Гарри Райт

Свидетель колдовства

Терапия колдунов

     Течение медленно  влекло  нашу долбленную из целого бревна

пирогу по зеленому тоннелю:  кроны высоки|х деревьев, росших на

пологом берегу,  смыкались кустарником, который покрывал склоны

другого,  крутого  берега.  Казалось,  нас  вжимает   в   стену

джунглей,  от этого было трудно дышать.  (Да,  - думал я, -Пипс

был прав - затея и впрямь дурацкая). Перед отплытием из Икитоса

в джунгли Гран Педжонал местный врач Пипс Като сказал мне:

        - Ты даже не знаешь,  зачем тебя несет в  эти  края  II

понятия не имеешь, выберешься ли ты оттуда живым. (В том, что я

вернусь,  я  ни  капли  не  сомневался.  Моей  жизни  ничто  не

угрожало,  если не считать возможной встречи с ядовитыми змеями

или охотниками за головами.  Я только боялся, что вся эта затея

окажется пустым .делом, а тут еще у Габрио заболели зубы.)

        Стоял конец августа.  Влажная жара и  тяжелые  дождевые

тучи  сулили  приближение  сезона дождей.  Со дня на день можно

было ждать, что потоки, стремящиеся по Гран Педжонал со склонов

Кордильер,  затопят  все  эти болота с гниющей листвой.  Бывали

годы,  когда вода поднималась так высоко,  что  на  поверхности

мутных  потоков оставались только верхушки гигантских деревьев,

окруженных  плывущими  обломками  веток  "  трупами   утонувших

животных.  Наша пирога шла с изматывающей душу медлительностью,

а Габрио,  мой  проводник-индеец  из  племени  дживаро,  больше

держался  за щеку,  чем за весло,  Он все время крутил головой,

словно ожидая,  что здесь,  в этом  кишащем  змеями  и  прочими

опасными  тварями  краю,  вот-вот появится зубная больница.  Мы

плыли на  юг,  к  Верхнему  Мараньону,  через  труднопроходимую

монтану  -  горно-лесистую  местность  - Кондор,  вдоль спорной

границы  между  Перу  и  Эквадором.  Это,   пожалуй,   наименее

посещаемый  чужестранцами  район земного шара,  если не считать

совершенно безлюдных пустынь в глубинах Австралии  или  ледяных

плато Гренландии.

        - Я,  конечно,  знал,  что мне здесь надо,  но не хотел

признаваться в этом Пипсу, или доктору медицины Перейро Като, -

так звучало его настоящее имя.  Мне нужны были  хорошие  снимки

индейских  обрядов,  но  в  глазах  Пипса  это  было уже совсем

бессмысленным предприятием, и я предпочел не признаваться ему в

своих истинных намерениях.

        Мне приходилось  слышать  много   странных   и   весьма

красочных рассказов о бруджо - местных знахарях,  способных как

иссушить человека  или  даже  довести  его  до  смерти,  так  и

исцелить за несколько дней руку, наполовину оторванную ягуаром.

Хотя я сам  врач,  мое  любопытство  не  ограничивалось  чистой

наукой.   Эти   обряды,   наполовину  религиозные:,  наполовину

медицинские,  принадлежат к самым таинственным из сохранившихся

на  нашей  планете.  В  детстве  я  жил в восточном Вайоминге и

гостил в индейской резервации у старого вождя,  которого  звали

Роберт Хромой Олень. Я бывал на ритуальных празднествах пейотов

и с тех пор сохранил острое любопытство к  приемам  первобытной

медицины.

        Я думал,  что мне уж  больше  никогда  не  представится

возможность  лично  ознакомиться  с таинствами индейских племен

габиза  и  поте,  этих  затерянных  в  джунглях  Южной  Америки

потомков некогда могущественного народа инков. В их среде могли

сохраниться знания,  утерянные в нашем мире столетия  или  даже

тысячелетия тому назад.

        До Икитоса я добрался почти по  графику  и  предполагал

после   съемок   возвратиться   в  Белем,  что  на  бразильском

побережье,  а оттуда самолетом вернуться в США.  Но то,  что  я

здесь услышал о жизни племен, затерянных в первобытных джунглях

верхнего бассейна Амазонки,  заставило меня  изменить  планы  и

попытаться  проникнуть  в  эти  почти  запретные для чужеземцев

места.   Индейские   знахари   владеют   средствами,    видимо,

неизвестными  современной  медицине.  Они умеют лечить проказу,

тогда как  наши  лекарства  могут  только  приостанавливать  ее

развитие.  Они  справляют  обряды  над  больным,  умирающим  от

малярии,  деревянной иглой делают внутривенные вливания  настоя

хины и поднимают его на ноги за несколько недель.

        Меня интересовали прежде всего эти обряды. Имея хороший

фотоаппарат, я надеялся привезти домой уникальные снимки.

        Я решил подняться вверх по реке на местном  пароходике,

а  затем  отправиться  в  джунгли  на собственный страх и риск.

Когда в Икитосе я поделился своими планами с  доктором  Перейро

Като  и  предложил  ему составить мне компанию,  на его смуглом

лице,  украшенном  жесткой  квадратной  бородкой  и  маленькими

усами,  отразилось раздражение и тревога.  Он сердито глядел на

меня.

        - Конечно,  я знаю, что мне там надо, - сказал я ему. -

Я хочу видеть эту страну.

            - Страну... Великий боже!

        Казалось, что его раскинутые руки, как стрелки компаса,

указывают на бескрайние просторы залитых ливнями лесов,  откуда

к голубым вершинам  Кордильер,  этим  покрытым  снегом  стражам

восточных границ Перу, поднимались испарения.

        - Ты хочешь видеть эту  страну!  И  что  за  народ  эти

американцы!  Вечно они строят из себя героев.  Если тебе уж так

хочется помереть,  так сделай это хотя бы  с  пользой  -  начни

революцию  или  убей  какого-нибудь министра.  Все будет польза

обществу. Но не суйся туда, где станешь просто покойником, а не

героем.  Твоя  голова  станет  вот  такой  крохотной.  - Сложив

указательный и большой пальцы обеих рук,  он  показал,  во  что

суждено  превратиться  моей  голове,  если  я  попадусь  в руки

охотников из племени дживаро.

        Я рассмеялся.  Конечно, я не принимал всерьез его слов.

Я  знал,  какое  удовольствие  получает  Пипс,  когда   человек

согласен  слушать  его  болтовню,  а  поскольку  я  любил с ним

поговорить,  ему не хотелось терять собеседника. Я собирался на

свой  страх  и  риск  проникнуть в эти края и собрать коллекцию

снимков для собственного удовольствия. Но когда я предложил ему

составить мне компанию, он категорически отказался.

        - Мало того,  что ты сам  намерен  делать  глупости,  -

проворчал  он,  -  ты хочешь еще найти другого дурака,  который

последует за тобой,  но,  - тут он хлопнул себя по груди,  - не

считай этим дураком меня. Пойдем-ка лучше выпьем. Поскольку мне

не удалось уговорить Пипса,  я  решился  идти  один.  Маленький

пароходик  с группой сборщиков каучука доставил меня из Икнтоса

до реки Мороны.  Отсюда я надеялся добраться до  реки  Поте  и,

повернув  на  север,  пересечь  границу  с  экватором и выйти к

селению Самора, лежащему у подножия Кордильер.

        Затем я  намеревался  пересечь  на  лодке  пустынные  и

опасные края и  выйти  к  Мараньону  у  Понго  де  Мансериге  -

последнее  порожистое ущелье на реке Мараньоне,  там,  где река

Поте впадает в Верхний  Мараньон.  Но  я  никак  не  мог  найти

проводника,  согласного  сопровождать  меня  по  этому опасному

краю.

        На счастье   мне  удалось  нанять  Габрио,  индейца  из

племени гуамбиза,  который согласился проводить меня в соседние

с его племенем районы.  Мы поднимались,  вверх по притокам реки

сквозь густые джунгли,  останавливаясь в индейских селениях, но

когда их жители узнавали от Габрио,  что я хочу познакомиться с

приемами "медицины" одного из их великих бруджо,  они встречали

меня  подозрительно,  а  иногда  и злобно.  Белым здесь явно не

доверяли.  Ненависть к ним,  порожденная зверствами испанцев  и

португальцев во время колониальных войн,  не умирала на берегах

Мараньона.

        Индейцы не  имели  почти  никаких  контактов с белыми..

Солдаты местного гарнизона были в большинстве своем  индейцы  и

негры,  и от них я также не мог добиться ничего путного. К тому

времени, как мы повернули на юго-восток, спускаясь еще к одному

из притоков Мараньона,  я был готов признать, что мой друг Пипс

Като был прав в одном:  все мое предприятие бессмысленно.  Я до

сих  пор  и  в  глаза  не  видел  ни  одного знахаря,  хотя они

наверняка были в тех деревушках, где нам довелось побывать.

        А теперь вдобавок у Габрио заболели зубы.  Он жаловался

на зубную боль уже два дня,  а когда я говорил ему,  что я  сам

зубной   врач,   он  отрицательно  мотал  головой.  Габрио  был

маленьким высохшим человеком с узкими плечами, отвислым животом

и  непропорционально  большой  головой,  покрытой  свалявшимися

прямыми волосами.  В некотором смысле  я  купил  Габрио  у  его

хозяина  в лагере сборщиков каучука на реке Мараньоне,  оставив

ему в "залог"  до  возвращения  Габрио  фотоаппарат  и  немного

пленки. Габрио нравился мне своей вечной улыбкой на морщинистом

лице, природным юмором и хорошим настроением.

        Как бы  то  ни  было,  иметь рядом с собой дружелюбного

человека в этой варварски жестокой и вероломной  стране  -  дар

небесный.  Но  Габрио  был  не  только  приятным  компаньоном в

опасном путешествии,  он обеспечивал мне  необходимый  комфорт:

вешал   на  ночь  гамак  и  устраивал  противомоскитный  полог,

поддерживал на биваках огонь, отпугивавший ягуаров, или тигров,

как  их  тут  называют,  отгонял  десятифутовых  змей и неплохо

готовил обед из мяса диких свиней,  грызунов или птиц,  которых

удавалось добыть нам в лесу.

