Вольфрам фон Эшенбах

Парцифаль

I

     Кого склоняет злобный бес

     К неверью в праведность небес,

     Тот проведет свой век земной

     С душой унылой и больной.

     Порой ужиться могут вместе

     Честь и позорное бесчестье.

     Но усомниться иногда -

     Еще не главная беда:

     Ведь даже и в утрате веры

     Возможно соблюденье меры.

     Найдется выход для сердец,

     Что не отчаялись вконец...

     Иные люди, как сороки:

     Равно белы и чернобоки,

     И в душах этих божьих чад

     Перемешались рай и ад,

     Оставив два различных цвета,

     Из коих каждый есть примета...

     Но тот, в ком веры вовсе нет,

     Избрал один лишь черный цвет,

     И непременно потому

     Он канет в ночь, в глухую тьму.

     А не утративший надежды

     Рядится в белые одежды,

     И к праведникам он примкнет...

     Но всяк ли мой пример поймет?

     Нет, строки, что сейчас прочли вы,

     Для глупых слишком торопливы,

     Чтоб их в сознанье удержать.

     Так заяц тщится убежать,

     Когда свое изображенье

     Узрит в зеркальном отраженье.

     (Меня наш Готфрид понимает,

     И все ж он "зайца" не поймает,

     Хоть Готфридом воспет Тристан!)

     Но разве зеркало - обман?!

     Стекло покрыто сзади цинком,

     Чтоб отражаться в нем картинкам

     Да и явлению любому...

     Во сне мерещатся слепому

     Черты неясного лица.

     Но - жаль несчастного слепца! -

     Изображенье тут же тает,

     Поскольку зренья не хватает...

     И мной зачитанные строки

     Об оперении сороки

     Содержат попросту намек

     На образ, что весьма далек

     И кажется неуловимым...

     Считаю я необходимым

     Здесь привести на свой манер

     Хотя б еще один пример.

     Допустим, вы щипать мастак,

     А все ж не выщипать никак

     Вам волоска с моей ладони:

     Со дня рожденья и дононе -

     Могу сказать наверняка -

     Там не растет ни волоска.

     В чем суть подобного примера?

     В том, что всего важнее - вера!

     Есть волосок, нет волоска -

     Была бы вера высока!..

     ...Кому не хочется из вас

     Узнать скорей, о чем сейчас

     Пойдет сие повествованье?

     О встрече или расставанье,

     О бегстве в ночь, покрытом тьмой,

     О возвращении домой,

     О славе или о пороке,

     О том, добры мы иль жестоки,

     О всех превратностях судьбы

     В разгар немыслимой борьбы

     Меж черной мглой и ясным светом...

     Кто устоит в боренье этом,

     Спасенью душу отворя?

     Для тех старался я не зря,

     Кто ничего не проморгает.

     Пусть эта повесть помогает

     Им в жизни истину найти,

     Фальшь и неверье отмести,

     Тем избежав мучений ада,

     И знать, что высшая награда

     Вернейшего из верных ждет...

     Рассказ о Верности пойдет,

     О настоящей, не фальшивой...

     Порой бывает верность лживой,

     Такая верность коротка,

     Что хвост у одного быка,

     Нет, ошибаюсь, у коровы.

     Она сбежала в глубь дубровы,

     Укус не выдержав слепня...

     Примеров много у меня.

     На сем вступление кончаю.

     Все, что сказал, предназначаю

     Отнюдь не для одних мужчин.

     Нет, признаюсь не без причин,

     Что все мои призывы к вере

     Должны касаться в равной мере

     И наших женщин дорогих.

     Не дурно, чтобы и у них

     Яснее стало пониманье,

     Что значит доброе деянье,

     Кого им надо предпочесть,

     Чтоб подарить любовь и честь...

     .   .   .   .   .   .   .   .   .

     Ну, а теперь сочтем уместным

     Начать о доблестном и честном,

     О гордом рыцаре рассказ...

     Услада он для женских глаз,

     Для сердца женского - утеха.

     Ничто герою не помеха.

     Отвагой славен, он потом

     Еще прославится умом.

     Он ни в одном лихом сраженье

     Еще не ведал пораженья,

     А все, что дальше будет с ним,

     Мы постепенно объясним,

     С теченьем нашего рассказа

     Но по порядку, а не сразу...

