Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

Аномальное   

Здоровье

Рейки  

Астрал  

Йога

Религия  

Астрология

Магия

Русь  

Аюрведа  

Масоны

Секс

Бизнес 

НЛП

Сознание

Боевое  

Он и она

Таро  

Вегетарианство  

Ошо

Успех

Восток  

Парапсихология

Философия

Гипноз  

Психология  

Эзотерика  

ДЭИР

Развитие

900 рецептов бизнеса

Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

Выдержки из произведения

ВСТРЕЧИ
С ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫМИ
ЛЮДЬМИ


ВВЕДЕНИЕ
С тех пор как я закончил писать свою первую книгу, прошел один месяц - период,
который необходимо было посвятить отдыху. Как вы можете узнать из последней
главы этой книги, я дал себе слово, что за этот месяц не напишу ни одной строки.
Если я и обращался к литературному творчеству, то только для того, чтобы
произнести тост, восхваляющий отменные качества старого кальвадоса, который я
пью сейчас в винном подвальчике Шато дю Приер, напитка, изготовленного людьми,
знающими, в чем заключается истинный смысл жизни.
Ободренный истинным интересом, проявленным читателями к моей первой книге, я
решил вновь взяться за литературный труд. На этот раз я выбрал более доступную
форму повествования, которая поможет подготовить читателя к восприятию моих
идей.
Сознание современного человека, находящегося на любом уровне интеллектуального
развития, способно познавать окружающий мир только посредством восприятия
отдельных фактов, всякий раз случайно или намеренно искаженных, что создает в
нем ложное представление об окружающей действительности. Постепенно дисгармония,
вызванная потоком избыточной и искаженной информации, приводит к плачевным
результатам, которых избежали те, кто смог изолировать свое сознание от этих
вредных влияний. Доказательством вреда, причиняемого влиянием современной
цивилизации, является уменьшающаяся с каждым десятилетием продолжительность
жизни.
Во второй книге я намереваюсь познакомить читателя с семью заповедями, которые
мне посчастливилось найти и расшифровать во время моих многочисленных
экспедиций. В них наши далекие предки сформулировали познанную ими объективную
истину, которую способно оценить даже сознание нашего современника. Я начну с
одной расшифрованной мной надписи, которая послужит отправным пунктом для моего
повествования и одновременно звеном, соединяющим последнюю главу предыдущей
книги с первой главой нынешней.
Эта древняя мудрость гласит:
Только тот достоин звания человека, кто сумел сохранить всех овец, доверенных
его попечению, и при этом не погубил волков.
Конечно, понятие "волки" и "овцы" не следует воспринимать буквально, они здесь
символизируют разум и чувства. Древние считали достойным того человека, который
был способен создать условия для "мирного" сосуществования этих двух разнородных
и враждующих составляющих человеческой личности.
Интересно отметить, что среди множества пословиц, загадок и притч, существующих
у азиатских племен, есть одна загадка, в которой фигурируют волк и коза и
которая дополняет уже процитированную пословицу.
Перед нами ставится задача: как перевезти через реку волка, козу и капусту если
в лодку можно посадить только одного "пассажира", и при этом необходимо
учитывать, что волка не следует оставлять "в обществе" козы, а козу "в обществе"
капусты, иначе последствия будут плачевными.
Чтобы найти правильное решение этой задачи, одной сообразительности мало,
необходимо также быть деятельным человеком, ведь придется лишний раз пересечь
реку.
Заканчивая вчера в парке перечитывать эту, как я назвал ее, "разминку для ума",
я не заметил, как вечер сменился ночью, и знаменитый холодный туман Фонтенбло
начал пробираться в каждую складочку моей одежды, а сизые обитатели горных
высей, называемые птицами, все чаще и чаще оставляли следы своей
жизнедеятельности на моем голом как колено черепе. Раздосадованный таким
бесцеремонным поведением божьих тварей, я решил последовать их примеру и также,
пренебрегая мнением авторитетов, вставить эту главу в новую книгу, а там будь
что будет.
Здесь я описал свои не особенно лестные впечатления от общения с современными
литераторами и, что еще хуже, с современной литературой. В связи с этим я хотел
бы вставить в эту главу отрывок из выступления одного почтенного персидского
писателя, который произвел на меня неизгладимое впечатление. Я тогда еще совсем
молодым человеком приехал в Персию, и мне довелось присутствовать на собрании
местной интеллигенции, на котором обсуждалось состояние современной литературы.
Один из выступавших был немолодым интеллигентным персидским писателем,
интеллигентным не в европейском, а в азиатском смысле слова, то есть не только
очень образованным, но и гармонически развитым человеком.
Среди прочего он сказал: "Как жаль, что современный период, который называют
европейской цивилизацией, оказался таким бесплодным, неспособным передать нашим
потомкам ничего полезного".
Современные писатели, вместо того чтобы стараться выразить свои идеи как можно
яснее, все внимание уделяют тому, что называется "красотой стиля".
И в самом деле, вы можете потратить целый день на чтение "толстой" книги и все
же теряться в догадках, что же хотел сказать автор. И только потратив еще день
или два и дочитав ее до конца, обнаружить, что идея не стоила и выеденного яйца,
что вся интрига закручена вокруг того, любит ли Смит Мэри, а Мэри Смита.
Это касается как художественной, так и научной литературы.
Научные труды, как правило, содержат набор старых гипотез, перетасованных каждый
раз по-новому.
В романах главным образом описываются высокие чувства, которые уже выродились в
народе, или же они посвящены описанию всевозможных грехов, в которых находят
себе выход не получившие удовлетворения естественные человеческие чувства.
Есть еще одна категория книг, содержащая, как правило, описания разнообразных
путешествий и приключений, а также флоры и фауны разных стран и континентов.
Произведения такого рода пишутся людьми, которые выходили за порог своего дома
только для того, чтобы купить сигареты, и вымучивают эти жалкие истории, истязая
свое донельзя жалкое воображение. Зачастую они просто слизывают целые куски из
других книг, компонуя их различным образом.
Не обладая и малейшим пониманием ответственности писателя, эти "творцы",
стремясь к красоте стиля, уничтожают последние остатки смысла, содержащегося в
их произведениях.
Как ни странно вам это покажется, но я обвиняю в том вреде, который причинила
человечеству литература, не что иное, как современную грамматику. Ее я считаю
одним из самых страшных орудий "заговора" современной цивилизации, направленного
против общества.
Современная грамматика большинства языков построена искусственно, в то время как
прежде грамматика формировалась самой жизнью в зависимости от уровня развития
данного народа, климатических условий, преобладающих способов добывания пищи.
Современная же грамматика мешает писателю точно выразить свои мысли, таким
образом читатель, особенно иностранный, лишается последней возможности уловить
смысл сказанного.
Чтобы пояснить свою мысль, приведу в качестве примера один эпизод, свидетелем
которого мне довелось быть.
Как вы знаете, у меня есть только один близкий родственник, это мой племянник по
линии отца, который несколько лет тому назад унаследовал нефтяное месторождение,
расположенное недалеко от Баку, и был вынужден поселиться там.
Так как мой племянник не мог покидать Баку из-за необходимости контролировать
свой бизнес, я иногда навещал его.
Район, где располагалось это месторождение, теперь принадлежит России, стране,
обладающей богатой современной литературой.
В городе Баку и его окрестностях жили люди разных национальностей, которые в
своих семьях говорили на родном языке, а в межнациональном общении вынуждены
были использовать русский язык.
Во время моих приездов в Баку я общался с представителями разных народов, и
поэтому решил выучить русский язык.
К тому времени я уже владел многими иностранными языками, и эта задача не
казалась мне особенно сложной. Через некоторое время я смог говорить на русском
довольно бегло, но, конечно, подобно местным жителям, с сильным акцентом.
Как человек, получивший филологическое образование, хочу отметить, что, даже
отлично владея иностранным языком, невозможно думать на нем, если продолжать
говорить и думать на своем родном.
И, следовательно, заговорив на русском языке, я все же продолжал думать на
персидском, постоянно подыскивая своим "персидским" мыслям эквиваленты в русском
языке.
При переводе определенной мысли с персидского языка на русский иногда возникали
почти необъяснимые трудности, и я стал задумываться над тем, почему иногда так
трудно передать совсем простую мысль словами чужой речи.
Заинтересовавшись этой проблемой и имея массу свободного времени, я начал
изучать грамматику русского языка и некоторых других современных языков и вскоре
понял, что трудности при переводе мысли с одного языка на другой заключаются в
искусственных грамматических правилах построения речи. Так у меня сформировалось
твердое убеждение в том, что правила грамматики многих языков составлялись
людьми, стоящими на более высокой ступени интеллектуального развития, чем
основная масса населения.
В качестве подтверждения этой мысли укажу на затруднение, которое возникло у
меня на начальных этапах изучения русского языка и которое заставило меня более
детально изучить этот вопрос.
Однажды, когда я, как обычно, занимаясь изучением русского языка, пытался
сформулировать на нем свои мысли, родившиеся в моем сознании на родном
персидском языке, я захотел использовать выражение, которое мы, персы, часто
употребляем в разговорной речи - "myan-diaram", которое на французском языке
означает "je dis", а на английский переводится фразой "I say". Пытаясь подобрать
соответствующее выражение в русском языке, я долго напрягал свою память, но,
несмотря на свое достаточно хорошее владение языком, не нашел необходимого
эквивалента. Ни одно из выражений, употребляемых как среди простого народа, так
и в среде интеллектуальной элиты, не подходило.
Потерпев фиаско, я сперва предположил, что не обладаю достаточным запасом
русских слов и выражений, и обратился к своим многочисленным словарям, а также
проконсультировался у тех людей, которые считались признанными авторитетами в
этой области. Однако оказалось, что в современном русском языке не существует
выражения, эквивалентного персидскому "myan-diaram", вместо него употребляется
выражение "я говорю", которое соответствует в персидском языке "myan-soil-
yaran", во французском "Je parle" и в английском "I speak".
Так как другие представители персидского народа имеют общую со мной систему
восприятия образов, могут ли они принять такую неравноценную замену без
внутреннего сопротивления? Конечно, нет. Ведь, "soil-yaran" и "diaram" или
"speak" и "say" - это глаголы, обозначающие различные действия.
Вот один из тысячи возможных примеров, иллюстрирующих трудности, которые
возникают при переводе мысли на язык иных культур, находящихся по общему
признанию в периоде расцвета.
Вследствие отсутствия эквивалентов слов и выражений, наблюдаемого в современных
литературных языках, представители тех цивилизаций, в которых слова имеют только
буквальный смысл, слыша или читая слова и выражения, употребляемые в переносном
смысле, воспримут мысль автора в искаженном виде.
При этом слова и выражения, обозначающие широкий круг понятий, относящихся к
жизни и деятельности простых людей, имеют точные эквиваленты в большинстве
языков.
Пример отсутствия в русском языке выражения, точно соответствующего персидскому
варианту, который я привел выше, служит подтверждением моего вывода, на первый
взгляд поверхностного, что любой самый искусный перевод с одного языка на другой
является всего лишь эрзацем - неким искусственным подобием оригинала.
Должен сказать, что, начав изучать грамматику русского языка, а также и других
современных языков, с целью установить причину отсутствия эквивалентных
выражений, я решил, что одних только филологических знаний для этого
недостаточно, и стал знакомиться с историей происхождения и развития русского
языка.
И мои изыскания подтвердили, что прежде этот язык содержал слова,
соответствующие конкретным понятиям из области практической деятельности. Но с
течением времени, достигнув определенной ступени развития, он стал объектом
экспериментов бесчисленных псевдолитературных выскочек, так что смысл многих
слов и выражений оказался искаженным, или они были даже совсем выведены из
употребления только потому, что они не соответствовали требованиям,
предъявляемым к "культурной" речи. Среди них оказалось и слово, которое я долго
не мог отыскать, соответствующее персидскому понятию "diaram" и в те времена
звучавшее так: "сказываю".
Интересно отметить, что это слово сохранилось и до настоящего времени, но
употребляется в прежнем, буквальном значении только людьми, хотя и являющимися
представителями русской нации, но живущими в районах, удаленных от культурных
центров страны и, таким образом, изолированных от влияния современной
цивилизации.
Искусственно созданные языковые конструкции, которые молодое поколение вынуждено
усваивать, являются, по моему мнению, одной из основных причин того, что среди
современных европейских народов развивается и нормально функционирует только
один из трех принципов, необходимых для формирования здорового сознания, а
именно мышление. Но без определения и сознания собственных чувств и инстинктов,
что очевидно для каждого здравомыслящего человека, не может быть сформирована
полноценная личность.
Подводя итог всему ранее сказанному о современной литературе, точнее всего могу
описать ее словами: "Она не имеет души".
Современная цивилизация убила душу литературы, как и всего того, к чему она
прикоснулась.
Я имею более чем достаточно оснований для такой беспощадной критической оценки
современной цивилизации, тогда как дошедшие до наших дней памятники античной
литературы свидетельствуют о том, что нам есть что позаимствовать из нее, что
она способна помочь формированию полноценной, гармонично развитой личности и
должна передаваться из поколения в поколение.
Я пришел к выводу что мудрость древних народов, квинтэссенция их идей,
увековеченных в форме кратких и доступных изречений, может быть очень полезна их
потомкам.
Чтобы показать различия между литературой прежних времен и современной, я хочу
напомнить старый анекдот про двух воробьев.
Однажды под стрехой сидели два воробья, старый и молодой. Они обсуждали событие,
которое стало "сенсацией дня" и заключалось в том, что служанка муллы выбросила
из окна на улицу, где собирались стаи воробьев, нечто, на первый взгляд похожее
на кусок засохшей каши, но которое оказалось всего лишь старой мочалкой.
Некоторые из молодых неопытных воробьишек бросились на нее.
Обсуждая этот случай, старый воробей внезапно весь нахохлился и с недовольной
гримасой стал искать под крылом блох, которые его постоянно донимали. Поймав
одну, он сказал с глубокомысленным видом: "Не те нынче времена. Сидим, бывало,
под стрехой, дремлем. А тут вдруг внизу шум, гром. Запах такой, что слюнки
текут. Душа радуется в предчувствии того, как мы слетим вниз и устроим
грандиозный пир. А что сейчас? Шума достаточно, и вонь такая, что вытерпеть
невозможно. А в результате несколько пятен масла на мостовой".
В этой беседе, как вы уже наверное поняли, речь идет о конных экипажах.
Последние, производя гораздо больше шума и неприятного запаха, вполне бесполезны
в смысле обеспечения воробьев питанием. А без пищи и воробью несладко.
Этот анекдот является отличной иллюстрацией к моему утверждению о различии между
современной и ушедшей цивилизациями.
Литература должна служить совершенствованию человечества, но в настоящее время
не может выполнять эту функцию, так как она слишком поверхностна. Как в анекдоте
о старом воробье, шуме, суете и плохом запахе.
Любой человек, отбросив предубеждения, может заметить различия в степени
развития чувств между людьми, родившимися и проведшими всю свою жизнь в Азии, и
коренными европейцами.
В самом деле, многие отмечают, что у современных жителей Азии, которые
существовали изолированно от современной цивилизации, чувства развиты гораздо
сильнее, чем у европейцев. А так как чувства - это основа при формировании
гармоничной личности, то азиаты, имея, как правило, меньше фундаментальных
знаний, тем не менее имеют более верные представления об окружающем мире и самих
себе, чем те, кто считает себя сливками современного цивилизованного общества.
Европейское образование заключается в осмыслении объекта наблюдения, в то время
как азиаты получают информацию с помощью чувств или даже инстинктов.
Жители азиатских стран первое время проявляли заинтересованность европейской
литературой, но, осознав ее весьма поверхностный характер, потеряли значительную
часть этого интереса и в настоящее время едва ли ее читают.
В их прохладном отношении к литературе Европы главную роль, по-моему, сыграл
такой литературный жанр, как роман.
Большинство популярных европейских романов посвящено нарушению гармонии в
отношениях между людьми, произошедшей вследствие их слабости и безволия и
описанной со всякими стилевыми ухищрениями. Азиаты, которые все еще недалеко
ушли от Матери Природы, считают такое состояние взаимоотношений как для мужчин,
так и для женщин ущербным и недостойным, и особенно недостойным для мужской
половины человечества, и инстинктивно презирают таких людей.
Что касается других жанров, таких, как научные статьи, очерки и другие формы
познавательной литературы, жители азиатских стран, стоя ближе к природе,
подсознательно чувствуют полное отсутствие подлинного понимания автором того, о
чем он пишет, вследствие недостатка знаний.
И вот в то время как азиаты практически полностью игнорируют современную
литературу, полки книжных магазинов Европы ломятся от новинок.
Конечно, может возникнуть резонный вопрос, как согласовать мое утверждение с тем
фактом, что подавляющее большинство жителей Азии неграмотны.
На это я отвечу, что все же действительная причина отсутствия интереса азиатов к
современной европейской литературе заключается в присущих ей недостатках. Я сам
неоднократно был свидетелем того, как сотни неграмотных людей собирались вокруг
человека, умеющего читать, чтобы слушать Священное Писание или сказки Шехерезады
"Тысяча и одна ночь".
Конечно, вы можете возразить мне, отметив, что события, описанные в этих
произведениях, особенно в сказках, взяты из их жизни, и поэтому понятны и
интересны слушателям. Но секрет в том, что эти тексты, особенно в "Тысяча и
одной ночи" являются литературой в полном смысле слова. Все читатели и слушатели
понимают, что все, описанное в этих книгах, придумано автором, но эти выдумки
очень правдоподобны, даже те эпизоды, которые не могли бы произойти в реальной
жизни. Читательский интерес рождается вследствие тонкого проникновения автора в
психологию своих персонажей и поддерживается развитием действия,
концентрирующегося вокруг событий, происходящих в реальной жизни.
Потребности современной цивилизации породили новый, совершенно специфический вид
литературы - журналистику.
Я не могу обойти молчанием этот факт, так как, по моему мнению, журналистика не
привносит ничего, способствующего развитию полноценного, гармоничного сознания,
и, оказывая разрушительное влияние на взаимоотношения людей, является одним из
главных зол в жизни современных людей.
Этот род литературы получил такое распространение в наши дни, что становится
фактором, все более и более увеличивающим безволие и ущербность современных
людей. Развивающаяся атрофия воли и пассивность лишают людей доступного им
прежде самоосознания, они перестают понимать самих себя, что не позволяет им
идти по пути самосовершенствования.
С другой стороны, это ежедневное легковесное чтиво так изменяет образ мышления,
что лишает их даже приобретенного ранее самоосознания и гармонии. Таким образом,
исчезают условия, дававшие прежде людям возможность сделать жизнь более или
менее гармоничной, хотя бы только в области их взаимоотношений.
К несчастью, газеты и журналы, издаваясь все более частыми и большими тиражами,
ослабляют способность человека мыслить независимо и принимать самостоятельные
решения, уменьшают сопротивление всем видам обмана и заблуждений, дезориентируют
его сознание, стимулируя в людях развитие всяческих отрицательных свойств,
таких, как зависть, подозрительность, лицемерие, гордыня и тому подобное.
Чтобы обосновать свое непоколебимое убеждение во вреде, приносимом человечеству
периодической печатью, расскажу о нескольких историях, реальность которых я могу
подтвердить, так как сам по воле случая принимал в них участие.
У меня был довольно близкий друг, американец, проживавший в Тегеране, который
незадолго до смерти сделал меня своим душеприказчиком.
У него был сын, уже немолодой человек, который получал доходы от бизнеса, жил со
своей многочисленной семьей в одном из крупных европейских городов.
Однажды вечером после ужина он и его домочадцы почувствовали себя плохо и к утру
умерли все до одного. Будучи душеприказчиком семьи, я был вынужден приехать
туда, где произошло это страшное событие.
Там я узнал, что незадолго до трагедии отец того несчастного семейства в течение
нескольких дней постоянно читал газеты. В нескольких из этих изданий он прочел
объявления об открытии магазина, где продавались колбасы, производимые, как
утверждалось, из особо качественного сырья по специальной технологии.
В конце концов под воздействием этой настойчивой рекламы он пошел в этот магазин
и накупил колбасы, хотя ни он, ни его семейство прежде не увлекались колбасными
изделиями, так как они все выросли в Армении, где колбас не едят. Отведав этой
колбасы на ужин, все они получили тяжелое отравление, от которого и скончались.
Это экстраординарное событие разбудило мои подозрения, и, чтобы пролить на него
свет, я воспользовался услугами частного детектива.
Мне удалось узнать следующее. Одна крупная фирма приобрела по низкой цене
огромную партию колбасных изделий, первоначально предназначавшуюся для отправки
в другую страну, но отвергнутую из-за задержки при погрузке. Чтобы избавиться от
всей партии колбас как можно быстрее, эта фирма не поскупилась на вознаграждение
журналистам, которым она доверила эту рекламную кампанию.
А вот другая история.
Во время моего очередного посещения Баку я увлекся от нечего делать чтением
газет, получаемых моим племянником. Меня заинтересовали огромные статьи сразу в
нескольких газетах, посвященные одной известной актрисе.
О ней писали так много и в таких выражениях, что даже я, пожилой человек, под
впечатлением прочитанного отложил в сторону все запланированные дела и. нарушив
привычный распорядок дня, отправился в театр.
И что вы думаете я там увидел? Нечто, соответствующее тому, о чем писали в
газетах? Ничего подобного.
На своем веку я повидал немало актрис такого жанра, плохих и хороших, и без
преувеличения могу считаться авторитетом в этой области. Но даже не принимая во
внимание мой изысканный вкус, с точки зрения обычного человека, я должен
признать, что за всю свою жизнь я не видел ничего более бездарного и скучного.
Эта женщина не имела ни малейшего представления об актерском искусстве.
Она произвела на меня такое плохое впечатление. что даже если бы во мне
проснулся альтруист, я не предложил бы ей и роли своей кухарки.
Как я узнал позже, один из нефтепромышленников заплатил журналистам кругленькую
сумму, пообещав удвоить ее, если они обеспечат аншлаг на выступлениях его
любовницы, которая до недавнего времени служила горничной у одного русского
инженера.
И еще один случай. В одной очень популярной немецкой газете я время от времени
встречал статьи, до небес превозносившие одного художника, и благодаря этому у
меня сложилось мнение что живописец обладает феноменальным талантом.
Мой племянник, только что купивший большой дом в Баку, решил, готовясь к своей
свадьбе, оформить его как можно богаче. Так как в течение года на его нефтяных
участках дважды произошли выбросы нефти, увеличившие ее добычу, то я посоветовал
своему племяннику потратить эти деньги с толком. оплатив услуги этого
прекрасного художника, о котором я слышал столько хорошего, а также купить
несколько фресок, которые должны были украсить стены дома.
Такие затраты не только улучшат репутацию владельца дома, но и сделают его
наследников в будущем обладателями прекрасных фресок и других работ кисти
знаменитого мастера.
И племянник последовал моему совету Он даже нанес личный визит этой европейской
знаменитости, чтобы сделать свое предложение. Вскоре художник прибыл, прихватив
с собой целый вагон ассистентов и маляров и, как мне показалось, даже личный
гарем, конечно, в европейском понимании слова, и без особой спешки приступил к
работе.
Результатом трудов этой знаменитости было то, что день свадьбы пришлось
перенести, чтобы привести дом в исходное состояние.
Чтобы отдать должное журналистам, отмечу, что в данном случае они восхваляли
этого весьма посредственного художника почти бескорыстно, ведь надо же им было о
чем-то писать, создавать сенсации, пусть даже делая из мухи слона.
И в качестве последнего примера я хочу привести историю одного недоразумения,
которое характеризует состояние современной литературы.
Однажды я познакомился с парой юных европейцев, которые любили путешествовать.
Оказалось, что мой юный друг увлечен решением одной интересной задачи. Во всех
странах, в которых ему удалось побывать, он собирал и анализировал информацию о
влиянии никотина, содержащегося в разных видах табачных изделий, на организм и
психику человека.
Собрав достаточное количество необходимых ему данных по интересующей его
проблеме во многих странах Азии, он вместе со своей женой вернулся в Европу, где
начал писать книгу, содержащую результаты его исследований. Но так как его юная
беспечная жена, не имевшая ни малейшего понятия об экономии, потратила во время
путешествий все имевшиеся у них деньги, она была вынуждена пойти работать
машинисткой в одно крупное издательство.
В офис, где она теперь работала, часто заходил один писатель, который, увидев
молодую очаровательную женщину, влюбился и попытался соблазнить ее. Но эта юная
особа, верная своему долгу, отвергла его домогательства. И вот в то время, когда
молодая женщина торжествовала, одержав моральную победу, неудачный воздыхатель с
помощью всевозможных интриг добился ее увольнения. Моральный уровень этого
человека вполне допускал возможность такого рода мести за отказ удовлетворить
его страсть.
К тому времени мой юный друг опубликовал свою книгу и, пылая ненавистью к
человеку, оскорбившему его жену, стал писать критические статьи на книги этого
писателя, разнося их в пух и прах. И он добился своего - спрос на книги автора
значительно упал.
Я знавал одного музыкального критика, который ни разу в своей жизни не
прикасался ни к одному музыкальному инструменту и даже не знал нот. Он не мог
отличить "до" от "ре", но благодаря существующему положению вещей занял
ответственный пост музыкального критика и таким образом стал авторитетом для
читателей солидной и популярной газеты, формирующим музыкальные вкусы тысяч
людей.
Читатели иногда не знают мотивов и истинных взглядов автора статьи, не знают
всех закулисных интриг и выгод, которые можно извлечь, используя средства
массовой информации в корыстных целях.
Дожив до преклонного возраста, я могу утверждать. и любой здравомыслящий человек
согласится со мной, что нелепо вырабатывать свою систему ценностей и формировать
вкусы, основываясь на той "информации", которую мы получаем из средств массовой
информации.
Звезды современной культуры, имея очень низкий уровень морали и интеллекта,
подобно детям, играющим с огнем, сами не способны оценить отрицательные
последствия влияния средств массовой информации на массовое сознание.
Изучая античную историю, я пришел к выводу, что носители древней культуры
никогда не позволяли себе того, что является нормой в настоящее время.
Мои выводы основаны на достоверных источниках, дошедших до нас из тех времен,
когда наша страна являлась одной из крупнейших держав мира и Вавилон,
принадлежавший нашему народу, был единственным культурным центром той эпохи.
Опираясь на исторические факты, мы можем утверждать, что "пресса" существовала и
в те времена, конечно, в гораздо более скромных объемах.
Но в античном мире это ответственное дело доверялось только самым просвещенным и
достойным людям, заслужившим эту честь всей своей честной жизнью и благими
делами.
Прежде чем быть допущенными на эти должности, люди приносили присягу служить на
благо своему народу
Теперь же любой мальчишка может быть журналистом, если у него хорошо подвешен
язык и он обладает элементарной грамотностью.
Я познакомился с подобным типом людей довольно близко и еще более утвердился в
своем мнении о них, когда в течение трех-четырех месяцев ежедневно посещал
собрания молодых бакинских журналистов.
Это произошло при следующих обстоятельствах.
Однажды, в очередной раз посетив Баку с намерением провести там всю зиму у
своего племянника, я стал там свидетелем того, как несколько молодых людей
пришли к нему, чтобы просить разрешения проводить на первом этаже его дома, где
сперва предполагалось устроить ресторан, собрания "Общества литераторов". Мой
племянник дал им согласие, и начиная со следующего дня эти молодые люди стали
собираться у нас. главным образом по вечерам.
Так как посторонним лицам не запрещалось посещать их собрания, я часто заходил к
ним, будучи почти свободным по вечерам. Моя комната располагалась рядом с местом
их встреч, и это способствовало завязыванию довольно близких приятельских
отношений.
Большинство из них были еще совсем юные создания, слабые и изнеженные на вид.
Лица некоторых явно свидетельствовали о том, что их родители злоупотребляли
спиртными напитками или обладали другими пагубными привычками.
Хотя Баку был всего лишь небольшим городком в сравнении со многими европейскими
городами и хотя люди, собравшиеся в нашем доме, были только мелкими сошками, я
все же позволю себе сделать некоторые обобщения, касающиеся их коллег,
работающих где бы то ни было. Путешествуя по Европе и тесно общаясь со многими
представителями этой профессии, я все более и более утверждался в своем мнении о
них. Они походили друг на друга как горошины одного стручка.
Единственное различие между ними состояло в том, насколько высоко они задирали
нос, а это зависело исключительно от того, сотрудниками какого издательства они
подвизаются, насколько велик тираж газеты или журнала, предоставляющего свои
страницы для их беспомощных опусов. Известность и степень материального
процветания фирмы, владеющей этим изданием и, следовательно, его сотрудниками, и
определяет степень их самомнения.
Многие из них почему-то считаются поэтами. В наши времена, если кто-то напишет
несколько строчек революционной чепухи, вроде этой:
Зеленые розы,
Красные мимозы
Дивной красоты,
Как мои мечты
и т. п., он сразу же награждается званием поэта такими же, как он,
бумагомарателями, а иные из них даже заказывают визитные карточки, где их
обладатель именуется поэтом.
Среди современных литераторов принято превозносить друг друга при каждом удобном
случае.
Мне кажется, что это одна из главных причин того, что сфера влияния этих
фальшивых авторитетов очень быстро распространяется и толпа раболепно
поклоняется и безудержно льстит этим ничтожествам, чем их и считает всякий
здравомыслящий человек.
На собраниях литераторов в Баку. о которых я рассказал, один из этих людей встал
на возвышение и начал читать стихи, подобные тем, которые я только что
процитировал, дальше рассказал о том, что говорил министр на одном из банкетов,
будучи навеселе, и все в том же роде. Закончил же выступающий следующими
словами: "Я уступаю место на трибуне одному из величайших писателей наших дней,
мистеру такому-то, который посетил наш город и был так любезен, что почтил наше
скромное собрание своим присутствием. И теперь мы будем иметь счастье услышать
его выступление".
Эта знаменитость появилась на импровизированной трибуне с такими словами:
"Дорогие леди и джентльмены, мой коллега, мой собрат по перу был столь любезен,
назвав меня одним из величайших писателей". Тут я должен заметить, что этот
писатель не мог слышать ни одного слова, сказанного его "собратом по перу", так
как вошел в эту комнату позже, после окончания его выступления, открыв плотно
запертую дверь, а уж хорошая звукоизоляция стен нашего дома мне хорошо известна.
Затем он продолжал: "На самом деле я даже не заслуживаю чести сидеть в его
присутствии. Величайшим писателем нашего времени являюсь не я, а он, мой
высокоуважаемый коллега, известный не только всей России, но почитаемый всем
цивилизованным человечеством. Наши потомки будут с благоговением произносить его
имя и никогда не забудут того, что он сделал на благо человечества. Его законное
место не среди нас, а в кругу богов Олимпа".
И только после этой преамбулы наше "светило" произнесло никому не нужную чепуху,
а потом был сервирован стол, впрочем весьма скромный, с двумя бутылками дешевого
вина. Во время трапезы несколько кусочков колбасы и рыбы перекочевали в карманы
некоторых из присутствующих. Невольным свидетелям смущенно объяснили: "Это для
моей собаки. Этот паршивец завел привычку выпрашивать у меня подачку, когда я
возвращаюсь домой".
На следующий день во всех местных газетах появился подробный отчет об этом
литературном мероприятии, составленный в весьма выдержанном стиле и содержащий
цитаты из выступлений всех присутствовавших, но в котором не упоминалось о
скромности ужина и об исчезновении со стола некоторых продуктов.
Таковы эти люди, постоянно учащие нас жить, формирующие наши вкусы и образ
мышления, которым может верить только очень наивный читатель, не знающий, что
они собой представляют в действительности.
Почти все писатели и журналисты Европы за редким исключением стали тем, что они
есть, не благодаря своим достоинствам, а благодаря слабостям.
С моей точки зрения, не может быть сомнения в том, что ущербность современной
цивилизации во многом обусловлена тем вредным, деморализующим влиянием, которое
периодическая печать оказывает на массовое сознание.
Меня безмерно удивляет тот факт, что ни одно из современных правительств,
расходующих более половины того, что называется государственным бюджетом, на
полицию, пенитенциарную систему, судопроизводство, церковь, медицину и т.п., и
платящих немалое жалование бесчисленному количеству государственных служащих,
таких, как врачи, священники, агенты тайной полиции и прокуроры, с единственной
целью поддержать моральный уровень населения, не потратит и цента на то, чтобы
устранить это зло, являющееся очевидной причиной многих преступлений и
несчастий.
Так закончил свою речь этот мудрый благородный перс.
Я привел слова этого человека только потому, что мысль, заключенная в них, очень
полезна и поучительна, особенно для тех поклонников современной цивилизации,
которые наивно полагают, что она находится на гораздо более высоком уровне
развития человеческого разума. Этим я хочу закончить вводную часть книги и
приступить к основной ее части.
Начав работать над материалом, предназначенным для публикации, с намерением
придать ему как можно более доходчивую форму, я припомнил совет небезызвестного
муллы Нассреддина, который звучал так: "Во всяком деле старайся совместить
приятное с полезным".
Что касается второй части совета нашего мудрого учителя, мне не придется слишком
беспокоиться о ней, так как идеи, которыми изобилует текст, позволят достичь
этой цели, а что касается моего собственного удовольствия - то я получу его,
придавая тексту форму рассказа, что сделает мою жизнь более терпимой, так как
люди будут считать меня писателем,
Чтобы вы могли понять, что я подразумеваю под выражением "терпимая жизнь",
должен сказать, что после моих путешествий по странам Азии и Африки, которые по
тем или иным причинам привлекли в настоящее время общественное внимание, я
долгое время считался магом и экспертом по "потустороннему миру".
Поэтому первый встречный, считая, что он имеет полное право надоедать мне с
целью удовлетворения своего праздного любопытства, задавал глупые вопросы о
высоких материях, вынуждая посвящать его в те или иные стороны моей личной жизни
и рассказывать о всех моих приключениях во время путешествий по дальним странам.
Как бы я ни устал, я обязан был что-нибудь отвечать, иначе возникали обиды и
недоброжелательное отношение ко мне. и в дальнейшем эти люди постоянно нелестно
отзывались обо мне, не упуская случая устроить мне какую-либо неприятность. Вот
почему, просматривая материал, предназначенный для этой книги, я решил оформить
его в виде отдельных историй, служащих подтверждением какой-либо идеи и косвенно
отвечающих на вопросы, задаваемые мне наиболее часто. И впоследствии, имея дело
со всякими бессовестными бездельниками, я смог бы удовлетворять их праздное
любопытство, просто отсылая к соответствующей главе книги. Этот стиль
повествования, привычный для читателя, одновременно дает мне передышку, спасая
от умственного переутомления, неизбежного при добросовестном выполнении
многочисленных обязанностей, налагаемых на нас жизнью.
Вопросы, наиболее часто задаваемые людьми различных классов и уровней
образования, таковы:
- С какими замечательными людьми я встречался?
- Увидел ли я на Востоке что-либо необычное и удивительное?
- Есть ли у человека душа и бессмертна ли она?
- Обладает ли человек свободой воли?
- Что такое жизнь и почему существуют страдания?
- Верю ли я в оккультные и спиритические науки?
- Что такое гипноз, магнетизм и телепатия?
- Почему я заинтересовался этими проблемами?
- Что привело меня к созданию системы, практикуемой в институте, носящем мое
имя?
То, как я построил повествование, разделив текст книги на несколько
самостоятельных глав. служит ответом на первый из этих вопросов, а именно: каких
замечательных людей я встречал? В каждой из глав книги я расскажу о какой-либо
встрече, расположив главы в определенном порядке так, что будет явно
просматриваться автобиографическая линия, и одновременно отвечу на все вопросы,
задаваемые мне наиболее часто.
Перед тем как идти дальше, я хотел бы пояснить, что я понимаю под выражением
"замечательные люди", так как, подобно всем определениям конкретных понятий, оно
воспринимается крайне субъективно.
Например, человека, показывающего фокусы, многие относят к "замечательным", но
перестают считать его таковым, разгадав секрет фокусов.
Для того, чтобы разъяснить свою точку зрения, я дам как можно более короткое
определение этого понятия.
По-моему, замечательным человеком может по праву считаться тот, кто выделяется
из окружения благодаря своему уму и таланту, кто никому не навязывает свой образ
мышления и в то же время терпим и справедлив к слабостям и недостаткам других.
Так как первым человеком, чье влияние оставило глубокий след в моей жизни, был
мой отец, я начну с него.