        Ему я был обязан и своим душевным спокойствием.  Как ни

трудно  было  нам  объясняться  -  ведь я совсем не понимал его

языка,  а он знал всего несколько слов по-английски, - мы скоро

научились  неплохо  понимать  друг  друга  на  языке  жестов  и

междометий.  Габрио прекрасно  знал  страну  и  обычаи  местных

индейцев,  и ему можно было довериться полностью. Однако, когда

я принимался расспрашивать Габрио  о  бруджо,  с  которыми  ему

приходилось  иметь дело,  он или не понимал моих вопросов,  или

делал вид, что не понимает.

        Но в  это утро его зубная боль стала настолько сильной,

что он не мог думать больше ни о чем другом. Его глаза блестели

лихорадочным  блеском  из-под  гривы  спутанных  черных  волос.

Временами он прижимал челюсть кулаком и  царапал  нижнюю  губу,

будто хотел показать - вот источник мук.

        - Слушай,  Габрио,  -  сказал   я   ему   с   некоторым

раздражением. - Я же доктор! Лечить зуб!

        Я попытался знаками и с  помощью  нескольких  известных

мне индейских слов втолковать Габрио,  что я, наверное, смог бы

выручить его.

        Но он  отрицательно  тряс  головой  и  скрипел  зубами,

словно  хотел  челюстями  сокрушить  врага,  причиняющего   ему

мучительную боль.

        - Магия  белого  человека   не   поможет   индейцу,   -

пробормотал он.  - Я видать доктор.  Он произнес "догитир", и я

не сразу смог понять,  что ему нужно.  Тут он направил лодку  к

берегу,  надеясь найти знахаря в деревне,  которая появилась на

берегу. В деревне Габрио быстро разыскал "догитира".

        Это был  тощий  старик  с  мудрым  и  хитрым  взглядом,

свойственным людям его  профессии  -  знахарям  и  колдунам.  В

последующие  годы  в  Западной Африке,  Малайе и Новой Гвинее я

часто  наблюдал  этих  людей  за  работой,  но  лишь   в   этот

единственный раз мне довелось видеть знахаря в роли дантиста.

        Я начал   понимать,   -почему   Габрио    отверг    мое

предложение. Дело совсем не в том, что он не испытывал уважения

к магии белого человека.  Все индейцы знают и уважают ее  силу,

но  некоторые  из  них  ненавидят  белого человека именно за то

превосходство,  которое он внушает им своим могуществом. На сей

раз  было  нечто  другое.  Дело было не в отсутствии доверия ко

мне,  а в абсолютной,  непоколебимой вере Габрио в знахаря. Это

было  заметно  по  манере,  с  которой  он  обращался  к  нему,

жестикулируя  и  показывая  свои   грязные   и   кривые   зубы.

Деревенский лекарь мрачно кивнул. Я заметил, что он внимательно

наблюдает за мной.  Габрио раз или два показал на  меня  рукой,

видимо  объясняя,  что  я  "белый доктор",  и старик каждый раз

кивал головой.  В его взгляде не было и следа  профессиональной

зависти. Это было обдуманное согласие на присутствие коллеги по

профессии.  Я знал,  что присутствую на приеме у специалиста, и

приготовился   внимательно   наблюдать   за   его   действиями.

Удивительные лечебные меры  знахарей  всегда  привлекали  меня.

Теперь  я  впервые  получил  редкую возможность лично наблюдать

весь курс лечения. Мне было дозволено занять "боковое кресло" и

присутствовать  на  приеме  как  заезжему  врачу,  пришедшему с

визитом к местному коллеге.  Как покажут  -дальнейшие  события,

зубы  у  Габрио  либо  вовсе  не болели,  либо болезнь его была

неподвластна лучшим современным дантистам. Наблюдая за тем, как

местный  представитель  медицины  готовится  продемонстрировать

свое искусство,  я в первый раз осознал,  какое значение  имеет

доверие пациента к врачу. Габрио безропотно подчинялся знахарю,

как бы ни были странны и чудовищны его действия.  Можно назвать

это верой,  хотя я предпочитаю другое слово - доверие,  но, как

его ни называй,  ясно,  что здесь мы  имеем  дело  с  областью,

которую называем "психотерапией", или наукой врачевания психики

человека.  Лихорадочный  блеск  глаз  Габрио  смягчился,  когда

знахарь  приступил  к  делу.  У  этого  местного  представителя

медицинской профессии были высокий для его соплеменников  рост,

морщинистое  лицо  пожилого  человека и острый,  проницательный

взгляд. Он не стал тратить время на гигиенические формальности,

свойственные даже простейшей медицине. Он не вымыл рук, и, судя

по их виду,  было сомнительно,  чтобы  он  когда-либо  в  жизни

проделывал подобную предоперационную процедуру. О зубоврачебном

кресле,  естественно,  не могло быть и речи.  Он просто  уложил

Габрио на землю и сам сел на корточки,  зажав голову "пациента"

между  коленей.  Габрио  открыл  рот  с  черными,   пораженными

кариозом   зубами.  Придерживая  голову  одной  рукой,  знахарь

запустил  вторую  ему  в  рот,   с   силой   разжимая   челюсти

несчастного.   Габрио   застонал,   но  принял  диагностические

действия знахаря  как  должное.  Кроме  рта,  па  лице  Габрио,

казалось,  осталась  только  пара молящих глаз,  сходящихся над

перемычкой плоского носа.  Двумя пальцами  знахарь  ощупал  его

воспаленную  десну  и  издал возглас удовлетворения,  хотя я не

представляю   себе,   что   он   мог   установить   при   таком

приблизительном осмотре.  Мальчик - очевидно,  ученик знахаря -

принес  чашу  с  отвратительной  на  вид   жидкостью.   Знахарь

наклонился над нею,  бормоча заклинания и продолжая смотреть на

Габрио гипнотическим взглядом.  Его тело раскачивалось в унисон

с  "молитвами".  Вдруг знахарь схватил чащу и большими глотками

выпил ее содержимое. Я не удивился, когда его сразу же вырвало.

Старик  - ему было не меньше 60 лет,  а это немалый возраст для

индейца  -  сделал  знак  рукой,  чтобы  подали  вторую   чашу.

Процедура повторилась.

        Я могу  только  строить  предположения   о   том,   что

достигалось этим приемом,  действовавшим не на "пациента", а на

"врача".  Однако  несомненно,  что  все  это  каким-то  образом

действовало  и  на  Габрио.  Он  смотрел  как  зачарованный  на

знахаря,  который,  похоже, впадал в транс. Потом знахарь подал

знак,  и его помощник снова уложил Габрио на землю лицом вверх.

Знахарь еще раз стал на  колени,  крепко  зажав  голову  Габрио

между ног. Снова запустив руку в рит Габрио, он принялся жевать

какой-то мешочек вроде табачного  кисета,  сплевывая  на  землю

сначала  по  одну сторону от Габрио,  затем по другую.  Все это

время он нараспев бормотал одни  и  те  же  слова  в  странном,

монотонном ритме.

        Я с   возрастающим   интересом   наблюдал    за    этим

представлением.   Мне  были  немного  знакомы  основные  приемы

туземного   колдовства,   непременное   условие   которого    -

установление  абсолютного доверия между "пациентом" и "врачом".

И,  к слову сказать,  полное доверие Габрио к знахарю могло  бы

служить  образцом  отношений  между врачом и больным для нашего

цивилизованного общества. Внезапно старик припал ртом к опухшей

щеке Габрио и начал яростно и шумно сосать. Это, очевидно, было

чрезвычайно  болезненно,  и  Габрио  завопил.  Однако   знахарь

продолжал  сосать  щеку,  а  помощник  крепко  прижимал  голову

пациента к земле.  Наконец знахарь  поднял  голову  и  выплюнул

что-то.  Я подошел ближе: это была острая щепка. Как она попала

ему в рот,  не знаю,  но уверен,  что не из щеки Габрио. Старик

посмотрел  вокруг,  что-то  резко  произнес  на своем диалекте,

очевидно объясняя результаты лечения.  Габрио поднял  голову  и

уставился  па  злосчастный  кусочек  дерева,  но  знахарь снова

довольно грубо прижал его  голову  к  земле  и  опять  принялся

сосать щеку.  Через некоторое время он выплюнул муравьев. Я был

поражен его фокусами. Судя по всему, старик незаметно совал все

это себе в рот,  и, когда в третий раз он выплюнул кузнечика, а

в четвертый - ящерицу,  я был просто  сбит  с  толку.  Ящерица,

очевидно,  считалась чем-то очень важным. Знахарь потрясал ею в

воздухе,  показывая столпившимся вокруг индейцам.  Габрио  было

разрешено  сесть,  и  старик начал расспрашивать о том,  как он

себя чувствует после извлечения этих ужасных вещей из его  рта.

Габрио  осторожно  потрогал щеку и кивнул,  но по выражению его

лица и тем нескольким словам,  что я мог понять, было ясно, что

зуб  все  еще  давал  себя  знать.  Знахарь  начал шарить среди

выплюнутых им предметов.  И кузнечик  и  ящерица  были  мертвы.

Вдруг он указал на ящерицу - у нее недоставало одной ноги.  Это

осложнение,  судя по всему, требовало более серьезного подхода.

"Доктор"   взял  у  своего  помощника  маленькую  двустворчатую

раковину.  Пользуясь ею как щипцами,  он вытащил  из  горевшего

рядом  костра  раскаленный  уголь  и  протянул  его Габрио.  На

секунду я подумал,  что он хочет заставить его проглотить  этот

уголь.  Но знахарь быстро дал понять, что Габрио должен взять в

рот раковину,  внутрь которой он положил уголь. Затем он быстро

растер  какие-то  сухие  листья и посыпал ими уголь в раковине.

Распространился  запах,  схожий  с  запахом  лаврового   листа.

