так как все это было изначально её, а не его. По
большому счету, у парня, приехавшего в Киев из глухого села, кроме
привлекательной внешности и техникума за плечами, ничего-то и не
было.
Они решили расстаться, отмечая очередную годовщину свадьбы, на
третьем году совместной жизни.
- Пойми, Юрка, нам необходимо какое-то время пожить отдельно, чтобы
разобраться друг в друге, в себе...
Супруга сидела в кресле напротив и пила шампанское. Он пил кофе и
молча курил, тупо уставившись в телевизор. Не думаю, что для Юры это
было большой неожиданностью. Он прекрасно знал, что последние года
полтора его красавица жена значительную часть свободного времени
проводит в постели у шефа, который был на пятнадцать лет старше её.
Юра всё знал, однако делал вид, что ему ничего не известно.
Ближе к полуночи жена, как обычно, поцеловала его - невесомо и
нежно, прикоснувшись губами к губам. Тихо сказала перед тем, как
отправиться спать:
- Спасибо за то, что понял меня.
Юре, в отличие от жены, спать не хотелось. Он равнодушно проводил
глазами супругу и, воткнув ноги в домашние тапочки, побрел на кухню
в поисках бутерброда. С бутербродами не повезло - хлеб закончился.
Зато в холодильнике нашлась начатая бутылка водки, содержимое
которой благополучно перекочевало в Юркин желудок. Как после этого у
Юры в руках оказался топор, хранившийся на балконе в ящике для
инструментов, он точно не помнит, но в спальню парень вошел уже
вместе с ним.
Супруга спала, положив голову на зеленого пушистого слоника,
подаренного ей крестным на Новый год. Юра на цыпочках подошел к
кровати и остановился у изголовья. От природы парень был настолько
физически силен, что ему не составило бы большого труда перерубить
одним ударом кровать, но в последний момент силы изменили ему.
- Ты веришь? Я почти остановился...
Топор вошел в череп, но не убил. Юра испуганно отпрянул, широко
раскрыв глаза, глядя на то, как задыхается девушка, захлебываясь
собственной кровью, как багровая пена и слизь заливают диван. Его
вдруг охватил животный страх, он больше не мог этого видеть, но и
оторвать глаз не мог. Механически, словно в тумане, накрыл супругу
шерстяным пледом и присел на краешек стула.
В течение нескольких часов тело содрогалось в конвульсиях, словно
сквозь него пропускали электрический ток. О чем думал в эти часы Юра
- одному Богу известно. Утром он пошел сдаваться в милицию.
В Печерском райотделе внутренних дел города Киева, куда пришел Юра,
дежурный мент радостно заулыбался, похлопав каменщика по плечу:
- Не переживай, девок у тебя будет много - вся жизнь впереди, а то,
что сам пришел, - эх, все бы так!..
Слегка пожурив парня, дежурный посоветовал ему зайти попозже, после
того, как они сдадут смену. По-человечески его можно было понять: ну
кому хочется в конце рабочего дня исписывать горы бумаги, выезжать
на место происшествия, допрашивать, разбираться?.. Юра так и сделал,
как ему посоветовали. Съездил на пару дней в село, а по возвращении
в Киев, не заходя домой, пошел в милицию, предусмотрительно
прихватив с собой теплые вещи. Вот так Юра и очутился в нашей
камере, с удивлением обнаружив, что тюрьма вовсе не такая, как её
показывают по телевизору.
Внешне поведение Юры мало чем отличалось от поведения остальных
арестантов. Он охотно рассказывал, как ездил на заработки в
Подмосковье, шутил... Не скулил, как другие. Только вот иногда
задавал странные вопросы, обращенные то ли к сокамерникам, то ли к
самому себе. Однажды утром он спросил у соседа по нарам:
- Как ты думаешь, она там меня ждет?
Усыпанный с головы до ног ярко-рыжими веснушками, не в меру
подвижный Жора, предпочитающий ходить в гости через форточку, когда
хозяев нет дома, вытащил зубную щетку изо рта:
- Да ты гонишь, братуха. Она в земной жизни гуляла налево-направо, а
ты хочешь, чтобы такая на том свете берегла себя для тебя?
- Я не гоню. Гонят дерьмо по трубам, - оскорбился каменщик, поджав
упрямые губы. - Нет, ждет. Мы сегодня с ней всю ночь говорили.
Жорик прополоскал рот и аккуратно упрятал зубную щетку обратно в
пенал:
- Юрок, как развестись с женой в земной жизни ты придумал, а вот как
вы будете разводиться на небесах, когда сойдетесь по-новой? На
облаках-то топора нет. Хе-хе...
В десять утра Жорика заказали без вещей, и он ушел на следственку
знакомиться с делом. Около одиннадцати Юра полез вешать веревку, как
мы думали, для сушки белья, а в результате завис на ней сам. До сих
пор удивляюсь, как самодельная веревка выдержала такой большой вес,
тем более, что Юра сиганул в петлю с верхней нары, к тому же с
разбега. Я обернулся, услышав едва различимый, странный и неприятный
звук, словно кто-то сломал карандаш, зажав его между пальцами.
Оказалось, это хрустнули Юркины позвонки.
Больше всех расстроился, как всегда, Жора, вернувшийся в камеру,
когда Юру уже унесли и всех заказали с вещами.
- Вот так - ни с того, ни с сего, не попрощавшись... - Жора
задыхался от возмущения. - Почему мне так не везет? Как сидеть, так
мне, а как что-то интересное происходит, так всегда без меня!..
Камеру разбросали. В некотором смысле мне повезло - я переехал в
другую хату вместе с Григорием Степановичем, известным финансистом
лет шестидесяти, чье материальное благополучие многим не давало
спокойно спать. Дядя Гриша оказался на редкость проницательным
человеком. Он словно прочитал мои мысли:
- У каждого своя дорога домой. Он сделал свой выбор, мы сделали
свой. Нужно держаться.
Я это и так понимал. Выйти на свободу с наименьшими потерями, со
здоровой психикой и в отменной физической форме - вот задача,
которая стояла передо мной. Юре тюрьма не понравилась, и он своего
добился - покинул тюремную территорию. Как бы там ни было, а он уже
на свободе.
Я сидел на нарах, медленно перебирая четки, сделанные из тюремного
хлеба, и напряженно думал, всматриваясь в лица сокамерников. Неужели
всем нам суждено вот так, как Юра, покинуть тюремные стены?
Слова дяди Гриши вывели меня из оцепенения. Я четко осознал - мой
путь другой. Суицид - удел людей со сломленной волей или просто
больных. Мой путь - это путь жизни вне зависимости от того, что и
кто будет меня окружать.
Да, неприятно видеть мертвым того, с кем разговаривал за несколько
минут до того, как все случилось. Особенно, когда превращение живого
человека в мертвеца происходит у тебя на глазах. Смерть любого
живого существа всегда неприятна, и привыкнуть к ней невозможно.
Смерть
- всегда боль, острая, пронзительная, разрывающая в клочья
безмолвным криком барабанные перепонки. Абстрактные размышления о
том, что смерть является неотъемлемой частью жизни, в реальности
оказываются совершенно бесполезны, когда видишь её перед собой.
За тюремной решеткой нервы натянуты до предела. Любое неосторожное
слово или действие может привести к взрыву среди заключенных. Что уж
говорить, когда кто-либо из пассажиров, пусть добровольно, но уходит
из жизни... Я видел это и понимал, что не имею права терять контроль
над собой, что любая суета выматывает и ослабляет, что нельзя делать
непродуманные шаги, а мозг обязан работать четко и ясно. Мне была
жизненно необходима хорошо продуманная и, главное, применимая на
практике программа выживания в экстремальных условиях тюремного
заключения. Как оказалось, ни в тюрьме, ни, тем более, на свободе её
не существовало. Каждый действовал интуитивно, периодически разбивая
лоб об одни и те же стены, хотя, обладая элементарным пониманием
происходящего, этого можно было бы без труда избежать. Выход
напрашивался сам собой - раз такой программы нет, значит, нужно её
создать самому.
Я рылся в прошлом, восстанавливая в памяти и анализируя любую
информацию, связанную с выживанием в экстремальных ситуациях,
вспоминая, как поступали известные мне люди, попав в переделку.
Здорово пригодился собственный армейский опыт, опыт заключенных со
стажем и тех, кто успел побывать на фронте и в сталинских
концлагерях. Что говорить - среди местной публики хотя и редко, но
всё-таки встречались яркие и интересные люди.
Постепенно, разрабатывая программу выживания в столь специфичных
условиях, я решил отклониться от первоначального плана и описать
тюремную жизнь такой, какой я увидел её. Кое-где мне пришлось
сознательно изменить факты и, конечно же, поменять имена, дабы
невзначай не навредить тем, кто отбывает свой срок или продолжает
творить чудеса на свободе.
Я часто думал, не отложить ли написание книги до выхода на свободу.
Наверняка работа получилась бы значительно лучше и была бы написана
более ровно и объективно. Однако это была бы уже совсем другая
книга. К тому же, я не уверен, захочу ли после освобождения, пусть
даже мысленно, возвращаться сюда.
Те, кто упрятали меня за решетку, приложили немало усилий, чтобы
убить в сердце малейшую надежду на возвращение. Мне приходится
писать, находясь в условиях глухой изоляции от внешнего мира, где
переписка запрещена, любые книги (за исключением Библии) запрещены,
а провокации, лжесвидетели и подтасовка фактов - неотъемлемые
атрибуты тюремных будней. Это трудно понять тем, кто не побывал за
решеткой. Далеко не случайно бывалые заключенные не любят
рассказывать о жизни в застенках, отбиваясь от назойливых вопросов
желторотых юнцов избитой фразой: "Попадешь - сам узнаешь". В этом
ответе есть свой смысл. Разве существуют в мире такие слова, которые
смогли бы передать, что в действительности испытывает сидящий в
тюремной камере человек, когда слышит поворот ключа в замке и удар
металла о металл в тиши тюремного коридора?
Глава 1. Первые дни
<kudin001.jpg>
Московский РОВД города Киева
...На Украине человек не имеет никаких, даже самых элементарных прав
на защиту. Его могут держать в райотделе столько, сколько посчитают
нужным, без еды и без теплых вещей...
...Ежедневно сотрудники милиции безнаказанно калечат, пытают и
убивают людей. Без суда и следствия. Им глубоко наплевать - виновен
"объект" или нет. Им сказали выбить показания и заставить человека
признаться - вот они и стараются. Если "объект" женщина - могут и
изнасиловать... А чего церемониться? По их логике - раз баба, то
наверняка проститутка...
"Робити я не хочу, а красти я боюся. Пойду краще в Кийыв - в мылыцыю
наймуся" (устное народное творчество)
Если поздно ночью в твою дверь настойчиво постучали и на твой
удивленный вопрос: "Кто там?"- незнакомый голос прогнусавил в
замочную скважину слово: "Милиция", - не рассчитывай увидеть у себя
на пороге высокоинтеллектуальные лица из категории тех, какие
показывают рабочему классу в сериале "Следствие ведут знатоки". Если
бы не казенная форма и не конторские ксивы, трудно поверить, что
именно эти homo sapiens по идее должны обеспечивать законность и
порядок на территории украинского государства. Незваные гости
почему-то невероятно похожи на тех, чьи описания красуются на
страницах газет в разделе криминальной хроники.
Скорее всего, гостей будет человек пять в штатском и один, как
положено, в милицейской форме, чтобы у окружающих не возникало
сомнений в том, что именно они являются представителями законной
власти. Обычно тот, кто в форме, - самый младший по званию. Его
прихватили с собой, так сказать, для декорации. Он понятия не имеет,
что происходит, в чью квартиру он вломился и для чего. Ему сказали:
"Поехали", и он послушно побрел. Такое впечатление, что для него
"все равно куда идти - лишь бы с вами по пути". Старший группы, из
тех кто в штатском, одет получше, чем остальные, и всем своим видом
показывает, "кто в доме хозяин", но и он чаще всего не понимает, что
происходит на самом деле. Как правило, это также чистой воды
исполнитель, которому поставлена конкретная задача, и он обязан её
отработать.
Внешний облик представителей власти вызывает зависть и восхищение.
Откормленные и не искалеченные мыслительной деятельностью физиономии
пышут здоровьем и верой в завтрашний день. Глаза воровато бегают по
сторонам, а наглый, самоуверенный тон собьет с толку любого
интеллектуала. Обычно они изъясняются односложными предложениями на
так называемом суржике, представляющем собой любопытную смесь
недоученного русского и плохо выученного украинского языка.
Скопировать их речь нормальному человеку не представляется
возможным. Звезды эстрады, всемирно известные мастера разговорного
жанра, и те теряются, когда нужно изобразить гуманоидов в
милицейских мундирах. Чтобы разговаривать, как менты, нужно самому
быть ментом. Другого выхода нет.
Одеваются украинские милиционеры достаточно своеобразно. Даже в тех
случаях, когда появляется возможность натянуть на себя дорогие
шмотки, они умудряются их носить настолько безвкусно, что просто
диву даешься. Обрати внимание: менты никогда не чистят обувь, всегда
ходят с папкой под мышкой, редко меняют носки и по праздникам
выливают на себя по полведра самого дешевого одеколона. Те, кто
помоложе, но уже успели проработать несколько лет в органах
внутренних дел, обожают, как петухи, обвешиваться конфискованной
бижутерией, всевозможными золотыми побрякушками и цепями толщиной в
два пальца. Наверное, у них в райотделе так модно.
Когда мусора начнут ломиться в дверь, прежде всего посмотри на часы.
С одиннадцати вечера до шести утра можешь смело посылать их
подальше, не обращая внимания на истеричные вопли и настойчивый
стук. После шести дверь открывать также вовсе не обязательно. Если
им надо - пусть тащат сварочный аппарат и штурмуют бронированные
двери. (Если дверь в твою квартиру сделана не из металла, а из
дерева и открывается вовнутрь, а не наружу - прими мои
соболезнования).
Пока непрошеные гости будут возиться с входной дверью, подумай, что
их может заинтересовать, и это самое что-то спрячь в труднодоступное
место. На худой конец, забрось за шкаф в коридоре. Менты - существа
до безобразия ленивые, тяжести таскать не станут. Что касается
логики, то она в их действиях отсутствует напрочь. Например, у меня
дома во время и первого, и второго обысков они не стали открывать
вмурованный в стену сейф, потому что не нашли к нему ключ. Однако
поотрывали вагонку, которой был обшит балкон, и поломали мебель. То
ли от злости, то ли у них такое служебное рвение...
Предположим, менты таки вломились в твою квартиру, и ты имеешь
счастье созерцать, как они, размахивая ордером на обыск, рыскают по
квартире. Обычно, первое, что говорит старший группы, звучит
примерно так:
- Документы, деньги, ценности, а также оружие и наркотики - на стол.
Внимательно запомни, что им нужно, и именно это ни в коем случае не
отдавай.
Найденные деньги они наверняка раздеребанят между собой и пропьют.
Пусть тебя и твоих родственников не вводит в заблуждение тот факт,
что ваши кровные один из незванных гостей вписал в какой-то там
бланк. Никто возвращать обратно деньги и ценности не собирается. Не
для этого их отбирали. Что касается документов, то они имеют шанс
потеряться "где-то в дороге". Сделать это не составит для
блюстителей правопорядка никакого труда. Во время обыска все бумаги
сваливаются в ящики, которые помечают цифрами "1", "2" и так далее.
Никто не фиксирует в протоколе изъятия содержимое ящиков с
описанием, какие именно документы находятся в них и где конкретно.
Впоследствии то, что будет нужно для фабрикации дела, сохранят и
подтасуют, а что покажется лишним - уничтожат. Пойди потом докажи,
что к чему.
Для большинства украинских граждан скитания по вонючим тюремным
камерам начинаются с задержания в собственном доме, сопровождаемого
унизительным обыском. Мусора беспардонно переворачивают вещи вверх
дном и топчутся по ним грязной обувью, изображая поиск вещественных
доказательств по какому-то никому не понятному делу. Не беда, если
таковых у тебя нет и в помине. Во время обыска царят такие хаос и
суета, что вкатить в гостиную бронетранспортер не составит большого
труда. Что уж там говорить о несчастных гранатометах, сваленных
вперемешку с обувью возле входной двери, или ящиках с ржавыми
боеприпасами на кухонном балконе?
Родственники, наблюдая за происходящим, пребывают в глубоком шоке и
находятся на грани обморока. Понятые приглашены, скорее, для мебели.
От них ни холодно, ни жарко. Нередко понятых нет и в помине
- данные случайных людей для порядка вписывают в протокол обыска
задним числом. Если же таковых и находят, то это, как правило,
разбуженные и перепуганные насмерть соседи, робко жмущиеся друг к
дружке и желающие исключительно одного - дабы их оставили как можно
быстрее в покое. Ставшие волею судьбы очевидцами бездарно сыгранной
пьесы, они совершенно ничего не понимают, кроме того, что их милый и
добродушный сосед, оказывается, особо опасный преступник. В их
сознании, если арестован - значит виновен. Люди никак не могут
врубиться, что только суд определяет степень виновности человека. До
суда никому не позволено вешать ярлык преступника на шею другого.