ЧАСТЬ I
МОЙ ОТЕЦ
В последней четверти прошлого и в начале нынешнего века мой отец был известным
ашугом, т.е. поэтом и сказителем по прозвищу Адаш; и хотя он был не
профессионалом, а только любителем, но сумел завоевать широкую популярность
среди жителей Кавказа и Средней Азии.
Ашугами в Азии и на Балканах называли представителей устного народного
творчества, которые сочиняли, декламировали и пели, исполняя перед
многочисленными слушателями старинные песни, рассказывали легенды, народные
сказки, читали поэмы.
Несмотря на то что в те времена люди, посвятившие себя такому роду деятельности,
были, как правило, неграмотны, не имели даже начального образования, они
обладали такой памятью и такой богатой фантазией, которые сейчас кажутся
невероятными и даже феноменальными.
Ашуги не только запоминали на слух бесчисленные и часто очень длинные сказания и
поэмы, но, обладая отличным слухом, путем импровизации создавали прекрасные
произведения искусства, подбирая к ним все новые мелодии и ритмы.
Теперь это искусство утеряно, и даже во времена моей молодости молодые люди,
обладавшие подобным даром, встречались все реже и реже.
Я имел счастье наблюдать выступления ашугов, которые в те времена были очень
известными людьми, и их образы глубоко запечатлелись в моей памяти.
Это произошло потому, что мой отец брал меня, тогда еще совсем ребенка, на их
состязания, на которых ашуги, приезжавшие из многих стран, таких, как Персия,
Турция, Кавказ и даже из некоторых областей Туркестана, соревновались перед
большим количеством зрителей в искусстве пения и импровизации.
Обычно это происходило следующим образом.
Один из участников состязания, выбранный по жребию, начинал петь, сразу подбирая
мелодию и задавая своим коллегам канву выступления, которую они и подхватывали,
импровизируя каждый на свой лад. Темы имели религиозный и философский характер,
или вниманию слушателей предлагались подлинные старинные легенды и предания.
Звучал, как правило, турецкий язык, который был в этих местах общепринятым
языком межнационального общения и позволял людям, говорившим на разных
диалектах, понимать друг друга.
Такие состязания продолжались неделями и даже месяцами, завершаясь присуждением
призов и вручением подарков благодарными зрителями, которые награждали коврами и
домашним скотом наиболее отличившихся ашугов.
Я присутствовал на трех таких состязаниях, первое из которых проходило в Турции
в городе Ван, второе в азербайджанском городе Карабах и третье - в маленьком
городке Субатан под Карсом.
В Александрополе и Карсе, где наша семья жила во времена моего детства, отца
часто приглашали на собрания, на которые люди, ценившие его дар, приходили,
чтобы послушать песни и сказания в его исполнении.
Там он читал поэму или рассказывал старинную легенду, которую хотели услышать
присутствующие.
Часто одного вечера не хватало на то, чтобы завершить повествование, и участники
встречи собирались и на следующий день.
По вечерам перед воскресными и праздничными днями, когда нам не нужно было рано
вставать, отец рассказывал детям всякие интересные истории про античных героев,
читал стихи и неизменно заканчивал одной из сказок "Тысяча и одна ночь", которых
он знал так много, что их действительно хватило на тысячу и одну ночь.
Среди самых сильных впечатлений от этих вечерних чтений, оставивших глубокий
след в моей жизни, было одно, которое стало духовным откровением, давшим мне
возможность постичь непостижимое.
Это впечатление, запавшее мне в душу и выкристаллизовавшееся с течением времени,
произвела на меня дискуссия моего отца со своим другом по поводу одной античной
легенды.
Это случилось в то время, когда мой отец под давлением жизненных обстоятельств
вынужден был стать профессиональным плотником.
Приятель отца часто заходил к нему в мастерскую и просиживал там ночи напролет,
обсуждая с отцом значение античных легенд и преданий.
Другом отца был не кто иной, как настоятель Борш, человек, который должен был
вскоре стать моим наставником, сформировать мое мировоззрение, сделать из меня
то, чем я сейчас являюсь.
Вечером, когда эта дискуссия состоялась, я был в мастерской отца, как и мой
дядя, который приехал навестить нас из пригорода, где располагался его
загородный дом, окруженный садами и виноградниками.
Мы с дядей сидели в углу на куче стружек и, замерев, слушали пение отца, которое
повествовало о вавилонском герое Гильгамеше, и его разъяснения этого
произведения.
Спор возник, когда отец закончил 21-й стих этого эпоса, в котором Ут-Напишти
рассказывает Гильгамешу историю гибели во время потопа страны Шуруппак.
После этой песни отец остановился, чтобы набить трубку, и сказал, что, по его
мнению, легенда о Гильгамеше пришла к нам от шумеров, народа более древнего, чем
вавилоняне, и, несомненно, эта легенда в качестве подлинного свидетельства
потопа отразилась в иудейской Библии и послужила фундаментом развития
христианского мировоззрения с привнесением изменений лишь в отдельные детали.
Отец-настоятель Борш начал возражать, приводя в опровержение этой точки зрения
различные аргументы, и вскоре спор стал таким горячим, что они даже забыли
отослать меня спать, как это делалось раньше в подобных случаях.
Я с моим дядей были так увлечены этой полемикой, что пролежали, не шелохнувшись,
на куче опилок до утра, когда она наконец завершилась и спорщики разошлись.
Эта 21-я песня была повторена в течение ночи столько раз, что запечатлелась в
моей памяти на всю жизнь.
То, что закладывалось во мне благодаря сильным впечатлениям, полученным в
детстве под влиянием отца, хотя и не было сразу осознано мной, но сказывалось в
течение всей моей дальнейшей жизни.
Однажды произошло событие, перевернувшее все в моей душе. Читая журнал, я
случайно наткнулся на статью, в которой говорилось о том, что среди руин
Вавилона обнаружено несколько табличек с надписями, которым не менее четырех
тысяч лет, там же приводился текст надписей с расшифрованным переводом - это был
эпос о герое Гильгамеше.
Когда я понял, что это была та самая легенда, которую я в детстве так часто
слышал от отца, и особенно когда я прочел 21-й стих этого эпоса, составленный
почти в тех же выражениях, которые были уже мне знакомы, я ощутил такое
волнение, как будто это событие определяет всю мою будущую жизнь.
Я был потрясен тем, что эта легенда передавалась ашугами из поколения в
поколение в течение тысяч лет почти без изменения содержания.
Этот случай раскрыл мне глаза: я понял, какое благотворное влияние оказало на
меня общение с моим отцом, и я пожалел, что так поздно осознал великое значение
памятников античной литературы.
И была другая легенда, слышанная мной от отца, в ней тоже говорилось о великом
потопе в стихотворной форме. Много-много веков тому назад, за целых семьдесят
поколений перед последним потопом (здесь нужно иметь в виду, что одним
поколением считается период в сто лет), когда на месте суши была вода,
существовала великая цивилизация, центром которой был остров Ханаан, он же
являлся и центром земли.
Как я узнал из других исторических источников, остров Ханаан располагался там,
где находится современная Греция.
Единственными людьми, пережившими первый потоп, были члены существовавшего в те
времена братства Имастумов. Имастумами в древней Армении называли выдающихся
людей, членов касты, распространенной по всей земле.
Это братство состояло из очень образованных людей, изучавших, кроме всего
прочего, астрологию. Как раз перед потопом члены братства расселились во всех
уголках земли, чтобы иметь возможность наблюдать за этим феноменом из разных
мест. Несмотря на большое расстояние между ними, эти люди поддерживали
постоянную связь друг с другом и отправляли всю важную информацию в центр
посредством телепатии.
Для этого они использовали специальных медиумов, которые были как бы
принимающими аппаратами. Находясь в трансе, эти люди бессознательно принимали и
регистрировали информацию, передаваемую им из разных мест земли.
Это, так сказать, точное описание средств связи, существующих в наши дни.
Воспользуюсь представившейся мне возможностью, рассказывая о моем отце,
упомянуть о его друге и моем первом наставнике - настоятеле Борше. Я считаю
совершенно необходимым описать обычай, установившийся между этими людьми,
которые взяли на себя обязательство воспитывать меня, тогда еще совсем ребенка,
готовя к сознательной жизни.
Этот обычай, как я понял значительно позже, сыграл огромную роль в моей жизни, в
формировании моего образа мышления, моей души.
Они сами называли это кастусилией (kastousilia), словом, пришедшим к нам,
видимо, из древней Ассирии, которое мой отец взял из какой-нибудь легенды.
Обыкновенно это происходило так: один из них неожиданно задавал другому вопрос,
и тот должен был ответить, сохраняя полное хладнокровие, убедительно и логично.
Например, однажды вечером мой будущий учитель, неожиданно войдя в мастерскую, с
порога спросил отца: "А где сейчас находится Всевышний?"
И мой отец ответил невозмутимо: "Он сейчас как раз в Сарыкамыше".
Сарыкамыш - это лесистая местность в районе границы между Россией и Турцией, где
растут необычайно высокие сосны, славящиеся по всему Кавказу и Средней Азии.
Получив такой ответ, настоятель осведомился: "А что он там делает?" На это отец
ответил, что Всевышний мастерит длинные приставные лестницы и закрепляет счастье
на вершинах сосен, так что отдельные люди и целые народы могут подниматься и
спускаться по ним.
Эти вопросы и ответы звучали всегда в очень серьезном тоне, даже если один
интересовался ценой картофеля, а другой сообщал, что благодаря хорошему урожаю
картофель в этом году чрезвычайно дешев.
Только гораздо позже я понял, сколько смысла заключено в этих вопросах и
ответах.
Став свидетелем подобных дискуссий, посторонний человек мог подумать, что перед
ним два выживших из ума старика, которые находятся вне стен сумасшедшего дома
только в результате недоразумения.
Мой отец обладал очень простым и определенным взглядом на то. в чем состоит
смысл жизни. Он много раз говорил мне в дни моей юности, что главное для
человека - обрести внутреннюю свободу и подготовить себе счастливую спокойную
старость.
Он считал совершенно необходимым, чтобы цель, стоящая перед человеком, была
проста и понятна и не заключала в себе каких-либо абстрактных умствований. Но
достичь этой цели можно, только если в детстве и юности человек усвоит следующие
заповеди, которым будет строго следовать в дальнейшей жизни.
Первая - любить своих родителей.
Вторая - оставаться простым человеком.
Третья - быть вежливым со всеми вне зависимости от того, бедны они или богаты,
хозяева или слуги. И какую бы религию они ни исповедовали.
Четвертая - любить свою работу ради нее самой, а не за прибыль, которую она
приносит.
Мой отец, любивший меня, как своего первенца, больше всех, оказал на мою жизнь
особое влияние. Я относился к отцу скорее как к старшему брату, и он, постоянно
общаясь со мной, рассказывая различные увлекательные истории, помог развиться
моему поэтическому воображению и высоким идеалам.
Мой отец воспитывался в семье греков, чьи предки иммигрировали из Византии,
покинув свою родину, чтобы спастись от преследований турков, завоевавших
Константинополь.
Сперва они осели в центре Турции, но позже, по нескольким причинам, одной из
которых был поиск лучших климатических условий и лучших пастбищ для
многочисленных стад домашнего скота, составлявших основу богатства моих предков,
они переселились на восточное побережье Черного моря в окрестности города
Гюмюшхане, а незадолго до последней русско-турецкой войны, из-за новых
преследований их турками, перебрались в Грузию.
В Грузии мой отец отделился от своих братьев, отправившись в Армению, и
поселился в городе Александрополе, который прежде, при турках, назывался Гюмри.
При разделе имущества семьи на долю моего отца пришлось несколько стад домашнего
скота, что в те времена составляло огромное богатство.
Через один-два года все, что унаследовал мой отец, было потеряно по
обстоятельствам, не зависящим от воли человека.
Поселившись в Армении со своей семьей, пастухами и стадами, мой отец стал самым
богатым человеком в этой местности, и более бедные семьи передали ему имевшееся
у них небольшое количество скота, за что он, по существовавшему здесь обычаю,
должен был отдавать им определенное количество масла и сыра.
Таким образом его стадо увеличилось на несколько тысяч голов, но в результате
мора, который пришел из Азии и распространился в Закавказье, почти все поголовье
пало в течение нескольких месяцев. Немногочисленные оставшиеся животные
представляли собой кожу и кости.
Мой отец, беря на свое попечение чужой скот, одновременно взял на себя по
местным обычаям всю ответственность за падеж и другие беды, которые могли
приключиться, например, при нападении на стадо стаи волков, что случалось здесь
довольно часто. Поэтому он был вынужден отдать оставшихся животных в виде
компенсации другим людям.
Таким образом, мой отец из богатого человека внезапно превратился в нищего.
В те времена наша семья состояла из шести человек: моего отца, матери, бабушки,
которая пожелала доживать свои дни рядом со своим младшим сыном, и троих детей -
меня самого, моих младших брата и сестры.
После случившегося несчастья отец был вынужден завести собственное дело, так как
содержать семью, привыкшую жить в полном довольстве, было нелегкой задачей.
Собрав остатки имущества. в основном домашнюю обстановку, он организовал ломбард
и одновременно, согласно местным обычаям, мастерскую по изготовлению
всевозможных изделий из дерева.
Но так как мой отец никогда прежде не занимался коммерческой деятельностью и,
следовательно, не имел в этой области никакого опыта, его ломбард приносил одни
убытки. В конце концов его пришлось закрыть и оставить только мастерскую,
специализировавшуюся на производстве небольших деревянных поделок.
Во второй раз неудача постигла отца через четыре года после первого несчастья.
Наша семья жила в городе Александрополе в то время, которое совпало с периодом
активного восстановления русскими пограничного города Карса, который они
захватили.
Решив, что в Карсе можно будет хорошо зарабатывать, и поддавшись уговорам моего
дяди, который уже имел в этом городе свой бизнес, отец перевел мастерскую в
Карс. Сперва он поехал туда один, потом вернулся за нами.
К этому времени наша семья увеличилась на три "космических аппарата для
перерабатывания пищи" в виде трех моих очаровательных сестренок.
Обосновавшись в Карсе, отец сперва отдал меня в греческую школу затем перевел в
русскую.
Так как я обладал хорошими способностями и быстро запоминал, мне не приходилось
тратить много времени на приготовление уроков, и все оставшееся время я помогал
отцу в его мастерской.
Вскоре я даже завел своих собственных клиентов из числа друзей, для которых я
делал игрушки и некоторые школьные принадлежности, например, пеналы. Мало-помалу
мне стали доверять и более серьезную работу по мелкому ремонту домов.
Несмотря на то что в те времена я был совсем ребенком, я помню все, что тогда
происходило, в мельчайших деталях. До сих пор меня восхищает мужество, с которым
мой отец встречал все несчастья, которые сыпались на него, как из рога изобилия,
и сохранял жизнерадостность и самообладание, оставаясь в душе настоящим поэтом.
Что бы ни случилось, в какие бы трудные обстоятельства мы ни попали, в нашей
семье всегда господствовали согласие, любовь и желание помочь друг другу.
Благодаря врожденной способности моего отца черпать вдохновение и радость в
самой обыденной жизни он был для нас примером и заряжал нас своим оптимизмом.
Говоря об отце, я не должен обойти молчанием и моего взгляда на то, что называют
сверхъестественным. По этому вопросу он имел свое особое мнение.
Однажды, навещая отца, я задал ему один из стереотипных вопросов, которые во
время моих многочисленных странствий я часто задавал людям, с которыми меня
сводила судьба.
Я попросил его сказать мне без общих фраз и пространного философствования, как
лично он считает - бессмертна ли душа?
"Ты хочешь узнать мое мнение? -- спросил он. - Что ж, в такое бессмертие, при
котором, как принято считать, душа, отделяясь от тела после смерти человека,
существует независимо от него, я не верю.
Я пришел к убеждению, что человек от рождения обладает определенным свойством,
благодаря которому в процессе жизни в нем образуется некая субстанция, почти
независимая от его физического тела.
Когда человек умирает, эта субстанция продолжает существовать еще некоторое
время после отделения от физического тела.
Хотя это "нечто" формируется из того же материала, что и физическое тело
человека, оно гораздо более чувствительно к различным видам воздействий. Это
доказывает и тот эксперимент, который ты проводил много лет тому назад".
Он имел в виду один из моих опытов, при котором однажды присутствовал, когда я
приводил в состояние гипноза различных людей с целью прояснить для себя один
интересный феномен.
Я поступал следующим образом: делал из глины и воска фигурку человека,
изображавшую моего подопытного, которого я приводил в гипнотическое состояние.
Дальше я натирал какую-либо часть тела загипнотизированного человека смесью
оливкового и бамбукового масла, затем, удалив часть масла, натирал им
соответствующее место глиняной фигурки.
Особенно удивило тогда моего отца то, что, когда я кольнул иглой фигурку в
место, смазанное маслом, загипнотизированный человек дернулся, а когда я уколол
фигурку сильнее, на соответствующем месте кожи человека выступила капелька
крови.
Интересным оказался и тот факт, что испытуемый человек, выведенный из состояния
гипноза, не помнил абсолютно ничего, что с ним за это время произошло, и,
конечно, не чувствовал боли от "уколов".
Ссылаясь на то, чему свидетелем он был, мой отец сказал: ""Нечто",
сформировавшееся в человеке, может самостоятельно реагировать на определенные
внешние воздействия".
Отец, занимаясь моим воспитанием, имел определенную систему, глубоко им
выношенную и повлиявшую на формирование моей личности самым благотворным
образом.
С раннего детства он так формировал мой образ мышления, так развивал мои
чувства, чтобы в будущем исключить появление у меня таких черт характера, как
привередливость, трусость, робость, зазнайство, вызывающих безволие, безразличие
к жизни.
Я очень хорошо помню, как с этой целью он подкладывал мне в кровать животных -
мышь и лягушку, позволял мне брать в руки неядовитых змей и даже играть с ними.
Отец учил меня, что человек должен заботиться о своих близких, особенно о старых
людях, таких, как моя мать, тетя, и даже пожилых пастухах, которые на нас
работали.
Он заставлял меня вставать рано утром, когда детский сон особенно сладок, и идти
к роднику. чтобы облиться холодной ключевой водой, а также приучал меня
обходиться легкой одеждой даже в холодную погоду.
И как я ни пытался отлынивать от этих легких обязанностей, отец никогда не
уступал, хотя был добрым человеком и очень любил меня. Несмотря на то что я
очень часто подвергался наказаниям, я вспоминаю его с благодарностью за все то,
что он для меня сделал.
Не будь отец так строг и требователен ко мне, я не смог бы, став взрослым
человеком, преодолеть все препятствия, которые возникали на моем пути во время
длительных странствий.
Отец проявлял требовательность не только ко мне, но и к себе относился не менее
строго. Он вел жизнь, педантично подчиненную строгому распорядку.
Например, он всегда ложился спать очень рано, чтобы так же рано вставать на
следующее утро, и не изменил этой привычке даже в день свадьбы собственной
дочери.
В последний раз я виделся с отцом в 1916 году. Ему было уже 82 года, и при этом
он был здоровые полным сил и оптимизма человеком, в его густой бороде белело
всего несколько седых волос. Он умер годом позже и не своей смертью.
Это событие, горестное и несправедливое для тех, кто его хорошо знал, случилось
во время нелепого взрыва человеческих страстей, когда турки в очередной раз
атаковали Александрополь и моя семья вынуждена была бежать, чтобы спастись.
Отец не захотел бросить наш дом на произвол судьбы и, защищая его от турок, был
тяжело ранен, вскоре умер и был похоронен несколькими стариками, случайно
оказавшимися свидетелями этих событий.
Тексты древних легенд и песен, записанные отцом, были, к несчастью, безвозвратно
утеряны во время массовых грабежей и погромов. Его голос, записанный на пленку
фонографа, содержащую несколько сотен песен, возможно, уцелел среди вещей,
которые мне пришлось оставить в Москве.
Мне будет очень жаль любителей народного фольклора, если эти записи бесследно
исчезнут.
Своеобразие личности моего отца, его недюжинный ум будут, несомненно, по
достоинству оценены читателями, если я приведу здесь несколько любимых изречений
моего отца, которые он часто и очень к месту употреблял в беседе.
В связи с этим очень интересно отметить, что те же самые изречения, если их
вставлял в разговор кто-нибудь другой, воспринимались иначе и казались верхом
нелепости.
- Не отведав соли, не узнаешь вкус сахара.
- Сутана - хороший покров для глупости.
- Если священник пошел направо, разумный человек должен, не раздумывая,
повернуть налево.
- Чтобы признать себя трусом, нужно иметь немало мужества.
- Человека насыщает не наличие пищи, а отсутствие жадности.
- В потемках вошь страшнее тигра.
- Своя ноша не тянет.
- Глуп тот, кто слишком много умничает.
- Болтливая жена хуже тяжелой болезни.
- Счастлив тот, кто не замечает своих несчастий.
- Чингисхан был могущественным человеком, но полицмейстер еще могущественнее.
- Если хочешь стать богатым, подружись с полицией.
- Если хочешь стать знаменитым - подружись с журналистами.
- Если хочешь быть сытым - подружись с тещей.
- Если хочешь жить в мире и спокойствии - подружись с соседом.
- Если хочешь спокойно спать - помирись с женой.
- Если хочешь стать атеистом - подружись со священником.
Чтобы дать вам полное представление о личности моего отца, я должен рассказать о
его характере, редко встречающемся среди современных людей и вызывавшем
удивление у всякого, кто был с ним хорошо знаком.
С тех самых пор, когда отец внезапно лишился всего своего богатства и был
вынужден заняться коммерческой деятельностью, его дела шли так плохо, что все
те, кто был в курсе его бизнеса, считали его крайне непрактичным.
И в самом деле, любое коммерческое предприятие, которое организовывал мой отец,
несмотря на все его усилия приносило ему одни убытки. Однако так происходило не
потому, что он был непрактичным в деловом отношении или не имел способностей к
коммерческой деятельности. Причина этих неудач заключалась в его характере.
Свойство его натуры, по-видимому сформировавшееся еще в детском возрасте, я бы
определил так: инстинктивная антипатия к возможности строить свое счастье на
несчастьях других людей.
Иными словами, будучи очень гордым и честным человеком, мой отец никогда не мог
извлекать выгоду из наивности или неопытности своих партнеров. Но большинство из
тех, кто окружал его, являясь типичнейшими представителями своего времени,
использовали его честность и несуетность для того, чтобы обмануть его самым
бессовестным образом.
В самом деле, к моему отцу идеально применимы строки Священного Писания, которые
цитируются представителями самых разных вероисповеданий для того, чтобы описать
убожество нашей обыденной жизни:
"Если не хочешь быть избитым - бей первым.
Если ты не ударишь - будешь забит до смерти, как Сидорова коза".
Несмотря на то что мой отец часто попадал в сложные ситуации, преодолеть которые
было невозможно, и несчастья сыпались на него как из рога изобилия, несмотря на
то что он постоянно сталкивался с самыми низменными проявлениями человеческой
природы, заставлявшей предполагать, что человек произошел от шакала, - он
сохранил доброе, отзывчивое сердце и всегда оставался самим собой.
Отсутствие в его жизни того, что называется материальным благополучием, не
тревожило его ни в малейшей степени. Все, что было необходимо моему отцу, - это
немного хлеба на обед и тишина в те часы, когда он предавался медитации.
Единственное, что могло его расстроить, - отсутствие свободного времени по
вечерам, когда он любил наблюдать за звездами.
Все, что я могу пожелать для себя. это стать таким человеком, каким был мой отец
в зрелые годы.
Под давлением обстоятельств, от меня независящих, я был лишен возможности
посетить могилу моего дорогого отца, и маловероятно, что я смогу сделать это в
будущем, однако, завершая эту главу, посвященную самому дорогому для меня
человеку, завещаю своим сыновьям по крови и духу, если судьба дарует им такую
возможность, - отыскать одинокую, заброшенную могилу и установить на ней
памятник с надписью:
Он принадлежит нам.
Мы принадлежим ему.
Наша близость безмерна.