Знахарь  помог  Габрио  держать раковину во рту так,  чтобы дым

окуривал зубы.  Через  несколько  минут  напряженное  выражение

сошло  с лица Габрио.  За несколько секунд зубная боль оставила

его, он радостно повернулся ко мне и объявил: - Коготок ящерицы

выкурил   зуб!   Этого   загадочного   объяснения  было  вполне

достаточно,  по крайней мере для Габрио. Боль прекратилась. Она

"выкурена"...

        Готовясь возобновить  путешествие  вниз  по   реке,   я

попросил у Габрио разрешения обследовать его зуб;  мне хотелось

установить  причину  и  степень  воспаления,   вызвавшего   его

мучения,  и  как-то  сяя-зать  их  с фантастическими действиями

знахаря.  Габрио опять либо не понял,  либо не  захотел  донять

моей  просьбы.  Он  просто  пожал плечами и объяснил:  "Догитир

находил ящерица,  она делала боль". Представление Габрио о том,

что  в ящерице сидел дух болезни,  причинявший зубную боль,  не

было необычным.  Потом я  видел  много  обрядов,  совершавшихся

знахарями,  и узнал, что заболевание или даже смерть они всегда

связывают не с болезнью, как мы ее понимаем, а со "злым духом".

Задача  знахаря в том и состоит,  чтобы обнаружить этот "дух" и

уничтожить или хотя бы нейтрализовать его.  Прежде чем покинуть

деревню,  я взял несколько истолченных сухих листьев,  которыми

пользовался знахарь, чтобы проверить, не обладают ли эти листья

какими-либо лечебными или обезболивающими свойствами. Результат

был отрицательным:  это были листья.  одного из  разновидностей

бабасу - растения семейства бобовых. В них содержался ротенон -

сильный инсектицид,  но в нем не  было  ничего,  что  могло  бы

вылечить зуб или устранить боль.

        Возвратясь в Икитос,  я  обратился  за  объяснениями  к

своему старому другу Перейро Като.  Он выслушал меня и сказал с

улыбкой:

        - Ты думаешь, что обнаружил что-то новое в медицине, не

так ли? А может быть, это что-то старое, даже более старое, чем

наша медицина. И, вероятно, так оно и есть.

        Я ответил,  что после того,  как видел исцеление зубной

боли при помощи "высасывания" ящериц и щепок из шеи больного, я

уже не знаю,  что возможно и  что  нет.  Като  поднес  палец  к

голове:

        - Может быть,  объяснение скрыто здесь.  Габрио мог все

вообразить,  а бруджо,  полагаясь на его воображение,  проделал

все остальное.

            - Что вообразить, - спросил я, - боль или исцеление?

        - Может быть, и то и другое. Но предположим, что у него

была  все-таки  зубная  боль.  Несомненно,  была,  ибо иначе он

просто удрал бы  от  тебя,  если  бы  ему  очень  захотелось  -

побывать в деревне.  И эта боль, очевидно, была исцелена. Таким

образом,  все сводится к простой проблеме:  как знахарь добился

этого?  Помогло  ли  "высасывание"  щепок  и ящериц или все это

сплошная чепуха?  Я скажу тебе по собственному опыту:  если  ты

считаешь,  что все это чепуха,  ты не. прав. Если же ты решишь,

что эта чепуха все-таки вылечила зуб,  ты тоже будешь не  прав.

Истина  где-то  между  этими  двумя  крайностями,  и  если тебе

доведется еще раз побывать у  нас,  я  советую  тебе  разыскать

среди индейцев дживаро еще одного,  несомненно, интересного для

тебя человека.  Его  зовут  Памаптохо,  я  зову  его  короче  -

Пименто.  Это  не  только знаменитый знахарь,  но и очень умный

человек.  В  других  условиях  его  можно   было   бы   назвать

интеллигентом,   он  даже  не  стремится  к  власти  над  своим

племенем, а ведь этого жаждет большинство других знахарей.

        Мне было     интересно     познакомиться     с     этим

знахарем-интеллигентом поближе.  - А он говорит по-английски? -

Да,  - ответил Пипс.  - В свое  время  мне  приходилось  с  ним

встречаться,  и  не  один  раз.  Он высказывал очень интересные

взгляды на медицину. Тебе будет чрезвычайно полезно встретиться

с ним.

        Мысль о  возможности   посещения   знахарей   с   целью

повышения   своей   профессиональной   квалификации  как-то  не

приходила мне в голову.  Я  не  думал,  что  знания  бруджо  из

племени дживаро,  как бы "интеллигентен" он ни был,  могли быть

особенно  полезны  в  моей  специальности.  Однако  меня   живо

заинтересовал способ "лечения", исцелившего зубную боль Габрио.

        Мне казалось,  что  здесь  главную  роль  сыграли   два

фактора,  настолько  простые  и очевидные,  что все наблюдатели

упустили их,  просто не сочтя достойными внимания.  Первым была

вера Габрио в связи знахаря с миром духов. Большинство, если не

все без исключения,  южноамериканские индейцы  живут  скорее  в

двух,  чем в одном мире. Однако для них этот мир един, только с

нашей точки зрения он  кажется  двойственным  -  окружающий  их

реальный мир и мир духов. Для примитивного сознания мир духов -

это не повторение окружающего их материального  мира,  для  них

мир духов во многом еще более реален, чем материальный мир. Мир

этот  населен  духами  -  душами  умерших,  теми   бестелесными

-духами, которым еще пе удалось вселиться в тело человека, даже

духами леса и рек и духами животных - крокодилов,  ящериц, змей

и птиц.  Габрио,  как индеец, пламенно и убежденно верил в этот

мир.  Второй фактор  коренится  в  том,  что  мы,  привыкшие  к

сложности    современных    идей,    называем    доверием.    В

действительности же это вера.  Габрио  верил  во  всемогущество

знахаря,  лечившего  его зубы,  так же безраздельно и искренне,

как ребенок,  воспитанный в католическом духе, верит в мудрость

своего  приходского  священника.  Он верил в Могущество знахаря

еще до того, как тот его проявил.

        Не так   трудно   представить   себе  сущность  "магии"

знахарства,  если исходить из этих двух предпосылок,  по в  них

нет ничего нового. Они лежат в основе любого старого или нового

верования человечества.  Когда эти  факторы  проявляются  среди

цивилизованной  части  человечества,  они  становятся элементом

социального и психологического здоровья общества или  даже  его

мудрости,  когда  же фактор веры проявляется в отношениях между

знахарем и его пациентом (или жертвой),  мы склонны считать это

признаком:  детского невежества и суеверия. В данном случае это

была уже не только теория,  Я  сам  видел,  как  была  излечена

зубная  боль  Габрио.  Я  также  проверил средства примененного

лечения и установил полное отсутствие в них лечебной ценности.

        Я был вынужден признать,  что на Пациента подействовало

нечто выходящее за рамки наших представлений о медицине. Хотя я

не  был  склонен  принять  теорию магической силы,  проявляемой

бруджо, я все же постепенно склонялся к мысли, что в их методах

лечения, несомненно, присутствует элемент психотерапии. Придя к

такому выводу,  я,  конечно, с большим удовольствием отложил бы

свое  возвращение  в Филадельфию,  чтобы ближе познакомиться со

знахарем-интеллигентом доктора  Като.  Однако  мне  нужно  было

позаботиться  и  о  своих  собственных пациентах.  Мне пришлось

уехать,  и случилось так, что вернуться в Бразилию и побывать в

джунглях  верхнего бассейна Амазонки я смог только по окончании

второй мировой войны.

Роды на Амазонке

        В 1946  году,  через девять с небольшим лет после моего

первого путешествия по бассейну Западной  Амазонки  и  гористой

части   восточного   Перу   /Эквадор  я  Участвовал  в  работах

экспедиции,  действовавшей в районе  Ронкадор-Шингу.  одной  из

наименее  исследованных  областей  Амазонки.  Экспедиция должна

была   обследовать   центральную   часть   Бразильского   штата

-Мату-Тросу  в  зоне  авиатрассы,  которая должна была пересечь

глубины Бразилии.  Ей предстояло изучить  и  нанести  на  карту

более   4   миллионов  квадратных  миль  девственных  джунглей,

населенных  дикими  -  индейскими  племенами,  змеями,  хищными

зверями и ядовитыми насекомыми.

        За три года работы экспедиция проникла  больше  чем  на

тысячу   миль   в  глубь  великого  плоскогорья  Бразилии,  где

рождаются мутные  волны  Амазонки.  Веер  могучих  ее  притоков

собирает  самое  большое  количество  пресной воды на земле,  и

Амазонка сбрасывает в Атлантику такую массу своих  желтых  вод,

что  изменение окраски океана заметно на расстоянии более сотни

миль от берега.

        Я участвовал   в   работах  экспедиции  как  историк  и

антрополог.  В первый сезон работ я присоединился к  экспедиции

на  ее  базе  Арагаркасе,  расположившейся на левом берегу реки

Арагуая,  одном из самых мощных притоков дельты Амазонки. Мы не

успели приготовить наши лодки к началу сезона ливней - август -

сентябрь,  и  теперь  приходилось  ждать  до  следующего  года.

Воспользовавшись  этим,  я  возвратился в Икитос,  где надеялся

встретить своего друга Пипса Като.  Я нашел его все  таким  же:

оживленным,  добродушным и, как всегда, циничным. В это время у

него не  было  определенной  работы,  ибо,  отслужив  несколько

месяцев врачом-консультантом в одной из каучуковых компаний, он

заработал достаточно,  чтобы какое-то время пожить свободно.  Я

попытался  уговорить  его отправиться вместе со мной в верховья

Амазонки,  чтобы  навестить  его  "интеллектуального"  друга  -

знахаря Па-мантохо.

            Пипс добродушно усмехнулся и, погладив усы, сказал:

        "Нет уж,  увольте.  Я  врач,  а  не исследователь новых

земель.  К тому же я философ.  То,  что  человек  моего  склада

вынужден работать,  чтобы жить,  уже несправедливо, но работать

бесплатно - это уж совсем глупо".