Даже если очень хочется.
Обыск заканчивается коротким диалогом типа:
- Поедете с нами. Руководство хочет побеседовать с Вами.
- О чем?
Действительно, о чем можно говорить с "руководством" в два часа
ночи?
- Нам не докладывают. Собирайтесь.
- Мне нужно брать с собой какие-то вещи?
- Нет, только паспорт и записную книжку. Вы сегодня же вернетесь
домой.
Снова ложь, и вовсе не потому, что это нужно для дела. Они лгут по
привычке, потому как не лгать лакеи Фемиды уже не умеют.
Единственная логика, которая смутно просматривается в их лжи, - не
спугнуть "объект" и избежать проблем с задержанием. Не так-то легко
схватить того, кто этого по-настоящему не желает. Тем более - с
хваленой мусорской подготовкой.
В реальной жизни "объект" обычно не сопротивляется и добровольно
едет вместе с незваными гостями, чтобы побыстрее уладить возникшие
неприятности и спокойно вернуться домой. Ему и невдомек, как с ним
собираются разговаривать за решеткой.
Если на небе звезды сошлись так, что именно ты оказался этим самым
"объектом" и деваться некуда, не вздумай брать с собой записную
книжку. В противном случае ты имеешь шанс испортить настроение всем
тем, кто упоминается в ней. Лично я свои записи успел уничтожить,
благополучно спустив их в унитаз, а для того, чтобы менты не
заподозрили неладное, прихватил с собой порванный старый блокнот с
ненужными телефонами. В Московском РОВД города Киева, куда меня
привезли, только один гуманоид из старших чинов понял, что ему
принесли совершенно не то, что он хотел. Посинев от злости, он долго
орал, брызгая слюной на подчиненных, а на следующее утро направил
ещё одну группу обыскивать по-новой мою квартиру.
Эти оказались не менее любознательными, чем предыдущие. Они
героически разобрали на запчасти кухонный стол, вытащили дверцы из
шкафа и заглянули под паркет. Если вечерние гости не стали открывать
вмурованный в стену сейф из-за лени, то утренние его просто-напросто
не заметили. Их больше интересовало содержимое мусорного ведра, чем
содержимое ящиков письменного стола у меня в кабинете.
В наручниках (или без таковых) задержанного заталкивают в машину и
увозят в сторону ближайшего райотдела, где он теряется, словно в
бермудском треугольнике, на долгие месяцы, а то и на годы. Иногда -
навсегда.
Полное отсутствие какой-либо информации о близком человеке, так
внезапно вырванном из семьи, угнетает похлеще, чем следы от чужих
ног на ковре и вещи, разбросанные в беспорядке. После обыска
постепенно выясняется, что, помимо изъятых и зафиксированных в
протоколе вещей, из квартиры пропало немало других предметов, причем
не обязательно ценных. Оно и понятно - менты не брезгуют заурядным
воровством, поспешно хватая и рассовывая по карманам всё, что
попадается на глаза. Боясь быть уличенными в столь неблаговидном
деле, они прячут за пазуху всё подряд, действуя по принципу: "Потом
разберемся. Ценное оставим, ненужное выбросим." Что любопытно:
воруя, доблестные милиционеры боятся сослуживцев несравнимо больше,
чем свидетелей из числа гражданских лиц, случайно оказавшихся в
квартире. Какими бы тупыми ни были мусора, они прекрасно понимают,
что понятие "дружба" в их ведомстве не существует, и живут они,
словно крысы в клетке, ненавидя друг друга и завидуя более удачливым
сослуживцам. Свидетелей-то, при желании, можно без труда запугать, а
вот с коллегами по работе так не получится. Те мигом настучат куда
надо. Опомниться не успеешь.
С момента задержания жизнь переходит в совершенно иное измерение
времени. Что такое для свободы три дня? Ничто. Миг. Не успел
оглянуться, а их уже нет. Это на воле, а за решеткой первые три дня
покажутся длиннее нескольких лет. Всё время хочется пробить головой
бетонную стену, совершить что-то несравнимо важное, передать
суперценную информацию на свободу.
Надеяться на некое подобие объективности со стороны следствия -
величайшая глупость. В материалах уголовного дела осядет только то,
что характеризует тебя как антисоциального элемента, по ком плачет
тюрьма и чьим именем пугают непослушных детей. Да что говорить?
Потом, во время знакомства с делом, ты, прочитав о себе, и сам
прослезишься.
В свое время, когда я листал на нарах уголовно-процессуальный
кодекс, мне врезалась в память мысль, проходящая красной нитью через
всё законодательство Украины. Оказывается, в нашей горячо любимой
стране любого человека можно упрятать за решетку как минимум на
полтора года на основании, цитирую: "глубокого внутреннего
убеждения" органов, ведущих дознание. Не веришь? Открой юридическую
литературу и посмотри сам.
Несмотря ни на что, некоторые наивные простаки всё ещё надеются на
справедливость и снисхождение со стороны следствия. Думаю, с таким
же успехом можно просить многомиллионный кредит у бездомного нищего,
живущего под забором. Задача карательных органов - упрятать (а не
выпустить!), как они говорят, "объект" поглубже за решетку и чем на
дольше
- тем лучше. О справедливости, как о широко распространенном
заблуждении, лучше позабыть навсегда - разговоры на данную тему
только мешают, отвлекая от реального положения дел. Даже если
невиновность человека очевидна и подтверждается неоспоримыми
доказательствами - это вовсе не повод выпустить его из-под стражи.
Освобождение арестанта автоматически означает признание чьей-то
ошибки, в результате которой побывал за решеткой и пострадал
невиновный человек, а так как отвечать за содеянное не хочет никто,
то в конечном счете человек как сидел в тюрьме, так и продолжает
сидеть. Чем дольше тянется следствие - тем больше шансов у органов,
ведущих дознание, накопать что-нибудь новенькое.
Иногда о человеке просто-напросто забывают. К примеру, в одной из
камер Лукьяновской тюрьмы судьба свела меня с Андреем Ш.,
бухгалтером по профессии. Максимальный срок, который ему светил в
том случае, если вина будет полностью доказана, - четыре года
усиленного режима. Между тем, Ш. находился в тюрьме уже шестой год,
терпеливо ожидая, когда дело в конце концов попадет в суд. Однако ни
следователи, ни работники прокуратуры выпускать парня на волю не
торопились.
Случай с Андреем Ш. не исключение. За решеткой таких как он -
тысячи. В тюрьме никто не удивится, узнав, что сосед по камере уже
далеко не первый год ждет суда. Это обычная, самая что ни есть
заурядная ситуация, к которой все как будто привыкли.
Интересно, какой дегенерат первым сказал, будто бы в любой (ты
только вдумайся!) профессии есть как хорошие, так и плохие люди?
Только дебил не понимает, что каждый вид деятельности накладывает
неизгладимый отпечаток на психику человека, формирует специфическое,
присущее только людям данной профессии восприятие мира. Дырка в
черепе глазами наемника и глазами врача - это совершенно разные
вещи. Для представителей различных профессий трава пахнет
по-разному, а цвет неба имеет разный оттенок.
"Хорошие", "честные" и им подобные люди в
правоохранительных органах работать не могут. Это невозможно в силу
специфики их нынешней деятельности. Те, кто еще не деградировал и не
потерял человеческий облик, либо добровольно уволились с работы,
либо
вынуждены были уйти. На сегодняшний день правоохранительные органы -
это
самая криминализированная и опасная часть общества. Не заметить
этого
может разве что слепой, чье восприятие правоохранительных органов
формировалось слащавыми басенками о несгибаемом Феликсе,
художественным
фильмом "Рожденная революцией" да парочкой детективов, написанных
кем-нибудь из бывших работников прокуратуры.
Впрочем, ты человек свободный. Хочешь верить в мифы - верь. Паровоз
тебе навстречу. Только вот полицай во все времена полицай, как бы
там его ни называли. Проводя большую часть жизни в тюремных
подвалах, он, хочет того или нет, превращается в самого что ни на
есть заурядного цепного пса в помятом казенном мундире.
Во всем мире собак, охраняющих дом, держат на цепи - только в таком
случае от них может быть толк. В развитых странах такой цепью
является Закон, строго регламентирующий каждый шаг гуманоида с
дубинкой в руке. Только безответственные глупцы спускают диких и
далеко не декоративных собачек с цепи, позволяя им свободно бегать
по приусадебному участку и забегать в дом, где играют дети, а потом
сокрушаются, когда опьяненные безнаказанностью твари вдруг возьмут
да и загрызут кого-либо из членов семьи или покусают друзей.
Неудивительно, что к таким вот хозяевам гости не часто заглядывают
на огонек.
На Украине у псов нет цепи. Сотрудники правоохранительных органов
трактуют Закон так, как им заблагорассудится, исходя из соображений
личной выгоды. Их любимое занятие - поиск подходящих кандидатур, на
кого можно было бы наехать и снять немножечко денег. От самих
мусоров, как принято называть псов в народе (кстати, слово "мусор"
как нельзя более точно и ёмко характеризует их внутреннюю сущность)
исходит волна преступности, захлестнувшая Украину. Рыба всегда
начинает гнить с головы...
Первое, что бросается в глаза при более-менее близком знакомстве с
работниками правоохранительных органов - это патологическая
жадность, многократно умноженная на элементарное невежество.
Наблюдая за украинской милицией, в который раз убеждаешься, что
голова дана человеку для того, чтобы есть, пить и материться, а
вовсе не для того, чтобы думать. Когда местные шерлоки холмсы в
поисках преступников рубят лес, щепки летят в разные стороны с такой
силой, что за ними не видно того самого леса. (Кстати, сам Конан
Дойль и его Шерлок Холмс терпеть не могли полицейских и постоянно
насмехались над их тупоумием).
В заключении всегда нелегко, но самое трудное - это период с момента
задержания до окончания предварительного следствия. Обычно, если
человек выдерживает первые три дня "бесед" и допросов, то высока
вероятность того, что он выдержит всё. На практике люди очень часто
ломаются сразу, как только сталкиваются с реальной опасностью,
поэтому сотрудники правоохранительных органов всегда пытаются выбить
из "объекта" нужные им показания в первые часы и дни, пока
задержанный находится в шоке и плохо контролирует свои действия. От
того, как ты будешь себя вести в первые три дня заключения, порой
зависит значительно больше, чем от всего последующего пребывания за
решеткой. Если брать по большому счету, то именно в эти дни решается
твоя судьба.
Потом, после того как закончится предварительное следствие и в
уголовном деле наступит полная ясность, ты уже нужен не будешь.
Тебя, словно отработанный и пропущенный сквозь мясорубку материал,
равнодушно бросят на конвейер, именуемый скамьей подсудимых, для
вынесения приговора.
Это будет (или не будет) потом, а сейчас ты вынужден вести
изнурительную борьбу, в которой награда - твоя жизнь и свобода. На
тебя давят со всех сторон, стремясь превратить в затравленное,
запуганное животное. На твою семью со всех сторон льются потоки
немыслимой грязи, газеты и телевидение истерично называют тебя
преступником, и это всё только лишь для того, чтобы сломить твою
волю.
Воля - основа основ, стержень личности человека. Всё остальное - как
пороки, так и достоинства - уже потом нанизывается на нее. Тот, кто
стремится к успеху, тренирует прежде всего именно волю. Не столь
важно как - главное результат. Испытания всегда внезапно врываются в
привычное течение жизни. Тот, чья воля сломлена, не способен
бороться и потому обречен.
Метания изнуряют. Узнику тяжело собраться и беспристрастно оценить
ситуацию. В такие минуты и совершаются роковые ошибки. Если
почувствуешь, что теряешь контроль над собой, - остановись на
какое-то время. Не ошибается тот, кто ничего не делает. Попытайся
лечь на пол и забыться, полностью отрешившись от происходящего.
Расслабь кисти рук и глаза. Это поможет сохранить здоровье и
восстановить утраченные силы. Вспомни, о чем ты думал и что ощущал,
когда в одиночестве смотрел на горные вершины или на бескрайние
просторы бушующего океана. Образ неприступных гор и океанской бездны
помогут вытеснить из сознания неприятные и опасные для жизни эмоции,
накопленные за время общения с двуногими псами.
Не ты первый оказался за решеткой. Не ты последний. На начальном
этапе твоя задача чрезвычайно проста: не сломаться, не поддаться на
провокации, не намолоть чепухи. Умей молчать, если хочешь жить
долго. Любой звук, вылетающий изо рта, будет использован против
тебя.
На Украине человек не имеет никаких, даже самых элементарных прав на
защиту. Его могут держать в райотделе столько, сколько мусора
посчитают нужным, без еды и без теплых вещей. Лишь изредка, примерно
раз в сутки, когда дежурный выведет его в туалет, задержанный сможет
попить воды из-под крана. "Объекту" придется на время позабыть о
матрасе, научиться спать на голом полу и привыкнуть жить без таких
простых, незаметных и необходимых мелочей, как кусок туалетной
бумаги, к примеру.
Некий Суворов в книге "Аквариум" пишет о том, что спецназовцы
отрабатывают удары по жизненно важным органам человека на
приговоренных к смерти, именуемых "куклами". Я более чем уверен, что
это ложь. Во-первых, смертники после длительного нахождения в
тюремных камерах ослаблены настолько, что не представляют для
профессионалов ни малейшего интереса как спарринг-партнеры.
Во-вторых, зачем так усложнять? Ежедневно сотрудники милиции
безнаказанно калечат, пытают и убивают людей. Без суда и следствия.
Им глубоко наплевать - виновен "объект" или нет. Им сказали выбить
показания и заставить человека признаться - вот они и стараются.
Если "объект" женщина - могут и изнасиловать (что нередко и
происходит). А чего церемониться? По их логике - раз баба, то
наверняка проститутка.
Пока "объект" не созрел и продолжает упрямо молчать, следователь не
показывается, а дежурный по райотделу рассеянно чешет затылок и на
вопросы обеспокоенных родственников никак не может внятно ответить -
есть такой-то среди задержанных или нет. Это выяснится несколько
позже, после того, как с объектом поработают "как надо".
Черновая и по сути наиболее грязная работа ложится на плечи
оперативников, гордо именующих себя органами дознания. Сами по себе
они невероятно трусливы. Им нравится корчить из себя героев, когда
они толпой измываются над безоружным и к тому же закованным в
наручники арестантом. По лицу стараются не бить, предпочитают
наносить удары по мягким частям тела, чтобы не оставлять следов.
Такое общение с "объектом" они называют "беседой".
Непременным атрибутом "бесед" является резиновая дубинка, которая
выглядит совершенно безобидно рядом с деревянными битами для
бейсбола. В бейсбол на Украине не играет никто, но сотрудников
правоохранительных органов это отнюдь не смущает. Деревянной битой
чрезвычайно удобно наносить удары по позвоночнику, в область сердца
и по почкам, к которым мусорята питают особую слабость. Удары по
голове наносят достаточно аккуратно, целясь по темечку и затылку,
предварительно положив на голову толстую книгу, дабы случайно не
раскроить череп "объекту" и не испачкать преступной кровью
благородный милицейский мундир. Для этой цели как нельзя лучше
подходит уголовно-процессуальный кодекс с комментариями - книга
толстая, в твердом переплете. У ментов она всегда под рукой.
Складывается впечатление, что УПК издали специально для того, чтобы
гуманоидам было легче "беседовать" с заключенными.
Как показывает практика, менты не отличаются
оригинальностью и изобретательностью. В разных городах Украины во
время
"бесед" применяются одни и те же методы убеждения, среди которых
наибольшей популярностью по-прежнему пользуются подвешивание
"объекта" на
лом и "ласточка".
Подвешивание подкупает простотой и эффективностью. "Объект" с
закованными за спиной руками подвешивают на торчащий из стены лом. В
результате, под собственным весом выворачиваются плечевые суставы.
Время от времени стражи правопорядка проверяют дубинками - на месте
ли почки, печень и селезенка. Обычно человек висит в таком положении
несколько часов, иногда - около суток.
Упражнение под названием "ласточка" представляет собой слабое
подобие известного йоговского упражнения. Руки и ноги "объекта"
выворачивают назад и сковывают наручниками. В простом варианте
"объект" неподвижно лежит на полу, в более сложном - болтается,
подвешенный под потолком, с проломленной грудной клеткой. Что
касается пальцев, то их ломают крайне редко, а если и ломают,
предварительно зажав в дверной проем, то только на левой руке,
потому что правой "объекту" ещё нужно будет подписать протокол
допроса. Так что о почерке можешь не беспокоиться.