ЧАСТЬ II
МОЙ ПЕРВЫЙ УЧИТЕЛЬ
Как я уже упоминал в предыдущей главе, моим первым учителем был настоятель Борш.
Служа настоятелем собора в Карсе, он был одновременно величайшим духовным
авторитетом для целой области, незадолго до описываемых событий захваченной
русскими войсками.
Отец Борш, благодаря счастливому случаю, сыграл огромную роль в становлении моей
личности.
Певчих в соборный хор набирали из учащихся муниципальной русской школы, которую
я посещал. Благодаря хорошему голосу я попал в число избранных.
Старый настоятель, интересуясь церковным пением, часто присутствовал на наших
спевках. Он очень любил детей и поэтому был добр с маленькими певчими.
Вскоре настоятель стал проявлять ко мне особое внимание; то ли потому, что я
обладал очень хорошим голосом, который выделялся в общем хоре, то ли потому, что
я был большим озорником, а ему нравились такие непоседы. В любом случае, он
проявлял ко мне неподдельный интерес и вскоре стал помогать мне готовить
школьные уроки.
В конце года я пропустил много спевок в соборе, потому что заболел трахомой.
Узнав об этом, настоятель лично пришел к нам домой, приведя с собой двух врачей-
окулистов. После обследования доктора прописали мне порошок сульфата меди,
специальную мазь и затем ушли, а мой отец разговорился с настоятелем Боршем. Эти
два человека, прожившие такие разные жизни, оказались родственными душами.
Почувствовав друг к другу большое расположение с самой первой встречи, они часто
встречались в нашей мастерской и беседовали часами, прихлебывая кофе,
приготовленный моим отцом. Устроившись на мягкой куче опилок в укромном уголке,
они обсуждали религиозные и исторические вопросы. Я помню, что настоятель Борш
особенно оживлялся, когда мой отец рассказывал ему об Ассирии.
Отцу-настоятелю было тогда около семидесяти лет. Не обладая крепким здоровьем,
он сохранял бодрость духа. Этот высокий стройный человек с благородными чертами
лица обладал глубокими и обширными знаниями, при этом его взгляды отличались от
взглядов его окружения.
Его считали человеком со странностями, и, с обывательской точки зрения, он давал
достаточно оснований для такого отношения. Будучи довольно богатым человеком и
получая хорошее жалование, он занимал только одну комнату с кухней, хотя его
помощники, люди гораздо менее обеспеченные, жили в шести-десятикомнатных
комфортабельных квартирах.
Отец Борш вел очень уединенную жизнь, почти ни с кем не общаясь, не нанося
визиты своим немногочисленным знакомым, не позволяя входить в свою комнату
никому, кроме меня и прислуги, причем прислуге не разрешалось входить к нему в
его отсутствие.
Добросовестно исполняя свои обязанности, отец-настоятель отдавал все свободное
время наукам, особенно астрономии и химии, иногда для отдыха занимался музыкой -
игрой на скрипке и сочинением духовной музыки. Многие из его произведений стали
широко известны в России.
Некоторые из его вещей, которые были сочинены в моем присутствии, мне
приходилось впоследствии слышать в граммофонной записи.
Настоятель Борш заходил к нам, чтобы повидать моего отца, обычно по вечерам,
когда они оба были свободны от своих обязанностей.
Чтобы, так сказать, не вводить других в соблазн, он старался сделать эти визиты
как можно более незаметными, так как он занимал видное положение в городе и
почти все знали его в лицо, в то время как мой отец был простым плотником.
Во время одной из таких встреч в мастерской моего отца настоятель Борш заговорил
с ним о моем дальнейшем образовании.
Он сказал, что находит меня очень способным мальчиком и считает совершенно
бессмысленным мое дальнейшее пребывание в школе, где мне предстояло потратить
целых восемь лет на то, чтобы получить аттестат, соответствующий начальному
образованию.
И в самом деле, муниципальная школа была устроена абсурдно, так как, отучившись
восемь лет, вы в конце концов получали документ об образовании, соответствующем
трем классам.
Поэтому настоятель Борш убедительно посоветовал моему отцу забрать меня из школы
и обучать дома, предложив свои услуги, пообещав найти мне и других учителей. Он
сказал, что если мне впоследствии понадобится аттестат, я смогу получить его в
любой школе, сдав экзамены за соответствующий класс.
После семейного совета отец так и сделал. Я бросил школу, и с того времени
настоятель Борш занялся моим образованием, лично преподавая мне некоторые
предметы и подыскав мне учителей. Это были выпускники теологической семинарии
Пономаренко и Крестовский, которые служили дьяконами в соборе, готовясь стать
армейскими капелланами. Еще со мной занимался доктор Соколов.
Пономаренко учил меня географии и истории, Крестовский - Священному Писанию и
русскому языку, Соколов занимался со мной анатомией и физиологией. Математику и
многие другие предметы преподавал мне сам настоятель.
Мне приходилось нелегко. Хотя я был способным учеником и обладал хорошей
памятью, мне едва хватало времени, чтобы готовиться к занятиям, и не оставалось
буквально ни одной свободной минуты.
Много времени приходилось тратить на дорогу, так как все учителя жили в разных
районах, а доктор Соколов - в форте Чакман, в нескольких милях от города.
Вначале отец и мать хотели, чтобы я стал священником, но настоятель имел свое
мнение по этому вопросу. Он считал, что священник должен не только заботиться о
душах своей паствы, но и обязан знать все об их телесных неудачах и о том, как
врачевать их.
Он был убежден, что обязанности священника и врача должны быть объединены, ведь
только тот врач, который имеет доступ к душе своего пациента, сможет оказать ему
реальную помощь. В то же время только тот будет хорошим священником, кто имеет
медицинское образование, потому что тело и душа взаимосвязаны, и невозможно
лечить одно, если причина недуга кроется во втором.
Отец Борш считал, что я должен получить медицинское образование, но не для того,
чтобы впоследствии работать врачом.
Но сам я хотел для себя иной судьбы. Имея с детства склонность к изготовлению
всякого рода поделок, я мечтал о технической специальности.
И так как еще не было решено, на чем следует остановиться, я продолжал
готовиться на священника и врача, так как многие предметы пригодились бы мне в
любом случае.
Все продолжалось, как и прежде, и я, будучи способным учеником, смог преуспеть в
обоих направлениях и даже нашел время для чтения книг, частью даваемых мне отцом
Боршем, а частью добываемых мной самим.
Отец-настоятель очень тщательно занимался со мной по тем предметам, которые он
выбрал, и зачастую после уроков позволял мне оставаться, угощая чаем и слушая,
как я исполняю духовные песнопения, сочиненные им.
Во время наших частых и продолжительных встреч он беседовал со мной на разные
темы: и те, что касались преподаваемых им предметов, и те, что не имели к ним
отношения. Мало-помалу между нами установились такие доверительные отношения,
что отец Борш стал разговаривать со мной не как с ребенком, а как со взрослым
человеком, как с ровней.
Я так привык к нему что чувство робости, которое я вначале испытывал, совершенно
исчезло. Сохраняя все свое уважение к нему, я тем не менее иногда забывался
настолько, что позволял спорить с ним, что его не только ни в малейшей степени
не обижало, но, как мне теперь кажется, даже радовало.
В беседах со мной отец-настоятель часто обращался к вопросам пола. Относительно
сексуального желания он сказал мне следующее: "Если юноша, не достигший
зрелости, позволит себе удовлетворить свою страсть, с ним произойдет то же, что
с небезызвестным Исавом, который продал за чечевичную похлебку право
первородства. Потому что, уступив искушению хотя бы один раз, он лишит себя
возможности в дальнейшем быть достойным человеком.
Удовлетворять вожделение до достижения зрелости - все равно, что добавлять спирт
в моллавалльянский мадьяр. (Примечание. Моллавалли - район Карской области, а
мадьяр - это молодое перебродившее вино.) Если влить в это вино хотя бы каплю
спирта, оно превращается в уксус.
Но когда юноша достигнет зрелости, он может делать то, к чему стремится. Так и с
вином: когда процесс брожения закончится, вы можете добавлять в него спирт в тех
количествах, которые считаете необходимыми, добиваясь определенной крепости
напитка".
Отец Борш имел весьма оригинальное мировоззрение, которое принципиально
отличалось как от взглядов окружавших его людей, так и от всего того, что я
успел почерпнуть в книгах.
Я приведу здесь некоторые из его идей, позволяющих ознакомиться с его
представлениями о личности человека.
Он говорил: "Человек, не достигший зрелости, не несет ответственности за свои
поступки, хорошие или плохие, вольные или невольные. Лицами, отвечающими за все,
являются его близкие - люди, намеренно или случайно взявшие на себя обязанность
подготовить его к сознательной жизни.
Детство и юность даются человеку, неважно, женщина это или мужчина, для того,
чтобы в нем сформировалась сознательная личность. Взрослея, человек как бы
продолжает находиться в "материнском лоне", и только выйдя из него, наделяется
личной ответственностью за все, что он делает.
Согласно законам природы, как утверждают мудрые люди, процесс созревания
заканчивается у мужчин к 20-23 годам, у женщин - к 15-19 годам, в зависимости от
климатических условий местности, где они росли.
Эти периоды обусловлены законами природы, но, к сожалению, это еще не стало
общепризнанным фактом.
По моему мнению, современная педагогика крайне небрежно относится к вопросам
пола, которые играют важнейшую роль в жизни каждого человека.
Что касается ответственности за свои действия, то большинство современников,
достигших зрелости или даже перешагнувших этот рубеж, как ни странно это может
показаться на первый взгляд, не виноваты, по моему мнению, во многих своих
скверных поступках, так как они вызваны нарушением законов природы.
Одна из самых главных причин совершения людьми немотивированных асоциальных
действий состоит в том, что в этом возрасте молодые люди часто испытывают
недостаток в общении с лицами противоположного пола, необходимом для
полноценного развития и самосовершенствования личности, и поэтому находятся в
состоянии внутреннего дискомфорта.
Вот почему человеку, достигшему зрелости, совершенно необходимо иметь рядом лицо
противоположного пола, для того чтобы вести гармоничную полноценную жизнь.
Наши далекие предки понимали это очень хорошо и считали необходимым для
нормального развития общества достижение гармонии в семейных отношениях.
У древних народов даже был обычай обручать своих маленьких детей: мальчиков с
семи лет и девочек с годовалого возраста. С момента помолвки родители будущих
супругов брали на себя обязательство всячески содействовать развитию у своих
детей привычек, вкусов и склонностей, которые окажут благотворное влияние на их
совместную жизнь".
Я также очень хорошо помню, как отец и Борш повторяли: чтобы в зрелом возрасте
человек мог стать полезным членом общества, а не паразитировать на нем, его
воспитание должно опираться на десять основных принципов.
С раннего детства ребенку необходимо исподволь внушать следующее:
- Веру в неизбежное наказание за ослушание.
- Веру в то, что вознаграждение дается только по заслугам.
- Любовь к Господу, но безразличие к святым.
- Неприятие жестокого обращения с животными.
- Боязнь обидеть родителей и учителей.
- Отсутствие страха перед чертями, мышами и змеями.
- Способность радоваться тому, что имеешь.
- Желание сохранить добрые отношения с окружающими.
- Терпеливое отношение к физическим страданиям.
- Стремление зарабатывать "свой кусок хлеба" как можно раньше.
К моему глубокому сожалению, мне не довелось присутствовать при последних днях
жизни этого достойного человека и заплатить последний долг в земной жизни моему
незабвенному учителю, моему второму отцу.
Однажды в воскресный день, через много лет после его кончины, священнослужители
карского собора были очень удивлены и крайне заинтересованы тем, что какой-то
незнакомец заказал полную заупокойную службу для того, кто лежал в одинокой и
всеми забытой могиле. Они в недоумении переглядывались, видя, что этот никому не
известный человек с трудом сдерживает подступавшие к глазам слезы.
Покойтесь с миром, дорогой учитель. Не знаю, оправдал ли я ваши надежды, но в
течение всей моей жизни я нерушимо следовал вашим заповедям.

ЧАСТЬ III
БОГАЕВСКИЙ
Богаевский, или отец Евлиссий, в настоящее время жив и здоров и удостоен чести
служить помощником аббата в главном монастыре Ессейского братства, находящемся
на берегу Мертвого моря. Согласно преданиям, это братство возникло за двести лет
до Рождества Христова, и утверждают, что именно в этом братстве Иисус Христос
принял первое причастие.
Впервые я встретился с Богаевским, или отцом Евлиссием, когда он был еще совсем
молодым человеком, только что закончившим обучение в русской духовной семинарии
и в ожидании принятия сана служившим дьяконом в карском соборе.
Вскоре после приезда в наш город он, в ответ на просьбу отца-настоятеля, дал
согласие стать моим учителем, заменив Крестовского, который незадолго до того
получил место капеллана в одном из полков, стоявшем где-то в Польше. Богаевский
был приглашен в Карс, чтобы заместить Крестовского в соборе.
Он оказался очень общительным и добродушным человеком и вскоре заслужил всеобщую
любовь и доверие. Даже Пономаренко, которого окружающие считали, и не без
основания, грубияном, и тот сошелся с Богаевским довольно близко. Они совместно
снимали комнату, расположенную рядом с городским общественным садом и пожарной
каланчой.
Так как Богаевский был еще совсем молод, у меня с ним возникли дружеские,
доверительные отношения, и я часто заходил к нему в гости или оставался после
окончания занятий, чтобы послушать, о чем он беседует с Пономаренко или другими
знакомыми, которые часто собирались у него. Иногда я помогал ему по дому.
Среди тех, кто чаще всего приходил к Богаевскому, мне запомнились военный
инженер Всеславский, его близкий друг и соотечественник, и офицер артиллерийских
войск Кузьмин, специалист по взрывным веществам.
Сидя у самовара, они беседовали обо всем на свете, и я внимательно прислушивался
ко всему, о чем они говорили. Будучи большим любителем чтения, я поглощал
огромное количество книг, посвященных различным вопросам, и как губка впитывал в
себя все, что узнавал. Из-за разницы в возрасте я никогда не решался вмешиваться
в их беседы и испытывал благоговение перед их обширными и глубокими знаниями.
Жизнь в нашем провинциальном городке была скучна, и, чтобы развеять тоску, эти
люди собирались одной компанией довольно часто. Их дискуссии, постоянным
свидетелем которых мне доводилось быть, пробудили во мне интерес к абстрактным
вопросам, который не угас до сих пор.
Это увлечение "высокими материями" определило всю мою будущую жизнь, поэтому я
остановлюсь на этом периоде моей жизни довольно подробно. Однажды во время
очередной дискуссии завязался горячий спор о спиритизме и в том числе о
cтоловерчении, которое в те дни привлекало всеобщий интерес.
Военный инженер утверждал, что этот феномен осуществляется при участии духов,
остальные присутствующие относили его к проявлению иных сил природы, таких, как
магнетизм, закон притяжения, самовнушение и т.п., но никто не отрицал
существования этого феномена как такового.
Я слушал как всегда внимательно: эта тема меня очень заинтересовала. Хотя я
много читал, но мне еще не попадались книги о спиритизме. Этот интерес
многократно усиливался под влиянием одного события в моей жизни. Я все еще
скорбел о недавно умершей младшей сестренке, и тема смерти и загробной жизни,
обсуждаемая моими знакомыми, чрезвычайно волновала меня.
Дискуссия закончилась, и собравшиеся решили провести эксперимент, для которого
понадобился стол на трех ножках. Как раз такой находился в комнате, но, большой
специалист по этому вопросу, офицер артиллерии отверг его, потому что он был
изготовлен с применением гвоздей. Он объяснил, что нужен такой стол, в котором
отсутствует металл, и поэтому я был послан к соседу и вскоре вернулся, захватив
с собой то, что было необходимо.
Наступил вечер, мы расселись вокруг стола, положив на него руки определенным
образом, как нам показал Кузьмин.
Минут через двадцать стол начал двигаться. И инженер спросил его о возрасте
каждого из присутствующих, и он отстучал ножкой соответствующие цифры.
Мне трудно описать, какое сильное впечатление произвело на меня это событие.
Передо мной открылся целый мир неизведанного, непостижимого.
Все, что я увидел и услышал, так поразило меня, что я думал об этом всю дорогу
домой и целую ночь не спал, размышляя над тем, что случилось.
В конце концов я решился спросить обо всем увиденном у отца Борша.
Услышав мой подробный рассказ, отец-настоятель ответил: "Все это полная чепуха.
Не забивай себе голову подобными глупостями. Подумай сам, если духи
действительно имели бы возможность стучать ножкой стола - это значило бы, что
они обладают физической силой. А если это так, то почему они прибегают к такому
идиотскому способу заявить о своем присутствии".
Но хотя я очень уважал своего учителя, я не смог безоговорочно принять его
ответ. Мне подумалось, что мой молодой репетитор и его друзья, которые окончили
высшие учебные заведения, гораздо более образованны, чем старый человек, который
учился во времена, когда наука еще не достигла такого прогресса, как теперь. Я
решил, что мои молодые друзья наверняка знают о некоторых вещах гораздо больше,
чем мой старый учитель.
Чтобы глубже разобраться в этом вопросе, который меня заинтересовал, я обратился
к книгам, которые мне давали Богаевский и его друзья.
Но моя напряженная учеба оставляла очень мало свободного времени, и в конце
концов я забыл обо всем этом.
Время шло. Я очень усердно занимался со своими учителями, а во время недолгих
каникул ездил к дяде в Александрополь, где завел много друзей. Целью моей
поездки было желание подзаработать, так как я постоянно испытывал нужду в
деньгах. Мне необходимо было покупать еду, одежду, книги и т.п., а также
материально поддерживать некоторых членов семьи.
В Александрополе меня ценили как мастера на все руки и часто просили починить то
одно, то другое. Один человек хотел починить замок, другой - старые часы, третий
просил собрать печь особой конструкции из местного камня. Кому-то необходимы
были богато вышитые подушки для приданого своей дочери, кто-то хотел украсить
поделками свою гостиную. Короче говоря, у меня была обширная клиентура, и моя
работа щедро оплачивалась.
В Карcе я вращался в среде интеллигентных людей и из-за своих предрассудков не
хотел, чтобы они узнали, что я простой ремесленник, и заподозрили, насколько
бедна моя семья. Мне было бы неприятно, если бы они увидели, как я зарабатываю
себе на жизнь. Мое самолюбие было бы сильно уязвлено.
Итак, на Пасху, как обычно, я отправился в Александрополь, который находился
примерно в шестидесяти милях от Карса, с намерением остановиться в доме моего
дяди, который всегда относился ко мне очень хорошо.
На следующий день моя тетя за обедом вдруг сказала мне: "Послушай, будь
поосторожнее, чтобы с тобой ничего не случилось".
Я удивился: "А что со мной может случиться?"
"Да я и сама толком ничего не знаю, - смутилась она. - Но часть предсказания
сбылась, и я боюсь, как бы и остальное не осуществилось", - и она рассказала
следующее.
В начале зимы полоумный Иунг Ашох Мадиросс приехал в Александрополь, и почему-то
моей тетке пришло в голову узнать о том, что ожидает меня в будущем. Она пошла к
нему и услышала предсказание моей судьбы, причем некоторые описанные события
действительно уже осуществились. "Но, слава Богу,- добавила тетя, - кое-что не
сбылось: первое - у тебя должен был заболеть правый бок, и второе - несчастный
случай на охоте. Пожалуйста, будь осторожен с огнестрельным оружием и не ходи на
охоту, - попросила эта добрая женщина. - Он хоть и не в своем уме, но лучше не
рисковать".
Я очень удивился всему услышанному, потому что два месяца тому назад у меня на
правом боку и вправду появился карбункул, от которого я избавился только через
несколько недель ежедневных хождений в военный госпиталь на перевязку. Но я об
этом никому не рассказывал, и даже у меня дома об этом не знали. Как же могла
моя тетя, которая была так далеко, проведать об этом случае?
Однако я не придал значения этой истории, так как не верил в предсказания, и
вскоре вообще забыл обо всем.
В Александрополе у меня был друг по фамилии Фатинов, который в свою очередь имел
приятеля Горбакяна, сына управляющего одной компанией в бакинском районе.
Примерно через неделю после того, как тетя удивила меня своим рассказом, Фатинов
зашел ко мне и предложил пойти вместе с ним и его приятелем на озеро, чтобы
поохотиться на уток. Это озеро располагалось у подножия большой горы. Я не
раздумывая согласился составить им компанию, так как нуждался в отдыхе. Перед
этим я усердно штудировал труды по нейрофизиологии и был очень утомлен. К тому
же я с детства обожал стрелять.
Однажды, когда мне только что исполнилось шесть лет, я без разрешения взял
отцовскую винтовку и отправился стрелять воробьев. И хотя из-за сильной отдачи
первый же выстрел свалил меня с ног, это никак не охладило мой пыл и даже
усилило страсть к огнестрельному оружию. Конечно, ружье у меня отобрали и
повесили очень высоко, чтобы я не смог до него добраться, но я изготовил себе
другое - из старых гильз. Это ружье стреляло картонными пульками от моей
игрушечной винтовки. Оно же, заряженное свинцовым шариком, попадало в цель так
метко, что очень заинтересовало моих товарищей по играм. Они стали мне
заказывать такие же винтовки, и, заслужив репутацию отличного "ружейного
мастера", я стал неплохо зарабатывать.
И вот через два дня Фатинов со своими приятелями зашел за мной, и мы вместе
отправились на охоту. Так как до озера было не меньше пятнадцати миль, выйти
нужно было на рассвете, чтобы к вечеру, не спеша, добраться до места.
Нас было четверо, вместе с присоединившимся солдатом - денщиком Горбакяна. Мы
все захватили ружья, а Горбакян даже казенную винтовку. Вовремя добравшись до
озера, мы разложили костер, приготовили ужин и легли спать.
Проснувшись на рассвете, мы разошлись по берегу, заняв каждый свое место, и
стали ждать, когда взлетят утки. Слева от меня расположился Горбакян. Выстрелив
по первой утке, он взял слишком низко, и пуля попала мне прямо в ногу. К
счастью, рана оказалась сквозной, кость не была задета.
Конечно, охоту пришлось прервать. Нога сильно кровоточила и начала болеть, и так
как я не мог идти, мои друзья несли меня всю дорогу на импровизированных
носилках.
Некоторое время я пролежал дома, и хотя рана вскоре зажила, хромота оставалась
еще длительное время.
Совпадение того происшествия с предсказаниями нашего местного "прорицателя"
заставило меня задуматься. Заехав к дяде в очередной раз, я узнал, что Иунг Ашох
Мадиросс сейчас находится в Александрополе, и попросил тетю пригласить его. Он
произвел на меня впечатление не вполне нормального человека, время от времени
вздрагивал и непрерывно курил. Определенно, он был очень болен.
Весь процесс "прорицания" выглядел следующим образом. Сидя между двумя
зажженными свечами, он держал перед собой отставленный большой палец руки,
пристально глядя на его ноготь, пока не погрузился в состояние, подобное сну.
Тогда он начал рассказывать, что он видит на ногте, сперва описывая, во что
человек одет, затем его черты лица и только потом предсказывал то, что ждет
этого человека в будущем.
Если приходилось предсказывать судьбу отсутствующего человека, медиум просил
описать его внешний вид, назвать возраст и показать направление, в котором он
сейчас находится.
По моей просьбе медиум описал мое будущее. И когда-нибудь я расскажу вам,
сбылось ли его предсказание.
В Александрополе я столкнулся с другим феноменом, которому не могу найти
объяснения. Напротив дома моего дяди росли тополя, это было очень красивое
место, и я любил ходить туда, прихватив с собой книгу или какую-нибудь работу.
Здесь всегда играли дети, которые приходили сюда из разных районов города. Тут
можно было встретить ребятишек с любым цветом кожи: греков, курдов, татар. Их
игры подымали невероятный шум и суматоху, которые, впрочем, мне совсем не
мешали. Однажды я сидел под тополем, погруженный в работу, заказанную мне
соседом, свадебным подарком его племяннице. Я должен был вырезать на дощечке
монограмму, состоящую из инициалов племянницы и ее будущего мужа, а также день,
месяц и год этого памятного события. В то время, когда я усердно трудился над
выполнением заказа, вдруг раздался пронзительный крик. Я вскочил, уверенный, что
с одним из играющих детей произошел несчастный случай. Я увидел мальчика,
который стоял в окружении детей, громко рыдал и делал странные движения. Другие
ребятишки смеялись над ним. Подойдя поближе, я спросил у них, что случилось, и
узнал, что плачущий мальчик был езидом, вокруг него нарисовали круг, из которого
невозможно выбраться, пока его не сотрут. Ребенок изо всех сил пытался выйти из
круга, но у него ничего не получалось. Я подошел и стер часть круга, что
позволило мальчику выйти из него.
Я был так поражен этим феноменом, что просто прирос к месту, и далеко не сразу
ко мне вернулась способность двигаться. Хотя я не раз слышал о езидах, но
никогда не верил в это. И только увиденное собственными глазами заставило меня
изменить точку зрения.
Заметив, что дети вернулись к своим обычным играм, я в глубоком замешательстве
занялся прерванной работой над монограммой, которую необходимо было закончить в
течение сегодняшнего дня. Ведь это был подарок молодоженам, чья свадьба была
назначена на завтра.
Езиды были сектой, члены которой проживали в Закавказье, главным образом возле
горы Арарат. Их называли сатанистами.
Спустя много лет после описанного случая я проделал специальный эксперимент с
целью изучить этот феномен и убедился, что если вокруг езида начертить круг, то
он и в самом деле не сможет из него выбраться, как бы ни старался. Внутри
окружности движения человека не ограничены, и чем шире этот круг, тем больше
пространство, по которому он может перемещаться, но пересечь эту магическую
линию он не способен. Какая-то сверхъестественная сила, значительно превышающая
физическую силу человека, удерживает его внутри.
Меня никак нельзя назвать слабаком, но я не смог вытащить из такого круга
хрупкую женщину.
Когда езида пытаются вытолкнуть из круга насильно, он немедленно впадает в
состояние, похожее на каталепсию, из которого выходит после того, как вновь
окажется внутри круга. Но если этого человека не вернуть в круг немедленно, то
он приходит в себя только через тринадцать или двадцать один час.
Привести его в нормальное состояние раньше невозможно, по крайней мере, мне не
удалось это сделать, несмотря на то, что я обладаю довольно глубокими познаниями
в области гипноза и мне не раз приходилось выводить людей из состояния обычной
каталепсии. Только особо просвещенные сектанты могут это сделать при помощи
таинственных заклинаний.
Итак, несколько придя в себя, я отправился в русский квартал Александрополя, где
жило большинство моих друзей и знакомых, в надежде на то, что они помогут мне
разобраться в увиденном. Русский квартал был таким районом города, где жила
местная интеллигенция.
Должен заметить, что примерно с восьмилетнего возраста, благодаря счастливому
стечению обстоятельств, моими друзьями в Александрополе, а также и в Карсе, были
люди не только старшие по возрасту, но и принадлежавшие к семьям, занимавшим
более высокое социальное положение. В греческом квартале, где прежде жили мои
родственники, у меня не было друзей. Все они жили в другой части города и были
детьми офицеров, чиновников и духовенства. Я часто ходил к ним в гости и таким
образом вскоре стал своим почти во всех домах этого квартала.
Помнится, первым человеком, с которым я обсуждал поразивший меня феномен, был
мой близкий друг Ананьев. Он даже не дослушал до конца, заявив, что дети просто
разыграли меня.
"Вы слишком наивны и доверчивы, вот они вас и провели. Но какие ловкие эти
проказники!" - добавил он и пошел в соседнюю комнату, чтобы надеть форму перед
уходом на службу. (В те дни Ананьев работал на почте.) Затем он предложил мне
проводить его, но я отказался, сославшись на нехватку времени, а сам отправился
к другому приятелю, жившему на той же улице. Павлов, так его звали, был
бухгалтером и отличным парнем, несмотря на его любовь к крепким напиткам. У него
я застал дьякона - отца Максима, офицера артиллерии Артемина, капитана
Терентьева, учителя Стольмаха, и еще двоих, с которыми я не был знаком. Когда я
вошел, они пили водку и предложили мне присоединиться к их компании.
Должен сказать, что я выпивал и раньше понемногу, и, когда мне предлагали, как в
данном случае, я обычно не отказывался. Привычка к небольшим порциям водки
возникла у меня после одного случая в Карсе. Однажды утром, после ночи,
проведенной за чтением увлекательной книги, я собрался лечь спать, но неожиданно
за мной зашел один солдат, который предложил мне отправиться в собор. В этот
день должна была проходить служба, не помню, в честь чего, и в последний момент
было решено вести ее в сопровождении хора певчих. Во все концы города за ними
были посланы денщики и солдаты.
Не сомкнув глаз ни разу за всю ночь, я так устал, поднимаясь к расположению
гарнизона по крутому склону, что едва передвигал ноги. После церковной службы
был накрыт стол, и хормейстер, сам большой любитель выпить, видя мое состояние,
предложил мне рюмку водки.
Выпив ее, я почувствовал себя гораздо лучше, а после второй рюмки всю мою
усталость как рукой сняло. С тех пор, когда я уставал физически или нервничал, я
выпивал одну-две рюмки водки.
В этот вечер я выпил только одну рюмку за компанию и больше не притрагивался к
спиртному. Собравшиеся еще только приступили к выпивке, но я заранее знал, чем
она закончится. Отец-дьякон, например, почему-то начинал петь заупокойную
Александру I. Другие вели себя не лучше. Учитывая ситуацию, я задал свой вопрос
как бы в шутку.
Мою историю выслушали с большим интересом и наперебой начали высказывать свое
мнение. Первым заговорил капитан, рассказавший, что он своими глазами видел
нечто подобное: несколько солдат начертили на земле окружность вокруг одного
курда, а тот со слезами на глазах начал умолять их стереть эту линию. И до тех
пор, пока капитан не приказал своим солдатам сделать это, курд не мог выбраться
из круга.
"Я думаю, - добавил капитан, - что дали клятву никогда не выходить из замкнутого
круга. Они не выходят из него не потому, что физически не в состоянии сделать
это, а потому, что не хотят нарушать данную клятву".
А вот что сказал отец-дьякон: "Эти сатанисты прекрасно знают, что их господин не
причинит вреда своей пастве, но они как бы соблюдают внешние приличия,
демонстрируя, какой властью он над ними обладает. Дьявол ведет себя со своей
паствой точно так же, как Филин со мной".
Филином звали жандарма, который стоял здесь же на углу и иногда за небольшое
вознаграждение ходил за сигаретами для всей компании, когда в этом возникала
необходимость.
"Положим, - продолжал отец-дьякон, - я окажусь на улице в сильном подпитии. Этот
Филин как представитель власти должен немедленно арестовать меня и доставить в
полицейский участок. Чтобы не вызвать нареканий прохожих, он для вида так и
сделает, но как только мы зайдем за угол, отпустит меня на все четыре стороны,
не забыв взять на чай". Офицер артиллерийских войск заявил, что никогда не
слышал о подобном феномене и что, по его мнению, все это чушь. Он удивился, что
интеллигентные люди могут в это верить и даже ломать голову над разъяснением
подобной загадки.
Учитель Стольмах возразил, что убежден в существовании сверхъестественных
явлений, найти объяснение которым современная наука не может, но с ее дальнейшим
развитием существование метафизических сил непременно будет доказано. "Что
касается вашего рассказа, я думаю, это один из магнетических феноменов, еще не
изученный современными учеными". Он собрался еще что-то добавить, когда Павлов
прервал его:
"Черт побери этих всех сатанистов. Дать им всем по бутылке водки, и тогда
никакой дьявол не затащит их обратно в круг. Давайте выпьем за здоровье
Исакова". (Исаков был владельцем местного винокуренного завода.)
Эта дискуссия нисколько не помогла мне понять, что же я видел собственными
глазами. Наоборот, с этого момента я начал сомневаться в том, что мои друзья
обладают глубокими знаниями.
На следующее утро я случайно встретил доктора Иванова, главного врача госпиталя
тридцать девятого дивизиона. Его вызвали к больному армянину и он предложил мне
пойти с ним в качестве переводчика. Доктор Иванов был в нашем городе очень
уважаемым человеком и имел обширную практику. Я хорошо его знал, часто встречая
у своего дяди. После окончания визита я сказал ему: "Ваше благородие (он был в
звании генерала), пожалуйста, объясните мне, почему езиды не могут выйти из
круга?" - "А, вы имеете в виду этих сатанистов? Это всего лишь проявление
истерии". - "Истерии?" - переспросил я. - "Да, типичное истерическое состояние
психики", - и он прочел мне небольшую лекцию об истерии. Все, что я смог узнать
из этой лекции, это то, что такое истерия. Но я это знал и раньше, проштудировав
к этому времени гору книг по нейрофизиологии и психологии, которые брал в
библиотеке. Но ни эти книги, ни речь доктора Иванова не разрешили моих сомнений
и не дали объяснения этому феномену.
Чем больше объяснений я слушал, тем труднее мне было понять, где истина и чему
верить. Тому, что написано в книгах, или тому, что я видел собственными глазами.
Вскоре случилось другое происшествие, которое меня еще сильнее озадачило. Я шел
к роднику, чтобы умыться, - я привык умываться по утрам ледяной водой - и увидел
группу женщин, что-то оживленно обсуждавших. Подойдя к ним, я узнал, что в их
квартале появился горнах - так называли злого духа, который вселялся в тела
недавно умерших людей и в таком обличье совершал всяческие злодеяния, особенно
досаждая врагам покойного.
И вот один из злых духов вселился в тело татарина, недавно скончавшегося и
погребенного всего день тому назад.
Я знал, что тот человек умер. Его дом был расположен возле дома, где прежде жили
мои родители, и я часто ходил туда, чтобы получить плату с арендаторов.
Это был молодой человек, который недавно поступил в полицию. Несколько дней тому
назад во время состязаний по джигитовке он упал с лошади и получил сильные
внутренние повреждения. И хотя врач сделал все возможное, этот молодой человек
скончался, и по татарским обычаям был в тот же день похоронен.
Вселившийся в его тело злой дух направлялся домой, когда кто-то, заметив его,
поднял тревогу. Этот же человек, чтобы помешать злому духу причинить кому-либо
зло, перерезал ему глотку и отнес обратно на кладбище.
Среди приверженцев христианской веры существовало убеждение, что духи вселяются
в тела только умерших татар, так как, согласно обычаю, они зарывают гроб совсем
неглубоко, и злому духу очень легко забраться в тело.
Происшествие ошеломило меня. Какое объяснение я мог придумать? Все обсуждали это
событие, в том числе - мой дядя, уважаемый Георгий Меркуров, и его сын, недавно
закончивший школу и служивший в полиции. Они были гораздо старше меня,
пользовались уважением окружающих и знали столько всего, о чем я не имел ни
малейшего понятия. Заметил ли я на их лицах негодование, горе или удивление?
Нет, казалось, они даже рады, что кому-то удалось вовремя наказать злого духа,
который так и не успел натворить бед.
Я опять засел за книги, надеясь, что с их помощью смогу удовлетворить свое
любопытство. Богаевский, который очень помогал мне, к сожалению, вынужден был
вскоре уехать, так как получил место капеллана в одном из гарнизонов Закавказья.
Пока он жил в Карсе и был моим учителем, он удивлял меня тем, что заставлял
исповедоваться каждую неделю, еще не будучи посвященным в сан. Перед отъездом он
предложил мне еженедельно записывать мои исповеди и посылать ему в письмах. Он
обещал иногда отвечать мне. Мы договорились, что мой дядя будет получать эти
письма и передавать мне.
Через год после этого Богаевский прервал свою службу капеллана и ушел в монахи.
Ходили слухи, что он это сделал из-за романа его жены с одним офицером. Выгнав
жену, Богаевский отказался оставаться в этом городе и даже не захотел вести
службы в соборе. Вскоре после его отъезда из Карса я уехал в Тифлис. К тому
времени я получил от него всего два письма, после чего не имел никаких известий
в течение нескольких лет.
Позже я случайно встретился с ним в Самаре, где он жил в доме местного епископа.
Богаевский не сразу узнал меня, так как я за эти несколько лет повзрослел и
очень изменился. Но когда я назвал себя, он очень обрадовался, и несколько дней
подряд мы встречались и беседовали с ним. Затем нам обоим пришлось уехать из
Самары.
Это была последняя моя встреча с Богаевским, больше я его никогда не видел.
Только слышал, что он не захотел остаться в русском монастыре и уехал в Турцию,
а затем, оставив монашество, направился в Иерусалим. Там Богаевский познакомился
с одним торговцем четками, который оказался монахом Ессейского братства, и с его
помощью вступил в это братство. Благодаря своей праведной жизни Богаевский
сначала стал церковным старостой, а затем, несколькими годами позже, настоятелем
одного из приходов братства в Египте. Его настолько ценили и уважали, что, когда
умер один из помощников аббата, предложили занять это место.
Я узнал много интересного о его необыкновенной судьбе из рассказов одного турка-
дервиша, который часто виделся с Богаевским и даже получил от него письмо,
содержащее благословение. К письму было приложено несколько фотографий: на одной
был изображен сам Богаевский в одеянии греческого монаха, на других были виды
святых мест в окрестностях Иерусалима.
Из наших частых бесед в Карсе я знал, что Богаевский, в те времена еще не
принявший сана, имел свой особый взгляд на вопросы морали. Он говорил мне, что
на земле существует два вида морали: всеобщая, сформированная самой жизнью в
ходе тысячелетнего развития, и другая, субъективная, обслуживающая как отдельных
индивидуумов, так и целые нации, семьи, социальные группы.
Всеобщая, объективная мораль, данная нам в заповедях Господа Бога, донесенная
его пророками, стала почвой, на которой вырастает то, что мы называем совестью.
И благодаря совести эта всеобщая мораль сохраняется на земле. Всеобщая
объективная система ценностей не меняется, только шире распространяется по
земному шару. Что касается субъективной морали, она изобретена людьми и поэтому
относительна, различна у разных народов и социальных групп, и даже у отдельных
людей. Она зависит от индивидуального или группового понимания добра и зла,
господствующего в данный период времени в данном месте.
"Например, здесь, в Закавказье, - говорил Богаевский, - если женщина не
закрывает лица, если она первая заговорит с гостем, окружающие будут считать ее
непорядочной, испорченной и плохо воспитанной. В России же напротив, если
женщина закрывает лицо, если она неприветлива с гостем и не вступает с ним в
разговор, ее будут считать невоспитанной, невежливой и неприятной.
Другой пример: если мужчина, живущий в Карсе, не ходит раз в неделю или в
крайнем случае раз в две недели в турецкие бани, его знакомые начнут испытывать
к нему неприязнь и даже отвращение и найдут, что от него очень плохо пахнет,
хотя это может и не соответствовать истине. А в Санкт-Петербурге все наоборот:
если человек из приличного общества даже намекнет на то, что он посещает баню,
его сочтут некультурным, неинтеллигентным человеком. И если этот человек
действительно любит попариться и хочет следовать этой привычке, он будет
вынужден скрывать ее от окружающих как что-то постыдное, чтобы сохранить хорошую
репутацию.
Очень хорошо иллюстрируют мою мысль два случая, о которых я тебе расскажу, -
продолжал Богаевский. - Это происходило у нас в Карсе, и в свое время эти
события привлекли всеобщее внимание. Первое - суд над лейтенантом К. и второе -
самоубийство лейтенанта Макарова.
Лейтенант К. предстал перед трибуналом за избиение сапожника Иванова, в
результате которого тот лишился глаза. Подсудимый был оправдан, когда судьи
узнали в процессе расследования, что сапожник очень досаждал лейтенанту К. и
распространял о нем порочащие его слухи.
Заинтересовавшись этим делом, я, несмотря на решение суда, провел собственное
расследование, расспросив знакомых и родственников пострадавшего, чтобы лично
удостовериться в том, каковы действительные причины поступка лейтенанта К.
Как я узнал, этот лейтенант заказал у сапожника сначала одну пару сапог, а потом
еще две и обещал заплатить ему за работу в двадцатых числах месяца, когда будет
получено жалованье. Так как деньги не были посланы в срок, сапожник пришел к
лейтенанту с просьбой вернуть долг. Офицер обещал заплатить на следующий день, и
так продолжалось довольно долго. Лейтенант кормил его обещаниями, не отдавая
денег, однако Иванов не прекращал свои визиты, так как для него эти деньги были
очень важны. Для того чтобы купить кожу для сапог, он потратил все свои
сбережения, и ему нечем было кормить своих шестерых детей.
В конце концов приходы сапожника так надоели лейтенанту, что он приказал своему
денщику гнать того взашей, а если он заявится снова, задать ему хорошую трепку.
Денщик, человек добродушный, не стал бить Иванова, как ему было приказано, а
желая по-дружески убедить его не раздражать хозяина, пригласил сапожника на
кухню. Иванов присел, а денщик начал ощипывать гуся, предназначенного для
жаркого. Видя это, сапожник заметил: "Ваш хозяин, не заплатив мне долга, ест
каждый день жареных гусей, а мои дети пухнут с голоду!"
В это время лейтенант К. случайно зашел в кухню и услышал эти слова. Он в
бешенстве схватил со стола свеклу и ударил Иванова в лицо так сильно, что выбил
ему глаз.
Второй случай, - продолжал Богаевский, - так сказать, полная противоположность
первому. Некий лейтенант Макаров не смог заплатить долг в установленный срок
капитану Машвелову и поэтому застрелился. Следует сказать, что Машвелов был
известным карточным шулером. Каждый день он кого-нибудь обыгрывал, и для всех
было очевидно, что он не чист на руку Некоторое время тому назад лейтенант
Макаров сел играть в карты с другими офицерами, среди которых был и Машвелов, и
не только проиграл все деньги, что имел при себе, но даже занял некоторую сумму
у этого Машвелова, обещая вернуть ему их через три дня. Так как это была
довольно большая сумма и он не смог достать столько денег к указанному сроку,
Макаров застрелился, чтобы не запятнать честь офицера.
Оба эти события случились из-за денег. В первом случае должник выбил глаз своему
кредитору, во втором случае должник предпочел застрелиться. Почему так вышло?
Потому что знакомые Макарова стали бы презирать его, если бы он не заплатил
карточного долга, тогда как в случае с долгом Иванову все было в порядке вещей,
даже если бы его дети умерли с голоду. Своевременный возврат долга сапожнику не
предусмотрен кодексом офицерской чести.
Такие события возможны потому, что люди забивают своим детям головы всеми
мыслимыми и немыслимыми предрассудками и таким образом мешают самой природе
развивать в них совесть".
Богаевский убеждал меня не поддаваться влиянию социальных и национальных
предрассудков. Он говорил: "Настоящему человеку необходима настоящая, истинная
мораль, которая исходит от совести и дана нам Господом Богом в заповедях.
Совесть повсюду одна: здесь, в Карсе, в Петербурге, в Америке, на Камчатке и на
Соломоновых островах. Сегодня ты здесь, а завтра можешь оказаться в Америке, и
если ты обладаешь истинной совестью и живешь в согласии с ней, то тебе всегда
будет хорошо, где бы ты ни оказался. Ты еще очень юн, только начинаешь жить. Не
беда, если кто-то говорит, что ты плохо воспитан, потому что ты не умеешь
правильно поклониться или поддержать светскую беседу, - главное, чтобы в тебе
развилась совесть, которая является фундаментом всеобщей объективной морали.
Субъективная мораль - вещь относительная, и если твоя голова забита понятиями,
которые не имеют абсолютной ценности, тогда, повзрослев, ты будешь судить других
людей неправедным судом. Ты не должен жить по правилам, которые тебе навязывают
окружающие в зависимости от их представлении о добре и зле, ты должен делать то,
что говорит тебе твоя совесть.
Прислушивайся к голосу совести, и ты будешь знать больше, чем все книги и
учителя вместе взятые, а пока твоя совесть еще не сформировалась, живи по
заповедям учителя нашего Иисуса Христа: не делай другому то, чего не желаешь для
себя".
Отец Евлиссий - один из немногих людей на земле, живущих по заповедям Великого
Учителя Иисуса Христа. Может быть, его молитвы помогут тем, кто ищет пути
истинного.

