Меняйлов Алексей Александрович – Катарсис: подноготная любви

Психоаналитическая эпопея

Меняйлов Алексей Александрович

М50           Катарсис: Подноготная любви. Психоаналитическая эпопея. - М.:

1997. - 640 стр. с илл.

В мировой культуре присутствует ряд «проклятых» вопросов. Скажем, каким способом клинический импотент Гитлер вел обильную «половую» жизнь? Почему миллионы женщин объяснялись ему в страстной любви? Почему столь многие авторы оболгали супружескую жизнь Льва Толстого, в сущности, оплевав великого писателя? Почему так мало известно об интимной жизни Сталина? Какие стороны своей жизни во все века скрывают экстрасенсы-целители, скажем, тот же Гришка Распутин? Есть ли у человека половинка, как ее встретить и распознать? В чем принципиальное отличие половинки от партнера!

Оригинальный, поражающий воображение своими результатами метод психотерапии помогает найти ответы на эти и другие вопросы. Метод прост, доступен каждому и упоминается даже в Библии (у пророка Даниила).

В книге доступно изложен психоанализ половинок (П. и его Возлюбленной) - принципиально новые результаты психологической науки.

Книга увлекательна, написана хорошим языком. Она адресована широкому кругу читателей: от старшеклассников до профессиональных психотерапевтов. Но главные ее читатели - те, кто еще не успел совершить непоправимых ошибок в своей семейной жизни.

ББК 88.6

ISBN 5-232-00518-9

© А. Меняйлов, 1

Половая близость никогда не приносит пользы; довольно того, если она не повредит.

Эпикур

«Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой - мне; он пасет между лилиями...»

«О, как прекрасны ноги твои... округление бедр твоих... живот твой... чрево твое... два сосца твои... Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоей миловидностью!.. И груди твои... груди твои...»

Библия, Песнь Песней 6:3; 7:2-9

Я предпочел бы найти одно причинное объяснение, нежели приобрести себе персидский престол.

Демокрит

Вводная глава. И В ГОРАХ ТОЖЕ!

Женщину - изнасиловать, что, казалось бы, с точки зрения обычного человека, может быть естественнее для бандита?!

Но нет. Здесь, в этой части Средней Азии, бандиты поступали не так. Изнасиловать? Отрезать груди и бросить собакам - вот что здесь предпочитали делать.

С мужчинами, в силу физиологических особенностей, естественно, поступали иначе, но непременно — с вывертами.

Но Ал об этом не задумывался, - а не напрасно ли? - когда ночью на одной из азиатских станций ждал поезд на Самарканд - древнейший во всей Средней Азии город. Тамерлан, жестокий и кровавый завоеватель средневековой Азии, Железный Хромой (его так называли, потому что одна нога у него была железная), как и Наполеон, Гитлер или Сталин, мечтал покорить весь мир, и потому заново отстроил уже тогда древний Самарканд под будущую столицу. Город, судя по сохранившимся мечетям, медресе и дворцам, строился так, чтобы ошеломлять своей грандиозностью всякого в него входящего, даже много повидавшего на своем пути путника. Такие циклопические постройки во все века воздвигались на костях погибших от истощения строителей, но Восток жалости, похоже, не знал никогда.

Прежде, всего несколько лет назад, в этих местах было многолюдно от туристов, но сейчас, в смутное время то затухающих, то вновь разгорающихся гражданских войн, когда даже брат убивал брата, обеспечить безопасность приезжего с европейской внешностью стало невозможно, и теперь человек, по внешнему виду и по поведению в этих краях чужой - явление не только редчайшее, но, главное, привлекающее к себе пристальное внимание.

Ал, той самой европейской внешности человек, сидел в гулком, с высокими потолками, зале ожидания вокзала. Очертания рядов изломанных сидений казались еще более причудливыми от сумрака: с некоторых пор перегоревшие лампы здесь заменять перестали, а может быть, просто после того, как начали останавливаться заводы, ламп больше купить было негде. Поезд, если расписание здесь еще что-то значило, должен был отправиться далеко за полночь, оставалось еще часа два, и поэтому Ал, чтобы скоротать время, достал из рюкзака книгу и, сев в самом освещенном месте, пытался читать. Но гулкая тишина тревожила, и на всякий необычный звук он подымал голову.

Одевались здесь люди неразличимо, и, прежде всего, одинаковыми у них были шапочки - черные, шитые белым узором тюбетейки. Поэтому Ал сразу же обратил внимание на человека с костистым лицом, на котором тюбетейка была темно-зеленая, бархатная и без шитья. Да и одежда у него была более облегающая, чем у других обитателей ночного вокзала.