     ...Издревле у племен романских,

     А нынче также у германских,

     Весьма суровый есть закон.

     В своих статьях содержит он

     Наследных прав установленья:

     Коль умирает властелин,

     Его корону и владенья

     Приобретает старший сын.[1]

     А младший, тот, лишась всего,

     Не получает ничего.

     Так у родительского гроба

     Вскипают вмиг вражда и злоба.

     Садится старший на престол,

     А младший брат, с отцом прощаясь

     В отверженного превращаясь,

     Бредет по свету, нищ и гол.

     Нет, мы отнюдь не против старших

     Достойных сыновей монарших.

     Напротив, вот вам крест святой,

     Мы всей душой приходим в ярость,

     Когда беспомощную старость

     Отягощают нищетой.

     Здоровье юности дано!

     Младые не страшатся бедствий,

     Но им отказывать в наследстве

     Несправедливо все равно.

     Где тот король, тот князь и граф,

     Который вник бы в наши просьбы,

     И младшим детям не пришлось бы

     Скитаться без наследных прав!

     Виновник многих зол и бед

     Тот, кто детей страдать заставил...

     В Анжу[2] стал жертвой этих правил

     Прекрасный, юный Гамурет.

     Его родитель всемогущим

     Был королем... Но отчего

     Он безземельным, неимущим

     Оставил сына своего?

     Дурной закон всему виною...

     В край, сотрясаемый войною,

     Пришла ужаснейшая весть:

     Король убит! Он пал за честь

     Родной земли... Сия кончина

     Ведет на трон старшого сына...[3]

     Ах, что за плач вокруг поднялся:

     Король убит! Король скончался!

     Наследник получает трон!

     Неужто не поделит он

     Свои богатства с младшим братом

     Ужель без сердца старший брат?..

     В краю, отчаяньем объятом,

     Рыдал в ту пору стар и млад.

     Но молвил новый повелитель:

     "У нас с тобой один родитель,

     И рождены мы, брат родной,

     С тобою матерью одной

     Не уподоблюсь я злодею!

     Отринем смело, что старо!

     Владей же всем, чем я владею.

     Мое добро - твое добро.

     Не оскверним себя позором

     Братоубийственной войны.

     Ведь пред господним приговором

     И перед жизнью мы равны!.."

     Услышав эту речь, вассалы

     Вскричали: "Отчая земля,

     Господня милость ниспослала

     Тебе такого короля!"

     Но, к изумленью паладинов,

     Ответил младший сын Гандинов:

     "Мой брат любезный и король!

     Из всех богатств твоих дозволь

     Взять снаряжение стальное.

     Мне ни к чему все остальное.

     Кольчугу мне стальную дай,

     Вели стальные дать мне латы.

     И, рвеньем рыцарским объятый,

     Отправлюсь я в далекий край.

     Делами ратными своими

     Хочу твое прославить имя,

     И пусть в той дальней стороне

     Молва пройдет и обо мне,

     Как о твоем отважном брате,

     Разбившем вражеские рати".

     И Гамурет с улыбкой милой

     Сказал, достоинство храня:

     "Шестнадцать душ сыздетства было

     Оруженосцев у меня.

     Теперь нужны мне для похода

     Еще четыре молодца -

     Красавцы княжеского рода,

     Вассалы нашего отца.

     И, вознося молитвы Богу,

     Мы днесь отправимся в дорогу.

     Знай: обо мне услышит мир!

     Уверен, не один турнир

     Умножит славу Гамурета.

     И пусть наградою за это

     Мне будет женская любовь,

     Которую добуду с бою,

     Благословляемый тобою...

     Ах, как в груди клокочет кровь!..

     Мой добрый брат, не мы ли вместе

     В краю родимом возросли,

     Не посрамив при этом чести

     Своих отцов, своей земли.

     Мы вместе тяготы делили,

     В походы долгие ходили.

     И кто был рыцарь, кто был вор,

     Когда, в любви нетерпеливы,

     Мы похищали торопливо

     Иных красавиц пылкий взор?"

     Тут произнес король, рыдая:

     "Ужели ты не шутишь, брат,

     Мне грудь словами раздирая,

     В мое вселяя сердце ад?