ЧАСТЬ IV
МИСТЕР ИКС, ИЛИ КАПИТАН ПОГОСЯН
Саркис Погосян, или, как его теперь называют, Мистер Икс, владеет несколькими
пароходами, один из которых, курсирующий вокруг его любимых Соломоновых
островов, он держит для своих собственных поездок.
Армянин по национальности, он родился в Турции, а детство провел в Закавказье, в
городе Карсе.
Я познакомился и подружился с Погосяном, когда он еще был очень молодым
человеком, заканчивающим обучение в теологической семинарии и готовящимся
принять сан.
Задолго до первой встречи с ним я много о нем слышал от его родителей, которые
жили недалеко от нас и часто приходили в гости к моему отцу. Я знал, что они
имели только одного сына, который прежде учился в Ереване, а сейчас перевелся в
теологическую семинарию в Эчмиадзине. Родители Погосяна были по национальности
турками. Они перебрались в Карс из города Эрзурума вскоре после того, как он был
захвачен русскими. Отец был по профессии красильщиком, мать вышивала золотом,
особенно хорошо у нее получалась вышивка на поясах и других деталях
национального армянского женского костюма. Живя очень скромно, они все деньги
тратили на то, чтобы дать своему сыну хорошее образование.
Саркис Погосян редко приезжал к родителям, и мне не пришлось встретиться с ним в
Карсе. Впервые я увидел его в Эчмиадзине. Прежде чем отправиться в этот город, я
заехал в Карс повидать своего отца. Родители Погосяна, узнав, куда я собираюсь
ехать, попросили меня передать их сыну посылку с бельем.
Я направлялся в Эчмиадзин, чтобы отыскать ответ на вопрос - существует ли
сверхъестественное? Эта проблема продолжала меня интересовать.
Должен сказать, что, как я уже упоминал в предыдущей главе, увлекшись
сверхъестественными явлениями, я погрузился в книги, чтобы там отыскать
объяснение этому феномену. Не найдя ответа ни в книгах, ни у ученых, с которыми
меня сводила судьба, я обратился к религии. Посещая монастыри, я знакомился с
людьми, известными своим благочестием, читал Священное Писание и Жития святых и
даже провел три месяца в монастыре у отца Евлалия. Еще я совершал паломничества
к святым местам в Закавказье. В этот период времени я стал свидетелем целой
серии феноменов, которые произошли на моих глазах и которым я не мог найти
разумное объяснение. Все это не только не проясняло мне ум, но даже еще больше
озадачивало.
Например, однажды, когда я вместе с группой паломников шел из Александрополя на
религиозное празднество у подножия горы Джаджур, я стал свидетелем следующего
инцидента.
Парализованный человек родом из маленького поселка Палдеван был посажен в
повозку и по дороге разговорился со своими родственниками, которые его
сопровождали.
Из их беседы я узнал, что паралитик, человек, которому не было и тридцати лет,
болен в течение шести последних лет, но раньше он обладал исключительно хорошим
здоровьем и даже был военным. Заболел он, возвратившись из армии, как раз перед
своей свадьбой, вдруг потеряв чувствительность в левой половине тела. Несмотря
на усилия всевозможных докторов и народных целителей ему не стало лучше.
Больного возили в Минеральные Воды на Кавказе, а сейчас родные взяли его с
собой, надеясь, что святой поможет и исцелит недуг. По дороге в святые места мы
сделали остановку в поселке Дискиант, как повелось у паломников, чтобы
помолиться на чудотворную икону Спасителя, которая находилась в простой
армянской семье. Так как инвалид тоже хотел помолиться у иконы, он был внесен в
этот дом с помощью родных.
Сразу после обеда мы отправились к горе Джаджур, на склоне которой находились
маленькая церковь и чудотворная могила. По дороге нам пришлось остановиться на
месте, где паломники обычно оставляли свои повозки и фургоны, следуя дальше
пешком. Это расстояние примерно в четверть мили многие преодолевали босиком, в
соответствии со здешними обычаями, или даже на коленях.
Когда паралитика сняли с повозки, чтобы нести наверх на руках, он внезапно
запротестовал, сказав, что хочет добраться до святого места без посторонней
помощи. Положенный на землю, он стал ползти, используя правую здоровую половину
тела. Это было такое тяжелое зрелище, что у всех присутствующих на глазах
выступили слезы. Но инвалид продолжал ползти, отвергая помощь окружающих.
Наконец, часа через три, после многих остановок в пути, он добрался до могилы
святого, которая находилась в центре церкви, и, поцеловав могильную плиту, сразу
потерял сознание.
Родные стали хлопотать вокруг него, стараясь привести его в чувство: лили ему
воду в рот, смачивали лицо. И как только он пришел в себя, случилось чудо -
паралич прошел.
Сперва этот мужчина чуть не лишился рассудка от радости и, вскочив на ноги, стал
плясать как сумасшедший, но опомнившись, громко вскрикнул и, распростершись на
земле, стал молиться.
Все присутствующие со священником во главе последовали его примеру, упали на
колени и стали возносить хвалу Господу. Затем священник благословил
коленопреклоненных и, отправившись в храм, провел церковную службу, благодаря
Всевышнего за чудесное исцеление.
Другой случай, поразивший меня не менее первого, произошел в Карсе. В том году
стояла ужасная жара, начиналась засуха, охватывающая значительную область. Почти
весь урожай сгорел, людям угрожал голод, возникла паника. Тем же летом из России
приехал архимандрит с чудотворным образом - иконой Божьей Матери, чтобы собрать
деньги для помощи грекам, пострадавшим в результате войны. Архимандрит
останавливался главным образом в тех местах, где существовали греческие
диаспоры, поэтому не минул и Карс. Не знаю, было ли это связано только с
религией или здесь примешалась политика, но русская община также приняла в этом
участие, устроив ему горячий прием и оказывая всяческие почести.
Когда архимандрит прибывал в какой-либо город, икона переносилась из церкви в
церковь, и духовенство выходило встречать ее с хоругвями, подчеркивая
исключительность этого события.
На следующий день после того, как архимандрит прибыл в Карс, прошел слух, что
перед иконой Божьей Матери будет проведена специальная служба. В этой службе,
которая должна была состояться за городом, примет участие весь церковный клир
Карса, прося послать дождь жаждущей земле. И в самом деле, в тот же день из всех
церквей города в условленное место в окрестностях Карса отправились церковные
процессии с хоругвями и иконами. В этой церемонии приняло участие духовенство
греческой церкви, недавно восстановленной, церкви стоящего здесь кубанского
полка, а также армянской церкви.
В этот день стояло настоящее пекло. В присутствии почти всего населения Карса
духовенство провело службу, после которой все отправились обратно в город. И тут
произошло то, что невозможно объяснить с точки зрения здравого разума. Небо
внезапно покрылось облаками, и, прежде чем люди успели добраться до города,
разразился чудовищный ливень, который вымочил всех до нитки.
Объясняя феномены подобного рода, люди обычно употребляют стереотипное слово
"совпадение", которое особенно любят в среде так называемых думающих людей. Но
нельзя отрицать, что это "совпадение" было уж слишком невероятным.
Третий случай, о котором я хочу рассказать, имел место в Александрополе в то
время, когда моя семья ненадолго возвратилась сюда и жила в нашем старом доме.
По соседству проживала моя тетя. Одну из квартир в ее доме снимал татарин,
работавший в местной управе секретарем. Он жил вместе со старой матерью и
младшей сестрой, а недавно женился на красивой девушке - татарке из соседнего
городка Карадаг. Поначалу все у них шло прекрасно. Но когда через сорок дней
после свадьбы молодая женщина по обычаю отправилась погостить у своих родителей,
она, видимо, сильно простудилась и, вернувшись, внезапно почувствовала себя
плохо. Семья мужа окружила ее заботой, но несмотря на то, что к ней приглашали
лучших врачей, среди которых, как я припоминаю, был главный врач Карса Резник и
бывший военврач Кильчевский, состояние молодой женщины продолжало ухудшаться.
Мой знакомый медбрат ежедневно по указанию доктора Резника приходил к ним, чтобы
делать больной инъекции. Этот человек, чьего имени я, к сожалению, не помню,
часто заходил ко мне, выполнив свои обязанности.
Однажды утром он зашел ко мне, когда я вместе с матерью пил чай. Мы пригласили
его к столу, и во время беседы я среди прочего поинтересовался, как чувствует
себя больная, и был очень огорчен его ответом. Оказалось, что у больной женщины
скоротечная чахотка и дни ее сочтены.
Во время нашего разговора в комнату вошла старая женщина, свекровь больной, и
попросила позволения у моей матери собрать несколько роз в нашем небольшом
садике. Со слезами на глазах она рассказала, что Мариам Ани - так татары
называют Деву Марию - явилась больной женщине во сне и велела ей собрать
лепестки роз, сварить их в молоке и выпить этот отвар. Не переча больной, старая
женщина решила так и сделать. Услышав это, помощник доктора не смог скрыть
улыбки.
Моя мать, конечно, разрешила нарвать роз в нашем саду, и сама пошла помочь ей в
этом. Когда мой знакомый ушел, я тоже отправился в сад, чтобы предложить свою
помощь.
Каково же было наше удивление, когда на следующее утро по дороге на базар я
увидел эту молодую женщину в сопровождении ее свекрови, идущую в армянскую
церковь, где была чудотворная икона Божьей Матери, чтобы возблагодарить ее за
ниспосланное чудесное исцеление. А еще через неделю она вовсю хлопотала по
хозяйству. Доктор Резник назвал это случайностью и вспомнил, что подобное уже
встречалось в его врачебной практике.
Эти случаи, свидетелем которых я оказался, а также и многие другие, о которых я
много слышал во время своих странствий, указывали на существование
сверхъестественных явлений, которые ни в коем случае не могут быть объяснены с
помощью точных наук, которые исключают возможность чего-либо подобного.
Эти противоречия лишили меня душевного покоя, потому что доказательства,
приводимые сторонниками обеих точек зрения, были достаточно убедительными. Я
продолжал свои исследования по этой проблеме, надеясь, что когда-нибудь я найду
истину.
Попытка разгадать эту загадку и привела меня в Эчмиадзин или, как его еще
называют, Вагаршапат. Для армян он то же самое, что Мекка для мусульман и
Иерусалим для христиан. Это резиденция католикоса Армении, а также центр
армянской культуры, где ежегодно проходят грандиозные религиозные празднества и
куда стекаются паломники как из разных уголков Армении, так и со всего мира. Уже
за год до начала этого праздника все окрестные дороги запружены толпами
паломников, идущих пешком, путешествующих на повозках и фургонах на лошадях и
ослах.
Я шел пешком в группе других паломников из Армении, погрузив свои пожитки на
подводу молокан.
Добравшись до Эчмиадзина, я, согласно обычаю направился поклониться святым
местам, а затем пошел в город, чтобы подыскать себе жилье. Но меня постигла
неудача, так как все постоялые дворы (отелей тогда еще не существовало) были
переполнены паломниками. Поэтому я решил, как делали многие, расположиться на
ночлег под повозкой, которая была оставлена возле города. Но было еще рано, и я
отправился к Погосяну, чтобы выполнить данное мне поручение и передать ему
посылку с вещами.
Он жил неподалеку от самого большого постоялого двора, в доме своего дальнего
родственника архимандрита Сурениана. К счастью, я застал его дома. Это был
совсем еще молодой человек, мой ровесник, - очень смуглый, среднего роста, с
небольшими аккуратными усиками. В его глазах таилась печаль и в то же время
полыхал внутренний огонь. Правый глаз слегка косил. В целом он производил
впечатление физически слабого, робкого человека.
Погосян начал расспрашивать меня о своих родителях, а затем, узнав, что я не
нашел себе пристанища, предложил поселиться у него.
Я с благодарностью согласился и сразу же пошел за своими пожитками, оставленными
в повозке молокан. Когда я с помощью Погосяна соорудил себе постель, за нами
пришли, чтобы пригласить на ужин к отцу Сурениану, который встретил меня очень
приветливо и много расспрашивал как о родителях Погосяна, так и о жизни в
Александрополе.
После ужина я в сопровождении Погосяна пошел осмотреть город и поклониться
святым реликвиям. Должен сказать, что во время празднества город не спит всю
ночь, улицы полны людей и кофейни открыты.
Весь этот вечер и все последующие дни я провел в обществе Погосяна. Он водил
меня повсюду, так как знал город и его окрестности. Мы посещали места, куда не
допускаются обычные паломники и даже побывали в Канзане, где хранятся сокровища
города и куда очень трудно попасть.
Общаясь с Погосяном в течение нескольких дней, я понял, что у нас с ним очень
много общего, волновавшие меня вопросы интересовали и его. Постепенно наши
беседы становились все доверительнее и сердечнее, завязалась настоящая дружба.
Погосян должен был вскоре закончить учебу в теологической семинарии и через два
года принять сан, но его это нисколько не прельщало. Он питал сильную неприязнь
к людям, среди которых ему приходилось жить.
Когда мы подружились, он рассказал мне о многих скрытых сторонах жизни
церковного клира. Сама мысль, что, приняв сан, он должен будет жить в таком
окружении, доводила его до отчаяния.
Проведя в Эчмиадзине три недели, я все это время жил в доме архимандрита
Сурениана и таким образом имел возможность лично беседовать с ним, обсуждая
вопросы, которые меня интересовали. Я общался также с монахами, с которыми он
меня познакомил. Но я, затратив довольно много времени, не нашел ответа на
мучившие меня вопросы и в конце концов понял, что здесь мне их не найти.
Расстались мы с Погосяном друзьями, пообещав писать друг другу и обмениваться
своими идеями и наблюдениями, касающимися вопросов, которые интересовали нас
обоих.
Однажды Погосян приехал в Тифлис, где я в это время жил, и пришел повидаться со
мной. Он окончил теологическую семинарию и должен был жениться только ради того,
чтобы получить церковный приход. Его родители уже нашли ему невесту, но он все
еще колебался, не зная, на что решиться, Эти дни он провел, запоем читая книги,
которыми я его снабжал. Когда я возвращался домой с работы (я был кочегаром на
тифлисской железной дороге), мы много гуляли по пустынным окрестностям города и
говорили, говорили.
Во время одной из прогулок я в шутку предложил Погосяну пойти работать на
железную дорогу и был очень удивлен, когда на следующий день он заявил, что
согласен, и попросил меня помочь ему устроиться туда. Я не стал его отговаривать
и дал ему записку к моему другу инженеру Ярослеву, который сразу же рекомендовал
его железнодорожному мастеру И таким образом Погосян получил место помощника
слесаря.
Так продолжалось до октября. Погосян не собирался возвращаться к прежней жизни.
Однажды в доме Ярослева я познакомился с его знакомым инженером Васильевым,
который только что приехал на Кавказ вести разведывательные работы на маршруте
проектируемой железнодорожной ветки между Тифлисом и Караклисом. После
нескольких дней знакомства Васильев предложил мне отправиться вместе с ним в
качестве переводчика. Предложенное жалование было очень соблазнительным, так как
в четыре раза превышало то, которое я теперь получал. К тому же моя нынешняя
работа отнимала у меня очень много сил и времени. Я предложил Погосяну
отправиться вместе с нами, подобрав себе подходящую должность, но он ответил
отказом, так как был весьма заинтересован своей теперешней работой и хотел ее
сохранить.
Я был в экспедиции в течение трех месяцев. Мы облазили все долины между Тифлисом
и Караклисом, и мне за это время удалось неплохо заработать, так как кроме
официального жалования я имел еще несколько побочных источников дохода,
несколько сомнительных. Заранее зная, через какие населенные пункты пройдет
проектируемая железнодорожная ветка, я посылал своего доверенного человека к
представителям местной власти этих аулов или городков и предлагал им "устроить"
так, чтобы железная дорога была проложена через них. Как правило, мои
предложения принимались и я получал за эту "услугу" соответствующее
вознаграждение, временами составлявшее весьма значительную сумму.
К тому времени, когда я возвратился в Тифлис, оказалось, что я достаточно
обеспечен материально для того, чтобы иметь возможность посвятить себя полностью
изучению сверхъестественных явлений, которые меня так интересовали.
Погосян, между тем, став слесарем, также имел теперь больше свободного времени,
которое он посвятил чтению. С недавних пор он начал особенно интересоваться
древнеармянской литературой поглощая огромное количество книг на эту тему.
Мы одновременно пришли к выводу, что наши предки знали "нечто" и что это знание
утеряно безвозвратно. Современная наука не имеет ключа к разгадке этой тайны.
Разочаровавшись в современной научной литературе и не находя ответов на многие
вопросы, мы направили все свое внимание на древнюю литературу. Получив
возможность работать с огромным собранием старинных книг, мы почерпнули много
нового. Мы решили поехать в Александрополь и найти там тихое уединенное место,
где могли бы полностью посвятить себя чтению древних книг. Мы выбрали древние
развалины города Ани, расположенные в тридцати милях от Александрополя, и
поселились здесь, среди руин, построив хижину и покупая еду в ближайших аулах и
у пастухов.
Ани стала столицей империи Багратидов в 961 году, была завоевана византийцами в
1046 году и уже к тому времени называлась Городом Тысячи Церквей. Позже она была
захвачена турками-сельджуками; между 1125 и 1209 годами пять раз захватывалась
Грузией; в 1239 году была завоевана монголами ив 1313 была полностью разрушена в
результате землетрясения. Среди руин находятся развалины резиденции Патриарха,
построенной в 1010 году, развалины двух церквей также одиннадцатого века и
церковь, возведенная около 1215 года.
Не могу обойти молчанием факт, который может заинтересовать моих читателей.
Приведенные здесь даты, относящиеся к армянской столице Ани, - это единственная
информация, которую я взял из официальных источников. Это мое первое и последнее
обращение к энциклопедии.
Существует древняя легенда, объясняющая, почему этот город, названный сначала
Городом Тысячи Церквей, впоследствии стал называться Городом Тысячи и Одной
Церкви. Как-то раз жена одного пастуха пожаловалась мужу, что шум и суета,
которую создают в церкви толпящиеся прихожане, мешают ей полностью отдать себя
молитве. И этот пастух, вняв жалобам жены, построил для нее особую церковь.
Должен отметить, что в те времена слово пастух имело несколько иное значение.
Прежде пастухи владели теми стадами, которые они пасли, и часто были очень
богатыми людьми. Когда этот человек закончил строительство церкви, он назвал ее
Церковью жены пастуха Пиу, и с тех пор Город Тысячи Церквей стал называться
Городом Тысячи и Одной церкви. Согласно другим источникам, задолго до того как
пастух построил свою собственную Церковь, в этом городе было более тысячи
церквей. Но найденный в результате раскопок камень с надписями подтверждает
истинность истории о богатом пастухе и его набожной жене.
Живя среди руин этого древнего города и проводя все время за чтением и
обсуждением прочитанного, мы иногда для отдыха проводили раскопки в надежде
найти что-нибудь интересное, так как среди развалин Ани было много подземных
ходов. Однажды мы с Погосяном, копая в одном из таких подземелий, обнаружили
место, где характер грунта изменялся, и, пробиваясь дальше, открыли узкий
проход, конец которого был завален камнями. Разобрав этот завал, мы увидели
маленькую комнату с арками, согнувшимися от времени. Это была монастырская
келья, почти пустая, с полом, засыпанным черепками простой глиняной посуды и
древесной трухой, несомненно являвшейся остатками деревянной отделки. Не сразу в
некоем подобии ниши мы обнаружили груды древних пергаментов. Некоторые из них
полностью превратились в пыль, другие более или менее сохранились. С предельной
осторожностью мы отнесли их в нашу хижину и попытались прочесть. Оказалось, что
они были заполнены надписями на языке, который сперва показался нам армянским,
но тем не менее мы ничего не смогли прочесть. Я владел армянским в совершенстве,
как и Погосян, и все-таки наши попытки разобраться в этих надписях оказались
безуспешными, так как это был древнеармянский, имеющий мало общего с современным
армянским языком. Пергаменты так заинтересовали нас, что мы спешно вернулись в
Александрополь, захватив их с собой, и провели много дней и ночей за их
расшифровкой. Наконец, ценой огромных усилий, постоянно консультируясь со
знатоками древнеармянского языка, нам удалось кое-чего добиться. Оказалось, что
это письмена, посланные одним монахом другому, некоему отцу Арему. Нас особенно
заинтересовало одно из них, носившее загадочный характер. К сожалению, этот
пергамент был значительно поврежден и некоторые слова прочесть было абсолютно
невозможно, но мы добились немалого успеха в расшифровке письма. Нас больше
всего заинтересовал конец, а не начало этого исторического документа. Начинаясь
обычным длинным приветствием, оно заканчивалось пожеланием счастья и
благополучной жизни в некоем монастыре, где, как можно было предположить, тогда
жил отец Арем. Одно сообщение в конце этого письма особенно привлекло наше
внимание. Вот оно: "Наш достопочтенный отец Телвант наконец узнал правду о
Сармунгском братстве. Их монастырь действительно существовал возле города
Сирануша пятьдесят лет тому назад, и во время переселения народов они также
мигрировали и осели в долине Изрумин в трех днях пути от Нивси". Далее автор
переходил на другие, менее интересные темы.
Нас больше всего поразило то. что слово "Сармунг", встречавшееся в книге под
названием "Меркават", - это, оказывается, название известной эзотерической
школы, которая, согласно историческим источникам, была образована в Вавилоне не
менее чем за 2500 лет до Рождества Христова, а также процветала где-то в
Месопотамии в шестом-седьмом веках нашей эры. Больше никаких сведений о ней не
существует.
Ее эзотерическое учение, концентрируя в себе огромные знания, содержит ключ к
разгадке многих тайн. Мы с Погосяном давно заинтересовались этим учением и
мечтали найти более полную и достоверную информацию о нем. И вот, неожиданно для
себя, натолкнулись на упоминание об этой эзотерической школе в древних
пергаментах. Но кроме упоминания о ней в этом письме не было никакой информации,
и мы так и не узнали ничего нового.
Посвятив еще несколько дней упорным поискам, мы установили следующее. Примерно в
шестом или седьмом веках потомки ассирийцев айсоры были переселены византийцами
из Месопотамии в Персию. Возможно, это произошло как раз в тот период, когда
было написано это письмо. И мы смогли установить, что современный город Мосул,
прежняя столица государства Ниеви, назывался в те времена Нивси, и что в
настоящее время население этого города и его окрестностей состоит главным
образом из айсоров. Если эта эзотерическая школа действительно существовала в
тот период, то это могла быть только айсорская школа. И если имеются
последователи этого учения, то искать их нужно среди айсоров. Принимая во
внимание указанное в пергаменте расстояние, равное трем дням пути от города
Мосул, мы определили, что это место должно находиться где-то между Урмией и
Курдистаном, и надеялись отыскать его без особых усилий. Поиск этого места стал
целью нашей жизни.
Айсоры, как я уже упоминал, происходили от ассирийцев, теперь рассеянных по
всему миру. Многие из них проживают в Закавказье, евро-западной Персии и
восточной Турции, а также по всей Средней Азии. Считается, что всего их около
трех миллионов. Большинство из них несториане, то есть не признают
божественности Иисуса Христа, остальные - ваххабиты, католики, грегориане. Есть
среди них и сатанисты, которых, однако, немного.
Айсоры живут в основном в небольших аулах, властные функции в которых выполняют
духовные лица; несколько аулов составляют клан, находящийся под управлением
князя или, как его здесь называют, мелика. Все мелики подчиняются патриарху, чья
власть является наследственной, переходящей от дяди к племяннику и ведущей свое
начало, как принято считать, от Симона, брата Иисуса Христа. Следует упомянуть,
что айсоры сильно пострадали в первой мировой войне, будучи пешками в руках
русских и английских политиков. Каждый второй айсор был убит из мести курдами и
персами, а оставшиеся в живых спаслись только благодаря действиям американского
консула. Если этот благородный человек еще жив, по моему мнению, у его дверей
следует поставить почетный караул айсоров, а если его уже нет с нами, он
заслуживает памятника на своей родине.
В то время, когда мы с Погосяном собирались отправиться в экспедицию, среди
местных армян набирало силу политическое движение на национальной основе. На
устах каждого армянина были имена людей, воевавших за освобождение Армении,
особенно часто упоминалось имя юного Андроника, который позже стал национальным
героем.
Повсеместно среди турецких и персидских, а также среди русских армян
формировались политические организации, которые, однако, не смогли объединиться.
Проводимая извне политика, принципом которой был девиз "разделяй и властвуй",
вносила раздор в ряды сторонников национального освобождения.
Однажды ранним утром, когда я, как обычно, отправился купаться на реку Арпачай,
на полдороге меня нагнал Погосян, сообщивший, что Армянский комитет
намеревается, отобрав добровольцев из числа членов партии, послать их в Моуш со
специальной миссией.
"Мне пришло в голову, - продолжал Погосян, - что мы могли бы воспользоваться
этим обстоятельством в своих целях, то есть для того, чтобы отыскать дорогу в
Сармунгское братство".
Я перебил его, напомнив, что, во-первых, мы не являемся членами партии, и во-
вторых... Но он не дал мне договорить, объяснив, что знает, как все это можно
будет устроить, и все, что ему теперь нужно знать - согласен ли я с этим планом.
Я ответил, что главное попасть туда, куда мы стремимся, и что меня не
интересует, при каких обстоятельствах это произойдет. Чтобы попасть в долину,
которая когда-то называлась Изрумин, я согласен продать свою душу дьяволу или
даже священнику Власову. Погосян знал, что я терпеть не мог этого человека, и
старался, чтобы нас с ним всегда разделяло расстояние не меньше мили.
"Если вы это можете устроить, - продолжал я, - действуйте, как считаете нужным,
а я заранее согласен на все, если в результате мы сможем попасть туда, куда
стремимся".
Не знаю, что предпринял Погосян, но в результате мы получили для выполнения
специальной миссии письма к доверенным лицам, некоторую сумму в русской,
турецкой и персидской валюте, а также рекомендательные письма к людям, живущим в
местах, через которые мы будем проходить. Итак, мы двинулись из Александрополя в
направлении Кагишмана и через два дня достигли берега реки Араке, естественной
границы между Россией и Турцией. Перебравшись через нее с помощью нескольких
курдов, высланных нам на помощь, мы решили, что главные трудности позади и
дальше все обойдется гладко.
Мы путешествовали в основном пешком, останавливаясь на ночлег у пастухов и тех
людей, к которым имели рекомендательные письма.
Хотя мы по мере возможности выполняли возложенную на нас миссию, но ни на одну
минуту не забывали о главной цели нашего путешествия, маршрут которого не всегда
совпадал с тем, который был нам предписан людьми, пославшими нас, и не
испытывали при этом угрызений совести.
Миновав границу с Россией, мы решили идти через Эгрисский хребет. Это был самый
трудный путь, но он давал нам шанс избежать встреч с бесчисленными вооруженными
бандами курдов и турок, преследующими армян. Перейдя через перевал, мы повернули
на юг к озеру Ван, оставив справа истоки рек Тигр и Евфрат.
Во время нашего путешествия мы пережили тысячи приключений, я не буду
останавливаться на них, но одно происшествие до сих пор вспоминается мне. Это
случилось много лет тому назад, и теперь воспоминания вызывают веселую улыбку,
хотя опасность, грозившая нам тогда, была очень серьезной.
Впоследствии я не раз попадал в ситуации, которые могли закончиться для меня
катастрофой: мне приходилось стоять под прицелом, в буквальном смысле этого
слова, сталкиваться на горной тропе с вышедшим на охоту туркестанским тигром, но
то, о чем я хочу сейчас рассказать, было и страшным и комическим одновременно.
Мы шли, что-то беззаботно напевая себе под нос, когда неизвестно откуда на
дорогу выскочила огромная собака, за ней другая, третья... всего около
пятнадцати, и, окружив нас, стали лаять и прыгать. Погосян инстинктивно подобрал
камень и швырнул в них, после чего они сразу же бросились на нас. Это были
курдские овчарки, огромные злобные животные, и они в мгновение ока разорвали бы
нас, если бы я не толкнул Погосяна на землю, заставив его сидеть неподвижно, и
сам немедленно не сделал бы то же самое. Собаки успокоились и сели вокруг нас.
Когда через некоторое время мы пришли в себя и смогли осознать комизм этой
ситуации, то расхохотались. Действительно, было очень смешно: пока мы сидели на
земле, собаки тоже сидели, они даже с удовольствием ели хлеб, который мы бросали
им, но как только мы пытались встать, они с рычанием бросались на нас. Через
несколько часов нам было не до смеха. Все наши попытки подняться с земли
заканчивались одинаково, и мы решили не рисковать больше и покорно ждать
избавления извне. Не знаю, сколько еще мы оставались бы в таком жалком
положении, если бы в отдалении не показалась маленькая курдская девочка,
которая, ведя в поводу ослика, собирала кизяк. Делая различные знаки, нам, к
счастью, удалось привлечь ее внимание. Поняв, что случилось, она убежала за
пастухом - хозяином этих собак, который находился за ближайшим холмом. Он
отозвал животных, но, когда мы, дождавшись, пока они отойдут на достаточное
расстояние, решились наконец встать, эти злобные твари косились на нас, скаля
огромные зубы.
Наша надежда на то, что, перебравшись через Аракс, мы избавимся от большинства
опасностей, оказалась иллюзией. Как раз теперь и начинались настоящие трудности.
Мы находились в районе, населенном настоящими айсорами, где армянину встреча с
людьми грозила большей опасностью, чем встреча с собаками. В этой местности все
нации объединились, чтобы преследовать армян. Но выдавать себя за персов или
турков тоже было небезопасно. Лучше всего было бы притвориться русскими или
евреями, но наша внешность не позволяла нам этого. Выдать себя за иностранцев -
тоже было бы не лучшим решением: из достоверных источников я знал, что недавно с
нескольких англичан заживо содрали кожу только за то, что они вели
археологические изыскания.
После длительной дискуссии мы решили назваться кавказскими татарами и, внеся в
наши одежды необходимые изменения, продолжили свой путь.
Ровно через два месяца после переправы через Аракс, мы добрались до города Z, за
которым, перейдя через ущелье, нам следовало повернуть к границам Сирии. Но где-
то здесь, в окрестностях знаменитого водопада, мы надеялись отыскать место,
которое было истинной целью нашего долгого путешествия. Мы имели достаточно
времени, чтобы адаптироваться к трудностям, с которыми постоянно сталкивались, и
все происходило гладко, пока не случилось происшествие, которое заставило
изменить все наши планы.
Однажды во время привала, когда мы подкреплялись соленой рыбой, захваченной в
дорогу, Погосян внезапно вскочил, издав крик. Я с ужасом увидел рядом с ним
большую желтую фалангу. Убив ее, я занялся пострадавшим. Он был укушен в ногу. Я
знал, что укус этого насекомого, принадлежащего к роду тарантулов, часто
заканчивается смертью, и разрезал одежду на уровне укуса, чтобы отсосать яд из
ранки. Но вспомнил, что это может оказаться опасным и для меня, если у меня на
губах или во рту окажется хоть малейшая царапинка. Приняв во внимание все это, я
выхватил нож и сделал разрез на ноге в месте укуса. Из-за моей неопытности и
волнения разрез оказался слишком глубоким. Немного успокоившись, так как
опасность летального исхода миновала, я промыл и перевязал рану, стараясь
сделать все как можно тщательнее. Рана была довольно глубокой, из-за сильной
потери крови возможны были разные осложнения. О продолжении путешествия не могло
быть и речи, нужно было решать, что делать дальше.
Обсудив ситуацию, мы пришли к выводу, что эту ночь мы проведем здесь, а утром
поищем возможность попасть в город N, что в тридцати милях отсюда, где живет
священник, которому мы должны доставить послание. Мы не сделали этого прежде,
потому что город N лежал в стороне от маршрута, который вел нас к нашей истинной
цели.
На следующий день с помощью одного старого курда, случайно проходившего мимо и
оказавшегося очень дружелюбным человеком, мы наняли в ближайшем поселке
двуколку, запряженную двумя волами, которые применяются здесь для перевозки
навоза, и, положив на нее Погосяна, отправились в город N. Дорога заняла у нас
почти двое суток, так как приходилось останавливаться через каждые четыре часа,
чтобы накормить волов. Добравшись до города, мы сразу отправились к армянскому
священнику, которому должны были передать письмо. Он встретил нас очень радушно,
когда узнал, какое несчастье случилось с Погосяном, то предложил нам
остановиться у него в доме. Мы с благодарностью приняли это предложение, так как
у пострадавшего поднялась температура, нагноилась рана и ему требовался
тщательный уход. Обстоятельства сложились так, что нам пришлось пользоваться
гостеприимством этого доброго человека в течение целого месяца.
Живя столько времени под одной крышей с этим священником, мы подружились с ним и
часто вели беседы на различные темы. Однажды он рассказал мне, что обладает
одним древним пергаментом, с которым связана очень интересная история. Этот
пергамент, на котором изображено нечто напоминающее карту какой-то местности,
хранился в их семье с незапамятных времен, передаваясь из поколения в поколение,
и достался нашему священнику от его прадеда.
"Год тому назад, - продолжал свой рассказ священник, - какой-то незнакомец
пришел ко мне в дом и попросил показать ему пергамент. Я удивился тому, что он
знает о существовании этой карты, и так как все это показалось мне довольно
подозрительным, сначала отказал ему и даже отрицал наличие у меня этой вещи. Но
незнакомец продолжал настаивать, и я сдался. Он тщательно изучил пергамент и
затем спросил, не могу ли я продать его за двести турецких фунтов. Эта сумма
была очень значительной, но я не нуждался в данный момент в деньгах и отказал,
не желая расставаться с вещью, которая была мне дорога как память о моих
предках.
Этот человек остановился на ночлег в доме нашего бея, и на следующее утро слуга
бея пришел ко мне и от имени того незнакомца предложил мне за пергамент пятьсот
фунтов.
Должен сказать, что, оставшись в одиночестве и размышляя об этом деле, я
приходил во все большее замешательство. Было очевидно, что этот человек проделал
большой путь, чтобы добраться сюда, к тому же мне было непонятно, как он узнал о
существовании этого пергамента, и наконец, был загадочен тот интерес, который
незнакомец проявлял к этому документу. Все это убедило меня в том, что я обладаю
очень ценной вещью. И хотя предложенная сумма в пятьсот фунтов, конечно же,
соблазняла меня, я все же колебался, опасаясь уступить вещь дешевле, чем она на
самом деле стоит. И, желая проявить осторожность, снова отказался от этой
сделки.
Вечером незнакомец снова посетил меня, на этот раз в сопровождении самого бея, и
повторил свою просьбу, предлагая мне пятьсот фунтов, на что я ответил
категорическим отказом. Но из уважения к бею я пригласил обоих собеседников в
дом и угостил их кофе. В ходе беседы выяснилось, что подозрительный незнакомец
был русским князем, который интересовался античными редкостями, и так как мой
пергамент отлично дополнил бы его богатую коллекцию, он и предлагал мне такую
сумму, которая, по его мнению, значительно превышала реальную стоимость вещи.
Бей, заинтересовавшийся этим разговором, выразил желание посмотреть на вещицу,
за которую предлагали такую большую сумму. Когда я принес пергамент и показал
ему, он был очень удивлен, что какой-то свиток с непонятными надписями может
стоить так дорого. Во время дальнейшей беседы князь внезапно спросил меня, за
какую сумму я могу позволить ему снять копию с этого документа. Я затруднился с
ответом на это неожиданное предложение, испугавшись, что лишился выгодного
покупателя. Тогда он сказал, что согласен заплатить двести фунтов за снятие
копии. Я постеснялся торговаться, так как считал, что он предлагает мне
значительную сумму буквально ни за что. Только подумайте: я получаю двести
фунтов, при том, что пергамент остается у меня. Конечно же, я охотно согласился.
На следующее утро, когда князь зашел ко мне, мы разложили на столе пергамент и,
покрыв разведенным в небольшом количестве воды порошком алебастра его смазанную
маслом поверхность, сняли копию. Тщательно завернув полученный список в кусок
материи, князь расплатился со мной и ушел. Так что Господь по милости своей
послал мне двести фунтов и позволил оставить у себя эту семейную реликвию".
История, рассказанная армянским священником очень заинтересовала меня, но я не
подал и вида, и, поговорив о чем-то другом, как бы между прочим попросил
показать мне эту вещицу, которую оценивают так дорого. Священник принес в
церковь пергамент. Развернув его, я сначала не мог разобрать то, что на нем было
изображено, но, приглядевшись получше, чуть не завопил от восторга. Господи! Я
никогда не забуду то, что почувствовал в это мгновение. Стараясь скрыть свое
волнение, я держал в руках древнюю карту места, которое я искал столько месяцев,
о котором грезил долгими бессонными ночами. Мне стоило огромных усилий
сдерживать дрожь в руках и продолжать вести светскую беседу. Когда священник
вновь свернул этот свиток и удалился, я, печально глядя ему вслед, пожалел, что
не был богатым русским князем и не мог заплатить двести фунтов за снятие копии.
Но желание иметь у себя эту карту было так велико, что я решил получить копию
любой ценой. К этому времени Погосян чувствовал себя гораздо лучше. С нашей
помощью выходя на террасу, он часами просиживал на ней, любуясь окрестными
видами. Я попросил его сообщить мне, когда священник надолго отлучится, и, тайно
пробравшись в дом, сумел переснять все, что изображалось на пергаменте, с
помощью полупрозрачной бумаги. Завладев этой копией, я тщательно зашил ее в
подкладку своей одежды, горя желанием немедленно отправиться к месту, указанному
на карте, и не думая больше ни о чем другом.
Некоторые назвали бы мой поступок в отношении гостеприимного армянского
священника предосудительным, но я полагаю, что он заслуживает некоторого
снисхождения, учитывая страсть, которая меня на него толкнула.
Я убедил Погосяна в том, что нам лучше не скупиться и купить пару лошадей
местной породы, выезженных под седло, которые обладали очень плавной размашистой
рысью, и отправиться в направлении сирийской границы. В дороге мы смогли по
достоинству оценить характерную особенность этой породы. Пустив их во весь опор,
можно было держать в руке полный стакан воды и не расплескать ни капли, так
плавно они неслись.
Я не буду описывать наше путешествие во всех подробностях, скажу только, что
ровно через месяц после того как мы покинули дом гостеприимного армянского
священника, нам удалось добраться до города Смирны, где вечером того же дня
стали участниками события, ставшего поворотным пунктом в судьбе Погосяна.
Для того чтобы хорошенько отдохнуть, развлечься и вознаградить себя за все
перенесенные трудности, мы решили вечером отправиться в один из греческих
ресторанов. Там, не спеша попивая знаменитую дузику и закусывая разнообразными
вкусными блюдами из рыбы и мяса, мы мирно беседовали, вспоминая то, что пережили
во время странствий. Кроме нас в ресторане было довольно много посетителей, в
основном моряков с иностранных кораблей, стоящих в гавани. Они вели себя
довольно шумно, и было видно, что это не первое заведение, в котором они
побывали в этот день.
Между моряками, сидевшими за разными столами и представлявшими разные страны,
время от времени возникали ссоры, которые начинались с обмена соответствующими
ругательствами на греческом и итальянском языках, а затем перерастали в драку.
Не помню, какая именно фраза вызвала такую бурную реакцию, но внезапно большая
группа моряков, сидевших за соседним столом, с криками ярости и со сжатыми
кулаками бросилась на своих обидчиков. В мгновение ока началось настоящее
сражение. Погосян и я, также возбужденные в результате обильных возлияний,
присоединились к той стороне, которая была в меньшинстве, даже не интересуясь,
кто из них прав, а кто виноват. Когда не участвовавшие в потасовке посетители
ресторана вместе со случайно проходившим мимо военным патрулем наконец растащили
дерущихся, всем изрядно досталось. Мой левый глаз украшал огромный синяк, а
Погосян, сыпя проклятьями на армянском языке, пожаловался на невыносимую боль в
груди.
Когда, по выражению моряков, "буря угасла", мы решили, что для одного вечера
приключений вполне достаточно, и поплелись домой. Нельзя сказать, что мы были
очень болтливы в дороге. Мой заплывший, нераскрывающийся глаз и поврежденное
ребро Погосяна не располагали к обмену любезностями.
На следующее утро, критически обозревая свое отражение в зеркале и сетуя на
неразумное поведение вчера вечером, мы решили не откладывать нашу поездку в
Египет. Мы подумали, что свежий морской воздух во время продолжительного
путешествия на корабле поможет быстрее залечить наши раны, и отправились в порт,
чтобы узнать, по карману ли нам билеты на корабль, отправляющийся в Александрию.
Оказалось, что в гавани как раз стоит греческое судно, готовящееся к отплытию в
Александрию. Мы поспешили в офис пароходной компании, которой принадлежало
судно, чтобы получить необходимую информацию. Но как только мы подошли к офису,
к нам подбежал моряк и, что-то бормоча, начал возбужденно размахивать руками.
Сперва мы растерялись, но через некоторое время выяснилось, что это был один из
английских моряков, на чьей стороне мы сражались предыдущим вечером. Жестами он
предложил нам подождать и, куда-то сбегав, вскоре вернулся в сопровождении трех
товарищей, одним из которых, как впоследствии оказалось, был офицер. Они горячо
поблагодарили нас за вчерашний поступок и настояли на том, чтобы мы вместе
отправились в ближайший греческий ресторан побеседовать там за стаканчиком
дузики. Отдав должное этому волшебному напитку, достойному наследнику
благословенной мастики древних греков, мы разговорились, объясняясь, конечно, в
основном с помощью международного языка жестов и мимики. Когда они узнали, что
мы хотим попасть в Александрию, их жестикуляция стала еще более активной. Нам
показалось, что они позабыли о нас, взволнованно говоря о чем-то между собой.
Неожиданно двое из них, осушив то, что оставалось в стаканах, одним глотком,
встали и ушли, другие, продолжая активно жестикулировать, видимо, пытались нас в
чем-то убедить.
Наконец нам показалось - мы поняли то, что они нам хотят сказать. И, как
впоследствии выяснилось, эта догадка была верна: те двое внезапно исчезнувших
моряков пошли на свой корабль, чтобы замолвить за нас словечко и добиться
разрешения взять нас на судно в этот рейс. На следующий день их судно отплывало
на Сицилию, а из Сицилии шло в Александрию, где планировалась двухнедельная
стоянка перед отправкой в Бомбей.
Ожидая возвращения ушедших, мы продолжали прикладываться к стаканам, и тут
Погосян, очевидно, вспомнив про свое поврежденное ребро, потерял терпение и стал
настаивать на том, чтобы мы немедленно пошли домой. Он с самым серьезным видом
утверждал, что я ужасно выгляжу и что мой второй глаз также начинает запухать.
Предположив, что мой товарищ еще не вполне оправился от укуса фаланги, я не стал
возражать ему и, не вступая ни в какие объяснения с двумя нашими собутыльниками,
отправился вслед за ним.
Озадаченные нашим неожиданным и безмолвным уходом, моряки встали и последовали
за нами. Мы шли довольно долго, и каждый развлекал себя по-своему: один что-то
мурлыкал себе под нос, другой размахивал руками так, как будто хотел кому-то
что-то доказать, третий насвистывал военный марш.
Когда мы пришли, Погосян лег на кровать, даже не раздеваясь, я же, уступив свое
ложе старшему из сопровождавших нас моряков, растянулся прямо на полу, жестом
предложив другому моряку последовать моему примеру
Проснувшись среди ночи с раскалывающейся от боли головой, я смутно припоминал
последовательность вчерашних событий и, увидев, что моряков в комнате больше
нет, опять заснул. Разбудил меня звон посуды: это Погосян готовил себе чай,
напевая вполголоса какие-то псалмы. Но мы не стали пить чай в это утро и, не
обменявшись и словом, опять улеглись спать. Мне никогда в жизни не было так
скверно - во рту как будто переночевала, по меньшей мере, дюжина казаков вместе
с их лошадьми. И тут открылась дверь, и в комнату ворвались трое английских
моряков. Только один из них был нам знаком, двух других мы видели в первый раз.
Перебивая друг друга и размахивая руками, они попытались нам что-то объяснить.
Напрягая все свои умственные способности, сильно ослабленные большими дозами
алкоголя, мы наконец сообразили, что нам следует быстро одеться и следовать за
англичанами на их судно, так как они получили разрешение взять нас в плавание в
качестве дополнительной рабочей силы.
Пока мы собирались, моряки быстро упаковывали наши небогатые пожитки, и как
только мы расплатились с хозяином гостиницы, все уже было готово. Мы вышли на
улицу и направились к гавани. У берега стоял баркас с двумя моряками на борту,
очевидно, ожидавший нас, и, взойдя на него, через полчаса мы причалили к
большому военному кораблю. Не успели мы взобраться на палубу, как несколько
моряков, стоявших на сходнях, подхватили наши вещи и отнесли их в отведенную нам
каюту, находящуюся рядом с камбузом.
Наскоро устроившись в этом довольно тесном, но удобном и чистом помещении, мы
вышли на верхнюю палубу, сопровождаемые одним из тех моряков, плечом к плечу с
которыми мы дрались в греческом ресторане. Вокруг нас собралась почти вся
команда. Независимо от званий и должностей все наперебой благодарили нас за
мужество и поддержку на смеси всевозможных языков.
Во время этой оригинальной беседы один из моряков, который сносно владел
греческим, предложил, чтобы во время путешествия каждый из присутствующих заучил
хотя бы по 20 слов: мы с Погосяном английских, они, соответственно, турецких.
Это предложение было всеми встречено с энтузиазмом, и двое английских моряков
сразу же составили список английских слов, которые нам следовало выучить в
первую очередь, мы же записали для них, соответственно, турецкие слова.
Когда к борту причалил баркас с капитаном, команда разошлась, чтобы выполнять
свои обязанности и готовить корабль к отплытию. Погосян и я сразу сели учить
английские слова, записанные для нашего удобства греческими буквами. Мы были так
погружены в это занятие, стараясь как можно лучше выговаривать звуки, чуждые
греческому уху, что не заметили, что наступил вечер и судно уже давно в пути. Мы
прервали свои занятия, когда за нами зашел один моряк, объяснивший с помощью
жестов, что наступило время приема пищи. За едой, посоветовавшись с моряком,
хорошо владевшим греческим языком, мы решили, что я буду выполнять уборку
корабля, а Погосян попросится в машинное отделение. Так и вышло.
Прибыв в Александрию, я тепло попрощался с моими новыми друзьями, поблагодарив
их за заботу и гостеприимство, и покинул судно. Мне не терпелось как можно
быстрее попасть на Кипр. Но Погосян, который за время нашего путешествия очень
сдружился с командой корабля и увлекся работой в машинном отделении, отказался
сойти со мной и продолжил плавание. Мы договорились поддерживать связь друг с
другом.
Как я узнал позже, Погосян после того как мы расстались, продолжал работать в
машинном отделении, посетил Бомбей и многие порты Австралии. Высадился он в
Англии, в Ливерпуле, последовав совету своих друзей, поступил в технический
институт. Параллельно совершенствуясь в английском языке, через два года стал
квалифицированным специалистом.
Завершая эту главу, посвященную моему первому другу и единомышленнику Погосяну,
я хочу рассказать о некоторых чертах его личности, сформировавшихся еще в юном
возрасте.
Никто никогда не видел, чтобы Погосян сидел, сложа руки. Он всегда находил себе
какое-нибудь занятие, способное дать пищу его деятельному уму. Вынужденное
безделье так угнетало его, что он начинал делать нечто вроде физзарядки.
Однажды, не выдержав, я спросил его, почему он не может спокойно отдыхать и
развлекаться, как все нормальные люди, а тратит силы на деятельность, за которую
ему никто не заплатит.
"Если мне не заплатят теперь, значит, заплатят в будущем, - ответил он. - Я не
шучу, для меня работа - это удовольствие, хотя по своей природе я был так же
ленив, как все люди. Я сознательно приучил себя любить работу, потому что
осмысленный труд - это единственное, что отличает нас от животных. Добровольный
осмысленный труд никогда не пропадает зря. Раньше или позже он будет щедро
оплачен. Постоянно находя себе какое-нибудь занятие, я отучаю себя от
праздности, которая свойственна всякому человеку, и при этом зарабатываю себе на
жизнь, так как мои родители не в состоянии обеспечить меня средствами,
достаточными для праздной жизни".
Всю свою жизнь он последовательно придерживался этих принципов и через некоторое
время стал одним из самых богатых людей на земле. И я могу поручиться, что он
честно нажил свое огромное состояние. Его вера в то, что упорный осознанный труд
не остается без вознаграждения, не обманула его. Он всю свою жизнь работал как
вол, и я надеюсь, Господь обеспечит ему в конце концов заслуженный отдых.