Homo sapiens никогда не отличались терпением, особенно в тех
случаях, когда нужно терпеть боль. Большинство заключенных мгновенно
во всем признаются и подписывают любые бумаги, лишь бы от них
отвязались. Их логика такова: "Сейчас признаюсь, а потом откажусь. В
суде во всем разберутся и меня выпустят на свободу".
Наивные глупцы! Неужели непонятно, что потом будет поздно? В суде
никто разбираться не будет. Суды завалены делами, а судебные
заседатели работают в таких условиях, что физически не в состоянии
ознакомиться с написанным в бесчисленных томах уголовного дела.
Председатель суда, как правило, смотрит на первые показания, данные
во время предварительного следствия, и отталкиваясь от них, выносит
приговор. На изменение показаний судьи смотрят исподлобья и
воспринимают их не иначе как "попытку арестованного уклониться от
заслуженного наказания".
Кстати, по поводу признаний. Чем больше "объект" будет признаваться
- тем больше его будут бить и калечить, потому что, подписывая всё
подряд, он тем самым оправдывает преступные действия гуманоидов в
форме по отношению к самому себе. Ведь одно дело изуродовать
преступника, который во всем признается и раскаивается в содеянном,
и совершенно другое - невиновного человека.
Любители чистосердечных признаний, сами того не понимая, обрекают
себя на новые мучения и новые пытки. Мусора рассуждают примерно так:
раз они нажали на "объект" и он начал колоться, то если поднажать
посильнее, он расколется ещё больше. Вот и продолжают свистеть над
чьей-то не в меру хитрой головой дубинки и кто-то сопливым голосом
визжит, словно недорезанная свинья: "За что? Я ваш! Я всё
рассказал!".
Слава Богу, ты не из тех. Ты продолжаешь молчать и не спешишь
подписывать что попало. Естественно, оперативники торопят тебя. У
них есть свои совершенно конкретные сроки, и если они не уложатся в
отведенный им промежуток времени, то начальство по головке их не
погладит. Вот менты и бесятся, делая всё для того, чтобы ты
наконец-то заговорил, не опомнился, не стал думать. Как только
человек начинает анализировать происходящее - прессовать его
становится намного труднее.
Если вдуматься, то признаться ты успеешь всегда, но зачем? Чего ты
этим добьешься? Во-первых, как мы уже только что говорили, от тебя
не отцепятся, а навалятся с удвоенной силой. Во-вторых,
чистосердечное признание смягчает вину, но удлиняет срок содержания
под стражей. Надеюсь, тебе не надоела свобода? Или ты хочешь узнать,
что такое тюрьма? Так закройся вместе с бомжами в ближайшем подвале
и сиди, как дурак, на голодном пайке!
Шучу. Не злись. Я смотрю, тебе уже не до смеха. Видно, ты таки
здорово влип, если слуги вечно пьяной Фемиды решили сравнить, что
прочнее
- деревянная бита или твоя голова. К сожалению, бита будет чуточку
крепче. Поэтому нечего ждать, когда тебя сделают похожим на
порубленного саблями красноармейца, с которым Павка Корчагин бегал
по бараку в кинофильме "Как закалялась сталь". Хватайся за сердце,
пускай слезу, теряй сознание - делай что угодно, но убеди
гуманоидов, что:
- они перестарались, забив тебя до смерти, пока они на самом деле не
сделали этого;
- ты в таком состоянии, что давать показания физически не можешь,
даже если бы и хотел;
- калечить тебя бессмысленно и в будущем чревато неприятными
последствиями для палачей.
Ещё раз подчеркиваю: у тебя задача одна - не сломаться. Ничего
страшного не произойдет, если в твой адрес прозвучит краткое
содержание словаря нецензурных слов. Слушай гуманоидов как радио. Ты
ведь не споришь с динамиком до хрипоты и не кидаешь в телевизор
вазон с цветами, когда видишь на экране физиономию всеми любимого
президента.
Что поделаешь - жизнь и впрямь похожа на шахматную доску. Одно
неосторожное движение - и ты в черной клетке. Помнишь, как писал
Омар Хайям?
"Мир я сравнил бы с шахматной доской:
То день, то ночь... А пешки? - мы с тобой.
Подвигают, притиснут - и побили.
И в темный ящик сунут на покой."
М-да... Не сильно изменился мир за последнюю тысячу лет. Думаю, что
в перерывах между допросами у тебя будет время подумать на данную
тему
Глава 2. Как вести себя во время допроса
<kudin002.jpg>
Изолятор временного содержания на Подоле (г. Киев)
"...Вода была жизненно необходима - чтобы утолить жажду, смыть после
себя нечистоты, помыться и постирать нательные вещи. И всё это на
крохотном пятачке внутри камеры размером в два с половиной шага в
ширину и три в длину...
... в такой клетке можно было держать одновременно не более трех
человек. Нас же было пятеро, а в отдельные дни количество
заключенных доходило до восьми. В то время когда одни спали, другие
вынуждены были стоять возле двери..."
Что говорить? Правду или как на самом деле было? (раздумья).
Прежде чем перейти ко второй главе, обратимся к культурному наследию
предков. Открой тетрадь и на самом видном месте напиши общеизвестные
истины. Желательно, крупными буквами:
1. Чистосердечное признание - прямой путь на скамью подсудимых.
2. Каждая новая подпись уменьшает срок пребывания на свободе.
3. Собак любят за то, что они виляют хвостом, а не языком. И т. д.
Продолжать можно до бесконечности. Об этом говорили везде и во все
времена. Дурак со справкой - и тот понимает, что чем дальше за
зубами он держит язык, тем быстрее выберется на свободу. Однако
лишний раз поразмыслить о том, что молчание - золото, не повредит.
Отвлекись от чтения и выполни упражнение на развитие
сообразительности: упираясь кулаком в подбородок, посчитай, на
сколько квадратиков делит решетка заваренное металлом окно.
Посчитал? Вот столько дополнительных лет заключения можно получить
за одно-единственное неосторожное слово!
Итак, ты на допросе. Оперативники беспрерывно вбегают и выбегают из
комнаты, словно их только что трахнули в темном подъезде. Как бы ты
от них не отмахивался, они почему-то ну никак не желают угомониться.
В дверях появляются всё новые и новые физиономии - то ли из
любопытства, то ли для того, чтобы ошарашить тебя общим количеством
ментовских рыл.
- По тебе только следователей задействовано свыше трехсот человек!
Сознавайся! - кричит в ухо "злой" оперативник, в то время когда
"добрый", сочувственно кивая, подсовывает подгнивший помидор и кусок
колбасы. Ты в уме прикидываешь, сколько всего в природе существует
следователей и кто остался бороться с преступностью на свободе.
Всех оперативников отличает ослиное упрямство, завидное тугодумие и
одни и те же фразы. Как проститутки из брюссельских борделей,
дознаватели игриво распахивают кожаные куртки, приговаривая:
- Поговорим? У меня диктофона нет. Можешь пощупать, - и заискивающе
заглядывают в глаза. - Мы не допрашиваем. Мы только беседуем.
Щупать их действительно нет ни малейшего смысла. Разве что ради
прикола от скуки. Диктофонов там нет. Да и зачем они им? Ты
находишься в сереньком кабинете, обставленном дешевой, облезлой
мебелью. Однако аудио- и видеозаписывающей аппаратурой комната
утыкана настолько плотно, что даже мухи, ползающие по потолку, и те
чувствуют себя неуютно. Не стоит также забывать и о том, что
основная задача дознавателей не записать, а выудить из тебя как
можно больше интересующей их информации. Обрабатывать же её под
нужным углом зрения и закреплять будут ведущие дело следователи.
Больше всего от таких "бесед", длящихся по десять-пятнадцать часов
без перерыва, кидает в дрожь оставшихся на свободе соратников по
оружию, если таковые у тебя имеются. Они никак не могут понять - ты
их сдал или нет?
- Ну как там? - как страусы, вытягивают шеи временно гуляющие на
свободе сподвижники. Лазутчик, вынырнувший из дверей райотдела,
смахивает капельки пота со лба:
- Уже восемь часов беседует с оперативниками в кабинете начальника.
Наступает мертвая тишина, граничащая с паникой. "Что он уже успел за
восемь часов наговорить?" - крутится мысль в головах.
- Нужно что-то делать...
- Нужно, - соглашаются все и вновь умолкают.
Перебрав в уме тысячи возможных и невозможных вариантов твоего
спасения, почему-то выбирается наиболее кардинальный:
- Может, его цианистым калием травануть? - предлагает кто-то из
числа лучших друзей.
- А как сделать так, чтобы он в пищу попал? - задумчиво вторит
другой.
Почему-то никому из них не приходит в голову довольно-таки простая
мысль, что ты, как бронзовый Тарас Шевченко, стоящий напротив
красного корпуса университета, угрюмо молчишь и ждешь помощи,
давным-давно решив про себя, что лучше смерть, чем жизнь Иуды. Это
потом друзья будут восхищенно жать тебе руки и говорить: "Молодец,
что не сдал. Никто из нас ни на минуту не сомневался в тебе.".
Это будет потом, а сейчас они думают, где достать цианистый калий.
Со мной в тюрьме одно время сидела милейшая компашка, промышлявшая
разбоем и воровством. Работали чисто, следов не оставляли. Всё шло
хорошо, пока кому-то из них не привиделась утечка информации. Не
мудрствуя лукаво, они начали тупо валить друг друга, да так, что
похоронный оркестр играл одну и ту же мелодию сутками, без перерыва.
Никто не подумал над тем, что надо бы хоть как-то подстраховаться от
вечно сующей нос не в свои дела милиции. В результате, оставшиеся в
живых благополучно заехали на тюрьму, где и помирились, словно этого
нельзя было сделать, разгуливая на свободе.
Глядя на них, я в который раз сделал для себя вывод: людям для
мирной жизни и тесной дружбы чаще всего не хватает общего врага.
Если таковой имеется - всё джаз, если нет - мысли нехорошие
появляются и начинается активное выискивание недостатков друг в
друге.
Вообще-то всех подельничков, вне зависимости от конкретного
уголовного дела, можно без труда условно разделить на две группы.
Первая при слове "арест" со скоростью света перемещается на другой
конец планеты, несмотря на то, что как раз они-то и должны тушить
возникший пожар. Вторая группа наоборот, вместо того, чтобы уехать
подальше, выстраивается хоровой капеллой под зданием УВД, где
проходит допрос, и орет что есть силы сквозь открытую форточку:
"Вася, молчи!". (Непонятно, правда, чего орать. Если человек
понимает - он и так будет держать язык за зубами, а если нет -
ори-не ори - всё равно всех сдаст). Если их что-то и спасает от
неминуемого ареста, так это замедленная мыслительная реакция мусоров.
Когда подельнички чересчур расшумятся, дознаватель раздраженно
захлопнет окно и, недобро сверля глазами твой лоб, грозно спросит:
- Так кто ещё с вами орудовал в банде?..
Ты продолжаешь упорствовать, требуя встречи со следователем в
присутствии адвоката. Кстати, по закону ты имеешь полное право не
разговаривать с оперативниками, а тупо послать всю эту безмозглую
свору на три весьма популярные буквы. И будешь абсолютно прав. В
такой ситуации это единственное разумное решение. Запомни - ничего и
ни при каких обстоятельствах не рассказывай мусорам. Даже какого
цвета у тебя носки и рубашка. Потому что если не получается вырвать
признание прямо, его стараются выудить при помощи косвенных
вопросов. Все разговоры на отвлеченные темы (например, о пользе
сыроедения и в какую церковь лучше всего ходить по воскресеньям)
нужны исключительно для того, чтобы разговорить "объект" (то есть -
тебя) и плавно подвести к интересующей гуманоидов теме.
Внезапно открывается дверь, и на пороге появляется следователь по
особо важным делам, который, конечно же, впервые слышит о том, что в
милиции бьют, не кормят и сутками не выводят в туалет. Он округляет
глаза, пытаясь изобразить удивление, и восклицает:
- Да Вы что? У нас? Такое? Обязательно разберемся!
От такой наглости нижняя челюсть арестанта зависает в воздухе как
минимум минут на пятнадцать. Придя в себя, "объект" по-прежнему
настаивает на адвокате (причем, на своем, а не на том, которого
мусора пытаются навязать). Следователь хитро щурит глазки,
вытаскивая пухлые тома из дипломата, и аккуратно разложив на столе
бумажки, говорит:
- А мы Вас допросим как свидетеля. Согласно существующему
законодательству свидетеля я могу допрашивать и без присутствия
адвоката, а за отказ давать показания мы можем и к уголовной
ответственности привлечь. Хе-хе...
Ты чувствуешь, как над головой снова начинают сгущаться тучи. Не
дрейфь. Пусть допрашивают. Не забывай, что без адвоката тебя имеют
право допросить в качестве свидетеля только первый раз, все
последующие допросы должны проходить только в присутствии адвоката.
Назови им в течение трех-четырех часов установочные данные - как
тебя зовут, где прописан, когда родился, собственно говоря, всё то,
что они и так уже знают. Можешь что-то добавить по поводу твоего
социального статуса и семейного положения (только не перестарайся!).
Пусть запишут в протокол допроса выражение: "Требую адвоката с
момента моего задержания". Всё. Больше из твоего рта не должно
вылететь ни звука.
Говори о чем угодно, но только не о том, что может заинтересовать
следствие, потому как интерес органов, ведущих дознание, приводит к
длительному тюремному сроку и крупным финансовым убыткам. Имей в
виду: если следователь доволен и побежал в гастроном покупать тебе
пиво - значит, ты сморозил что-то не то. Если хмурится и психует -
всё идет как надо. Чем дольше затянешь время - тем легче будет
свести на нет первый допрос, оборвав его потому, что ты "устал",
"болит голова", "хочешь спать" и "нуждаешься в медосмотре".
Попросись в туалет и посиди в кабинке часа полтора. Конечно, это не
самое лучшее место для отдыха, но всё же более приятное, чем в одной
комнате с мусорами. Можешь пообещать, что, быть может, что-нибудь
скажешь завтра. Как говорят: "Пацан сказал - пацан сделал. Не сделал
- ещё раз сказал".
С одним из особо надоедливых следователей мы как-то угробили полдня,
обсуждая, как лучше записать в протокол допроса фразу: "Вину
полностью отрицаю".
- Ну хоть чуточку ты её признаешь? - риторически спрашивал
следователь, подсовывая фотографию, где я сижу за одним столом с, по
мнению следствия, отпетыми рецидивистами, большую часть жизни
проездившими по тюрьмам и лагерям, а, по-моему, с законченными
дегенератами, не читая подписавшими всё, что им подсунули,
испугавшись, как бы злые дяди милиционеры не начали зажимать их
нежные пальчики дверцей письменного стола.
- Как ты их можешь не знать, если вы сидите за одним столом? Что ты
с ними, - следователь брезгливо поморщился, - мог обсуждать?
Как объяснить этому идиоту, что я там оказался случайно?
- Кто Вам сказал, что я отрицаю факт знакомства?
- Вот-вот... - радостно заулыбались с той стороны стола, снимая
колпачок с ручки.
- Я ничего не отрицаю, но я ничего и не признаю. По закону я имею
право молчать и не обязан доказывать свою невиновность. Если будет
необходимо - я готов всё объяснить и рассказать в зале суда в
присутствии средств массовой информации.
- Ну смотри!
Собеседник раздраженно прячет фотографию в нагрудный карман, где
обычно носят фото любимой женщины, и грозно машет указательным
пальцем:
- Хуже будет!!!
Куда ещё хуже? Они засадили меня так глубоко, как только могли.
Глубже уже, кажется, не бывает. Я провожаю следователя взглядом,
думая над тем, что любое доказательство есть отрицание, а любое
отрицание есть доказательство.
До сих пор не пойму, какая может быть польза следствию от ничего не
значащей фотографии двухлетней давности, найденной у одного из ранее
судимых во время обыска. М-да... Лишь бы что-то. Раз вам так
понравилась эта фотография - так повесьте её у себя над головой, а
ещё лучше - опубликуйте на первых страницах газет, покажите по
телевизору. Порадуйте страну собственным идиотизмом.
В целом, если сравнивать следователей прокуратуры с ментами из
следственного управления МВД, то общение с прокурорскими более
приятно - у них интеллекта побольше. Однако ни в коем случае нельзя
сбрасывать со счетов тот факт, что по этой же причине они намного
коварнее коллег из соседнего ведомства и постоянно готовят какую-то
новую пакость. Никогда не стоит надеяться на то, что разговор с ними
будет коротким. Скорее, наоборот - он затянется как минимум на
неполные сутки. Тебя наверняка попытаются взять измором, тупо
спрашивая об одном и том же по многу раз. Могут не дать поспать
несколько суток, чтобы подследственный стал плохо соображать и сдуру
что-то таки да ляпнул. Что бы ни произошло - относись ко всему, если
сможешь, спокойно. Помни, что лишнего не говорит только тот, кто
вообще ничего не говорит.
Наблюдая за тем, как проходит допрос, нельзя не сказать несколько
теплых слов о сотрудниках уголовного розыска. Я бы их условно
разделил на три подгруппы.