        Он согласился  лишь  рассказать  мне,  где  и как можно

найти Памантохо - знахаря  племени  поте,  входящего  в  состав

многочисленной   группы  племен  дживаро,  населяющих  северную

область Верхнего Мараньона.  От  существующих  карт  этих  мест

пользы  мало.  Я  понял  это  еще  во время работы в экспедиции

РонкадорШин-гу.  Одни города,  например  Замора,  находятся  на

сотни миль в стороне от места,  где им надлежало быть,  судя по

карте,  других и вовсе нет:  находишь вместо города лишь жалкую

факторию,  окруженную  десятком  индейских  хижин.  Между этими

обозначенными на карте селениями простираются сотни  квадратных

миль    практически    совершенно    неизведанной   страны,   и

путешественнику,  если он хочет добраться до нужного места  или

хотя бы остаться в живых, поневоле приходится держаться больших

рек.  На моей весьма приблизительной карте доктор Като  отметил

местонахождение Борха,  одного из древних испанских поселений в

этой области.

        Немного выше   его   Верхний   Мараньон  после  резкого

поворота  прорывается  через  ущелье  Мансериче,  и  отсюда  по

притоку реки Поте можно добраться до большого поселка Поте, где

я смогу найти "доктора Памантохо".

        Из Икитоса   мне   на   маленьком   пароходике  удалось

подняться  до  Борхи.  Затем  другой,  еще  меньший   пароходик

доставил меня немного выше. Здесь Верхний Мараньон после резких

петель поворачивает на  юг,  затем  на  юго-восток  и  с  ревом

прорывается через теснины Нижних Кордильер.  Страна была скрыта

от нас высокими берегами,  поросшими лесом Перуанского нагорья,

и  громадные  белые  стволы  деревьев  четко  вырисовывались на

зеленом фоне джунглей.

        Далее проводник,  на  сей  раз  менее дружелюбный.  чем

Габрио,  доставил  меня  к  отмеченному  на  карте  Пипса  Като

притоку,  очевидно принадлежавшему к системе Поте,  хотя я и не

был в этом уверен, пока не достиг места слияния этого притока с

рекой Поте.  Река была много уже Мараньона,  и, даже находясь в

пироге, я тем не менее ощущал дьявольские опасности джунглей.

        Даже вода  здесь  была  смертельно  опасна.  Река кишит

крохотными рыбками, которые проникают в человеческое тело через

любое  отверстие,  распрямляют  там  иглы  своих  плавников,  и

вытащить их становится невозможным. Эти хищные рыбы, так же как

и пираньи,  питаются мясом животных,  в тело которых им удается

проникнуть.

        По мере  нашего продвижения вверх по реке росло чувство

неизвестности - странное,  слегка  пугающее  ощущение,  которое

возникает у путешественника,  вступающего в незнакомый ему мир,

полный опасностей,  таящихся повсюду.  Это чувство  становилось

все сильней и сильней по мере того, как мы медленно поднимались

вверх по реке и стены джунглей сдвигались перед нами. Ритмичные

удары   весла   были  почти  неслышны  среди  неумолчного  шума

джунглей,  из которого вдруг вырывался то резкий крик  попугая,

то неожиданная скрипучая трель какойто не известной мне птицы.

            Все это сливалось в сплошную какофонию звуков.

        Временами удары весел проводника прерывались, и тогда я

напряженно вслушивался,  стараясь понять,  какой звук  мог  его

потревожить.  Так  же  неожиданно,  не  вдаваясь в объяснения о

причинах остановки, он снова начинал работать веслами, сохраняя

отсутствующее выражение на своем круглом, плоском лице.

        Наконец мы подошли к излучине реки и на  берегу,  слева

от  нас,  увидели  поселок из тридцати или сорока хижин.  Криво

улыбнувшись,  проводник что-то проворчал  и  направил  лодку  к

берегу.

        Только некоторые дома  этой  расположенной  на  высоком

берегу  деревушки  были  на сваях.  Большинство стояло прямо на

земле.  В  центре,  на  площадке,  открытой  со  стороны  реки,

собралось   много  народу,  главным  образом  женщины  и  дети,

поскольку мужчины в это время дня обычно укрывались от  жары  в

хижинах.  Хижины  были  построены в стиле,  общем для индейских

племен Эквадора.  Стены сделаны из соломы,  связанной  пучками,

толщиной примерно в 18 дюймов.  Солома на крышах плотно уложена

и аккуратно подрезана  снизу.  Вся  деревня  производила  очень

приятное впечатление.

        Впереди всех на берегу стоял довольно  высокий,  хорошо

сложенный   человек.  Он  был  бос  и  почти  гол,  его  одежду

составляла только узкая  набедренная  повязка.  Украшением  ему

служили тяжелые наручные браслеты из плетеной соломы и головной

убор из алых,  красиво спадавших на  плечи  птичьих  перьев.  Я

принял  его  за вождя племени и поднял в знак приветствия руку.

Он кивнул головой.

        - Вы  белый доктор,  - сказал он и,  к моему удивлению,

улыбнулся,  Его осведомленность меня изумила,  я  не  мог  себе

представить,   что  кто-то,  кроме  моих  друзей  в  Икитосе  и

индейца-проводника,  знал о моем присутствии в  этих  краях.  Я

объяснил,  что  приехал  сюда,  чтобы  познакомиться с "великим

Памантохо" и научиться от него искусству врачевания, сделавшему

его   повсюду   известным.   Он   улыбнулся  и  кивнул,  словно

почувствовал в моих словах скрытую  иронию.  Я  испугался,  что

переборщил.  Но  мне  нужно было обязательно расположить к себе

Памантохо,  и я надеялся,  что,  если бруджо расскажут  о  моем

восхищении его талантами, это значительно упростит задачу.

            К моему удивлению, незнакомец сказал:

            - Я Памантохо.

        Он махнул  рукой  одному  из   индейцев.   Тот   быстро

спустился к воде и вытащил нашу пирогу на берег.  Мой проводник

помог ему разгрузить лодку,  а остальные  с  большим  интересом

разглядывали   многочисленную   фотоаппаратуру.  Они  толпились

вокруг, болтая на незнакомом мне диалекте.

        Тем временем Памантохо,  или Пименто,  как я стал звать

его позднее,  проводил меня к предназначенной мне  хижине.  Она

была  меньше  других  хижин  деревни  и стояла вблизи одного из

самых больших домов,  принадлежавшего,  как  я  позднее  узнал,

самому Пименто. Стены большинства хижин не доходили до крыши, в

дома могли защитить от дождя,  но не от ветра.  Большая  хижина

Пименто  служила  чемто  вроде  храма,  однако  для  службы  не

использовалась,  ибо  большинство  массовых   обрядов   племени

совершалось   на   вольном   воздухе.  Длина  и  ширина  хижины

составляли около 30 футов.  Над нею красиво склонялись  широкие

листья  нескольких  пальм.  Перед  входом примерно на 16 дюймов

возвышалась земляная платформа,  и Пименто уселся в  кресло  на

этом возвышении.

        Он улыбнулся     широкой      добродушной      улыбкой,

свидетельствовавшей  о  прирожденном чувстве юмора.  У него был

кое-какой запас португальских  и  английских  слов,  а  я  знал

несколько слов из местного диалекта.  Поэтому нам удалось более

или менее сносно объясняться.  Я рассказал  ему  о  цели  моего

визита  -  лично ознакомиться с чудесным искусством врачевания,

сделавшим его знаменитым среди белых людей.  Он  воспринял  мою

просьбу очень благосклонно и даже не возражал, когда я попросил

разрешения сфотографировать его.  Когда я спросил, знаком ли он

с доктором Като, он слова дружелюбно улыбнулся.

        - Его знают все,  - ответил он по-португальски. То, что

люди  типа  Пипса  Като  могут  забредать в такие глухие уголки

джунглей, полные скрытых опасностей, и чувствовать себя там так

же спокойно,  как на улицах родного города, вполне естественно,

хотя может показаться странным.  Я полагал,  что Като  каким-то

образом предупредил его о моем визите.  Позднее я прямо спросил

Пименто,  как ему удалось заранее узнать  о  моем  приезде.  Он

улыбнулся.  -  Белый  доктор  говорит по воздуху,  - сказал он,

указав рукой на небо. - То же можем и мы, индейцы.

        Говоря Пименто   о   своем   глубоком   желании   ближе

ознакомиться  с  чудесами  его  врачевания,  я  не   впадал   в

преувеличения в не отдавал дань вежливости. Мне уже приходилось

слышать  такие  истории  об  исцелениях,  совершаемых  местными

знахарями,   которые  были  выше  моего  понимания.  Достаточно

упомянуть  хотя  бы  о   примерах   хирургического   искусства:

трепанации   черепа  и  кесаревом  сечении.  Западная  медицина

освоила  эти  операции  сравнительно  недавно,  а  у   индейцев

Эквадора они существовали с незапамятных времен.

        Скоро мне представилась  возможность  стать  свидетелем

одного  из чудес примитивной медицины.  На следующий день после

моего прибытия Пименто позвал меня в  свою  хижину,  и  уже  по

тому,  как  он  со мной поздоровался,  было ясно,  что он хочет

показать мне что-то весьма интересное.

        На циновке лежал индеец.  Его лицо, раскрашенное белыми

и желтыми полосами,  было искажено гримасой боли. Одна рука его

судорожно  и как-то неестественно дергалась,  и когда я подошел

поближе,  чтобы внимательнее осмотреть его,  я увидел,  что она

была  чуть  ли  не полностью оторвана в предплечье.  Кость была

обнажена, и сухожилия почти совсем разорваны.

        - Тигр!   -   кратко  сообщил  Пименто,  усаживаясь  на

корточки рядом с больным. Тщательно и методически осматривал он

поврежденную руку.  Наконец,  он,  видимо, ознакомился со всемд

повреждениями и подал лежащему  небольшую  чашку.  В  ней  была

зеленоватая жидкость, которую страдалец выпил с большим трудом.

Остаток допил Пименто.