ЧАСТЬ V
АБРАМ ЕЛОВ
Абрам Елов был одним из замечательнейших людей, с которыми меня свела судьба в
молодости и которые вольно или невольно оказали огромное влияние на становление
моей личности.
Впервые я встретился с ним, когда, потеряв всякую надежду узнать у современников
ответы на вопросы, которые лишали меня душевного покоя, я возвратился из
Эчмиадзина в Тифлис и с головой погрузился в изучение античной литературы.
Тифлис привлекал меня тем, что здесь можно было без труда раздобыть любую книгу
на любом языке, и особенно на армянском, грузинском и арабском.
Прибыв в Тифлис, я поселился в районе, называемом Дидубай-Базар, на одной из
улиц, расположенных вдоль западной стороны Александрийских садов, где находилось
огромное количество всевозможных магазинов. Лавки тифлисских букинистов
располагались там же, напротив капитальных книжных магазинов. Мелкие торговцы,
книгоноши, раскладывали свои книги прямо на земле, особенно в ярмарочные дни.
Среди этих торговцев книгами был один юный айсор, который покупал, продавал и
брал на комиссию любые книги. Его звали Абрам Елов, самый ловкий мошенник из
всех, кого я знал, и несмотря на это мой лучший друг. Он служил для меня ходячим
справочником, так как знал бесчисленное количество названий книг на разных
языках, фамилии их авторов, дату и место публикации, а также то, где их можно
купить. Сначала я только покупал у него книги, а впоследствии, прочитав какую-
нибудь книгу, я менял ее у него на другую, интересующую меня, так как он мог
раздобыть абсолютно любое издание. Вскоре мы стали близкими друзьями. В это
время Абрам Елов готовился к поступлению в кадетский корпус и почти все свое
свободное время проводил в зубрежке. Однако будучи увлечен философией, он
выкраивал минутку для чтения книг по этому предмету. Из-за увлечения философией
и завязалась наша дружба. Мы часто встречались по вечерам в Александрийских
садах и беседовали на философские темы, а также часто вместе рылись в грудах
старых изданий, и я даже стал ему помогать стоять за прилавком в базарные дни.
Наша дружба особенно усилилась после одного забавного случая. В базарные дни
возле лавки Абрама Елова устанавливал свою палатку некий грек, который торговал
разными вещицами, как он утверждал, заграничного производства, так сказать "made
in Paris". Это были всевозможные статуэтки, бюсты знаменитых людей, фигурки
Купидона и Психеи, пастухов и пастушек, а также копилки в виде кошек, собак,
свинок, яблок, груш и т.п., которые в то время очень ценились и раскупались с
большой охотой, украшая затем жилища небогатых людей.
Однажды во время затишья в торговле Абрам, указывая на все эти вещи, сказал мне
в свойственной ему ироничной манере: "На этой чепухе он зарабатывает кучу денег.
Эти безделушки изготавливаются итальянскими эмигрантами в их лачугах, а
лоточники, особенно такие ловкачи, как этот грек, помогают набивать им свои
карманы деньгами, заработанными простыми людьми тяжелым трудом: простофили
покупают эти шедевры безвкусицы, чтобы украшать свои убогие лачуги".
Наша торговля книгами шла не очень бойко и вынуждала нас сидеть на одном месте
целый день, страдая то от жары, то от холода. К концу дня душа едва держалась в
теле, а на следующий день снова приходилось идти на эту каторгу. Вскоре после
того разговора я пошел к этому греку и узнал, что все эти безделушки
действительно изготовлялись итальянцами, которые тщательно скрывали секреты
производства. Фигурки пользовались таким спросом, что едва хватало двух десятков
торговцев, чтобы продавать их по всему городу. Все это навело меня на мысль
узнать любым способом секрет производства этих фигурок и начать собственное
дело, так как деньги, заработанные мной прежде, уже подходили к концу.
Я еще раз поговорил с этим греком, не раскрывая ему своих планов, убедил отвести
меня к итальянским ремесленникам. Мне очень повезло, так как оказалось, что как
раз в это время ученик, работавший у них, был обвинен в краже и с позором
выгнан, так что я по рекомендации грека смог сразу же заступить на его место. В
соответствии со своим планом я прикидывался полным идиотом, хотя и очень
усердным и трудолюбивым. Поверив в непроходимую тупость своего нового
подмастерья, итальянцы не стали скрывать от меня свои секреты, как они это
делали с предыдущими учениками. Недели через две я уже знал вполне достаточно,
так как весь процесс изготовления фигурок проходил у меня на глазах. Многие
тонкости были действительно очень важны для успешной работы. Например,
необходимо было знать точные пропорции компонентов, которыми разводят гипсовый
порошок, чтобы в результате в готовом изделии не было пузырьков и поверхность
предмета казалась гладкой. Так же я узнал, что кроме клея, желатина и глицерина
добавляют лимонный сок.
Одним словом, через месяц-другой на рынке появились изделия моего собственного
изготовления. Я расширил ассортимент изделий, придумав несколько новых фигурок,
которые стали пользоваться огромным спросом. Не думаю, что в Тифлисе остался
хоть один дом, в котором не было "произведений искусства", изготовленных мною.
Дела пошли так хорошо, что я завел даже полдюжины подмастерьев, и они не
жаловались на отсутствие работы. Елов тоже помогал мне и даже однажды на неделю
бросил торговлю книгами. Все это время мы продолжали учиться, поглощая огромное
количество книг по философии.
Через несколько месяцев, когда я заработал приличную по моим представлениям
сумму, я продал свою мастерскую двум евреям за хорошую цену. К тому же мне
ужасно надоело изготовление дурацких фигурок. Так как я должен был освободить
комнату при магазине, где я жил, я переехал на улицу вблизи железнодорожной
станции, и Абрам Елов со своими книгами тоже.
Елов был невысокий, полноватый и смуглый, с глазами, горящими как угольки. У
него была густая шевелюра, очень широкие брови и борода, растущая откуда-то из-
под носа, так что закрывала ему все щеки.
Он родился в Турции, вблизи озера Ван, то ли в городе Битлис, то ли в его
окрестностях, откуда семья переехала в Россию за три-четыре года до того, как мы
с ним впервые встретились. В Тифлисе Абрам стал ходить в гимназию, но вскоре,
несмотря на то что порядки в этом учебном заведении были не очень строгие, он
умудрился так нашалить, что его вскоре исключили решением учительского совета.
Через некоторое время отец выгнал его из дому, после чего Абрам стал жить как
бог на душу положит. Короче говоря, он был в своей семье, так сказать, поганой
овцой. Мать в тайне от отца продолжала посылать ему деньги. К ней он всю жизнь
испытывал самые нежные чувства, которые не стеснялся проявлять открыто.
Фотография матери всегда висела у него над кроватью. Уходя, он всегда целовал ее
на прощанье, а возвращаясь откуда-нибудь, с порога восклицал: "Здравствуй,
мамочка!" Мне кажется, за эти чувства к матери я стал уважать его еще больше.
Отца он тоже по-своему любил, но считал его ограниченным, тщеславным и
капризным. Тот слыл довольно богатым человеком и был уважаем своим окружением,
так как происходил, хотя только по материнской линии, из династии Маршимунов,
которая в свое время была правящей.
У Абрама также был брат, в то время проходивший обучение в Филадельфии, которого
он не любил и считал эгоистичным и бездушным человеком. Некоторые привычки
Абрама очень смешили окружающих. Например, он постоянно подтягивал вверх свои
штаны, и его друзьям стоило немалых усилий отучить его от этого. Погосян часто
подшучивал над Абрамом, говоря: "Ха-ха, а ты еще хочешь стать офицером. Первый
встречный генерал отправит тебя на гауптвахту, потому что вместо того чтобы
отдавать ему честь, ты будешь поддерживать свои штаны". Шутки Погосяна порой не
отличались деликатностью. Дружеское поддразнивание всегда присутствовало в их
общении между собой. Погосян называл своего товарища не иначе как соленым
армянином, а тот, в свою очередь, именовал друга качагохом. Это были
распространенные прозвища армян. И айсор, и качагох толковались как "церковный
вор", и история этого прозвища такова. Айсоры были известны своим плутовством. В
Закавказье существовала даже пословица: "Сложите вместе семь русских - получится
один еврей, сложите семь евреев -получится один армянин, сложите семь армян -
получится один айсор".
В среде айсоров была очень распространена профессия священника, большинство из
которых были самозванцами. Живя в окрестностях горы Арарат, естественной границы
между Россией, Турцией и Персией, и свободно попадая в любую из этих трех стран,
они в России выдавали себя за турецких айсоров, в Персии - за русских и т.д. Эти
самозванцы не только совершали все церковные службы, но и с большим успехом
торговали различными видами церковных реликвий. В российской провинции они
выдавали себя за греческих священников, которые пользовались доверием местных
жителей, и наживались, продавая "реликвии", которые, как они утверждали, были
привезены из Иерусалима, Афона и других святых мест. Среди этих "реликвий" были
фрагменты того самого креста, на котором был распят Иисус Христос, волосы Девы
Марии, ногти Николая Угодника, зубы Иуды, приносящие обладателю удачу, подковы
лошади Георгия Победоносца и даже череп и ребра этого святого. Все это охотно
раскупалось невежественными людьми. И многие из тех предметов впоследствии
хранились в церквях и домах верующих. Поэтому армяне и называли айсоров
церковными ворами. Армян, в свою очередь, дразнили солеными, потому что у них
существовал обычай посыпать солью новорожденных детей. Хочу заметить, что этот
обычай не так нелеп, как может показаться на первый взгляд. В соответствии с
моими собственными наблюдениями могу утверждать, что младенцы, рожденные в
других местностях, гораздо больше, чем армянские дети, страдали от кожной сыпи в
тех местах, которые необходимо обрабатывать кожной присыпкой для предотвращения
воспалительных процессов. У армянских младенцев кожная сыпь наблюдается очень
редко. Этот факт я объясняю антисептическим действием соли.
У Абрама отсутствовали черты, характерные для его соплеменников. Хотя он был
очень вспыльчивым человеком, его никак нельзя было назвать злопамятным. Вспылив,
он быстро остывал и, если чувствовал, что обидел кого-то своим поведением,
старался как можно быстрее уладить конфликт. Абрам отличался терпимостью к
другим верованиям. Однажды, обсуждая деятельность миссионеров, которые
съезжались сюда из разных стран, чтобы наставить местное население "на путь
истинный", он сказал: "Не важно, каким богам молится человек, главное, чтобы он
обладал верой. Вера - это совесть человека, основы которой закладываются в
детском возрасте. Человек, меняющий одну веру на другую, теряет свою совесть, а
совесть - это самое ценное в человеке. Если я уважаю совесть человека, а совесть
поддерживается верой, то я обязан уважать и его религию. Осуждать чужую религию
такой же грех, как разрушать в человеке его совесть".
Елов был необычайно предан своим друзьям. Для человека, к которому он испытывал
симпатию, он мог сделать все что угодно. Когда Елов и Погосян подружились, они
заботились друг о друге, как родные братья, хотя внешние проявления их дружбы
были довольно курьезными. Чем крепче они дружили, тем чаще поддразнивали друг
друга, скрывая за внешней грубостью нежность чувств. Некоторые проявления этих
дружеских отношений так трогали меня, что я не мог удержать слез, которые
невольно навертывались на глаза.
Мне вспоминаются такие случаи. Когда Елову случалось быть в гостях, иногда его
угощали какими-нибудь сладостями, которые он, как было принято, должен был
съесть тут же, чтобы не обидеть хозяев дома. Однако, даже будучи сладкоежкой, он
не ел их сам, а прятал в карман, чтобы отнести По-госяну, причем отдавал их ему,
сопровождая свои действия градом насмешек и издевательств.
Обычно это происходило так. За обедом Абрам как будто неожиданно для себя
обнаруживал в кармане конфету и предлагал ее Погосяну, говоря: "Как, черт
побери, эта гадость оказалась у меня в кармане? Лопай скорей, ты просто чемпион
по поеданию всяких гадостей, от которых другие воротят нос". Погосян отправлял
конфету в рот со следующей тирадой: "Эти деликатесы не для таких олухов, как ты.
Лопай лучше желуди, как твои собратья свиньи". На что Елов отвечал с гримасой
отвращения: "Посмотрите, он заглатывает конфеты быстрее, чем карабахский осел
жует чертополох, а потом будет бегать за мной как шелудивая собачонка, дожидаясь
следующей подачки", И дальше обмен репликами продолжался в подобном же духе,
Обладая феноменальными познаниями в области литературы, он к тому же был
полиглотом. Я, владея восемнадцатью языками, чувствовал себя молокососом по
сравнению с ним. Прежде чем я успевал выучить несколько слов нового языка, он
уже владел им так хорошо, как родным языком. Подтверждением моих слов может
служить следующая история.
Скридлов, профессор археологии (о нем я расскажу позже), должен был взять одну
археологическую находку на территории Афганистана, но сделать это было
невозможно, так как пограничники, как русские, так и афганские и британские,
задерживали всякого, пытавшегося пересечь границу. Раздобыв где-то форму
британского офицера, Елов надел ее и пошел к британским пограничникам, выдавая
себя за английского офицера, который приехал из Индии и хочет здесь поохотиться
на туркестанского тигра. Он так отвлек их рассказами об Индии, что мы не спеша
перебрались через границу и, захватив то, что нам было нужно, без помех
вернулись обратно. Обладая феноменальными знаниями, Елов постоянно пополнял их,
не упуская случая узнать что-нибудь новое. Он не поступил в кадетский корпус,
как собирался прежде, а поехал в Москву, где блестяще сдал экзамены и был
зачислен в Лазаревский институт восточных языков, через несколько лет получил
диплом Казанского университета по философии, если не изменяет память.
Так же как и Погосян, имевший особый взгляд на физическую работу, Елов имел свое
оригинальное мнение о работе умственной. Так как наш мозг все равно постоянно
работает, то, вместо того чтобы заниматься всякой чепухой, лучше увлечь его чем-
нибудь полезным. Если все равно приходится тратить умственную энергию, лучше
потратить ее с толком. Под влиянием этих убедительных доводов я решил продолжать
изучение иностранных языков. Это не только способствовало развитию моего
интеллекта и отвлекало от несбыточных мечтаний, но и могло оказаться полезным в
моих путешествиях.
Абрам Елов, мой близкий друг, в настоящее время жив и здоров. Он окончательно
осел в одном из городов Северной Америки. Мировая война застала его в России,
где он претерпел много испытаний и невзгод. Только три года тому назад его
племянник доктор Елов приехал из Америки и забрал его с собой.