Первая - новички. Чувствуют себя крайне неуютно, постоянно крутят
головой в разные стороны, присматриваются. Они ещё до конца не
определились, будут ли работать в органах внутренних дел или
поменяют работу. Большинство из них, посмотрев на милицию изнутри,
уходят и редко когда признаются, что (пусть даже короткое время)
работали в органах.
Вторая подгруппа - среднее звено. Натуральные шестерки, готовые в
любой момент стать раком, лишь бы выслужиться перед начальством.
Говоря армейским языком, уже не солдаты, но ещё не сержанты. Для них
милиция - единственная возможность продемонстрировать собственную
значимость и хоть как-то утвердиться в окружающем мире.
Третья подгруппа - так называемое начальство и их приспешники.
Слегка постаревшее среднее звено, временами озабоченное думами о
том, чем бы таким прибыльным заняться после увольнения. Так, один из
них, оставшись со мной наедине, вдруг ни с того ни с сего стал
рассказывать, как ему тяжело живется, и попросился ко мне на работу.
Другой чуть не расплакался:
- Ну признайся! Чего тебе стоит? Если бы ты только слышал, как меня
из-за тебя на пятиминутках ругают! Я ночами не сплю - пью
валерьянку. Ты парень молодой - вся жизнь впереди. Посидишь лет
пятнадцать и выйдешь. А?..
Я чуть не упал с табурета от такой просьбы.
Общий интеллектуальный и моральный уровень украинской милиции
настолько низкий, что говорить о нем нет ни малейшего смысла.
Впрочем, чему удивляться, когда, к примеру, уголовным розыском
города Киева руководит всемирно известный взяточник, которого в
цивилизованной стране уже давным-давно засадили бы за решетку?
Уличные проститутки называют его "Валя", а гомосексуалисты - нежно и
ласково - "Валюша". Коллеги по работе и вышестоящее начальство о
"шалостях" сослуживца прекрасно осведомлены, однако такой коллега и
подчиненный их вполне устраивает. Очевидно, потому что чем больше
человек запачкан - тем легче им управлять.
Во время допросов зам. Валюши, родом из-под Донецка, при посторонних
орал на меня громче всех. Однако события порой развиваются настолько
непредсказуемо, что просто диву даешься. Временами в тюрьме помощь
приходит оттуда, откуда её совершенно не ждешь. Оставшись со мной
один на один, вышеназванный зам вдруг наклонился и, передав привет
от друзей по спорту, прошептал прямо в ухо: "Держись и молчи. Против
тебя ничего нет". Через минуту, когда в кабинет ввалился Валюша в
сопровождении дознавателей, он с утроенной силой буйствовал,
размахивая руками:
- У-у!.. Против тебя неопровержимые доказательства! Пойдешь под
расстрел!
Погудел, погудел и убежал допрашивать кого-то ещё.
Я и так понимал, что против меня ничего нет и быть не может, но...
Всё равно - спасибо. Дышать стало легче.
Для того, чтобы лучше ориентироваться в происходящем во время
допросов, остановимся на некоторых, наиболее часто применяемых
приемах, которые используются для выбивания показаний.
Запугивание. Сюда входят как грубый шантаж, так и всевозможные
угрозы физического и психологического воздействия. Менты стремятся
максимально, насколько это возможно, дискредитировать "объект" в
глазах родственников и сослуживцев, чтобы ослабить помощь извне.
Прием достаточно эффективен против интеллигентных и слабовольных
людей. Тот, кто раскалывается, потом говорит: "Я умышленно во всем
признался, чтобы спасти от репрессий семью". Дешевая отговорка,
чтобы хоть как-то оправдать собственную трусость.
Пытка. Запугивание, как правило, подкрепляют физическим
воздействием, дабы подследственный понял, что с ним не шутят. Много
ума для воплощения пыток в жизнь не требуется, и мусора применяют их
с нескрываемым удовольствием. Цель заключается в том, чтобы сломить
волю и заставить "объект" беспрекословно выполнять все требования
дознавателей.
Подавляющее большинство граждан планеты Земля панически боится боли.
Стоит только засунуть пальцы в дверной проем или проверить на
прочность электротоком - как тут же homo sapiens начинает болтать.
Чем меньше человек боится боли как таковой - тем тяжелее из него
что-либо выбить.
Один из наиболее известных методов преодоления боли состоит в том,
чтобы на период пытки мысленно трансформировать себя в мазохиста,
получающего наслаждение от боли.
Различные медитативные упражнения также помогают
отключиться от происходящего. Мне приходилось сталкиваться с людьми,
которые научились выходить из собственного тела, словно из одежды, и
уходили погулять куда-нибудь на природу, пока над их телом свистели
деревянные биты и резиновые дубинки.
Следует подчеркнуть, что когда дело доходит до настоящих
неприятностей, у "объекта" совершенно нет времени на раздумья о том,
как легче перенести пытку. Поэтому об этом лучше заранее
позаботиться. У профессионалов, как правило, заранее приготовлен для
такого случая контрприем, а обычным людям здорово помогают сильные
чувства. Такие, как ненависть или любовь, способные заблокировать
ощущение боли.
Исходя из собственного опыта, замечу - труднее всего переносить
пытки, растянутые во времени. Я очень хорошо помню, как в ночь
ареста меня привезли в полуподвальное помещение и бросили на пол
лежать неполные сутки, предварительно стянув за спиной наручниками
руки и ноги.
Первые сорок минут было невыносимо. Нестерпимая, горячая боль,
пульсируя раскаленным свинцом, разливалась по телу, заполняя каждую
клетку, каждую каплю крови... Мне всё время казалось, что не хватает
воздуха, что ещё немного и я задохнусь.
И вдруг, когда я приблизился к грани, и отчаянье мертвой хваткой
сдавило мне горло, боль схлынула, словно волна. Я вначале не понял,
что произошло, - ведь ничего не изменилось. Потом осознал - тело
онемело настолько, что потеряло чувствительность.
Я удивленно и легко посмотрел на себя как бы со стороны, паря над
землей. Это было удивительное ощущение невесомости и безграничной
свободы. Мое сознание было невероятно ясным и чистым. Я слышал
ровные гулкие удары сердца. Оно стучало настолько громко, что удары
были слышны за сотни, за тысячи километров...
Спустя какое-то время в камеру вошли гуманоиды и стали избивать моё
тело дубинками и сапогами. Мне стало смешно, и совершенно
непроизвольно я улыбнулся.
- Он ещё смеется над нами! - вспыхнул старший по званию. -
Посмотрим, что ты сейчас запоешь!
Украина, в натуре, - удивительная страна. В этом государстве слуги
закона даже пытать толком-то не научились, несмотря на то, что
именно в этом и состоят их прямые служебные обязанности. Впрочем,
чему удивляться? Для пыток тоже нужны мозги и хоть какое-то подобие
интеллекта.
Мусора устали и, разочарованно хмыкнув что-то насчет моей силы воли,
ушли на перекур. Им и невдомек было, что воля здесь ни при чем. Я
действительно ровным счетом ничего не ощущал, как не ощущал бы любой
другой человек на моем месте. С таким же успехом они могли молотить
по стенам или по полу - эффект от их усилий был бы такой же.
Утром следующего дня, перед тем, как везти на допрос, мусора
распеленали меня, оставив только наручники на запястьях скрученных
за спиной рук. Я снова вернулся на землю. Забыть, как жизнь медленно
возвращается в онемевшее за шестнадцать часов неподвижности тело, с
немыслимой болью отвоевывая каждую клетку, - невозможно. Какое
терпение? Какая воля? Я до сих пор до конца не понимаю, как мне
удалось все это вынести. Вот когда нужно было задавать вопросы: "Где
был?" и " Что делал?"! Хорошо, что в те минуты никого не было рядом.
Когда пришло время идти на допрос, я уже мог передвигаться и
полностью взял себя в руки.
Стравливание. Нет ничего хуже, чем несогласованность действий среди
подельников. Одно из неписанных тюремных правил гласит: ни в коем
случае никого не топи. Несмотря на звериную злость к тем, кто вешает
на тебя всех собак, кто лжет, трусливо пряча глаза, кто, стремясь
спасти свою шкуру, уничтожает тебя и твоих близких. Сцепи крепче
зубы. Придет время, и каждая падаль заплатит по счету.
Правило "не топить" не так сильно связано с нравственностью, как
может показаться на первый взгляд. Это прежде всего вопрос расчета.
Слишком часто приходится видеть, как подельники, выгораживая себя,
перекладывают ответственность на плечи бывших друзей. В конечном
итоге все оказываются по горло в дерьме. Потом те, у кого хватит
ума, героически отказываются от данных ранее показаний и ходят,
высоко задрав хвост, мол: "Мы в отказе!". Сначала всех сдать, а
потом "в отказ" - типичная тюремная ситуация.
Дознаватели старательно стравливают подельников между собой,
рассказывая каждому, что "все уже во всем попризнавались, кроме
тебя. Будешь молчать - будешь крайним", пытаются втереться в
доверие: "Тебя бывшие друзья топят, валят всё на тебя, а мы видим,
что ты человек хороший, здесь оказался случайно. Хотим тебе помочь,
так что ты зря нам не веришь. Расскажи нам о них, и мы отпустим
тебя". Звучит, по меньшей мере, наивно, но попадаются идиоты,
которые этому верят.
Достаточно часто следователи подстраивают ситуацию таким образом,
чтобы арестант добровольно всё рассказал, сремясь отомстить и
нанести вред тем, кто его топит. Затем всё сказанное передается тем,
о ком идет речь и ситуация повторяется в обратном порядке -
обозленные подельники топят старого друга, также не понимая, что тем
самым они топят себя.
Блеф. Во время допроса следователь часто делает вид, что ему
абсолютно всё известно, и что-либо скрывать нет ни малейшего смысла:
- Для твоего же блага советую чистосердечно во всем признаться и
оформить, пока не поздно, явку с повинной.
К чему приводит чистосердечное признание, мы уже говорили в начале
главы. Запомни - ничего они не знают, а только догадываются, что
само по себе не является доказательством по делу. Лакеи Фемиды любят
подтасовывать факты, мешать ложь с правдой, а собственные догадки
выдавать за проверенные и закрепленные факты.
Чтобы "объект" побыстрей раскололся, мусора стараются ошарашить его
всем тем, что у них против него есть, а есть у них, обычно, не так
уж и много. К тому же они всё время спешат. Их давят сроки и вполне
обоснованные опасения, что более проворные соратники по оружию за
определенную мзду продадут "объекту" или его друзьям имеющийся у
следствия компромат.
Крайне редко попадаются дознаватели с зачатками интеллекта,
выкладывающие факты, как карты, по мере их нарастания. Такая манера
ведения допроса достаточно действенна, но для её реализации
необходимо, чтобы "объект" был контактен и активно участвовал в
следственных действиях. Если же арестант тупо молчит, равнодушно
уставившись в стену, то любые приемы теряют смысл.
Никогда не следует забывать простейшую, как забор, истину: человека
сдают не подельники и враги, а он сам. Помни: за твоими реакциями
внимательно наблюдают. Стоит на мгновение расслабиться и хоть как-то
проявить себя, как тут же начинается прессинг. Чем хуже "объект"
скрывает мысли - тем жестче его будут щемить.
"Родина для тебя столько хорошего сделала - дала образование,
воспитала, лечила, а ты упорствуешь в разговоре с её представителями
и не хочешь следствию помогать! Ай-я-яй!" Говорят, подобные
разговоры, построенные на обращении к порядочности и гражданскому
долгу, действуют на умы определенной категории заключенных, хотя мне
трудно представить себе того идиота, который поведется на столь
примитивный прием.
"Давай договоримся". Мол, мы тебя выпустим, если ты сдашь "дядю
Васю". Имей в виду: "дяде Васе" предлагают то же самое. Надеяться
таким образом купить свободу - глупо и бесперспективно.
Допрос с применением наркотических препаратов.
Прими мои соболезнования, если твой подельничек балуется наркотой.
Не знаю, быть может, наркоманы действотельно "такие же граждане
общества, как и мы с вами, только больные и нуждающиеся в лечении",
как любят писать сердобольные и не шибко умные журналисты, однако
наркоши приносят в жизнь столько вреда, что их не то что людьми -
назвать животными язык не поворачивается.
Во время ломки наркоманы в обмен на дозу рассказывают абсолютно всё,
что знают и не знают, охотно идут на сотрудничество со всеми, кому
не лень и, не мудрствуя лукаво, берут на себя любые преступления,
какие попросят (даже когда слепому видно, что они не имеют к ним ни
малейшего отношения). Наличие наркомана среди задержанных - приятный
сюрприз для опер. работников, так как из них получаются чудесные
лжесвидетели и добросовестные доносчики. Менты с радостным визгом
бегают по кабинетам в поисках нужной жидкости или порошка, а те, кто
находятся по другую сторону баррикад, угрюмо выслушивают рассказы
уколотого подельничка, засыпая и просыпаясь с устойчивой головной
болью.
Обращение к возвышенным наркоманским чувствам, всевозможные
разговоры о чести, долге и о том, что лучше бы держать язык за
зубами, подкрепленные разумными и логическими доводами, - занятие со
всех точек зрения совершенно бесполезное. Обычно наркоманы начинают
правильно понимать человеческую речь только после того, как девять
грамм свинца застрянет у них между глаз.
Мусора с удовольствием применяют наркотические препараты во время
"бесед" и допросов, но если подследственный не наркоман и впервые
попал за решетку, насильно посадить его на иглу решится далеко не
каждый слуга Закона - побоится брать на себя такую ответственность.
Скорее всего тебя вначале попытаются прощупать, чтобы узнать, каково
твое отношение к наркоте.
Как правило, это происходит примерно так: у одного из сокамерников
как бы случайно оказывается наркота, и он любезно соглашается (для
видимости - после некоторых колебаний) поделиться ею, так сказать,
для снятия стресса. В зависимости от того, соглашается "объект" или
отказывается (а если отказывается, то как?), в отношении
арестованного применяются или не применяются наркотические
препараты.
На целесообразность их применения также влияют такие факторы, как:
- принимал ли (или пробовал) арестованный наркотики раньше. Если да,
то когда, как долго и что именно;
- был ли арестованный ранее судим или нет (мусора почему-то уверены,
что все, кто побывал в заключении, обязательно баловались наркотой).
К тому же за ранее судимых ответственности меньше (если вдруг кто-то
из ментов по глупости перегнет палку, и заключенный не выдержит
полученной дозы) - они уже дискредитированы в глазах общества, и
заступаться за них вряд ли кто станет;
- каков социальный и общественный статус "объекта".
Качели. Чтобы выудить из "объекта" необходимую информацию, его
обязательно попытаются "раскачать" разговорами на отвлеченные темы,
например, о семье, о друзьях, могут как бы невзначай попросить
проконсультировать по какому-то вопросу, в котором "объект"
разбирается профессионально. Основная задача - вызвать симпатию,
войти в доверие, постараться сделать уступчивым и разговорчивым.
Обычно это делает "хороший" следователь, в то время как "плохой"
всячески унижает, угрожает, оскорбляет и делает больно. Старый, как
мир, прием кнута и пряника.
Практика показывает, что люди сами себе создают проблемы и сами
сажают себя за решетку. В девяносто пяти случаях из ста люди сами во
всем сознаются, признавая полностью или частично свою вину (запомни:
для судей, выносящих обвинительный приговор, совершенно нет никакой
разницы между словом "частично" и словом "полностью"), и только в
пяти случаях причастность к тому или иному уголовному делу
доказывают следственным путем. Ни один человек, который молчал,
категорически отрицал вину и был неконтактен для следствия, не
находился долго под стражей, даже в тех случаях, когда против него
были прямые улики.
Ещё раз повторяю: может быть, с точки зрения грамматики, и
существует разница между фразами "полностью признаю", "частично
признаю" или "отрицаю частично", но когда речь заходит о вынесении
приговора - это одно и то же. Нельзя быть немножко беременной. Вина
или признается, или не признается вообще. Всякие там "частично" -
чистейшей воды словоблудие, придуманное для того, чтобы постепенно,
шаг за шагом, заставить "объект" полностью сознаться во всем. Будь
внимателен и не поддавайся на провокации. Да и вообще - прекрати
дергаться, глотать валидол и ковыряться в носу при виде следователя
и работников прокуратуры. Они боятся тебя значительно больше. Жаль,
что ты не можешь посмотреть на ваше общение со стороны. Голимый
цирк. Единственное, что мешает от души посмеяться над происходящим,
- так это перспектива быть расстрелянным после суда. Что поделаешь -
издержки производства.
Интересно, почему фраза: "Я не виновен," - воспринимается мусорами
как оскорбление? Что в ней такого? Я понимаю: для гуманоидов в
погонах все вокруг, естественно, окромя их самих, - закоренелые
преступники, но зачем кидаться на окружающих, как бык на красное
знамя?