        Несколько индейцев,   судя   по  всему  -  родственники

пострадавшего,-стояли поодаль.  Пименто ни  разу  не  обратился

прямо  к ним,  однако каждое его движение,  каждое его действие

были частично рассчитаны и  на  то,  чтобы  произвести  на  них

впечатление.  Больной  лежал  на  земле.  Он  крутил головой из

стороны в сторону.  Руки Пименто двигались так быстро,  что  за

ними  было трудно уследить.  Однако я заметил,  как он вынул из

малеиь-' кого мешочка заостренную палочку и  сунул  ее  себе  в

рот.  Затем  он  склонился  над  пациентом  н  сделал вид,  что

отсасывает кровь из раны на плече.  Я полагаю,  что при этом он

зажал  деревянную  иглу  зубами  и  воткнул  ее в рану.  Индеец

затрясся от боли, но затем утих.

        Пименто поднял  голову  и выплюнул несколько предметов.

Среди них был обломок когтя ягуара и деревянная игла. Я слышал,

что индейцы употребляют подобные иглы для впрыскивания снадобий

в вену больных или жертв.  Вероятно, она и была использована на

этот  раз.  Все  это  время  Пименто  что-то  говорил короткими

фразами на гортанном местном диалекте.  По нескольким известным

мне  словам я с трудом разобрал,  что он призывает дух человека

вернуться назад в тело и занять свое место.

        Когда операция закончилась,  я заметил, что сам Пименто

находится  наполовину  в  невменяемом  состоянии,   что   было,

вероятно,   результатом  действия  проглоченного  им  снадобья.

Обычай  пить  самому  то  же,  что  дается  пациенту,  как  мне

объяснили  позже,  служит  не  только  для того,  чтобы убедить

родственников,  присутствующих при лечении,  в том, что врач не

пытается отравить больного, но и для того, чтобы сам лекарь мог

прийти  в  необходимое  для  процедуры  состояние  транса.   Из

дальнейших бесед с Пименто я уяснил, что он сам не совсем четко

представляет себе происходящее во время процедур, ибо пребывает

в трансе.  От ответа на мой вопрос о рецепте снадобья,  которое

он давал пациенту и  пил  сам,  Пименто  уклонился.  "Лекарства

белого человека полезны для белых,  а не для индейцев, - сказал

он.  - Индейские  лекарства  тоже  -  они  полезны  только  для

индейцев, но не для белых".

        Я так до  сих  пор  и  не  знаю,  был  ли  такой  ответ

проявлением сознательного нежелания раскрыть секреты профессии,

или Пименто просто-напросто пытался прикрыть им свое  незнание.

Когда я узнал Пименто ближе,  я понял,  сколь он хитер. Пименто

был далеко не стар.  Ему,  вероятно,  еще не было сорока, но он

занимался знахарством с детства. Во время одной из наших долгих

бесед он рассказал,  как случилось,  что он стал знахарем,  или

курандейро, и как он овладевал своей профессией, По его словам,

в молодости он был плохо приспособлен к  обычной  жизни  своего

племени,  Товарищи  по  играм  часто  колотили  его.  Он  видел

странные сны,  его посещали видения,  и тогда  он  беседовал  с

духами.

        Старый бруджо принял его  под  свое  покровительство  и

обучил основным приемам знахарства.

        За время учения, как рассказывал Пименто, ему не давали

есть  ни  мяса,  ни  рыбы  и временами надолго лишали сна,  Как

только он засыпал,  старый бруджо будил его  пощечиной,  пускал

ему в рот клубы табачного дыма и капал в нос выжимку из листьев

табака.

        Когда он все же впадал в полузабытье,  то старый колдун

снова приводил его в сознание пощечиной" а затем вливал  в  рот

солидную порцию табачного сока.  Пименто и так был слаб,  а его

вдобавок рвало до полного истощения.  Как только  он  чуть-чуть

приходил в себя, все повторялось сначала.

        Я спросил Пименто,  какой  же  смысл  в  такой  суровой

школе,   явно   не   имеющей   прямого  отношения  к  искусству

врачевания? Он в своей обычной манере пожал плечами и сказал:

        - А  белые  доктора учатся или они рождаются докторами?

        Было очень   трудно   объяснить   ему   разницу   между

подготовкой,  цель  которой заключается в накоплении знаний,  и

суровыми испытаниями,  не имевшими другой цели, кроме проверки,

какую меру физического страдания может вынести ученик.  Все же,

слушая Пименто,  я начал понимать глубокий смысл,  заложенный в

таких методах подготовки врачей.

        Нужно представить себе ход рассуждения  Пименто  и  его

старого учителя, чтобы поверить, как они, что внутренняя сила и

духовные качества врача крепнут под пытками во время  обучения.

В  этом  было нечто от греческой школы стоиков.  Когда я как-то

снова затронул этот вопрос в беседе с  Пименто,  он  сказал:  -

Очень  плохо,  если  доктор не может преодолеть своей слабости.

Как он может делать здоровыми людей,  если сам не  представляет

себе всех бед, которые несет болезнь?

        Позднее, встречая знахарей в  разных  частях  света,  я

понял,  что подобная суровость обучения -'явление повсеместное.

Для примитивных народов знахарь или  колдун  -  это  не  только

врачеватель тела,  но жрец богов,  властелин душ и наставник во

всем.  Он дает советы,  защищает  от  бед,  заботится  о  своих

соплеменниках,  а  иногда,  правда  в очень редких случаях,  он

может,  если сочтет необходимым,  лишать их  жизни.  Располагая

такой  властью  и ответственностью,  он не может позволить себе

быть слабее тех,  кто  верит  в  него.  И  даже  если  мучения,

сопровождающие   процесс   подготовки  знахаря,  помогают  лишь

отсеять непригодных,  то и тогда они имеют смысл.  Но они  дают

больше  -  они  воспитывают в ученике силу воли и уверенность в

себе, столь необходимые для этой профессии.

        Пименто обладал   врожденным   пониманием  человеческой

натуры,  причем  он  понимал   не   только   психологию   своих

соплеменников,  но  и всех,  с кем сводила его судьба,  - людей

вроде  меня  хотя   бы.   Пипс   был   прав,   говоря   о   его

интеллигентности.  В  более  цивилизованном обществе он был бы,

вероятно, учителем, пастором или, быть может, психиатром. ,

        В деревне он не выполнял обычных обязанностей мужчины -

он не охотился и не  воевал.  Его  физическая  неполноценность,

которая и побудила его к тому, что он избрал профессию знахаря,

не позволяла ему  жить  обычной  жизнью  юношей.  Хотя  он  был

физически  крепок,  мне  пришло на ум,  что,  видимо,  какое-то

нарушение  физической  и  психической   координации,   например

эпилепсия,  не позволило ему с детства жить по нормальной схеме

жизни прочих жителей поселка.

        Такие проявления     ненормального     физического    и

психического   состояния   -   обмороки,   состояние    транса,

каталептическая  неподвижность  или  галлюцинации - все они как

нельзя лучше годились  для  практики  знахаря.  Пимеито  обычно

перед  началом  своих лечебных обрядов приводил себя в желаемое

состояние.  Иногда он  пил  отвратительный  на  вид  настой  из

листьев,  в других случаях ему служила пустая дыня со срезанной

макушкой:  он  вливал  туда  одно  из  своих  снадобий,  бросал

несколько раскаленных камней, затем, припав губами к отверстию,

вдыхал дым до тех пор,  пока не пропадала зрачковая  реакция  и

глаза  переставали  реагировать  на  рвет.  Набор его средств и

возможностей   был   удивительно    широк.    Он    использовал

лекарственные  средства  и  меры психологического воздействия с

равным  искусством  для   лечения   язв,   лечения   бесплодия,

предсказания   дождей   и   при   родах   (где  он  играл  роль

консультанта).  И все это входило в  его  обязанности  лечащего

врача деревни.

        Однажды я попросил Пименто разрешить мне присутствовать

при  родах.  Знахари обычно не исполняют обязанностей акушерок.

Однако при трудных родах их  обычно  зовут  на  консультацию  и

просят  использовать  магические  обряды.  На сей раз роды явно

протекали очень тяжело.  Роженица, крепкая черноглазая женщина,

необычно  долго  для  индианок мучилась в своей хижине,  куда я

пришел с Пименто.

        Мне приходилось  слышать  о некоторых странных обрядах,

которыми обставляется рождение ребенка у  индейцев  Центральной

Америки.  Они  зовут знахаря,  который совершает долгий обряд в

случаях,  когда дух матери явно готовится покинуть тело. Что-то

похожее  случилось  и  на  этот раз.  Молодая женщина в периоды

между схватками лежала тихо.  Ее лицо отражало следы  изнуряюще

долгих часов страданий.  Я пощупал пульс.  Он был очень слаб, В

нашем  родильном  доме  ей  следовало  бы  немедленно   сделать

переливание крови.

        Пименто присел на корточки около нее и разложил на полу

то,  что принес с собой:  палочки странной формы, кусок змеиной

шкуры,  несколько листьев,  которые он вынул из своей сумки,  и

погремушку  из  маленькой  тыквы.  Потом  он  стал  произносить

нараспев фразы,  в которых,  как  я  мог  понять,  он  объяснял

женщине, что один из духов покинул ее тело. Мне показалось, что

состояние женщины было таково,  что она не  могла  воспринимать

его  слова.  Однако  Пименто  продолжал  нараспев  описывать ей

поведение духа и что он,  знахарь,  собирается  сделать,  чтобы

вернуть это расположение.

        Он рассказывал даже о своих разговорах  с  ее  духом  и

требовал,  чтобы  она  не  сопротивлялась его возвращению,  ибо

иначе он уйдет навсегда. Трудно сказать, что было тому причиной

-  воздействие  монотонных  фраз или гипноз,  но роженица скоро

успокоилась,  схватки приобрели более упорядоченный характер  и

перестали  походить  на  конвульсии.  Я  раз  или  два  брал ее

запястье - пульс стал сильнее.  Пименто продолжал  рассказывать

ей о скитаниях духа и наконец объявил,  что в нужный момент дух

ему подчинится,  и он вернет его  в  ее  тело,  чтобы  тот  мог

наблюдать за появлением ребенка на свет. Выражение лица женщины

смягчилось,  в глазах появился  покой  и  умиротворенность.  По

Пименто  было  видно,  как  внимательно он следит за выражением

лица роженицы.  Наконец он подал знак одной из  стоявших  рядом

женщин,  и  та  приступила  к исполнению обязанностей акушерки.

