НЕЧИСТАЯ
СИЛА
I
Черти-дьяволы (Бесы)
В народном сознании глубоко укоренилось верование, что сонмы злых духов
неисчислимы. Очень мало на божьем свете таких заповедных святых мест, в
которые они не дерзали бы проникать; даже православные храмы не
освобождены от их дерзких нашествий. Эти бесплотные существа,
олицетворяющие собою самое зло,— исконные враги человеческого рода; они
не только наполняют безвоздушное пространство, окружающее вселенную, не
только проникают в жилища, делая многие из них необитаемыми1, но даже
вселяются в людей, преследуя их беспрестанными искушениями.
Насколько многочисленны эти незримые людские ненавистники, можно судить
по богатству самых разнообразных прозвищ этой нежити, лукавой и нечистой
силы. Более чем к сорока именам черта, насчитанным В. И. Далем (в его
Толковом словаре великорусского языка), еще следует присоединить тот
десяток духов, которым присвоены имена и предназначены определенные
-места для пребывания, и сверх того перечислить те прозвища, которые
вращаются в живом народном языке, но еще не подслушаны и не уловлены2.
Повсеместное же пребывание чертей и их свободное проникновение повсюду
доказывается, между прочим, существованием общих верований и обычаев,
усвоенных на воем пространстве великой православной Руси. Так, например,
в деревенских избах почти невозможно найти таких сосудов для питьевой
воды, которые не были бы покрыты если не дощатой крышкой или тряпицей,
то, в крайнем случае, хоть двумя лучинками, положенными "крест на крест,
чтобы черт не влез". Равным образом среди русского простонародья нелегко
натолкнуться на такого рассеянного или забывчивого человека, который,
зевнувши, не перекрестил бы своего рта, чтобы святым знамением заградить
туда вход нечистому духу. То же самое, с произнесением слов "свят, свят,
свят", исполняется и во время грозы при каждом раскате грома, так как
черт боится молнии и прячется за . спину людей, чтобы Господь не поразил
его. Эти обычаи и приемы, может быть, столь же древние, как само
христианство на Руси, поддерживались потом более позднейшими, но столь
же почтенной старины народными легендами3.
Обратимся к описанию многоразличных коварств и разнообразнейших
похождений этих духов дьявольской породы, не ограниченных в своей
деятельности указаниями явно определенного места (как дома, леса, воды и
пр.) и точно обозначенного времени.
I. Дома
Хотя чертям для их похождений и отведена, по народному представлению,
вся поднебесная, тем не менее у них имеются излюбленные места для
постоянного или особенно частого пребывания. Охотнее всего они населяют
те трущобы, где дремучие леса разрежаются сплошными полосами недоступных
болот, на которые никогда не ступала человеческая нога и лишь осторожно
шагают длинноногие болотные птицы. Здесь, на трясинах или заглохших и
заросших озерах, где еще сохраняются пласты земли, сцепленные корнями
водорослей, человеческая нога быстро тонет, а неосторожного охотника и
дерзкого путника засасывает вглубь подземная сила и прикрывает сырым и
холодным пластом, как гробовой доской. Тут ли не водиться злой
дьявольской силе и как не считать чертям такие мочаги, топи,
ходуны-трясины и крепи-заросли благоприятными и роскошными .местами для
-надежного и удобного жительства?
— Отчего ты, черт, сидишь всегда в болоте? — спрашивает обездоленный
болотистой и мокрой родиной белорус своего рогатого и хвостатого черта.
— Привык! — коротко и ясно отвечает тот, и отвечает как за себя лично,
так и за других, столь же неохотно переменяющих старое и насиженное
место жительства на неизвестное, хотя бы и лучшее новое.
— В тихом болоте черти водятся, — непременно верят великороссы.
— Было бы болото (подкрепляют они, с другой стороны), а черти будут.
— Не ходи при болоте: черт уши обколотит,— доброжелательно советует
третья из множества и столь же распространенная пословица4.
— И вылез бы черт из болота, и пошел бы в деревню к мужику на свадьбу,
да попа 'боится,— выдают за истинно проверенное наблюдение.
Болотные черти живут семьями: имеют жен, плодятся и множатся, сохраняя
свой род на бесконечные времена. С их детьми, бойкими и шустрыми
чертенятами (хохликами), такими же черными (в отличие от немецких
красненьких)5, мохнатыми и в шерсти, с двумя острыми рогами "а макушке
головы и длинным хвостом, не только встречались деревенские русские
люди, но и входили с ними в разнообразные сношения. Образчики и
доказательства тому в достаточном количестве разбросаны в народных
сказках и, между прочим, в известной всем пушкинской сказке о работнике
Балде. Один солдат, строгих николаевских времен, проносил чертенка в
тавлинке целый год со днем. Некоторые уверяют, что черти —
востроголовые, как птицы сычи, а .многие, сверх того, уверены, что эти
духи непременно хромые. Они сломали себе ноги еще до сотворения
человека, во время сокрушительного падения всего сонма бесов с неба6.
Так как на землю был свержено нечистой силы очень много, то она, во
избежание вражды и ссор, очертила свои владения кругом. Этот круг
возымел особое действие и силу: всякий, попавший в "его и переступивший
след нечистого, обязательно блуждает и без помощи особых средств из него
не выйдет и не избавится от дьявольского наваждения.
Когда народная фантазия наделила чертей многими человеческими
свойствами, последовательность воображения потребовала изобретения
дальнейших сходств и уподоблений. Бесспорно решено, что эти духи
подвержены многим людским привычкам и даже слабостям: любят ходить в
гости друг к другу, не прочь попировать с развалом. На своих любимых
местах (перекрестках и росстанях дорог) черти шумно справляют свадьбы
(обыкновенно с ведьмами) и в пляске подымают пыль столбом, производя то,
что мы называем вихрями. При этом люди, бросавшие в такие пыльные столбы
ножи или топоры, (удачно разгоняли свадьбу, но на том месте находили
всегда следы крови, и после того какая-нибудь слывущая ведьмой колдунья
долго ходила либо с обвязанным лицом, либо с подвязанной рукой. На
пирах, устраиваемых по случаю особенных побед над людьми, равно как и на
собственных свадьбах, старые и молодые черти охотно пьют вино и
напиваются; а сверх того, любят курить табак, получаемый в дар от
догадливых и трусливых людей7. Самое же любимое занятие, превратившееся
у чертей в неутолимую страсть, — это игра в карты и кости. В игре для
чертей нет удержу и не установлено законов: проигрывают все, что есть за
душой (а душа им полагается настоящая, почти такая же, как -у людей).
Впрочем, если пойдет дело на полную откровенность, то окажется, что
дьявольская сила виновна в изобретении и самого вина, и табачного зелья,
да и нечистая игра в карты с передержкой и подтасовкой отнесена прямо к
бесовским же вымыслам и науке. Конечно, все эти наветы требуют
тщательной проверки ввиду того, что уже слишком во многом обвиняют
чертей, например даже в изобретении таких злаков, как чай и картофель,
не далее начала прошлого столетия вошедших во всеобщее употребление. В
последнем случае оказывается явный поклеп; первое же обвинение — в
изобретении вина и табачного зелья — затемняется противоречивыми
показаниями. Очевидно, свидетели, недостаточно уверенные в самом факте,
стремятся лишь настойчиво навязать то, в чем сами не вполне убеждены и
еще колеблются. Так, например, вологжане думают, что предков их выучил
варить веселое пойло какой-то странник в благодарность за то, что один
добрый мужик приютил его: посадил за стол, нарезал несколько ломтей
хлеба, поставил солонку с солью, жбан с квасом. Вдвоем они открыли
несколько кабаков, и потянулся иуда народ бесчисленными толпами. Во
Владимирской губернии черт (также в виде странника, в лаптях, в кафтане
и с котомкой за плечами) поведал тайну варить пиво встречному бродяге,
который выплакал ему свое житейское горе и разжалобил его. Счастливый
мужичок впоследствии похвастался своим умением царю, а неизвестный царь
велел варить во всем государстве это самое пиво, которое теперь
прозывают вином. У смоляком черт со своим винокуренным мастерством
нанялся в работники и изучил доброго хозяина гнать водку как раз
накануне свадьбы дочери и т. д.
В рассказах о происхождении табака еще больше разногласий: то он вырос
из могилы кровосмесителей (сестры и брата), то из головы евангельской
блудницы (Вятская губ.), то из тела свихнувшейся чернички, убитой громом
(Пензенская губ.), то, наконец, из могилы какого-то неведомого человека
(Симбирская губ.). У вологжан есть поверье, что разводить табак выучил
встречного в лесу помещика неизвестный черный охотник и т, д.
В подобных догадках и розысках дошли досужие люди до забавного и
веселого. Раз у черта (рассказывают мещовские калужане) померла теща, и
захотел он ее помянуть получше. Собрал он всех грешников по этой части,
т. е. курильщиков и нюхальщиков. Вот куритель курит-курит да сплюнет.
Черт увидел это и велел всех курильщиков прогнать: они теще его все
глаза заплевали. А нюхальщиков всех оставил: они понюхают и их прошибет
слеза — значит, и хорошо для поминок-то чертовой тещи. У тех же калужан,
придерживающихся старой веры (в Мещовском (уезде), сложилась насмешливая
поговорка "Наша троица в табаке роется" (намек на то, что нюхальщики
роются в табакерках тремя пальцами, и как раз теми, которые слагаются
для крестного знамения).
II. В людях
Все прямые отношения нечистой силы к человеческому роду сводятся к тому,
что черти либо проказят, прибегая к различным шуткам, которые у них,
сообразно их природе, бывают всегда злы, либо износят прямое зло в
различных его формах, и между прочим в виде болезней. Словом — черти
устраивают против людей всякие козни и исполняют главное свое
назначение, состоящее в многообразных искушениях. Для облегчения своей
деятельности, во всех ее направлениях, дьявольская сила одарена
способностью превращений, т. е. черти могут совершенно произвольно
сменять свою подозрительную и страшную бесовскую шкурку, принимая
личину, сходную с людскою, и вообще принимая формы, более знакомые и
привычные для человеческого глаза.
Превращения. Переверты всякого рода и разновидные перекидыши
производятся чертями с такою быстротою и внезапною стремительностью,
какой не в силах представить себе людское воображение: последовательно
проследить быстроту этих превращений не может самый зоркий глаз.
Всего чаще черти принимают образ - черной кошки, почему во время грозы
догадливые деревенские хозяева всегда выбрасывают животных этой масти за
дверь и на улицу, считая, что в них присутствует дух (отсюда выражение,
что при ссоре пробегает между людьми черная кошка). Не менее того черти
облюбовали образ черной собаки, живых людей (при случае даже малого
ребенка) и великанов огромного роста, вровень с высочайшими соснами и
дубами. Если задумает черт выйти из своего болота в человеческом образе
и явиться, например, бабе в виде вернувшегося из отлучки мужа, то он
представляется всегда скучающим и ласковым. Если же встречается он на
дороге, обернувшись кумом или сватом, то является непременно пьяным и
готовым снова выпить, да сделает так, чтобы сват очутился потом либо на
краю глубокого оврага, либо в колодце, в помойной яме, либо у дальнего
соседа и даже на сучке высокого дерева с еловой шишкой в руке, вместо
рюмки вина.
Остальные превращения идут в последовательном порядке. Черти
оборачиваются: в свинью, лошадь, змею, волка, зайца, белку, мышь,
лягушку, рыбу (предпочтительно щуку), в сороку (из птичьего рода это
любимый образ) и разных других птиц и животных. Из последних, между
прочим, в неизвестных, неопределенного и страшного вида 8.
Перевертываются даже в клубки ниток, в вороха сена, в камни и пр. Вообще
черти принимают самые разнообразные формы, какие только способно
допустить пылкое людское воображение, однако же не без некоторого
ограничительного законного предела. Такой предел существует и упорно
оберегается: не всегда, например, решаются черти представляться коровой,
самым дорогим и полезным домашним животным, да подобному перевертышу и
самая глупая баба не поверит. Не дерзают злые духи прикидываться
петухами — вестниками приближения светлого дня, который столь ненавистен
всякой злой силе, и голубями — самой чистой и невинной птицей в целом
мире, памятуя, кто удостаивал принимать на себя образ этих милых и
ласковых воркунов из царства пернатых. Точно так же никто не видал злой
нежити в ослиной шкуре, так как всей их нечистой породе, со времени
явления Христа на земле, стало известным, что сам Господь благоволил
избрать осла для своего победоносного шествия во святой град, к
прославлению своего божественного имени и учения.
Какой бы образ "и принял на себя дьявол, его всегда выдает сильный,
очень громкий голос с примесью устрашающих и зловещих звуков ("дух со
страху захватывает"). Иногда он каркает черным вороном или стрекочет
проклятой сорокой. По черному цвету, шерсти животных и птичьих перьев
тоже распознается присутствие хитрых бесов, и притом именно бесов,
потому что, например, колдуны и ведьмы, в отличие от чертей, бывают
перевертышами исключительно белых и серых цветов. Зато при всяком
превращении черти-дьяволы так искусно прячут свои острые рожки и
подгибают и свертывают длинный хвост, что нет никаких сил уличить их в
обмане и остеречься их.
Искушения. Смущать человеческий род соблазном или завлекать лукавством—
прямая цель дьявольского пребывания на земле. Причем люди искушаются по
прямому предписанию из преисподней и по особому выбору самого князя тьмы
или сатаны. Стараются совращать с пути блага и истины те наиболее
искусные черти, у которых наука искушения доведена до высокой степени
совершенства в течение бесчисленного ряда лет неустанной и неослабной
работы. Искуситель всегда налицо: зазвенело в левом ухе — это он летал
сдавать сатане грехи того человека, сделанные за день, и вот теперь
прилетел назад, чтобы снова -стать на страже и выжидать случая и повода
к соблазнам. Искуситель, по народному представлению, неизбежно находится
у человека с левого бока и шепчет ему в левое ухо о таких злых деяниях,
какие самому человеку и в ум не пришли бы без коварных наветов черта.
"Черт попутал",— уверенно и обычно говорят все, испытавшие неудачу в
начинаниях, а еще чаще те, которые нежданно впали в прегрешение. Могут
попутать свои грехи, могут попутать недобрые люди, но, по народным
понятиям, и в том я в другом случае действуют колдуны, ведьмы и злые
духи кромешного ада. Для последних личный прямой расчет заключается не в
том, чтобы связываться, например, с ворами и разбойниками — людьми уже
испорченными, а главным образом в том, чтобы увиваться около хороших
людей, испытанной твердости правил и добрых нравов. Во всех таких
случаях бесы работают с полной уверенностью в победе и с верой в свою
великую силу: "Черт горами качает", — говорится испокон века. Вот
несколько народных рассказов, характеризующих власть чертей над
человеком.
Жил в деревне парень, хороший, одинокий, и в полном достатке: лошадей
имел всегда штуки по четыре; богомольный был — и жить бы ему да
радоваться. Но вдруг ни с того ни с сего начал он пьянствовать, а потом,
через неделю после того, свою деревню поджег. Мужики поймали его на
месте: и спички из рук еще не успел выбросить. Связали его крепко,
наладились вести в волость. На задах поджигатель остановился, стал с
народом прощаться, поклонился в землю и заголосил:
— Простите меня, православные! И сам не ведаю, как такой грех
прилучился, — и один ли я поджигал, или кто помогал и подговаривал —
сказать не молу. Помню одно, что кто-то мне сунул в руки зажженную
спичку. Я думал, что дает прикурить цигарку, а он взял мою руку и подвел
с огнем под чужую крышу. И то был незнакомый человек, весь черный. Я
отдернул руку, а крыша уже загорелась. Я хотел было спокаяться, а он
шепнул: "Побежим от них!" Кто-то догнал меня, ткнул в шею, свалил с ног
— вот и связали. Оглянулся — половина деревни горит. Простите,
православные!
Стоит на коленях бледный, тоскливо на всех глядит и голосом жалобно
молит; слезами своими иных в слезы вогнал. Кто-то вымолвил:
— Глядите на него: такие ли бывают лиходеи?
— Видимое дело: черт попутал.
— Черт попутал парня!— так все и заголосили. Судилирядили—я порешили
всем миром его простить. Да старшина настращал: всей-де деревней
отвечать за него прядется. Сослали его на поселенье. Где же теперь
разыскать того, кто толкал его под руку и шептал ему в ухо? Разве сам по
себе ведомый парень-смирена на такое недоброе дело решился бы?
Один молодец с малых лет приобык к водке, да так, что,
когда стал хозяином и некого было бояться, пропил все на
смех людям, на пущее горе жены и детей. Насмешки и ругань не давали ему
прохода.
— Дай-ка я удавлюсь, опростаю руки. Некому будет и голосить, а еще все
будут рады!—подумал молодец про себя, а вскоре и воем стал об этом
рассказывать.
Один старичок к его речам прислушался и посоветовал:
— Ты вот что, друг, когда пойдешь давиться или заливаться (топиться), то
скажи: душу свою отдаю Богу, а тело черту. Пущай тогда нечистая сила
владеет твоим телом!
Распростился мужик со своими, захватил вожжи и пошел в лec. А там все
так и случилось, как быть надо. Явились два черта, подхватили под руки и
повели к громадной осине. А около осины собралось великое сборище всякой
нечисти: были и колдуны, и ведьмы, и утопленники, и удавленники. Кругом
стоят трясучия осины, и на каждой сидит по человеку, и все манят.
— Идите поскорее: мы вас давно ожидаем!
Одна осина и макушку свою наклонила — приглашает. Увидали черти нового
товарища, заплясали и запели; на радостях кинулись навстречу, приняли из
рук вожжи, захлестнули за крепкий сук — наладили петлю. Двое растопырили
ее и держат наготове, третий ухватил за ноги и подсадил прямо к узлу.
Тут мужик и вспомнил старика и выговорил, что тот ему велел.
— Ишь, велико дело твое мясо! — закричали все черти. Что мы с ним будем
делать? Нам душа нужна, а не тело вонючее.
С этими словами выхватили его из петли и швырнули в сторону.
В деревне потом объяснял ему тот же старик:
— Пошла бы твоя кожа им на бумагу. Пишут они на той бумаге договоры тех,
что продают чертям свои души, и подписывают своей кровью, выпущенной из
надреза на правом мизинце.
Так как во всякого человека, которого бьет хмелевик (страдает запоем),
непременно вселяется черт, то и владеет он запойным в полную силу:
являясь в человеческом виде, манит его-то в лес, то в омут. А так как
бес выбирает себе место прямо в сердце, то и не бывает тому несчастному
нигде покоя и места от страшной тоски. Пока догадаются исцелить такого
человека единственным надежным средством — "отчитыванием", т. е. пока не
прочитают над ним все псалтыри три раза, коварный враг человеческого
рода не перестанет смущать его и производить свои козни.
Овдовела, например, одна баба да и затужила по мужу: начала уходить из
избы и по задворкам скрываться. Если она, склонив голову на руки, сидит
на людях, то кажется, что она совсем одеревенела — хоть топором ее секи.
Стали домашние присматривать за ней из опасения, как бы она руки на себя
не наложила, но не углядели: бросилась баба вниз головой в глубокий
колодезь. Там и нашли окоченелый и посинелый труп ее. Добрые люди ее не
обвинили, а пожалели:
— Черт смутил, скоро поспел, в сруб пихнул: где слабой бабе бороться с
ним?
Благочестивые же, строгие люди, положивши за грешную душеньку крестное
знамение, не преминули открыто выговорить, в суд и в осуждение
самоубийцы, заветную мысль:
— Коли сам человек наложил на себя руки — значит, он
черту баран *.
"Черту баран" в равной мере и тот, кто прибегает к насильственной
смерти, и тот, кто совершает поджог, убийство по злой воле (по внушению
дьявола), и те, которые попадают в несчастие от неравновесия душевных
сил переходного возраста. Все душевнобольные и ненормальные суть люди
порченые, волею которых управляет нечистая сила, кем-либо напущенная и
зачастую наталкивающая на злодеяние 9 — себе на потеху. Тешат эти люди
черта — делают из себя для него "барана" — в тех
случаях, когда вздумает бес прокатиться, погулять, потешить
себя, а то и просто возить на них воду, как на существах совершенно
безответных, беззащитных, подобно овцам, и вполне подчиненных. Для
того-то, собственно, и выбрано это самое кроткое, безответное животное.
Оно же у бесов любимое, в противоположность козлу, которого черти боятся
от самого сотворения мира (вот почему держат до сих пор козлов на
конюшнях). Кроме того, на самоубийцах на том свете сам сатана разъезжает
таким образом, что запрягает одних вместо лошадей, других сажает за
кучера править, а сам садится на главном месте вразвалку, понукает и
подхлестывает. По временам заезжает он на них в кузницы и там
подковывает бараньи копыта, подобно лошадиным. Когда же сатана сидит на
своем троне в преисподней, то всегда держит на коленях Иуду,
христопродавца и самоубийцу, с кошельком в руках, из которого всем бесам
отпускаются деньги на разные расходы по делу соблазнов и взысканий за
содеянное грешными людьми. В таком виде сатану и на иконах пишут, и на
тех картинах Страшного суда, которые обычно малюются на западных стенах
православных храмов. А чтобы вернее и удобнее попали во власть нечистой
силы все утопленники и удавленники, их стараются похоронить там, где они
совершили над собой тяжкий грех самоубийства, причем погребают этих
несчастных под голою насыпью, совсем без креста и вне кладбищенской
ограды.
Проказы чертей. Первыми жертвами при забавах нечистой силы являются
обыкновенно пьяные люди: то черти собьют с дорога подвыпивших крестьян,
возвращающихся домой с храмового праздника из соседних деревень, то, под
видом кума или свата, вызовутся на такой раз в провожатые. Ведут видимо
по знакомым местам, а на самом деле смотришь, человек очутился либо на
краю обрыва горы, либо над прорубью, либо над водою, на свае мельничной
запруды, и т. п. Одного пьяного мужика посадил дьявол в колодец, но как
и когда — несчастный человек не мог сообразить и припомнить: был на
игрище, вышел на крыльцо прохладиться да и пропал. Стали искать и
услыхали крик в колодце. Вынули и узнали следующее:
— Позвал сват пить чай да пиво. Выпил чашку пива и увидал, что не у
свата я в гостях, а в колодце! да не пиво пью, а холодную воду. И не
стаканчиком ее лью, а прямо взахлебку.
Однако, наряду с этими злыми шутками, черти, по воззрениям народа,
сплошь и рядом принимают пьяных под свое покровительство и оказывают им
разнообразные услуги. На первый взгляд в таком поведении чертей можно
усмотреть как будто некоторое противоречие. В самом деле: черт, злая
сила, представитель злого начала,— и вдруг оказывает людям добрые
услуги. Но на самом деле противоречия здесь нет: каждый пьяный есть
прежде всего слуга черта — своей греховной страстью к вину он "тешит
беса", и потому черту просто нет расчета причинять своим верным слугам
какое-нибудь непоправимое зло — напротив, есть расчет оказывать им
помощь. Сверх того, никто другой, как именно черт наталкивает на
пьянство, наводит на людей ту болезнь, которая зовется хмеликом, или
запоем: он, следовательно, в вине, он и в ответе. Не наказанием же
считать его заботы о пьяных и его хлопоты около тех, которые прямо лезут
в огонь или воду, и не карает же он, в самом деле, если забавляется с
охмелевшим человеком и шутит шутки хотя бы даже и злые (что ему и к
лицу, и по нраву). Привел пьяного к куму в гости — велел раздеваться;
захотелось пьяному пить — указал на целый ушат с пивом: пей, да зубы не
разбей — долго оно на дворе стояло, замерзло. Раздевшись, испытуемый
стал разуваться, озяб. Осмотрелся и видит, что сидит на сломанном пне,
босая нога стоит в снегу, а вдали огонек светит. Увидал его, схватился
бежать и бежал как угорелый. На горе по обрыву последний сапог потерял;
у окна свата cтучал и кричал: "Замерзаю, пустите!" — И предстал разутым,
раздетым, без шапки. Сват с досады спрашивает: "Где тебя черт носит?" —
Отвечает с уверенностью и твердым голосом: "Он-то меня и носил!" — И в
самом деле: на откосе валяный сапог нашли, шапку и полушубок сняли с
сучка в лесу, а рукавицы валялись подле проруби на реке, из которой
угощал давешний кум холодным пивом.
Черт любит, говорят, пьяных по той причине, что таких людей ему легче
наталкивать на всякий грех, внушать дурные мысли, подсказывать черные и
срамные слова (очень часто хлесткие и остроумные), Наталкивать на драку
и на всякие такие поступки, для которых у всех, за неимением верного,
есть одно дешевое и вечное оправдание: "черт попутал".
— По пьяному-то деду мало ль чего не бывает,— толкуют опытные люди, —
напустит "он" жуть (страх) либо тоску, так и незнамо, что представится.
Со страху да тоски руки на себя наложишь, а он и рад: начнет под бока
подталкивать, на ухо нашептывать. Ты только петлю накинь, а он под руку
подтолкнет— и затянет. За тем они и на землю являются, чтобы ввести
человека в грех или нанести какой-либо вред.
Трезвые и степенные люди возводят на бесовскую силу немало и других
поклепов и обвиняют ее в самых разнообразных злодеяниях и даже в
посягательствах на человеческую жизнь. Так, например, во время грозы
бес, преследуемый стрелами молнии, прячется за человека, подвергая его
явной опасности. Поражая беса, Илья пророк или Михаил Архангел могут
убить и невинного. Вот почему во время грозы надо креститься. Надо
поступать подобным же образом перед едою и питьем, помня, что нечистая
сила любит проказить, оскверняя неосвященные сосуды чем ни попало. Это
(по свидетельству житий), между прочим, любимые шалости чертей, к
каковым они также прибегают для соблазнов.
Похищают детей. Вращается часто в деревенском быту ругательное слово
оммен (т. е. обмен, обменыш), основанное на твердом веровании в то, что
дьявол подменяет своими чертёнятами некрещеных человеческих младенцев.
Без разбору черти уносят и тех, которых в сердцах проклинают матери, и
таких, которым в недобрый час скажут неладное (черное) слово, вроде:
хоть бы леший тебя унес. Уносят и младенцев, оставленных до крещения без
надлежащего присмотра, т. е. когда младенцам дают заснуть, не
перекрестивши их, дают чихнуть и не поздравствуют ангельскую душу, не
пожелают роста и здоровья. Особенно не советуют зевать в банях, где
обыкновенно роженицы проводят первые дни после родов. Нечистая сила
зорко сторожит и пользуется каждым случаем, когда роженица вздремнет или
останется одна. Вот почему опытные повитухи стараются не покидать
матерей ни на одну минуту, в крайнем случае, при выходе из бани, крестят
все углы. Если же эти меры предосторожности не будут приняты, то мать и
не заметит, как за крышей зашумит сильный ветер, спустится нечистая сила
и обменяет ребенка, положив под бок роженицы своего "лешачонка" или
"обменыша".
Эти обменыши бывают очень тощи телом и крайне уродливы: ноги у них
всегда тоненькие, руки висят плетью, брюхо огромное, а голова непременно
большая и свисшая на сторону. Сверх того, они отличаются природной
тупостью и злостью и охотно покидают своих приемных родителей, уходя в
лес. Впрочем, живут они не долго и часто пропадают без вести или
обращаются в головешку.
Что касается судьбы похищенных детей, то черти обыкновенно носят их с
собой, заставляя раздувать начавшиеся на земле пожары. Но бывает и
иначе. Похищенные дети отдаются на воспитание русалкам или проклятым
девкам, у которых они остаются, превращаясь впоследствии: девочки в
русалок, мальчики в леших. Сюда же, к неизвестным "тайным людям" или к
самим дьяволам, поступают "приспанные дети", т. е. случайно задушенные
матерями во время сна. И в том, я в другом случае душа ребенка считается
погибшей, если ее не спасет сама мать постоянными молитвами в течение 40
дней, при строжайшем посте. Ребенок, унесенный "тайными людьми",
делается сам тайным человеком: невидимо бродит по белому свету,
отыскивая себе пропитание. Пьет молоко, оставленное в горшках
неблагословленным, снимает с крынок сметану. Если же ребенок похищен
дьяволом, то последний помещает его в темной и тесной темнице. Хотя в
темнице нет ни огня, ни кипящей смолы, как в кромешном аду, зато ребенок
навсегда лишается света и будет вечно проклинать свою мать за то, что
она не уберегла его. Впрочем, для матери, осыпаемой упреками посторонних
и страдающей от личного раскаяния, имеется из этого мучительного
положения выход. Необходимо три ночи простоять в церкви на молитве; но
беда в том, что не всякий священник разрешает это. Тем не менее
несчастные матери слепо веруют, что если ребенка похитили тайные люди,
то он, по молитве, явится на своем месте целым и, по окроплении святою
водою, останется невредимым. Но зато матерям с чертями предстоит много
хлопот, так как приходится подвергать себя испытаниям, которые не по
силам женской природе.
Лишь только наступит ночь и женщина, оставшись одна в церкви, встанет на
молитву, как тотчас же начинает она подвергаться всяким ужасам: позади
поднимается хохот и свист, слышатся топанье, пляски, временами детский
плач и угрозы. Раздаются бесовские голоса на соблазн и погибель:
— Оглянись — отдадим! Кричит и ребенок:
- Не мать ты мне, а змея подколодная!
Оглянуться на тот раз — значит навеки погубить себя и ребенка (разорвут
черти на части). Выдержать искушение — значит увидеть своего ребенка
черным, как ночь, которого на одну минуту покажут перед тем, как запеть
вторым петухам.