«Горец», - почему-то решил Ал. Так впоследствии и оказалось: да, с Кавказа, из тех, кого сюда, в Азию, депортировал Сталин. Ал опустил глаза и вновь попытался сосредоточиться на книге. Гулкие шаги человека в темно-зеленой тюбетейке то приближались, то удалялись, потом приблизились вновь - и неожиданно стихли. Ал поднял голову и увидел надвинувшееся на него костистое лицо, лишенное, казалось, не только глаз, но и самой жизни. Ал непроизвольно подобрался так, как его учили на тренировках по каратэ.

- Вы, случайно, спортом не занимались? - на неожиданно чистом русском языке спросил незнакомец, по-прежнему взглядом не встречаясь с Алом.

- Занимался, - кивнул Ал и медленно уложил книгу в клапан рюкзака, чтобы полностью освободить руки, единственное, как ему в тот момент казалось, его оружие. - Да, занимался.

-  Каким? - незнакомец как будто высматривал что-то за его спиной. Алу очень хотелось обернуться, но он сдержался: этот прием он знал.

- Борьбой, - и Ал характерным для борцов движением повел плечами. - Потом немножко каратэ. Но бросил: после борьбы каратэ скучновато. А вот борьба - совсем другое дело.

- Заметно, - с хлесткой как удар ноткой уважительной лести в голосе сказал незнакомец. - С первого взгляда!'

По костистому мертвенно-неподвижному лицу незнакомца неуловимо скользнуло некое подобие улыбки: он не столько увидел, сколько почувствовал, что Ал удар лести не заблокировал, пропустил - расслабился.

- Почему? - спросил Ал, улыбнувшись: всякий раз ему было приятно слышать восхищенную оценку ширины своих борцовских плеч.

- Плечи. Да - плечи. И вообще... Вы еще, верно, и офицер?

- Запаса. А вы?

Ал присматривался к незнакомцу, стараясь угадать, чем тот занимается. Он был ровесник Ала, лет ему, наверное, было около 35-ти, может несколько меньше.

- Прапорщик, - сказал человек с костистым лицом.

- Сверхсрочник?

- Да. Войска особого назначения. И куда нас только не десантировали! Были и такие места, о которых газетчики до сих пор еще не вынюхали.

-  Теперь мне понятно, почему вы так чисто говорите по-русски. Армия. Очень интересно, - надеясь услышать больше, ободрил незнакомца Ал.

Действительно, всякий человек - это интересно. Кроме того, тот, кто рассказывает о себе, начинает видеть в собеседнике человека, нечто отличающееся от вещи, которую можно по своему произволу только употреблять, начинает видеть нечто значимое, а потому рассказывающий менее опасен. Ал слушал про подвиги человека с костистым лицом, но - странное дело! - доверчивее становился сам - и напрасно. Хотя, как могло быть иначе: негде ему было прежде изучить азиатскую душу.

- Но все это в прошлом, - криво усмехнулся собеседник, и Алу на мгновение открылись черные провалы зрачков незнакомца.

- А теперь чем занимаетесь? После того, как уволились из армии?

- Я? - лицо незнакомца стало и вовсе недвижимым и он, очевидно, желая сменить тему, представился: - Джамшед.

- Очень приятно. Ал.

- Откуда?

- Из Москвы.

- Ого! Так издалека? Какие-нибудь дела? В наше время гость оттуда - большая редкость. Люди сейчас боятся, всего боятся, значит, только дела - и серьезные - могут... - Джамшед, не договорив, многозначительно замолчал.

-  Да нет, никаких дел. Все проще. Как раз именно потому, что -редкость, я и приехал. Тут у вас, судя по газетам, творится такое, что не сегодня-завтра границы перекроют - и навсегда, и со Средней Азией уже не познакомишься. А мне в ваших местах бывать не приходилось. Вот и решил приехать. Посмотреть. А что касается до дел, то я... Я - писатель, и...

Джамшед непроизвольно поднял руку, как бы останавливая Ала: он явно не поверил. Дескать, не надо сочинять - правила игры я знаю...

Некоторое время Джамшед молчал, опять как будто что-то высматривая за спиной Ала. Наконец, лицо его исказила ехидная усмешка.

- Значит, любите путешествовать? Ал пожал плечами.