Скоро на свет появился ребенок.  До этого никто  и  пальцем  не

прикоснулся  к женщине.  Все происшедшее можно объяснить только

чисто психологическим воздействием. Но факт остается фактом. По

моим   наблюдениям  и  по  изменению  пульса  можно  было  быть

уверенным,  что женщина была близка  к  смерти,  когда  Пнменто

начал свои действия.

        Женщина родила,  позднее я видел мать  и  ребенка,  оба

были здоровы и чувствовали себя совсем хорошо.

        Я спросил Пименто, как ему удалось вернуть силы женщине

-  неужели  с  помощью  одних  только  слов?.  Он  окинул  меня

дружелюбным взглядом темных глаз и сказал:

        - Это  сделал дух женщины.  Я только вернул его в тело,

когда он его покинул.  - Но ведь ты говорил с женщиной,а  не  с

духом, - заметил я. Пименто утвердительно кивнул головой. - Она

должна была знать,  почему дух ушел из тела и когда он вернется

обратно.  Она должна была приветствовать его. Иначе дух не смог

бы войти в тело женщины.

        Я не  могу  сказать,  верил  ли  в  это сам Пименто или

только хотел,  чтобы этому поверила женщина.  Я знал,  что  для

того,  чтобы получить ответ на такой вопрос,  я должен добиться

полного доверия знахаря.  Если он  сознательно  идет  на  такой

обман,  то  он  должен  использовать  приемы  гипноза.  Но если

Пименто сам верит в то,  что он говорил женщине, то это значит,

что   он  использовал  психологический  прием,  по  своей  силе

превышающий все, что известно нашей психиатрии.

        По сути   дела,  он  сам  переживал  все  перипетии  ее

возвращения к жизни - он передавал ей  часть  своих  физических

сил в виде потока психической энергии.

        Я чувствовал  себя  так,  словно  чуть-чуть   приподнял

завесу тайны,  скрывавшей отношения людей между собой, и увидел

те серебряные нити,  что связывают сознание одного  человека  с

сознанием другого.

        О таких явлениях жизни,  как лечение  язв,  от  которых

страдают  многие  жители  джунглей,  или восстановление мужской

силы,  он  говорил  с  каким-то  мрачным  юмором,  с   каким-то

сардоническим  весельем,  словно сам сознавал нечто фальшивое в

своей профессии.  Но когда  он  говорил  о  смерти,  то  обычно

спокойное  лицо  его  оживлялось и глаза блестели.  У него были

более крупные,  чем  у  большинства  индейцев,  черты  лица,  с

глубокими  морщинами  на  щеках.  В глазах светились мудрость и

доброта.

        - Курандейро  должен  знать все,  - говорил он -мне.  -

Смерть - враг,  он должен знать смерть.  Если он боится смерти,

она его убьет.

        В этих словах была своя грубая  логика,  За  те  три  с

половиной недели, что я жил в деревне, я часто наблюдал Пименто

за работой.  Я понял,  почему Пипс Като советовал мне совершить

эту   поездку.   Мне   удалось  познакомиться  с  действительно

"интеллектуальным" знахарем.

"Отравление" крови

        Тименто часто  давал  аудиенции  жителям своей деревни,

собиравшимся в его большой,  без  перегородок  внутри,  хижине.

Сидя  в  кресле,  он  на  несколько дюймов возвышался над своей

клиентурой,  состоявшей из больных,  пришедших за помощью, либо

из людей,  желавших видеть проявление его могущества.  На одном

из таких приемов он изгнал из девушки демона, обрекавшего ее на

бесплодие,  высосал  яд  маленькой оранжевой змейки,  укусившей

индейца в ногу (наполнив предварительно рот табачной  жвачкой),

и  приготовил из кожи ящерицы амулет для защиты от укусов змей.

Считалось,  что запах кожи ящерицы подавляет страх  у  змеи,  и

поэтому  она не будет обращать внимания на присутствие человека

с этим амулетом.

        Вдруг я   увидел,   что  Пименто,  прервав  работу  над

амулетом,  бросил быстрый взгляд  наружу.  Я  подумал,  что  он

заметил какую-либо редкую птицу,  но затем понял, что он просто

посмотрел на небо.

        Он отложил  в  сторону  амулет  и,  обратившись ко мне,

сказал:  "Через два дня начнется ливень.  Я должен предупредить

мой  народ".  Прекратив работу над амулетом от укусов змей,  он

взял в руки чашу, полную темной, противной на вид жидкости.

        Позднее я   узнал,  что  в  ней  содержались  алкалоиды

(органические    соединения    растительного     происхождения,

используемые как яды или лекарства, - никотин, атропин, морфин,

хинин и пр.- И.  М.).  Жидкость эта  приготовлялась  из  лианы,

известной в ботанике как банистерия каапи.  Ее толкли в порошок

и смачивали слюной.  Иногда вместо  лианы  использовали  табак.

Чашу с этой смесью Пименто поставил у ног,  Затем он начал, как

маятник,  раскачиваться взад и вперед.  При  этом  он  бормотал

странные,   совершенно  непонятные  мне  слова,  звучавшие  как

молитва или заклинание.

        Временами он  прикладывался к чаше и делал по нескольку

глотков.  Когда чаша  опустела,  подбежал  прислужник  и  снова

наполнил  ее.  По  напряженным  лицам присутствовавших в хижине

людей видно было, что они ждут пророчеств Пименто.

        Повернувшись к   нему,   они   напряженно   ждали   его

слов.Питье,   которое   поглощал   Пименто,   настолько   резко

действовало на слизистые оболочки пищеварительного тракта,  что

у него тут же началась рвота.  Тем не менее,  освободившись  от

выпитой  порции,  он  сразу  же  выпил еще.  После пяти приемов

снадобья его лицо приобрело зеленоватый оттенок, он скатился на

бок и упал в грязь, сотрясаясь от рвоты и хрипло дыша.

        Потом он вдруг сел и отрывисто крикнул  несколько  слов

на местном языке.  Присутствовавшие в хижине уставились друг на

друга,  а  Пименто,  прокричав  эту   фразу   еще   три   раза,

перевернулся на живот и захрапел.

        Ночью небо заволокло тучами и начался  дождь.  Я  сразу

понял,  что  это  был  не  обычный  дождь,  а начало ливней.  Я

проснулся  от  шума  воды,  стекавшей  с  покрытой   пальмовыми

листьями  крыши  моей  хижины.  На  память  пришли  рассказы  о

наводнениях,  когда за одну ночь  реки  выходят  из  берегов  и

заливают  дома по самую крышу,  обрекая на гибель всех жителей.

Но на следующее утро  дождь  прекратился,  и  я  наблюдал,  как

жители  деревни  поспешно  вытаскивали  свои пожитки из домов и

несли  их  куда-то  в  глубь   джунглей,   на   склоны   холма,

начинавшегося  сразу за узкой полоской берега реки,  на котором

стояла деревня.

        Пименто объяснил    мне,    что    он   заблаговременно

предупредил жителей об опасности наводнения, и рекомендовал мне

тоже   уходить,   не   теряя  времени.  Он  советовал  мне  или

воспользоваться моей  пирогой  и  отправляться.  восвояси,  или

уходить   в   джунгли  вместе  с  жителями  деревни,  Я  выбрал

последнее.

        - Как  ты  узнал  о  приближении  ливня?  -  спросил  я

Пименто.  - Интересно,  что он даже не пытался  объяснить  свое

предсказание   воздействием  отвратительного  сока  бани-стерии

каапи. Он улыбнулся и сказал:

        - Птицы  знают  - скоро ливень.  Я знаю - скоро ливень.

Когда меня рвет, мои люди знают, скоро ливень.

        - Но зачем нужно было мучиться?  - спросил я,  - Почему

бы просто не сказать им об этом? Он пожал плечами.

        - Я сказал, они забыли. Если меня рвет, они помнят. Эта

странная логика была,  видимо,' единственным  объяснением  всех

его действий, предшествовавших прорицанию. Я спросил его, зачем

он пил этот сок, зная ужасное действие, которое он оказывает на

желудок.  Он обратил ко мне свои умные,  налитые кровью глаза и

сказал:

        - Я   должен  беречь  своих  людей  от  преждевременной

смерти. Меня очень интересовали лекарственные средства, которые

он  использовал в своей практике.  Видимо,  применяя их,  он не

проводил четкой грани между физической и психической  терапией.

Мне  даже кажется,  что он и не пытался делать такого различия.

Причины очевидны: он верил, что духи исцеляют, а лекарства дают

только  побочный  эффект.  Сомневаюсь,  что сам Пименто верил в

лечебную силу некоторых из своих лекарств.  Видимо, они служили

только  дополнительным средством  воздействия на пациентов.  В

перечне  лекарств,  используемых  индейцами  Эквадора  и  Перу,

имеются  сотни  подобных  средств,  а  я  никогда  не мог точно

установить,  чем объясняется их лечебная сила:  физиологией  их

действия или психологическим воздействием лекаря.

        Одним из самых удивительных,  по крайней мере для меня,

явлений в знахарской практике является смешение доброго и злого

начал.  Пименто рассказал мне, что существует два вида колдунов

- фитесейро,  или злые колдуны,  и курандейро - добрые колдуны,

защищающие людей своего племени от злых духов,  предсказывающие

погоду  и  совершающие обряды,  которые способствуют плодородию

полей и деторождению.