ЧАСТЬ VI
КНЯЗЬ ЮРИЙ ЛЮБОВЕЦКИЙ
Русский князь Юрий Любовецкий был одним из самых интересных людей, с которыми
меня сводила судьба. В течение многих лет он оставался моим старшим товарищем и
близким другом.
Трагические обстоятельства, при которых оборвалась жизнь его горячо любимой
жены, привела к нашей встрече и длительным дружеским отношениям. В молодости,
будучи гвардейским офицером, князь встретил юную прелестную девушку, которую
горячо полюбил. Став мужем и женой, они жили душа в душу, пока смерть молодой
женщины во время родов не прервала эту идиллию. Не находя утешения в своем горе,
князь стал посещать спиритические сеансы, питая надежду вступить в общение с
душой трагически умершей жены, и с течением времени все больше и больше
погружался в изучение оккультных наук и поиски смысла жизни. Он полностью
отказался от обычных светских развлечений и земных привязанностей, не принимая у
себя никого и почти не выходя из дому, дни и ночи проводя в библиотеке.
Однажды его добровольное затворничество было нарушено визитом неизвестного
старого человека, к удивлению всех домочадцев, немедленно допущенного к князю.
Запершись в библиотеке, они долго о чем-то беседовали, после чего князь вскоре
покинул Москву и почти всю оставшуюся жизнь провел в Африке, Индии, Афганистане
и Персии, возвращаясь в Россию только в случаях крайней необходимости и на очень
короткое время.
Князь был очень богатым человеком, но тратил все свои деньги не на обеспечение
своего комфорта, а на организацию специальных экспедиций в места, где он
надеялся найти ответы на мучившие его вопросы. Он подолгу жил в монастырях,
общаясь с людьми, которые разделяли его воззрения.
Когда я впервые встретился с князем, он был уже немолод, но несмотря на
значительную разницу в возрасте мы с тех пор и до его смерти поддерживали тесные
отношения друг с другом.
Наша первая встреча произошла в Египте, вскоре после моего путешествия с
Погосяном. Я приехал сюда из Иерусалима, где зарабатывал на жизнь, показывая
туристам, в основном приехавшим из России, местные достопримечательности. Одним
словом, я работал профессиональным гидом.
В Египте я решил заняться тем же, так как в достаточной мере владел арабским,
греческим, а также итальянским, в те времена совершенно необходимым при общении
с европейцами. За несколько дней узнав все, что необходимо было знать
профессиональному гиду, я начал вместе с одним молодым и очень ловким арабом
дурачить наивных туристов. Мне необходимо было заработать некоторую сумму денег,
чтобы приступить к осуществлению собственных планов.
Однажды я был нанят одним русским, который оказался профессором археологии по
фамилии Скридлов. Когда мы, побывав у Сфинкса, направлялись к пирамиде Хеопса,
мой клиент был окликнут одним седым господином. В шутку назвав археолога
осквернителем праха, седой джентльмен вступил с ним в беседу. Они говорили по-
русски, не зная, что я владею этим языком. Скридлов обращался ко мне на ломаном
итальянском. Они присели у подножия пирамиды, а я устроился невдалеке, чтобы
слышать, о чем они будут говорить. Седой господин, который оказался русским
князем, спросил своего знакомого, зачем тот тревожит останки давно умерших людей
и коллекционирует предметы домашнего обихода, которыми кто-то пользовался в
своей жалкой жизни.
"А почему бы и нет, - ответил профессор. - По крайней мере, это нечто реальное и
осязаемое в отличие от того эфемерного, чему вы посвятили свою жизнь. Вы
занимаетесь тем, что могут позволить себе только богатые бездельники. Моя же
деятельность, даже если она не приносит мне морального удовлетворения, все же
позволяет мне зарабатывать себе на жизнь". Вскоре собеседники попрощались,
договорившись о встрече в Тибете. Следует упомянуть, что все свое свободное
время я тратил на то, чтобы обследовать эти места с помощью своей карты, надеясь
разгадать загадки Сфинкса и других монументов.
Через несколько дней после встречи с князем я сидел у подножия одной из пирамид,
рассматривая карты и погрузившись в свои мысли. Внезапно я почувствовал, что
кто-то стоит возле меня, и, инстинктивно прикрыв карту, оглянулся. Это был
недавний собеседник профессора археологии. Он взглянул на меня с нескрываемым
удивлением и спросил, где я раздобыл эту карту. Интерес, проявленный этим
человеком к моей карте, внезапно натолкнул меня на мысль, что это тот самый
незнакомец, описанный армянским священником, который заплатил большую сумму за
копию этого древнего документа. Я спросил его об этом и получил утвердительный
ответ. Пораженный таким удивительным совпадением, князь присел рядом со мной, и
мы разговорились. Через некоторое время он предложил мне отправиться в его
апартаменты в Каире и продолжить нашу беседу в более подходящей обстановке.
С тех пор, благодаря общности наших интересов, мы часто встречались с князем и
подолгу беседовали. Наша дружба продолжалась почти сорок лет, до самой смерти
этого удивительного человека. За эти годы мы с ним побывали в Тибете, Индии и
различных областях Средней Азии.
Последний раз мы встретились с князем в Константинополе, в его доме,
расположенном недалеко от российского посольства. Здесь князь жил подолгу. Наша
встреча произошла при следующих обстоятельствах. Я возвращался из Москвы в
обществе нескольких бухарских дервишей, с которыми я недавно познакомился.
Направляясь в Тифлис через Константинополь, я собирался затем заехать в
Александрополь, чтобы повидаться со своей семьей, и после этого вместе с
дервишами отправиться в Бухару. Но этим планам не суждено было осуществиться. В
Константинополе я узнал, что наш пароход простоит здесь шесть-семь дней, что
сильно меня раздосадовало. Провести неделю в праздности - не лучшая перспектива
для такого человека, как я. Чтобы не терять времени зря, я решил встретиться со
знакомым дервишем в Бруссе и заодно посетить знаменитую мечеть. Когда я шел по
берегу Галаты, мне пришла в голову мысль снова зайти в дом князя и привести себя
в порядок после долгого пути, а также повидаться с мажордомом князя, старым
армянином Мариамом Бадьи, с которым у меня завязались дружеские отношения.
Как следовало из последнего письма, которое я получил от князя, он должен был
находиться в это время на Цейлоне, но, к своему удивлению, я застал его в
Константинополе. Ведя оживленную переписку, мы не виделись с князем уже два
года, и эта встреча оказалась приятным сюрпризом для обоих. Мне пришлось
отложить свою поездку в Бруссу и отказаться от запланированного путешествия на
Кавказ, чтобы выполнить просьбу князя сопровождать в Россию одну молодую даму,
из-за которой князь сейчас находился не на Цейлоне, а в Константинополе. Приведя
себя в божеский вид, я вечером ужинал с князем, и во время ужина узнал историю
дамы, провожатым которой согласился стать.
Судьба этой замечательной женщины сложилась так необычно, что я считаю
необходимым посвятить ей несколько страниц моей книги.
Я не только повторю ее историю, рассказанную мне в тот вечер князем, но и опишу
ее дальнейшую жизнь, известную мне благодаря нашим добрым отношениям, тем более
что оригинал рукописи, в которой судьбе этой женщины было уделено гораздо больше
внимания, остался в России и был утерян вместе со многими другими моими
рукописями.
Витвицкая
Вот что рассказал мне князь. "Неделю тому назад, собираясь на Цейлон, уже на
борту корабля среди других провожающих я увидел атташе российского посольства,
который обратил мое внимание на одного из пассажиров, вполне представительного
господина.
- Взгляните на этого достойного джентльмена, - сказал атташе, - вы мне не
поверите, но это известный торговец живым товаром. Кто бы мог догадаться об
этом, основывая свои впечатления на его наружности!
В суете, предшествующей отплытию, я не уделил особого внимания этому сообщению и
вскоре совсем выбросил его из головы.
Корабль отчалил, была чудесная погода, поэтому я почти все время проводил на
палубе, прогуливая своего фокстерьера Джека. К нам подошла очаровательная
девушка и, приласкав собаку, протянула ей на ладони кусочек сахару. Так как Джек
был приучен ничего не брать у чужих без моего разрешения, он вопросительно
взглянул на меня, навострив уши. После того как я позволил собаке съесть сахар,
мы разговорились, и оказалось, что девушка прекрасно говорит по-русски. Она
представилась Витвицкой и рассказала мне, что отправляется в Александрию, чтобы
поступить гувернанткой в семью русского консула. Во время нашей беседы пожилой
джентльмен, на которого мне указал атташе, приблизился к нам и позвал девушку,
после чего они вместе куда-то ушли. Я вспомнил то, что было сказано об этом
господине, и его знакомство с моей собеседницей показалось мне подозрительным.
Еще покопавшись в памяти, я припомнил, что семья русского консула, с которым я
был хорошо знаком, не нуждалась в услугах гувернантки. Мои подозрения усилились
настолько, что я в ближайшем же порту в Дарданеллах послал телеграмму консулу,
упомянув в ней о девушке-гувернантке, и еще одну отправил своим друзьям в
Салоники, куда корабль должен был вскоре прибыть. Я также поделился своими
подозрениями с капитаном нашего судна. Еще до прибытия в Салоники мне все стало
ясно: девушку заманили в сети путем обмана и дальнейшая судьба ее ужасна. Я
почувствовал себя обязанным изменить ход событий и принял решение отправить ее
обратно в Россию, а до тех пор, пока не устрою ее судьбу, прервать поездку на
Цейлон. Мы вместе покинули корабль в Салониках и в тот же день поднялись на борт
судна, которое возвращалось в Константинополь. Вскоре выяснилось, что в России у
девушки нет никого, кто бы мог о ней позаботиться, вот почему я задержался
здесь.
Ее история была не совсем обычной. Она родилась в Волынской губернии и все
детство провела недалеко от города Ровно, в имении одного графа, где ее отец
служил управляющим. Мать умерла, когда дети, две девочки и двое мальчиков, были
еще совсем маленькими, и их воспитывала старая тетушка. Когда Витвицкой было
четырнадцать лет, а ее старшей сестре шестнадцать, отец умер. К тому времени
один из братьев учился на католического священника где-то в Италии, а другой,
впоследствии оказавшийся негодяем, бросил колледж и, по слухам, обделывал какие-
то темные делишки в Одессе. После смерти отца девочки вместе с тетей должны были
покинуть имение, так как граф уже взял нового управляющего. Несчастья следовали
одно за другим, и вскоре после переезда в город Ровно тетя скончалась. Находясь
в очень затруднительной ситуации, девочки по совету дальних родственников уехали
в Одессу, где стали обучаться профессии портнихи. Витвицкая отличалась
необыкновенной красотой и, в отличие от старшей сестры, была довольно
легкомысленна. У нее было много поклонников и среди них один коммивояжер,
которому удалось соблазнить ее и увезти в Санкт-Петербург. Витвицкая захватила с
собой свою долю наследства, и по приезде в Санкт-Петербург спутник ограбил ее и
бросил одну в незнакомом большом городе. Испытывая огромные лишения, она
вынуждена была стать содержанкой одного пожилого сенатора, который вскоре выгнал
ее, так как ревновал к каждому встречному. Затем она попала в "уважаемую" семью
одного практикующего доктора, который с ее помощью очень оригинальным способом
увеличивал свою клиентуру. Жена доктора, увидев ее сидящей в полном отчаянии в
саду напротив Александрийского театра, проявила к ней участие и привела к себе
домой, где ей и сообщила, в чем будут заключаться ее обязанности. Девушка должна
была прогуливаться по Невскому проспекту и позволять какому-нибудь мужчине,
привлеченному ее необыкновенной внешностью, сопровождать ее до дверей дома.
Здесь она покидала своего поклонника, разбудив у него определенные надежды. Тот,
конечно, осведомлялся о ней у портье и узнавал, что эта прелестная девушка -
компаньонка жены доктора, и мгновенно находил у себя кучу болезней. В результате
доктор приобретал еще одного пациента, который под предлогом визита к доктору
проникал в апартаменты, где он надеялся познакомиться с восхитившей его
красавицей. Ближе познакомившись с Витвицкой, - продолжал князь, - я убедился,
что только безысходная нужда заставила ее вести подобный образ жизни, который ей
самой был глубоко отвратителен. Однажды, когда она шла по Невскому проспекту,
выполняя свою обычную работу, она совершенно неожиданно встретила своего
младшего брата, с которым не виделась много лет. Он был очень хорошо одет и
производил впечатление богатого человека. Брат рассказал ей, что у него свой
бизнес и он ведет торговлю в Одессе и даже за границей. Узнав, что дела ее
далеко не блестящи, он предложил ей свою помощь и увез в Одессу, где, по его
рассказам, имел связи в высшем обществе, и обещал устроить ее судьбу. В Одессе
брат сообщил, что нашел ей отличное место гувернантки в доме русского консула в
Александрии, и, представив пожилого респектабельного джентльмена привлекательной
наружности, предложил ехать туда в его сопровождении. Дальнейшее вам известно".
Князь утверждал, что только бедность и несчастливое стечение обстоятельств
привели ее к краю пропасти, но что она и в таких условиях сохранила свои лучшие
качества. Поэтому он решил помочь несчастной девушке устроить ее дальнейшую
судьбу, наставив на путь истинный.
"Я отправляю ее к своей сестре в Тамбовское имение, где она сможет оправиться от
всего пережитого, а там будет видно", - в заключение сказал князь.
Зная доброту и некоторую наивность моего друга, я очень скептически отнесся к
этому проекту, помня старую поговорку: "Что в воду упало, то пропало". Решив,
что Витвицкая дурачит князя, я сразу же проникся к ней отвращением и скрепя
сердце согласился сопровождать ее, так как не мог ни в чем отказать моему другу.
Только через несколько дней после того, как мы поднялись на борт корабля, я
внимательно взглянул на нее. Это была очень красивая брюнетка с чудесными карими
глазами и изящной фигурой. Ее взгляд выдавал сильную натуру, и я подумал, что
Таис Афинская наверняка была женщиной того же типа. Несмотря на всю ее
привлекательность я продолжал испытывать к ней смешанные чувства, иногда
презирая, иногда жалея, а иногда и любуясь ею. Прибыв с ней в Тамбов, я оставил
ее у сестры князя, которая очень полюбила Витвицкую и взяла с собой за границу,
где они долгое время жили, особенно в Италии. Мало-помалу под влиянием самого
князя и его сестры молодая женщина стала интересоваться оккультными науками и
всем тем, во что верили ее покровители. Она занялась самообразованием, много
работала над собой, и каждый, кто беседовал с ней хотя бы один раз, отмечал ее
острый ум и глубокие познания.
Расставшись с ней в России, я не видел ее в течение довольно длительного
времени. Мне кажется, прошло не менее четырех лет, когда я встретил ее в Италии
вместе с сестрой князя Юрия Любовецкого. Это произошло при следующих
обстоятельствах.
Однажды в Риме я очутился в затруднительном положении, так как у меня кончились
почти все деньги, и, следуя совету двух молодых айсоров, с которыми я здесь
познакомился, я стал уличным чистильщиком обуви. Нельзя сказать, что с самого
начала мой бизнес пошел успешно, поэтому я решил внести в него некоторые
усовершенствования. С этой целью я заказал специальное кресло, под сиденьем
которого незаметно для окружающих помещался фонограф Эдисона, к которому было
прикреплено нечто вроде наушников. Таким образом, клиент, севший в кресло, мог
насладиться оперными ариями, пока я занимался его обувью. В дополнение к этому я
укрепил на подлокотнике небольшой поднос, на который ставил стакан, графин с
водой и вермут, а также клал несколько иллюстрированных журналов. Теперь мои
дела пошли исключительно хорошо, и на меня посыпались не сантимы, а лиры.
Любопытствующие зеваки весь день толпились вокруг меня. Они ждали своей очереди
и глазели на диковинку, производя впечатление не очень нормальных людей. В этой
толпе я несколько раз замечал одну юную леди, которая показалась мне знакомой.
Так как я был очень занят, то не имел возможности хорошенько рассмотреть ее, но
однажды она сказала своей пожилой спутнице: "Держу пари - это он". Я был так
заинтригован, что, немедленно бросив работу, подошел к ней и спросил: "Скажите,
пожалуйста, кто вы. Мне кажется, я вас где-то видел".
"Я та, которую вы однажды так возненавидели, что мухи, попадая в поле этой
ненависти, немедленно дохли, - сказала молодая женщина. - Если вы помните князя
Юрия Любовецкого, тогда, возможно, вспомните и бедную девушку, которую
сопровождали в Россию из Константинополя".
Я конечно же узнал Витвицкую и ее спутницу, и все последующие дни, вплоть до их
отъезда в Монте-Карло, мы встречались и разговаривали. Через полтора года после
этого Витвицкая в сопровождении профессора Скридлова приехала на место сбора
нашей очередной экспедиции и с тех пор принимала участие во всех наших
путешествиях.
Чтобы дать вам полное представление о характере Витвицкой, женщины, которая
смогла остановиться на краю пропасти и благодаря поддержке благородного человека
стала, не побоюсь этого слова, выдающейся личностью, приведу только один пример
из ее жизни.
Витвицкая серьезно интересовалась теорией музыки, доказательством этого интереса
может служить разговор между нами во время одной из экспедиций, маршрут которой
проходил через центральные районы Туркестана. Благодаря особым рекомендациям нам
было позволено остановиться на три дня в одном монастыре, недоступном для
большинства. Утром, когда мы покидали стены монастыря, я заметил, что Витвицкая
бледна как смерть, а на руке у нее повязка. Она не могла сама сесть на лошадь, и
нам пришлось подсаживать ее. Когда наш караван двинулся в путь, я постарался
держаться поближе к ней, чтобы узнать, что случилось. Я заподозрил, что кто-то
из нашей группы грубо обошелся с ней, оскорбив ее чувства - чувства женщины,
которая стала для нас святой, и решил, что пристрелю этого подонка как
куропатку. Но в ответ на мой вопрос Витвицкая сказала, что причиной ее плохого
настроения была "эта чертова музыка", и поинтересовалась, какое впечатление она
произвела на меня. Эта монотонная мелодия религиозных песнопений и в самом деле
оказала на меня странное воздействие. Мы стали обсуждать эту тему, и наш диалог
перешел в монолог Витвицкой, в котором она рассказала о своем прошлом. Не знаю,
что было причиной ее откровений - удивительно красивая местность, по которой
проезжал наш караван, или что-то иное, но я до сих пор помню почти каждое слово
из ее интересного рассказа.
Он начинался так:
"В юности музыка не производила на меня глубокого впечатления. Беседуя с кем-
либо на эту тему, я, не желая проявлять своего невежества, произносила какие-то
глубокомысленные фразы, оставаясь в душе равнодушной. Как правило, я критиковала
музыкальное произведение, чтобы выдать себя за знатока, и при этом старалась
использовать специфические музыкальные термины. Если же я иногда и хвалила
какую-нибудь вещь, то только потому, что думала: прославленный композитор
выпустил в свет свое произведение, значит он абсолютно уверен в том, что оно ему
удалось. Высказывая какое-либо суждение, я всегда была неискренней и при этом не
испытывала ни малейшего угрызения совести. Мне казалось, что так поступают все
окружающие.
Впоследствии, когда эта добрая женщина, сестра князя Любовецкого, взяла меня под
свое крыло, она убедила меня научиться играть на пианино. "Каждая образованная
интеллигентная леди должна хорошо владеть этим инструментом", - говорила она.
Для того чтобы не огорчать эту достойную женщину, я стала усердно учиться играть
на пианино и через шесть месяцев достигла таких хороших результатов, что была
приглашена принять участие в благотворительном концерте. Все наши знакомые,
присутствовавшие там, выражали свое восхищение моей игрой, высоко оценивали мои
способности. Однажды, взволнованная моим исполнением одного музыкального
произведения, княгиня подошла ко мне и торжественно сказала, что раз Всевышний
наградил меня таким талантом, то было бы большим грехом пренебречь этим даром и
не дать ему развиться полностью. Она добавила, что я должна продолжать
совершенствовать свою игру, но мне не следует пренебрегать и теорией музыки. С
этого дня она начала выписывать всевозможную литературу по этому предмету и даже
лично ездила в Москву, чтобы приобрести там несколько редких изданий. Вскоре все
полки моих многочисленных книжных шкафов были заполнены книгами, посвященными
теории музыки, и я принялась усердно изучать их, на этот раз не только чтобы
доставить удовольствие моей покровительнице. Я увлеклась теорией музыки, и мой
интерес усиливался день ото дня. Но книги не давали ответа на возникающие у меня
вопросы, там ничего не говорилось о том, что такое музыка, каковы законы ее
воздействия на психику человека. Как правило, в них содержалась информация из
истории музыки. Например сообщалось, что в то время, как наша октава состоит из
семи нот, китайская ограничивается пятью; что арфа древних египтян называлась
тебуни, а флейта -мем; что полифония впервые появилась в музыке в девятом веке и
первоначально воспринималась как какофония, так что были случаи преждевременных
родов у женщин, которые услышали в церкви рев органа; что в одиннадцатом веке
монах Гвидо д'Ареццо изобрел сольфеджио и т.д. и т.п. Кроме того эти книги
помещали биографии знаменитых музыкантов и композиторов и описывали их путь к
славе. Приводились такие подробности как цвет их галстука или длина волос, но
ничего не говорилось о сути их творчества, о принципе воздействия их
произведений на психику человека. Я потратила целый год впустую, занимаясь так
называемой теорией музыки, но мой интерес к этой проблеме не уменьшался. И тогда
я оставила в покое эти книги и стала искать другие источники информации.
Однажды совершенно случайно в библиотеке князя я наткнулась на книгу под
названием "Мир звуков", которая изменила ход моих мыслей. Автор не был
музыкантом, и из содержания книги следовало, что он вообще не интересовался
музыкой. Математик и инженер, он использовал в этой книге музыку в качестве
примера для объяснения теории вибрации. Автор высказывал мнение, что звуки - это
определенные вибрации, которые провоцируют соответствующие вибрации в организме
человека, вызывая различные эмоции. Эта гипотеза необычайно заинтересовала меня,
и я сумела увлечь ею мою покровительницу. Мы часто беседовали на эту тему и
наконец решили провести некоторые эксперименты. Сначала мы изучали воздействие
музыки на различных животных, купив для этих целей несколько кошек и собак.
Затем мы стали приглашать в гостиную наших слуг: угостив их хорошим ужином,
усаживали в кресла и играли для них различные музыкальные произведения. Сперва
наши эксперименты не приносили никаких определенных результатов, но вскоре я
заметила, что во время исполнения одного вальса моего собственного сочинения
наших "подопытных" начинало клонить в сон. В дальнейшем количество засыпавших
увеличилось, но это был единственный эффект, которого нам удалось добиться.
Увлекшись этими идеями и опытами, я так переутомилась, что, встревоженная моим
состоянием, княгиня по совету врачей увезла меня за границу. Там, в Италии, под
влиянием новых впечатлений, я вполне оправилась от нервного истощения. Но только
через пять лет, во время экспедиции на Памир и в Афганистан, я нашла в себе силы
вернуться к этой теме. Вспоминая мои прежние "эксперименты", я с трудом
удерживалась от смеха. Наша наивность была беспредельна. Нам ни разу не пришло в
голову, что наши "подопытные" погружались в дремоту потому, что после долгого
рабочего дня и сытного ужина их должно было клонить в сон, и музыка тут ни при
чем.
Возвратившись в Россию, я возобновила опыты уже на более разумной основе,
учитывая мельчайшие детали: характер и темперамент каждого из присутствующих и
даже время дня и погоду. И тем не менее мне не удалось достичь того, чтобы одна
и та же мелодия вызывала тождественную реакцию у разных людей. Это происходило
только при условии, что участники эксперимента были представителями одной расы и
имели похожие характеры и темпераменты.
Поэтому меня поразило то, что нынешней ночью эта странная мелодия вызвала у всех
присутствующих одно и то же впечатление. Этот факт нельзя объяснить так
называемым "стадным инстинктом", так как все участники эксперимента были
развитыми, независимыми личностями. Не найдя разумного объяснения этому явлению,
я, вернувшись в свою комнату, не смогла заснуть. Желание разгадать эту загадку
превратилось в настоящее наваждение. Проведя всю ночь без сна, я на следующий
день ничего не ела и не пила и в приступе внезапно охватившего меня гнева
укусила себя в руку. Вот почему я в повязке. Палец поврежден так сильно, что я
едва могу держать поводья".
Этот рассказ произвел на меня сильное впечатление, под влиянием которого я
поделился с госпожой Витвицкой результатами собственных экспериментов и
наблюдений. Особое внимание я уделил одному феномену, наблюдать который я смог
благодаря доброму отношению ко мне отца Евлиссия. Он дал мне рекомендацию,
благодаря которой я смог общаться с представителями одной секты, члены которой
смогли с помощью древнееврейских мелодий, звучавших в течение получаса, добиться
заметного прироста растений.
Госпожа Витвицкая была просто поражена моим рассказом и предложила мне
продолжить эксперименты, поселившись в каком-нибудь маленьком российском
городке, где нам никто не помешает. Вскоре она совершенно оправилась от нервного
потрясения и на протяжении всей экспедиции вела себя как обычно. Несмотря на
пораненный палец она была самой неутомимой наездницей и одним из самых полезных
участников экспедиции.
Витвицкая умерла в России от сильной простуды, полученной во время путешествия
по Волге. Она была похоронена в Самаре, и я, вызванный телеграммой из Ташкента,
успел проводить ее в последний путь.
И сейчас, когда я уже прошел большую часть отмеренного мне жизненного пути,
побывал во многих странах и общался со множеством интересных людей, должен
признаться, что никогда не встречал и, возможно, никогда не встречу более
достойной, образованной и умной женщины.
Возвращаясь к личности моего близкого друга князя Юрия Любовецкого, хочу
продолжить описание его удивительной жизни. После моего отъезда из
Константинополя князь также покинул этот город, и в течение нескольких лет мы не
виделись, сохраняя связь друг с другом только с помощью переписки. Из этих писем
я узнавал самое важное из того, что происходило в жизни этого человека.
Вновь встретились мы во время совместной поездки на Цейлон и затем организовали
экспедицию к истокам реки Индус. После очередного расставания я получал от князя
письма из Афганистана, Белуджистана и Кафиристана до тех пор, пока наша
переписка внезапно не оборвалась. Перестав получать письма и не имея никаких
сведений о дальнейшей судьбе этого человека, я решил, что он погиб во время
одной из своих экспедиций. Постепенно я смирился с мыслью, что больше никогда не
увижу моего друга, но внезапно совсем случайно встретился с ним в самом сердце
Азии.
Чтобы пролить больше света на обстоятельства моей последней встречи с человеком,
который может служить примером для каждого, я должен опять сделать отступление и
рассказать о некоем Соловьеве. Этот человек был общепризнанным авторитетом в
области восточной медицины. Особенно хорошо он изучил медицину Тибета и действие
опиума на организм человека и, в частности, на его психику.
Соловьев
В четырех-пяти милях от города Бухары, столицы Бухарского Ханства, в районе
станции Закавказской железной дороги русские строили город, названный ими Новой
Бухарой. Именно там я впервые встретил Соловьева. Меня привело сюда желание
лучше изучить основы ислама, чтобы на более глубоком уровне общаться с моими
знакомыми дервишами, представителями разных сект, одним из которых был мой
старый друг Богга-Эддин. В это время его не было в Бухаре, но я рассчитывал на
его скорое возвращение.
Прибыв в Новую Бухару, я поселился в маленькой комнатке в доме моих знакомых,
торговавших русским квасом. Со мной это скромное жилье делил мой лучший друг -
большая курдская овчарка по кличке Филос, которая в течение девяти лет
сопровождала меня во всех моих странствиях. К слову, этот пес очень быстро
приобретал известность повсюду, где нам приходилось останавливаться. Особенно
любили его маленькие дети, они просто визжали от восторга, когда видели, как он
носит мне горячую воду для чая из таверны или чайханы, куда я посылал его с
чайником в зубах. Филос также ходил за покупками с запиской, в которой я сообщал
торговцам, что мне нужно. Я считаю себя обязанным рассказать читателям об этом
удивительном животном, приведя в качестве доказательства его поразительной
изобретательности и ума несколько реальных случаев.
До поездки в Бухару я жил в городе П., где попал в тяжелое материальное
положение. Заплатив за комнату, которую я снимал в караван-сарае, а также отдав
другие долги, я обнаружил, что у меня осталось всего 60 копеек. Заработать
деньги в этом городе было почти невозможно. Место было очень глухое и
рассчитывать на возможность сбыта каких-нибудь художественных поделок не
приходилось. Надеясь найти применение своим способностям в Самарканде, где было
много русских и других европейцев, я заблаговременно отдал распоряжение
перевести туда деньги, пересылаемые мне из Тифлиса, и теперь, за отсутствием у
меня материальных возможностей проделать этот путь с комфортом, я был вынужден
преодолеть семьдесят миль пешком. В один прекрасный день я отправился в путь
вместе с моим другом Филосом, купив себе на пять копеек хлеба, а собаке овечью
голову на ту же сумму. Нам пришлось сидеть на голодном пайке, и желание чем-