Когда писатель (а так ли уж важно, что до публикации первой книги Ала тогда оставалось еще шестнадцать месяцев?) переезжает с места на место, он развлекается или что делает? Как объяснить далекому от творчества человеку, что если хотя бы раз впасть в соблазн и не последовать внутреннему движению души, пусть порой странному, то душа черствеет, и ничего стоящего на бумаге уже не получается? Путешествуя, в какой из плоскостей реальности находится писатель? И когда он поймет, зачем так поступил? И чем обогатился? Но Ал всего этого объяснять не стал даже и пытаться, а начал рассказывать, что иной раз просто полезно поменять место работы, поменять окружение, остаться одному, чтобы не было рядом знакомых и, главное, всех тех, кто почему-то возомнил себя в его жизни советчиком... И вообще, смутные времена - благословение в смысле неожиданных ситуаций. И, соответственно, прозрений... Что, собственно, единственно интересно. Действительно, что в этой жизни может быть интересней, чем прозрение?.. Да, Джамшед, в этих местах нет никого... Нет, жены нет... Почему?.. (Почему? Ну, не рассказывать же ему, едрена корень, что одна жена предала и развелась, вторая, на удивление, поступила так же, хотя повода для развода он ни малейшего не подавал. И чего им, бабам, только не хватает?) Почему? Наверное, невеста моя еще не родилась... Нет, здесь нет не только родственников, но и знакомых... Опасно?.. Я не боюсь... Почему? Так... Нет, не секрет... Серьезно, не боюсь - и все!..

- А вообще-то, - закончил Ал, - ищу такое место для работы, чтобы было тихо, чтобы никто не мешал, над головой не топали. Я уже жил так - в здешних горах. Но теперь решил поменять место. Сколько жил? Месяц. Один жил. В брошенном лесничестве. Дом - две комнаты. Даже стекла в окнах сохранились. В получасе ходьбы медведь жил... В пещере. Нормально... Теперь вот потянуло еще куда-нибудь... Какое-нибудь тихое место...

- Есть такое место! - на костистом лице профессионального убийцы появилось выражение, которое он бы хотел, чтобы воспринимали как улыбку. - Такое место есть.

- Правда? - восторженно улыбнулся Ал. - Где?

- Тоже в горах. Я как раз туда. Хотите вместе поедем?

- Едем, - взялся за лямки рюкзака Ал.

Селение, по-местному - кишлак, действительно, было в горах, причем, как впоследствии выяснилось, всего в нескольких километрах от границы с соседней республикой, в которой взаимная резня между коммунистами и националистами достигла такого ожесточения, что поражала даже истомленное воображение газетчиков. Вырезали целые семьи, детей в том числе, только за то, что человек был не свой, пусть даже ни во что не вмешивающимся обывателем.

В горах граница прозрачна, для всякого рода банд - в особенности. Ал про это свойство гор знал и, возможно, никогда бы не согласился поехать к границе так близко, если бы знал, куда его везли... Если бы знал.

Но почему он, казалось бы, опытный и неглупый человек, так легко доверился?..

Из окна машины Ал смотрел на приближающиеся, все выше вздымающиеся горы, и время от времени поглядывал на шофера, пытаясь понять, почему тот так дорого с них запросил. И почему Джамшед даже не стал торговаться? Почему водитель не хотел ехать в эту сторону?

- Настанет лето - все выгорит, - обернулся к Алу Джамшед.

- Жаль...

- А сейчас - весна. Красиво.

Трава на склонах была того особенно приятного цвета, который бывает только в горах и притом только ранней весной, когда множество красных маков в предгорьях уже отцвели, а в горах целые поля их издалека кажутся красивыми, как бы в дымке, красноватыми пятнами.

-  Жаль - не жаль, - сказал Джамшед, - а сгорит. В этой жизни всем рано или поздно приходится сгорать...

Есть люди, правильней сказать - индивиды, рядом с которыми другие начинают чахнуть, обезволиваться, трава и та, кажется, начинает вянуть. Они, эти индивиды, о насилии, смерти, трупах не просто говорят - разлагающейся плотью они галлюцинируют. Бессознательно. Это их глубинное стремление к смерти как зараза передается другим, причем скрыто, как сейчас порой говорят, психоэнергетически. Среди прочего, эта их способность влиять на окружающих проявляется в том, что у оказавшихся рядом отключается критическое мышление, отключается настолько, что жертвы даже не замечают, что уже попали под чужое влияние. Эти убийцы всего живого порой таковыми себя не осознают, потому что это в их подсознании. Они искренне удивляются своему «успеху» и тому, что люди выполняют их желания, часто даже невысказанные. Этих властителей умов можно распознать по всему: по манере держаться и интонациям речи, по выбираемым словам, по мечтам и желаниям, роду занятий, но, прежде всего, по доверчивому поведению оказавшихся с ними рядом. Их, этих индивидов, в разных системах знаний называют по-разному: подавляющими индивидами, антисоциальными личностями, некрофилами. Последнее слово греческое: некрос - мертвый, филео - любить. Поскольку этот термин уже «занят» другими исследователями, то к более полному определению его содержания мы позднее еще вернемся.