     Мой кровный брат, мой брат любимый,

     Мой друг до гробовой плиты,

     За что меня караешь ты

     Разлукой непереносимой?

     Я все с тобою разделю,

     Тебе отдам я полнаследства,

     И ты, кто был мне дорог с детства,

     Сам станешь равен королю!

     Но коль жестокий рок сильней,

     Чем королевские веленья,

     Бери любых моих коней,

     Доспехи, золото, каменья.

     И лучших слуг моих возьми,

     Дабы, расставшись с отчим краем,

     Ты был в пути сопровождаем

     Моими верными людьми.

     Пусть Бог пошлет тебе удачу.

     Прощай... Я безутешно плачу..."

     И брату старшему в ответ

     Промолвил юный Гамурет:

     "Не надо плакать и стенать.

     Потороплюсь утешить мать.

     Высокая видна мне цель,

     Меня пьянит победы хмель.

     И сердце в левой половине

     Моей груди стучит не зря,

     Чтоб, целью высшею горя,

     Мне отличиться на чужбине!"

     .   .   .   .   .   .   .   .

     И, плача, мать провозгласила:

     "Под сердцем я тебя носила,

     И для того ли ты возрос,

     Чтоб стать причиной горьких слез

     Несчастной матери своей?

     Неужто милых сыновей

     На свет мы призваны рожать,

     Чтоб их в походы провожать?

     О, бремя горестных судеб!

     Ужель господь столь глух и слеп?

     Ужель, кто верит в милость божью,

     Себя напрасно тешит ложью?"

     "О королевская жена,

     Твоя душа погружена

     В печаль о доблестном Гандине.

     Но не грусти о младшем сыне, -

     Промолвил юный Гамурет. -

     Я дал всевышнему обет

     Наш гордый род в бою прославить

     И принужден тебя оставить.

     Поскольку мною выбрал путь,

     Я не смогу с него свернуть".

     И отвечала королева:

     "О плод родительского древа!

     Ты добрым вскормлен молоком!

     Прекрасной Дамой ты влеком!..

     Прими мое благословенье.

     И с моего соизволенья

     Возьми четыре сундука:

     В них бархат, кружева, шелка

     Нетронуты у нас хранятся.

     Тебе в пути они сгодятся.

     Ступай! Будь смелым до конца.

     А я останусь ждать гонца

     С отраднейшей для сердца вестью,

     Что скоро снова быть нам вместе!.."

     .   .   .   .   .   .   .   .   .

     В поход героя снарядили,

     По-королевски нарядили,

     Преподнесли ему подарок

     Ценою в много тысяч марок

     От благороднейшей из дам.

     Он припадал к ее стопам,

     А ныне простирал к ней руки,

     Томимый горечью разлуки,

     При этом ставши богатеем,

     На зависть алчным иудеям.

     Он обнял мать, он обнял брата,

     Родной земле сказал: "Прощай!"

     Неужто нет ему возврата

     В родимый дом и в отчий край?

     Ни с кем он не забыл проститься

     Пред тем, как в странствие пуститься.

     За самый малый знак внимания

     Он всех и вся благодарил:

     Не в силу княжеского званья

     Людьми он обожаем был,

     А в силу скромности безмерной

     И прямоты нелицемерной,

     Той благородной чистоты,

     Не признающей суеты...

     Вот отчего вошли в преданья

     Его высокие деянья,

     Что были им совершены

     Далеко от родной страны.

     Он, окруженный громкой славой,

     Ей не кичился никогда.

     Душа его была тверда,

     Как ясен был рассудок здравый.

     Служить хотел он... Но кому?

     Не коронованным особам,

     Не кесарям высоколобым, -

     А только Богу одному!

     Своей высокой цели ради.

     Свершил он подвиг не один...

     В ту пору в городе Багдаде

     Жил всемогущий властелин,

     Что подчинил себе полмира.

     Его считали за кумира

     Почти во всех концах земли.

     Пред ним иные короли

     Подобно слугам трепетали...

     Носил он прозвище Барук.[4]

     И лицезреть его мечтали

     Все, обитавшие вокруг.

     Священным наделенный саном,

     Он предназначен был творцом

     Стать для язычников отцом,

     Как папа римский - христианам.