нибудь подкрепиться беспокоило меня всю дорогу, по обеим сторонам которой
располагались огороды, обсаженные по местному обычаю иерусалимскими артишоками,
благодаря своей высоте служившими своеобразной оградой.
Искушение было слишком сильным, и, приблизившись к одной из таких посадок, я,
убедившись в том, что за мной никто не наблюдает, торопливо выкопал несколько
крупных артишоков. Я с большим аппетитом съел их на ходу, предложив один своему
товарищу Филосу. Но тот, обнюхав незнакомый предмет, наотрез отказался
присоединиться к трапезе.
В Самарканде, едва сняв комнату в доме местного чиновника, живущего на окраине
города, я отправился на почту узнать, поступили ли деньги. Оказалось, что они
еще не пришли. Поразмыслив над тем, как мне заработать на жизнь, я решил
заняться изготовлением искусственных бумажных цветов и с тем отправился в
магазин, чтобы купить цветную бумагу, но там выяснилось, что на оставшиеся 15
копеек я смогу приобрести ее в очень небольшом количестве. Я решил взять дешевую
белую бумагу и анилиновые краски, чтобы самому ее покрасить. Так выходило
гораздо дешевле. Выйдя из магазина, я направился в городской сад, чтобы
отдохнуть в тени деревьев. Погруженный в свои не очень веселые мысли, я
рассеянно наблюдал за стаями воробьев, которые оживленно перепархивали с ветки
на ветку, радуясь тишине и прохладной тени. И тут меня внезапно осенила мысль:
"А почему бы не попытаться заработать на воробьях?" Местные жители обожают пение
канареек и других певчих птиц. А нельзя ли из воробья сделать канарейку? Заметив
неподалеку нескольких извозчиков, которые в ожидании клиентов дремали в своих
колясках, устроившись в тени, я подошел к одной из лошадей и, не привлекая к
себе внимания, выдернул у нее из хвоста несколько волосков. Они были нужны мне
для изготовления силков, которые я установил в разных местах сада. Все это время
Филос очень внимательно наблюдал за моими необычными действиями. Вскоре первый
воробей затрепыхался в одном из силков, и, осторожно высвободив его, я унес свою
добычу домой.
Попросив хозяйку дать мне ножницы, я подстриг воробья, придав ему форму кенаря,
и затем покрасил с помощью анилина. В Старом Самарканде я немедленно продал его,
уверив покупателя в том, что это особый "американский кенарь". На те два рубля,
что мне удалось за него выручить, я купил несколько простых клеток и следующих
воробьев продавал еще дороже. Всего за две недели мне удалось сбыть около 80
этих "американских кенарей".
Первые несколько дней, отправляясь на ловлю воробьев, я брал с собой Филоса, но
вскоре был вынужден оставлять его дома, так как он постоянно собирал вокруг себя
толпу ребятишек, чем распугивал птиц. Через день после того как я начал
оставлять пса в комнате, он исчез рано утром и вернулся только к вечеру, усталый
и покрытый грязью, держа в пасти мертвого воробья, которого он торжественно
положил мне на постель. И так повторялось каждый день: исчезая утром, он
неизменно возвращался к вечеру с мертвым воробьем в зубах. Я не рискнул
задерживаться в Самарканде надолго, так как боялся, что один из моих
"американских кенарей" случайно попадет под дождь или что ему вздумается
искупаться в своей поилке, из-за чего у меня могут возникнуть крупные
неприятности. И я поспешил улизнуть из города, опасаясь ущерба, который
разгневанные покупатели "американских кенарей" могут причинить моему здоровью.
Из Самарканда я направился в Новую Бухару, где надеялся найти моего старого
друга дервиша Богга-Эддина. Я считал себя богачом, так как заработал более 150
рублей, что в те времена составляло значительную сумму.
В Новой Бухаре я, как упоминалось прежде, снял комнату в доме торговцев русским
квасом. В ней не было никакой мебели, и, устраивая себе ложе, я просто расстилал
на полу чистую простыню, обходясь без подушки и одеяла. Я поступал так не из
скупости - экономия денег не была в данном случае главной причиной почти полного
отсутствия комфорта. Дело было в том, что в то время я увлекался учением
индийских йогов. При этом приходится признаться, что даже в самых тяжелых
материальных обстоятельствах я не мог отказать себе в чистой простыне и каждый
день обтирался довольно дорогим одеколоном.
Через пять-десять минут после того как я располагался на своем импровизированном
ложе и по расчетам Филоса должен был заснуть, он укладывался возле моих ног,
никогда не позволяя себе устроиться в голове моей постели. Столом служила пачка
книг, связанных веревкой. Это были произведения на темы, которые в данное время
меня больше всего интересовали. На это оригинальное сооружение я клал все вещи,
которые могли мне понадобиться ночью, такие, как, например, масляный светильник,
записная книжка, коробочка с порошком от клопов и т.п. Однажды утром через
несколько дней после моего приезда в Новую Бухару я обнаружил на своем столе
крупный иерусалимский артишок. Помню, что я сразу же отнес этот приятный сюрприз
на счет любезности своей квартирной хозяйки, которая, вероятно, откуда-то
узнала, что я очень люблю именно эти овощи. Испытывая прилив благодарности к
этой доброй женщине, я с большим аппетитом съел его. Не сомневаясь в том, кто
был виновником этого сюрприза, так как в мою комнату кроме хозяйки никто не
входил, я при первой же встрече горячо поблагодарил ее за любезность. К моему
удивлению оказалось, что хозяйка ничего не знает об этом артишоке. На следующее
утро все повторилось - артишок лежал на прежнем месте. Пораженный этими
чудесами, я все же не лишился аппетита и съел его с не меньшим удовольствием,
чем предыдущий. Но когда на третий день произошло то же самое, я решил разгадать
эту загадку и найти шутника. Утром я спрятался за бочкой с квасом, стоящей в
коридоре, и через некоторое время увидел Филоса, крадущегося по коридору с
огромным артишоком в зубах. Он осторожно вошел в мою комнату и положил этот овощ
на то место, где я его обычно находил. Тогда я решил продолжить расследование.
На следующее утро, похлопав собаку по левой стороне головы (этот жест означал,
что я ухожу из дому и не беру его с собой), я отошел немного от дома и спрятался
в соседнем магазинчике. Вскоре вышел Филос и, внимательно оглядевшись,
направился в сторону рынка, где продавали съестное и была ужасная толкучка в это
время дня. Проходя мимо лавочек, Филос, посмотрев вокруг и убедившись, что за
ним никто не наблюдает, подкрался к корзине с овощами и, схватив крупный
иерусалимский артишок, бросился бежать. Вернувшись домой, я увидел этот артишок
на своем столе.
Мне хотелось рассказать еще об одной особенности характера этого удивительного
животного. Обычно, когда я покидал комнату, оставляя Филоса дома, он укладывался
снаружи входной двери и дожидался моего возвращения. В мое отсутствие любой
человек мог войти в комнату, но никто не мог выйти. Впустив посетителя в
комнату, Филос встречал его попытку выйти грозным рычанием. Он вел себя так, что
у несчастного пленника сердце уходило в пятки и пропадала всякая охота
продолжать свои попытки покинуть мою комнату. Приведу в качестве примера один
забавный случай, который произошел здесь же, в Новой Бухаре. Один поляк, который
зарабатывал на жизнь тем, что ездил по разным городам и демонстрировал
кинофильмы, что было диковинкой в то время, как-то пришел ко мне по совету
местного жителя, чтобы просить меня починить баллон с ацетиленом, с помощью
которого картина проецировалась на экран. Я сказал ему, что приду, когда у меня
будет свободное время. Но оказалось, что в тот же день газ стал просачиваться и
из второго баллона, и этот поляк, захватив оба контейнера, пришел ко мне, так
как не хотел, чтобы вечерний киносеанс сорвался. Узнав, что меня нет дома, он
решил оставить оба тяжелых баллона в моей комнате, чтобы не тащить их обратно. В
то утро я отправился в Старую Бухару, где намеревался посетить одного
мусульманина. Так как среди последователей религии Мухаммеда собака считается
нечистым животным, я решил оставить Филоса дома, и он как обычно улегся возле
входной двери, ожидая моего возвращения. Филос, позволив этому человеку войти в
комнату, наотрез отказался выпускать его обратно. И после нескольких тщетных
попыток выйти этот бедный поляк был вынужден расположиться на полу моей комнаты
и в чрезвычайной досаде, без пищи и воды, ждать меня до позднего вечера.
Итак, я, как уже говорилось, жил в Новой Бухаре и на этот раз действительно
занимался изготовлением и продажей бумажных цветов. Это позволяло мне не только
зарабатывать на жизнь, но и проникать в те места, которые меня интересовали.
Кроме того, доход от этой деятельности в нынешнем сезоне обещал быть хорошим.
Жители этих мест обожали украшать свои жилища искусственными цветами, особенно
на Пасху А так как в этом году иудейская и христианская Пасхи почти совпадали,
спрос на эту продукцию должен был быть особенно велик, ведь население Новой и
отчасти Старой Бухары исповедует в основном эти две религии.
Я день и ночь проводил за усердной работой, изредка прерывая ее, чтобы навестить
моих друзей дервишей, и иногда играя в биллиард возле ресторана. В молодости я
очень увлекался биллиардом и считался хорошим игроком.
Однажды вечером, утомленный кропотливой работой, я вышел, чтобы немного
развеяться, погоняв шары, и вдруг услышал какой-то шум и громкие возгласы.
Отложив кий, я поспешил туда, где происходило что-то необычное, и увидел, что
несколько мужчин избивают какого-то человека. Хотя все они были мне незнакомы, и
я даже не знал, что является причиной драки, я, не раздумывая, вмешался, пытаясь
защитить несчастного. В те годы я увлекался японской борьбой джиу-джитсу и был
рад любой возможности применить свое умение на практике. Итак, вмешавшись в
драку из спортивного интереса, я задал нападавшим хорошую трепку и заставил их
спасаться бегством.
В то время население Новой Бухары в значительной степени состояло из людей,
высланных из России и живущих под надзором полиции с так называемым "волчьим
билетом". Здесь были представители множества наций и стран. Многие имели темное
прошлое и весьма сомнительное будущее. Среди них были уголовные преступники, уже
отбывшие тюремные сроки, а также политические ссыльные. Некоторые из них
оказались здесь по решению суда, иные были сосланы в административном порядке.
Высылка неблагонадежных с политической точки зрения лиц без суда была широко
распространена в России в то время.
Они жили здесь в очень скверных и, как правило, непривычных для них условиях и
неизбежно превращались в пьяниц. Даже те из них, кто прежде не пил, постепенно
опускались и теряли человеческий облик.
Разделавшись с противником, я решил отвести своего случайного товарища к нему
домой, опасаясь, что, если он пойдет один, с ним может произойти какое-нибудь
несчастье. Но оказалось, что он живет в одном доме с мужчинами, которые его
били, поэтому мне пришлось пригласить его к себе, на что он охотно согласился.
Мой новый знакомый, который представился Соловьевым, оказался совсем молодым
человеком, но я заметил, что он уже пристрастился к спиртным напиткам. Утром
стало очевидно, что в драке Соловьеву здорово досталось - он был весь в синяках,
а один глаз почти не раскрывался. Поэтому я предложил ему не уходить и пожить у
меня, пока он не поправится, тем более что началась Пасха и ему не нужно было
ходить на работу Вскоре он куда-то ушел, но к вечеру вернулся и остался у меня
на ночь.
Весь следующий день я провел на ногах, обегав весь город, доставляя заказчикам
искусственные цветы, предназначенные для празднования Пасхи. Не имея здесь
знакомых христиан, я не был никуда приглашен, поэтому, купив в городе кулич,
крашеные яйца, пасху и все то, что обычно едят в этот день, и не забыв бутылку
водки, после окончания работы я отправился домой. Не найдя там Соловьева, я
помылся, почистил одежду, в которой был, так как не имел другой, и отправился в
церковь на вечернюю службу.
Вернувшись, я нашел Соловьева спящим. Так как в моей комнате не было стола, я
втащил через окно пустой ящик и, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить
спящего, накрыл его чистой простыней, а затем положил на него купленную снедь.
Только после этого я разбудил Соловьева. Увидев накрытый стол, он очень удивился
и с радостью согласился принять участие в торжественном "банкете". Он сел на
стопку моих книг, а я устроился на ведре, перевернутом вверх дном. Разлив водку,
стакан я предложил Соловьеву, но, к моему изумлению, он, поблагодарив,
отказался. Я выпил один, и мы принялись за еду Филос, принимавший участие в
трапезе, получил двойную порцию - две овечьи головы вместо одной. Мы ели в
полном молчании, наше настроение нельзя было назвать праздничным. Вспомнив, как
я встречал Пасху в кругу семьи, я задумался о своих близких, которые были
далеко. Соловьев тоже думал о чем-то своем, так мы сидели довольно долго.
Неожиданно, как будто под влиянием внутреннего побуждения, Соловьев воскликнул:
"Боже, дай мне силы никогда больше не прикасаться к этому зелью, которое довело
меня до такой жизни!" Затем после небольшой паузы заговорил вновь и рассказал о
себе с необыкновенной искренностью. Была ли причиной его откровенности Пасха,
которая напомнила ему о прежней жизни, или повлиял вид празднично накрытого
стола, а может и то и другое вместе, но он всю ночь изливал свою душу.
Оказалось, что прежде Соловьев был почтовым служащим, но стал он им совершенно
случайно. Он происходил из богатой купеческой семьи. Его отец владел несколькими
большими мельницами в Самаре. Родители матери, разорившиеся аристократы, не
оставили ей в наследство ничего, они не смогли дать ей даже хорошего
образования. Окончившая Институт благородных девиц, она, воспитывая своих детей,
учила их только хорошим манерам. Это было все, что она вынесла из того учебного
заведения. Отец редко бывал дома, проводя почти все время на своих мельницах и в
амбарах. Кроме того он сильно пил и регулярно, несколько раз в году, находился в
запое, длящемся несколько недель. Трезвый, по словам Соловьева, он вел себя как
настоящий самодур.
Каждый из родителей жил своей самостоятельной жизнью, они едва терпели друг
друга. У Соловьева был младший брат, и родители, как часто бывает, поделили
детей между собой. Старший был любимчиком матери, и поэтому вынужден был
выслушивать постоянные насмешки отца. Это приводило к постоянным ссорам, и в
конце концов между ними возникла настоящая вражда. Мать ежемесячно выдавала
своему старшему сыну некоторую сумму, но вскоре ему стало не хватать этих денег,
так как он начал ухаживать за девушками. И вот однажды он украл у матери дорогой
браслет, чтобы сделать подарок своей возлюбленной. Узнав о краже, мать скрыла
это от мужа, но сын продолжал выносить из дома ценные вещи, и в конце концов это
стало известно главе семьи. Вор был изгнан, но вскоре, благодаря мольбам своей
матери, прощен. Соловьев закончил пять классов гимназии, когда в Самару приехал
передвижной цирк, и юноша потерял голову, влюбившись в красивую наездницу-
акробатку по имени Вера. Когда цирк уехал, Соловьев последовал за своей
возлюбленной, прихватив из дому значительную сумму денег. К тому времени он уже
пристрастился к спиртному. В городе Царицыне, узнав, что Вера завела роман с
капитаном конной полиции, он запил еще сильнее и стал завсегдатаем в портовых
кабаках. Там он познакомился с разными темными личностями, которые в конце
концов обокрали его, напоив до потери сознания. Очнувшись в незнакомом городе
без копейки денег, он не решился сообщить об этом своим родителям, так как
испытывал угрызения совести. Соловьев был вынужден зарабатывать деньги на жизнь
самым черным трудом, он постоянно менял место работы и наконец оказался в городе
Баку. Здесь удача улыбнулась ему, и, благодаря приличному костюму, одолженному
случайным знакомым, он смог устроиться телеграфистом.
Пережитые несчастья заставили его задуматься, и он начал добросовестно исполнять
свои служебные обязанности. Однажды Соловьев встретил человека, жившего прежде в
Самаре и знакомого с его семьей. Тот решил помочь молодому человеку занять
подобающее положение. Благодаря полученному гимназическому образованию Соловьев
занял место почтового служащего в Баку и, пройдя испытательный срок, стал
работать в почтовом ведомстве в Курске. Ведя очень скромную жизнь, сократив до
минимума свои расходы, он смог хорошо одеться и даже отложить небольшую сумму
денег. В двадцать один год Соловьев узнал, что его вскоре призовут на военную
службу. Вернувшись в Самару, он остановился в гостинице и написал матери, не
решаясь сразу отправиться домой. Но родители, радуясь, что он наконец взялся за
ум, простили блудного сына и снова приняли в семью. Будучи телеграфистом, он
должен был ждать призыва в течение нескольких месяцев, так как судьбу
призывников этой категории решал генеральный штаб армии. Через три-четыре месяца
он был призван и определен на должность служащего Закаспийской железной дороги,
которая в те времена относилась к военному ведомству. Вскоре Соловьев заболел
желтухой и был отправлен в местный госпиталь, после чего его перевели в военный
госпиталь в Самарканде для прохождения медицинской комиссии, которая должна была
установить, годен ли он для дальнейшей службы. В главном корпусе военного
госпиталя, где лежал Соловьев, было специальное тюремное отделение, где лечились
уголовные преступники и подследственные. Прогуливаясь по коридору, Соловьев от
нечего делать познакомился с одним из пациентов тюремного отделения, который,
как впоследствии оказалось, был фальшивомонетчиком. Когда Соловьева признали
негодным для прохождения дальнейшей службы и выписали из госпиталя, его новый
знакомый попросил отнести записку одному своему подельнику и в благодарность за
эту услугу дал Соловьеву флакон с какой-то синей жидкостью. Он объяснил, что с
помощью этого раствора можно без особых трудностей подделывать трехрублевые
купюры. Специальная бумага пропитывалась этой жидкостью, прикладывалась с обеих
сторон к трехрублевке, и все вместе спрессовывалось между страницами толстой
книги. В Центральной Азии, где население не очень хорошо разбирается в русских
деньгах, эти купюры, как объяснил новый знакомый, можно сбывать без особого
риска. Сперва Соловьев попытался воспроизвести этот процесс из одного
любопытства, но, испытывая материальные трудности после отъезда из дому, он в
конце концов не удержался и сбыл некоторое количество этих фальшивок.
Возвратившись домой в Самару, он был встречен с распростертыми объятиями и по
совету отца стал работать на одном из его предприятий, довольно далеко от
Самары. Через несколько месяцев, несмотря на благие намерения, он так соскучился
и затосковал по прежней бродяжьей жизни, что явился к отцу и откровенно заявил о
своем желании уехать отсюда. К немалому удивлению Соловьева, на этот раз отец не
рассердился и даже снабдил его на дорогу немалой суммой денег. Уехав в Москву, а
затем в Санкт-Петербург, Соловьев опять запил и в пьяном угаре оказался в
Варшаве. Это произошло примерно через год после того, как он расстался с военной
службой. В Польше Соловьев случайно встретился со своим знакомым по госпиталю,
который, как оказалось, был оправдан судом и выпущен на свободу. Здесь в Варшаве
он ожидал получения выписанной из Германии печатной машины, которая, как он
рассчитывал, поможет ему при изготовлении фальшивых денег. Он предложил
Соловьеву войти с ним в долю и заняться сбытом фальшивых банкнот в Бухаре.
Предложение было очень соблазнительным, так как сулило большие выгоды, и
Соловьев не смог отказаться. Он отправился в Бухару, чтобы дожидаться там
прибытия компаньона, который задержался в Польше, получая заграничную посылку. В
Бухаре Соловьев продолжал сильно пить и, истратив все деньги, вынужден был
поступить простым рабочим на железную дорогу. С тех пор прошло три месяца.
Этот искренний рассказ глубоко тронул меня и вызвал желание помочь. К этому
времени я уже довольно много знал о гипнозе, умел, приведя человека в
гипнотическое состояние, дать ему установку избавиться от нежелательного
пристрастия. Поэтому я предложил своему новому знакомому свою помощь, обещая
избавить от пагубной привычки, если он действительно хочет, и объяснил, как это
делается. Соловьев с радостью согласился, и мы немедленно взялись за дело.
Ежедневно я приводил его в состояние гипноза и затем давал соответствующую
установку. Вскоре Соловьев почувствовал такое отвращение к спиртному, что не
переносил одного вида этой отравы, как он называл водку. Оставив свою работу на
железной дороге, он стал путешествовать вместе со мной и даже помогал
изготовлять искусственные цветы и продавать их на рынке.
Через некоторое время после того, как я познакомился с Соловьевым, мой старый
друг дервиш Богга-Эддин, от которого я длительное время не имел новостей,
наконец вернулся в Старую Бухару Узнав, что я живу в Новой Бухаре, он на
следующий день пришел ко мне. На вопрос о причине его столь долгого отсутствия
Богга-Эддин ответил, что ему посчастливилось познакомиться с одним
необыкновенным человеком и, чтобы иметь возможность часто беседовать с ним, он
согласился быть проводником в экспедиции по реке Амударье. Богга-Эддин добавил,
что теперь они вместе вернулись в Старую Бухару.
"Этот удивительный человек - член одной древней религиозной секты, известной под
названием Сармунг, главный монастырь которой расположен где-то в самом сердце
Средней Азии. Оказывается, этот человек откуда-то знает тебя, и когда я
предложил ему встретиться с тобой, он охотно согласился. Он сказал, что хотя ты
и кафир, но твоя душа познала истину".
Должен пояснить, что кафирами здесь называли инородцев и иноверцев, это
относилось ко всем европейцам, которые в соответствии с местными понятиями были
не людьми, а скорее животными, не имеющими души.
Рассказ о новом знакомом Богга-Эддина так заинтересовал меня, что я попросил его
устроить нашу встречу как можно быстрее. И вскоре она состоялась. Я много
общался с этим человеком и заслужил такое доверие с его стороны, что однажды он
предложил мне провести некоторое время в главном монастыре его религиозного
братства.
"Возможно, там вы найдете ответы на вопросы, которые не дают вам покоя", -
сказал он и добавил, что охотно поможет мне попасть туда при условии, что я
соглашусь дать клятву никому не рассказывать о том, что я там увижу.
Конечно, я с благодарностью принял это предложение, согласившись на все условия.
Я сожалел только о том, что мне придется расстаться с Соловьевым, который стал
мне ближе, чем родной брат. Я спросил у моего нового знакомого, можно ли мне
взять в эту экспедицию моего лучшего друга. Немного подумав, тот ответил, что не
возражает, при условии, что мой друг тоже даст соответствующую клятву и что я
могу поручиться за его порядочность. Я подтвердил, что Соловьеву можно
безоговорочно доверять. За время нашей дружбы я убедился, что он может держать
слово.
Обсудив все, мы договорились ровно через месяц встретиться на берегу Амударьи,
где будут ждать четыре проводника, которые должны отвести нас в монастырь после
того, как мы назовем пароль. В условленный день Соловьев и я оказались возле
развалин старинной крепости, где встретились с четырьмя киргизами, посланными за
нами. Обменявшись паролем, мы спешились и по их требованию поклялись сохранить в
тайне все, что мы узнаем в этой экспедиции. Затем мы тронулись в путь, причем
нам на глаза были надвинуты башлыки.
Всю дорогу мы держали данное слово, не пытаясь приподнять башлык, чтобы
определить, где находится наш караван. Нам позволяли снимать их только во время
привала, когда мы останавливались, чтобы отдохнуть и подкрепиться. Но во время
движения башлыки с нас снимали всего дважды. В первый раз это произошло на
восьмой день пути, когда нашей кавалькаде пришлось преодолевать горное ущелье по
подвесному мосту. Он был так узок, что пройти по нему можно было только гуськом,
держа лошадей в поводу.
По характеру местности мы предположили, что находимся где-то в долине Пянджа или
Зеравшана, так как ширина потока была довольно значительной, а мост напоминал
нам висячие мосты, уже увиденные нами на этих реках.
Должен сказать, что я предпочел бы идти по этому мосту с закрытыми глазами.
Может быть потому, что мы долгое время ехали с закрытыми глазами или по какой-
нибудь другой причине, но я никогда не забуду своего страха и тревоги во время
этого перехода. Я долго не мог заставить себя сделать первый шаг.
Такие мосты часто встречаются в Туркестане, где нет возможности построить более
капитальное сооружение и где, чтобы преодолеть это опасное место длиной в милю
обходным путем, пришлось бы сделать крюк в двадцать миль.
Ощущения, которые испытываешь, ступив на это шаткое сооружение и заглянув на дно
ущелья, где змеится горный поток, можно сравнить с ощущениями альпиниста,
взглянувшего вниз с вершины горы Эйфель. Глядя вверх, человек не видит вершин
окружающих гор, для этого необходимо отъехать от их подножия на несколько миль.
Подвесные мосты обычно не имеют поручней и так узки, что двигаться по ним можно
только гуськом. Хуже то, что они колышутся вверх-вниз, и идущий ощущает себя
так, как будто он прыгает на батуте. А если прибавить и резонные сомнения в том,
выдержит ли мост вес людей и лошадей, достаточно ли он прочен, то вы получаете
приблизительное представление о моем состоянии в ту минуту. Обычно мост крепится
веревками к деревьям, растущим на краю ущелья, и по моему мнению не может быть
рекомендован даже тем европейцам, которых называют "любителями острых ощущений".
При попытке перейти по такому мосту сердце человека уходит в пятки и даже куда-
то гораздо ниже.
Второй раз нам позволили освободиться от наших башлыков при приближении какого-
то встречного каравана, очевидно, не желая, чтобы мы привлекали внимание своим
странным видом и вызывали у людей разные подозрения.
На нашем пути периодически появлялись сооружения, весьма типичные для
Туркестана. Без этих загадочных монументов путешественники не имели бы
возможности самостоятельно ориентироваться в этой местности, лишенной нормальных
дорог. Они обычно располагаются на высоком месте, так что их можно увидеть
издалека, часто за много миль. Эти сооружения представляют собой одиночные
каменные блоки или просто высокие столбы, вкопанные в землю.
Среди местного населения распространены различные легенды, объясняющие появление
этих странных монументов тем, что здесь был похоронен какой-либо святой, или же
здесь он вознесся на небо, или что на этом месте святой убил семиглавого
дракона, или что здесь случилось еще что-то необыкновенное. Обычно святой, в
честь которого был воздвигнут этот монумент, считается покровителем местности. И
когда путешественнику удается преодолеть все трудности, встречающиеся на пути,
например избежать нападения разбойников и диких зверей или удачно перебраться
через реку или гору, - все это происходит по воле святого.
Любой купец, пилигрим или путешественник, который благополучно избежал всех
опасностей, приносит к подножию монумента дары, благодаря своего покровителя за
помощь.
Согласно местным верованиям, принесенные жертвы как бы напоминают святому о
человеческих нуждах, заменяя собой молитвы. Сюда обычно приносят части одежды,
фрагменты туши животного или что-либо еще в таком же роде. Один конец подношения
привязывается к столбу а другой свободно двигается под воздействием ветра.
Эта шевелящаяся масса делает сооружение заметным с очень большого расстояния,
так как она расположена на возвышенном месте. Путник, обнаружив один из таких
монументов, направляется к нему от него - к другому подобному сооружению и т.д.,
ведь здесь нет дорог в привычном смысле этого слова. Тропинки, протаптываемые
караванами, под воздействием частых снежных буранов постепенно совсем исчезают с
лица земли.
Если бы этих сооружений не было, путешественник обязательно сбился бы с пути и
его не спас бы самый точный компас. В дороге мы несколько раз сменили наших
лошадей и ослов, несколько раз нам приходилось спешиваться и вести животных в
поводу. Не однажды мы переплывали через быстрые горные реки и перебирались через
высокие горы. Жара сменялась прохладой, из этого мы заключили, что мы то
спускаемся в долину, то поднимаемся высоко в горы. В конце концов через
двенадцать дней пути нам позволили ехать с открытыми глазами, и мы увидели, что
находимся в глубоком ущелье, по дну которого струился бурный, но неширокий
поток, а склоны были покрыты густой растительностью.
Как оказалось, это был наш последний привал. Подкрепившись, мы снова сели на
лошадей и дальше ехали с открытыми глазами. Перебравшись через горную реку, мы
ехали еще полчаса, и затем перед нами открылась долина, со всех сторон
окруженная горами, вершины которых были покрыты снежными шапками. Вскоре мы
увидели несколько строений, похожих на те, которые мы видели на берегах рек
Амударьи и Пянджа. Эти строения, напоминающие крепость, были окружены сплошной
высокой стеной. У ворот мы были встречены старой женщиной, с которой наши
проводники о чем-то заговорили, после чего они исчезли за воротами. Женщина,
оставшаяся с нами, неторопливо отвела нас в предназначенные для гостей маленькие
комнаты, похожие на монастырские кельи, и, указав на деревянные кровати, что
стояли там, ушла.
Вскоре пришел пожилой мужчина, который очень доброжелательно заговорил с нами,
как будто мы были давно знакомы, и, ни о чем нас не спрашивая, рассказал, что в
первые дни еду нам будут приносить сюда. Он также посоветовал нам отдохнуть
после долгой дороги, но добавил, что если мы не устали, то можем выйти и