- Выгорит. Живого не останется ничего. Все будет серое и коричневое, как те камни... Мертвое и серое... И только ночью из-под кустов миндаля будут выползать кобры... Поохотиться. Видите, как много кустов? И под каждым - нора. В этих местах очень много кобр. Вам надо об этом написать.

-  В тех горах, откуда я сейчас, - сказал Ал, - кобр не было. Были гюрзы. И гремучие змеи. Но гремучек было мало. Ближайшая жила от меня далеко - шагах в тридцати. Да и то - через ручей.

- Сай гремучке не помеха, - одними губами сказал Джамшед. Кишлак, к которому они подъехали, теснился в небольшой долине

между горами, а нужный дом стоял с краю, от сая (горной речки) метрах в двадцати.

Джамшеда ждали, и неприметного вида хозяин дома оказал ему все возможное на Востоке почтение. Напряженная, как после удара, красивая хозяйка лет тридцати, быстро расстелила на полу дастархан и, поставив посередине блюдо с пловом, стала раскладывать вокруг него лепешки. Один за другим стали появляться мужчины, которые после ритуала приветствия молча садились на ковры вокруг расстеленного дастархана. Чем больше собиралось этих внешне неразличимых людей, тем больше происходящее начинало Алу не нравиться. В особенности не нравилось ему их раболепное отношение к хозяину дома.

Перед тем, как все опустили руки в общее блюдо с пловом, Джамшед прочел на арабском суру из Корана. «Бис милла», - эхом отозвались все и начали есть. Молча, запивая плов водкой. После еды один из неразличимых, заливаясь идиотическим, болезненным смешком, достал пластину прессованной сушеной травы ядовито-зеленого цвета.

- А теперь покурим, - усмехнувшись, посмотрел на Ала Джамшед. Он раскрошил кусок поданной ему пластины, достал две сигареты, вытряхнул из них табак и стал набивать оставшиеся трубочки папиросной бумаги ядовито-зеленым крошевом.

Ал не понял, удивился, но вида не подал.

-  Табачок, - усмехнулся Джамшед. - Хороший. Тот, что Сталин любил. «Герцеговина Флор», - и подмигнул.

Тот, с идиотическим смешком (учитель местной школы, как его чуть позднее очень и очень почтительно представили Алу), захихикал. Тень скользнула по лицам и остальных. По-русски здесь явно понимали все.

Все, кроме Ала и главаря (хозяина дома), как по команде, тоже стали готовить себе «сигареты».

-  Я не курю, - твердо отказался Ал. - И не надо упрашивать -бесполезно. Да это и не «Герцеговина Флор».

Когда задымила первая «сигарета», Ал пересел поближе к приоткрытому окну. И даже, делая вдох, наклонялся к проему. На такого рода сборище он оказался впервые, поэтому, даже не пытаясь скрыть свое все возрастающее удивление, он между вдохами все время оборачивался на меняющихся на глазах людей. Они становились хуже, чем пьяные - как будто расползались бесформенными кучами, превращаясь в нелюдей, в совершенное ничто. И это им, похоже, нравилось.

Дымки от сигарет тянулись вверх, и закручиваясь под потолком гаденькими жгутиками, втягивались в верхнюю часть раскрытой створки окна. Навстречу в нижнюю часть тянуло свежим воздухом, которым и пытался дышать Ал. Но, несмотря на эту предосторожность, ему вдруг стало казаться, что ковров в комнате стало как будто больше и что они как будто стали ярче, а потом даже и воздух в комнате стал закручиваться. Все нехорошо и опасно поплыло...

То ли снаружи дома, то ли внутри кто-то визжал... Какие-то непонятные голоса то вплывали, то выплывали из сознания. А рядом в ухо гнусаво бубнили, путая падежи и вместо «она» все время говоря «он» про какую-то «черненькую», которой много, сколько хочешь, и что сбыть можно замечательно и очень выгодно... Да, бубнил голос, все надежно, все куплено, сбои в цепочке невозможны, а госбезопасность -а госбезопасность и в спокойные-то времена в эти места не рисковала сунуться, а сейчас тем более... Да и товар сейчас уже не как прежде на теле, в мешочках, да тайком, а отправляют в любые концы фурами, под овощами, а там сотни килограммов - выгодно!.. Так что он, Ал, не ошибся, значит, судьба: попал в самое то место, самое ему нужное. Ищущий находит. И хорошо, что сам не курит, - их главный тоже нет, -птицу видно по полету, а потому и связь, которую он ищет, будет особенно крепкой и выгодной. Связь... Хорошо-о-о... О?.. О-о-о-о...