На вторую ночь происходит то же самое, но с тем лишь различием, что на
этот раз ребенок не клянет своей матери, а твердит ей одно слово:
молись! — После первого петуха появляется дитя на половину тела белым.
Третья ночь — самая опасная: бесы начинают кричать детским голосом,
пищат и плачут, захлебываясь и с отчаянными взвизгами умоляя взять их на
руки. Среди деланных воплей до чуткого уха любящей матери, храбро
выдерживающей искус, доносятся и нежные звуки мягкого голоса,
советующего молиться:
— Матушка, родная ты моя! Молись, молись — скоро замолишь.
Пропоет третий раз петух — и дьявол бросает перед матерью совершенно
белого ребенка, т. е. таким, каким она его родила.
— Теперь ты мне родная мать, — спасибо: замолила! — прокричит дитя и
мертвым, но спасенным остается лежать на церковном полу.
За отказом священников беспокойства сокрушающихся матерей доходят до
крайних пределов, и, только благодаря богомольным настроениям, они
находят успокоение в хождениях по монастырям и в увещаниях благочестивых
старцев, признаваемых за святых. От старцев тоскующие матери и приносят
домой уверенность в том, что душа заспанного младенца пойдет туда же,
куда все души прочих умерших детей, т. е. прямо в святой рай, к самому
Господу Богу.
Соблазняют женщин. Из некоторых житий святых — особенно по афонскому
патерику — и из народных сказок довольно известны сладострастные
наклонности всей бесовской породы. Эти наклонности проявляются как в
личных поступках отдельных бесов, так и в характере людских искушений,
потому что бесы всего охотнее искушают людей именно в этом направлении.
В истории борьбы христианства с язычеством в Византии есть немало
указаний на ту же блудную наклонность дьяволов и на связь их с
гречанками того времени. Стоят и в наши дни, у нас на Руси, поскучать
молодой бабе по ушедшем на заработки муже, в особенности же вдове по
умершем, как бесы и готовы уже на утеху и на услуги. Пользуясь
способностью перекидываться (принимать на себя всякие личины) и
ловкостью в соблазнах и волокитствах, бесы добиваются полных успехов.
Начинают, например, замечать соседи, что баба-*вдова иногда то сделается
как бы на положении беременной, а то и опять ничего не заметно, нет
никаких перемен. В то же время она со всякой работой справляется
отлично, летом выходит в поле одна, а делает за троих. Все это, вместе
взятое, приводит к предположению, что баба находится, в преступной связи
с дьяволом. Убеждаются в том, когда баба начнет худеть и до того
исхудает, что останутся только кожа да кости. Прозорливые соседки видят
даже, как влетает в избу нечистый в виде огненного змея, и с клятвою
уверяют, что на глазах у всех бес влетел в трубу и рассыпался огненными
искрами над крышей.
Поверья об огненных змеях настолько распространены, а способы
избавляться от их посещений до того разнообразны, что перечисление
главных и описание существенных может послужить предметом особого
исследования. Рассказы о таких приключениях поражают своею
многочисленностью, но в то же время и докучным однообразием. Входит бес
во временную сделку с несчастной, поддавшейся обману и соблазну, и всего
чаще с женщиной, допустившей себя до полного распутства. Оба стараются
по условию и под страхом тяжелого наказания держать эту связь в
величайшей тайне, но греховное дело с нечистым утаиться не может.
Находится достойный человек, которому доверяется тайна, и отыскивается
средство благополучно прекратить это сношение. Помогает в таких случаях
накинутый на беса (обычно являющегося в виде дородного мужчины)
лошадиный недоуздок. Отваживают от посещений еще тем, что нащупывают у
соблазнителя спинной хребет, какового обычно у этих оборотней не бывает.
Иных баб, сверх того, спасают отчитыванием (от блудного беса — по
требнику Петра Могилы); другим помогает чертополох —колючая сорная
трава, равно ненавистная всей нечистой силе. Приглашают также в дом
священника служить молебен; пишут во всех углах мелом и дегтем кресты,
курят из ручной жаровенни ладаном и пр.10
Рассказывают, что иногда и сами черти налетают на беду и остаются в
дураках: убегают от сварливых бедовых баб опрометью, добровольно и
навсегда. Болтают также, что от подобной связи рождаются черные, глупые
и злые дети, которые могут жить очень недолго, так что их даже никто не
видит.
Дьявольское наваждение. В сознании простых людей еще окончательно не
решено, в чем заключается причина болезней, постигающих человеческий
род: в божеском попущении или в.дьявольском наваждении. По сличении
сведений, полученных более чем из 50 местностей, относительно
происхождения различных недугов, оказывается, что значительный перевес
на стороне последнего мнения. При этом известно, что некоторые болезни,
как, например, лихорадки, в народном представлении рисуются в форме
живых существ, имеющих определенный старческий вид и каждая свое особое
имя, как дщери Иродовы. Общее количество лихорадок доходит до двенадцати
(а по некоторым сведениям даже до семидесяти), причем все они
представляются в виде косматых, распоясанных старух. Против лихорадок
издавна вращается в народе целый молитвенный список, присутствие
которого в доме считается, подобно такому же апокрифическому сказанию о
сне Богородицы, за действительное и сильное целебное средство. Как
заболевшие, так равно и желающие предохранить себя от будущих напастей
должны носить тот или иной список на шейном кресте зашитым в тряпичку.
Лишь в некоторых местностях удалось различить причины болезней,
распределив их по двум основным разрядам. Выходит так, что все болезни
(особенно эпидемические, вроде холеры и тифа) посылает сам Бог в
наказание или для вразумления и лишь немногие — от насыла злым человеком
или от порчи колдунами и ведьмами. Зато все душевные болезни и даже
проказу всегда и бесспорно насылает черт. На него и показывают сами
больные, выкликая имя того человека, который принес по указанию и
наущению дьявола порчу и корчу и нашептал всякие тяжелые страдания.
В некоторых местностях существует глубокая уверенность в том, что на
всякую болезнь полагается особый дух и что каждый из этих духов имеет
свой вид, например, для лихорадки — вид бабочки, для оспы — лягушки, для
кори — ежа и т. п. Сверх прочих существует еще особенный бес, насылающий
неожиданные и беспричинные острые боли, пробегающие схватками в спине,
руках и ногах. Такой бес называется "притком", (отсюда и обычное
выражение "попритчилось"). Для пьяниц черти приготовляют в водке особого
червя (белого, величиной с волосок): проглотившие его делаются горькими
пьяницами т. п.
Все болезни, которыми чаще всего страдают женщины, как например,
кликушество и вообще порчи всякого рода (истерии), приписываются
бесспорно бесам. Причем сами женщины твердо и непоколебимо убеждены, что
это бесы вселились в испорченных, что они вошли через неперекрещенный
рот во время зевоты или в питье я еде. Подобные болезни ученые эра
лечить не умеют; тут помогают только опытные знахари да те батюшки, у
которых водятся особые, древние молитвенники, какие имеются не у всякого
из духовных.
Хотя и придумана давно деревенская пословица "Богу молись, а черта не
гневи", — но существует и такая истина, которая выше всякой греховной
болтовни и легкомысленных правил: "Без божьей воли и волос на голове
человека не пропадает". Если черт — лиходей для человека только по божию
попущению, то во всяком случае бесовскому влиянию положен известный
предел, и самое пребывание нечистой силы на земле ограничено
определенными сроками. Так, еще повсюду сохранилось убеждение, что при
благовесте в церквах, после третьего удара, вся бесовская сила
проваливается в преисподнюю. В то же время сознательно твердо держится
вера, что ко всякому человеку, при его рождении, приставляется черт и
ангел. Оба они не оставляют человека ни на одну минуту, причем ангел
стоит по правую сторону, а дьявол по левую11. Между ангелом-хранителем и
дьяволом-соблазнителем стоит постоянна" вражда. Каждый из них зорко
следит друг за другом, уступая сопернику лишь в зависимости от поведения
человека: радуется, умиляясь, ангел при виде добрых дел; осклабляется,
хохочет и хлопает в ладоши довольный дьявол при виде послушания его злым
наветам.
Ангел записывает все добрые дела, дьявол учитывает злые, а когда человек
умрет, ангел спорит с дьяволом о грешной душе его. Кто из двух победит —
известно единому Богу.
Впрочем, до того времени на всякий час готово для утешения молитвенное
слово:
"Ангел мой, сохранитель мой! сохрани мою душу, укрепи мое сердце на всяк
день, на всяк час, на всякую минуту. По утру встаю, росой умываюсь,
пеленой утираюсь Спасова Пречистова образа. Враг-сатана, отшатнись от
меня на сто верст — на тысячу, на мне есть крест Господень! На том
кресте написаны Лука, и Марк, и Никита мученик: за Христа мучаются, за
нас Богу молятся. Пречистые замки ключами заперты, замками запечатаны,
ныне и присно, и во веки веков, аминь".
II
Домовой-доможил
Выделился из осиротелой семьи старший брат, задумал себе избу строить.
Выбрал он под стройку обжитое место. Лес рубил "избяяой помочью": сто
бревен — сто помочан, чтобы вырубить и вывезти каждому по бревну.
Десятком топоров (успели повалить лес поздней осенью, когда дерево не в
соку, и вывезли бревна по первопутку: и работа была легче, и лошади
меньше наломались. Плотники взялись "срубить и поставить избу", а если
сладится хозяин с деньгами в этот же раз, то и "нарядить" ее, т. е.
сделать внутреннее убранство, доступное топору и скобелю. Плотники
подобрались ребята надежные, из 'ближнего соседства; где испокон веку
занимаются этим ремеслом и успели прославиться на дальние окольности.
Помолились на восходе солнца, выпили "заручную" и начали тяпать от
ранней зари до самой поздней.
Когда положили два нижние бревна — два первые венца так, что, где лежало
бревно комлем, там навалили другое вершиной, приходил хозяин, приносил
(водки, пили "закладочные". Под передним, святым углом, по желанию
хозяев, закапывали монету на богатство, плотники сами от себя — кусочек
ладану для святого. Пусть де не думают о них с бабьих бредней худого и
не болтают, что они знаются с нечистой силой я могут устроить так, что
дом для жилья сделается неудобным.
Переход в новую избу или "влазины", новоселье,— в особенности жуткая
пора я опасное дело. На новом месте словно бы надо переродиться, чтобы
"ачать новую тяжелую жизнь в потемках и ощупью. Жгучая боль лежит на
сердце, которое не чует (а знать хочет), что ждет впереди: хотелось бы
хорошего, когда вокруг больше худое. Прежде всего напрашивается
неотразимое желание погадать на счастье. Для этого вперед себя в новую
избу пускают петуха и кошку. Если суждено случиться беде, то пусть она
над ними и стрясется. За ними уже можно смело входить с иконой и
хлебом-солью, всего лучше в полнолуние я обязательно ночью 12.
Искушенные житейским опытом хозяйки-бабы ставят икону в красный угол,
отрезают один сукрой от каравая хлеба и кладут его под печку. Это тому
незримому хозяину, который вообще зовется "домовым-доможилом". В таких
же местах, где домовому совершенно верят и лишь иногда, грешным делом,
позволяют себе сомневаться, соблюдается очень древний обычай, о котором
в других местах давно уже я забыли. Кое-где (например, по Новгородской
губ., около Боровичей) хозяйка дома до рассвета (чтобы никто не видал)
старается три раза обежать новую избу нагишом, с приговором: "Поставлю я
около двора железный тын, чтобы через этот тын ни лютый зверь не
перескочил, ни гад не переполз, ни лихой человек ногой не переступил и
дедушка-лесной через него не заглядывал". А чтобы был этот "замок"
крепок, баба в воротах перекидывается кубарем также до трех раз и тоже с
заученным приговорным пожеланием, главный смысл которого выражает одну
заветную мысль, чтобы "род и плод в новом дому увеличивались".
О происхождении домовых рассказывают следующую легенду. Когда Господь,
при сотворении мира, сбросил на землю всю непокорную и злую небесную
силу, которая возгордилась и подняла мятеж против своего Создателя, на
людское жилье тоже попадали нечистые духи. При этом неизвестно,
отобрались ли сюда те, которые были подобрее прочих, или уж так
случилось, что, приселившись поближе к людям, они обжились и пообмякли,
но только эти духи не сделались злыми врагами, как водяные, лешие и
прочие черти, а как бы переродились: превратились в доброхотов и при
этом даже оказались с привычками людей веселого и шутливого нрава.
Большая часть крестьян так к "им привыкла, так примирилась с "ими, что
не согласна признавать домовых за чертей и считает их за особую,
отдельную добрую породу.
Никто не позволяет себе выругаться их именем. Всегда и все отзываются об
них с явным добродушием и даже с нежностью. Это вполне определенно
выражается во всех рассказах и согласно подтверждается всеми сведениями,
полученными от сотрудников в ответ на программные вопросы по демонологии
из разных концов Великороссии.
Каждая жилая деревенская изба непременно имеет одного такого жильца,
который и является сторожем не только самого строения, но, главным
образом, всех живущих: и людей, искотины, и птицы.
Живет-слывет он обычно не под своим прирожденным именем "домового",
которое не всякий решится произносить вслух (отчасти из уважения к нему,
отчасти из скрытой боязни оскорбить его таким прозвищем). А величают его
за очевидные и доказанные услуги именем "хозяина" и за древность лет его
жизни на Руси — "дедушкой" 13.
Поскольку все это разнообразие имен и прозвищ свидетельствует о
живучести домашнего духа и близости его к людским интересам, постольку
он сам и неуловим, и неуязвим. Редкий может похвалиться тем, что воочию
видал домового. Кто скажет так, тот либо обманулся с перепугу и
добродушно вводит других в заблуждение, либо намеренно лжет, чтобы
похвастаться. Видеть домового нельзя: это не в силах человека (в чем
совершенно согласно большинство людей сведущих, искусившихся долгим
опытом жизни). И если кто говорит, что видал его в виде вороха сена, в
образе какого-либо из домашних животных, тот явно увлекается и строит
свои догадки на том предположении, что домовой, как всякий невидимый дух
с нечеловеческими свойствами, наделен способностью превращаться,
принимая на себя разновидные личины, и даже будто бы всего охотнее образ
самого хозяина дома. Тем, кто пожелал бы его видеть, предлагают нелегкие
задачи: надо надеть на себя, непременно в пасхальную ночь, лошадиный
хомут, покрыться бороной зубьями на себя и сидеть между лошадьми,
которых он особенно любит, целую ночь. Говорят даже, что если домовой
увидит человека, который за ним таким образом подсматривает, то
устраивает так, что лошади начинают бить задом по бороне и могут до
смерти забить любознательного. Верно и вполне доказано только одно, что
можно слышать голос домового (и в этом согласны все поголовно), слышать
его тихий плач и глухие, сдержанные стоны, его мягкий и ласковый, а
иногда и отрывисто краткий и глухой голос в виде мимоходных ответов,
когда умелые и догадливые хозяева успевают окликнуть и сумеют спросить
его при подходящих случаях. Впрочем, все, кто поумнее и поопасливее, не
пытаются ни видеть этих духов, ни говорить с ними, потому что, если это
и удается, добра не будет: можно даже опасно захворать. Впрочем, домовой
по доброму своему расположению (к большакам семьи — преимущественно и к
прочим членам — в исключение) имеет заветную привычку наваливаться во
сне на грудь и давить. Кто, проснувшись, поспешит спросить его: "К худу
или к добру?" — он ответит человеческим голосом, словно ветер листьями
прошелестит. Только таким избранным удалось узнать, что он мохнатый,
оброс мягкой шерстью, что ею покрыты даже ладони рук его, совершенно
таких же, как у человека, что у него, наконец, имеются, сверх положения,
рога и хвост.
Часто также он гладит сонных своею мягкою лапой, и тогда не требуется
никаких вопросов — довольно ясно, что это к добру. Зла людям он не
делает, а напротив, старается даже предостеречь от грядущих несчастий и
временной опасности.
Если он временами стучит по ночам в подызбице, или возятся за печью, или
громыхает в поставцах посудой, то это делает он просто от скуки и, по
свойству своего нрава, забавляется. Давно и всем известно, что домовой —
вообще большой проказник, своеобразный шутник и, где обживется, там
беззаботно и беспричинно резвится. Он и сонных щекочет, и косматой
грудью на молодых наваливается также от безделья, ради шутки. Подурит и
пропадает с такой быстротой, что нет никакой возможности заметить, каков
он видом (что, однако, удалось узнать про лешего, водяного я прочих
духов — подлинных чертей). В Смоленской губернии (в Дорогобужском уезде)
видали домового в образе седого старика, одетого в белую длинную рубаху
и с непокрытой головой. Во Владимирской губернии" он одет в свитку
желтого сукна и всегда носит большую лохматую шапку; волосы на голове и
на бороде у него длинные, свалявшиеся. Из-под Пензы пишут, что это
старичок маленький, "словно обрубок или кряж", но с большой седой
бородой и неповоротливый; всякий может (увидеть его темной ночью до
вторых петухов. В тех же местах, под Пензой, он. иногда принимает вид
черной кошки или мешка с хлебом.
Поселяясь на постоянное житье в жилой в теплой избе, домовой так в ней
приживается на правах хозяина, что вполне заслуживает присвоенное ему в
некоторых местностях название доможила. Если он замечает покушение на
излюбленное им жилище со стороны соседнего домового, если, например, он
уличит его в краже у лошадей овса или сена, то всегда вступает в драку и
ведет ее с таким ожесточением, какое свойственно только могучей нежити,
а не слабой людской силе. Но одни лишь чуткие люди могут слышать этот
шум в хлевах и конюшнях и отличать возню домовых от лошадиного топота и
шараханья шальных овец. Каждый домовой привыкает к своей избе: в такой
сильной степени, что его трудно, почти невозможно выселить или выжить.
Не достаточно для того всем известных молитв и обычных приемов. Надо
владеть особыми притягательными добрыми свойствами души, чтобы он внял
мольбам и не признал бы ласкательные причеты за лицемерный подвох, а
предлагаемые подарки, указанные обычаем и советом знахаря, за шутливую
выходку. Если при переходе из старой, рассыпавшейся избы во вновь
отстроенную не сумеют переманить старого домового, то он не задумается
остаться жить на старом-пепелище, среди трухи развалин в холодной избе,
несмотря на ведомую любовь его, к теплому жилью. Он будет жить в тоске и
на холоде и в полном одиночестве, даже без соседства мышей и тараканов,
которые вместе со всеми другими жильцами успевают перебраться незваными.
Оставшийся из (упрямства, по личным соображениям, или оставленный по
забывчивости недогадливых хозяев, доможил предпочитает страдать, томясь
и скучая, как делал это, между прочим, тот домовой, которого забыли
пригласить с собой переселенцы в Сибирь. Он долго плакал и стонал в
пустой избе и не мог утешиться. Такой же случай был и в Орловской
губернии. Здесь после пожара целой деревни домовые так затосковали, что
целые ночи были слышны их плач и стоны. Чтобы как-нибудь утешить их,
крестьяне вынуждены были сколотить на скорую pyкy временные шалашики,
разбросать подле них ломти посоленного хлеба и затем пригласить домовых
на временное жительство: "Хозяин-дворовок, иди покель на спокой, не
отбивайся от двора своего".
В Чембарском уезде (Пензенская губ.) домовых зазывают в мешок и в нем
переносят на новое пепелище, а в Любимском уезде (Ярославская губ.)
заманивают горшком кашки, который ставят на загнетке.
При выборе в избе определенного места для житья домовой неразборчив:
живет и за печкой, и под шестком, поселяется под порогом входных дверей,
и в подызбице, и на подволоке, хотя замечают в нем наибольшую охоту
проводить время в голбцах, дощатых помещениях около печи со спуском в
подполье, и в чуланах. Жена домового "доманя" (в некоторых местах,
например во, Владимирской губ., домовых наделяют семействами) любит жить
в подполье, причем крестьяне при переходе в новую избу зовут на
новоселье и ее, приговаривая: "дом-домовой, пойдем со мной, веди и
домовиху-госпожу — как умею награжу".
Когда "соседка" поселяется на.вольном воздухе, например на дворе, то и
зовется уже "дворовым", хотя едва ли представляет собою отдельного духа:
это тот же "хозяин", взявший в свои руки наблюдение за всем семейным
добром. Его также не смешивают с живущими в банях баенными и банными
(если он бывает женского пола, то называется "волосаткой"), с
поселившимися на гумнах овинными и т. п. (см. о них далее). Это все
больше недоброхоты, злые духи: на беду людей завелись они, и было бы
большим счастьем, когда бы они все исчезли с лица земли. Но как обойтись
без домового? Кто предупредит о грядущей напасти, кто скажет, какой
масти надо покупать лошадей, какой шерсти выбирать коров, чтобы водились
они подолгу? Если говорят, что скотина "не ко двору", то это значит, что
ее невзлюбил своеобразный капризник "дворовый хозяин". Кто умеет слушать
и чутко слышит, тому домовой сам своим голосом скажет, какую надо
покупать скотину. Разъезжая на нелюбимой лошадке, домовой может
превратить ее из сытого круглыша в такую клячу, что шкура будет висеть,
как на палке. В Мелевках (Владимирская губ.) один домохозяин спрятался в
яслях и увидел, как домовой соскочил с сушила, подошел к лошади и давай
плевать ей в морду, а левой лапой y ней корм выгребать. Хозяин
испугался, а домовой ворчит про себя, но так, что очень слышно:
— Купил бы кобылку пегоньку, задок беленький!
Послушался его и купил. И опять из-под яслей хозяин видел, как с сушила
соскочил домовой в лохматой шапке, в желтой свитке, обошел кругом
лошадь, осмотрел ее да и заговорил:
— Вот это лошадь! Эту стоит кормить, а то купил какую-то клячу.
И домовой стал ее гладить, заплел на гриве косу и начал под самую морду
подгребать ей овес.
В одной деревне Череповецкого уезда (Новгородская губ.) домовой,
навалившись ночью на мужика и надавливая ему грудь и живот, прямо
спросил (и таково сердито):
— Где Серко? Приведи его назад домой.
Надо было на другое утро ехать в ту деревню, куда продал хозяин лошадь,
и размениваться. А там тому рады: и у них, когда вводили лошадь во двор,
она фыркала и артачилась, а на другое утро нашли ее всю в мыле. Один
хозяин в упор спросил домового, какой шерсти покупать лошадь, и домовой
ему повелительно ответил: "Хоть старую, да чалую" и т. п.
Бывают лошади "двужильные" (переход от шеи к холке раздвоенный), в
работу негодные: они служат только на домового. Кто об этом дознается,
тот спешит продать такую лошадь за бесценок, потому что если она околеет
на дворе, то, сколько лошадей ни покупай потом, все они передохнут
(счетом до 12-ти), и нельзя будет больше держать эту скотину. Вот только
в этом единственном случае всякий домовой, как он ни добр нравом, бывает
неуступчив, и, чтобы предотвратить его гнев, пробуют поколелую лошадь
вытаскивать не в ворота, а в отверстие, нарочно проломанное в стене
хлева, хотя и это не всегда помогает.
Зная про подобные напасти и не забывая проказ и капризов домового, люди
выработали по всей великой Руси общие для всех обычаи при покупке и
продаже лошадей и окота, а также и при уходе за ними. Когда купят корову
или лошадь, то повод от узды или конец веревочки передают из полы в полу
и говорят пожелания "легкой руки". Покупатель снимает с головы шапку и
проводит ею от головы и шеи, вдоль спины и брюха "новокупки". А когда
"новокупку" ведут домой, то из-под ног по дороге поднимают щепочку или
палочку и ею погоняют. Когда же приведут корову во двор, погонялку эту
забрасывают:
— Как щепочке не бывать на старом месте, как палочке о том же не тужить
и не тосковать, так бы и купленная животина не вспоминала старых хозяев
и не сохла по ним.
Затем "новокупку" прикармливают кусочком хлеба, а к домовому прямо
обращаются и открыто, при свидетелях, кланяются в хлевах на все четыре
угла и просят: поить, кормить, ласкать и холить и эту новую, как бывалых
прежних.
С домашнего скота добрый домовой переносит свои заботы на людей. Охотнее
всего он старается предупреждать о несчастиях, чтобы умелые хозяева
успели приготовиться к встрече и отвратить от себя напасть
заблаговременно. Люди догадливые в таких случаях без слов разумеют те
знаки, какие он подает, когда ему вздумается. Так, например, если
слышится; плач домового, иногда в самой избе, то быть в доме покойнику.
"Если у трубы на крыше заиграет в заслонку — будет суд из-за
какого-нибудь дела и обиды; обмочит домовой ночью — заболеет тот
человек; подергает за волосы — остерегайся жена: не ввязывайся в спор с
мужем, не грызись с ним, отмалчивайся, а то верно прибьет, и очень
больно. Загремит домовой в поставце посудой — осторожнее обращайся с
огнем и зорко поглядывай, не зарони искры, не вспыхнула бы непотушенная
головешка, не сделался бы большой пожар и т. д. Плачет и охает домовой к
горю, а к радостям скачет, песни играет, смеется; иногда, подыгрывая на
гребешке, предупреждает о свадьбе в семье
И Т. П.
Все хорошо знают, что домовой любит те семьи, которые живут в полном
согласии, и тех хозяев, которые рачительно относятся к своему добру, в
порядке и чистоте держат свой двор. Если из таких кто-нибудь забудет,
например, замесить коровам корм, задать лошадям сена, то домовой сам за
него позаботится. Зато ленивым и нерадивым он охотно помогает запускать
хозяйство и старается во всем вредить: заезживает лошадей, мучает и бьет
скотину, забивает ее в угол яслей, кладет ее вверх ногами в колоду,
засоряет навозом двор, давит каждую ночь и сбрасывает с печи и полатей
на пол хозяина,, г хозяйку и детей их и т. д. Впрочем, помириться с
рассерженным домовым не трудно, для этого стоит только положить ему под
ясли нюхательного табаку, до которого он большой охот
ник, или вообще сделать какой-нибудь подарок, вроде разноцветных
лоскутьев, старинной копейки с изображением Егорья на коне или просто
горбушки хлеба, отрезанной от непочатого каравая. Однако иногда бывает и
так, что, любя хороших хозяев, он между тем мучает скотину, а кого
любит, на того наваливается во сие и наяву, не разбирая ни дня, ни ночи,
но предпочитая, однако, сумерки. Захочет ли домовой объявиться с
печальным или радостным известием или просто пошутить и попроказить, он
предпочитает во всех таких случаях принимать на себя вид самих хозяев.
Только (как успевали замечать некоторые) не умеет он при этом прятать
своих лошадиных ушей. В таком образе домовой не прочь и пособить
рабочим, и угостить иного даже курительным табаком, и помешать
конокрадам, вырядившись для этого в хозяйское платье и расхаживая по
двору целую ночь с вилами в руках, и т.. п. Под г. Орлом рассказывают,
что однажды домовые так раздобрились для своих любимых хозяев, что
помогали им в полевых работах, а одного неудачливого хозяина спасли тем,
что наладили его на торговлю и дали возможность расторговаться с таким
успехом, что все дивились и завидовали. Заботы и любовь свою к семьям
иной доможил простирает до такой степени, что мешает тайным грехам
супругов и, куда не поспеет вовремя, наказывает виноватого тем, что
наваливается на него и каждую ночь душит. При этом, так как всей
нечистой силе воспрещено самим Богом прикасаться к душе человеческой,
то, имея власть над одним телом, домовые не упускают случая пускать в
ход и шлепки до боли, и щипки до синяков. Не успеет виновная, улегшись
спать, хорошенько забыться, как почувствует в ногах тяжесть, и пойдет
эта тяжесть подниматься к горлу, а там и начнет мять так сильно, что
затрещат кости и станет захватывать дыхание. В таких случаях есть только
одно спасение — молитва, да и то надо изловчиться, суметь собраться с
духом и успеть проговорить вслух ту самую, которую не любят все
нечистые: "Да воскреснет Бог..." 14
Пока наступит та блаженная пора, когда эта великая молитва громко
раздастся на всю святую Русь и оцепенеет намертво вся нечистая сила,
наивные деревенские хозяева долго еще будут темною ночью без шапки, в
одной рубахе ходить в старый дом и с поклонами упрашивать домового
пожаловать в новые хоромы, где в подызбице самой хозяйкой приготовлено
ему угощение: присоленный небольшой хлебец и водка в чашке. Суеверия,
основанные на воззрении на природу, тем дороги и милы простому,
нетронутому сомнениями уму, что успокоительно прикрывают черствую и
холодную действительность и дают возможность объяснять сложные явления
самыми простыми и подручными способами. Проказами домового объясняют как
ненормальные уклонения и болезненные отправления организма, так и
всевозможные случаи повседневной жизни. Вот несколько примеров. Усиленно
катается по полу лошадь и мучительно чешется об стенку и ясли не потому,
что недобрый, человек посадил ей в гриву и хвост ветку шиповника, а
потому что ее невзлюбил домовой. На утренней заре холеный иноходец
оказался весь в мыле не оттого, что сейчас вернулся на нем молодой
парень, всю ночь гулявший тайком от отца и ездивший по соседним поселкам
с песнями и товарищами, а потому, что на нем ездил домовой. Поднялось у
молодой бабы в крови бушеванье и почудилось ей, будто подходит к ней
милый, жмет и давит, — опять виноват домовой, потому что, как только
баба изловчилась прочитать "Отче", все пропало!