Рано или поздно, на день пятый или седьмой, к тебе таки прорвутся
нанятые родственниками адвокаты. Ты с удивлением узнаешь, что
планета Земля как жила, так и живет, совершенно не заметив твоего
внезапного исчезновения. Апокалипсис не наступил, и солнце
по-прежнему начинает свой путь по небу с востока. Как всегда, дети,
взявшись за руки, бегут по утрам в школу, а хлебный магазин возле
твоего дома, как всегда, открывается ровно в восемь. Пока ты будешь
грызть самое что ни есть обычное яблоко, показавшееся вдруг
невероятно вкусным, адвокаты растолкуют твои права.
Ты не поверишь - оказывается в стране есть конституция, и согласно
ей ни одно свиное рыло не имеет права безнаказанно врываться в твой
дом, а на все вопросы, касающиеся личной жизни, любой гражданин
Украины согласно Закона имеет право не отвечать. Кстати, ты слышал
что-нибудь о презумпции невиновности? Не спорю - эта скромная
девушка редко когда проходит мимо здания суда, но, тем не менее, она
существует, и каждый спорный вопрос должен трактоваться в пользу
обвиняемого, то есть тебя!
Не зря всё-таки в школьном коридоре висел лозунг: "Знание - сила".
Чем больше ты будешь знать - тем сильнее тебя будут остерегаться,
потому что больше всего на свете доблестная милиция и иже с нею
боятся того самого Закона, который они теоретически обязаны
защищать. Сотрудники правоохранительных органов чувствуют себя
намного спокойнее с юридически безграмотными арестантами. Так им
легче совершать преступления, прикрываясь разговорами о законности и
правопорядке.
Адвокаты пришли и ушли. Мы остались. В вонючих, пропитанных гарью и
человеческими испарениями бетонных гробах. Один на один со сворой
облеченных властью ухмыляющихся ублюдков. Ну ничего... Всему свое
время.
Я смотрю, ты после общения с операми совсем приуныл. Имей в виду -
чем меньше будешь слушать мусоров - тем лучше будешь спать, что бы
там они ни говорили. Ты ведь знаешь: ментам поверить - себя
обмануть.
Чего? Говоришь, всех родственников и друзей повязали? Ты сам-то их в
наручниках видел? Нет? Значит, всё джаз. Мусора ещё не сказали, что
из-за тебя всё население Украины арестовано? Завтра скажут. Им
только дай волю - всех пересажают, а газету "Правда Украины"
переименуют в "Тюремный вестник". Лучше подумай о чем-нибудь
светлом. Например, о том, что конец света ещё не наступил, и прямо
сейчас тебя вряд ли расстреляют якобы при попытке к бегству.
Да прекрати в конце концов дуться, а то, глядя на твою кислую рожу,
в натуре настроения никакого. Лучше отгадай загадку, пока не доехали
до КПЗ на Подоле:
- Во время переправы перевернулась лодка с десятью милиционерами.
Сколько их утонуло?
- Такое не тонет.
- Ответ неточный. Двадцать! Ещё десять утонули во время
следственного эксперимента.
Глава 3. Камера предварительного заключения
"Ну пробьешь ты головой стену. И что ты будешь делать в соседней
камере?" Станислав Ежи Лец.
Давненько у меня не было такой первоклассной охраны. Всё-таки зря я
грешил на милицию, утверждая, что она отвратительно нас охраняет.
Ещё как охраняет! Меня впихнули в переполненный автоматчиками уазик.
Впереди машина с мигалкой, позади ещё две. В общей сложности я
насчитал около двадцати омоновцев с автоматами плюс в штатском
человек семь. По всей видимости, кое-кто из "руководства" всерьез
побеспокоился о том, чтобы нам в дороге не было скучно.
В уазик меня запихнули с невероятным трудом. Во-первых, я был
закован в наручники. Во-вторых, второй парой наручников ко мне
пристегнули грузного омоновца, которому толстый живот и автомат
мешали втиснуться в дверцу. Сложность задачи заключалась в том, что,
в силу указаных обстоятельств, мы могли влезть в машину только
одновременно, а не друг за другом. Омоновец обильно потел, кряхтел и
грязно ругался. Я всё ждал, когда он догадается передать кому-то
свой автомат, но нет! Наша милиция просто так не сдается! Героически
преодолевая трудности, возникающие на каждом шагу, мы таки влезли в
уаз.
Охрану, перед тем как выйти из райотдела и усесться в машины,
тщательно проинструктировали. Помню, перепуганных насмерть мальчишек
лет двадцати-двадцати пяти пугал страшилками об особо опасном
преступнике пожилой офицер с раскрасневшейся физиономией и фуражкой
на вспотевшем затылке. "Особо опасный", то есть я, стоял возле двери
и никак не мог понять - он говорит серьезно или прикалывается. Из
инструктажа я понял, что мои сподвижники собираются атаковать нас в
пути ракетами "земля-воздух", а лично министр внутренних дел будет
наблюдать в бинокль за нашими передвижениями с телевышки. Когда они
в очередной раз склонились над картой Киева, изучая маршрут
следования, я вдруг заметил, что на меня никто не обращает внимания,
а так как мне изрядно надоела прокуренная комната, то я тихо, чтобы
не мешать составлению важного для Родины плана, вышел из комнаты.
В коридоре было пустынно и одиноко. Я неторопливо спустился в
вестибюль и лицом к лицу столкнулся с вооруженным нарядом,
дежурившим у входа в райотдел.
- Ты здесь чего?
Их явно смутил тот факт, что мои руки закованы в наручники за
спиной.
- Мне сказали возле вас подождать.
- Да?.. - недоверчиво протянул оловянный солдатик. В дежурную часть
всё время заходили вооруженные гуманоиды, громко хлопая дверью и
переговариваясь между собой.
- Жди, раз сказали.
Пока я думал, как двигаться дальше, за спиной послышался топот ног и
радостный крик:
- Вот он!
Словно детвора на "Зарнице", они уцепились мне в спину и принялись
спорить, к кому бы меня приковать второй парой наручников. После
непродолжительных дебатов выбрали самого тяжелого и явно не самого
умного милиционера, который, оказавшись рядом со мной, заметно сник
и погрустнел.
От Московского РОВД города Киева до Подола, где находится КПЗ, по
ночному пустынному городу ехать от силы минут пятнадцать, максимум -
двадцать. Наша автоколонна двигалась часа три. Время от времени глох
мотор, а под конец маршрута закончился в баке бензин. Меня вместе с
прикованным омоновцем несколько раз перекладывали с места на место,
автоматы падали на пол, вываливаясь из машины, кому-то отдавило
ногу. В общем, все были недовольны.
Обстановка ещё больше накалилась, когда мы таки добрались до
намеченной цели. Дежурный по КПЗ посмотрел на меня скучающим
взглядом и прожевал:
- Везите его в больницу. В таком виде он нам не нужен, - и
развернулся, чтобы уйти.
Прикованный омоновец ещё больше сник и засопел. В некотором смысле,
мне его стало чисто по-человечески жаль. Старший группы взорвался:
- Ты шо?! Куда везти? Звони начальству!
Минут сорок они созванивались "с начальством". Ещё часа полтора
спорили с кем-то по телефону. Наконец-то для омоновца наступила
долгожданная минута. Его отцепили, а меня повели в КПЗ.
Дежурный мент смачно зевнул. Разлив на меня, а заодно и на себя
примерно полбанки черной вонючей краски, гуманоид героически снял
отпечатки пальцев. Заставил несколько раз присесть, а затем,
прищурив правый глаз, долго принюхивался, уставившись в анальное
отверстие. Так как ни пистолета Стечкина, ни пластиковой взрывчатки
там не было, мусоренок не на шутку распсиховался и успокоился только
после того, как выкрутил, словно тряпку, мои итальянские туфли.
Естественно, после сей процедуры туфли навеки утратили
первоначальный вид. С чувством выполненного долга гуманоид позвал
надзирателей, которые, зевая и сморкаясь, затолкали меня в камеру на
втором этаже.
О чем всегда нужно помнить, когда впервые попадаешь в клетку - так
это о неписанном правиле: ранее несудимые всегда сидят с теми, кто
по первому разу. Если рядом с тобой в камере как бы случайно
оказался ранее судимый, можешь не сомневаться: это наверняка
подсадная курица - внутрикамерные глаза и уши оперативников. В
тюрьме случайно никто и ни с кем ни при каких обстоятельствах не
окажется рядом, да и вообще - в этом мире ничего не происходит
случайно. Аксиома невероятно проста, но почему-то большинство
заключенных вспоминает о ней задним числом. Вот и получается, что
вновь прибывший, слушая, разинув рот, наставления "бывалого" зека,
потихоньку раскрывает рот и начинает раскачивать языком
слева-направо. Ему и невдомек, что у "опытного" и "уважаемого"
столько боков, что он панически боится вернуться в камеру к
действительно бывалым арестантам, потому как ему сразу же укажут
место возле параши. Новичок этого, конечно же, не знает и продолжает
слушать, как там на зоне и кем лучше жить. Хорошо, если он только
слушает. Не приведи Господи ему начать говорить - это равносильно
чистосердечной исповеди лакеям Фемиды.
Из всех провокаторов, которых мне подсаживали в КПЗ, запомнились
двое (остальные были слишком уж серенькие, чтобы о них писать). Один
называл себя Леней и сидел он на КПЗ уже около года (несмотря на то,
что на Подоле держат не более двух месяцев), у него была пышная
рыжая борода и, что характерно, - на правой кисти не было большого
пальца, который ему якобы оторвало во время предыдущей отсидки в
Коми АССР (хотя я уверен, что это чистейшей воды выдумка). Леня
ходил по КПЗ со стопкой книг, уголовным и уголовно-процессуальным
кодексами, косил под опытного экономиста и угощал сокамерников
апельсинами (которые покупали ему мусора), дабы завоевать
расположение арестантов, находящихся в разработке.
Думаю, у Лени были серьезные проблемы в тюремной среде, раз ему так
хотелось выслужиться перед ментами. Опера, в свою очередь, смотрели
на него презрительно-свысока и особо не скрывали, что он их агент.
О второй курице остались, на удивление, самые приятные воспоминания.
Он сразу же, прямо в лоб, спросил то, что ему поручили разузнать у
меня. Я поначалу даже растерялся от такой прямоты. Услышав, что я не
при делах, он угомонился и на протяжении всего времени совместного
пребывания в одной камере всячески старался меня приободрить, чтобы
я, не дай Бог, не приуныл, когда меня рвало желудочным соком после
"бесед".
- Братуха, пойми, - говорил он, нарезая колбасу ложкой, заточенной о
дверной косяк. - Россия без революций - не Россия. Мы не штурмовали
в семнадцатом Эрмитаж, не отсиживались в окопах в сорок втором.
Должны же мы хотя бы в тюрьме посидеть! - И, довольный собственным
красноречием, широко улыбнулся беззубым ртом. - Мы что - не
славяне?!
- Угу, - вторили сокамерники, набивая желудки недоваренной
перловкой.
Я смотрел на них и почему-то думал о том, что Украину постигло
историческое недоразумение. Пока здесь жили скифы, всё шло как надо,
а как поползли татаро-монголы - всё встало с ног на голову. Рубль за
сто был прав Андрей Кончаловский, когда говорил, что мы внешне
белые, а внутри азиаты.
...Когда входишь в камеру, первое, что бросается в глаза, так это
полнейшее отсутствие какого-либо пространства, отсутствие не то
чтобы чистого, а вообще - воздуха, и глухая, неописуемая
антисанитария. Маленькие смешные клопики, учуяв свежую пищу,
радостно подпрыгивая, бегут по деревянным доскам встречать вновь
прибывшего арестанта.
"М-да, - рикошетом пронеслось в голове. - Это далеко не Гонконг и
даже не Китай. В армейских казармах на территории Астраханской
области было почище, а в лагерях для беженцев во Вьетнаме и на юге
Ливана значительно уютней, чем здесь. Ну ничего. Прорвемся!".
Так сложилось, что мне и раньше приходилось попадать во всевозможные
переделки. К примеру, 19 февраля 1984 года, в упор, с расстояния не
более трех метров, один умник разрядил в меня полрожка из автомата
Калашникова. Пули просвистели настолько близко, что я почувствовал,
как они срезали волосы на голове.
Убить подобного себе только в книгах легко. В реальной жизни
отправить человека в небытие оказывается не так-то просто. Далеко не
каждый способен нажать на курок. Особенно в том случае, когда он
делает это впервые.
Стрелявший сильно нервничал и отчего-то панически меня боялся. Он
никак не мог прицелиться и сосредоточиться на стрельбе. Инстинктивно
я рванулся вперед и, схватив автомат за дуло, вырвал из рук оружие.
Сделать это было нетрудно, учитывая расстояние, которое нас
разделяло. В тот момент я не думал о том, что могло бы произойти,
если бы он таки попал, куда собирался. Меня больше беспокоило,
сколько гильз валяется на земле, и почему у стрелявшего дрожат руки
и такой опущенный вид. Осознание происшедшего пришло значительно
позже, после того, как ситуация помимо моей воли несколько сот раз
прокрутилась в памяти, и когда полгода спустя на том же месте моего
товарища застрелили выстрелом в шею. Убитый был на год моложе меня.
В горах Кавказа, куда понесла нас нелегкая, я умудрился сорваться с
ледника в пропасть и около часа болтался на веревке, словно елочная
игрушка.
В водах Индийского Океана, на глубине двадцати пяти метров, у меня
закончился кислород. Ощущение, признаюсь, не из самых приятных.
Делаешь вдох, а воздуха нет. (Значительно позже, в Карибском море,
эта ситуация повторилась в точности, но только наоборот - у моего
французского напарника закончился воздух, и уже мне пришлось
вытаскивать его из-под воды).
Примерно в тех же широтах я познакомился с крокодилом, так сказать,
в естественных для него условиях обитания.
Дело было в Юго-Восточной Азии. В сопровождении местных аборигенов
мы поплыли на катере полюбоваться красотами джунглей.
Мы плыли мимо удивительных мест. Это был совершенно другой мир, иное
измерение времени и пространства. Мой товарищ-фотограф крутил
камерой в разные стороны и визжал от восторга. Не успели мы
причалить к берегу, чтобы размяться и перекусить, как он помчался к
пальмам щелкнуть какую-то птичку.
Пока аборигены готовили обед, а друзья раскладывали вещи на берегу,
я сбросил шлепанцы и нырнул в воду. Не помню, когда я ещё получал
такое наслаждение, купаясь и ныряя в изумительно чистой воде под
палящим тропическим солнцем. Я неторопливо плыл вдоль берега,
любуясь могуществом первозданной природы. Откуда-то сверху, из-под
крон гигантских растений, доносились крики дивных птиц и животных. В
те минуты, опьяненный окружающей красотой, я думал о том, что
нахожусь в преддверии Рая.
Вода была чрезвычайно спокойной. Слабое, едва ощутимое течение не
нарушало покой водной глади. Думаю, я пробыл в воде достаточно
долго, потому что, выйдя на берег, почувствовал, как приятная
усталость разливается по всему телу, и, расстелив на песке
полотенце, лег загорать.
Я уже засыпал, когда сквозь полудрему услышал щелканье фотоаппарата
и лениво открыв глаза, посмотрел направо, откуда доносились знакомые
звуки. Фотограф стоял, широко расставив ноги, и увлеченно снимал.
Тогда я повернул голову налево, посмотреть, что именно он на сей раз
снимает.
Когда я увидел объект фотосъемки - спать почему-то перехотелось.
Один из наших приятелей, стоя на безопасном расстоянии, бросал
печенье, целясь в пасть очень даже не маленькому крокодилу, который
наполовину высунулся из воды как раз в том месте, откуда я вышел на
берег после купания.
На мой недоуменный вопрос: "Почему не предупредили?"- аборигены
удивленно пожали плечами. Никому из них даже не пришло в голову, что
мы можем чего-то не знать и что это может быть немножко опасно. По
их мнению, раз ты полез купаться - значит, так надо. Тебе виднее. А
как по-другому? Да и невежливо запрещать белому человеку делать то,
что он хочет.
Ещё более глупая ситуация произошла в апреле 1992 года в
благополучном Нью-Йорке. В аэропорту им. Кеннеди во время взлета
маленького пассажирского самолета загорелся двигатель. Взлет
превратился в посадку. Дурацкое состояние, когда беспомощно сидишь,
пристегнутый, как подопытный кролик, к пассажирскому креслу и
наблюдаешь сквозь иллюминатор, как снаружи тушат твой самолет.
О всевозможных мелочах и автокатастрофах я уже и не говорю. Машины,
вне зависимости от марок и стоимости, бились, как консервные банки,
и почему-то находился в них не кто-то другой, а именно я.