        По его описаниям,  курандейро - это защитник племени от

всех бедствий,  насылаемых фитесейро другого племени  или  даже

своего  собственного.  Курандейро  должен  старательно избегать

ошибок,  иначе его репутация долго не продержится.  Поэтому  он

становится  мастером прорицаний,  смысл которых можно толковать

поразному,  и ему приходится проявлять изворотливость фокусника

и искусство психолога.  Он и астролог,  и агроном, и метеоролог

своего племени. Он говорит, когда сеять и когда начинать уборку

урожая. Он решает личные проблемы соплеменников и предупреждает

девушек  об  опасностях  свободной  любви.  В   сущности,   это

хранитель  обычаев  своего  племени,  наставник,  заботящийся о

моральном,  физическом  и  духовном   здоровье   соплеменников,

пользуется  он  только  "белой магией" и только на благо своего

племени.

        Фитесейро, напротив, служитель "черной магии". Он часто

насылает на свои жертвы болезни - иногда  заклинаниями,  иногда

отравой.   Пименто   уверял  меня,  что  фитесейро  даже  могут

превращать людей в животных - в змей, тигров или крокодилов.

        Деление знахарей  на служителей белой и черной магии не

является особенностью  только  южноамериканских  индейцев.  Оно

существует также в Африке, Малайе, Австралии и Океании.

        Единственные духи, которых по-настоящему боятся знахари

Южной  Америки,  -  это  "духи",  занесенные  в их страну белым

человеком,  -  духи  туберкулеза  и  сифилиса.  Против  них   у

курандейро нет лекарств.  Пименто был, несомненно, курандейро -

добрый колдун.  Он объяснил мне,  в чем состоит  разница  между

добрыми   и  злыми  колдунами.  Я  постарался  возможно  точнее

записать его слова:

        Все живое  на  земле принадлежит духам.  Каждый человек

может общаться с ними,  молить их о продлении жизни или просить

за жизнь других. Знахарь только помогает вступать ему в общение

с духом.  Знахарь может обнаружить,  когда зло вошло в тело,  и

может  изгнать  его.  Он может даже своей стрелой наслать злого

духа на человека.  Но как бы то ни было,  причина выздоровления

скрыта  в  самом  пациенте так же,  как причина зла - в жертве.

Знахарь,  в сущности,  не несет ответственности за последствия.

Он только развязывает цепь событий.

        "Курандейро сам не всегда знает,  приведет ли вызывание

духа  к  добру  или  злу.  Но  он  обязан это делать,  если его

просят".

        Их этика очень интересна. Знахарь несет не моральную, а

социальную ответственность за действия духов.  Он живет плодами

своего труда. И если он не будет исцелять, ему не удержаться на

своей работе. И знахарь- это прежде всего психолог.

        Меня особенно   интересовали   лекарственные  средства,

используемые Пименто в его  практике.  Он  прибегал  ко  многим

лекарствам  и  знал  свойства  многих  трав и листьев деревьев,

таких,  как,  например,  цинхона, кора которого содержит хинин,

используемый  индейцами  для лечения малярии.  Однако некоторые

травы,  применяемые знахарями,  очевидно,  не имеют какого-либо

определенного лечебного свойства,  как, например, листья пальмы

бабасу,  с помощью которых  знахарь  племени  гуамбиза  излечил

больной зуб Габрио.

        Меня особенно   интересовали   те   правила,   которыми

руководствовался  Пименто.  В  своем  обращении с пациентами он

совсем не напоминал мне того спокойного,  провинциального врача

с  ясным  взглядом,  каким  он  был  при  разговорах  со  мной.

Приступая к лечению,  он каждый  раз  проводил  предварительную

подготовку, чтобы создать и у себя и у больного соответствующий

психологический настрой.  Искусство, которое мы теперь называем

психотерапией,    всегда    составляло   существенный   элемент

примитивной медицины, отмечал известный антрополог, доктор Клод

Леви Штраус в своих лекциях.

        "Многие из нас считают психоанализ наряду  с  созданием

основ    генетики   или   теории   относительности   одним   из

революционных открытий XX века.  Другие,  более знакомые с  его

недостатками,    чем   с   его   достоинствами,   рассматривают

психоанализ как один из предрассудков современного человека.

        Однако и    те   и   другие   упускают   из   виду   то

обстоятельство,  что психоанализ всего  лишь  заново  открыл  и

изложил в новых понятиях тот подход к лечению болезней,  истоки

которого  восходят  к   первым   дням   человечества.   Знахари

первобытных племен всегда пользовались средствами психоанализа,

часто  с  искусством,  которое  поражает  даже  наших  наиболее

известных  ученых".  Одной из основных проблем в борьбе Пименто

за  физическое,  моральное   и   психическое   здоровье   своих

соплеменников была постоянная угроза смерти, висящая над каждым

'жителем джунглей, - смерти от отравленной стрелы своих соседей

-  охотников  за головами или от ядовитых зубов солнечной змеи,

подражающей  щебету  птиц,  чтобы  завлечь  жертву  в   пределы

досягаемости.  Я  просил  Пименто  объяснить мне,  что же такое

смерть. Он немного поколебался, потрогал свой амулет из перьев,

висящий на запястье, потом сказал:

        - Смерть - это не мое слово,  сеньор доктор.  Это  ваше

слово.  У  каждого  человека  есть свой дух,  и множество духов

окружает его. Если его дух покидает тело или чужой дух входит в

тело, тогда наступает то, что вы называете смертью.

        Смерть вызывается   духами.   Или   собственным   духом

человека,  который  покидает тело,  или враждебным духом из его

окружения,  который проникает в тело.  Этот принцип  составляет

основу  примитивной  медицины  и приемов лечения,  используемых

такими курандейро,  как Пименто.  Этот  же  принцип  использует

фитесейро,  чтобы творить зло.  По словам Пименто, если человек

заснул в гамаке и не проснулся,  то это только потому,  что дух

его  оставил  тело  и не вернулся обратно.  В некоторых случаях

если поместить около человека соблазнительные для духа предметы

и  намазать  его  лицо  и  тело  привлекательным  для них жиром

животных, смешанным с пудрой из толченых листьев, то духа можно

заманить  обратно.  Но  если он останется непреклонным,  то уже

ничего поделать нельзя.  Мне особенно  хотелось  установить  ту

роль,   которую   играет  слепая  вера  пациента  в  могущество

курандейро и его "лечения".  Я попросил Пименто  объяснить  мне

его функции как знахаря племени и последствия,  когда "лечение"

не приносит успеха.

        Улыбнувшись, как всегда дружелюбно, он ответил вопросом

на вопрос: - А что, белые люди никогда не болеют? Я кивнул. Мне

слишком хорошо было известно, что это не так. Он пожал плечами.

        - Отгонять злых духов от племени - это моя работа,  это

моя обязанность перед племенем. Если люди будут умирать слишком

часто,  то они позовут другого доктора.  Разве не то  же  самое

происходит у вас?

        Я был вынужден  с  этим  согласиться.  Врач,  пациентов

которого  часто  посещает  смерть,  не  может  рассчитывать  на

богатую практику.  Однако тут есть и некоторая  разница.  Успех

или   поражение   Пименто  в  лечении  зависят  не  столько  от

применяемых им снадобий,  сколько от веры пациента в исцеление.

Описанный мною случай тяжелых родов показывает всю силу влияния

Пименто на больных:  благодаря этому влиянию больной  способен:

вылечить себя сам.

        Одним из самых интересных моментов в лечебной  практике

Пименто была его вера в мифические "стрелы", которыми фитесейро

прокладывает злым духам  путь  в  тело  человека.  Он  с  такой

убежденностью говорил об этих стрелах,  что, повидимому, у него

не было "и малейшего сомнения в их существовании. Но стрелы эти

нс были материальными.

        Он верил,  что колдун  может  уничтожить  человека  или

наслать  на  него  тяжелую  болезнь,  "выстрелив" одной из этих

"стрел" ему в грудь или шею. Однако другой колдун может удалить

эту стрелу.

        - Как же тебе это удается?  -  спросил  я  Пимеито.  Он

ответил просто:  если что-нибудь попало под кожу,  то это можно

высосать. Именно такую процедуру я наблюдал,  когда лечили  зуб

Габрио  и  знахарь  "высасывал"  из  щеки  щепку,  кузнечика  и

ящерицу.  То же самое делал Пименто,  когда  лечил  человека  с

разорванным  плечом.  Пименто объяснил,  каким образом "стрела"

воздействует на тело жертвы.  Каждая часть  человеческого  тела

едина с самим телом. Поэтому, если "стрела" коснется, например,

только слюны или капли крови своей жертвы  -  это  окажет  злое

воздействие на все тело.  Часто это делают с человеком во время

сна.  Потом, когда "стрела" проникнет в тело, она превратится в

духа, и он может "воздействовать" на тело жертвы.

        Такими стрелами могут быть острые  кусочка  дерева  или

волос  жертвы,  но  это  только их физический символ,  к смерти

ведут  чисто  психологические  факторы.  Мне  довелось  однажды

наблюдать, как Пименто "извлекал" "стрелу" из щеки пациента. Он

пользовался той же самой техникой, что и тот знахарь на Верхнем

Мараньоне,  который лечил зуб Габрио. Но на сей раз у меня было

то преимущество, что я мог расспросить Пименто о его методах и,

кроме того, знал, что здесь было реальностью, а что обманом.

        Когда знахарь  выплевывал   щепки,   обрывки   материи,

муравья и кузнечика, я знал, что это были реальные предметы. Но

поскольку они. конечно, не могли находиться в теле пациента, то

лечебный  эффект  основывался  исключительно на психологическом

воздействии.

        В дополнение   к   другим  своим  способностям  Пименто

обладал еще исключительной ловкостью рук,  и я  не  сомневался,

что  он  прятал  в  кулаке  этих насекомых и умудрялся в нужные

моменты засунуть их себе в рот.