III
Домовой-дворовой
Как ни просто деревенское хозяйство, как ни мелка, по-видимому, вся
обстановка домашнего быта, но одному домовому-доможилу со всем не
управиться. Не только у богатого, но у всякого мужика для домового
издревле полагаются помощники. Их работа в одних местах не считается за
самостоятельную и вся целиком приписывается одному "хозяину". В других
же местах умеют догадливо различать труды каждого домашнего Духа в
отдельности. Домовому-доможилу приданы в помощь: дворовой, банник,
овинник (он же и гуменник) и шишимора-кикимора; лешему помогает
"полевой", водяному — "ичетики и шишиги" вместе с русалками.
Дворовой-домовой получил свое имя по месту обычного жительства, а по
характеру отношений к домовладельцам он причислен к злым духам, и все
рассказы о нем сводятся к мучениям тех домашних животных, которых он
невзлюбил (всегда неизменно дружит только с собакой и козлом). Это он
устаивает так, что скотина спадает с тела, отбиваясь от корму; он же
путает ей гриву, обрезает и общипывает хвост и пр. Это против него
всякий хозяин на потолке хлева или конюшни поднавешивает убитую сороку,
так как дворовой-домовой ненавидит эту сплетницу-птицу. Это его,
наконец, стараются ублажать
всякими мерами, предупреждать его желания, угождать его вкусам: не
держать белых кошек, белых собак и сивых лошадей (соловых и буланых он
тоже обижает, а холит и гладит вороных и серых). Если же случится так,
что нельзя отказаться от покупки лошадей нелюбимой масти, то их вводят
во двор, пригоняя с базара, не иначе как через овчинную шубу,
разостланную в воротах, шерстью вверх. С особенным вниманием точно так
же хозяйки ухаживают около новорожденных животных, зная, что дворовой не
любит ни телят, ни овец: либо изломает, либо и вовсе задушит. Поэтому-то
таких новорожденных и стараются всегда унести из хлева и поселяют в избе
вместе с ребятами, окружая их таким же попечением: принесенного сейчас
же суют головой в устье печи, или, как говорят, "подомляют" (сродняют с
домом). На дворе этому домовому не подчинены одни только куры: у них
имеется свой бог.
Прибегая к точно таким же мерам умилостивления домового-дворового, как и
домового-доможила, люди не всегда, однако, достигают цели: и дворовой
точно так же то мирволит, то без всяких видимых поводов начинает
проказить, дурить, причиняя постоянные беспокойства, явные убытки в
хозяйстве и пр. В таких случаях применяют решительные меры и вместо
ласки и угождений вступают с ним в открытую борьбу и нередко в
рукопашную драку.
По вологодским местам крестьяне, обезумевшие от злых проказ дворовых,
тычут навозными вилами в нижние бревна двора с приговором: "Вот тебе,
вот тебе за то-то и за то-то". По некоторым местам (например в
Новгородской губ.) догадливый и знающий хозяин запасается ниткой из
савана мертвеца, вплетает ее в трехвостную ременную плеть и залепляет
воском. В самую полночь, засветив эту нитку и держа ее в левой, руке, он
идет во двор и бьет плетью по всем (углам хлева и под яслями: авось,
как-нибудь попадет в виновного.
Нередко домохозяева терпят от ссор, какие заводят между собой соседние
дворовые, несчастье, которое нельзя ни отвратить, ни предусмотреть. В
Вологодской губернии (в Кадниковском уезде, Васьяновокой волости) злой
"дворовушко" позавидовал своему соседу, доброму дворовушке, в том, что у
того и коровы сыты, и у лошадей шерсть гладка и даже лоснится. Злой
провертел дыру в чане, в котором добряк дворовой возил в полночь с реки
воду. Лил потом добряк, лил воду в чан и все ждал, пока она сравняется с
краями, да так и не дождался: и с горя на месте повис под нижней губой
лошадки ледяной сосулькой в виде "маленького человека в шерсти".
Оттуда же (из-под Кадникова) получена и такая повесть (записанная в дер.
Куровской, как событие 80-х годов прошлого столетия).
"Жила у нас старая девка, незамужняя; звали ее Ольгой. Ну, все и ходил к
ней дворовушко спать по ночам и всякий раз заплетал ей косу и наказывал:
"Если ты будешь ее расплетать да чесать, то я тебя задавлю". Так она и
жила нечесой до 35 годов, и не мыла головы, и гребня у себя не держала.
Только выдумала она выйти замуж, и, когда настал девичник, пошли девки в
баню и ее повели с собой, незамужнюю ту, старую девку, невесту ту. В
бане стали ее мыть. Начали расплетать косу и долго не могли ее
расчесать: так-то круто закрепил ее дворовушко. На другое утро надо было
венчаться — пришли к невесте, а она в постели лежит мертвая и вся
черная: дворовушко-то ее и задавил".
Не только в трудах и делах своих дворовой похож на доможила, но внешним
видом от него ни в чем не отличается (также похож на каждого живого
человека, только весь мохнатый). Затем все, что приписывается первому,
служит лишь повторением того, что говорится про второго. И замечательно,
что во всех подобных рассказах нет противоречий между полученными из
северных лесных губерний и теми, которые присланы из черноземной полосы
Великороссии (из губ. Орловской, Пензенской и Тамбовской). В сообщениях
из этих губерний замечается лишь разница в приемах умилостивления: здесь
напластывается наибольшее количество приемов символического характера, с
явными признаками древнейшего происхождения. Вот, например, как дарят
дворового в Орловской губернии: берут разноцветных лоскутков, овечьей
шерсти, мишуры из блесток, хотя бы бумажных, старинную копейку с
изображением коня, горбушку хлеба, отрезанную от целого каравая, и
несут, все это в хлев, и читают молитву:
— Царь дворовой, хозяин домовой, суседушко-доброхотушко. Я тебя
дарю-благодарю: скотину прими — попой и накорми.
Этот дар, положенный в ясли, далек по своему характеру от того, который
подносят этому же духу на севере, в лесах,— на навозных вилах или "а
кончике жесткой плети.
Домовые-дворовые обязательно полагаются для каждого деревенского двора,
как домовой-доможил для каждой избы и баенники для всякой бани, овинники
или гуменники для всех 0ез исключения риг и гумен (гумен, открытых со
всех сторон, и из риг, прикрытых бревенчатыми срубами с непротекающими
крышами). Вся эта нечисть — те же домовые, отличные лишь по более
злобным свойствам, по месту жительства и по затейным проказам.
IV
Баенник
Закоптелыми и обветшалыми стоят врассыпную по оврагам и косогорам утлые
баньки, нарочно выставленные из порядка прочих деревенских строений,
готовые вспыхнуть как порох, непрочные и недолговечные. По всем внешним
признакам видно, что об них никто не заботился, и, изживая недолгий век
в полном забросе, бани всегда имеют вид зданий, обреченных на слом. А
между тем их задымленные стены слышат первые крики новорожденного
русской крестьянской семьи и первые вздохи будущего кормильца-пахаря.
Здесь в жарком пару расправляет он, когда придет в возраст, натруженные
тяжелой работой члены тела и смывает трудовой пот, чтобы освеженным и
подбодренным идти на новые бесконечные труды. Сюда несет свою тоску
молодая девушка, обреченная посвятить свои силы чужой семье и отдать
свою волю в иные руки; здесь в последний раз тоскует она о родительском
доме накануне того дня, когда примет "закон" и благословение церкви. Под
такими тягостными впечатлениями в одном из причетов, засчитывающих
баню-парушку в число живых недоброхотов, выговорилось про нее такое
укоризненное слово:
На чужой-то на сторонушке,
На злодейке незнакомой:
На болоте баня рублена,
По сырому бору катана,
На лютых зверях вожена,
На проклятом месте ставлена.
Укоры справедливы. Несмотря на то что "баня парит, баня правит, баня все
исправит", — она издревле признается нечистым местом, а после полуночи
считается даже опасным и страшным: не всякий решается туда заглянуть и
каждый готов ожидать какой-нибудь неприятности, какой-нибудь случайности
и неожиданной встречи. Такая встреча может произойти с тем нечистым
духом из нежити, который, под именем баенника, поселяется во всякой бане
за каменкой, всего же чаще под полком, на котором обычно парятся. Всему
русскому люду известен он за злого недоброхота. "Нет злее баенника, да
нет его добрее", — говорят в коренной новгородчине под Белозерском; но
здесь же твердо верят в его всегдашнюю готовность вредить и строго
соблюдают правила угодничества и заискиванья.
Верят, что баенник всегда моется после всех, обыкновенно разделяющихся
на три очереди, а потому четвертой перемены или четвертого пара все
боятся: "он" накинется — станет бросаться горячими камнями из каменки,
плескаться кипятком; если не убежишь умеючи, т. е. задом наперед, он
может совсем запарить. Этот час дух считает своим и позволяет мыться
только чертям; для людей же банная пора в деревнях обыкновенно
полагается около 5—7 часов пополудни.
После трех перемен посетителей в бане моются черти, лешие, овинники и
сами баенники. Если кто-нибудь в это время пойдет париться в баню, то
живым оттуда не выйдет: черти его задушат, а людям покажется, что тот
человек угорел или запарился. Это поверье о четвертой, роковой банной
"смене" распространено на Руси повсеместно.
Заискивают расположение баенника тем, что приносят ему угощение из куска
ржаного хлеба, круто посыпанного крупной солью. А чтобы навсегда отнять
у него силу и охоту вредить, ему приносят в дар черную курицу. Когда
выстроят, после пожара, новую баню, то такую курицу, не ощипывая перьев,
душат (а не режут) и в таком виде закапывают в землю под порогом бани,
стараясь подогнать время под чистый четверг. Закопавши курицу, уходят из
бани задом и все время отвешивают поклоны на баню бессменному и
сердитому жильцу ее. Баенник стремится владеть баней нераздельно и
недоволен всякими, покусившимися на его права, хотя бы и временно. Зная
про то, редкий путник, застигнутый ночью, решится искать здесь приюта,
кроме разве сибирских бродяг и беглых, которым, как известно, все на
свете нипочем. Идущий же на заработки и не имеющий чем заплатить за
ночлег, предпочитает выспаться где-нибудь в стогу, под сараем, под
ракитовым или можжевеловым кустом. Насколько баенник высоко ценит прямую
цель назначения своего жилища, видно из того, что он мстит тем хозяевам,
которые это назначение изменяют. Так, во многих северных лесных
местностях (например, в Вологодской губ.) в баню вовсе не ходят,
предпочитая париться в печках, которые занимают целую 1/3 избы. Бани же
здесь хотя и существуют, но благодаря хорошим урожаям льна и по причине
усиленных заграничных требований этого продукта, сбываемого через
архангельский порт, они превращены в маленькие фабрички-трепальни и
чесальни. Тех, кто залезает в печь, баенник, помимо власти и разрешения
домового, иногда так плотно заставляет заслонкой, что либо вытащат их в
обмороке, либо они совсем задохнутся15. Не любит баенник также и тех
смельчаков, которые хвастаются посещением его жилища не в указанное
время. Так как на нем лежит прямая обязанность удалять из бани угар, то
в его же праве наводить угар на тех, кем он недоволен. На такие случаи
существует много рассказов.
Нарушающих установленные им правила и требования баенник немедленно
наказывает своим судом, хотя бы вроде следующего, который испытал на
себе рассказчик из пензенских мужичков. Как-то, запоздавши в дороге,
забрался он, перед праздником, в свою баню после полуночного часа. Но,
раздеваясь, второпях вместе с рубахой прихватил с шеи крест и когда
полез на полок париться, то никак не мог оттуда слезть
подобру-поздорову. Веники сами собой так и бьют по бокам. Кое-как,
однако, слез, сунулся в дверь, а она так притворена, что и не отдерешь.
А веники все свое делают — хлещут. Спохватилась баба, что долго нет
мужа, стала в оконце звать —не откликается, начала ломиться в дверь — не
поддается. Вызвонила она ревом соседей. Эти пришли помогать: рубили
дверь топорами — только искры летят, а щепок нет. Пришла на выручку
баба-знахарка, окропила дверь святой водой, прочла свою молитву и
отворила. Мужик лежал без памяти; насилу оттерли его снегом.
Опытные люди отвращают злые наветы своих баенников тем вниманием, какое
оказывают им всякий раз при выходе из бани. Всегда в кадушках оставляют
немного воды и хоть маленький кусочек мыла, если только не мылись
щелоком; веники же никогда не уносят в избу. Вот почему зачастую
рассказывают, как, проходя ночью мимо бани, слышали, с каким озорством и
усердием хлещутся там черти и при этом жужжат, словно бы разговаривают,
но без слов. Один прохожий осмелился и закричал: "Поприбавьте пару!" — и
вдруг все затихло, а у него у самого мороз побежал по телу и волосы
встали дыбом.
Вообще шутить с собой баенник не позволяет, но разрешает на святках
приходить к нему завораживаться, причем самое гаданье происходит
следующим образом: гадающий просовывает в двери бани голую спину, а
баенник либо бьет его когтистой лапой (к беде), либо нежно гладит
мохнатой и мягкой, как шелковая, большой ладонью (к счастью). Собрались
о святках (около Кадникова, Вологодская губ.) девушки на беседу, а
ребята на что-то рассердились на них — не пришли. Сделалось скучно, одна
девка и говорит подругам:
— Пойдемте, девки, слушать к бане, что нам баенник скажет.
Две девки согласились и пошли. Одна и говорит:
— Сунь-ка, девка, руку в окно: баенник-от насадит тебе золотых колец на
пальцы.
— А ну-ка, девка, давай ты сначала сунь, а потом и я.
Та и сунула, а баенник-от и говорит:
— Вот ты и попалась мне.
За руку схватил и колец насадил, да железных: все пальцы сковал в одно
место, так что и разжать их нельзя было. Кое-как выдернула она из окна
руку, прибежала домой впопыхах и в слезах, и лица на ней нет от боли.
Едва собралась она с такими словами:
— Вот, девушки, смотрите, каких баенник-от колец насажал. Как же я
теперь буду жить с такой рукой? И какой баенник-от страшный: весь
мохнатый и рука-то у него такая большая и тоже мохнатая. Как насаживал
он мне кольца, я все ревела. Теперь уже не пойду больше к баням
слушать16.
В сущности, баенник старается быть невидимым, хотя некоторые и уверяют,
что видали его и что он старик, как и все духи, ему сродные: недаром же
они прожили на белом свете и в русском мире такое неисчислимое
количество лет.
Впрочем, хотя этот дух и невидим, по движению его всегда можно слышать в
ночной тишине—и под полком, и за каменкой, и в куче свежих неопаренных
веников. Особенно чутки к подобным звукам роженицы, которых по этой
причине никогда не оставляют в банях в одиночестве: все при них
неотлучно находится какая-либо женщина, если не сама бабка-повитуха. Все
твердо убеждены, что баенник очень любит, когда приходят к нему жить
родильницы до третьего дня после родов, а тем паче на неделю, как это
водится у богатых и добрых мужиков. Точно так же все бесспорно верят,
что банища — места поганые и очень опасные, и если пожару приведется
освободить их и очистить, то ни один добрый хозяин не решится поставить
тут избу и поселиться: либо одолеют клопы, либо обездолит мышь и
испортит весь посильный скарб. В северных же лесных местах твердо
убеждены, что баенник не даст покоя и передушит весь домашний скот; не
поможет тогда ни закладка денег в углах избяного сруба, ни разводка
муравейника среди двора и т. п.
Овинник (гуменник)
На деревенских задворках торчат безобразные бревенчатые строения —
овины. Словно чудовища с разинутой черной пастью, Готовою проглотить
человека целиком, обступают они со всех
сторон ряды приземистых жилых изб. В сумерки, а особенно ночью, при
легком просвете на утренних зорях, овины своим неуклюжим видом
настраивают воображение простого человека на фантастический лад и будят
в душе его суеверный страх. Задымленные и почернелые, как уголь, овины
являют из себя (как подсказывает загадка) "лютого волчища, у него
выхвачен бочище, не дышет, а пышет".
Так как без огня овин не высушишь, а сухие снопы — что порох, то и
суждено овинам гореть. И горят овины сплошь и рядом везде и каждую
осень. Кому же приписать эти несчастия, сопровождающиеся зачастую тем,
что огонь испепелит все гумно со всем хлебным старым запасом и новым
сбором? Кого же завинить в труднопоправимом горе, как не злого духа, и
притом совершенно особенного?
Вот он и сидит в нижней части строений, где разводят теплицы и днем
пекут деревенские ребята картошку, — сидит в самом углу подлаза днем и
ночью. Увидеть его можно лишь во время светлой заутрени Христова дня:
глаза горят калеными угольями, как у кошки, а сам он похож на огромного
кота, величиной с дворовую собаку,— весь черный и лохматый. Овинник
умеет лаять по-собачьи и, когда удается ему напакостить мужикам, хлопает
в ладоши и хохочет не хуже лешего. Сидеть под садилом в ямине (отчего
чаще зовут его "подовинником") указано ему для того, чтобы смотреть за
порядками кладки снопов, наблюдать за временем и сроками, когда и как
затоплять овин, не позволять делать это под большие праздники, особенно
на Воздвиженьев день и Покров, когда, как известно, все овины бывают
"именинниками" и по старинным деревенским законам должны отдыхать (с
первого Спаса их готовят). Топить овины в заветные дни гуменник не
позволяет; и на добрый случай — пихнет у костра в бок так, что едва
соберешь дыхание; на худой же конец — разгневается так, что закинет
уголь между колосниками и даст всему овину заняться и сгореть. Не
позволяет также сушить хлеба во время сильных ветров и безжалостно
больно за это наказывает.
Гуменник хотя и считается, домовым духом, но самым злым из всех: его
трудно ублажить-усмирить, если он рассердится и в сердцах залютует.
Тогда на овин рукой махни: ни кресты по всем углам, ни молитвы, ни икона
Богоматери Неопалимой Купины не помогут, и хоть шубу выворачивай мехом
наружу и стереги гумна с кочергой в руках на Агафона-огуменника (22
августа). Ходят слухи, что в иных местах (например, в Костромской губ.)
овинника удается задабривать в его именинные дни, С этой целью приносят
пироги и петуха; петуху на пороге отрубают голову и кровью кропят по
всем углам, а пирог оставляют в подлазе. Однако сведущие люди этим
приемам не доверяют и рассказы принимают за сказки.
В брянских лесных местах (в Орловской губ.) рассказывают такой случай,
который произошел с бабой, захотевшей в чистый понедельник в риге
трепать для пряжи. Только что успела она войти, как кто-то застонал, что
лошадь, и захохотал так, что волоса на голове встали дыбом. Товарка этой
бабы со страху кинулась бежать, а смелая баба продолжала трепать лен
столь долго, что домашние начали беспокоиться. Пошли искать и не нашли:
как в воду канула. Настала пора мять пеньку, пришла вся семья, и видят
на гребне какую-то висячую кожу. Начали вглядываться и перепугались: вся
кожа цела и можно было различить на ней и лицо, и волосы, и следы
пальцев на руках и ногах. В Смоленщине (около Юхнова) вздумал мужик
сушить овин на Михайлов день. Гуменник за такое кощунство вынес его из
"подлаза", на его глазах подложил под каждый угол овина головешки с
огнем и столь застращал виновного, что он за один год поседел, как лунь.
В вологодских краях гуменника настолько боятся, что не осмеливаются
топить и чистить овин в одиночку: всегда уходят вдвоем или втроем.
Из Калужской губернии (Мещовского уезда) получились такие вести. Лет
40—50 тому назад одного силача по имени Валуя овинник согнул в дугу на
всю жизнь за то, что он топил овин не в указанный день и сам сидел около
ямы17. Пришел этот невидимка-сторож в виде человека и начал совать Валуя
в овинную печку, да не мог изжарить силача, а только помял его и согнул.
Самого овинника схватил мужик в охапку и закинул в огонь. Однако это не
прошло ему даром: выместила злобная нечисть на сыне Валуя — тоже ражем
детине и силаче и тоже затопившем овин под великий праздник: гуменник
поджег овин и спалил малого. Нашли его забитым под стенку и все руки в
ссадинах — знать, отбивался кулаками.
На кулаках же ведут свои расчеты все эти духи и тогда, когда случается,
что они между собою не поладят. Вот что пишут на этот счет из
Белозерского уезда (Новгородская губ.).
К одному крестьянину приходит вечером захожий человек и просит:
— Укрой меня к ночи, пусти ночевать.
— Вишь, у самого какая теснота. Ступай в баню: сегодня топили.
— Ну, вот и спасибо, я там и переночую. На другое утро вернулся чужак из
бани и рассказывает:
_ "Лег я на полок и заснул. Вдруг входит в баню такой мужик, ровно бы
подовинник, и говорит:
— Эй, хозяин. На беседу к себе меня звал, а сам пущаешь ночлежников: я
вот его задушу.
Поднялась той порой половица, и вышел сам баенник.
— Я его пустил, так я его и защищаю. Не тронь. И начали они бороться.
Боролись долго, а все не могут одолеть друг друга. Вдруг баенник крикнул
мужику:
— Сыми крест да хлещи его.
Поднялся я кое-как, стал хлестать — оба они и пропали".
Угождение и почет гуменник так же любит, как все его нечистые родичи.
Догадливые и опытные люди не иначе начинают топить, как попросив у
"хозяина" позволения. А вологжане (Кадниковский уезд) сохраняют еще
такой обычай: после того как мужик сбросит с овина последний сноп, он,
перед тем как ему уходить домой, обращается к овину лицом, снимает шапку
и с низким поклоном говорит: "Спасибо, батюшка-овинник: послужил ты
нынешней осенью верой и правдой".
Не отказывает овинник в своей помощи (по части предсказания судьбы) и
тем девицам, которые настолько смелы, что дерзают мимо бань ходить
гадать к нему на гумно. Та, которой досталась очередь гадать первой,
поднимает на голову платье (как и в банях) и становится задом к окну
сушила:
— Овинник-родимчик, суждено что ли мне по нынешнему году замуж идти?
А гадают об этом всегда на Васильев вечер (в канун Нового года), в
полночь, между вторыми и третьими петухами (излюбленное время у овинника
и самое удобное для заговоров).
Погладит овинник-голой рукой — девушка будет жить замужем бедно,
погладит мохнатой — богато жить. Иные в садило суют руку и делают
подобные же выводы, смотря по тому, как ее погладит. А если никто не
тронет — значит, в девках сидеть.
VI
Кикимора
Не столь многочисленные и не особенно опасные духи из нечисти под именем
"кикиморы" принадлежат исключительно Великороссии, хотя корень этого
слова указывает на его древнее и общеславянское происхождение. На то же
указывают и остатки народных верований, сохранившихся среди славянских
племен. Так, в Белоруссии, сохранившей под шумок борьбы двух вероучений
— православного и католического — основы языческого культа, существует
так называемая мара. Здесь указывают и те места, где она заведомо живет
(таких мест пишущему эти строки на могилевском Днепре и его притоках
указали счетом до пяти), и повествуют об ее явлениях вживе. В северной
лесной России об маре сохранилось самое смутное представление, и то в
очень немногих местах18. Зато в Малороссии явно таскают по улицам при
встрече весны (1 марта) с пением "веснянок" чучело, называемое марой или
маре, а великорусский морок — та же мрачность или темнота — вызвал
особенную молитву на те случаи, когда эта морока желательна или вредна
для урожая.
Так, например, в конце июля, называемом "калиниками" (от мученика
Калиника, 29 июля), на всем русском севере молят Бога пронести калиника
мороком, т. е. туманом, из опасения несчастья от проливных дождей,
особенно же от градобоя. Если же на этот день поднимается туман, то
рассчитывают на урожай яровых хлебов ("припасай закрому на овес с
ячменем"). Солнце садится в морок — всегда к дождю и пр.
Если к самостоятельному слову "мор" приставить слово "кика", в значении
птичьего крика или киканья, то получится тот самый дворовый дух, который
считается злым и вредным для домашней птицы. Эта кикимора однозначаща с
шишиморой: под именем ее она зачастую и слывет во многих великорусских
местностях. А в этом случае имеется уже прямое указание на "шишей" или
"шишигу" — явную нечистую силу, живущую обычно в овинах, играющую
свадьбы свои в то время, когда на проезжих дорогах вихри поднимают пыль
столбом. Это те самые шиши, которые смущают православных. К шишам
посылают в гневе докучных или неприятных людей. Наконец, "хмельные шиши"
бывают у людей, допившихся до белой горячки (до чертиков).
Из обманчивого, летучего и легкого как пух призрака южной России дух
мара у северных практических великороссов превратился в грубого духа, в
мрачное привидение, которое днем сидит "невидимкой" за печью, а по ночам
выходит проказить. В иных избах мара живет еще охотнее в темных и сырых
местах, как, например, в голбцах или подызбицах. Отсюда и выходит она,
чтобы проказить с веретенами, прялкой и начатой пряжей19. Она берет то и
другое, садится прясть в любимом своем месте, в правом от входа углу,
подле самой печи. Сюда обычно сметают сор, чтобы потом сожигать его в
печи, а не выносить из избы на ветер и не накликать беды, изурочья и
всякой порчи. Впрочем, хотя кикимора и прядет, но от нее не дождешься
рубахи, говорит известная пословица, а отсюда и насмешка над ленивыми:
"Спи, девушка: кикимора за тебя спрядет, а мать выткет".
Одни говорят (в Новгородской губ.), что кикиморы шалят во все Святки,
другие дают им для проказ одну только ночь под Рождество Христово. Тогда
они треплют и сжигают куделю, оставленную у прялок без крестного
благословения. Бывает также, что они хищнически стригут овец. Во всех
других великорусских губерниях проказам шишиморы-кикиморы отводится
безразлично все годичное время. Везде и все уверены также, что кикимора
старается скрываться от людей, потому что если человеку удастся накинуть
на нее крест, то она так и останется на месте.
Твердо убежденные в существовании злых сил, обитательницы северных лесов
(вроде вологжанок) уверяют, что видели кикимору живою и даже
рассказывают на этот счет подробности:
— Оделась она по-бабьему, в сарафан, только на голове кики не было, а
волосы были распущены. Вышла она из голбца, села на пороге подле двери и
начала оглядываться. Как завидела, что все в избе полегли спать и
храпят, она подошла к любимому месту — к воронцу (широкой и толстой
доске в виде полки, на которой лежат полати), сняла с него прялку и села
на лавку прясть. И слышно, как свистит у ней в руках веретено на всю
избу и как крутятся нитки и свертывается с прялки куделя. Сидит ли,
прядет ли, она беспрестанно подпрыгивает на одном месте (такая уже у ней
особая привычка). Когда привидится она с прялкой на передней лавке, быть
в той избе покойнику. Перед бедой же у девиц-кружевниц (вологодских) она
начинает перебирать и стучать коклюшками, подвешенными на
кутузе-подушке. Кого не взлюбит — из той избы всех выгонит.
В тех же вологодских лесах (в Никольском уезде) в одной избе ходила
кикимора по полу целые ночи и сильно стучала ногами. Но и того ей мало:
стала греметь посудой, звонить чашками, бить горшки и плошки. Избу из-за
нее бросили, и стояло то жилье впусте, пока не пришли сергачи с
плясуном-медведем. Они поселились в этой пустой избе, и кикимора сдуру,
не зная, с кем связываться, набросилась на медведя. Медведь помял ее
так, что она заревела и покинула избу. Тогда перебрались в нее и
хозяева, потому что там совсем перестало "манить" (пугать). Через месяц
подошла к дому какая-то женщина и спрашивает у ребят:
— Ушла ли от вас кошка?
— Кошка жива да и котят принесла, — отвечали ребята. Кикимора
повернулась, пошла обратно и сказала на ходу:
— Теперь совсем беда: зла была кошка, когда она одна жила, а с котятами
до нее и не доступишься.
В тех же местах повадилась кикимора у мужика ездить по ночам на кобыле
и, бывало, загоняет ее до того, что оставит в яслях всю в мыле.
Изловчился хозяин устеречь ее рано утром на лошади:
— Сидит небольшая бабенка, в шамшуре (головном уборе — волоснике), и
ездит вокруг яслей. Я ее по голове-то плетью — соскочила и кричит во все
горло:
— Не ушиб, не ушиб, только шамшурку сшиб.
Изо всех этих рассказов видно лишь одно, что образ кикиморы, как жильца
в избах, начал обезличиваться. Народ считает кикимору то за самого
домового, то за его жену (за каковую, между прочим, признают ее и в
ярославском Пошехонье, и в вятской стороне), а в Сибири водится еще и
лесная кикимора — лешачиха20. Мало того, до сих пор не установилось
понятия, к какому полу принадлежит этот дух.
Определеннее думают там, где этого проказника поселяют в курятнике, в
тех уголках хлевов, где садятся на насест куры. Здесь занятие кикимор
прямее и самая работа виднее. Если куры от худого корма сами у себя
выщипывают все перья, то обвиняют кикимору. Чтобы не вредила она, вешают
под куриной нашестью лоскутья кумача или горлышко от разбитого глиняного
умывальника или отыскивают самого "куриного бога". Это камень, нередко
попадающийся в полях, с природною сквозною дырою. Его и прикрепляют на
лыке к жерди, на которую садятся куры. Только при таких условиях не
нападает на кур "вертун" (когда они кружатся, как угорелые, и падают
околевшими).
В вологодских лесах (например, в отдаленной части Никольского уезда) за
кикиморой числятся и добрые свойства. Уме
лым и старательным хозяйкам она даже покровительствует: убаюкивает по
ночам маленьких ребят, невидимо перемывает кринки и оказывает разные
другие услуги по хозяйству, так что при ее содействии и тесто хорошо
взойдет, и пироги будут хорошо выпечены и пр. Наоборот, ленивых баб
кикимора ненавидит: она щекочет малых ребят так, что те целые ночи ревут
благим матом, пугает подростков, высовывая свою голову с блестящими,
навыкате глазами и с козьими рожками, и вообще всячески вредит. Так что
нерадивой бабе, у которой не спорится дело, остается одно средство:
бежать в лес, отыскать папоротник, выкопать его горький корень, настоять
на воде и перемыть все горшки и кринки — кикимора очень любит папоротник
и за такое угождение может оставить в покое.