В связи с машинами вспоминается забавный случай. Я вез по вечернему
Киеву пастора из Миннесоты. Улица (кстати, в районе Подола) резко
поворачивала налево. В то время я ещё только учился водить и перед
поворотом перепутал педали, нажав на газ вместо тормоза. Автомобиль
выскочил на тротуар, огибая столб и группу прохожих, слегка оцарапал
правым крылом угол здания и, спрыгнув с бровки, громко плюхнулся на
проезжую часть.
Американец долго молчал, а потом осторожно спросил:
- А Вы всегда так поворачиваете в этом месте?
- Ну да, - ответил я равнодушным тоном, с трудом оторвав взмокшую от
пота рубашку от спинки кресла.
Когда я приехал в Соединенные Штаты, первое, что при встрече сделал
мой пассажир, - так это молча вручил мне ключи от "Бьюика", чтобы
было на чем ездить по дорогам Америки. Я начал было отнекиваться -
мол, не знаю местных законов и правил дорожного движения. На что
американец ответил:
- Я помню, как Вы поворачивали на Украине. Поверьте - на наших
дорогах Вам ничего не грозит.
Обрывки воспоминаний яркими красками вспыхнули на холсте памяти,
пока я неторопливо устраивался на холодном, деревянном помосте,
напоминавшем по внешнему виду миниатюрную сцену размером два метра
на три (при общих размерах тюремной камеры два с половиной на три и
высотой около трех).
Теоретически в такой клетке должны были содержать не более трех
человек. Нас же было пятеро, а в отдельные дни количество
заключенных доходило до восьми. В то время, когда одни спали -
другие вынуждены были стоять возле двери. Вода в трубе включалась из
коридора. Там был расположен кран, который надзиратель поворачивал,
устав от криков из камер:
- Два. Восемь. Воду включи.
- Два. Три. Сделай больше напор.
- Два. Девять...
И так целый день. Вода была жизненно необходима - чтобы утолить
жажду, смыть после себя нечистоты, помыться и постирать нательные
вещи. И всё это на крохотном пятачке внутри камеры возле
рыжевато-черной дырки в полу, выполнявшей функции унитаза.
В тюрьме часов нет. Они относятся к разряду запрещенных предметов,
за которые, если найдут, можно спокойно остаться без почек. Однако
заключенные всегда с точностью до получаса знают, который час.
После десяти вечера воду перестают включать, и надзиратели
отправляются смотреть телевизор. Включают её только утром, когда
тюремщики выспятся и соблаговолят повернуть краник возле двери.
В шесть утра камеру переворачивают вверх дном, и всех арестованных
обыскивают в коридоре. Ещё несколько обысков в течение дня, а
вечером - очередной пересчет заключенных, но только уже без шмона.
Людей тасуют, как карты в колоде, перебрасывая из камеры в камеру по
несколько раз на день.
Дважды в сутки приносят кружку сырой, слегка подкрашенной заваркой
воды под громким названием "чай" как дополнение к тюремному пойлу,
весьма отдаленно напоминающему еду. Да и его не дают толком поесть -
на допросы принято забирать до утреннего приема пищи, а возвращать
обратно в камеру - после вечернего. Чему удивляться? В КПЗ всё
построено так, чтобы человек сник и сломался.
Как оказалось, привыкнуть к отсутствию воздуха намного труднее, чем
к отсутствию продуктов питания. Камеру переполняли запахи пота и
человеческих испарений плюс курение сокамерников, совершенно не
заботящихся о собственном здоровье. Так как сигареты с фильтром на
КПЗ запрещены, то публика курила либо дешевую "Приму", либо крутила
самокрутки из обрывков газет, набивая их табаком, собранным из
найденных окурков. Всё это, многократно умноженное на отсутствие
вентиляции да маленькое окно, наглухо заваренное листами металла,
создавало нестерпимую вонь.
Ещё одно неизбежное зло - полное отсутствие естественного света.
Солнце над головой заменяла тусклая лампочка, круглые сутки горящая
в зарешеченной кобуре под потолком, от которой очень быстро падало
зрение.
Со вшами Бог миловал, а с клопами мы договорились. Они меня не
кусают, я их не давлю. Довольно-таки забавные, но злобные существа.
Кто сказал, что клопы безмозглые твари? Плюнь ему в морду. У них
мозгов побольше, чем у некоторых сокамерников.
Клопы рассматривают человека как пищу и оценивают его исключительно
с этой точки зрения. (Собственно говоря, и люди рассматривают друг
друга похожим образом). У них своя стратегия и своя тактика поедания
человека. В одном месте они выпивают кровь на завтрак, в другом - на
обед.
Бороться с клопами бессмысленно - это всё равно, что воевать с
дождем. Об их живучести ходят легенды. Согласно одной из них со дна
затонувшего четыреста лет тому назад судна подняли сундук с
драгоценностями. Среди вещей, поеденных ржавчиной и затянутых
плесенью, оказались клопы, которые на свежем воздухе потихоньку
оклемались и с не меньшим аппетитом, чем четыре века назад,
принялись за людей. Такие себе маленькие монстрики.
Кого клопы не любят - так это тараканов. Я их тоже, честно говоря,
терпеть не могу - мало того, что эти твари непременные спутники
антисанитарии, так они ещё и крайне неприятно кусаются. Да, да, не
удивляйся - самые обычные тараканы. На воле, даже в коммунальных
квартирах, они бродят не в том количестве и не такие озверевшие, как
в тюрьме, поэтому мало кто знает, что эти усатые существа умеют
кусаться.
В КПЗ значительно тяжелей, чем в тюрьме. Не очень-то приятно сушить
постиранное в холодной воде белье, одев его на голое тело и спать на
деревянных досках, так как ни матраса, ни одеяла в КПЗ отродясь не
было. Однако в психологическом плане в КПЗ несколько легче, чем на
Лукьяновке. Всё время мелькают новые лица, все свеженькие - только
что со свободы, большинство лелеет надежду вырваться на волю если не
сегодня, то обязательно завтра. Да и само КПЗ воспринимается как
временная, а не как постоянная величина.
Человек человеку - волк, товарищ и брат. За решеткой сие ощущаешь
достаточно остро. С одной стороны, любой готов переступить через
кого угодно, лишь бы выйти на волю, с другой - ты брат по несчастью,
и отношения внутри клетки исходят из данного постулата. Как ни
крути, а тюремное братство таки существует в природе, но нормы
морали в экстремальных условиях (и тюрьма здесь не исключение)
несколько иные, чем в сытой жизни.
Очень занятная штука: наблюдать за поведением людей в далеко не
самое лучшее для них время, а если есть возможность сравнить с тем
временем, когда у них было всё хорошо, - это сказочно интересно.
Такое чудят эти самые homo sapiens, что невольно задумываешься -
какой дурак их так обозвал?
Больше всего меня развеселили добродушные толстячки - бизнесмены.
Они имели неосторожность подкармливать мусоров, наивно полагая, что
если грянет гром, то "свои" если не помогут, то хотя бы топить не
будут. Не тут-то было! "Свои" их и посадили, а теперь добросовестно
деребанили то, что осталось от спонсоров. "Чужие" не знали, сколько
денег у толстячков, а вот "свои" давным-давно все подсчитали,
предварительно умножив на два.
Что любопытно - те из бизнесменов, кому вдобавок вменили ещё и чисто
уголовные статьи (например, убийство), помимо родных экономических,
вели себя намного раскованней и смотрели на мир более здравомысляще,
чем их миролюбивые братья по разуму. Невольно начинаешь
задумываться, какая зависимость существует между конкретной статьей
уголовного кодекса и человеком, плавающим под ней. Почему, скажем,
за наркоту сидят тощие дегенераты, не умеющие ни читать, ни писать,
а за вымогательство - широкоплечие бугаи?
Во время пребывания в КПЗ неуемные оперативники взяли за привычку
уводить меня на допросы рано утром, а возвращать обратно в камеру
поздно вечером, естественно, после ужина. Злорадно ухмылялись,
интересуясь:
- Как тебе там?
Скажешь: "Хорошо, а как иначе?" - злятся, топают ногами. Ответишь:
"Плохо, дышать нечем," - радуются, такие довольные:
- Вот видишь - мы тебе говорили!.. Предупреждали!.. Ещё не то
будет!..
И по новой... После их "бесед" к концу первого месяца заключения я
похудел на пятнадцать килограмм и стал выглядеть, по мнению
сотрудников милиции, значительно лучше.
Ментов хлебом не корми - дай покричать: "Расстреляем!". Интересно, у
себя дома мусора кричат то же самое или ещё хуже? Наверняка корчат
перед женами героев, грудью ложащихся на амбразуры вражеских дотов,
а детям рассказывают басни о том, какие они смелые и отважные. Лично
меня уже тошнит от их крика:
- Молчишь? Молчи! Мы всё равно всех поймаем!
Так идите и ловите, раз хочется. Много вы тут наловите, сидя
напротив меня...
- Отведите обратно в камеру.
- Ишь, заторопился. Тебе лучше общаться с нами, с нормальными
людьми, а не с теми, - брезгливо поморщились, - кто в камере.
Честно говоря, с "теми" я чувствовал себя значительно комфортнее.
Самые что ни есть обычные люди, ещё вчера стоявшие рядом в
троллейбусе или в вагоне метро. Каждый с какой-то, присущей только
ему, изюминкой, с неповторимым взглядом на окружающий мир.
Для того, чтобы мне без привычных земных благ не было грустно, а
заодно, как я понимаю, для дополнительного психологического
давления, в камеру на пару недель накидали тех, у кого перед глазами
маячил расстрел.
...Унылый Гоша тяжело вздыхал и сокрушался по поводу того, что это
его последний полосатый рейс. Ранее он уже успел сделать четыре
ходки, а на сей раз Гошу арестовали за подражание Шекспиру.
Возмущенные родственники задушенной Дездемоны вызвали милицию, и
новоявленного украинского Отелло уволокли за решетку.
- Я к ним со всей душой. А они меня мусорам!.. У-у!..
Волна негодования всякий раз переполняла Гошу, когда он вспоминал,
как слуги Фемиды тащили его по ступенькам.
...Аслан, в отличие от Гоши, женщин не душил. Он попал в тюрьму за
рядовую бытовуху. По пьянке ограбил пенсионера, а затем вместе с
земляком утопил потерпевшего в Днепре на глазах у многочисленных
прохожих.
- Откуда я знал, что он плавать не умеет?
Действительно, откуда? Впрочем, далеко не каждый пловец поплывет
после удара обрезком трубы по затылку.
Я учил его играть в шахматы. Аслан запоминал плохо, вечно путал
слона с ладьей, периодически впадая в депрессию.
- Могут вышку вменить, - задумчиво говорил он, двигая пешкой.
Ранее я нигде не слышал, чтобы тема смертной казни так живо и
заинтересовано обсуждалась, как в КПЗ. Будет введен мораторий или не
будет? Примут Украину в ЕС или не примут? Каждый раз, когда в камере
появлялось новое лицо с яркими эпизодами в биографии, дискуссия
вспыхивала с новой силой.
Несколько позже, когда у оперативников интерес ко мне поутих, в хате
стала появляться более безобидная публика типа карманных воров,
незадачливых торговцев оружием, бизнесменов и заурядных уличных
грабителей, чьим офисом служила темная подворотня. Их рассказы в
ответ на вопрос: "Как там на свободе?" - больше смахивали на
прифронтовые сводки, чем на мирные будни столицы европейского
государства.
Большинство сокамерников как пришли, так и ушли - бесцветные лица,
пустые, как мыльный пузырь, оболочки человеческих тел, которые, в
силу их пустоты, и запомнить-то вряд ли возможно.
Когда в камере появился Юстас, я поначалу был удивлен - такой
персонаж совершенно не вписывался в тюремную пьесу. К тому же у
Юстаса, как ни странно, всегда было хорошее настроение. "Мудрец
спокоен даже в тюрьме", - повторял он всякий раз, заканчивая делать
гимнастику для глаз в позе лотоса.
Однажды, когда меня вели на допрос, я столкнулся в коридоре с
Юстасом, возвращавшимся после встречи с адвокатами. Юстас шел с
большой кипой газет и огромным кульком яблок (которые мы вечером с
удовольствием съели). У меня вид был похуже. Накануне я разорвал
наручники, чем ввел охрану КПЗ в состояние легкого шока. Они и так
были почему-то уверены, что у меня за спиной какая-то спец.
подготовка, а тут ещё эти наручники... На самом деле, я и сам не
знаю, как это у меня получилось. Во время очередной "беседы" я чисто
механически крутил кистями, скованными за спиной, и вдруг
почувствовал, что руки свободны. То ли наручники были бракованными,
то ли ещё Бог знает что...
Бравые оперативники, корчившие из себя смелых и отважных, вдруг
умолкли и гурьбой выбежали из комнаты. Я ещё удивился - куда это они
так быстро вчетвером ломанулись? Не прошло и пяти минут, как взвод
вооруженных автоматами гуманоидов, одетых в бронежилеты, ворвался с
криками и воплями в комнату, таща за собой на поводке ленивую и, по
всей видимости, только что разбуженную овчарку. Решив с перепугу,
что наручники порваны мной умышленно "при попытке к бегству", менты
подняли невообразимый шум и суету. Из них самой умной оказалась
собака. Мы посмотрели друг другу в глаза, пес понимающе зевнул и
прилег подремать.
На следующее утро моих адвокатов предупредили, что если я ещё раз
испорчу казенное имущество, то меня отправят в карцер.
- Да что вы такое говорите? - всплеснули адвокаты руками. - Это
хороший мальчик. Кандидат философских наук.
- Знаем, какой он хороший - газеты читаем, - проворчал прапорщик. -
Чтобы такое больше не повторилось!
Так вот, когда "хорошего мальчика" вели по коридорам, руки за спиной
были закованы в две пары наручников, а сзади и по бокам шло
несколько милиционеров.
- Ну ты даешь! - сказал мне потом в камере Юстас. - Я думал ты
шутишь, а они и вправду тебя так охраняют!.. Какие всё-таки менты
идиоты!
На воле Юстас был владельцем нескольких предприятий, а в тюрьме
оказался за умышленное убийство при отягощающих обстоятельствах.
В начале августа в офис к Юстасу пришли незваные гости. Юстас никак
не мог взять в толк, почему и за что нужно кому-то платить, если он
никому ничего не должен. Так как собственной охраны у него не было:
"Я не такой ценный экземпляр, чтобы меня охранять", - то
разговаривать с непрошеными визитерами пришлось самому. Те, в свою
очередь, проявили настойчивость, втолковывая, где, что, почем, умело
подводя научную базу под то, что платить всё-таки надо. Юстас
попытался культурно выпроводить их за дверь, но так как говорили они
на совершенно разных диалектах русского языка, конструктивного
диалога не получилось. Визитерам офис понравился, и они чувствовали
себя в нем, как дома. Когда один из гостей решил подчеркнуть
серьезность намерений и вытащил ствол, Юстасу пришлось подкрепить
свои аргументы бронзовой статуэткой, стоявшей у него на столе. В
результате один из визитеров скончался на месте (как оказалось,
родственник милицейского генерала), а второго отвезли в реанимацию.
- А остальные? Ты говорил, их целая толпа привалила.
Юстас пожал плечами:
- Понятия не имею, куда все подевались. Как-то внимания не обратил.
Однажды я спросил у Юстаса: "Почему у тебя всегда хорошее
настроение? Как это тебе удается?". Какой бы сильной нервной
системой человек не обладал, но при такой статье... Да и вообще -
существует элементарное беспокойство, если не за себя, то за родных,
за семью. В условиях изолятора временного содержания его внутреннее
состояние было чем-то из ряда вон выходящим. Ответ Юстаса меня
поразил. Я долго думал над ним, меряя шагами расстояние между
тюремными стенами.
- Я знаю свою судьбу, - сказал он. Затем тихо, с мягкой улыбкой
добавил:
- Каждый знает. Если умеет слышать себя.
Это были не просто слова. Это было нечто значительно большее.
Время пребывания в КПЗ подходило к концу. Поздней осенью меня
заказали с вещами и перевели в Лукьяновскую тюрьму, где условия
содержания были несколько лучше. Пожалуй, подошло время сказать
парочку слов о том, как выглядит русский язык за тюремными стенами.
Глава 4. Введения в тюремную лексику
"- Ы-ы!.. О-о!.. У-у!.. - Ты шо?!.. - Жара!.." (из разговора).
Элла Щукина у Ильфа-Петрова обходилась тридцатью словами. В тюрьме,
как выяснилось, можно довольствоваться значительно меньшим запасом
слов, и тебя прекрасно будут все понимать - от сокамерника-психопата
до следователя по особо важным делам. Общеобразовательный уровень
окружающих не требует, чтобы ты перед сном заучивал наизусть словарь
Даля. Тебя поймут и в том случае, если ты будешь тупо молчать. Для
тюрьмы это нормально. К тому же, чем больше человек молчит - тем
умнее он выглядит, не взирая на полное отсутствие интеллекта и
физиономию Швейка.
В каждой тюрьме свой, характерный исключительно для нее, лексикон.