        В паузах   между   высасыванием  он  ритмично  бормотал

какие-то слова на местном языке, и, это, безусловно, давало ему

возможность отправить себе в рот очередную "стрелу". Затем он с

новой энергией начинал сосать щеки и шею пациента и  выплевывал

новый  предмет.  Время от времени пациенту давалась возможность

видеть богатые результаты трудов Пименто,  и в конце концов  он

получал  полное  удовлетворение  и был уверен,  что причина его

болезни уничтожена. Нередко случается, что знахарь сам вызывает

болезнь,  а  затем  демонстрирует  эффект  исцеления.  Он может

пускать  свои  "стрелы"  для  увеличения  клиентуры,  а   затем

извлекать  их.  Его  соплеменники,  живущие  в страхе и трепете

перед  знахарями,  редко  рискуют  открыто   возражать   против

подобных    приемов.   Пименто,   однако,   пользовался   своим

могуществом только на пользу людям.  Однажды я наблюдал, как он

подошел  к спящему человеку и осторожно выдернул волосок у него

из  головы.  Затем  он  взял  заостренную  деревянную  палочку,

проколол  ею  кожу  жертвы  и  выжал каплю крови.  Этот человек

проглотил солидную дозу местного питья из  перебродившего  сока

фруктов,  был  мертвецки  пьян  и  совершенно не сознавал,  что

происходит вокруг.

        Пименто положил волос и каплю крови в глиняный горшок и

смешал их с какини-то снадобьями. Когда этот человек проснулся,

ему рассказали о случившемся.

        Тот пришел к Пименто и умолял  снять  заклятие.  Он  не

представлял себе,  что может ему грозить,  но он знал силу злых

духов,  которых мог напустить на  него  Пимен-то.  Как  это  ни

странно,  но он не имел претензий к Пименто за такое обдуманное

покушение на его душевное здоровье.  Он хотел только, чтобы его

избавили от того, что Пименто с ним мог сделать.

        В ответ Пименто  молчал.  И  человек  вернулся  в  свою

хижину.  Скрючившись,  он  около часа сидел на ее пороге в позе

полного отчаяния.  Я был готов просить  Пименто  сжалиться  над

страдальцем.  Но  в  этот момент он сам встал и подошел к своей

жертве.

        Он прочел  индейцу  длинную  нотацию,  обращаясь  к его

разуму,  показал все те беды,  которые проистекают от пьянства.

Пименто объяснил ему также, что он не воспользовался его кровью

и волосом, чтобы вселить злого духа в его тело. Больше того, он

усилил  могущество  добрых  духов,  и  теперь они могут успешно

бороться со злыми духами, включая духа пьянства!

"Колдун" Чоро

        Я встретил  Чоро  примерно  через  год   после   своего

посещения  Памантохо,  и  по  сей  день  я считаю Чоро одним из

лучших   представителей   знахарского   искусства:    гипнолог,

чревовещатель,  ловкий  фокусник,  профессиональный  психолог и

сельский  священник  -  все  соединялось  в  этом   морщинистом

старике.  Он  был известен за сотни миль от своей деревни,  где

мне впервые довелось встретиться с ним,  -  среди  нескончаемых

джунглей  в  самом  сердце  бассейна  Амазонки,  у истоков реки

Шингу.  Этот длинный,  извилистый приток  Амазонки,  лежащий  к

западу  от  реки  Арагуая,  уходит на юг в глубь верхнего плато

Мату-Гросу,  и зона Шингу считается одной из наиболее удаленных

и не тронутых цивилизацией районов Бразилии.

        Вторая часть экспедиций Ронкодор-Шингу  ушла  далеко  в

глубь района, и я делал отдельные выходы, чтобы делать снимки к

моим отчетам по истории и антропологии жителей района. Во время

одного из таких своих рейдов я встретил Чоро.

        Я упоминал уже о "двух характерных особенностях, видимо

свойственных   каждому  случаю  знахарской  практики,  из  тех,

которые мне привелось наблюдать.  Первое  -  люди  первобытного

мира  находятся  в гармонии с двумя равно естественными для них

мирами: миром повседневной реальности и миром духов, окружающих

их в повседневной жизни.  Второе - они полны абсолютной веры во

всемогущество знахарей.

        Совершенно неважно,    насколько    фантастическими   и

лишенными смысла с позиций биологии могут представляться  нашей

изощренной  цивилизации  все  обряды  и приемы знахарства.  Они

реальны и осязаемы,  они действенны для первобытных  пациентов.

Элементы  психологии  и  психотерапии  пронизывают все существо

искусства магии.  Если  мы  попытаемся  описать  действия  этих

жрецов  из  затерянных в джунглях селений,  прибегая к терминам

современной  психологии,  мы  будем  иметь  нечто  похожее   на

изложение   современных   психосоматических   теорий.  Знахари,

например,   широко   используют    два    основных    механизма

психотерапии:   внушение   и   исповедь.   Примитивный  процесс

"промывания  мозгов",  необходимый  для  того,  чтобы  привести

пациента в состояние полного подчинения,-это,  в сущности, есть

не что иное,  как применение тех же  психологических  принципов

внушения и подчинения.

        Знахарь, по сути дела,  вторгается  в  темное  сознание

примитивного  человека,  где царят страхи и тревоги.  С помощью

"магии" в различных ее формах он ослабляет  тревогу  и  внушает

веру.  Все это полностью соответствует принципам психоанализа и

психотерапии.  Однако знахарь простейшими приемами за несколько

минут     достигает     результатов,    для    которых    нашим

высокооплачиваемым психиатрам требуются месяцы и даже годы.

        Знахарю в  некоторых отношениях живется легче,  чем его

более изощренным  коллегам-психиатрам,  Ему  не  нужно  тратить

много  времени  на  установление контакта со своими пациентами,

поскольку  сама  природа  этого   примитивного   общества   уже

обеспечивает такой контакт- Знахарь обладает духовной властью в

своем приходе и в мельчайших деталях  знает  жизнь  каждого  из

своих соплеменников, ибо живет среди них. Кроме того, каждый из

его пациентов с самого рождения  знает,  что  со  всеми  своими

проблемами  он  может  обратиться к знахарю племени.  Насколько

взаимоотношения знахаря с соплеменниками проще  и  естественнее

отношений  между  врачом  и  пациентом  в  нашем мире!  Хотя мы

достигли  уже  такой  степени  развития,  что  охотно  признаем

значение и ценность психотерапии,  чувство,  сходное со стыдом,

все-таки остается,  когда человеку приходится  ,  обращаться  к

психиатру. Сама простота примитивной жизни дает знахарю большое

преимущество по сравнению с врачом-психиатром.

        Чоро был -врачом в прямом значении этого слова.  То был

худой,  истощенный  человек  с  черными,  искрящимися  глазами,

горевшими   как   темные   алмазы   на   бесформенном  и  почти

нечеловеческом лице.

        Чоро дал    мне   первое   представление   об   основах

знахарства.  Пименто ввел меня в этот мир,  он,  как говорится,

распахнул  врата  и  дал мне возможность бросить быстрый взгляд

внутрь.  Но Чоро не был рядовым представителем своей профессии.

То   был   гипнолог,   чревовещатель   и   иллюзионист   высшей

квалификации.  Однажды я сам был свидетелем  исчезновения  тела

человека, хотя я во все глаза следил за его махинациями!

        Селение, где жил Чоро, ничем не отличалось от остальных

поселений местных индейцев, которые мне приходилось видеть. Оно

состояло из нескольких десятков тростниковых хижин, стоявших на

самом берегу реки.

        Когда я встретил его впервые,  он зажал  рукой  нос.  Я

счел бы это оскорбительным, если бы не был так удивлен. Позднее

Чоро объяснил мне,  в чем дело.  Среди племен чаванта, а он был

членом  одного  из  них,  существует  обычай  затыкать  нос при

приближении белого  человека,  чтобы  злой  дух,  сопутствующий

белому,  не  вошел через нос в тело индейца.  Так что этот жест

выражает  не  столько  презрение,   как   это   поняли   бы   в

цивилизованном обществе,  сколько страх перед злым духом белого

человека,  от которого у индейца  нет  защиты.  Страх  лежит  в

основе  колдовства.  И надо сказать,  что Чоро прекрасно владел

этим элементом психотехники. Мне пришлось быть" свидетелем, как

он,  используя все средства фокусника,  волшебника и психолога,

полностью подчинил себе суеверное сознание своих  соплеменников

и достиг результатов,  явно превышающих возможности современной

медицины и таланты ее лучших представителей. Однажды его срочно

вызвали к пациенту,  у которого начались резкие боли в желудке.

Тот был уверен,  что враг наслал болезнь на  него,  и  призывал

знахаря на защиту от злых козней. Чоро спросил меня, не хочу ли

я присутствовать при этом. Я быстро принял приглашение и вскоре

очутился в углу темной хижины, где лежал больной.

        Здесь я понял еще одну особенность практики Чоро,  да и

большинства  других  знахарей тоже.  Он даже не пытается лечить

"болезни  белого  человека".  Он  знает,  что  бессилен  против

тропической или желтой лихорадки. Он знает, что пациент умрет и

ни одно из доступных средств не может предотвратить смерть. Так

что  эти  болезни  он принимает,  можно сказать,  с философским

спокойствием.   Но   когда   болезнь   находится   в   пределах

возможностей его примитивной "науки", он принимается за лечение

со всей энергией и энтузиазмом, н, я бы даже сказал, мудростью.

Часто ему удается справиться с болезнями,  перед которыми могла

бы отступить даже современная медицина.

        Чоро объяснил  мне,  что  его пациента свалила болезнь,

насланная колдуном соседнего племени.  Он не назвал его  имени,

и,  честно говоря,  я сомневаюсь, чтобы он знал этого человека.

Он просто считал,  что враг больного нанял колдуна,  чтобы  тот

"послал стрелу" в живот больного.  Наверное,  сказал Чоро. тебе

как врачу  своего  племени  тоже  будет  интересно  обследовать

больного.  Мне  сдавалось,  что  старый  хитрец с самого начала

знал, в чем состояла причина болезни и каким будет ее исход. Но

он хотел поразить меня своим искусством.

        Я поставил  такой  диагноз:  больной   опился   местным

спиртным напитком "типаш", Однако, когда я сказал об этом Чоро,

тот затряс головой.

        - Этот   человек   слишком  больной,  -  сказал  он.  -

Наверное, он умрет.

        После столь  откровенного диагноза он вылил целую тыкву

холодной воды на голову больного.  К такому средству в подобных

случаях  прибегаем и мы.  Затем он повернул человека на спину и