Но единственно верным и вполне могущественным средством против этой
нечисти служит святой крест. Не возьмет чужой прялки кикимора, не
расклокочет на ней кудели, не спутает ниток у пряхи и не оборвет
начатого плетенья у кружевниц, если они с молитвой положили на место и
прялки с веретенами, и кутузы с коклюхами.
На сяможенских полях (Вологодская губ., Кадниковский уезд) в летнее
время особая кикимора сторожит гороховища. Она ходит по ним, держа в
руках каленую добела железную сковороду огромных размеров. Кого поймает
на чужом поле, того и изжарит.
Мифы о кикиморе принадлежат к числу наименее характерных, и народная
фантазия, отличающаяся таким богатством красок, в данном случае не
отлилась в определенную форму и не создала законченного образа *21. Это
можно видеть уже из того, что имя кикиморы, сделавшееся бранным словом,
употребляется в самых разнообразных случаях и по самым разнообразным
поводам. Кикиморой охотно зовут и нелюдимого домоседа, и женщину,
которая очень прилежно занимается пряжей. Имя шишиморы свободно
пристегивается ко всякому плуту и обманщику (курянами), ко всякому
невзрачному по виду человеку (смолянами и калужанами), к скряге и голышу
(тверичами), прилежному, но копотливому рабочему (костромичами),
переносчику вестей и наушнику в старинном смысле слова, когда "шиши"
были лазутчиками и соглядатаями, и когда "для шишиморства" (как писали в
актах) давались (как, например, при Шуйских), сверх окладов, поместья за
услуги, оказанные шпионством.
VII Леший
"Стоят леса темные от земли и до неба", — поют слепые старцы по
ярмаркам, восхваляя подвиги могучих русских богатырей и борьбу их с
силами природы. И в самом деле: неодолимой плотной стеной кажутся
синеющие вдали, роскошные хвойные леса, и нет через них ни прохода, ни
проезда. Только птицам под стать и под силу трущобы еловых и сосновых
боров, эти темные "сюземы" или "раменья", как их зовут на севере. А
человеку если и удается сюда войти, то не удается выйти. B этой чаще
останавливаются и глохнут даже огненные моря лесных пожаров. Сюземы тем
уже страшны, что здесь на каждом шагу, рядом с молодой жизнью свежих
порослей, стоят тут же деревья, приговоренные к смерти, и валяются уже
окончательно сгнившие и покрытые, как гробовой доской, моховым покровом.
Но еще страшнее сюземы тем, что в них господствуют вечный мрак и
постоянная влажная прохлада среди жаркого лета. Всякое движение здесь,
кажется, замерло; всякий крик пугает до дрожи и мурашек в теле.
Колеблемые ветром древесные стволы трутся один о другой и скрипят с
такою силою, что вызывают у наблюдателя острую, ноющую боль под сердцем.
Здесь чувство тягостного одиночества и непобедимого ужаса постигает
всякого, какие бы усилия он над собой ни делал. Здесь всякий ужасается
своего ничтожества и бессилия. Здесь родилась мрачная безнадежная вера
дикарей и сложилась в форму шаманства с злыми, немилостивыми богами. В
этих трущобах поселяется и издревле живет тот черт, с которым до сих пор
еще не может разлучиться напуганное воображение русского православного
люда. Среди деревьев с нависшими лишаями, украшающими их наподобие
бород, в народных сказках и в религиозном культе первобытных племен
издревле помещены жилища богов и лесных духов. В еловых лесах,
предпочтительно перед сосновыми, селится и леший, или, как называют его
также, лесовик, лешак22. В этих лесах наиболее чувствуется живой трепет
и леший является его олицетворенным представителем.
В ярославском Пошехонье лешего называют даже просто "мужичок", а в
вологодском полесовье лешему даны даже приметы: красный кушак, левая
пола кафтана обыкновенно запахнута за правую, а не наоборот, как все
носят. Обувь перепутана: правый лапоть надет на левую ногу, левый — на
правую. Глаза у лешего зеленые и горят, как угли. Как бы он тщательно ни
скрывал своего нечистого происхождения, ему не удается это сделать, если
посмотреть на него через правое ухо лошади. Леший отличается от прочих
духов особыми свойствами, присущими ему одному: если он идет лесом, то
ростом равняется с самыми высокими деревьями. Но в то же время он
обладает способностью и умаляться. Так, выходя для прогулок, забав и
шуток на лесные опушки, он ходит там (когда ему предстоит в том нужда)
малой былинкой, ниже травы, свободно укрываясь под любым ягодным
листочком. Но на луга, собственно, он выходит редко, строго соблюдая
права соседа, называемого "полевиком" или "полевым". Не заходит леший и
в деревни, чтобы не ссориться с домовыми и баенниками, — особенно в те,
где поют совсем черные петухи, живут при избах "двуглазые" собаки (с
пятнами над глазами в виде вторых глаз) и трехшерстные кошки. Зато в
лесу леший является полноправным и неограниченным хозяином: все звери и
птицы находятся в его ведении и повинуются ему безответно. Особенно
подчинены ему зайцы. Они у него на полном крепостном праве, по крайней
мере, он даже имеет власть проигрывать их в карты соседнему лешему. Не
освобождены от такой же зависимости и беличьи стада, и если они,
переселяясь несметными полчищами и забывая всякий страх перед человеком,
забегают в большие сибирские города, причем скачут по крышам, обрываются
в печные пользуется во всех лечебных заговорах. Великие знатоки всех
лесных порядков и трущобных обычаев — олончане и онежане — знают не
только о том, что у леших имеется свой царь — воевода, но и как надо
звать его по имени. Если кто-либо из подданных чем-либо обидит лесника,
последний говорит заклятье, жалуясь в нем на "праведного леса",
причинившего лихо, и просит избавить от Седы. В противном де случае
будет послана грамотка царю в Москву и царское величество пришлет два
приказа (отряда) московских стрельцов да две сотни донских казаков и
вырубят они лес в день. В подтверждение такой острастки около рябины
кладется и грамотка. Старожилы лесовики перед отправлением на сплав или
рубку умеют предохранять себя, знают, как "заклясть леса". Они
отыскивают лядину, т. е. такую возвышенность, которая обросла мелким
лесом и где, между прочим, присоседилась рябина. В ней-то и вся сила
обороны. Вырубается такая ветка, у которой была бы "отростелина"
(отпрыск), и еще несколько рябиновых палочек. Одни кладут против сердца,
другие на спинной хребет, а без тех и других заговор царю Мусаилу не
действителен, и прошение он оставит у корня рябины без последствий и
никаких угроз не побоится. грубы и прыгают даже в окна, — то дело ясное:
значит, лешие целой артелью вели азартную игру и побежденная сторона
нала проигрыш во владения счастливого соперника. По рассказам
старожилов, одна из таких грандиозных игр велась в 1859 году между
русскими и сибирскими лешими, причем победили русские, а продувшиеся
сибиряки гнали затем из тайги свой проигрыш через Тобольск на Уральские
горы, в печерскую и мезенскую тайболы. Кроме большой игры артелями,
лешие охотно ведут и малую, между собою, с ближайшими соседями, и
перегоняют зайцев и белок из колка в колок почти ежедневно. А то
случается и так, что нагонят в эти колки зайцев и угонят мышей и т. д. У
леших же в подчинении находятся и птицы, и в полной зависимости от них
все охотники: любимцам своим - они сгоняют пернатых чуть ли не под самое
дуло. Кого же задумают наказать за непочтение к себе — у тех всегда
осечка. Кому удавалось видеть лешего, хотя бы и через лошадиное ухо, те
рассказывают, что у него человеческий образ. Так, например, в
Новгородчине видали лешего во образе распоясанного старика в белой
одежде и белой большой шляпе. Олончане же настолько искусились в
опознавании всей лесной нечисти, что умеют отличать настоящих леших в
целых толпах их от тех "заклятых" людей, которые обречены нечистой силе
в недобрый час лихим проклятьем. Леший отливает синеватым цветом, так
как кровь у него синяя, а у заклятых на лицах румянец, так как живая
кровь не перестает играть на их щеках. Орловcкий леший — пучеглазый, с
густыми бровями, длинной зеленой бородой; волосы у него ниже плеч и
длиннее, чем у попов. Но, впрочем, в черноземной Орловской губернии
лешие стали редки, за истреблением их жилищ (т. е. лесов), а потому за
наиболее достоверными сведениями об этой нечисти следует обращаться к
жителям севера. Здесь эта нечисть сохраняется местами в неизменном
старозаветном виде (например, в Вятской и Вологодской губ.).
Настоящий леший нем, но голосист: умеет петь без слов и подбодряет себя
хлопаньем в ладоши. Поет он иногда во все горло (с такой же силой, как
шумит лес в бурю) почти с вечера до полуночи, но не любит пения петуха и
с первым выкриком его немедленно замолкает. Носится леший по своим лесам
как угорелый, с чрезвычайной быстротой и всегда без шапки23. Бровей и
ресниц у него не видно, но можно ясно разглядеть, что он — корноухий
(правого уха нет), что волоса на голове у него зачесаны налево. Это
удается заметить, когда он иногда подходит к теплицам дроворубов
погреться, хотя в этих случаях он имеет обыкновение прятать свою рожу.
Владея, как и прочая нечисть, способностью перевертываться, леший часто
прикидывается прохожим человеком с котомкой за плечами. При этом
некоторым удавалось различать, что он востроголовый, как все черти. С
последним показанием, однако, сведущие люди не соглашаются, признавая в
лешем, как и в домовом, нечисть, приближающуюся к человеческой природе,
а многие прямо-таки видят в нем "оборотня", т. е. человека, обращенного
в лешего.
Лешие умеют хохотать, аукаться, свистать и плакать по-людски, и если они
делаются бессловесными, то только при встрече с настоящими живыми
людьми. Во Владимирской губернии, где леших крестьяне называют
"гаркунами", прямо уверены в том, что эта нежить произошла от связи
женщин с нечистой силой и отличается от человека только тем, что не
имеет тени.
Лешие не столько вредят людям, сколько проказят и шутят, и в этом случае
вполне уподобляются своим родичам — домовым. Проказят они грубо, как это
и прилично неуклюжим лесным жителям, и шутят зло, потому что все-таки
они не свой брат крещеный человек. Самые обычные приемы проказ и шуток
леших заключаются в том, что они обводят человека, т.е. всякого,
углубившегося в чащу с целью собирать грибы или ягоды, они либо
"заведут" в такое место, из которого никак не выбраться, либо напустят в
глаза такого тумана, что совсем собьют с толку, и заблудившийся человек
долго будет кружить по лесу на одном и том же месте. Но зато, выбравшись
кое-как из чащи, натерпевшийся страху искатель грибов непременно потом
будет рассказывать (и может быть, вполне чистосердечно), что он видел
лешего живым, слышал его свист, его ауканья и хлопанье в ладоши.
Однако во всех таких приключениях, нередких в деревенской жизни
(особенно после гулянок со сватами и пиров с кумовьями), шаловливый и
сам гульливый леший все-таки не ведет людей на прямую погибель, как
делает это настоящий дьявол. Притом же от проказ лесного можно легко
отчураться, конечно, прежде всего молитвой и крестным знамением, а затем
при помощи известных приемов, которым учат с малолетства по заповедям
отцов и прадедов. Так, заблудившемуся рекомендуется присесть на первой
колоде, снять с себя и выворотить наизнанку носильное платье и затем в
таком виде надеть на себя. Обязательно при этом также левый лапоть
надеть на правую ногу или правую рукавицу на левую руку. Если же в беду
попали двое или трое, то нм следует всем перемениться одеждой,
предварительно выворотив ее наизнанку (в этом случае рекомендуется
подражать обычаю того же лешего, у которого все навыворот и наизнанку).
Можно точно также вызволиться из беды, проговоривши любимую поговорку
лешего, которую удачливые люди успели подслушать у него издали: "Шел,
нашел, потерял". А кто спохватится закричать: "Овечья морда, овечья
шерсть", перед тем леший исчезает с криком: "А, догадался!"
Бывают, впрочем, случаи, когда все способы борьбы с лешими оказываются
бессильными. Это случается раз в год, в тот заповедный день, когда лешие
бесятся (4 октября). В этот день знающие крестьяне в лес не ходят.
На Ерофея мученика указано лешим пропадать или замирать. Перед этим они
учиняют неистовые драки, ломают с треском деревья, зря гоняют зверей и
наконец проваливаются сквозь землю, чтобы явиться на ней вновь, когда
она отойдет или оттает весною, и начать снова свои проказы все в одном и
том же роде.
Вообще, побаиваясь злых и неожиданных затей лешего, лесной народ не
прочь над ним посмеяться, а пользоваться его именем как ругательным
словом вся крещеная Русь считает первым удовольствием ("иди к лешему",
"леший бы тебя задавил" и т. п.).
Существование "лесовых" внесло в жизнь и быт лесных обитателей
своеобразные верования, не лишенные некоторых нравственных правил, так
что миф о леших недаром просуществовал на Земле тысячелетия. По народным
воззрениям, леший служит как бы бессознательным орудием наказания за
вольные и невольные грехи человека. Так, помимо того, что он заставляет
бесконечно блуждать по лесу рассеянных людей, забывших осенить себя
крестным знамением при входе в глухие трущобы, — он же является
мстителем и во многих других случаях. В Никольском уезде (Вологодская
губ.), например, леший на виду у всех унес мужика в лес за то, что тот,
идя на колокольню, ругался непотребным словом. Еще сильнее карает леший
за произнесение проклятий, и если случится, например, что роженица,
потерявши в муках родов всякое терпение, проклянет себя и ребенка, то
ребенок считается собственностью лешего с того момента, как только замер
последний звук произнесенного проклятия. Обещанного ему ребенка леший
уносит в лес тотчас по рождении, подкладывая вместо него "лесное детище"
— больное и беспокойное. В случае же, если каким-нибудь чудом заклятого
ребенка успеют окрестить ранее, так что взять его сразу нельзя, то леший
ждет до 7 лет отрочества и тогда сманивает его в лес. (Лешему дана одна
минута в сутки, когда он может сманить человека.) В лесу проклятые живут
обыкновенно не долго и скоро умирают. А если и случится, что кто-нибудь
из них, по усиленным молитвам матери, выживет, то
находят его в самом жалком виде: ходит он одичалым, не помнит, что с ним
было, и сохраняет полнейшее равнодушие ко всему, что его может ожидать
при совместной жизни с людьми 24. Деревенские слухи очень настойчиво
приписывают, между прочим, лешим страсть к женщинам и обвиняют их в
нередких похищениях девушек. Кое-где рассказывают об этих связях с
мелкими подробностями и уверяют, что похищенные девушки никогда не
рожают детей. В Тульской губернии (в Одоевском уезде) указывают на
окрестности села Анастасова и уверяют, что в старину, когда около села
были большие леса, девушки сами убегали к лешим, жили с ними года
два-три и затем возвращались домой с кучей денег и т. п. Едва ли,
впрочем, во всех подобных рассказах лешие не смешиваются с заведомо
сладострастными чертями дьявольской породы. Лешим также навязывают жен
одинаковой с ними породы (лешачиха, лешуха) и детенышей ("лешеня"), но в
этих духах отчасти подозревают живущих в камышах русалок из некрещеных
младенцев, отчасти проклятых людей, которые в ожидании светопреставления
от безделья также проказят (отчего и зовутся, между прочим, "шутихами").
VIII Полевой
Одна белозерская вдова рассказывает у колодца соседке:
— Жила я у Алены на Горке. Пропали коровы, я и пошла их искать. Вдруг
такой ветер хватил с поля, что Господи Боже мой! Оглянулась я — вижу:
стоит кто-то в белом, да так и дует, да так и дует, да еще присвистнет.
Я и про корову забыла а скорее домой, а Алена мне и обсказывает:
— Коли в белом видела, значит, полевой это.
У орловских и новгородских знающих людей, наоборот, этот дух,
приставленный охранять хлебные поля, имеет тело черное, как земля; глаза
у него разноцветные; вместо волос, голова покрыта длинной зеленой
травой; шапки и одежды нет никакой.
— На свете их много (толкуют там): на каждую деревню дадено по четыре
полевика.
Это и понятно, потому что в черноземных местах полей много, и мудрено
одному полевику поспевать повсюду. Зато лесные жители, менее
прозорливые, но не менее трусливые, видали полевых очень редко, хотя
часто слыхали их голос. Те же, кто видал, уверяли, что полевик являлся
им в виде уродливого маленького человечка, обладающего способностью
говорить. Вот что рассказывала на этот счет одна новгородская баба.
— Шла я мимо стога. Вдруг "он" и выскочил, что пупырь, и кричит:
"Дорожиха, скажи кутихе, что сторожихонька померла". Прибежала я домой —
ни жива ни мертва, залезла на полати да и говорю: "Ондрей, что я такое
слышала?" Только я проговорила ему, как в подызбице что-то застонало:
"Ой, сторожихонька, ой, сторожихонька". Потом вышло что-то черное, опять
словно маленький человечек, бросило новину полотна и вон пошло: двери из
избы сами ему отворились. А оно все воет "Ой, сторожихонька". Мы
изомлели: сидим с хозяином словно к смерти приговоренными. Так и ушло.
Относительно доброго, но проказливого нрава полевик имеет много общего с
домовым, но по характеру самых проказ он напоминает лешего: так же
сбивает с дороги, заводит в болото и в особенности потешается над
пьяными пахарями.
С полевиком особенно часто можно встретиться у межевых ям. Спать,
например, на таких местах совсем нельзя, потому что детки полевиков
("межевички" и "луговики") бегают по межам и ловят птиц родителям в
пищу. Если же они найдут здесь лежащего человека, то наваливаются на
него и душат.
Как все нечистые духи, полевики — взяточники, гордецы и капризники. И с
этими свойствами их крестьяне вынуждены считаться. Так, например,
орловские землепашцы раз в году, под Духов день, идут глухой ночью
куда-нибудь подальше от проезжей дороги и от деревни к какому-нибудь рву
и несут пару яиц и краденого у добрых соседей старого и безголосого
петуха — несут в дар полевику, и притом так, чтобы никто не видал,,
иначе полевик рассердится и истребит в поле весь хлеб.
У полевиков, в отличие от прочей нечисти, любимое время — полдень25,
когда избранным счастливцам удается его видеть наяву. Впрочем, очевидцы
эти больше хвастают, чем объясняют, больше путают, чем говорят правду.
Так что в конце концов внешний облик полевика, как равно и его характер,
выясняется очень мало, и во всей народной мифологии это едва ли не самый
смутный образ. Известно только, что полевик зол и что он любит сыграть с
человеком недобрую шутку.
В Зарайском уезде, например, со слов крестьян записана такая бывалыцина:
"Сговорили мы замуж сестру свою Анну за ловецкого крестьянина Родиона
Курова. Вот на свадьбе-то, как водится, подвыпили порядком, а потом
сваты в ночное время поехали в свое село Ловцы, что находится от нас
недалеко. Вот сваты-то ехали-ехали, да вдруг и вздумал над ними
подшутить полевик — попали в речку обе подводы с лошадьми. Кое-как
лошадей и одну телегу выручили и уехали домой, а иные и пешком пошли.
Когда же домой явились, то свахи, матери-то жениховой, и не нашли.
Кинулись к речке, где оставили телегу, подняли ее, а под телегой-то и
нашли сваху совсем окоченелою".
IX Водяной
Мечется и плачет, как дитя больное
В неспокойной люльке, озеро лесное.
В этом двустишье говорится о небольшом озере, берега которого все на
виду и настолько отлоги, что разбушевавшийся ветер гонит две волны,
нагонную и отбивную, разводя опасное волнение, так называемую толчею. В
бурю оно неприступно для рыбачьих челнов, хотя именно в эту пору обещает
более богатую добычу. Но и во всякое другое время, как вообще все озера
круглой формы, оно пользуется недоброй славой бурного и беспокоимого:
самые малые ветры заставляют его колыхаться, как бы от тревожных
движений какой-то невидимой чудовищной силы, покоящейся на дне его. И
достаточно одного случая неудачного (выезда в заподозренное озеро,
окончившегося гибелью человека, чтоб в окольности, где всякий на счету и
каждого жалко, проплыло оно "проклятым". Пройдут года, забудется имя
несчастного, но случай останется в памяти с наслойкою придатков
небывалого: простой случай превращается в легенду на устрашение или
поучение грядущим векам. Одна из таких легенд связывается с именем
суздальского князя Андрея Боголюбского, устроителя Залесской страны,
памятного также по своим благочестивым деяниям. В темную ночь, на 29
июня 1174 года, коварные царедворцы, в заговоре с шурьями и женою князя,
изменнически убили его. Брат князя, Михаил, свалил казненных убийц в
короба и бросил в озеро, которое с того времени до сих пор в роковую
ночь волнуется. Короба с негниющими, проклятыми телами убитых в виде
мшистых зеленых кочек колыхаются между берегами, и слышится унылый стон:
это мучаются злобные Кучковичи. Коварная и малодушная сестра их брошена
с тяжелым жерновым камнем на шее в темную глубь другого, более глубокого
озера — Поганого.
На всем пространстве Великой России попали в сильное подозрение и
приобрели добрую и худую славу в особенности небольшие, но глубокие
озера, нередко в уровень наполненные темной водой, окрашенной железной
закисью. Они обилуют подземными ключами и теми углублениями дна, в форме
воронки, которые образуют пучины, где выбиваются воды из бездны или
поглощаются ею. Темными ночами в одиночестве к таким водоемам никто не
решается подходить. Многим чудится тут и громкое хлопанье точно в
ладоши, и задавленный хохот, подобно совиному, и вообще признаки
пребывания неведомых живых существ, рисующихся напуганному воображению в
виде туманных призраков. А так как этому воображению не указано
предельных рамок, то и светлые озера, которые очаровывают своими
красивыми отлогими или обсыпчатыми, крутыми берегами, привлекательные
веселым и ласкающим видом, не избавлены также от поклепов и не
освобождены в народном представлении от подозрений.
Во многих из них все, начиная от чрезвычайных глубин, от разнообразной
игры в переливах света и причудливых отражений на ясной зеркальной
поверхности,— настраивает послушное воображение на представление картин
в виде следов исчезнувших селений и целых городов, церквей и монастырей.
С образца и примера четырех библейских городов, погребенных за содомские
грехи в соленых водах Мертвого моря, народная фантазия создала несколько
подобных легенд о наших русских озерах. И у нас, как и у других народов,
оказались такие же подземные церкви и подводные города. Так что в этом
отношении французская Бретань ничем не отличается от русской Литвы. Во
французской Бретани в незапамятные времена поглощен морем город Ис, и
рыбаки во время бури видят в волнах шпицы церквей, а в тихую погоду
слышится им как бы исходящий из глубины звон городских колоколов,
возвещающих утреннюю молитву. "Мне часто кажется, что в глубине моего
сердца (пишет Эрнест Ренан) находится город Ис, настойчиво звонящий
колоколами, приглашающими к священной службе верующих, которые уже не
слышат. Иногда я останавливаюсь, прислушиваюсь к этим дрожащим звукам, и
мне представляются они исходящими из бесконечной глубины, словно голоса
из другого мира. В особенности с приближением старости мне приятно во
время летнего отдыха представлять себе эти далекие отголоски исчезнувшей
Атлантиды".
В 30 верстах от гродненского Новогрудка разлилось небольшое озеро
(версты на две в диаметре) по имени Свитязь — круглое, с крутыми
береговыми скалами, поглотившее город того же имени за грехи жителей,
нарушивших общеславянскую заповедь и добродетель гостеприимства (они не
принимали путников, и ни один из таковых в их городе не ночевал). Поэт
Литвы Мицкевич вызвал из недр этого озера поэтический образ женщины
("Свитизянки"), превратившейся, подобно жене Лота, в камень за такое же
нарушение обещания не оглядываться назад после выхода из города,
обреченного на гибель. Еще в 50-х годах прошлого столетия виден был в
этом озере камень, издали похожий на женщину с ребенком, но теперь он
затоплен водой и рвет у неосторожных рыбаков сети 26.
В Керженских заволжских лесах, некогда знаменитых в истории нашего
раскола, в 40 верстах от г. Семенова, близ Люнды (оно же и
Владимирское), расположилось озеро Светлоярое, на берега которого в
заветные дни (на праздники Вознесенья, Троицы, Сретения и чествования
имени Владимирской Божьей Матери, с 22 на 23 июня) стекается великое
множество богомольного люда (особенно на последнюю из указанных ночей).
Напившись святой водицы из озера, которое неустанно колышется, и
отдохнувши от пешего хождения, верующие идут с образами, со
старопечатными требниками и новыми псалтырями молиться к тому холму
(угору), который возвышается на юго-западном берегу озера. Разделившись
в молитве на отдельные кучки, молятся тут до тех пор, пока не одолеет
дремота и не склонит ко сну. На зыбких болотистых берегах вкушают все
сладкий сон — с верою, что здешняя трясина убаюкивает, как малых детей в
люльке, и с надеждою, что если приложить к земле на угоре ухо, то
послышится торжественный благовест и ликующий звон подземных колоколов.
Достойные могут даже видеть огни зажженных свеч, а на лучах восходящего
солнца отражение тени церковных крестов. Холм и вода скрывают
исчезнувший православный город Большой Китеж, построенный несчастным
героем Верхнего Поволжья, русским князем Георгием Всеволодовичем, убитым
(в 1238 г.) татарами в роковой битве на реке Сити, закрепостившей Русь
татарами. Когда, по народному преданию, безбожный царь Батый с
татарскими полчищами разбил князя, скрывавшегося в Большом Китеже, и
убил его (4 февраля), божья сила не попустила лихого татарина овладеть
городом: как был и стоял этот город со всем православным народом, так и
скрылся под землею и стал невидимым, и так и будет он стоять до
скончания века,
Еще более странными верованиями, ввиду редких и любопытных явлений
природы, поражает громадная страна, занявшая весь северо-запад России и
известная под именем Озерной области.
Здесь непокоренная, дикая и своевольная природа представляет такие
поражающие и устрашающие явления, объяснение которых не только не под
силу младенчествующему уму, но которые заставляют довольствоваться
догадками и предположениями даже развитой и просвещенный ум. Среди
олонецких озер существуют, например, такие, которые временно исчезают,
иногда на долгие сроки, но всегда с возвратом всей вылившейся воды в
старую обсохлую котловину 27. В одном озере (Шимо-зере, в 10 кв. верст
величины и до 4 саженей глубины) вся вода исчезает так, что по
пустынному полю, бывшему дном, извивается только небольшой ручей,
продолжающий течь и подо льдом. Пучина другого озер а (Долгого) никогда
не усыхает окончательно, как в первом, но вода и здесь убывает
значительно; к Рождеству лед садится прямо на дно, образуя холмы, ямы и
трещины; весной вода наполняет озеро, переполняет его и затем начинает
показывать новое чудо — течение обратное. Вода третьего озера
(Куштозера), высыхая, уводила с собою куда-то и рыбу, доходящую в озере
до баснословных размеров. Рыба снова возвращалась сюда, когда с
приливными осенними дождями озеро снова наполнялось водой на уровень с
высокими берегами, а иногда и выше, до горной гряды, окаймляющей озерную
котловину. Четвертое озеро (Каннское) высыхало так, что дно его казалось
дикою степью: люди ходили здесь, как по суше. Однажды, два года кряду,
крестьяне косили здесь сено и довольно удачно сеяли овес.
Эти в высшей степени любопытные явления, несомненно, ждут еще научного
объяснения, хотя и теперь известно, что они зависят от строения
известковых горных пород, господствующих в этом краю, и от существования
подземных рек, следы которых ясно уловлены и скрытое течение ясно
доказано. Видимые следы их обнаружены через те провалы, которые зачастую
здесь появляются и известны под именем "глазников" или "окон". Сверх
того, скрытое под землею пребывание этих рек доказывается тем, что на
тех местах, где, выщелачиваясь, оседает земля и образует пустоты,
выступают на поверхность маленькие озера. В других случаях та же река
выходит в виде огромных размеров родника (до 10 саженей в диаметре),
никогда не замерзающего, а вода бьет струей, напоминающей клубы дыма из
большой пароходной трубы.
Как же объяснить подобные загадочные явления темному уму, воспитанному
на суевериях, если не призвать на помощь нечистую силу? И народ наш так
и делает.
В Олонецком краю, богатом до чрезмерного избытка бесконечной цепью озер,
имеются такие, где, заведомо всем окрестным жителям, поселился водяной.
И слышно его хлопанье в ладоши, и следы свои на мокрой траве он
оставляет въяве, а кое-кто видал его воочию и рассказывал о том,
шепотком и не к ночи. Тихими лунными ночами водяной забавляется тем, что
хлопает ладонями по воде гораздо звончее всякого человека, а когда
рассердится, то и пойдет разрывать плотины и ломать мельницы; обмотается
тиной (он всегда голый), подпояшется тиной же, наденет на вострую голову
шапку из куги (есть такое безлистное болотное растение, которое идет на
плетушки разного рода и сиденье в стульях), сядет на корягу и поплывет
проказить. Вздумается ему оседлать быка, или корову, или добрую лошадь,
считай их за ним: они либо в озерных берегах завязнут, либо в озерной
воде потонут. Водяному всякая из них годится в пищу 28. Один олонецкий
водяной так разыгрался и разбушевался, что осмелился и над людьми
вышучивать свои злые проказы: вздумает кто в его озере искупаться — он
схватит за ногу и тащит к себе в глубь омута, на самое дно. Здесь сам он
привычно сидит целыми днями (наверх выходит лишь по ночам) и придумывает
разные пакости и шалости.