Почему тот или иной предмет или явление называется именно так, а не
иначе, никто толком не знает. Многие словосочетания непереводимы на
нормальный язык и не имеют логического обоснования.
Почему, например, на свободе телевизор называют ящиком, а в тюрьме
ящик называют телевизором? Голову можно сломать, разгадывая подобные
ребусы. Впрочем, арестанты редко когда задаются подобными вопросами
- у них помимо этого хватает проблем. Вновь прибывшие заключенные
принимают местное наречие как данное, не задумываясь, откуда и
почему оно возникло.
После обыска, помывки, мед. осмотра и длительного сидения в тюремном
подвале заключенного отводят в камеру. По дороге он делает короткую
остановку возле каптерки, где ему торжественно вручают скатку. В
скатку входят: вата (в переводе - матрас), принадлежавшая, судя по
внешнему виду, больному энурезом, вонючее, никогда не стиранное
короткое одеяло, впитавшее в себя многовековую пыль, и нечто по
форме отдаленно напоминающее подушку. Пока ты с неподдельным
интересом будешь рассматривать это, принесут весло, тромбон, шлёмку
(она же нифель), обязательно одну короткую простынь и, язык не
поворачивается сказать, наволочку.
- А-а... - невольно вырывается у тебя.
- Всё, что осталось. Отрываю от сердца, - перебивает, читая мысли,
каптер. - Как будет на что - сразу же поменяю.
Чтобы каптерщик по своей воле что-нибудь поменял - такого ещё не
бывало. Лучшее почему-то никогда не появляется само по себе. В
тюрьме всё, вплоть до мелочей, приходится доставать.
Отчего ложку назвали веслом, ещё можно как-то понять. Допустим,
равномерные движения ложки в затвердевшем гороховом супе смутно
напоминают тренировку гребца накануне соревнований, но почему
тарелка называется шлёмкой?
- Как почему? - удивился, затягиваясь травкой, Петюня Фастовский.
- Шлёмка от слова "шлем", потому как она, в натуре, похожа на каску
времен Великой Отечественной. Теперь по поводу тромбона. Когда
тюремную кружку прикладываешь донышком к кирпичной кладке, чтобы
через стену перебазарить с братвой из соседней хаты, - она
становится похожей на музыкальный инструмент, в какой дуют лохи из
симфонического оркестра.
Не могу сказать, что Петюня отличался компетентностью в тюремной
терминологии - он всего-навсего изложил собственную точку зрения, но
какая-то логика в его пробитых мозгах, как ни странно, была.
После того, как ты переступишь порог камеры, смотрящий (если таковой
имеется) или кто-то из старожилов укажет тебе, на какую нару кинуть
скатку и в какой телевизор (ниша под столом для посуды) положить
шлёмку, тромбон и весло. Можешь себе представить ту голову, чье
незаурядное воображение увидело схожесть между вышеупомянутой нишей
и телеэкраном! Долго же кто-то смотрел в эту дыру...
Если ты человек для тюрьмы новый и не спешишь раскрываться перед
сокамерниками - тебе укажут нейтральное место, после чего за каждым
твоим жестом, шагом, поступком будут наблюдать в течение двадцати
четырех часов. Обычно, кто есть кто становится ясно спустя
три-четыре дня. Затем придется съехать на более или на менее
почетное по тюремным понятиям место.
Как на свободе, так и в тюрьме человек выдает себя в мелочах, в
неосторожном взгляде и слове. Особенно ярко это проявляется в тех
случаях, когда вновь прибывший шифруется (ведет себя скрытно), а
затем срывается, не выдержав внутреннего напряжения. В тюрьме
значительно тяжелее, нежели на воле, скрыть свои мысли - ты все
время, круглые сутки, находишься под пристальным вниманием
сокамерников и оперов.
Камера и тюремная нара после изолятора на Подоле кажутся невероятно
удобными и просторными. (Невольно проносится мысль, что не зря ты
ходатайствовал о скорейшем переводе из КПЗ в СИЗО). В тюрьме верхнюю
нару принято называть пальмой. В Днепропетровске, для сравнения, -
грушей. По всей видимости, киевские зеки, в отличие от
днепропетровских, чаще ездят отрываться в жаркие страны.
По затхлому тюремному коридору нарезает тасы (или - выпал на тасы
- то есть ходит туда и обратно) попкарь (контролер), который пасет
(следит) арестантов. Сущность работы контролера наиболее точно
отражает его прежнее название - надзиратель. Четко и ясно. Однако,
на Украине решили, что "надзиратель" режет слух и потому
переименовали данную должность в "контролер".
Я как-то подсчитал, сколько времени проводит попкарь в тюремном
коридоре в течение всей трудовой жизни. Получилось ни много ни мало
- десять-двенадцать лет тюремного заключения, на которые они сами
себя обрекают, имея равные с заключенными шансы заболеть
туберкулезом.
В обязанности попкаря входит висеть на ушном (подслушивать разговоры
в камерах) и на глазном (подсматривать) через сечку (специальное
отверстие в стене и в двери).
Само по себе слово висеть оказалось достаточно универсальным. В
тюрьме его можно пристроить к чему угодно и как угодно. К примеру,
выражение "лежать на верхней наре" в переводе на местный диалект
будет звучать как "висеть на пальме".
Попкарь всё время ворчит и сквозь закрытую дверь грозит
всевозможными неприятностями. Особенно если замечает причал
(по-умному - устройство для налаживания межкамерной связи, а
по-простому - обычная палка с крючком на конце, сделанная из
обломков веника или из плотно свернутых газет), при помощи которого
гоняют коней по дороге.
По большому счету, дорога - это любой вид связи. В данном случае,
дорогой может служить обычная веревка, натянутая между камерами по
внешней стене здания. По дороге отправляется пакован (специально
сделанный пакет, в который пакуют чай и сигареты) или ксиву (она же
малява), по-старому - документ, ныне - записка. Ксивы бывают
нескольких видов - например, поисковая, когда ищут человека, или
прогон (инструкция для всех арестантов). Ксива всегда пишется по
определенному образцу и может выглядеть примерно так:
"Ночи доброй, братва!
Мир и уют вам в доме нашем! Братва! Дело такого рода! Нет ли у вас в
хате ........? Если есть - пусть отпишет.
К нам вчера заехал от вас........, отпишите, что за человек.
Загоните по возможности чая и курехи, а то совсем голяки.
На этом STOP. Здоровья вам, фарту, удачи, скорейшей свободы, всех
благ.
С искренним арестантским уважением, братва хаты........"
Обычно в больших камерах имеются арестанты, которые целыми днями
только тем и занимаются, что гоняют коней, поэтому их и называют
конегонами.
Наивно думать, что все эти малявы и ксивы проходят мимо глаз и ушей
опер. части. Неконтролируемых мусорами дорог в тюрьме нет. Нередко
опера сами провоцируют и поощряют создание подобных дорог, чтобы в
процессе переписки интересующие их арестанты проявили себя. Нередки
случаи, когда камера по соседству на самом деле пустует (о чем
арестанты и не догадываются), и из нее мусора под видом заключенных
ведут переписку. Иногда они это делают от имени вымышленных лиц,
иногда - прикрываясь именами реально существующих заключенных. Пока
арестанты разберутся, что к чему (да и разберутся ли вообще?),
пройдет не один день, а за это время опера успеют отработать
поставленную перед ними задачу.
За нарушение режима арестанта могут кинуть в карцер или лишить
кабана (продуктовой и вещевой передачи), что происходит чаще всего,
так как карцер переполнен, и провинившийся ждет своей очереди
две-три недели. Кабан разрешают передавать один раз в две недели.
(Если арестованный не знает, от кого пришла передача - у него могут
возникнуть трудности с её получением). Кабан передают через кормушку
(прямоугольное отверстие в двери), через него же подается и баланда
- некое подобие пищи.
Баланду готовят на комбижире из залежалых и полугнилых продуктов.
Собаки - и те её не едят. У человека после такой, с позволения
сказать, "еды" печень и желудок выходят из строя достаточно быстро.
Так как у заключенных зачастую выбора нет, а что-то есть всё же надо
- вот они её и едят, предварительно многократно промыв под водой,
закусывая хлебом, замешанным на мусоре и осколках стекла. Говорят,
его пекут в местной пекарне.
Заключенных, разносящих баланду, называют баландерами. Отношение к
ним со стороны других заключенных - полупрезрительное: их
недолюбливают за заискивание перед тюремным начальством и называют
козлами. Все те, кто остаются досиживать срок в тюрьме, рассчитывают
выйти на свободу досрочно. Кому-то везет, кому-то - нет.
По коридору время от времени прохаживается лепило (фельдшер), у
которого из медикаментов нет ничего: " На воле у людей нет денег на
лекарства, а вы хотите, чтобы в тюремной аптеке что-то было?". Всё
лечение сводится к добродушному пожеланию:
- Ты, главное, не болей. Что? Уже заболел? Тогда выздоравливай!
Для психологической поддержки можно проглотить таблетку. Любую.
Какая найдется.
Вслед за лепилой в коридоре появляется левитанша - дама, разносящая
почту и приносящая плохие новости значительно чаще хороших. Что,
скажем, может быть приятного в продлении санкции прокурора или в
обвинительном заключении?
Время от времени, кряхтя и дыша перегаром, в камеру врываются
шмонщики (от слова шмон - обыск), переворачивая вещи и отбирая всё,
что им понравится. Могут поднять крик из-за любой мелочи, например,
из-за мойки (обычного лезвия) и устроить настоящий скандал, если
найдут кобуру (дырку между камерами). Наблюдая за поведением
шмонщиков, получающих воистину сексуальное удовлетворение от рытья в
чужих и далеко не самых чистых вещах, отчетливо осознаешь, что
тюрьма не просто "место не столь отдаленное", - это совершенно иной
мир, где происходит массовое отупение и нет места здравому смыслу.
Гитлер и Сталин не додумались заварить окна металлом. В
"независимой" Украине додумались. Крохотный клочок неба закрывает
решетка, на которую снаружи наварен намордник - ящик, полностью
закрывающий доступ свету и воздуху (ещё его называют баян или
забрало).
Вместо слова "понять" используют выражение "дать дупля", а слово
"прозреть" означает быть шокированным тем, что понял. Правда,
интересно? Идем дальше.
В тюрьме не принято употреблять слово "Спасибо", говорят "Благодарю"
и жестоко наказывают тех, кто влазит в чужой разговор.
Выражение развести рамсы означает разобрать, кто прав, а кто нет.
Чаще всего это происходит где-нибудь в углу камеры за кружкой
чифира. Кое-кто во время разговора путает рамсы, то есть неправильно
себя ведет и недопонимает сложившуюся ситуацию, а фраза убитый рамс
обозначает ситуацию, которая давным-давно закрыта, и нечего к ней
возвращаться.
Довольно-таки часто можно увидеть, как арестанты рисуют шариковой
ручкой на марочке (носовом платке) цветы, колючую проволоку, нечто
на религиозную тему, чтобы потом передать на волю в подарок близким.
На разрисовывание платка уходит несколько дней, а то и неделя.
Впрочем, куда торопиться? Срок идет с момента задержания.
Слово "обиделся" стараются не употреблять, так как обиженными
называют опущенных насильственным путем. Ну, а что такое петух -
объяснять не надо: это и на воле знают - мужчина с нестандартной
сексуальной ориентацией. Что же касается куриц, то они, в отличие от
петухов, к сексу отношения не имеют. Зато имеют к опер. части. Вися
на глазном и на ушном, курица собирает интересующую кума (опер.
работника) информацию и передает её по назначению. Таким образом
некоторые пытаются облегчить свою участь.
Куриц не любят сокамерники и презирают оперативники. Сами стукачи не
задумываются над тем, что их "постукивание" не сокращает срок, а
наоборот - удлиняет. Курицы выгодны операм. Так зачем же их
выпускать на свободу? Стукачей прикармливают мелкими поблажками и
постепенно всё глубже и глубже загоняют в торбу, чтобы они не пищали
и послушно выполняли всё то, что им говорят.
Мало кто стучит со злобы. Для большинства людей - это нормальный
стиль жизни, который имел место и на свободе, а в тюрьме проявился
наиболее остро. Что поделаешь - в школе нас призывали равняться на
Павлика Морозова, мало кому родители пересказывали перед сном
содержание произведений Марио Пьюзо.
Время от времени куриц выламывают из хаты. Кое-кто воспринимает это
чуть ли не как подвиг - некую борьбу за нравственную чистоту
арестантов. На самом же деле сие совершенно бесполезное занятие,
которое, кроме вреда, ещё никому ничего не приносило. Как показывает
практика, очень часто выламывают совершенно не того, кого нужно, а
если и того - что толку? Один выехал - другой заехал. Умные люди
используют куриц в своих интересах. К примеру, забрасывая через них
дезинформацию.
В тюрьме у куриц нет необходимости что-либо выпытывать. Сокамерники,
изнывающие от скуки и долгого сидения в бетонных гробах, сами всё
рассказывают друг дружке. Что сделал. Когда. С кем. Почему. Люди -
странные существа. Они забывают о том, что опер. часть работает без
выходных.
Лично я сделал вывод, что молчать не умеет никто, за исключением
незаурядных личностей, рождающихся один раз в сто лет, и очень
сильных людей, прошедших специальную подготовку, как вести себя во
время допроса. (Одно из наиболее распространенных заблуждений
гласит, будто бы ранее судимые умеют молчать, потому как они уже
были под следствием, сидели и знают, что к чему. Полная чушь!!! Как
раз у ранее судимых и развязываются языки быстрее всего!). Многие из
тех, кто считает, что молчит, на самом-то деле своим "молчанием"
говорит значительно больше, чем некоторые, оформившие явку с
повинной прямо в дверях райотдела. Однажды сокамерник дал мне
почитать свое уголовное дело, переснятое на ксероксе. Умный,
казалось бы, парень, но на очной ставке он так отказывался от вины,
что лучше бы он её сразу признал - толку было бы больше.
Я как-то задумался - а почему же на воле многие друзья умеют хранить
тайны, и на них можно как будто бы положиться? А потом вдруг понял
- они молчат только лишь потому, что никто их об этом не спрашивает,
а вовсе не оттого, что рот на замке. Как только им заломают за спину
руки и начнут задавать вопросы с пристрастием - быстренько во всем
сознаются и подписывают, не читая, любые бумаги. Затем, в преддверии
суда, начинают стонать: "Я не виноват! Меня заставили! Помоги! Я от
всего откажусь!". Ясное дело: "не хотел", но зачем топить, лгать и
подписывать то, что на голову не налазит? Молчат подельнички...
Человеческая речь является материальным воплощением его мыслительной
деятельности. Нередко то, как человек говорит, играет решающую роль
в том, какое именно место он займет (или занимает) в обществе.
В подавляющем большинстве заключенные - это достаточно примитивные
существа, однако если сравнивать их речь с речью работников
правоохранительных органов, то сравнение будет явно не в пользу
последних. Мат-перемат, умноженный на чисто мусорское произношение
знакомых, казалось бы, слов. От заключенных такого никогда не
услышишь. Более того, чем серьезнее человек - тем культурнее его
речь и тем более тщательно он выверяет каждое слово. Вежливость и
корректность в поведении удлиняют жизнь, а грубость наоборот -
сокращает.
Одно время со мной в камере сидел семидесятидвухлетний дедушка Боря,
милейший, смею заметить, старичок. Перед тем, как переехать в
тюрьму, он жил на седьмом этаже шестнадцатиэтажного панельного дома.
Сосед дедули - здоровый, ранее судимый за хулиганство бугай - на
девятом. Периодически они встречались возле дома и в лифте.
Борин сосед в школе учился скверно, вырос в неблагополучной семье, о
вежливости и культуре общения понятия не имел, поэтому и заходил в
лифт всегда первым, грубо расталкивая локтями других пассажиров. В
конце концов, такое хамство по отношению к окружающим дедушке Боре
основательно поднадоело, и он, достав из хозяйственной сумки
армейский штык времен Первой мировой войны, без лишних слов посадил
на него соседа. Тот упал на пол лифта и вовсе не от удивления там
остался лежать. Дедуля неторопливо вытащил штык, вытер его об
кожаную куртку лежащего у ног парня и вышел, как всегда, на седьмом
этаже.
Крови было настолько много, что медики не могли поверить, как после
такого удара можно было выжить, но некультурный сосед выкарабкался
и, очнувшись в реанимации, дал показания. Так дедушка Боря, доселе
остававшийся вне подозрений, оказался в тюрьме. Единственное, о чем
он жалел, так это о том, что сосед всё-таки выжил: "Всю жизнь
страдаю от незаконченных дел. После первой отсидки теща мне все уши
прожужжала: "Боренька, если ты ещё раз сядешь, то исключительно по
халатности". И на тебе - как в воду глядела, царство ей небесное!".
Ранее дедушка Боря сидел на Лукьяновке лет сорок назад и вышел на
свободу во времена Лаврентия Берии:
- Вот это действительно была амнистия так амнистия! Несколько часов
тюрьма пустовала!