- Брось прикидываться, - отчетливо услышал Ал. - Я тебя сразу раскусил. Еще на вокзале. Да ты такой же, как я!..

«Что? - сквозь полузабытье вяло выстраивалась мысль Ала. - Кажется, он меня на вокзале за кого-то другого принял. За „гонца"?.. Или рангом повыше? А может, по плечам, за рэкетира не у дел?.. Что же делать? А? Плохо-то как... Пло-охо-о-о-о... О?.. О-о-о-о-о...»

- А хочешь, мы тебе из города бабу - городскую! - привезем? Какую хочешь? Хочешь вашу, русскую? А хочешь - нашу? Из кишлака? Тебе какую нужно? Чтобы что делала?.. Или тебе, такому мощному, одной мало? Ты скажи - мы сделаем! Мы все можем!

- Наши, точно, лучше, - вплыл в сознание другой голос. - Русские говорят, что наши грязные, потому что не моются. Не так. Наоборот. Это русские грязные, поэтому им приходится все время мыться. А нам не надо. И наши - лучше. Это чувствовать надо. Чувствовать! Как запах. Попробуй нашу! Хочешь?!

В это время за окном раздался истошный вопль, напоминающий не то предсмертный крик, не то истерические взвизгивания бездарной ак-триски, взявшейся изображать страстную близость.

- А!.. И-а!.. Иа!.. а!.. а!.. а! - была весна, и это был ишак.

- Можно и такую, - голос был совершенно серьезен, - и так будет орать, и как хочешь будет орать. Что скажем, то и будет делать.

Ал, наверное, отказывался, но что говорил, он сам не понимал или не слышал. Потом, как-то вдруг, из ниоткуда, надвинулся глаз человека с костистым лицом:

- Рустам-ака, - сказал он, видимо, указывая на главаря, - все может. Рустам-ака - это все. Или ты еще не понял?

Но Ал уже понял все. И если что еще оставалось непонятным, так это то, каким образом отсюда ему удастся выбраться. Живым. Он один, а этих - вон сколько. Но самое опасное - совсем трезвый, полностью себя контролирующий, главарь...

Голова у Ала вдруг разом прояснилась, и сквозь плывущий и как бы мерцающий воздух он будто заглянул в душу человека с костистым лицом, будто проник в него - и понял, почему тот так старательно прятал глаза свои от Ала: расползшаяся по душе смерть пыталась остаться незаметной. Смерть всегда пытается остаться незаметной, в особенности для тех, кто хотел бы понять, что есть что в этой жизни. Впрочем, незаметной лишь до времени...

Неожиданно Джамшед откинулся назад, на спину, глаза его обессмыслились и нос заострился, как у трупа.

- Не выключай свет, Ал! - одними бескровными губами просипел он. - Не выключай свет! Не выключай, я тебя умоляю!!

- Почему?

- Боюсь! Боюсь! Страшно мне!.. Видишь на потолке яйца? Это змей их отложил. Змей! Страшно! Боюсь! Мамочка, как страшно! О-о-о!.. Видишь яйца?

Ал посмотрел на потолок, а потом в обессмыслившиеся глаза Джам-шеда. Змей был. Но в нем, в Джамшеде.

- Нет на потолке ничего.

-  Боюсь! Страшно! Приползет за своими яйцами, вдруг на меня упадет? И - за горло! Боюсь! Ведь у змея - яйца... - задыхаясь от ужаса, катался по полу и хрипел Джамшед.

- А что это наш гость ни в чем нас не поддерживает?- раздалось знакомое идиотическое подхихикивание учителя. - Не выпьет, не покурит с нами, ни чего другого... Русский - и не пьет? Как это может быть, чтобы русский?.. - И опять идиотически захихикал и, казалось, что смех его, придавливая, наваливался даже из его раскосых глаз...

Появились еще лица и еще...

- А в самом деле, почему? Выпей! Выпей! Покури, русский!

«Началось...» - вздохнул Ал. А вздохнул потому, что не рассказывать же им, обкуренным, про то, что для него, наоборот, чем меньше в жизни неестественностей, тем больше полнота радости жизни. Но не ответить вовсе было невозможно:

- Мне нельзя: лечить не смогу.

- Ты - врач? Врач чего? Лечишь чего?