Жил он, как и все его голые и мокрые родичи, целой семьей, которая у
этого олонецкого водяного была очень большая, а потому он, как полагают,
больше всех товарищей своих и нуждался в свежих мертвых телах. Стал
окрестный народ очень побаиваться, перестал из того озера воду брать,
наконец и подходить к нему даже днем. Думали-гадали, как избавиться, и
ничего не изобрели. Однако нашелся один мудрый человек из
стариков-отшельников, живших в лесной келейке неподалеку. Он и подал
добрый совет: "Надо, говорит, иконы поднять, на том берегу Миколе
угоднику помолиться, водосвятной молебен заказать и гой святой водой
побрызгать в озерную воду с кропила". Послушались мужички: зазвонили и
запели. Впереди понесли церковный фонарь и побежали мальчишки, а сзади
потянулся длинный хвост из баб, и рядом с ними поплелись старики с
клюками. Поднялся бурный ветер, всколыхнулось тихое озеро, помутилась
вода — и всем стало понятно, что собрался водяной хозяин вон выходить. А
куда ему бежать? Если на восход солнца, в реку Шокшу (и путь недальний —
всего версты две), то как ему быть с водой, которая непременно потечет
за ним следом, как ее поднять: на пути стоит гора крутая и высокая?
Кинуться ему на север в Онежское озеро — так опять надо промывать
насквозь или совсем взрывать гору: водяной черт, как домосед и
малобывалый, перескакивать через горы не умеет, не выучился. Думал было
он пуститься (всего сподручнее) в Гончинское озеро по соседству, так
оттуда-то именно теперь и народ валит, и иконы несут, и ладаном чадят, и
крест на солнышке играет, сверкая лучами: страшно ему и взглянуть в ту
сторону. "Если (думает он) пуститься с маху и во всю силу на реку Оять
(к югу) — до нее всего девять верст,— так опять же и туда дорога идет по
значительному возвышению: сидя на речной колоде, тут не перегребешь".
Думал-думал водяной, хлопал голыми руками по голым бедрам (все это
слышали) и порешил на том, что пустился в реку Шокшу 29. И что этот черт
понаделал! Он плывет, а за "ним из озера целый поток уцепился, и вода
помчалась, как птица, полетела по стоячим лесам и по зыбучим болотам, с
шумом и треском (сделался исток из озера в реку Шокшу). Плывет себе
водяной тихо и молча, и вдруг услыхали все молельщики окрик: "Зыбку
забыл, зыбку забыл!" И в самом деле — увидали в одном куту (углу) озера
небольшой продолговатый островок (его до сих пор зовут "зыбкой
водяного"). Пробираясь вдаль по реке Шокше, водяной зацепился за остров,
сорвал его с места, тащил за собой около пяти верст и успел сбросить с
ноги лишь посередине реки. Сам ринулся дальше, но куда — неизвестно.
Полагают, что этот водяной ушел в Ладожское озеро, где всем водяным
чертям жить просторно повсюду и неповадно только в двух местах, около
святых островов, Коневецкого и Валаамского. Тот же остров, что стащил
водяной со старого места, и сейчас не смыт, и всякий его покажет в шести
верстах от Виницкого погоста, а в память об реке Шокше его зовут
Шокшостровом. С уходом того водяного стал его прежний притон всем
доступен. Несмотря на большую глубину озера, до сих пор в нем никто еще
не утонул, и назвали это озеро Крестным (Крестозером) и ручей тот,
проведенный водяной силой, Крестным.
Водяной находится в непримиримо враждебных отношениях дедушкой домовым,
с которым, при случайных встречах, неукоснительно вступает в драку. С
добряками домовыми водяные нe схожи характером, оставаясь злобными
духами, а потому всеми и повсюду причисляются к настоящим чертям. Людям
приносят они один лишь вред и радостно встречают в своих владениях всех
оплошавших, случайных и намеренных утопленников самоубийц). На
утопленницах они женятся, а еще охотнее на тех девицах, которые прокляты
родителями.
В выборе места для жительства водяные неразборчивы и место чистых и
прозрачных озерных пучин охотно селятся в реках, причем из рек
предпочитают те, которые прорезаются сквозь непроницаемые чащи еловых
боров и тихо и медленно пробираются в низменностях и впадинах. Сюда
сквозь сеть сплетшихся корней никогда не проникают солнечные лучи; здесь
опрокинутые в воду деревья бурелома никем не прибираются и никому не
нужны. Они или образуют естественные мосты, или — самородные плотины, а
между ними получаются те глубокие, обрывистые омуты, какие намеренно
устраиваются около мельниц. Тут любят водиться крупные щуки и нередко
приселяются речные богатыри, придорожные разбойники, усачи сомы. Не
брезгуя ни лесными, ни мельничными омутами, водяные духи предпочитают,
однако, "пади" под мельницами, где быстрина 1утит воду и вымывает ямины.
Под мельничными колесами (ни будто бы обыкновенно любят собираться на
ночлег. В это-то время ловкие и зоркие мельники видали духов в
человеческом образе, с длинными пальцами на ногах, с лапами вместо рук,
двумя изрядно длинными рогами на голове, с хвостом назади, с глазами,
горящими подобно раскаленным угольям (это в Смоленской губ.). Во
Владимирской губернии водяного знают седым стариком; в Новгородской
(Череповецкий уезд) видали то в виде голой бабы, которая, сидя на
коряге, расчесывала гребнем волосы, из которых бежала неудержимою струею
вода. У вологжан (например, Никольского уезда) водяные духи, имея
человеческий вид, обросли травой и мохом и росту бывают очень высокого,
а в Грязовецком уезде — они черные, глаза у них красные, большие, в
человеческую ладонь, нос величиною с рыбацкий сапог; в Кадниковском
видали духа в виде толстого бревна, с небольшими крыльями у переднего
конца, летящим над самою водою. У орловского водяного борода зеленого
цвета только на исходе луны — белая, седая; волосы точно так же длинные
и зеленые. Из воды в этих местах он показывается только по пояс и очень
редко выставляется и выходит весь. Ярославский водяной (в Пошехонье)
любит гулять по берегу, наряжаться в красную рубаху; уломский водяной
(Новгородская губ.) несколько раз уличен был самовидцами в том, что
прикидывался иногда свиньей. В вологодских реках водяной принимает
иногда вид и образ громадной рыбы (пудовой щуки), одетой моховым
покровом, которая в отличие от всех рыбных пород при плавании держит
морду обычно не против течения, а по воде. Раз видели такую рыбу
крылатой (в Двинской волости), видели все до единого, и ни один человек
не дерзал к этой реке подходить. Нашелся, однако, смельчак, который и
разобрал в чем дело: оказалось, что ястреб вонзился когтями столь
глубоко и крепко, что не мог их вытащить из рыбьей спины в то время,
когда погружался в воду. Там он захлебнулся и погиб, а затем мертвым
телом с распростертыми в предсмертных судорогах крыльями закоченел и
стал появляться таким образом на щуке под водою и над водою. В Тульской
губернии (в Одоевском уезде) в зарослях реки Уны (около села
Анастасовка) поселилась птица, водяной бык, или выпь30, невиданная здесь
до тех пор и неслыханная. Не было сил разуверить крестьян в том, что
этот ночной рев, похожий на рев коровы, не производит водяной черт, а
издает птица во время сидки на яйцах...
Недоброжелательство водяного к людям и злобный характер этого беса
выражается в том, что он неустанно сторожит за каждым человеком,
являющимся, по разным надобностям, в его сырых и мокрых владениях. Он
уносит в свои подземные комнаты на безвозвратное житье всех, кто
вздумает летней порой купаться в реках и озерах после солнечного заката,
или в самый полдень, или в самую полночь. (Эти "дневные уповоды" считает
он преимущественно любимыми и удобными для проявления своей недоброй и
мощной силы.) Кроме того, на всем пространстве громадной Великороссии он
хватает цепкими лапами и с быстротою молнии увлекает вглубь всех
забывших при погружении в воду осенить себя крестным знамением. С
особенным торжеством и удовольствием он топит таких, которые вовсе не
носят тельных крестов, забывают их дома или снимают с шеи перед
купаньем. Под водою он обращает эту добычу в кабальных рабочих,
заставляет их переливать воду, таскать и перемывать песок и т. д. Сверх
того, водяной замучивает и производит свои злые шутки с проходящими,
забывшими перекреститься во время прохода нечистых мест, где он имеет
обычай селиться и из водных глубин зорко следить за оплошавшими. Таких
"поганых" мест много в лесистых местностях северной России, и почти все
они известны там наперечет.
Кровоподтеки в виде синяков на теле, раны и царапины, замечаемые на
трупах вынутых из воды утопленников, служат наглядным свидетельством,
что эти несчастные побывали в лапах водяного. Трупы людей он возвращает
не всегда, руководствуясь личными капризами и соображениями, но трупы
животных почти всегда оставляет для семейного продовольствия.
Хорошо осведомленные люди привычно не едят раков и голых рыб (вроде
налимов и угрей), как любимых блюд на столе водяного, а также и сомовину
за то, что на сомах вместо лошади ездят под водой эти черти.
Как и вся бесовская сила, водяные любят задавать пиры и а них угощать
родичей из ближних и дальних омутов и вести ильные азартные игры. Так,
известен рассказ о том, как куштомерской водяной князь связался на
азартной игре в кости с могучим царем таких больших владений, как озеро
Онего. Для этого рогача и риск был нипочом, и в игре он был искуснее, и
потому захолустный царек-князек проигрывался всякий раз, как только
принимался играть с могучим царем на крупных ставках. Все такие ставки
обыкновенно кончались тем, что проигрывал он и воду, рыбу, а затем и
себя самого кабалил. Проигравшись в пух, он уходит к царю Онегу
зарабатывать проигрыш и живет у него в батраках, пока не очистится.
Когда же исполнится договорный срок, он возвращается в свое логовище с
водой и обзаводится новой рыбой.
По известиям из черноземных мест Великороссии (губ. Калужской,
Рязанской, Тульской и др.) водяные для своих пиров имеют хрустальные
палаты. Орловцы прибавляют еще к прочим украшениям хрустального дворца
золото и серебро из потонувших судов и камень "самоцвет", ярче солнца
освещающий мокрое дно.
Никогда не умирая, водяные цари тем не менее на переменах луны
изменяются: на молодике они и сами молоды, на ущербе превращаются в
стариков. Около Орла поговаривают о библейских фараонах, потопленных в
Черном море; им тоже указано жить в воде, но, в отличие от бесов, они
должны умирать, а при жизни неизменно оставаться в одном и том же
образе: в человеческом туловище, но с рыбьим хвостом вместо ног.
Наоборот, водяные северных холодных лесов, чумазые и рогатые, вместо
сяких хрустальных палат с серебряными полами и золотыми потолками
довольствуются песчаным полом обширных водоемов.
Подобно тому, как плотникам не мешает дружба с домовым, для охотников
обязательна связь с лешими,— с водяным также приходится людям входить в
ближайшие сношения, находиться в подчинении у них и заискивать.
От водяных чертей доводится терпеть и всего больше страдать, конечно,
мельникам, хотя шутки шутят они и над рыбаками, и над пчеловодами.
Привычные всю свою жизнь иметь дело с водой, мельники достигают таких
удобств, что не только не боятся этих злых духов, но вступают с ними в
дружеские отношения. Они живут между собою согласно, на обоюдных
угождениях, руководствуясь установленными приемами и условленными
правилами.
Пословица говорит, что "водой мельница стоит, да от воды и погибает", а
потому-то все помыслы и хлопоты мельника сосредоточены на плотине,
которую размывает и прорывает не иначе как по воле и силами водяного
черта. Оттого всякий день мельник, хоть дела нет, а из рук топора не
выпускает и, сверх того, старается всякими способами ублажить водяного
по заветам прадедов. Так, например, упорно держится повсюду слух, что
водяной требует жертв живыми существами, особенно от тех, которые строят
новые мельницы. С этой целью в недалекую старину сталкивали в омут
какого-нибудь запоздалого путника, а в настоящее время бросают дохлых
животных (непременно в шкуре). Вообще, в нынешние времена умиротворение
сердитых духов стало дешевле: водяные, например, довольствуются и мукой*
с водой в хлебной чашке, и крошками хлеба, скопившимися на столе во
время обеда, и т. п. Только по праздникам они любят, чтобы их побаловали
водочкой. Сверх этих обычных приемов задабривания водяных многие
мельники носят при себе шерсть черного козла, как животного, особенно
любезного водяному черту. Осторожные и запасливые хозяева при постройке
мельниц под бревно, где будет дверь, зарывали живым черного петуха и три
"супорыжки", т. е. стебля ржи, случайно выросших с двумя колосьями;
теперь с таким же успехом обходятся лошадиным черепом, брошенным в воду
с приговором. В тех же целях на мельницах все еще бережно воспитываются
все животные черной шерсти (в особенности петухи и кошки). Это — на тот
случай, когда водяной начнет озлобленно срывать свой гнев; на хозяевах,
прорывая запруды и приводя в негодность жернова: пойдет жернов,
застучит, зашепчет да и остановится, словно, за что-нибудь задевает.
Удачи рыболовов так же находятся во власти водяных. Старики до сих пор
держатся двух главных правил: навязывают себе на шейный крест траву
петров крест31, чтобы не "изурочилось", т. е. не появился бы злой дух и
не испортил всего дела, и из первого улова часть его или первую рыбу
кидают обратно в воду как дань и жертву. Идучи на ловлю, бывалый рыбак
никогда не ответит на вопрос встречного, что он идет ловить рыбу, так
как водяной любит секреты и уважает тех людей, которые умеют хранить
тайны. Некоторые старики-рыболовы доводят свои угождения хозяину до
того, что бросают ему щепотки табаку ("на тебе, водяной, табаку: давай
мне рыбку") и с тою же целью подкупа подкуривают снасть богородской
травкой и т. д.
А затем и у рыбаков, как и у охотников, сохраняется множество рассказов
о неудачных встречах с водяными, о шутках, проказах этих духов и т. п.
Пчеловоды поставили свое чистое дело — уход за прославленной "божьей
угодницей" пчелкой — также в зависимость от водяного и исстари
придерживаются обычая кормить его свежим медом и дарить воском понемногу
из каждого улья накануне Спасова дня (Преображения Господня), ночью, до
петухов. Точно так же об ту же пору несет пчеловод первый улей или
"первак" в пруд или болото и там его топит. При этом он судит так, что,
когда водяному станет в воде душно, он ломает лед, вода прибывает,
делается разлив. Такой разлив хотя, быть может, и не затопит пчельника,
да худо уже то, что накопляется в воздухе излишняя сырость, а она-то и
составляет для пчелок сущую погибель, неустраняемое несчастье: ко всему
выносливо божье созданьице, но нескольких капель косого дождя достаточно
для того, чтобы погиб целый улей. Опасливые суеверы из пчеловодов не
задумываются бросать водяному сот с медом первой нарезки фунтов по 5—10
зараз. В награду за такие подарки водяной дает кукушку и приказывает
хозяину пчел посадить эту птицу в отдельный улей и поставить его
где-нибудь в стороне, чтоб никто не видал и не открывал. Если кто этот
улей откроет, то птица улетит, а за нею улетят и все пчелы. При этом
знающие люди толкуют, что мед от таких пчел, которых напускает водяной,
будет плохой на вкус и не столь сладкий, и соты не такие, как у
настоящих пчел: у этих луночки в сотах выходят крестиками, а пчелы
водяного строют соты кружочками.
Кроме услуг профессионального характера, водяные бывают полезны и в
некоторых других случаях. Так, например, для того, чтобы отыскать
местонахождение тела утопленника и исхитить его из объятий водяного,
достаточно пустить на воду деревянную чашку с тремя восковыми свечами,
прикрепленными по краям: погрузившись, она останавливается — и всякий
раз над тем местом, где лежит утопленник. Это поверье лишний раз
доказывает, насколько еще существенна и жива в народе вера в водяного и
могуществен беспричинный страх, порождаемый этой верой. Водяной, подобно
всем духам из нечисти, не только "дедушко", как привычно зовут его, но и
подлинный "пращур", каковым имеет он бесспорное право считаться.
Впрочем, подобно тому, как с истреблением лесов ослабевает вера в леших
и за справками о них приходится обращаться уже на далекие окраины, в
темные вологодские сюземы и непролазные костромские раменья, так и с
высыханием рек и осушением болот постепенно тускнеет образ водяного:
начавшиеся среди водяных предсмертные беспокойства выражаются пока в
переселениях или переплывах из святых озер в поганые. Но для них все же
еще много остается приволья и простора в громадной озерной олонецкой
стране и в тех неодолимых болотах, которые разлеглись во множестве мест
громадными площадями, составляющими целые страны, подобно белорусскому
Полесью, вятскому Зюздинскому краю и т. д. Здесь в удобных местах живут
не по одному, а даже по нескольку водяных вместе. Кругом же и около,
вблизи и вдали остаются те же мыслящие живые люди, неспособные в своих
верованиях отрешаться от тех вещественных и материальных образов,
которые рисует им воображение, ограниченное лишь пятью чувствами.
X
Русалки
Поэтический образ фантистических жилиц надземных вод, вдохновлявший
поэтов всех стран и соблазнявший художников всех родов изящных искусств,
еще живет в народном представлении, несмотря на истекшие многие сотни
лет. В качестве наследства от языческих предков славян, принесенного с
берегов тихого Дуная на многоводные реки славянского востока и на его
глубокие и светлые озера, этот миф значительно изменился в Великороссии.
Из веселых, шаловливых и увлекательных созданий западных славян и наших
малороссов русалки в стране угрюмых хвойных лесов превратились в злых и
мстительных существ наравне с дедушкой водяным и его сожительницами в
роде "шутовок" и "берегинь". Таким образом между малороссийскими
"мавками или майками" и "лешачихами" лесной России образовалась большая
пропасть, отделяющая древние первобытные верования от извращенных
позднейших. Русалок, поющих веселые песни восхитительными и заманчивыми
голосами, заменили на лесных реках растрепы и нечесы: бледнолицые, с
зелеными глазами и такими же волосами, всегда голые и всегда готовые
завлекать к себе только для того, чтобы без всякой особой вины
защекотать до смерти и потопить. При этом следует заметить, что в
Великороссии даже не всегда про них знают. В редких местностях вообще об
них вспоминают и рассказывают как о существах живых и действующих,
подобно прочей злой и уродливой нечисти. Но зато повсеместно сохранились
так называемая русальная неделя и русалкино заговенье (на Петровки, или
апостольский пост). И эти празднества ясно показывают, насколько
северная лесная русалка не похожа на ту, которая пленяла и вдохновляла,
между прочим, и наших поэтов.
Уже одно то, что русалка изображается (например, в приволжских местах) в
виде соломенного чучела, а кое-где даже в виде взнузданного лошадиного
черепа, укрепленного на шесте, показывает, как потускнел и вылинял в
Великороссии поэтический миф о грациозной красавице-русалке. Только в
слабых и постепенно смолкающих песенных отголосках еще мелькает образ
этих красивых существ и сберегаются о них слабеющие воспоминания. Но
зато тут успели уже войти в обычай иные чествования, именно; чествования
кукушки — весенней вестницы. Девушки крестят ее в лесу, кумятся между
собою и завивают венки на березе (завивают на семик в четверг, а
развивают на следующее воскресенье, приходящееся в Троицын день). Тем не
менее на десятой неделе по святой Пасхе, сохранившей древнее народное
название "русальной" или "русальской", ни одна деревенская девушка не
решится пойти в лес без товарок именно из боязни "злых русалок",
которые, по народному представлению, на это время переселяются из речных
и озерных омутов в леса. В ту же самую пору мужики принимаются
"русальничать", т. е. гулять на все лады и пить целую всесвятскую неделю
до самого заговения.
Вот почему за точными справками о русалках необходимо обращаться на юг —
к малороссам. В Великороссии же более подробные сведения о русалках
получаются, главным образом, из губерний Тульской, Орловской, Калужской
и Пензенской 32. Но и здесь веселый образ русалки омрачается недобрыми,
злыми свойствами.
Оставляя с Троицына дня воды и рассыпаясь вплоть до осени по полям,
перелескам и рощам, русалки выбирают себе развесистую, склонившуюся над
водою иву или плакучую березу, где и живут. Ночью при луне, которая для
них ярче обычного светит, они качаются на ветвях, аукаются между собою и
водят веселые хороводы с песнями, играми и плясками. Где они бегали и
резвились, там трава растет гуще и зеленее, там и хлеб родится обильнее.
Тем не менее от русалок не столько пользы, сколько вреда: когда они
плещутся в воде и играют с бегущими волнами или прыгают на мельничные
колеса и вертятся вместе с ними, то все-таки не забывают спутывать у
рыбаков сети, а у мельников портить жернова и плотины. Они могут
насылать на поля сокрушительные бури, проливные дожди, разрушительный
град; похищают у заснувших без молитвы женщин нитки, холсты и полотна,
разостланные на траве для беленья; украденную пряжу, качаясь на
древесных ветвях, разматывают и подпевают себе под нос хвастливые песни.
В таких случаях находятся разнообразные средства и способы для борьбы с
затеями лихих русалок, чтобы делать их безвредными для деревенского
домашнего хозяйства.
Кроме церковного ладана (незаменимого средства против всякой нечистой),
против чар и козней русалок отыскалось еще снадобье, равносильное
священной вербе и свечам страстной недели,— это "полынь, трава окаянная,
безколенная". Надо только пользоваться силою и применять ее на деле
умеючи. Уходя после Троицына дня в лес, надо брать эту траву с собою.
Русалка непременно подбежит и спросит:
— Что у тебя в руках: полынь или петрушка?
— Полынь.
— Прячься под тын!— громко выкрикнет она и быстро побежит мимо. Вот в
это-то время и надо успеть бросить эту траву прямо русалке в глаза. Если
же сказать "петрушка", то русалка ответит:
— Ах, ты моя душка,— примется щекотать до тех пор, пока не пойдет у
человека изо рта пена и не повалится он, как мертвый, ничком.
Хотя во Владимирской губернии и помнят еще древних русалок и признают
даже два их вида (водяных и домашних), но ни те, ни другие не отмечаются
такими нежными, привлекательными чертами, как южные их сестры. Поверья
северян и южан связаны между собою лишь в том общем убеждении, что
русалки — людские дети, умершие некрещеными, либо потонувшие или
утопившиеся девушки. Во многих местах думают, что это дети, обмененные в
то время, когда роженицу оставляют одну в бане, и она лежит без креста,
а ребенок подле нее спит некрещеным.
Всем русалкам разрешается выходить из воды еще на светлое воскресенье,
когда обносят кругом церкви плащаницу. И потому в это время надо
запирать двери в храме как можно крепче из опасения, как бы не вбежали
русалки.
В этом поверье, на первый взгляд несколько странном, можно различить
следы древнеславянского почитания душ умерших: весною, когда вся природа
оживает, по верованию древних славян, оживали и души умерших и бродили
по земле.
Эта связь между природой и душами умерших привлекала к себе внимание
многих ученых, которые делают в этом направлении настолько остроумные
сближения, что на них необходимо остановиться хоть на короткое время.
Души умерших, т. е. русалки, суть представители царства смерти, тьмы и
холода, поэтому-то с наступлением весны хотя они и оживают, но обитают
все-таки в темных недрах земных вод, еще холодных весною. С Троицына дня
русалки оставляют воды и живут в лесах на деревьях.Но вот наступает
время купальских дней. Солнце, купаясь в водах, освещает эти воды и
оживотворяет. Уместно ли русалкам, представительницам смерти, обитать в
водах, освященных купаньем живоносного солнечного божества? И вот, по
тому же народному поверью, они оставляют воды и лезут на зеленые
деревья, служившие, по верованию древних славян, жилищем мертвецов.
Так, между прочим, объясняет русальские праздники А. В. Балов,
доставивший самые интересные данные по великорусской демонологии из
Пошехонского уезда (Ярославская губ.).
XI
Оборотни
От русалок прямой переход к оборотням — таким же мнимым существам, почти
однородного происхождения. Чтобы стать настоящей русалкой, т. е.
потерять навсегда право и возможность возвратиться в первобытное
состояние, по народным толкам, необходимо четыре года. Только
девушкам-самоубийцам возврата назад нет. Точно так же не закрыт путь для
обратного превращения в людей всякого сорта оборотням, не исключая даже
волколаков, крепче других зачарованных.
Эти волкодлаки (по-старинному) или волколаки33, по современному
произношению малороссов и белорусов, суть всего чаще люди, обращенные в
волка, который затем может оборачиваться в собаку, кошку, в куст, пень и
пр. (Ведьмы также обращаются в волколаков и обращают других.) Несмотря
на то, что это поверье свойственно всем европейским народам, наибольшею
распространенностью и устойчивостью оно пользуется на юге и на западе.
Так, например, в то время, как в Великороссии вера в волколаков
привилась чрезвычайно слабо,— в среде белорусов и малороссов она
является самою законченною, полною живых образов и совершенно искреннею.
У них стоит лишь найти в лесу гладко срубленный пень, воткнуть в него с
приговорами нож и перекувыркнуться через него — станешь вовкудлаком.
Порыскав волком, надо забежать с противной стороны пня и
перекувыркнуться обратно; если же нож кем-нибудь похищен, то придется
остаться перевертышу навек волком. Так объясняет это поверье Даль в
Толковом словаре великорусского языка.
Что касается великорусских воззрений на волколаков и оборотней, то, не
навязывая доказательств, почерпнутых из личных наблюдений, мы имеем в
настоящем случае возможность представить подкрепление в сообщениях,
полученных нами от многочисленных корреспондентов из лесных и
подмосковных (южных черноземных) губерний. Так, например, из Смоленской
губернии (из Дорогобужского уезда) г. Гринев пишет: "Вера в оборотней
среди народа существует и теперь, хотя далеко и не в такой степени, как
это было сравнительно немного времени тому назад".
Из Новгородской губернии (Череповецкого уезда) сообщают: "В настоящее
время в оборотней редко кто верит: есть несколько стариков, которые
говорят, что оборотни есть".
Из Вологодской губернии (Тотемского уезда): "Людей оборачивали в волка
или. медведя когда-то очень давно, когда были сильные колдуны; впрочем,
есть вера, что и ныне "в зырянах" еще есть такие колдуны, что могут
человека пустить волком".
Из Вятской губернии (Сарапульского уезда): "Раньше, в старые годы, были
такие колдуны, что целые свадьбы могли оборачивать в волков. Едет
свадьба под венец или из-под венца — и всю свадьбу сделают волками;
навсегда так и бегают. Теперь этого нет, не слыхать вовсе".
Таковы на выдержку известия с севера, а вот из подмосковных местностей —
из Рязанской губернии (Скопинский уезд): "В оборотней крестьяне верят и
боятся встречи с ними". Из Саратовской губернии (Хвалынский уезд): "В
оборотней народ верит и представляет их в виде свиньи, коровы, собаки,
козла или вообще чудовища. Люди в оборотней обращаются сами собой, для
чего надо воткнуть два ножа в рот, прочитать заклинание и три раз
перекувыркнуться".
Из Калужской губернии (Мещовского уезда): "Узнать оборотней легко можно
по тому, что у них задние ноги имеют колена вперед, как у человека, а не
назад, как у волка. Людям они вреда не делают, кроме тех, кто их
испортил; те не должны им попадаться навстречу". Из той же губернии
(Медынского уезда): "В существование оборотней верят, но волколаков не
знают. Оборотнями делаются колдуны: скидываются чаще всего в свиней,
скидываются кошками, собаками, даже петухами или сорокой".
Из Пензенской губернии пишут: "При въезде в село Шигонь, Писарского
уезда, в восточной стороне, находится пересохший ручей, называемый Юр.
Из-под моста по ночам выходят гусь и свинья, происхождение которых
неизвестно, и нападают на проходящих, особенно на пьяных. По мнению
народа, эти животные— оборотни и колдуны" и т. д.
Сопоставляя все эти противоречивые рассказы об оборотнях, нельзя не
прийти к заключению, что вера в них значительно ослабела и рассыпалась
на множество осколков, из которых с трудом можно составить себе цельное
представление об этой нечистой силе. Даже в северных лесных трущобах,
считающихся колыбелью всяких суеверий, миф об оборотнях не вылился в
законченную форму. Оборотни здесь — существа временные, а не постоянные,
являющиеся таковыми на ту лишь пору, когда требуют различные
обстоятельства (например, желание отомстить и даже подшутить и т. п.). В
таких случаях оборотнями "скидываются на время" сами колдуны или, как
называют их в вологодских краях, "опасные". Здесь "оборачивают"
некрещеных младенцев, девушек, лишивших себя жизни,— и в настоящих
оборотней, и в обменок, и в русалок без всякого различия. Сами колдуны
обращаются в таковых же после смерти в тех случаях, "если колдун продал
свою душу черту". Избавить его можно лишь в том случае, если перед
смертью перерезать ему на ногах сгибательные пяточные сухожилия. Тогда
он уже теряет возможность ходить или шататься по земле. "Оборотни (пишут
из Кадниковского уезда) бывали еще на нашей памяти (т. е. в памяти
живущего поколения), когда целые свадебные поезда, прямо из-за стола,
колдуны пускали волками..."