Дедуля мечтательно закатывал глаза, предаваясь воспоминаниям о
золотых пятидесятых. К слову, Боря не отличался слабым здоровьем, да
и внешне был ничего - под метр девяносто. Несмотря на более чем
пролетарское происхождение и далеко не простую жизнь, он никогда не
матерился и думал, прежде чем говорил.
Речь - не просто визитная карточка человека. За каждое слово принято
в жизни платить. Сколько проблем зачастую возникает из-за обрывка
фразы или из-за неверно истолкованных слов! Примеров сколько угодно.
Крайне глупо использовать в разговоре нецензурную речь, а посылать
кого-то на три буквы - непростительная глупость, и словом "Извини"
здесь не отделаешься. Да и вообще - думай, прежде чем что-то
сказать. Мало ли кого по ночам мучают нераскрытые эпизоды? Тебе-то
до этого что? У тебя своя беда, и дай Бог тебе с ней разобраться.
Глава 5. Кое-что из тюремного быта
"Моется тот, кому лень чесаться" (мнение).
Немецкий летчик Руст, скандально известный перелетом через границу и
приземлением на Красной площади, как-то сказал в интервью: "Я всё
понимаю, но почему меня четыре года в туалете держали?".
Точнее не скажешь. Тюремные камеры, действительно, если на что-то и
похожи, то на общественный туалет, где ночуют бездомные. Та же
грязь, та же невообразимая антисанитария, въевшаяся настолько
глубоко, что стала неотъемлемой частью тюремного быта.
Собственно говоря, нам ещё повезло. В пятидесятых арестантов под
конвоем выводили оправиться два раза в день - по полчаса утром и
вечером. Бегом, под ударами конвоиров, под лай овчарок. Позже,
где-то в семидесятых, появились выносные параши. Затем канализацию
провели во все камеры.
Когда оглядываешься на тюремную жизнь, то видишь в прошлом
отравленную пустоту, спрессованную в закоулках памяти в несколько
ярких мгновений. Это как смерть наяву, где глубоко внутри тлеет и
вспыхивает время от времени пламя. Интересно, как там на воле?
Наверняка всё бурлит, и каждое мгновение наполнено движением, а
значит, жизнью.
Мир изменяется, тюрьма - неизменна, подобно гниющему, затхлому
болоту, невесть откуда взявшемуся в цветущем лесу. Кому-то приходит
на ум сравнение с безлюдным островом, мне же - с бетонным гробом,
переполненным пауками, жадно пожирающими друг друга. И отношение к
нам со стороны свободных среднестатистических граждан такое же, как
к заживо погребенным отбросам общества, застрявшим на полдороге
между жизнью и смертью.
М-да... Угораздило влипнуть.
1997 год оказался на редкость бурным и колоритным со всех точек
зрения. Ни один другой год не врезался в мою память настолько остро
и ярко.
Я стоял у египетских пирамид и бродил по извилистым улочкам ночного
Каира.
У моих ног о прибрежные камни Кипра разбивались волны Средиземного
моря, там, где, по преданию, родилась Афродита.
Я молил Бога дать счастье всем тем, кого люблю и кем любим, в храме
Гроба Господа, сидел в тени Гефсиманского сада, наблюдая, как
раскаленные лучи-стрелы падают на город Давида из глубин бездонных
Небес.
Я поднимался по камням величественного Акрополя, парящего над
размеренной жизнью Эллады, и развалинам храма Солнца в Дельфах,
возле которого проповедовал Пифагор.
Страны и города, насыщенные событиями и людьми, сменяли друг друга,
как в сказочном калейдоскопе. И в завершение года - тюремная камера
и глухая изоляция от внешнего мира. Не для того ли, чтобы осмыслить
пройденный путь, задуматься, взвесить?..
В некотором смысле, мне и здесь повезло. Меня поместили в одну из
тех камер, с которых начиналась тюрьма, в корпусе, построенном во
второй половине девятнадцатого века. Так что сижу я не где-нибудь, а
в памятнике архитектуры.
Немногое здесь изменилось за последние сто с лишним лет. Пробили
дырку в полу, подвели холодную воду и вкрутили розетку - вот и все
перемены. Подумать только - сколько страданий, боли и крови впитали
в себя эти стены, построенные на века! Сколько здесь растоптано
судеб! Я закрываю глаза и вижу, как кровь течет по полу, густея
возле стола.
Когда в начале войны советские войска отступали, не могло быть и
речи об эвакуации арестантов. (Мирное население, и то вывезти не
успели). Солдаты заходили в камеры и расстреливали всех подряд, не
разбирая, кто есть кто, за что сидит и когда (может быть, завтра?)
ему на свободу. Виновен - невиновен - значения не имело. Был приказ
- и его выполнили. (Хочешь - не хочешь, а вспоминаешь ответ папы
римского на вопрос, как отличить своих от чужих: "Убивайте всех. Бог
своих отберет").
В нашу камеру также когда-то зашли. Как раз на том самом месте возле
двери, где сейчас смеются и пьют чифир пацаны, лежали сваленные
вперемешку тела, а старший смены торопливо пересчитывал трупы, чтобы
никто не спрятался и не прикинулся мертвым.
Война закончилась более полувека назад, а что изменилось с тех пор?
В обстановке, в людях, в окружающем мире? Невольно смотришь по
сторонам, анализируешь, сопоставляешь...
Декорации меняются, актеры остаются на сцене. Во все времена
карликов и великанов можно было по пальцам пересчитать. Все
остальные - люди среднего роста. Всегда и везде отпетых негодяев и
подобных богам - единицы. Большинство - заурядные середнячки,
разноцветные комья человеческой глины, думающие трафаретами, вбитыми
в их тупые мозги. С какой стати ты, чистюля-читатель в выглаженной
рубашечке, думаешь, что не для тебя, не для членов твоей семьи
строились тюрьмы и концлагеря? Что? Ты ничего такого не сделал? Ты
невиновен? Я сейчас лопну от смеха. Ну ты и сострил! Ты либо шутник,
либо придурок. В следственном изоляторе все невиновны. Разуй глаза,
подними голову. В стране, где между словами "закон" и "проститутка"
спокойно ставится знак равенства, над каждым висит Дамоклов меч. Не
для тебя ли освободили нару возле меня?
...За решеткой странные мысли лезут в голову. Например, что делать,
если пожар? Камеру не откроют - инструкцией запрещено.
Организовывать переброску арестантов в другие тюрьмы также никто не
станет
- слишком много на это понадобится времени и сил. Наверняка будут
лениво тушить, пока тушится, а ты в это время будешь задыхаться в
дыму, гадая, где лучше подохнуть - лежа на наре или сидя под столом
с укутанным мокрым полотенцем лицом.
Собственное бессилие бесит. Хочется рвать голыми руками прутья,
что-то делать, а не бродить бесцельно по камере и не ждать неделями,
когда откроется кормушка, и тебя закажут с вещами на выход.
Тот, кто не был в тюрьме, иногда спрашивает: " Где легче - в камере
на четыре человека или на сорок?". Я бы ответил так: если ты
человек, а не дерьмо, - тебе будет хорошо в любой камере и при любом
количестве арестантов. Живи спокойно, другим не мешай. Не щеми
слабых, не наживайся на чужом горе и не позволяй никому сесть на
шею. (Даже мысли такой ни у кого не должно возникать). Никогда не
бери без спроса чужие вещи, не присаживайся на чужую нару, а вещи,
предназначенные для общего пользования, всегда клади туда, откуда
взял. Как видишь, всё очень просто.
Это, во-первых. Теперь, во-вторых. Давай рассудим вместе, где лучше.
Бесспорно, для общения и в плане накопления "бесценного жизненного
опыта" тридцать девять потенциальных преступников лучше, чем три.
Пока пройдешь из одного конца камеры в другой, пообщаешься с одним,
вторым, третьим - вот уже и день заканчивается.
В камере на четыре человека, в так называемом "тройнике", особо
общаться не с кем. (Да и зачем, если и так есть, чем занять мозги?).
Сказать, что в "тройнике" нет пространства - всё равно, что не
сказать ничего. В ширину - два метра, в длину - четыре. Теперь
поместим в этот прямоугольник сваренные в два яруса четыре железные
нары, стол, скамейку, ржавый умывальник, пробьем дырку в полу - и
что же останется из свободного места? Когда один из арестантов
выпадает на тасы, остальным не остается ничего другого, как
находиться на нарах.
В этом отношении в больших камерах, казалось бы, места побольше. Но
это только на первый взгляд. Разделив общую площадь на количество
человек, получаем в итоге пространство размером в 1,6 кв. метра на
человека. В "тройнике" получается 1,9.
Немаловажно и то, сколько человек ходит на одну парашу - сорок или
четыре. В "тройниках" намного спокойней и больше порядка. Кто бы там
ни сидел, а найти общий язык с тремя легче, чем с тридцатью девятью.
Кроме того, в "тройниках" есть ещё и то преимущество, что если вас
там сидит четыре человека, то вы и будете сидеть вчетвером. Большие
хаты всегда переполнены. Арестантов значительно больше, чем нар.
Приходится спать в две смены, что также не прибавляет удобств.
Когда попадаешь в тюрьму, понимаешь - ты здесь надолго. Ждать суда
приходится по несколько лет. Кто-то не выдерживает и тихо, как бы
сам по себе, умирает. Другой пытается покончить с собой. Третий,
махнув на всё рукой, опускается и уже ничем не отличается от вонючей
бродячей собаки.
То, что стало привычным потом, в первый день вызвало состояние шока,
в чем-то более сильного, чем сам арест. Я шел сквозь обыски, снятие
отпечатков пальцев и прокуренные бетонные боксы, в которых люди от
недостатка кислорода теряли сознание, балансируя на лопастях
сатанинской мясорубки, перемалывающей человеческую глину в
однородную кроваво-серую массу. Под насмешки надзирателей. Под лай
собак. На пороге двадцать первого века.
Я понял, что выжить можно лишь в том случае, когда твердо знаешь
зачем и во имя чего, когда есть четкая цель, а слова любить и
ненавидеть уже не просто слова, а смысл оставшейся жизни.
Не так-то легко оставаться внешне спокойным, когда исполинская волна
глухой злобы и желание мстить переполняют всё естество, наполняют
терпким ядом каждую клетку. Нервы не выдерживают, ты переступаешь
черту, за которой все тормоза убраны, и ты готов абсолютно на всё,
не задумываясь о возможных последствиях. И в этот неотвратимый и
роковой миг приходит на помощь Его Величество Смех, спасающий тебя
от неминуемого расстрела, а кого-то из оловянных солдатиков от
бесславной гибели в середине рабочего дня.
Поверь: в тюрьме есть над чем посмеяться. Посмотри на себя в
зеркало, на то, кем ты был и кем стал. Посмотри на сокамерников, на
их быт, на всё, что тебя окружает, как бы со стороны. Не правда ли,
похоже на комнату смеха? Только шизофреник, упорно не понимающий,
почему дважды два будет четыре, способен придумать такую веселую
пьесу.
Одно фотографирование чего стоит!
Насколько я помню из книги Ю. Торвальда "Сто лет криминалистики",
смысл фотографирования состоит в том, чтобы идентифицировать
личность и в случае чего при помощи фотографии разыскать для скамьи
подсудимых недостающего пассажира. По логике, фотография должна быть
максимально приближена к оригиналу. Это по логике, но где в нашем
обществе, а тем более в тюрьме, ты эту самую логику видел? Менты не
ищут легких путей. Сначала человека помещают в КПЗ, где он не
бреется, не стрижется, не моется и т. д. и т. п., с каждым днем
становясь всё меньше похожим на того, кем он был на свободе. По
прошествии двух месяцев его перевозят в тюрьму и фотографируют.
Затем отправляют в камеру, где арестант уже имеет возможность
побриться, постричься, более-менее сносно помыться. В результате
человек на фотографии прилично отличается не только от того парня,
который когда-то разгуливал на свободе, но и от того, кто уже
отдыхает, развалившись на нарах.
Я как-то наблюдал за тем, как проходит опознание по фотографии.
Следователь подсовывает свидетелю одну-единственную фотографию,
закрывает левой рукой лоб и прическу, а правой всё, что ниже
переносицы. На малюсенькой фотографии три на четыре остаются видны
только глаза.
- Он?! - то ли спрашивает, то ли утверждает представитель законности
и порядка.
Свидетель нервно посматривает на часы - он явно хочет домой и мычит
нечто невразумительное.
Следователь расплывается в довольной улыбке:
- Я так и думал. Значит, он. Расписывайтесь. Вот тут!
Свидетель снова мычит, покрываясь каплями пота. Следователь смотрит
исподлобья и повышает тон:
- Расписывайтесь и идите. Мы вас вызовем!
Звучит как ультиматум. Не распишешься - посадят, а по дороге домой
ещё нужно зайти в химчистку, продукты купить, ребенка забрать из
детского садика. Свидетель расписывается и спешит распрощаться.
Я незаметно подошел к столу и глянул через плечо на фотографию:
натуральный фоторобот среднестатистического гражданина. Укажи на
любого - не ошибешься.
В тюрьме человек постепенно привыкает к замкнутому пространству, к
отсутствию света, к придурковатым сокамерникам. Однако есть вещи, к
которым невозможно привыкнуть.
То, что собаками травят арестантов, сущий пустяк в сравнении с
жизнью в камере, примыкающей к псарне. Постоянная вонь, нескончаемый
лай днем и пронзительный вой по ночам. В шесть утра и в восемь
вечера псиный винегрет из запахов и звуков увеличивается
десятикратно. Собачек кормят. Если уши ещё есть чем заткнуть, то об
армейском противогазе вспоминаешь с глубоким чувством
признательности и теплотой.
Не пойму - почему на Западе такие чистые тюрьмы? Куда они девают
мусор и грязь? Почему там, за бугром, в еде не плавает мусор и нет
проблем с водой и электричеством? В каких инкубаторах выращивают
полицейских без явных признаков болезни Дауна на лице? Для меня сие
остается загадкой.
Как-то попалась на глаза книга Д. Мерфи, отсидевшего неполные
двадцать лет в самых строгих тюрьмах США. Читаешь как фантастику.
Сидят же люди! Чем не пятизвездочный Хилтон?
Когда я был маленьким, Мама часто мне говорила: "Зайди в троллейбус
и прочти самое главное правило в жизни: "Не высовывайся!". Я
пытался, но жить, не привлекая к себе внимание окружающих, почему-то
не получается.
В тюрьме из-за плохого освещения очень быстро падает зрение. Для
того, чтобы окончательно не угробить глаза, я попросил достать мне
настольную лампу. Оказывается, до меня такая идея никому не
приходила в голову. Никогда не думал, что появление столь привычного
в быту предмета вызовет такой неподдельный интерес у окружающих.
Вначале понадобилось вмешательство отдельных руководителей
государства, чтобы лампа попала в камеру. Затем две (!) комиссии с
перерывом в полторы недели тщательно раскручивали её до последнего
винтика и с удивлением хлопали глазами, словно это была вовсе не
лампа, а обломок космического корабля. Все были убеждены, что внутри
спрятан радиопередатчик, с помощью которого я общаюсь с внешним
миром и даю ценные указания сподвижникам на свободе. Чем больше я
настаивал на том, что это самая обычная лампа, которая продается в
любом магазине, тем меньше мне верили. Понадобилось специальное
заключение экспертизы и личное указание зам. министра внутренних
дел, чтобы лампу перестали разбирать и собирать, словно детский
конструктор.
Рассказывая о тюремных буднях, нельзя не упомянуть о том, что один
раз в неделю, в строго определенный день, арестанты выстраиваются в
коридоре и под конвоем отправляются мыться.
Тюремная "баня" существенно отличается от того, что принято называть
баней на воле. Между ними примерно такая же разница, как между
"Запорожцем" и "Мерседесом". В тюрьме "баня" представляет собой
пустую камеру, облицованную плиткой от пола до потолка, из которого
торчит кусок ржавой трубы. Оттуда медленно и печально в течение
минут десяти вытекает теплая вода. Это даже не душевая, а скорее
пародия на нее.
Самое неприятное состоит в том, что вода, вытекающая из труб, -
техническая, нередко с примесью то ли масел, то ли солярки. После
мытья кожа достаточно быстро пересыхает и покрывается сыпью. Ходишь
потом день-два, смотришь на себя, думаешь: пройдет-не пройдет,
подцепил или не подцепил какую-то гадость. Благо, из дома передали
кипятильник. Можно нагреть немного воды и помыть как следует голову,
а заодно заняться стиркой.
В тюремных условиях стирка - это целый процесс, к которому готовятся
заранее, предварительно поставив в известность сокамерников.
Тазик-то на всех один.
Пока накипятишь кипятильниками воду, пройдет явно не пять минут.
Пока постираешь... Хотя стирать также можно по-разному.
Вариант первый - самый легкий. Даешь пачку сиг |
|