- Психотерапевт. Людей лечу. 70 % болезней - от психики. Вместо того, чтобы, скажем, операцию сделать - достаточно с человеком поговорить. Это и есть - психотерапевт.

- Психотерапевт?.. А где на таких учат?

-  В университетах. Но не во всех. В вашем республиканском, скорее всего, - нет. А в московском - да. Или - в медицинском. А потом два года ординатуры, — неизвестное для кишлачных слово «ординатура» должно было подействовать завораживающе.

- А ты где учился?

- В университете, - подчеркнуто ровным голосом, чтобы бандиты не догадались об обмане, сказал Ал. Обман же состоял в том, что ни в каком специальном учебном заведении психологии и психотерапии Ал не учился. Высшее образование у него было, но другое, техническое. Разумеется, волею судьбы став писателем, он прочел труды и Фрейда, и Юнга, и Фромма, и Адлера, и Берна, и Бехтерева, и Хаббарда, и Карен Хорни, и Ганнушкина - всех и не перечислишь. Словом, всех в глазах публики авторитетных, но друг с другом не согласных и не согласующихся психологов и психотерапевтов. А потому теория - часто лишь теория, к практике она может не иметь никакого отношения. Практическая же психотерапевтическая подготовка у Ала к тому времени ограничивалась двумя-тремя часами беседы с практикующим психотерапевтом, который и разъяснил Алу основы поразительного метода, который как прекрасный цветок иногда распускался во всех народах и во все эпохи, хотя и под разными названиями. Скажем, свою версию этого метода Стивен Хеллер в своей книге «Монстры и волшебные палочки» называет «перестройкой бессознательного». Живший задолго до Стивена Хеллера Лев Толстой, описывая этот метод в своей гениальной «Смерти Ивана Ильича», и вовсе никак его не называет, что наводит на некоторые размышления. Но, повторяем, названий этому до странности мало распространенному среди населения методу существует, очевидно, множество. Пара часов пояснений, пусть даже к гениально простому методу — это, согласитесь, немного, и поэтому игра Ала с бандитами может показаться чрезмерно рискованной, неоправданно опасной. Действительно, представьте себе, что бы эти люди, вернее нелюди, сделали бы с Алом, окажись он несостоятельным как врачеватель? Что бы они сделали с человеком, который случайно оказался в горах и где за него некому заступиться? Представили? Ну так тем более интересен метод, овладев которым всего за пару часов, человек не робеет даже в незнакомых горах, среди банды выродков, делающих деньги на чужой смерти.

-  Столичный университет - самое лучшее в этом смысле учебное заведение, - продолжал импровизировать Ал, - его я и закончил. Так что, если владеть правильными методами, можно вылечить, по меньшей мере, 95 % заболеваний. В особенности, у женщин.

- Женщин? - оживился главарь.

Распознав в голосе главаря особую нотку, все лежавшие и сидевшие на полу немедленно притихли. Только один лежавший навзничь остановиться не мог и что-то тихо бубнил.

- Женщин?.. Значит, лечишь женщин!..

«Жена!- вдруг вспомнил Ал. - Сжавшаяся, как будто под ударом... И потому в постели у них, явно, трудности...»

Действительно, жена у главаря была конституционально чувствительна к психоэнергетическим травмам, которых в таком окружении она, очевидно, получила множество. Но ее же можно вылечить! Прямо сейчас! Это же возможность вывернуться, и какая возможность!!

- Да, лечу. Вот у вас - жена. В ней есть что подлечить. Кое-что.

-  Кое-что? О... Откуда ты знаешь? - подозрительно спросил главарь. - Знаешь... Но откуда?

Ал пожал плечами.

- Так вот, чтобы иметь возможность помогать таким, как она, мне надо быть внутренне неоскверненным. Никакой водки и никаких наркотиков. Так что, я ничего ни пить, ни курить не буду. Ничего - чтобы и ее здоровье было беспорочным. Кстати, даже если я всего 15 минут с ней позанимаюсь, вы сразу же почувствуете, что она... э-э-э... изменилась. Но мне нужно, чтобы в комнате никого не было. Будут мешать.

-  Они сейчас выйдут, - медленно, отчетливо проговаривая слова, произнес главарь, и коротко приказал на непонятном Алу языке.

Комната немедленно опустела. Последним вышел сам главарь.

-  Надо раздеваться? - войдя, тихо спросила жена главаря и, легко дотронувшись до верхней пуговицы красивого халата, расстегнула ее.