XII
Колдун-чародей
Прошло то доброе старое время, когда под шумок веретена охотно слушались
повести о геройских подвигах могучих богатырей,— на нашей памяти
наступают иные времена, когда под стук швейных машин на устах присяжных
сказочников-портных стала уже смолкать сказка-складка. Но колдун-чародей
все еще не забыт и все еще властен и крепок, несмотря на свое почтенное
долголетие. Он точно тот старый дуб, у которого давно гниет гердцевина,
но которого не свалила буря благодаря лишь тому, что корень его так
глубоко проник в землю, как ни у одного из прочих лесных деревьев. Самая
внешность колдуна, строгая и внушительная, очень напоминает старый дуб.
Вспомните обсыпанную снегом фигуру чародея, который стоит на переднем
плане превосходной картины нашего жанриста (В. В. Максимова). Внезапно
этот чародей явился на свадебный пир и всех напугал не на шутку; молодые
вскочили с места и остолбенели от страха, батюшка-поп находится в
тревоге, а все остальные настолько испуганы, что на лицах их
одновременно можно читать выражение страха и раскаяния: забыли, дескать,
позвать колдуна— жди теперь беды: он оскорблен, он отомстит, и
запоздалым угощением его теперь не задобрить.
Суеверный страх перед колдунами покоится на общенародном убеждении, что
все они состоят в самых близких отношениях с нечистой силой и что черти
не только исполняют все их поручения, но даже надоедают, требуя для себя
все новой и новой работы. Что ни придумают чародеи — все чертям нипочем,
одна забава: выдумал один колдун заставить их овин молотить — в одну
ночь измолотили так, что и соломы обирать не надо: осталась одна мякина.
Дал другой меру овса и меру льняного семени, велел обе смешать и
отобрать по зернышку, каждое в отдельное место: думал, что над льняными
зернами, скользкими и увертливыми, черти надсадятся, а они в полчаса всю
работу прикончили. Пошлют иные колдуны на елке хвою считать, каждую
иголку перебрать, чтобы бесы искололи себе лапы, изошли кровью от
уколов, а они сказывают верным счетом да еще самодовольно ухмыляются.
Другие затейники на осину им указывают: сосчитайте, мол, листья (а
осиновый лист, как известно, неподатлив: без ветру изгибается, без
устали шевелится, ухватить себя лапами не дается). Долго черти с ними
бьются; пот с них льется градом несмотря на то, что на осине листьев
меньше, чем иголок на елке,— однако и глазом заказчик едва успел
мигнуть, как работа у чертей окончена. Опять осклабили они зубы, опять
навязываются на работу. Вбил один колдун в озеро кол и оставил конец над
водой: "Заливайте, говорит, кол". Стали черти заливать — не могут.
"Теперь не скоро явятся,— думает колдун,— дня два промучаются, а я тем
временем отдохну от них". Однако колдун ошибся: хотя он наказал носить
воду решетом, да забыл его зааминить: сделать по молитве таким, чтобы
они не могли навести свои чары — превратить решето в лукошко. Вот черти
и залили кол. Снова пришли, расхохотались: давай им что-нибудь
потруднее. Тогда колдун озлился: "Вот вам чурбан из того проклятого
дерева, которое вы любите за то, что на нем удавился Иуда, и под корою
которого видна кровь (кора под кожищей красновата): чурбан я вырубил во
весь свой рост, да с одного конца отсек от него поларшина. Надо вытянуть
кряж так, чтобы стал по мерке снова вровень с ростом". Тянули черти три
дня целых — ничего у них не вышло. Пришли покаяться и просить работы
хотя бы еще поскучнее, например песок с берега перетаскать в реку, по
песчинке, или еще мудренее: развеять куль муки по ветру да и собрать его
по порошинке.
Колдуны бывают природные и добровольные, но разницы между ними нет
никакой кроме того, что последних труднее распознать в толпе и не так
легко уберечься от них. Природный колдун, по воззрениям народа, имеет
свою генеалогию: девка родит девку, эта вторая приносит третью, и
родившийся от третьей мальчик сделается на возрасте колдуном, а девочка
ведьмой. Впрочем, помимо этих двух категорий колдунов существуют, хотя и
очень редко, колдуны невольные. Дело в том, что всякий колдун перед
смертью старается навязать кому-нибудь волшебную силу, иначе ему
придется долго мучиться, да и мать-сыра земля его не примет. Поэтому
знающие и осторожные люди тщательно избегают брать у него из рук
какую-нибудь вещь, даже самые родные стараются держаться подальше, и
если больной попросит пить, то не дадут из рук, а поставят ковшик гак,
чтобы он сам мог до него дотянуться. Рассказывают, что один колдун
позвал девку и говорит: "На тебе!" — Та догадалась: "Отдай тому, у кого
взял".— Застонал он, заскрипел зубами, посинел весь, глаза налились
кровью. В это время пришла проведать его племянница; он и к ней: "На,—
говорит,— тебе на память!" — Та спроста приняла пустую руку — захохотал
он и начал кончаться.
Для "невольного" колдуна возможно покаяние и спасение: их отчитывают
священники и отмаливают в монастырях, для "вольных" же нет ни того, ни
другого.
Посвящения в колдуны в общем сопровождаются однородными обрядами, смысл
которых повсюду сводится к одному — к отречению от Бога и царствия
небесного и затем к продаже души своей черту. Для первого довольно снять
с шеи крест и спрятать его под правую пятку или положить икону на землю
вниз ликом и встать на нее ногами, чтобы затем в таком положении
говорить богохульные клятвы, произносить заклинания и выслушивать все
руководящие наставления сатаны. Лучшим временем для этого, конечно,
считается глубокая полночь, а наиболее удобным местом — перекрестки
дорог, как излюбленное место нечистой силы. Удобны также для сделок с
чертом бани, к которым, как известно, приставлены особые дужи. При
заключении договоров иные черти доверяют клятвам на слово, другие от
грамотных требуют расписки кровью, а неграмотным велят кувыркаться
ведомое число раз через столько-то ножей, воткнутых в землю 34. Когда
все обряды благополучно окончены, к похищенному на всю жизнь его
приставляются для услуг мелкие бойкие чертенята.
Для изобличения колдунов в некоторых местах (например Пензенская губ.)
знают три средства: вербную свечу, осиновые дрова и рябиновый прут. Если
зажечь умеючи приготовленную свечу, то колдуны и колдуньи покажутся
вверх ногами. Равным образом стоит истопить в великий четверг осиновыми
дровами лечь, как тотчас все колдуны придут просить золы. Рябиновая же
палочка помогает опознавать этих недоброхотов во время :ветлой заутрени:
они стоят задом к иконостасу. Это всюду считается самым верным
средством, и если встречаются разноречия, то лишь в указании времени
(например, в Орловской и Саратовской губ. полагают более удобным
моментом для наблюдений пение Херувимской за пасхальной обедней, причем
советуют надеть на себя все чистое и новое до последней ниточки). В
Новгородской же губернии колдунов опознают несколько иначе. Для этого
советуют взять в руки первое яйцо молодой курицы и во время светлой
заутрени стоять на таком месте, откуда видно было бы всех молящихся;
тогда у колдунов удается заметить даже рога на голове. В Калужской
губернии колдуны узнаются по тому, что на св. Пасху приходят в чужую
избу огня просить и т. п. Наконец, есть и еще несколько способов,
отличающихся большой странностью; в числе их один, например, такого
рода: надо положить нож острием KBepxiy и прочитать воскресную молитву
(Да воскреснет Бог) с конца: тогда колдун либо заревет, либо начнет
скверно ругаться. В Сараповском уезде Вятской губернии указывают еще на
"сорокообеденный ладан" (пролежавший на престоле во время сорокоуста).
Если такой ладан растереть в порошок и всыпать в вино, пиво и дать
подозрительному человеку выпить, то он начнет ходить по избе с одного
угла на другой и дверей не найдет. Этот способ тем хорош, что, если в
это время дать колдуну напиться поганой воды хотя бы из лоханки, он
охотно выпьет и затем потеряет всю силу.
Все эти заботы о приискании предохранительных средств против колдунов
вытекают непосредственно из непоколебимой народной веры "в порчу".
Здесь, в этой порче, и сосредоточена собственно вся деятельность
чародеев, и ею же объясняется их влиятельное значение в деревенской
среде, наружное уважение к ним, почетные поклоны при всякой встрече и
угощения водкой в виде отступного. Тем не менее под наружными признаками
заискивающего почтения скрытно таятся зародыши глубокой ненависти,
которая и вспыхивает всякий раз, как только отыскивается
смельчак-обличитель, который выведет на свежую воду все чародейские
шутки. Над опростоволосившимся колдуном охотно смеются, причем вслед за
насмешками быстро наступает утрата всякого доверия к нему, полное
равнодушие и невнимание. Это на лучший конец. В тех же случаях, когда
озлобление скоплялось долгое время и вызвалось неудачею злобных выходок
чародея, общее негодование сопровождается жестокими побоями,
напоминающими расправы с конокрадами. Для этого достаточно бывает
ударить его наотмашь левой рукой, не оборачиваясь назад. Если при этом
прольется кровь, то чародей уже испортился и в колдуны больше не
годится. Он перестает быть опасным и затем, конечно, теряется в самых
задних рядах, пребывая в полном презрении и совершенном отчуждении.
Темное дело порчи,— в какой бы исторической форме она ни выражалась: в
форме ли кликушества, омерячения, падучей, беснованья и даже пляски св.
Витта,— производится "сглазом", сговорами, "напуском" и "относом".
Наговаривают на хлеб, соль, воду и пр., напускают по ветру и по следу,
посылают порчy на "относ" 35, т. е. подкидывают наговоренные вещи, и,
кто их поднимет, тот и захворает. Примеров такого рода порчи
рассказывают бесконечное множество: нашла баба наговоренное кольцо у
колодца и зачала на голоса кричать; подняла другая на пороге узелочек с
рубахой, крестом, поясом, цепочкой и угольками — и лишилась еды, тоска
напала, все немилы стали; отдела назад туда, где нашла, и начала
поправляться.
Приемы, к которым прибегают, посылая порчу, очень разнообразны. Сильному
колдуну довольно взглянуть своим недобрым косым взглядом, чтобы
заставить чахнуть. Колдуну послабее нужен заклятый порошок, чтобы
бросить его на намеченную жертву по ветру: дело сделано, если хоть одна
порошинка попадает на человека или скотину. Вытянутый след, т. е.
щепотка или горсточка земли из-под ног обреченного, в мешочке
подвешивается в чело печи, а в трубе замазываются глиной волоса его;
начнет земля и глина сохнуть — сухота обуяет и того человека.
Чepeз наговоренную сильным колдуном вещь достаточно перешагнуть, на
зачурованное место стоит сесть, чтобы захворать. Яной колдун только лишь
слегка ударит по плечу, ан смотришь — человек испорчен.
Тот колдун, который причинил порчу, снять ее уже не в силax,— надо
искать другого, хотя бы и слабенького. И наоборот: если свой колдун
успел обезопасить от всяких чар, то чужому тут нечего делать. Последнее
всего виднее замечается на свадьбах, около которых преимущественно и
сосредоточивается деятельность колдунов.
Чтобы избавить молодых от порчи, колдунов обыкновенно зовут на свадьбы в
качестве почетных гостей, причем приглашенного еще в дверях избы
встречает сам хозяин низким поклоном, со стаканчиком водки. Вторую чарку
колдун попросит сам, затем уже смело начинает кудесить с доброй целью
предупредить возможность порчи: берет из рук хозяйки поднесенный
хлеб-соль, разламывает хлеб на кусочки, круто посыпает солью и
разбрасывает по сторонам. Плюнувши три раза на восток, входит он в избу,
осматривает все углы, дует в них и плюет, потом в одном сыплет рожь, в
другом свою траву, в остальных двух юлу: рожь против порчи, траву на
здоровье молодых. Оглядит пристально пол: не набросано ли желтого
порошка — ведомого, опасного зелья; заглянет в печь: не кинуты ли на
загнетку с угольями такие травы, от которых смрад дурманит у всех
головы, а у иных баб вызывает рвоту (бывали случаи, когда поезжане из-за
этого смрада покидали избу и свадьбу отсрочивали). Затем колдун выходит
на двор и три раза обходит лошадей, назначенных для поезда под жениха и
невесту. Заглядывает под хомут: не положил ли какой-нибудь недоброхот
репейника или иных колючек. В избе обсыпает молодых рожью, заставляет
проходить через разостланный под ноги черный полушубок и этим вконец
изводит навеянную порчу. Провожая до церкви, он на каждом перекрестке и
под каждыми воротами (которые считаются самыми опасными местами) шепчет
заклинанья. Из-под венца велит ехать другой дорогой. На свадебном пиру
принимает первые чарки и напивается прежде всех до полного бесчувствия.
Тогда только его увозят домой с выговоренными подарками, сверх денег:
холстом и расшитыми в узор, но не в кресты полотенцами.
В лесных захолустьях еще живы рассказы о том, как целые свадебные поезда
лихие люди оборачивали в волков, как один неприглашенный колдун высунул
в окно голову и кричал ехавшему по селу поезду: "Дорога на лес!" — а
колдун приглашенный отчуровывался своим словом: "Дорога на поле!" — и с
соперником сделалось то, что у него выросли такие рога, что он не мог
высвободить головы из окна, пока на обратном пути не простили его и не
освободили. Другой раз под ноги передней лошади колдун бросил рукавицу
на волчьем меху, и лошадь зафыркала, остановилась как вкопанная и
задержала весь поезд, который должен совершить свой путь без помех и
препятствий. Против всех этих козней колдунов придумано бесчисленное
множество самых разнообразных, хотя и малодействительных, средств: тут и
лук, и чеснок, и янтарь, и ладан, столь ненавистные чародеям, и крест,
нашитый на головной платок невесте, и монета, положенная ей с наговором
в чулки, и иголки без ушков, зашитые в подоле платья, и льняное семя,
насыпанное в обувь. Все эти меры предосторожности обыкновенно составляют
заботу свахи, хотя у колдуна, в свою очередь, припасен гороховый стручок
о девяти горошинах — средство, перед которым ничто не устоит.
Колдуны большею частью — люди старые, с длинными седыми волосами и
нечесаными бородами, с длинными неостриженными ногтями. В большинстве
случаев они люди безродные и всегда холостые, заручившиеся, однако,
любовницами, которые к таким сильным и почетным людям очень прилипчивы.
Избенки колдунов, в одно окошечко, маленькие и сбоченившиеся, ютятся на
самом краю деревни, и двери в них всегда на запоре. Днем колдуны спят, а
по ночам выходят с длинными палками, у которых на конце железный крюк.
Как летом, так и зимой надевают они все один и тот же овчинный
полушубок, подпоясанный кушаком. По наружному виду они всегда
внушительны и строги, так как этим рассчитывают поддерживать в
окружающих то подавляющее впечатление, которое требуется их
исключительным мастерством и знанием темной науки чернокнижия. В то же
время они воздерживаются быть разговорчивыми, держат себя в стороне, ни
с кем не ведут дружбы и даже ходят всегда потупившись, не поднимая глаз
и устрашая тем взглядом исподлобья, который называется "волчьим
взглядом". Даже и любовниц своих они не любят и часто меняют их. В
церковь они почти никогда не ходят и только, страха ради иудейска,
заглядывают когда по самым большим праздникам. Все это, вместе взятое,
одной стороны, совершенно порабощает напуганное воображениe захолустных
обитателей, а с другой — придает самим колдунам необыкновенную
уверенность в своих силах. Вот характерный рассказ, показывающий, как
велико обаяние колдунов в народной массе и как самоуверенны в своей
"работе" эти темные люди.
— Уворовали у нас деньги,— передавал один крестьянин, нуждавшийся в
помощи колдуна,— пятнадцать целковых у отца из полушубка вынули. Ступай,
говорят, на Танеевку, к колдуну: он тебе и вора укажет, и наговорит на
воду али на церковные свечи, а то так и корней наговоренных даст. Сам к
тебе вор потом придет и добро ваше принесет. Приезжаем. Колдун сидит
избе, а около него баба с парнишком — значит, лечить пришла. Помолились
мы Богу, говорим: "Здорово живете!" А он на нас, как пугливая лошадь,
покосился и слова не молвил, а только на лавку рукой показал: садитесь,
мол. Мы сели. Глянь, промеж ног у него стеклянный горшок стоит с водой.
Он глядит на горшок и говорит невесть что. Потом плюнул сначала вперед,
потом назад и опять начал бормотать по-своему. Потом плюнул право, потом
налево, на нас (чуть отцу в харю не попал), и начало его корчить и
передергивать. А вода та в горшке так и бурлит, так и плещет, а ему
харю-то так и косит. Меня дрожь берет. Потом как вскочит, хвать у бабы
мальчишку, да и ну его пихать в горшок-от! Потом отдал бабе и в бутылку
воды налил: велел двенадцать зорь умывать и пить давать — а потом велел
бабе уходить.
— Ну,— говорит нам,— и вы пришли. Знаю, знаю, я вас ждал. Говори, как
дело было.
Я так и ахнул: угадал, нечистый! Тятька говорит: так и так, он опять:
— Знаю, знаю! С вами хлопот много!
Отец его просит, а он все ломается, потом говорит:
— Ну ладно, разыщем. Только не скупись. Отец вынул из кармана полштоф на
стол. Колдун взял, глотнул прямо из горла раза три, а отцу говорит:
— Тебе нельзя— и унес в чулан вино.
Выходит из чулана, сел за стол и отца посадил. Начал в карты гадать.
Долго гадал и все мурлыкал, потом содвинул карты вместе и говорит:
— Взял твои деньги парень белый (а кто в наших деревнях, и по волосам, и
по лицу, не белый?).
Потом встал из-за стола и пошел в чулан. Выносит оттуда котел. Поставил
его посередь избы, налил воды, вымыл руки и опять ушел в чулан. Несет
оттуда две церковные (восковые) свечи; взял отца за рукав и повел на
двор. Я за ними. Привел под сарай, поставил позадь себя, перегнулся
вперед и свечи как-то перекрутил, перевернул. Одну отдал отцу, одну у
себя оставил и стал что-то бормотать. Потом взял у отца свечу, сложил
обе вместе, взял за концы руками, а посреди уцепил зубами и как
перекосится — я чуть было не убежал! Гляжу на тятьку — на нем лица нет.
А колдун тем временем ну шипеть, ну реветь, зубами, как волк,
скрежетать. А рыло-то страшное. Глаза кровью налились, и ну кричать:
"Согни его судорогой, вверх тормашками, вверх ногами! Переверни его на
запад, на восток, расшиби его на 777 кусочков! Вытяни у него жилу
живота, растяни его на 33 сажени!" И еще что-то много говорил. Затем
пошли в избу, а он свечи те в зубах несет. Остановил отца у порога, а
сам-от головой в печь, только ноги одни остались, и ну мычать там, как
корова ревет. Потом вылез, дал отцу свечи и говорит:
— Как подъедешь к дому, подойди к воротному столбу, зажги свечу и попали
столб, а потом принеси в избу и прилепи к косяку: пускай до половины
сгорит. И как догорит, то смотри, не потуши просто, а то худо будет, а
возьми большим и четвертым (безымянным) пальцем и потуши: другими
пальцами не бери, а то сожжешь совсем, и пальцы отпадут.
И так он велел сжечь свечи в три раза. Приехали мы с отцом домой и
сделали, как велел колдун. А дней через пять приходит к нам Митька —
грох отцу в ноги: так и так—моя вина! И денег пять целковых отдал, а за
десять шубу оставил. Говорит:
— Сил моих нет, тоска одолела. Я знаю — это все танеевский колдун
наделал 36.
Таковы те приемы, при помощи которых колдуны поддерживают в народе свое
обаяние. Но в то же время они твердо знают, что внешнее почтение быстро
сменяется ненавистью, когда чары переступят меру и начнут наносить
обиды. Правда, случаи резких самосудов уголовного характера стали
замечательно редки, но о случаях презрения к колдунам-неудачникам,
связанного с потерею всякого уважения к ним, еще поговаривают во всех
захолустьях как лесных, так и черноземных губерний. Здесь еще возможны
случаи публичного состязания двух соперников на почве хвастливого
преимущества.
На этот счет в южных великорусских лесных захолустьях (например, в
карачаевских и брянских местах) существует ходячий рассказ такого
содержания:
— В старые времена на конце одного села жила-была старуха. Нос у нее был
синий, большой. Как ночь, старуха то свиньей, то собакой скидывается, и
все белогорлистой. Скинется — и ну по селу ходить: где солдатке под ноги
подкатится и сведет бабенку с пути чистого, а где мужа с женой норовит
разлучить. Грызть не грызет, а только под ноги подкатывается. А на
другом конце села жил колдун. И невзлюбил тот колдун старуху, начал он
ее изводить и на селе похваляться: я-де ее доконаю! Вот, как настала
ночь и старуха, скинувшись свиньей, пустилась по селу, колдун стал
посередь села и говорит: "Стой, говорит, у меня двенадцать сил, а у тебя
и всего-то пять!" Завизжала свинья и сделалась вдруг бабой. Тут народ и
давай ее кольями бить: "Откажись, окаянная сила!" С неделю после того
она с печи не сходила, чтобы синяков не показывать, а там отдышалась — и
опять за свое. И вздумала она раз на метлу сесть. На метле, говорит, он
меня не уловит. Но только это она на середину села выехала, как он и
почуял, почуял да на одном колесе в погоню за ней как пустится, сшиб ее
с метлы да тут и заповедал ей больше этим ремеслом не заниматься.
В северных лесных местах — именно в тотемских краях — общеизвестен,
между прочим, такой случай.
На одну свадьбу, для предохранения молодых от порчи, приглашен был
колдун. Когда молодые отправились в церковь, Его заметили около своего
дома неподвижно стоящего человека. Возвращаясь назад, увидели его опять
в том же положении, словно пригвожденным к месту. Когда свадебный колдун
приблизился к нему, то все слышали, как тот просил: "Отпусти ты меня, не
держи — сделай милость". "Я и не держу тебя — ступай". Тогда стоявший
сорвался с места и бегом, во все лопатки, пустился прочь. Всем стало
понятно, что то был колдун, подосланный для порчи: его узнал защитник и
чарами своими заставил его простоять на одном месте во все время
венчания не вредить.
Но если вера в колдунов еще очень сильна в отдаленных местах,
захолустьях, то в местностях, прилегающих к крупным центрам, она стала
значительно ослабевать. Из подмосковных фабричных мест, например,
компетентный свидетель с полною уверенностью сообщает, что там "колдунов
теперь очень мало сравнительно с недавним прошлым" (Владимирская губ.,
Шуйский уезд). Случалось, говорят бабы, их штук по пяти на одну деревню
приходилось. Всех баб, бывало, перепортят. Бывало, все кликали, а нынче
на целую волость пяти-то не наберешь, лекарок больше теперь. Сообразно с
такой переменой и рассказы о колдунах из центрального района получаются
совсем в другом роде. Вот, например, рассказ о столкновении колдуна с
солдатом.
Вернулся домой солдат и попал прямо на свадьбу к богатому крестьянину.
Все за столом сидят, а на почетном месте, в переднем углу, сидит,
развалившись, и чванится Савка-колдун. Не стерпел солдат, задумал с ним
погуторить: начал "прокатываться" на его счет, смешки подпускать. Не
вытерпел и Савка-колдун, ударил по столу кулаком, зарычал:
— Эй, кто там крупно разговаривает? Кажись, солдат-от уж больно "дочий".
Погодь, я его достану, в самое нутро достану. Сватья и свахи повалились
в ноги, стали умолять:
— Савелий Федорович, кормилец, прости его: вовек твоей милостью будем
довольны!
— Ладно, выгоните только этого солдатишку, а то я и сидеть у вас больше
не стану. Заговорил и солдат:
— Ты, Савелий Федорович, не больно на меня наступай, лучше давай-ка
потолкуем с тобой, а потом поворожим и поглядим, кто скорее уйдет
отсюда.
— Ну, давай ворожить!
Взяли оба по стакану с водкой. Колдун стал нашептывать в свой, положил
какой-то корешок, песочку присыпал и дал солдату выпить. Тот
перекрестился и сразу выпил, так что все не успели даже глазом мигнуть.
Ухмыляется солдат, да еще и спрашивает:
— Что вы на меня выпучили глаза? Ничего со мной не случится. Глядите
лучше на Савелья Федоровича.
Над своим стаканом солдат не шептал, а прямо высыпал свой порошок:
— Прими-ка, Савелий Федорович,— выпей и ты на здоровье.
Проговорил Савка отворотные слова и выпил. А солдат велел припереть
дверь и дружкам наказал не выпускать колдуна из-за стола.
Начало Савку прохватывать, стал он с почетного места проталкиваться. До
середины избы не доскочил, как все повалились со смеху.
С той поры побежденный колдун заперся в своей хате, никуда не выходит и
к себе никого не впускает. Вера в него поколебалась навсегда, хотя бабы
приняли за колдуна и солдата.
Пользоваться помощью колдуна, как равно и верить в его
сверхъестественные силы, наш народ считает за грех, хотя и полагает, что
за этот грех на том свете не угрожает большое наказание. Но зато самих
чародеев за все их деяния обязательно постигнет лютая, мучительная
смерть, а за гробом ждет суд праведный и беспощадный. (Здешний суд для
них не годится, по крайней мере не только жалоб на колдунов не поступает
в правительственные суды, но, ввиду явных обид, не приглашаются для
разбирательства даже волостные и земские власти.)
Самая смерть колдунов имеет много особенностей. Прежде всего колдуны
заранее знают о смертном часе (за три дня), и, кроме того, все они
умирают приблизительно на один манер. Так, например, пензенских чародеев
бьют судороги, и настолько сильно, что они не умирают на лавке или на
полатях, а непременно около порога или под печкой. Если над таким
колдуном станут читать "псалтырь", то в полночь он вскакивает и ловит
посиневшего от страха чтеца. Вологодские колдуны перед смертными
страданиями успевают дать родным словесное завещание: если умрет в поле
—не вносить в избу, умрет в избе — выносить не ногами вперед, по обычаю
всех православных, а головой, и у первой реки заблаговременно
остановиться, перевернуть в гробу навзничь и подрезать пятки или
подколенные жилы. От смоленских колдунов не требуется и подобных
завещаний: все там твердо знают, что необходимо тотчас же, как только
зароют могилу колдуна, вбить в нее осиновый кол 37 с целью помешать
этому покойнику подыматься из гроба, бродить по белому свету и пугать
живых людей38. Умирают колдуны непременно очень долго, так как им
указано мучиться сверх положенного. Одна орловская колдунья, например,
умирала целых шесть дней: к вечеру совсем умрет — затихнет, положат ее
на стол, а наутро она опять залезет в подполье и снова жива. Вытащат ее
оттуда, а она опять начинает мучиться: корежит ее и ломает, вся она
посинеет, высунет раздутый язык наружу и не может спрятать. Дивуется
народ, а не догадается снять конец (верх крыши) или хотя бы одну
жердочку, чтобы облегчить предсмертные страдания39. Короче сказать, все
рассказчики, рисующие ужасы предсмертных страданий колдунов, не находят
слов для выраженья этих мук. Иные из колдунов доходят до того, что
бьются головой об стенку, стараясь расколоть себе череп, рвут себе язык
на куски и т. п. Один из них не велел жене подходить к нему и смотреть
на его лицо, а когда она, бабьим обычаем, не послушалась, то после
смерти мужа шесть недель лежала неподвижно, как полоумная, и все время
смотрела в одну точку. Самые похороны колдунов — вещь далеко
небезопасная, и, зарывая их в землю, надо смотреть в оба, чтобы не
случилось какой-нибудь беды. Так, на похоронах одного колдуна (Орловская
губ., Брянский уезд) крестьяне не заметили, как дочь его, повинуясь
слепо воле умершего, положила в могилу свежей сжатой ржи. Сейчас же
после этого грянул гром, нашла грозовая туча с градом и выбило полевые
посевы. С тех пор каждый год в день похорон этого колдуна стало
постигать "божье наказание" (и в самом деле, в течение 83, 84 и 85 гг.
град при грозе побивал хлеб лишь в одной этой деревне), так что
крестьяне наконец решили миром разрыть могилу, вынуть гнилой сноп и
только тогда успокоились ^выпито при этом было видимо-невидимо).
Подводя итоги злой деятельности колдунов, можно с уверен"остью сказать,
что почти все деревенские напасти имеют прямую или косвенную связь с
кознями чародеев. Эта нечисть вредит человеку, вредит скотине и
переносит свою ненависть даже на растения. Вред, приносимый человеку,
всего чаще выражается в форме болезней. Колдуны, например, "насаживают
килы" на людей, т. е. устраивают так, что здоровый человек заболевает
грыжей или злокачественными темно-синими нарывами, сопровождаемыми
невыносимой болью и необъяснимой тоской: человек просто на стену лезет.
Запои также напускаются колдунами, когда несчастный бросает семью,
уходит куда глаза глядят, иногда налагает на себя руки. Колдуны же
отнимают у человека разум, делают его припадочным, возбуждают у мужа
отвращение к жене и обратно, и вообще нагоняют все те болезни, от
которых бедняков отчитывают, а людей достаточных возят по монастырям к
св. мощам. Что касается растений и животных, то, как выше было сказано,
колдуны, уступая настойчивым требованиям нечистой силы, вынуждены
обращать свою деятельность и на них 40, причем эта деятельность
поддерживает среди темного населения постоянную нервную напряженность,
проистекающую от беспрерывного ожидания нечаянных несчастий и
непредусмотренных бед. Дело доходит до того, что крестьяне, например,
купивши новую скотину, стараются укрывать ее подальше от недобрых глаз
ведомого колдуна: стоит ему провести рукой по спине коровы, чтобы отнять
у нее молоко, или по спине лошади, чтобы посадить ее на задние ноги. Над
лошадьми — особенно в свадебных поездах — влияние колдунов безгранично;
захочет — не пойдут с места и падут на пути во время движения поезда в
церковь. Повальные падежи скота относятся также к работе колдунов.