     И так же, как к воротам Рима

     Из разных стран, земель, краев,

     В Багдад тянулись пилигримы

     За отпущением грехов.

     И сей обычай сохранен

     В веках до нынешних времен...

     Взрастил двух братьев Вавилон:[5]

     Помпей был да Ипомидон.[6]

     Барук напал на тех двоих,

     Забрав Ниневию[7] у них.

     Так сговорившись меж собой,

     Два брата вновь вступают в бой.

     Теснят Барука их войска...

     Но вдруг к нему издалека

     Пришла нежданная подмога:

     То был наш славный Гамурет.

     И хоть ему немного лет,

     Достоинств у него премного.

     "Тебе, Барук, я послужу,

     Как друг, как рыцарь, как мужчина.

     Я - сын покойного Гандина

     И нынче прибыл из Анжу!.."

     Тут повелел Барук всесильный

     Ему сменить свой герб фамильный[8],

     И новым он щитом снабжен,

     Где якорь был изображен,

     Как символ плаваний, скитаний

     И стойкости средь испытаний.

     .   .   .   .   .   .   .   .   .

     И наш герой уплыл далеко:

     Сражался в Персии, в Марокко -

     О нем в Алеппо[9] и в Дамаске

     Доселе сказывают сказки.

     Его копье врагам грозило,

     Не одного оно сразило.

     В песках зарыты их останки,

     Поглощены волной морской...

     Но вот он бросил якорь свой

     В стране чудесной - в Зазаманке.[10]

     .   .   .   .   .   .   .   .   .

     Его на берег вынес шквал.

     Он Богу чуть не отдал душу

     И лишь успел вступить на сушу,

     Как некий город увидал.

     Вокруг военные палатки, -

     Наверно, битва здесь была.

     И в поле, после жаркой схватки,

     Валялись мертвые тела.

     И Гамурет велит гонцу

     Скакать немедля ко дворцу,

     Дабы узнать: что здесь творится?

     Как именуется столица?

     И через несколько секунд

     Гонец приносит донесенье:

     "Мы прибыли в Паталамунд,[11]

     Народ нуждается в спасенье!

     Халифы начали войну.

     Враг справа движется и слева.

     И умоляет королева

     Спасти злосчастную страну!.."

     За королеву наш герой

     Решил тотчас же встать горой,

     Сим доказав, что в мире есть

     И долг, и рыцарская честь.

     Врагов жестокий ждет удар!..

     И всяк, будь молод он иль стар,

     Здоров иль хвор, богат иль беден,

     Добросердечен иль зловреден,

     Героя принялся хвалить,

     Алмазы, золото сулить.

     "О рыцарь! Можешь взять свободно

     Все, что душе твоей угодно!.." -

     Так весь народ воскликнул дружно...

     Услышав это, Гамурет,

     Чуть поклонившись, молвил: "Нет!

     Мне ничего от вас не нужно!.."

     И люди грянули в литавры:

     "До гроба мы тебе верны,

     Хоть наши лица и черны!"

     (Там, в Зазаманке, жили мавры.)

     Все зашумели, загалдели,

     Надежда к ним влилась в сердца.

     И жены черные глядели

     На светлокудрого бойца.

     Глазами черными блистая,

     Смотрели девы на него,

     Любуясь мантией его

     Из дорогого горностая.

     .   .   .   .   .   .   .   .

     В город наш герой въезжает,

     Его безмерно поражает

     Неутолимой скорби вид.

     Здесь все о смерти говорит.

     Дороги вздыблены, разрыты,

     Гербы на зданиях разбиты,

     И раненых протяжный стон

     Доносится со всех сторон:

     Их с поля битвы ввозят в город, -

     И мы их видим пред собой:

     Один лежит мечом распорот,

     Копьем насквозь пронзен другой...

     О, сколь судьба неумолима!

     Сколь осажденный город нищ!..

     Хромых коней проводят мимо

     Давно неприбранных жилищ,

     Где, корчась на своей постели,

     Хозяин дышит еле-еле -

     Какой ему поможет врач?..

     Стенанья, вопли, женский плач...

     Такою с самого начала

     Сия страна пред ним предстала...

     Он принят был персоной важной.

     Бургграф[12] - рубака преотважный,

     Родного города оплот,

     Охранник городских ворот -

     Его с любовью ввел в свой дом,