Бархатно нежный голос, быстрый женственный взгляд темных карих глаз, такой, по которому одному уже можно было догадаться о ее природной, но до сих пор подавляемой, страстности, маняще нежные ресницы, скромно опущенная голова и великолепная фигура, мягкая, струящаяся в плавных переходах, но в руках такого мужа податливая явно не столько от движения внутреннего огня, сколько от особенностей обращения с ней, - вот какой женщиной безуспешно пытался овладеть главарь! Такая наверняка заставила бы сжаться не одно христианское сердце. Если бы, конечно, глазам счастливца судьба даровала возможность хоть раз ее увидеть. А грудь! Самое главное - это была роскошная грудь, и верхняя пуговица халата уже была расстегнута.

- Надо раздеваться? - вновь, покорно опустив манящие ресницы, спросила она и дотронулась до следующей на груди пуговицы. Бархатно-карие глаза искали согласного взгляда Ала.

- Не надо, - сглотнув комок в горле, сказал Ал. - Ложитесь так. Женщина, не застегнувшись, послушно скользнула на постель и,

приоткрыв губы, посмотрела на Ала.  "

- Так. Глаза закройте... Хорошо. Расслабьтесь... Чтобы нигде в теле не было напряжения... Так... У вас ноги напряжены. Расслабьте их, не напрягайте.

Женщина послушно чуть раздвинула ноги.

-  Так... Руки... Осмотрите - внутренним взором - их внимательно... Хорошо... Теперь лицо... Нет ли где зажимов... Так. А теперь скажите: откуда вы так хорошо знаете русский?

-  А он меня сюда из города взял. А пока у отца жила - училась. Техникум закончила. Русский.

- Понятно. Хорошо... У каждого человека его проблемы в подсознании отображаются в виде геометрических форм, то есть виден некий предмет. Сейчас вы свои проблемы и увидите. Итак, что вас беспокоит больше всего? В виде чего это? И где?

Жена главаря чуть нахмурилась, как будто всматриваясь:

- Цилиндры, - сказала она, - черные цилиндры.

- В какой части тела?

-  На шее. И как бы чуть вверх на затылок, сзади, - и атаманша показала на затылок.

-  Так. А из чего сделаны эти цилиндры? Меня интересует только ваше ощущение. Вы меня понимаете? Только ощущение.

- Железные, - сказала атаманша.

- А что они от вас хотят - эти черные цилиндры?

- Что хотят?.. Наверное, лишают сил... И голова начинает болеть. Вы знаете, у меня очень часто болит голова... Все время...

-  А эти черные цилиндры влияют на ваши взаимоотношения с мужем?

-  Влияют... Влияют, да еще как!

- В худшую сторону? Жена главаря вздохнула.

- А давно существуют ваши цилиндры? Именно цилиндры? Ваше ощущение? Первая цифра, которая приходит в голову.

- Девять лет.

- А кто - по ощущению - «сделал» вам эти цилиндры? Мужчина или женщина?

- Мужчина.

- Вы знаете кто?

- Знаю. Муж.

- А помните ситуацию, в которой они появились?

-  Помню. Он тогда бензопровод в руке держал. От автомобиля. И меня - бензопроводом...

- Так... И с того момента и появились эти черные цилиндры? Которые так влияют на ваши с мужем взаимоотношения?

-Да

- А он вас часто бьет?

-  Нет. Тот случай был единственный. Он меня любит. Прощение потом просил. Подарки дарил.

- Ощущение: от его просьб простить цилиндры уменьшились? -Нет.

- Так. Ощущение: нужны вам эти цилиндры?

-  Нет. У меня от них постоянно голова болит. -А когда особенно?

- Когда он приближается. Даже с лаской. И я сразу ничего не хочу. И он не может получить от меня чего хотел бы...

«Та-а-ак... - подумал Ал, - не все, оказывается, может Рустам-ака...»

- Так. Теперь давайте рассмотрим эти цилиндры повнимательней. Сколько их?

- Много. Сосчитать трудно. Снаружи головы, но некоторые проникают и внутрь.

- Так. Дальше.

-  Одни толстые, - атаманша, не открывая глаз, показала какие, -другие совсем тоненькие. Но зато они длиннее.

- Так. Как вы будете от них избавляться? Выкинуть их? Или что?

- Не знаю.

- Знаете. Рассматривайте их внимательно, наблюдайте, как они исчезают.

Жена главаря некоторое время молчала. Потом с сожалением вздохнула.

- Нет, не исчезают. Остаются на месте.

- Так... Вы как сами скажете, ваш муж достоин прощения? За этот удар?

- Прощения? Я его простила.