посмотреть окрестности, и дал нам понять, что мы можем делать все, что хотим.
Из-за сильной усталости мы решили последовать совету этого человека и как
следует выспаться. Я проспал всю ночь как убитый и проснулся только, когда
мальчик, посланный кем-то из монахов, принес нам чашки и самовар с зеленым чаем,
а также наш завтрак, состоявший из кукурузных лепешек, козьего сыра и меда. Я
хотел спросить у мальчика, где бы я смог помыться, но оказалось, что он говорит
только на местном языке и не знает ни одного из тех, которыми владели мы с
Соловьевым.
Когда я проснулся, моего друга уже не было в комнате, он выходил, но вскоре
вернулся. Оказалось, что он отчего-то проснулся среди ночи, и, чтобы не
разбудить меня, лежал бесшумно, вспоминая известные ему слова тибетского языка.
На рассвете он попытался выйти за ворота, и тут старая женщина, встретившая нас
вчера, заметила его и, делая знаки, позвала за собой. Соловьев последовал за
ней, думая, что ему запрещается выходить за ворота и причина ее поведения в
этом. Но оказалось, что она просто хочет угостить его теплым парным молоком.
После этого она даже помогла ему открыть тяжелые ворота. Так как никто кроме
мальчишки к нам не приходил, мы решили сами ознакомиться с окрестностями и
сперва прошли вдоль стены, окружавшей строения, обнаружив еще одни ворота
поменьше на северо-западной стороне.
Вокруг нас царствовала почти благоговейная тишина, нарушаемая только
однообразным шумом текущей воды и щебетом птиц. Солнце пекло, дышать было
тяжело, нас почти не радовала красота окружающего пейзажа, и только свежесть со
стороны реки тянула как магнитом. Не сговариваясь, мы направились к воде. С
этого дня берег реки станет нашим любимым местом работы и отдыха.
Ни в тот день, ни на следующий никто из монахов не пришел проведать нас, только
регулярно, три раза в день, мальчик приносил нам еду, состоявшую из молочных
продуктов, сухих фруктов и рыбы, в основном пятнистой форели, и ставил самовар.
Мы проводили время, валяясь на кроватях, или шли к реке, где под монотонный шум
бегущей воды заучивали слова тибетского языка. Ни у воды, ни по дороге к ней мы
не встречали никого. Только один раз, когда мы сидели в тени деревьев у воды, к
реке подошли четыре девушки, но, заметив нас, они быстро свернули в сторону и,
пройдя через маленькую рощу, вошли в ворота, которые находились на северо-
западной стороне стены.
Утром третьего дня мы коротали время у реки: я бездумно смотрел на бегущий
поток, а Соловьев пытался с помощью одному ему известного способа определить
высоту окружающих нас гор, вершины которых скрывались в облаках. К нам подбежал
мальчик и подал Соловьеву записку - сложенный листок бумаги без конверта. Тот, в
замешательстве повертев его в руках, протянул мне. Когда я развернул бумагу и
узнал почерк писавшего, у меня потемнело в глазах - так неожиданно это было. Эту
записку написал мой самый лучший друг, о котором я давно не имел никаких
известий. Содержание было таким:
"Мой дорогой друг! Когда я узнал, что вы находитесь здесь, я чуть не умер от
радости. К сожалению, я не мог поспешить к вам навстречу, чтобы обнять вас, так
как я болен и не встаю с постели, и узнал о вашем присутствии несколько минут
назад. Ах, как я рад, что смогу увидеть вас, что вы сами, по собственной
инициативе приехали сюда. Это доказывает, что вы не прекратили свои поиски, не
впали в душевную лень. Поспешите же ко мне, нам есть о чем поговорить. Мне
сказали, что вы здесь с другом. Хотя я и не знаком с ним, я буду рад ему как
вашему другу, одно это достаточно его характеризует".
Дойдя до этих слов, я вскочил на ноги и побежал к монастырю, дочитывая остальное
на ходу и делая знаки Соловьеву следовать за мной.
Куда я бежал, я не знал и сам, не представляя, где находится мой старый друг. За
мной спешили Соловьев и мальчик, принесший записку. Когда мы подбежали к
монастырю, мальчик провел меня во второй двор, где показал келью князя
Любовецкого. После радостных восклицаний и объятий я спросил, что с ним
случилось.
"Прежде я чувствовал себя прекрасно, - начал свой рассказ князь, - но две недели
тому назад во время купания в реке я порезал палец ноги. Сначала я не обратил на
это внимания, но вскоре палец начал болеть. Думая, что боль быстро пройдет, я не
стал ничего предпринимать, но вскоре мне стало хуже, образовалось нагноение,
через неделю началась лихорадка, и я был вынужден лечь в постель. Монахи
сказали, что у меня было заражение крови, но кризис прошел, опасность миновала,
я вскоре буду здоров. Но довольно обо мне, лучше расскажи, какое чудесное
провидение привело тебя сюда?"
Я рассказал князю о своей жизни за время, что мы не виделись, о моей дружбе с
Богга-Эддином и о том, что привело меня в этот уединенный монастырь. Затем я
стал сам расспрашивать князя, желая узнать, почему он не писал мне все это время
или не дал знать о себе каким-нибудь другим способом, почему он заставил меня
поверить в то, что его уже нет в живых. Ведь я даже заказывал заупокойную
службу, несмотря на то что в те дни находился в тяжелом материальном положении.
В конце я спросил его, как он здесь оказался, и услышал следующее:
"Когда мы с вами в последний раз встретились в Константинополе, меня уже
начинала охватывать какая-то апатия, душевная вялость, которая через некоторое
время приняла форму полной душевной опустошенности, потери интереса ко всему
окружающему. Прибыв на Цейлон, я познакомился с известным буддийским монахом.
Оказалось, что нас с ним волнуют одни и те же вопросы, и в конце концов мы
решили организовать экспедицию по Гангу. Предпринимая это рискованное
путешествие, я как будто хватался за последнюю соломинку, стараясь искусственно
возродить прежний интерес к жизни, и когда оно завершилось, просто не знал, что
делать дальше. Во мне как будто умерли все мои прежние желания и чувства.
Оказавшись в Кабуле, я погрузился в полную апатию, только изредка встречаясь со
своими старыми знакомыми, среди которых был Ага-хан, человек, чья жизнь так же
была богата приключениями, как и моя. Однажды среди гостей Ага-хана я увидел
сидящего на самом почетном месте старого тамила в очень необычной одежде.
Поприветствовав меня и видя, что я проявляю заметный интерес к его необычному
гостю, он прошептал мне на ухо, что это его старый друг, которому он обязан
спасением своей жизни. Этот старый тамил жил где-то на севере, он иногда
приезжал в Кабул повидать своих родных и уладить некоторые дела. Оказавшись в
этом городе, он всегда заходил к Ага-хану, чему тот был несказанно рад, так как
обожал этого человека. Ага-хан добавил, что очень советует мне познакомиться с
этим старым тамилом, и предупредил меня, что я должен говорить громко, так как
тот туг на ухо. Разговор, прерванный моим появлением, вновь возобновился. Речь
шла о лошадях. Старый тамил принял участие в дискуссии, и сразу стало ясно, что
он является большим знатоком и любителем лошадей. Затем разговор перешел на
политику. Присутствующие говорили о соседних странах, о России и Англии. Когда
речь зашла о России, Ага-хан, указывая на меня, с улыбкой сказал: "Прошу вас, не
говорите о России ничего плохого. Вы можете обидеть нашего русского гостя". Хотя
это было сказано в шутливом тоне, мне стало ясно, что Ага-хан хотел
предотвратить неизбежные обвинения в адрес России. Как раз в то время ненависть
к русским и англичанам была особенно сильна.
Затем общая беседа иссякла и присутствующие разделились на отдельные группы, в
каждой из которых разговаривали о чем-то своем. Я подсел к старому тамилу и
вступил с ним в беседу, испытывая к этому человеку все большую симпатию. Он
обращался ко мне на местном диалекте, интересуясь, откуда я приехал, как
оказался в Кабуле, и внезапно заговорил по-русски - очень правильно, хотя и с
небольшим акцентом. Этот почтеннейший человек рассказал мне, что некоторое время
жил в Москве и Санкт-Петербурге, а также в Бухаре, где очень много русских, и
таким образом овладел русским языком. Он добавил, что очень рад случаю вновь
говорить на этом языке, так как из-за отсутствия практики начал его забывать.
К тому времени гости Ага-хана стали уже расходиться, и мой новый знакомый
предложил мне пойти с ним в чайхану и продолжить наш разговор там. Он объяснил
мне, что посидеть в чайхане или кофейне - его слабость, приобретенная с юных
лет, от которой он не смог избавиться до сих пор. И сейчас, как только он
оказывается в городе, он не может отказать себе в этом удовольствии, отправляясь
в чайхану при каждом удобном случае. Этот старый тамил заметил, что шум и суета,
царящие там, не только не мешают, но и даже помогают ему думать.
Я с большим удовольствием согласился составить ему компанию, и не только из-за
того, что мне приятно было разговаривать на русском языке, но и по причине,
которую я не сразу осознал. Будучи сам уже немолодым человеком, я почувствовал к
нему то, что внук чувствует к любимому деду. Придя в чайхану, мы сели на
открытой террасе и заказали зеленый бухарский чай. По тому вниманию и почтению,
которое окружающие оказывали этому старому человеку, я понял, что здесь он любим
и уважаем. Мы разговаривали на таджикском, и после первой чашки чая он вдруг
прервал беседу, заметив: "Все, о чем мы говорим, - пустяки, не имеющие никакого
значения", - он оглянулся и замолчал.
Все это показалось мне странным - и неожиданно прерванная беседа, и
пронзительный взгляд старика, и я подумал: "Увы, с возрастом его ум ослаб и
мысли начали путаться", - и мне стало очень грустно. Постепенно я совсем раскис,
размышляя о том, что я и сам не молод и что недалек тот час, когда мне не
удастся вести разумную беседу. Я был так погружен в эти невеселые мысли; что
даже забыл о своем собеседнике. Внезапно снова раздался его голос. И то, что
было сказано, мгновенно вывело меня из задумчивости и направило мои мысли в
другое русло.
- Эх, Гого, сорок пять лет вы работали не покладая рук, и никогда ваше сердце не
находилось в согласии с вашим разумом. Если бы вы достигли этого, то сейчас не
были бы так одиноки.
Услышав, как он назвал меня, я пришел в изумление. Как мог этот индус, впервые
увидевший меня в Средней Азии, знать мое детское прозвище? Так меня звали только
мать и няня, и с тех пор никто не обращался ко мне подобным образом. Можете
представить себе мое удивление, когда я услышал это прозвище через столько
десятилетий в кабульской чайхане! Вдруг я вспомнил одного старого человека,
который однажды пришел ко мне в Москве после смерти моей жены, когда я был еще
совсем молодым. Но тот был выше ростом, имел другие черты лица и уже в те
времена был очень стар. Я не мог найти разумного объяснения тому, что сейчас
происходило. Откуда этот старик знает так много о моей жизни и о моем внутреннем
состоянии, в котором я и сам не мог разобраться?
Пока подобные мысли блуждали во мне, старик сидел, погрузившись в молчание. Не
выдержав, я воскликнул: "Но кто же вы? Откуда вы меня знаете?"
"Не все ли вам равно, кто я. Это праздное любопытство - главная причина того,
что труд всей вашей жизни оказался безрезультатным. Какое значение имеет то,
почему я так много знаю о вас и вашем душевном состоянии, если все, что я
говорю, - правда".
Этот упрек поразил меня в самое сердце. И в самом деле, не все ли мне равно, что
происходит вне меня. Я был очевидцем многих невероятных событий. И что же я
вынес из этого? Может быть, если бы я так жадно не искал новых впечатлений, не
проводил бы свою жизнь в суете, стараясь удовлетворить свое праздное
любопытство, я не оказался бы на старости лет с такой пустотой в душе.
Я искренне попросил извинения у этого человека за свои ненужные вопросы. После
этого мы долго сидели в полном молчании, погруженные в раздумье. И наконец он
сказал: "Возможно, еще не все потеряно. Если вы осознаете все, что с вами
происходит, понимаете, что ваша нынешняя душевная опустошенность - результат
погони за миражами, я советую вам сделать еще одну попытку. Если вы согласитесь
принять одно условие, я попробую помочь вам. Это условие состоит в том, что вы
должны умереть для мирской жизни, отказаться от прежних привычек и развлечений
раз и навсегда и последовать туда, куда я укажу вам".
Признаюсь откровенно, выполнение этого условия не требовало от меня больших
жертв, потому что, не считая моих многочисленных друзей, все остальное потеряло
для меня интерес, и мне не составляло труда от всего этого отказаться.
Я объяснил это моему собеседнику и сказал, что могу последовать туда, куда он
зовет меня, хоть сейчас. Он ответил мне, что устроит все как можно скорее, и
исчез в толпе. На следующий день я уладил все свои дела, отдал необходимые
инструкции всем своим служащим, отправил несколько писем делового характера и
принялся ждать.
Через три дня ко мне пришел молодой таджик и очень лаконично сказал: "Я буду
вашим проводником. Путешествие продлится около месяца". Он рассказал мне, как он
подготовился к этой экспедиции, что собрал в дорогу, и просил сообщить, что еще
мне понадобится в пути.
Я не нуждался больше ни в чем, так как все необходимое было предусмотрено этим
проводником, и, сообщив, что готов отправиться в путь завтра утром, попросил
назвать место и время отправления.
Так же лаконично, как и прежде, он сказал, что я должен прибыть к шести часам
утра в караван-сарай Калматас, который находится в окрестностях города. Уже на
следующий день я был в пути, и через две недели оказался здесь, где вы меня и
нашли. А сейчас расскажите мне все, что вы знаете о наших общих друзьях".
Видя, что долгий рассказ утомил моего друга, я предложил отложить продолжение
разговора на другой день, боясь, что такое напряжение помешает выздоровлению
князя. Все время, пока князь болел, мы с Соловьевым навещали его, а когда он
выздоровел и смог покидать свою келью, он стал сам приходить ко мне, и мы каждый
день вели продолжительные разговоры.
Так продолжалось около двух недель до того дня, когда нас позвали в третий
внутренний двор к настоятелю монастыря, который провел с нами беседу с помощью
переводчика. Он назначил нам проводником и помощником одного из старых монахов с
иконоподобным благородным лицом. Было сказано, что этому монаху двести семьдесят
пять лет. После этого мы стали полноправными членами этого братства. Нам
разрешалось ходить по всему монастырю, общаться со всеми монахами. И вот что
меня сразу же заинтересовало. В центре монастырского двора находилось высокое
строение, похожее на храм, где дважды в день для всех, кто жил в монастыре,
устраивались религиозные танцы, в которых участвовали специально обученные
монахи, или же присутствующие слушали религиозные песнопения.
Когда князь Любовецкий полностью выздоровел, он всюду ходил вместе с нами и
объяснял нам все, о чем бы мы его ни спросили. Он был, так сказать, вторым нашим
проводником и помощником. Я не буду описывать в деталях все, что мне довелось
здесь увидеть, может быть, в свое время я посвящу этому отдельную книгу. Но я
хотел бы уделить несколько строчек одной религиозной церемонии, свидетелем
которой мне посчастливилось быть, а также одной загадочной конструкции,
назначение которой я не сразу понял.
Однажды князь Любовецкий получил разрешение взять нас в ту часть монастыря,
которая была предназначена для женщин-монахинь, где они обучались священным
танцам под руководством опытной монахини-учительницы. Князь, зная, что я
интересуюсь законами движения человеческого тела и связью их с психическим
состоянием личности, посоветовал мне посетить этот "танцевальный класс" и
посмотреть на устройство, с помощью которого обучают танцам юных учениц. Даже на
первый взгляд это устройство казалось очень древним. Оно было сделано из черного
дерева, инкрустированного слоновой костью и жемчугом. Когда это устройство не
использовалось и стояло в сложенном виде, оно напоминало дерево с длинными
опущенными ветвями. Присутствуя во время священнодействия, я увидел, что
устройство состоит из длинного гладкого столба не менее двух метров высоты,
укрепленного на треножнике. От этого столба отходили семь "ветвей" различных
размеров, каждая из которых в свою очередь состояла из семи сегментов,
увеличивающихся по длине прямо пропорционально расстоянию от столба, то есть
каждая следующая часть была длиннее предыдущей. Каждый сегмент "ветви" был
соединен с соседним посредством двух полых шаров из слоновой кости. Один шар
находился внутри другого, причем внешний шар не полностью закрывал внутренний,
таким образом конец одного сегмента "ветви" может быть прикреплен к внутреннему
шару, а конец следующего к внешнему. Эти соединения работали как плечевой сустав
человека и позволяли любому сегменту "ветви" двигаться в любом желаемом
направлении. На поверхности внутренних шаров были начертаны какие-то символы,
имеющие определенное значение. В этом помещении я заметил еще два таких
устройства, причем возле каждого стоял маленький шкафчик, наполненный
квадратными пластинками из неизвестного мне металла, на которых тоже находились
какие-то надписи. Князь Любовецкий объяснил нам, что эти пластинки только копии,
а оригиналы, сделанные из чистого золота, хранятся у шейха. Знатоки утверждали,
что этим пластинкам и устройству более 4500 лет. Далее князь рассказал, что
надписи на внутренних шарах соответствуют надписям на пластинках, и что
сегменты, скрепленные шарами, нужно размещать определенным образом. Когда все
сегменты установлены в соответствии с определенным планом, юные ученицы часами
рассматривают и запоминают их расположение. Пройдет много лет, прежде чем эти
девочки смогут принимать участие в религиозных ритуалах и исполнять священные
танцы в храме. Они должны овладеть этим искусством в совершенстве. Каждая
позиция танца так же, как и каждое расположение сегментов древнего устройства
наделены определенным смыслом. Они как бы являются отдельными буквами особого
алфавита, известного каждому из обитателей этого монастыря. И когда вечером в
главном храме начинается этот священный ритуал, монахи, глядя на танцующих
девушек, "прочитывают" этот танец, как мы прочитываем книгу, и познают
заключенную в нем истину, помещенную туда нашими далекими предками. Эти танцы
доносят до нас информацию, содержащую сведения о давних событиях, передаваемую
из века в век.
Эти юные девушки, обучающиеся священным танцам по обету, данному их родителями,
или по каким-либо другим причинам, посвящают всю свою жизнь служению Всевышнему.
Их отдают в монастырь в раннем детстве, где их обучают всему необходимому для их
будущего служения.
Когда, посетив этих учениц, я затем отправился посмотреть исполнение танцев
опытными монахинями-танцовщицами, я был поражен не тайным смыслом ритуала,
который я как раз не понял, но совершенством их мастерства. Ни в Европе, ни в
другой части света, где я жил, я не видел ничего подобного.
Мы прожили в этом монастыре около трех месяцев и уже настолько привыкли к тому,
что нас окружало, что не могли себе представить иной жизни. Но однажды ко мне
подошел князь и с грустным выражением лица сообщил, что его сегодня пригласил
настоятель монастыря, где у них произошел важный разговор в присутствии еще
нескольких монахов.
"Настоятель сказал мне, - продолжал князь Любовецкий, - что мне осталось жить
всего три года, и он советует мне провести это время в монастыре, который
расположен на северном склоне Гималаев, если я не имею собственных планов на
этот срок. Настоятель предложил мне свою помощь, обещая сделать так, чтобы эти
годы прошли как можно полноценнее, приблизив меня к истине, которую я так долго
искал.
Я принял это предложение без колебаний, и мы условились, что я покину монастырь
через три дня в сопровождении опытного проводника. И я хочу провести эти дни,
общаясь с вами, моим самым близким другом".
Неожиданность этого сообщения ошеломила меня так, что в течение некоторого
времени я не мог вымолвить ни слова. Когда ко мне вернулся дар речи, я только и
смог спросить его: "Это правда?" "Увы, да, - ответил князь, - и я надеюсь, что
сумею наверстать время, которое я так бессмысленно тратил, имея в своем
распоряжении столько возможностей. А вы продолжайте думать обо мне, как о
человеке, который давно умер. Вы же говорили, что заказали панихиду по мне,
считая, что я погиб в одной из моих многочисленных экспедиций. Так давайте же,
встретившись при таких счастливых обстоятельствах, расстанемся без печали".
Князь был очень спокоен, говоря мне все это, но мне было тяжело смириться с
мыслью, что я вновь должен потерять этого удивительного человека, ставшего моим
лучшим другом. В течение этих трех дней мы почти непрерывно говорили с князем, и
когда он улыбался, мое сердце разрывалось на части, потому что эта улыбка была
проявлением любви, доброты и терпения. И вот настал печальный день расставания,
и я сам помогал грузить караван, который должен был увезти моего друга навсегда.
Когда всадники двинулись в путь, князь обернулся и, взглянув на меня, трижды
благословил.
Мир твоей душе, святой человек.
Завершая эту главу, посвященную моему другу князю Юрию Любовецкому, я хочу
рассказать о трагической гибели Соловьева, которая произошла при чрезвычайных
обстоятельствах.
Смерть Соловьева
Вскоре после того, как окончилось наше пребывание в горном монастыре, Соловьев
присоединился к группе людей, посвятивших свою жизнь поискам истины, о которых я
уже упоминал. Я конечно же дал ему необходимые рекомендации. Он стал
полноправным членом этого общества, и с тех пор, благодаря его упорным
сознательным усилиям, он смог не только достичь огромных успехов, работая над
собой, но в то же время принимал самое активное участие во всех наших
экспедициях.
Во время одного из таких путешествий в 1898 году он умер от укуса дикого
верблюда в пустыне Гоби. Я опишу обстоятельства, при которых произошло это
трагическое событие, как можно подробнее не только из-за смерти моего друга. Мне
также хочется уделить особое внимание нашему способу пересечения пустыни,
довольно необычному который может оказаться полезным другим путешественникам. Я
начну свой рассказ с того момента, когда, пройдя с огромными трудностями от
Ташкента до берегов реки Шаракшан, перебравшись через множество высоких гор, мы
достигли Ф. - очень маленького поселка на окраине пустыни Гоби.
Мы решили, прежде чем начинать запланированный переход через Гоби, остаться в
этом поселке на несколько недель, чтобы хорошенько отдохнуть, а также,
расспрашивая местных жителей, узнать все легенды и поверья, связанные с этой
пустыней. И мы услышали, что под песками пустыни похоронено много древних
поселений и даже больших городов, что эти пески хранят множество сокровищ,
принадлежавших жителям этого цветущего региона. Еще нам сказали, что места, где
лежат эти сокровища, известны некоторым людям, живущим в соседних поселках, и
что эти сведения передаются от отца к сыну и держатся в глубочайшей тайне.
Нарушение клятвы хранить молчание, как нам поведали, сурово карается. И тяжесть
наказания зависит от того, насколько важны были выданные тайны. Уверенность в
том, что под песками пустыни Гоби захоронен большой город, подтверждаемая
многими фактами, не противоречащими друг другу, передалась многим из нас,
особенно профессору Скридлову, археологу, бывшему участником нашей экспедиции.
После оживленной дискуссии мы решили составить такой маршрут через Гоби, чтобы
пройти по району, где, согласно преданиям, под песками пустыни лежит город. Там
мы намеревались провести небольшие археологические раскопки под руководством
профессора Скридлова, большого специалиста в этой области. И затем, в
зависимости от результатов этих раскопок, планировать дальнейший маршрут.
И хотя этот район лежал вдали от более или менее известных дорог через пустыню
Гоби, но мы, следуя нашему обычному правилу никогда не идти проторенными путями,
не только с энтузиазмом готовились к преодолению всех трудностей, ожидавших нас,
но даже ощущали душевный подъем.
Когда мы немного поостыли и всерьез задумались над тем, что нам предстоит
сделать, препятствия показались нам столь значительными, что у многих из нас
возник вопрос, а сможем ли мы вообще их преодолеть?
Сложность была в том, что маршрут, который мы запланировали, был очень
протяженным, и преодолеть такое расстояние обычным способом казалось
невозможным. Главная проблема заключалась в обеспечении нашего каравана водой и
провизией, так как по самым скромным подсчетам вес груза должен был быть таков,
что нести его людям было не под силу. И в то же время об использовании для этих
целей вьючных животных не могло быть и речи, так как не приходилось рассчитывать
на то, что в дороге нам попадется хотя бы одна травинка или капля воды. Мы даже
не знали, встретятся ли нам в пути оазисы.
Несмотря на все это мы не отказались от нашего дерзкого предприятия, но все
тщательно обсудив, единогласно решили, что в течение следующего месяца останемся
здесь и, сконцентрировав все свои умственные усилия на решении этой проблемы,
найдем выход из ситуации, которая на первый взгляд кажется безнадежной. В
течение этого времени каждый должен быть обеспечен всем, что поможет решить ему
эту задачу.
Профессору Скридлову, как главе нашей экспедиции, поручалось руководство этим
рискованным предприятием, и среди прочего он должен был распоряжаться нашими
денежными средствами. Когда каждый из членов группы получил от него некоторую
сумму денег, кто-то остался в поселке, а кто-то в соответствии со своим планом
покинул его. Место встречи было назначено в маленьком поселке на краю пустыни,
откуда мы намеревались начать наш переход. Через месяц мы собрались в
условленном месте, под руководством профессора Скридлова разбили лагерь, и
каждый из нас рассказал о том, что ему удалось придумать. Очередность наших
отчетов решалась жребием. Первыми тремя были горный инженер Карпенко, затем
доктор Сары-оглы и филолог Елов. Их доклады были очень интересны и полны
оригинальными мыслями. Даже форма, в которой они были сделаны, так запечатлелась
в моей памяти, что я до сих пор помню каждое слово. Карпенко начал свою речь
так: "Хотя я знаю, что никто из присутствующих не в восторге от привычки
европейских ученых, прежде чем перейти к сути дела, в своем предисловии начинать
с Адама, но в данном случае, принимая во внимание серьезность стоящей перед нами
задачи, я считаю совершенно необходимым, прежде чем заявить о своих выводах,
рассказать о том, как я к ним пришел.
Гоби - это пустыня, чьи пески, по утверждению ученых, очень недавнего
происхождения. Учитывая этот факт, выдвигаются два предположения:
пески пустыни - это бывшее морское дно или же они нанесены ветром со скалистых
вершин Тянь-Шаня, Гиндукуша или Гималайской горной цепи, или с гор, лежавших
севернее, но исчезнувших под действием сильных ветров. Принимая во внимание то,
что мы должны обеспечить едой на всем протяжении нашего пути как нас самих, так
и тех животных, которых мы посчитаем необходимым взять с собой, стоит
задуматься, а не могут ли сами пески послужить нам для этой цели.
Я думаю так: если эта пустыня - бывшее морское дно, тогда пески должны состоять
из различных слоев и зон, как и любой живой организм, и содержать органические
вещества. Следовательно, мы должны найти средство превратить эту органическую
материю в вещество, которое может быть усвоено человеческим организмом, и таким
образом обеспечить себя энергией, необходимой для жизнедеятельности. Если же
пески этой пустыни являются наносными отложениями горного происхождения, тогда
тем более оказывается, что вне всякого сомнения почва большинства крупных
оазисов Туркестана, а также областей, примыкающих к пустыне, чисто растительного
происхождения и состоит из органических веществ, занесенных сюда с горных
вершин. Итак, мы приходим к выводу, что в течение столетий эти органические
субстанции должны были откладываться под огромной массой песка этой пустыни,
смешиваясь с ним. Далее можно утверждать, что в соответствии с законом
гравитации все субстанции группируются в соответствии с их удельным весом; таким
образом, здесь, в пустыне, органические вещества, будучи гораздо легче песка,
постепенно группируются в отдельных слоях или зонах.
Придя к такому заключению, я организовал маленькую экспедицию в пустыню, чтобы
проверить свои предположения на практике, и через три дня пути провел
необходимые исследования. Я вскоре нашел в некоторых местах слои, хотя и едва
отличимые невооруженным глазом от остальных масс песка, однако, как было
установлено мной, явно другого происхождения. При помощи микроскопа и
химического анализа отдельных частиц этих смешанных субстанций я узнал, что они
состоят из мертвых тел мельчайших организмов и остатков различных тканей
растительного происхождения. Навьючив всех семерых верблюдов, которых я имел в
своем распоряжении, этим особым грунтом, содержащим органические вещества, я
вернулся обратно и, по совету профессора Скридлова, купив некоторое количество
животных различных видов, провел серию экспериментов над ними. Я приобрел двух
верблюдов, двух яков, две лошади, двух мулов, двух ослов, десять овец, десять
коз, десять собак и десять котов и заставлял их хорошенько проголодаться, давая
им ограниченное количество пищи, достаточное, чтобы только поддерживать их
существование, а затем начал понемногу подмешивать им в еду некоторое количество
этого органического вещества, которое я привез с собой из пустыни.
В течение нескольких первых дней эксперимента все без исключения животные
отказывались есть эту смесь, но когда я начал готовить ее другим способом, всего
через неделю овцы и козы начали питаться ею с большой охотой.
Тогда я все внимание сосредоточил именно на этих животных и через два дня