Из растений колдуны всего более вредят хлебу, отлично понимая, что,
уничтожая крестьянские поля, они причиняют величайшее несчастие не
только отдельным лицам, но целым крестьянским обществам. Чаще всего
чародеи прибегают к так называемому "залому" или "закруткам" (иначе
"куклы").
Залом представляет собою очень спутанный пучок стеблей еще не сжатого
хлеба, надломленных в правую и левую сторону, закрученных в узел вместе
с золой и присыпанных у корней солью, землей с кладбища, яичной
скорлупой и распаренными старыми зернами. Если зола взята из печи одного
хозяина, то залом сделан с расчетом нанести вред ему одному, предвещая
различные бедствия: пожар, падеж скота и даже смерть. Так думают южные
великороссы черноземной полосы и придесненские жители (Брянский уезд);
северные же (например в Пошехонье) боятся заломов еще больше, твердо
веруя, что последствием таких закруток неизбежно является полный
неурожай на всем поле. Крестьяне этих мест убеждены, что если они и
успеют предупредить или ослабить козни колдунов на испорченных полосах,
то все-таки выросший хлеб не будет "снопаться", т. е. его будет
расходоваться в семье гораздо больше обычно среднего количества, так что
придется раньше времени покупать хлеб на стороне. Сверх того, с
зачурованной десятины зерно получается легковесное и по количеству
наполовину не равняется с соседними. Такой хлеб ни один хозяин поля не
решится пустить для домашнего потребления, а постарается поскорее
продать его на сторону. Кроме дурного качества зерна, алом имеет еще ту
особенность, что с ним чрезвычайно трудно бороться: что бы ни делали
хозяева зачурованного поля, как бы ни вырывали и ни жгли залома, но
загаданная беда непременно сбудется, если не отслужить молебна с
водосвятием и не опросить самого священника вырвать крестом всю закрутку
корнем. Правда кроме священника во многих местах хлебородных губерний
возлагают еще надежды на опытных стариков даже на ловких знахарей. В
Карачаевском уезде, например, в селе Ячном, жил 75-летний старик,
которого всюду возили "развязывать" заломы старинным и очень мудреным
способом41, Старик этот приносил с собой на загон изломанное колесо,
срезанный залом клал в ступицу и сжигал на глазах хозяев, от которых
требовал лишь посильного угощения на дому. Не таков был мещанин из
Малоархангельска, тоже специалист по части заломов. Этот брал дорого и
выезжал на места неохотно. Зато он уж сполна бывало обнадежит и успокоит
не только самого потерпевшего, но и всех соседей. Приезжал он
обыкновенно с книжкой и по ней читал молитвы (требник Петра Могилы):
"Мне, говорит, его московский митрополит дал и сказал: кормись и поминай
меня!" Самое чтение он обставлял очень торжественно: "Залом-залом,
взвейся под огнем, рассыпься пеплом по земле, не делай вреда никому!
Огонь очищает, болезнь прогоняет" — так говорил он в поле и притом
обыкновенно поднимал руки кверху, держа ладони обращенными к огню,
который наказывал приготовить к его приходу. Затем дул на все четыре
стороны и говорил какие-то таинственные слова. Куда сам он не ездил,
туда посылал либо три палочки (две сложить крестом, третьей прикроет и
велит ими поднимать залом), либо давал записку с заклинательными
словами, которую приказывал сжечь вместе с заломом, а пепел привезти к
нему для окончательного отговора. Мужики при этом удивлялись тому, что
откуда бы ветер ни был, но пламя тянуло прямо на него.
Кроме заломов, равносильным и едва ли даже не большим несчастием следует
считать так называемые "прожины" (или "прорезы"). Это не недочет в
снопах или копнах, а та дорожка во ржи в вершок шириною, которая
проходит с одного края загона до другого и по которой все колосья
срезаны. Срезают их жучки и черви в то время, когда рожь в цвету, и
потому, конечно, никаких следов человеческих ног по сторонам никогда не
замечается, а, напротив, стенки ржи бывают даже приметно гуще, чем в
других местах той же хлебной полосы. Но крестьяне объясняют это явление
тем, что колдун, делая прожин, стоит в это время обеими ногами на двух
иконах, как на лыжах, и ведет дорожку, как колесо катит.
Когда опытные хозяева замечают прожин, то зовут священника и подымают
иконы, придавая между ними большое значение "Святцам" (иконе 12-ти
праздников с Воскресеньем в середине). Священник идет по проживу с
крестом и кропит по сторонам святою водою. Если же эти меры
предосторожности не будут приняты, то результаты прожина скажутся, и
надежды на урожай не оправдаются: на корню по всему полю рожь как будто
бы хороша, т. е. соломой велика и зерном прибыльна, но как только сжали
ее, привезли на гумно и начали молотить, то сейчас же стали замечать,
что вместо 5 или 4 мер тe копны вышло лишь по две, а то и по одной
чистого зерна. Одни при этом толкуют, что затем колдуны и прожин делают,
чтобы переливать зерно в свои закрома (пятое со всего поля), другие
объясняют беспричинною злобою и желанием всем хозяевам полного
недорода42.
XIII
Ведьма
В духовном стихе, записанном (А. В. Валовым) в Пошехонье Ярославской
губернии, душа ведьмы, уже завершившей свое земное существование,
следующим образом кается в своих грехах:
От коровушек молочко отдаивала,
Промеж межи полоску прожиновала,
От хлебушка спорынью отымывала.
В этом стихе дается полная характеристика злой деятельности ведьмы, так
как эти три деяния составляют специальные занятия женщин, решившихся
продать свою душу чертям. Впрочем, если внимательно всмотреться в облик
ведьмы в том виде, в каком она рисуется воображению жителей северной
лесной половины России, то в глаза невольно бросится существенное
различие между великорусской ведьмой и родоначальницей ее —малорусской.
Если в малорусских степях среди ведьм очень нередки молодые вдовы, и
притом, по выражению нашего великого поэта, такие, что "не жаль отдать
души за взгляд красотки чернобровой", то в суровых хвойных лесах,
которые сами поют не иначе как в минорном тоне, шаловливые и красивые
малороссийские ведьмы превратились в безобразных старух. Их приравнивали
здесь к сказочным бабам-ягам, живущим в избушках на курьих ножках, где
они, по олонецкому сказанию, вечно кудель прядут и в то же время
"глазами в поле гусей пасут, а носом (вместо кочерги и ухватов) в печи
поваруют". Великорусских ведьм обыкновенно смешивают с колдуньями и
представляют себе не иначе как в виде старых, иногда толстых, как
кадушка, баб с растрепанными седыми космами, костлявыми руками и с
огромными синими носами. (По этим коренным чертам во многих местностях
самое имя ведьмы сделалось ругательным.) Ведьмы, по общему мнению,
отличаются от всех прочих женщин тем, что имеют хвост (маленький) и
владеют способностью летать по воздуху на помеле, кочергах, в ступах и
т. п. Отправляются они на темные дела из своих жилищ непременно через
печные трубы и, как все чародеи, могут оборачиваться в разных животных,
чаще всего в сорок, свиней, собак и желтых кошек. Одну такую свинью (в
брянских местах) били чем попало, но кочерги и ухваты отскакивали от
нее, как мячик, пока не запели петухи. В случаях других превращений
побои также считаются полезною мерою, только советуют бить тележной осью
и не иначе, как повторяя при каждом ударе слова "раз" (сказать "два"
значит себя сгубить, так как ведьма того человека изломает). Этот ритуал
избиения, определяющий, как и чем надо бить, показывает, что кровавые
расправы с ведьмами практикуются весьма широко. И действительно, их бьют
и доныне, и современная деревня не перестает поставлять материал для
уголовных хроник. Чаще всего ведьмы подвергаются истязаниям за
выдаивание чужих коров. Зная повсеместный деревенский обычай давать
коровам клички сообразно с теми днями недели, когда они родились, а
равно и привычку их оборачиваться на зов, — ведьмы легко пользуются всем
этим. Подманивая "авторок" и "субботок", они выдаивают их до последней
капли, так что коровы после приходят с поля такими, как будто совсем
потеряли молоко. Обиженные крестьяне утешают себя возможностью поймать
злодейку на месте преступления и изуродовать, отрезавши ей ухо, нос или
сломавши ногу. (После того в деревне не замедлит обнаружиться
обыкновенно баба с подвязанной щекой или прихрамывающая на ту или другую
ногу.) Многочисленные опыты в этом роде повсеместны, так как крестьяне
до сих пор сохранили уверенность, что их коровы выдаиваются не их
голодными соседками, не знающими, чем накормить ребят, а именно
ведьмами. Притом же крестьяне, по-видимому, не допускают и мысли, что
коровы могут потерять молоко от болезненных причин или что это молоко
может быть высосано чужеядными животными.
Ведьмы имеют чрезвычайно много общего с колдунами, и если подбирать
выдающиеся черты в образе действий тех и других, то придется
повторяться. Они также находятся между собою в, постоянном общении и
стачке (вот для этих-то совещаний и изобретены "лысые" горы и шумные
игры шаловливых вдов с веселыми и страстными чертями)43, точно так же
тяжело умирают, мучаясь в страшных судорогах, вызываемых желанием
передать кому-нибудь свою науку, и у них точно так же после смерти
высовывается изо рта язык, необычно длинный и совсем похожий на
лошадиный. Но этим не ограничивается сходство, так как затем начинаются
беспокойные ночные хождения из свежих могил на старое пепелище (на
лучший случай — отведать блинов, выставляемых за окно до законного
сорокового дня, на худший — выместить запоздавшую и неостывшую злобу и
свести неоконченные при жизни расчеты с немилыми соседями). Наконец,
успокаивает их точно так же осиновый кол, вбитый в могилу. Словом,
бесполезно разыскивать резкие границы, отделяющие волхвов от колдунов,
так же точно, как ведьм от колдуний. Даже история тех и других имеет
много общего: ее кровавые страницы уходят в глубь веков, и кажется, что
они потеряли свое начало — до такой степени укоренился в народе обычай
жестокой расправы с колдунами и ведьмами. Правда, против этого обычая
еще в средние века выступали наиболее просвещенные отцы церкви, но в ту
суровую эпоху проповедь кротости и незлобия имела мало успеха. Так, в
первой половине XV века одновременно с тем, как во Пскове во время
моровой язвы сожгли живыми двенадцать ведьм, — в Суздали епископ
Серапион вооружается уже против привычки приписывать общественные
бедствия ведьмам и губить их за это: "Вы все еще держитесь поганского
обычая волхвованья, — говорил св. отец, — веруете и сожигаете невинных
людей. В каких книгах, в каких писаниях слышали вы, что голода бывают на
земле от волхвования? Если вы этому верите, то зачем же вы пожигаете
волхвов? Умоляете, почитаете их, дары им приносите, чтобы не устраивали
мор, дождь ниспускали, тепло приводили, земле велели быть плодоносною?
Чародеи и чародейки действуют силою бесовскою над теми, кто их боится, а
кто веру твердую держит к Богу, над тем они не имеют власти. Скорблю о
вашем безумии, умоляю вас: отступите от дел поганских. Правила
божественные повелевают осуждать человека на смерть по выслушании многих
свидетелей, а вы в свидетели поставили воду, говорите: "Если начнет
тонуть — невинна, если же поплывет— то ведьма". Но разве дьявол, видя
ваше маловерие, не может поддержать ее, чтобы не тонула, и этим ввести
вас в душегубство?" Однако гласом в пустыне прозвучали эти слова
убеждения, исполненные высочайших чувств христианского милосердия: через
200 лет, при царе Алексее, старицу Олену сжигают на срубе как еретицу, с
чародейственными бумагами и кореньями, после того, как она сама
созналась, что портила людей и некоторых из них учила ведовству. В Перми
крестьянина Талева огнем жгли и на пытке дали ему три встряски по
наговору, что он напускает на людей икоту. В Тотьме в 1674 году сожжена
была в срубе, при многочисленных свидетелях, женщина Федосья по оговору
в порче и т. д. Когда (в 1632 г.) из Литвы дошли вести, что какая-то
баба наговаривает на хмель, чтобы навести моровое поветрие, — то тотчас
под страхом смертной казни тот хмель запретили покупать. Спустя еще
целое столетие (в 1730 г.) Сенат счел нужным напомнить указом, что за
волшебство закон определяет сожжение, а через сорок лет после того (в
1779 г.) епископ Устюжский доносит о появлении колдунов и волшебников из
крестьян мужского и женского пола, которые не только отвращают других от
правоверия, но и многих заражают разными болезнями посредством червей.
Колдунов отправили в Сенат как повинившихся в том, что отреклись от веры
и имели свидание с чертом, который приносил им червей. Тот же Сенат,
узнав из расспросов колдунов, что их не раз нещадно били и этими побоями
вынудили виниться в том, в чем они вовсе не виноваты, распорядился
воеводу с товарищем отрешить от должности, мнимых чародеев освободить и
отпустить, а архиереям и прочим духовным особам запретить вступать в
следственные дела о чародействах и волшебствах, ибо эти дела считаются
подлежащими гражданскому суду. И вот с тех пор, как блеснул во мраке
непроглядном животворный луч света, накануне XX столетия мы получаем
нижеследующее известие все по тому же чародейскому вопросу о ведьмах:
"Недавно, — пишет корреспондент наш из Орла, — в начале 1899 г. чуть
было не убили одну женщину по имени Татьяна, которую все считали за
ведьму. Татьяна поругалась с другой женщиной и пригрозила ей, что
испортит ее. И вот что потом произошло из-за уличной бабьей перебранки:
когда на крики сошлись мужики и обратились к Татьяне со строгим
запросом, она обещала им превратить всех в собак. Один из мужиков
подошел к ней с кулаком и сказал: ты, мол, ведьма — а заговори мой кулак
так, чтобы он тебя не ударил. И ударил ее по затылку. Татьяна упала, на
нее, как по сигналу, напали остальные мужики и начали бить. Решено было
осмотреть бабу, найти у нее хвост и оторвать. Баба кричала благим матом
и защищалась настолько отчаянно, что у многих оказались исцарапаны лица,
у других покусаны были руки. Хвоста, однако, не нашли. На крик Татьяны
прибежал ее муж и стал защищать, но мужики стали бить и его. Наконец,
сильно избитую, но не переставшую угрожать женщину связали, отвезли в
волость (Рябинскую) и посадили в холодную. В волости им сказали, что за
такие дела всем мужикам попадет от земского начальника, так как де
теперь в колдунов и ведьм верить не велят. Вернувшись домой, мужики
объявили мужу Татьяны, Антипу, что жену его, должно быть, порешат
послать в Сибирь, и что они на это согласны будут дать свой приговор,
если он не выставит ведра водки всему обществу. За выпивкой Антип
божился и клялся, что не только не видал, но ни разу в жизни даже не
заметил никакого хвоста у Татьяны. При этом, однако, он не скрыл, что
жена угрожает оборотить его в жеребца всякий раз, когда он захочет ее
побить. На другой день пришла из волости Татьяна, и все мужики явились к
ней договариваться о том, чтобы она в своей деревне не колдовала, никого
не портила и не отымала у коров молока. За вчерашние же побои просили
великодушно прощения. Она побожилась, что исполнит просьбу, а через
неделю из волости получился приказ, в котором было сказано, чтобы впредь
таких глупостей не было, а если что подобное повторится, то виновные за
это будут наказаны по закону и, кроме того, об этом будет доводиться до
сведения земского начальника. Выслушали крестьяне приказ и порешили всем
миром, что наверняка ведьма околдовала начальство и что поэтому впредь
не следует доходить до него, а нужно расправиться своим судом".
В деревне Теребеневе (Жиздринский уезд Калужской губ.) семилетняя
девочка Саша говорила матери, что она с теткой Марьей, у которой жила в
няньках, каждую ночь летала на лысую гору.
— Когда все заснут, погасят огни, тетка Марья прилетит сорокой и
застрекочет. Я выскочу, а она бросит мне сорочью шкуру, надену я ее — и
полетим. На горе скинем шкуру, разложим костры, варим зелье, чтобы людей
поить. Слетается баб много: и старых, и молодых. Марье весело — свищет
да пляшет со всеми, а мне скучно в сторонке, потому что все большие, а я
одна маленькая.
То же самое Саша рассказала отцу, а этот бросился прямо к Марье:
— Безбожница, зачем ты мне дочь испортила?
Заступился Марьин муж: вытолкал дурака за порог и дверь за ним затворил.
Но тот не унялся — и к старосте. Подумал, подумал староста и говорит:
— Нет, я тут действовать не могу, иди к попу и в волость.
Думал, думал отец и надумал сводить свою дочку в церковь, исповедовать
ее, причастить и попытаться, не возьмется ли священник ее отчитать. От
исповеди, однако, девочка сама отказалась:
— Ведьмы не молятся и не исповедуются!
И в церкви повернулась к иконостасу спиной. Священник отчитывать
отказался и посоветовал девочку хорошенько выпороть.
— Какой сорокой она скидывалась, куда летела? И ты, дурак, веришь
болтовне ребенка?
Между тем у избы встревоженного отца толпа мужиков и баб не расходится,
и девчонка продолжает болтать свой вздор.
В волости жалобщику поверили и Марью признали за колдунью. Порылся
писарь в законах и оповестил:
— Нет, брат, против черта ничего не поделаешь: никакой статьи противу
него я не подыскал.
Пало на Марью подозрение, и слава ведьмы стала расти. Стали соседки
следить за каждым ее шагом, припоминать и примечать всякие мелочи. Одна
рассказывала, что видела, как Марья умывалась, перегнувшись через порог
на улицу; другая— что Марья черпала воду на сутоках, третья — что Марья
в ночь на Ивана Купалу собирала травы и т. п. Каждый шаг несчастной
женщины стали перетолковывать в дурную сторону. Мальчишки из-за угла
начали в нее камнями бросать. Ни ей, ни мужу нельзя стало на улице
показываться — чуть в глаза не плюют.
— Хоть бы ты, батюшка, вступился за нас! — умолял Марьин муж священника.
Священник пробовал убеждать толпу и успокаивать Марью, но ничто не
помогало, и в конце концов невинная и кроткая Марья умерла в чахотке.
С того времени прошло лет 15. Саша уже давно выросла, давно уверяет, что
рассказ ее — чистая выдумка, но теперь ей уже никто не верит: вошла
девка в полный смысл и поняла, что этого рассказывать не следует. Девка
она хорошая, но ни один жених за нее не сватается: никому нет охоты
жениться на ведьме.
Придется, вероятно, и ей, сидя в старых девках, обратиться к промыслу
ворожеи, тем более что такие занятия вовсе не опасны и очень выгодны.
Мимо ворожеи не пройдут ни удалые молодцы, ни красные девицы, ни
обманутые мужья, ни ревнивые жены, потому что и нынче, как в старину,
живет в людях вера в "присуху". Не надо ни лысых гор, ни придорожных
росстаней, достаточно и деревенских завалинок, чтобы, узнавая
сокровенные тайны, усердно заниматься приворотами и отворотами любящих и
охладевших сердец: и себе на руку, и посторонним в помощь. В таких делах
для ловких людей еще много простора, как бы ни назывались эти ловкачи:
ведьмами или ворожеями, гадалками или знахарками, бабками или
шептуньями. Вот несколько примеров из практики современных ведьм и
гадалок.
Один крестьянин Орловской губернии тяжко провинился перед новобрачной
женой и, чтобы как-нибудь поправить дело, обратился за советом к
хваленой старухе-знахарке, о которой шла молва как о заведомой ведьме.
Знахарка посоветовала своему пациенту пойти в луга и отыскать между
стожарами (колья, на которых крепятся стоги сена) три штуки таких,
которые простояли вбитыми в землю не менее трех лет; затем наскоблить с
каждой стожары стружек, заварить их в горшке я пить.
А вот еще случай из практики ворожей.
— От суседей нет мне промытой воды, — жаловалась также известной
калужской ведьме одна девушка, служившая у богатого купца, — обещал
взять замуж, да и обманул. Все смеются, даже малые ребята.
— Ты только принеси мне лоскут от его рубахи, — обнадеживала ее ведьма,
— я отдам церковному сторожу, чтобы он, сак станет звонить, навязал на
веревку этот клок, тогда купец от тоски не будет знать, куда деться, и
сам к тебе придет, а ты смейся ему: я, мол, не звала тебя, зачем
пришел?..
Жаловалась и другая бедная девушка, пожелавшая выйти за богатого
крестьянина, которому она не нравилась.
— Ты, если можно, достань его чулки с ног, — присоветовалa ведьма. — Я
отстираю их, и наговорю воду ночью, и дам тебе три зерна: одно бросишь
против его дома, а другое ему под ноги, когда будет ехать, третье —
когда он придет...
Случаев таких в практике деревенских ведьм бесконечно много, но
замечательно, что знахарки и ведьмы воистину неистощимы в разнообразии
своих рецептов. Вот еще несколько образчиков.
Любит мужик чужую бабу. Жена просит совета.
— Посматривай на двор, где петухи дерутся, — рекомендует ведьма, —
возьми на том месте земельки горсточку и посыпь на на постель твоей
разлучницы. Станет она с мужем твоим вздорить, — и опять полюбит он свой
"закон" (т. е. жену).
Для присухи девиц советуют вынашивать под левой мышкой течение
нескольких дней баранки или пряники и яблоки, конечно, прежде всего
снабженные наговорами, в которых и заключена главнейшая, тайно
действующая сила.
Только знающие и избранные ведьмы болтают не на ветер заговорные слова,
а закладывают в наговоренные реши, именно то, что потом будет врачевать,
успокаивать и утешать по желанию. Точно самым целебным зельем
наполняется наболевшее сердце, когда слышат уши о пожелании, чтобы
тоска, давившая до сих пор, уходила прочь "ни в пенье, ни в коренье, ни
в грязи топучи, ни в ключи кипучи", а именно в того человека, который
оскорбил, разлюбил или обманул обещаниями и т. п. Для влюбленных ведьмы
знают такие слова, что, кажется, лучше и слаще их и придумать никому
нельзя. Они посылают присуху "в ретивые сердца, в тело белое, в печень
черную, в грудь горячую, в голову буйную, в серединную жилу, и во все 70
жил, и во все 70 суставов, в самую любовную кость. Пусть эта самая
присуха зажгла бы ретивое сердце и вскипятила горячую кровь, да так,
чтобы нельзя было ни в питье ее запить, ни в еде заесть, сном не
заспать, водой не смывать, гульбой не загулять, слезами не заплакать" и
т. п.
Только исходя из уст ведьм, слова эти имеют силу "печатать" чужое сердце
и запирать его на замок, но и то лишь в том случае, когда при этом
имеются в руках: наговорные коренья, волосы любимого человека, клочок
его одежды и т. п. Всякому обещанию верят и всякое приказание исполняют:
подкладывают молодым ребятам голик под сани, если желают, чтобы
кто-нибудь из них в текущем году не женился, сжигают его волосы, чтобы
он целый год ходил как потерянный. Если же выпачкать ему поддевку или
шубу бараньей кровью, то и вовсе его никто любить не будет.
Но самое действительное средство в любовных делах — это таинственный
талисман, который добывается из черной кошки или из лягушек. Из первой,
разваренной до последней степени, получается "косточка-невидимка",
делающая человека, который ею владеет, невидимкой. Косточка равносильна
сапогам-скороходам, ковру-самолету, суме-хлебосолке и шапке-невидимке.
Из лягушки достают две "косточки-счастливки", с одинаковым успехом
служащие как для приворотов, так и отворотов, возбуждающих любовь или
вызывающих отвращение. Об этих кошачьих и лягушачьих косточках
отзываются и в сказках с полною верою в их чародейство. Добываются эти
косточки очень легко: стоит выварить в котелке совершенно черную кошку —
и получается "крючок и вилочка", или стоит посадить в муравейник двух
лягушек, чтобы получить "крючок и лопаточку". Крючком задевают ту,
которую желают привлечь к себе (или незаметно прицепляют ей на платье).
Вилочкой или лопаткой отталкивают от себя ее же, когда успеет она
надоесть или совсем опостылеет. Не много при этом требуется обрядов и не
особенно трудна подготовка. От муравьиной кучи надо уходить задом
наперед, чтобы леший не мог догнать, когда пойдет искать следов; тогда
оба следа будут вести в лес, а из лесу следа не будет. В иных случаях
советуют по 12 ночей кряду ходить к тому муравейнику и обходить его
молча три раза, только на тринадцатую ночь дается в руки подобное
сокровище. Неудача постигает лишь в том случае, когда пристегнутый к
платью крючок отмеченная девица не проносит на себе три недели кряду и
т. п.
По всем приведенным данным можно заключить, что некогда влиятельная и
страшная власть ведьм, устремленная главным образом на любовные дела,
теперь замыкается в пределах бабьего царства. В этом, конечно, надо
видеть большое счастье и несомненный успех просвещения. Уже из многих
мест, и притом славящихся своим суеверием, доносятся, например, такие
отрадные вести:
— В старину ведьм много водилось, а нынче что-то не слыхать.
— Теперешняя ведьма чаще всего сводня. Так что ведьмы не только
обмирают, по старому обычаю, на Силу и Силуана (30 июля), опившись
краденого молока от чужих коров, но, по многим несомненным признакам,
при новых порядках и вовсе приготовились к настоящей смерти.
XIV
Кликуши
В деревенской Руси чрезвычайно распространен особый - вид нервных
женских болезней, известных под именем "кликушества". Эта болезнь
проявляется в форме припадков, более шумных, чем опасных, и поражает
однообразием поводов и выбором мест для своего временного появления. Та
часть литургии верных, которая предшествует пению Херувимской и великому
выходу со св. Дарами, в далеких глухих селах оглашается криками этих
несчастных. Крики несутся в такой страшной разноголосице, что на всякого
свежего человека способны произвести потрясающее впечатление не одною
только своею неожиданностью или неуместной дерзостью. При этом не
требуется особенной сосредоточенности внимания, чтобы заметить,
насколько, быстро сменяется мирное молитвенное настроение
присутствующих. На всех лицах появляется выражение болезненной тоски и
вместе сердечного участия и сострадания к несчастной. Ни малейшего
намека на резкий протест, ни одного требования удалить "одержимую" из
храма. Все стоят молча, и только в группе женщин, окружающих больную,
заметно некоторое движение: они стараются успокоить "порченую" и
облегчить ей возможность выстоять всю обедню вплоть до того времени,
когда с выносом св. Даров обязательно исчезнет или смолкнет вся нечистая
сила. Это мягкое и сердечное отношение к кликушам покоится на том
предположении, что не человек, пришедший в храм помолиться, нарушает
церковное благочиние и вводит в соблазн, но тот злой дух, который
вселился в него и овладел всем его существом. Злой дух смущает молящихся
нечеловеческими воплями и разными выкриками на голоса всех домашних
животных: собачий лай и кошачье мяуканье сменяются петушиным пением,
лошадиным ржанием и т. п. Чтобы прекратить этот соблазн, четыре-пять
самых сильных мужчин охотно выделяются из толпы и ведут больного до
царских врат к причастию, искренне веруя при этом, что борются не с
упрямством слабой женщины, а с нечеловеческими силами сидящего в ней
нечистого. Когда кликуша начинает успокаиваться, ее бережно выводят из
церкви, кладут на землю и стараются укрыть белым покрывалом, для чего
сердобольные женщины спешат принести ту скатерть, которою накрыт был
пасхальный стол с разговеньем, или ту, в которой носили на пасхальную
заутреню для освящения яйца, кулич и пасху. Иные не скупятся поить
сбереженной богоявленской водой, несмотря на то, что эта вода и самим
дорога, на непредвиденные несчастные случаи. Знающие и опытные люди при
этом берут больную за мизинец левой руки и терпеливо читают молитву
Господню, воскресную и богородичную до тех пор, пока кликуша не очнется.
Кроме молитв, иногда произносятся особые заговоры, которыми велят
выходить нечистой силе "из белого тела, из нутра, из костей, суставов,
из ребер и из жилов, и уходить в ключи-болота, где птица не летает и
скот не бывает, идти по ветрам, по вихорям, чтобы снесли они злую силу в
черные грязи топучие, и оттуда бы ее ни ветром не вынесло, ни вихорем бы
не выдуло", и т. п.
С такою же заботою и ласкою относятся к кликушам и в домашней жизни,
считая их за людей больных и трудноизлечимых. От тяжелого труда их
освобождают и дают поблажку даже в страдную пору, при скоплении
утомительных работ: они обыкновенно редко жнут, а в иных местах и не
молотят. (Если же иногда во время припадков и применяются кое-какие
суровые меры, подчас похожие на истязания, то все это делается из
прямого усердия, в простоте сердца.) Когда после удачных опытов
домашнего врачевания больная совершенно успокоится и семейные убедятся в
том, что злой дух вышел из ее тела, ей целую неделю не дают работать,
кормят по возможности лучшей едою, стараются не сердить, чтобы не дать
ей возможности выругаться "черным словом" и не начать, таким образом,
снова кликушествовать. У некоторых истерические припадки обостряются до
такой степени, что становится жутко всем окружающим: "порченая" падает
на землю и начинает биться и метаться по сторонам с такою неудержимою
силою, что шестеро взрослых мужиков не в состоянии предохранить ее от
синяков и увечий. Изо рта показывается пена, глаза становятся мутными,
и, вся растрепанная, кликуша в самом деле на вид делается такой
страшной, что всякие резкие меры, предпринимаемые в этих случаях,
становятся отчасти понятными. При усмирении расходившейся в припадках
больной обыкновенно принимают участие все досужие соседи, так что
набирается полная изба сострадательного народа: кто курит ладаном около
лежащей, обходя ее с трех сторон и оставляя четвертую (к дверям)
свободною, кто читает "Да воскреснет Бог", чтобы разозлившегося беса
вытравить наружу и затем выгнать на улицу.