Ал понимал: чтобы доказать ей обратное, понадобится много времени. Простить-то она мужа в определенном (логическом) смысле простила - иначе, согласитесь, уж совсем нестерпимо с мужчиной ложиться в постель. Но, если бы она его действительно простила, то искажающих ее естество цилиндров не было бы. С женщиной Ал, по обыкновению, спорить не стал, а просто продолжил:

- Вы сказали, он вас любит... Опять-таки - не бьет.

- Не бьет. - Атаманша вздохнула.

-  Врача до вас допустил. Уже за одно это он достоин прощения.

- Да, достоин, - опять вздохнула атаманша. - А вы знаете, цилиндры посветлели!

- Очень хорошо. Продолжайте наблюдать, как они исчезают.

-  Все, - чуть помедлив, сказала атаманша. И высокая ее грудь колыхнулась от вздоха облегчения. - Исчезли.

- Прекрасно, - сказал Ал. - Что и должно было произойти. Какое ощущение в теле? Что изменилось в лучшую сторону?

- Легко стало. И свободно. Как будто даже легче стало дышать. И тепло. Тепло по всему телу. Особенно в ногах.

Ал посмотрел на ее ноги, а потом не удержался - и на все ее томное и как будто приглашающее тело. Две верхние пуговицы на халате по-прежнему были расстегнуты. Рядом никого не было.

- А отношение к мужу - ощущение - изменится? -Да.

- А улыбаться вам хочется? -Нет.

-  Вспомните что-нибудь приятное. Вам где-нибудь когда-нибудь было очень хорошо?

- Да, - улыбнулась лежащая женщина. - В доме у отца.

- Все. Открывайте глаза.

Жена главаря открыла глаза, медленно встала, еще, видимо, не совсем веря, что с ней произошли какие-то изменения.

- Все, - сказал Ал. - На сегодня все.

Женщина вышла. Ал ждал, что произойдет дальше. Было тихо. Прошло, наверное, с полчаса. Наконец, в проеме двери появился главарь.

- Вели-икий таби-иб!! - восхищенно сказал он. Лицо его лоснилось от удовольствия.

-  Пустяки, - скромно сказал Ал. Сдержался, не добавил, что это всего лишь первое начальное упражнение психокатарсиса. Ну, да для обрезанного и это праздник.

-  Я сейчас тебе еще одну женщину приведу, - с поклоном сказал главарь.

Другая женщина оказалась женой Джамшеда, человека с костистым лицом. В каком родстве она была к главарю Ал так до конца и не понял — что-то вроде невестки.

- Ненавижу русских!.. - войдя, раздельно сказала она настолько прочувствованным тоном, что от него содрогнулся бы даже приговоренный к смерти. И опять, когда Ал предложил ей лечь, и спросил, что ее беспокоит, она повторила: - Ненавижу русских!..

- Сколько вам лет? - спросил Ал.

- Двадцать девять...

Постепенно она разговорилась. Оказалось, что отец у нее, как и муж, чеченец — мусульманин, алкоголик и наркоман, а мать — русская, которая мужа своего ни в грош не ставила и могла, к примеру, совершенно неожиданно уехать на несколько месяцев к себе, в Рязанскую, кажется, губернию, уехать без разрешения мужа, что по местным понятиям было чем-то совершенно немыслимым.

- Мне всегда было отца жалко, - говорила невестка. - Сколько себя помню, я всегда хотела быть отцу женой...

- Женой?

- Да. А почему нет?

- А мать, получается, мешала? Занимала место, по праву принадлежащее не ей, а вам?

-Да

- А вы внешне похожи на мать?

- Не-е-ет! - с омерзением содрогнулась невестка. - Хотя, конечно, как можно совсем не быть похожей на мать? Я маленького роста - а она еще меньше.

-  А нос, наверное, у нее острый? - Ал с усилием отвел взгляд от острого кончика ее носа. (Чтобы она не поняла источника его знаний.)

-  Откуда вы знаете?! Да, острый...

- А губы тонкие, в ниточку?

-  Поразительно! Вы и это знаете! Откуда?!

-  Так. Расслабьтесь. Расслабьтесь-расслабьтесь! Так... Какой вам вспоминается случай, связанный с вашей главной проблемой?

Произошло это тринадцать лет назад, когда ей только исполнилось шестнадцать. В тот день надо было идти работать на огород, а мать накануне не только оттолкнула мужа, но и вообще отказалась работать в огороде. И тогда дочка решила доказать, что мамка - сука, доказать не только себе, но и, наконец, отцу, и для этого решила обработать весь огород одна. В результате переутомилась. Надорвалась. И на том ощущении зафиксировалась. И с тех пор у нее вот уже тринадцать лет апатия и плохо сгибается в локте левая рука. В геометрических же