Общепринятый способ успокоения кликуш во время припадков заключается в
том, что на них надевают пахотный хомут, причем предпочтение отдается
такому, который снят с потной лошади. По мнению крестьян, баба, лежа в
хомуте, охотнее укажет, кто ее испортил, и ответит на обычный в таких
случаях вопрос: "Кто твой отец?" В некоторых местах (Меленковский уезд.
Владимирской губ.), надевая на больную хомут, вместе с тем привязывают
еще к ногам ее лошадиные подковы, а иногда прижигают пятки раскаленным
железом44. Об "отце" спрашивает кликушу (около Пензы) через раскрытую
дверь посторонние женщины, когда больную с хомутом на шее подводят к
порогу, причем спрашивающие стараются убедить, что открытием тайны она
не обидит сидящего в ней "батюшки" (отвечают кликуши во время припадка
всегда в мужском роде). В Жиздинском уезде (Калужская губ.) кликуш
выводят во двор и запрягают в соху: двое волокут больную, а двое тянут
соху и т. д. Около Орла хотя и знают про этот способ, но предпочитают
ладан, собранный из двенадцати церквей и двенадцать раз в дно утро
вскипяченный в чугуне и по ложечке слитый в штофы: тот настой дают пить
больной. В Болоховском уезде (той же губернии) в одном селе продают
подобный ладан под названием "херувимского" (им кадят в киевских
пещерах, во время херувимской песни), причем "одну росинку дают на
трынку" одну крупинку за копейку).
Кроме ладана и богоявленской воды, признается еще целебною и даже
имеющею решающее действие на перелом болезни и изгнание беса крещенская
вода, освящаемая в прорубях рек и озер, а за неимением таковых — в
колодцах и чанах. В Вологодской губернии кликуш, раздетых до рубашки,
несмотря на трескучие морозы, макают в прорубь, опуская в воду ногами,
лишь только успеют унести кресты и хоругви. В Орловской губернии одному
свидетелю удалось видеть, как к колодцу и кадушке с водой,
приготовленной к освящению (реки нет), привели бабу-кликушу в валенках и
тулупе, с головой, накрытой шерстяным платком, как потом раздели ее,
оставив в одной рубашке, и как двое мужиков ведрами лили на нее с головы
холодную воду и, не внимая ее крикам, ознобили ее до дрожи во всем теле.
После этого те же мужики накинули ей на плечи тулуп и, отведя в
караулку, надели там на нее сухое и чистое белье, отвели домой и потом
хвастались долгое время, что с этой поры баба перестала выкликать и
совсем выздоровела.
Не менее действительною помощью при пользовании кликуш признается также
"отчитывание". Берутся за это дело те старые девицы, полумонашенки,
полумирянки, которые известны* всюду под именем "черничек". Впрочем,
участие их считается мало действительным, и приглашаются они большею
частью,. что называется, для очистки совести. Чаще же всего отчитывание
производит старичок священник из тех, которые сами опростели до
неузнаваемости и утратили даже многие внешние признаки, усвоенные
духовными лицами. Из таких священников особенно дороги и близки народу
те, которым удалось запастись редкостною и ценною книгою большого
требника Петра Могилы (впрочем, за неимением требника, отчитывают и по
Евангелию). Про таких целителей ходят дальние слухи; на них охотно
указывают, к ним смело отправляются, как к тому "попу Егору", о котором
сообщают из Орловской губернии: "Отчитывает дюже хорошо, в церкви, над
головою кликуши, семь Евангелий по семи раз читает, и унимает крик
сразу". В местности, где живет этот поп Егор, и народ подобрался
болезненный, с большой наклонностью к кликушеству. Вот что рассказывала
на этот счет одна крестьянка: "Баб сорок бегут по деревне кто куда. Сами
простоволосы (а нешто это можно — сама Божья Матерь, и та покрывала
волосы), а они еще без понев, так что, почитай, все у них наруже, и
кричат во всю глотку всякая свое: "Где она? Где колдунья? Мы сейчас
разорвем ее на куски!" — "Дала свояку напиться, а он-от (злой дух) у нее
сидел, а теперь у меня в животе". Другая сказывает: "Дала мне колдунья
вина, пей-пей, говорит, зелено вино — здоровее будешь, а только я
выпила, и стал у меня в животе кто-то сперва аукать, а из живота в рот
перешел и стал выражать плохие слова, непотребно ругаться". От третьей
бабы соседи слышат: "Молочка кисленького принесла, говорит: у тебя
нетути, да вот к чему и призвела". Мужики, глядя, что их бабы орут без
конца, собрались все, вызвали колдунью и пригрозили: "Если да ежели ты
еще что нашкодишь, живую зароем в землю и осиновый кол в глотку
забьем"...
Совсем иного характера получаются вести из тех местностей, где старые
порядки наталкиваются на новые приемы молодого поколения. Например, в
одном селе при старом священнике жила только одна старуха-кликуша,
которой он не верил, хотя и не предпринимал против нее никаких строгих
мер. Вскоре, однако, стала выкликать ее дочь, а следом заголосила другая
молодая женщина (конечно, замужняя, так как кликушество исключительно
болезнь бабья, а не девичья). И еще залаяла молодая бабенка к тому
времени, когда старик поп передал место своему молодому сыну. Последний
во всеуслышанье поспешил объявить в храме, что если хоть одна крикунья
осмелится нарушить церковную тишину, так он с места отправит ее в
губернскую больницу, и если там ее признают притворщицей, то передаст
властям, чтобы они поступили с нею по всей строгости закона. Бабы
замолкли и стоят теперь во время службы смирнехонько. Смолкли кликуши и
у другого священника (а было их много), когда одну из них он заставлял
ходить говеть постом по 2, по 3 недели, приказывая становиться перед
аналоем и молиться отдельно от прочих и вслух. В другом месте выписали в
церковь снимок с одной чудотворной иконы Божией Матери. Деревенские
попросили у себя отслужить Владычице всенародный молебен, и, как только
икона показалась на краю селения, одну молодую бабу схватило: начала она
ломаться, корчиться и визжать. Подхватили ее два мужика, чтобы не дать
ей упасть в невылазную грязь (дело было после сильного дождя), но
священник велел мужикам отойти от кликуши. "Кормилец, перепачкается,
упадет!" — "Пускай падает, а если не отойдете — позову сотского". — Баба
не упала, хотя и продолжала визжать, пока не дождалась строгого внушения
от священника, который пристыдил ее при всем народе. Тогда она кричать
перестала и все время смирно и молча ходила за иконой. Когда же принесли
св. икону к крайней избе, около которой уже все стояли и ждали, то вдруг
хозяин этой избы, мужик лет под 50, ни с того ни с сего принялся
изображать из себя кликушу: ломался, кривлялся, но не визжал, как первая
баба, поросенком, а мычал коровой. Эта неожиданность так всех поразила,
что раздался общий, неудержимый, раскатистый хохот, и когда священник
пристращал сотским, виноватый начал умильно просить прощения и
отпущения.
Исходя из того убеждения, что непритворные кликуши издали чувствуют
приближение священника, и наглазно убеждаясь в том, что "сидящий" (т. е.
бес) не допускает прикладываться к св. иконам и преклоняться под них на
крестных ходах, все радеющие этим больным женщинам с особенным старанием
и настойчивостью ищут помощи у духовных лиц и в монастырях у
прославленных мощей чудотворных икон. Киевские пещеры, Михайловский
монастырь с мощами великомученицы Варвары, даже те церкви, в которых
имеются изображения Богоматери Нечаянной Радости, а также целителя
Пантелеймона, чаще других оглашаются воплями кликуш и являются, так
сказать, излюбленными лечебницами. Неудачи, испытанные в одних местах,
нисколько не охлаждают надежды искать помощи в других, хотя бы и
отдаленных, но также прославленных. Эта вера в помощь святыни именно по
отношению к этому виду людской порчи настолько сильна в народе, что даже
волхвующие колдуны вынуждены делать уступку столь твердо установившимся
верованиям: наиболее сметливые из них и ревнивые к своей славе и
общественному положению, прежде чем приступить к волшебным действиям,
обыкновенно зажигают перед иконами в избах лампадки, держат в руках
зажженные восковые свечи, ставят на стол чашку с водой и опускают туда
медный крест, снятый с божницы, уголек и щепотку соли. Над водой читают
молитвы. Больная пьет эту воду по три зори и выздоравливает, но не
совсем: кричать перестает, но по временам продолжает чувствовать во всем
теле ломоту и судороги. Всезнающие старухи в таких случаях успокаивают
тем, что порча сделана на железе — на замке, оттого-де она и крепка, и
просидит до самой смерти 45.
Вообще, темные, люди с большим трудом разбираются в этой бабьей болезни,
которая у нас на Руси очень распространена и временами вспыхивает в той
или другой местности в виде эпидемии. Путаются и теряются именно в тех
случаях, когда является надобность отличать истинных страдальцев от
притворщиц. Из показаний самих больных, как бы ни были искренни,
подробны и точны эти показания, правды не узнаешь: она скрывается под
личиною самообмана, который настолько велик, что даже мнимые кликуши
привыкли говорить твердым голосом и в спокойно-уверенном тоне. Здесь
почти нет возможности уловить фальшивую нотку, а тем менее заподозрить
лукавое намерение обмануть и ввести в заблуждение слушателя. Заученное
притворство в приемах и словах можно уловить лишь в таких случаях, когда
на оплошавшую нападет, что называется, дока. Да и то не всегда, потому
что семейный гнет, требующий изворотливости и научающий самоохране,
умудряет даже слепцов. Недаром сложилась пословица, что "все золовки
хитры на уловки". Иной молодой бабе разом выпадут на долю все невзгоды
безобразных и несогласных семей.объявится и свекровь, змея лютая,
подберутся и золовки-колотовки, и деверья-кобели, и ото всех, за все про
все, посыплется "невестке в отместку", да так, что и белый свет станет
немил. Для бездомной сироты, у которой нет выхода, так как и сбежать-то
ей некуда, нервное расстройство на несомненной истерической почве
являлось в таких случаях прямым и законным следствием роковой домашней
неурядицы. Кликушество является единственным спасением и для тех
молодух, которых приняла новая незнакомая семья в ежовые рукавицы, после
воли и холи в родительском доме: когда искренние слезы не помогают и
семейные мучители не унимаются, на сцену является тот же протест, но в
усиленной форме кликушества, с выкриками и обвинениями в порче,
насланной кем-либо из наличных членов новой семьи (чаще всего обвинение
падает на свекровь). Такой протест — все равно, ловко ли подучилась от
умелых кликуш эта новая порченая всем штукам или самостоятельно
измыслила свои, — производит уже потрясающее впечатление, и новоявленная
кликуша в глазах всех является обреченною жертвою, не столько наводящею
страх, сколько внушающею чувство сострадания. Здесь действует общее
убеждение, что кликуша не сама по себе кричит и мучается, а кричит
сидящий в ней злой дух, который и начинает бушевать, лишь только попадет
в неприятную обстановку чужой семьи. Злой дух требует пребывания в
родной семье: там он успокаивается и возвращается затем в чужую уже в
умиротворенном состоянии и молчит до новых благоприятных поводов. Такая
форма искусственного кликушества зачастую практиковалась в тех местах,
где еще тверды были основы старорусской семьи, с большухой во главе, со
старшими и младшими снохами. Сверх семейного гнета на устойчивость
кликушества в далеких захолустьях имела также влияние и слепая вера, что
одержимая бесом владеет даром пророчества. Принимая на себя эту личину
мнимых ворожей, притворные кликуши более или менее удачно работают на
этой почве уже с явными спекулятивными целями. Но хитрость и лукавство,
конечно, удаются до первого промаха, который и решает дело полным
исцелением. Ослаблению кликушества в значительной степени помогли также
преобразования последних времен, содействовавшие, между прочим,
улучшению социального, положения женщин в семье. Установился обычай
"разделов", получивший широкое применение после манифеста 19 февраля, в
форме дележа женатых братьев по смерти отца. Облегчились "отделы", когда
почин дележа с отцом предоставлен сыну, и "отходы", когда отходящий сын
требует выдела, хотя бы без всякого вознаграждения, и идет на сторону
лишь по тому побуждению, что не желает работать на чужие рты (холостой
брат на женатого). К этим новым основам семейно-хозяйственной жизни
крестьян присоединились и другие, выразившиеся в стремлениях земства к
увеличению школ и развитию рациональной медицины, в корень колеблющих
веру в колдунов и успокаивающих кликуш возможностью подвергнуться
исследованию и лечению в земских больницах. В настоящее время уже из
многих местностей, и притом> таких далеких и глухих, как Вологодская и
Олонецкая губернии, получаются сведения в таком роде: "Ныне год от году
число случаев поражения этой нервной болезнью постепенно уменьшается".
Так, например, в Двиницкой и Сямженской волостях (Кадниковского уезда
Вологодской губ.) таких кликуш не более двух-трех, тогда как ранее они
считались повсюду десятками.
XV
Клады
Безграничная в суевериях, измышлениях и неудержимая в поисках чудесного,
народная фантазия сумела изобрести особых духов, которые охраняют
зарытые в земле сокровища и ценности, известные под именем кладов. В
южных окраинах Великороссии этот дух зовется "кладовиком", а подручные
его — "кладенцами", и только в Севском уезде Орловской губернии главный
дух, по недоразумению, носит имя Кудиара. На севере же его иногда
попросту зовут "кладовым" и признают, что эти сто рожа действуют всегда
вдвоем: один из них — "лаюн", прозван так за то, что обращается в
собачку-лайку при первом покушении на похищение клада, другой —
"щекотун", оберегающий клад в виде белобокой птицы сороки-щекотухи. В
Белоруссии этот дух превратился в маленького бога —Коншу, которого
просят указать место кладов и помочь их отрыть, а при удаче благодарят,
оставляя в его пользу известную часть добычи. Уже по этому последнему
признаку видно, насколько древен народный обычай зарывания кладов и
насколько устойчива вера в их существование. Обычай этот создали тяжкие
условия быта, в которых складывался исторический строй жизни русского
земледельческого народа. Близкое соседство с кочевыми ордами диких
племен, живших опустошительными и внезапными набегами, и желание
оградить интересы потомков-наследников указало этот странный путь
охранения имущества, нажитого тяжелейшим трудом. Со времени первых
печенежских и половецких набегов, вплоть до татарских погромов, когда
мирная жизнь земледельцев очутилась на краю гибели, русские люди
неутолимо, придумывали всевозможные меры самозащиты личной и охраны
имущественной. Но в те трудные времена ни на кого нельзя было
положиться, и потому люди доверяли свое имущество только матери-сырой
земле. Этот обычай не утратил своего глубокого практического значения и
в последующее время, когда в народную жизнь ворвались новые враждебные
элементы, в сопровождении всяких внутренних неурядиц, в виде разбоев,
казачества и крепостного права. Разнузданное своеволие, не знавшее меры
и предела и приученное к легкой наживе путем грабежа, или собирания
оброков, устремило всю свою алчность на чужие плоды трудовых сбережений
и повергло народ в совершенную нищету, возможную только в дни истинного
лихолетья. От этих насилий люди вынуждены были бежать в неоглядную даль,
искать новых земель и там, запасаясь новыми сбережениями, покинуть
старый обычай зарывания добра в землю. На прежних же местах, как,
например, у исконных земледельцев — белорусов, и до нынешнего дня
обмолоченный хлеб зарывается в ямы, и притом тем же способом, как и в те
времена, когда войска Карла XII шли на соединение с Мазепой. (Известно,
что шведские солдаты, выходя на поля перед солнечным восходом, разрывали
ямы, наполненные рожью, узнавая эти места по отсутствию росы, которую
высушивала скрытая теплота зарытого зерна.) У великороссов точно так же
еще жива любимая святочная игра — "хоронить золото и чисто серебро".
По всему громадному северу России, от финляндских до сибирских границ и
от Соловецкого монастыря до Троице-Сергиевой лавры, в народе живет
память о тех грабительских временах, которые известны под общим именем
"панщины". Это имя несомненно указывает на ту эпоху, когда шайки
разноязычного и разноплеменного народа опустошали Русь в тяжелую годину
междуцарствия. "Панами" для олонецких озерных местностей и беломорского
поморья были и отряды шведских войск, и приметавшийся к ним всякий
бездомный сброд, вроде того, который, отбиваясь от польских войск
Лисовского и Сапеги, грабил народ от Волги до Сев. Двины и Пинеги
включительно. Это были небольшие горсти людей, умевшие нападать врасплох
и беспощадно грабить мелкие и разобщенные селения лесных местностей, —
шайки, подобные тем, которых в костромских лесах заморозил Сусанин, а
олонецкая баба истребляла, обливая горячим овсяным киселем 46. Атаманам
этих разбойных шаек приписываются великие богатства, которые они, в
случае полных неудач, спешили зарывать в землю. Вот образчик подобных
преданий, записанный в Кадниковском уезде Вологодской губернии, могущий
служить прототипом однородных рассказов.
Выбрали себе паны притон в одном месте и стали из него наезжать и
грабить, всего чаще по праздникам, когда народ расходился по церквам и
на базары. Заберут паны что получше, а деревню сожгут. Этим они вывели
народ из всякого терпения. И вот согласились против них три волости и
окружили притон так, что разбойникам некуда было деться. Стали они
награбленное добро зарывать в землю в большой кадке, и неспроста, а с
приговором, чтобы то добро никому не досталось. Атаман ударился о землю,
сделался черным вороном и улетел. Товарищей же его всех захватили и
"покоренили" 47.
Разбои, принявшие благодаря полному неустройству управления обширные
размеры, отчасти обязаны были своими чрезвычайными успехами еще тому,
что народ не переставал видеть в руководителях шаек чародеев,
спознавшихся с нечистою силою. В этом убеждены были не только все члены
шайки, но и сами атаманы, которые выделялись из толпы природным умом,
пылким воображением, исключительною телесною силою и даже увлекательным
даром слова. Разину, например, этому поволжскому богатырю-чародею, сам
Илья Муромец годился только в есаулы. И неудивительно, конечно, что,
обладая такой сверхъестественной силой, Разин обогащался и откупами с
проходящих торговых судов, и даже царскою казною с разграбленного и
сожженного им первого русского корабля "Орла". Неудивительно также, если
тревожная жизнь, среди поисков новой добычи и преследований со стороны
правительственных властей, вынуждала Стеньку зарывать в землю
награбленные сокровища. По крайней мере, народ верит в это, и все
длинное побережье, от Симбирска до Астрахани, все эти лесистые
Жигулевские горы и песчаные голые бугры Стеньки Разина в народном
воображении до сих пор считаются местами, где зарыты бесчисленные клады:
там лодка с серебром затерта илом на песках, здесь, Жигулях, у Разина
дупла, — сундук полон платья, а сверху, как жар, горит икона, и заклята
та поклажа на 300 лет; там в полугоре, у спуска к Волге, зарыто 12 нош48
серебра в чугуне, покрытом железным листом; здесь, в Шиловской шишке
(гора близ с. Сенгилея), подвал, а в нем на цепях четыре бочки золота,
охраняемого большим медведем. Замечательно, что народ определяет
ценность клада с большой точностью. Так, в селе Шатранах (Буинского
уезда Симбирской губ.) лежит, по преданию, казны 10 мер (пудов) золота,
2 сундука жемчуга, 4 пуда меди. Это сокровище принадлежало брату Степана
Разина, Ивану, и тот, кому достанется клад, должен медные деньги раздать
нищим: по прямому смыслу зарока. Кроме Степана Разина, составляющего
центральную фигуру во всей истории поволжской вольницы, наш народ знает
еще бесконечное множество более мелких удальцов и просто разбойников,
обладавших, сверхъестественной силой и зарывавших в землю богатые клады,
Так, в Двиницкой волости (Вологодская губ., Кадниковский уезд)
разбойник-атаман, прозванный за свою неуловимость "Блохой", приставил к
своему кладу целую свору злых рыжих собак. Кузьма Рощин, грабивший в
Муромских лесах купеческие караваны, оставил после себя множество кладов
в так называемом Рожновом бору. Это предание настолько свежо, что
некоторые старожилы называют даже по именам его сподвижников и
укрывателей49. В Брянских лесах, и вообще в южной лесной части Орловской
губернии, также называют много мест, где скрыты клады, зарытые
полумифическим разбойником Кудеяром. Говорят, что над камнями,
прикрывающими эти сокровища, не только вспыхивают огоньки, но два раза в
наделю в 12 часов ночи слышен бывает даже жалобный плач ребенка. Этот
Кудеяр (время деятельности его с достоверностью не указывается) на всем
пространстве великорусской украины, от Саратовского Поволжья вплоть до
устьев Десны, до некоторой степени предвосхищает славу самого Степана
Разина. Сверх вышеупомянутых орловских местностей, в семи уездах
Воронежской губернии существуют урочища, носящие его имя. Указывают,
например, его "лог", памятный ставками многочисленных табунов украденных
им лошадей; его лощину-"мертвушу" — притон шайки; "городище" среди
Усманского громаднейшего казенного леса, окруженное высоким валом и
обрытое широкою канавою, даже со следами въездных ворот; и затем
множество ям и курганов его имени, в которых находили человеческие
кости, кинжалы, пики, бердыши, кольчуги, кольца, перстни, татарские
монеты и пр. Вот почему не уменьшается страсть к отысканию кладов в
Усманской даче, внушающей своим мрачным величием невольный страх и
порождающей в народе смутные .рассказы о том, что здесь заметны даже
следы канавы, по которой намеревались некогда спустить целое озеро,
называемое Чистым, чтобы достать со дна его из огромных выходов и
погребов бочки золота и серебра, сундуки с дорогими камнями и мехами,
даже целую старинную карету, сплошь наполненную деньгами, и т. п.
Страсть к легкой наживе повсюду расплодила множество кладоискателей,
которые до такой степени увлекаются идеей быстрого обогащения, что
зачастую кончают однопредметным помешательством. Эти несчастные маньяки
вызывают бесконечные насмешки и, сплошь и рядом, делаются жертвами
обмана. За дорогую цену им продаются особые "записки кладов", к их
услугам находятся руководители, заведомо приводящие на пустое место,
заранее прославленное и искусно обставленное всеми признаками
таинственного урочища, и т. д. Вот несколько образчиков таких помешанных
фанатиков.
Один из известных симбирских кладоискателей занес в свою запись о кладах
следующий эпизод: "А вот нищий Василий Семеныч доподлинно взял поклажу в
селе Красной Поляне, а научил его, как взять, заштатный дьякон: все
больше молитвами отчитывал из требника Петра Могилы. За тем требником
ездили мы три раза в Ливу (село Корсунского уезда), да дорого просят:
сто рублей, да еще надул подлец-лубянишные глаза Евсейка, а денег
обобрал много. На что был богат Филипп Чистяков: четыре расшивы50 имел —
да и те все прожил в клады. Одначе, Бог поможет (заключает свою запись
неисправимый фанатик-кладокопатель), весной возьмет малу толику. Есть у
целовальника под горой книга "Немая строка": по ней вызывать можно".
И, умирая, не поживившись ни единым кладом, этот старик закончил свою
запись следующим завещанием, напоминающим бред умалишенного:
"А как Бог велит, — поучает он своих детей, — отчитываем Разину поклажу,
только первее наперво сто рублей, как помру, отошлите дедушке в божью
церковь, ко Владимирской Божьей Матери. А мать чтобы не знала: все в
питейный угодит. А золото куда положу — шепну опосля, смотрите только,
как бы обменяли: чай все крестовики51. А если уж менять, так из-под
виду, а для казны места немного. А святую икону, что на поклаже лежит,
освятить доведется".
В воронежской украйне прославился другой убежденный чудак, исходивший
весь тот край вдоль и поперек, разыскивая клады Кудеяра, между которыми
один состоял из 60 парных воловьих подвод серебра, 10 пудов золота и
целого лотка драгоценных камней. Около этого помешанного образовалась
целая толпа плутоватых пособников из мещан и отставных солдат,
являвшихся с предложениями заговоров и записей, таинственных талисманов,
завернутых в грязные тряпицы, вроде комка глины, добытой в полночь с
могилы удавленника, помогающего, как известно, добыче кладов.
При содействии тех же кладоискателей образовалась целая своеобразная
наука о различных способах отрывать и находить клады. Для получения
клада надо, прежде всего, знать зарок, с которым он положен, а эти
заклятия настолько капризны, что без записей или подсказов знающих людей
невозможно и приступать к делу. Так, например, на большой дороге, между
почтовой и казенной просекой, зарыт клад; чтобы найти его, надо спеть 12
песен, но таких, чтобы ни в одной не было сказано ни про друга, ни про
недруга, ни про милого, ни про немилого. Лежит другой клад под сосной;
чтоб получить его, нужно влезть на эту сосну вверх ногами и спуститься
назад точно так же вниз головой. Разбойники обычно зарывали свои
сокровища "на сто голов человечьих", но значение этого заклятия мудрено
отгадать: сотому ли дураку приходить, чтобы дались те деньги на голодные
зубы, или следует самому быть разбойником, чтобы загубить сто человек,
прежде чем взяться за заступ52.
Бывают на клады и такие мудреные заклятия: "Попадайся клад доброму
человеку в пользу, а худому на гибель" — или еще: "Тому это добро
достанется, кто после моей смерти тотчас же голым пропляшет"; зарывают и
на человека определенного имени, — это, если можно так выразиться,
"именные" клады.
Для заурядных искателей чужого зарытого добра исстари существуют
могущественные средства, при помощи которых можно одновременно узнать и
место нахождения клада, и способ добычи его. Беда только в том, что эти
средства даются нелегко. Таковы цвет папоротника53, разрыв-трава,
шапка-невидимка и косточка-счастливка. Первый хотя и принадлежит к числу
бесцветковых растений, но в ночь на Ивана Купалу, когда, ,по народному
убеждению, все цветы на земле достигают наивысшей силы расцвета, горит
несколько мгновений огненно-красным отливом. Вот этот-то момент и должен
уловить кладоискатель, чтобы обеспечить за собой успех. Нечистая сила,
охраняющая клад, очень хорошо знает таинственные свойства папоротника и,
с своей стороны, принимает все меры, чтобы никому не позволить овладеть
цветком. Она преследует смельчаков диким хохотом и исступленными
воплями, наводящими ужас даже на человека неробкого десятка. Однако на
все эти острастки нечистой силы всероссийское предание советует не
обращать внимания, хотя, как говорят, не было еще случая", чтобы самый
хладнокровный смельчак остался равнодушным ко всем этим ужасам. Но зато
бывали случаи, когда папоротник сам собой попадал некоторым счастливцам
в лапоть, задевавшим, его нечаянно ногою. С той поры такие избранники
все узнавали и видели, замечали даже место, где зарыт клад, но лишь
только, придя домой, разувались и роняли цветок, как все знания исчезали
и счастье переставало улыбаться им. Некоторые думают даже, что стоит
положить цветок за щеку в рот, чтобы стать невидимкой. Впрочем, для
последней операции придумана особая косточка, которую находят в
разваренной черной кошке 54.
Разрыв-трава также отыскивается в ночь на Ивана Купалу. С ее помощью
можно ломать все замки, сокрушать все препоны и разрушать все преграды.
Но так как и она, подобно папоротнику, держит цвет не дольше того
времени, которое полагается для прочтения символа веры и молитв
Господней и Богородичной, то имеется, следовательно, достаточное
основание считать ее просто сказочным зельем.
Сверх таинственных обрядов и сложных приемов, из которых ни одного
нельзя позабыть, для искателей кладов придуманы еще заговоры и даже
молитвы. Те и другие сотканы из гнилого прядева пустых слов: "Пойду в
чистое поле, во леса дремучие, за черные грязи, через океян-море". А
здесь "стоит столб, а на нем сидит Спас-Пресвятая Богородица". "За
болотом немного положено — мне приходится взять. Отойди же ты, нечистая
сила, не вами положено, не вам и стеречь". При розыске таинственных
сказочных цветков главная мольба заключается в том, чтобы "черт поиграл
им да, опять отдал и не шутил бы, не глумился над рабом божьим". В
самодельных же молитвах, придуманных для раскрытия клада, рассчитывают
на то, чтобы силою слов и знамением креста сокрушить нечистую силу,
приставленную сторожить клад и "отчитывать" самый клад 55. Впрочем,
прямой нужды в этом отчитывании не имеется, но требуются особые
благочестивые приемы в тех случаях, когда над кладом находится или
часовня, или поставлен крест, или висит на золотой цепи икона Богородицы
в золотой ризе, или же, наконец, подвешена одна лампадка. И то, и
другое, и третье знаменует присутствие такого клада, который спрятан с
таким зароком, чтобы нашедший его построил церковь или часть
приобретенного разделил нищим или разнес по чтимым монастырям. Народное
воображение — даже над кладами великого чародея и беспримерного богача
Стеньки Разина — поставило в некоторых местах иконы Богоматери и перед
ними повесило неугасимые лампады.
Когда, при помощи папоротника, клад будет найден, то кладоискатель еще
не может считать свое дело оконченным, так как мало найти клад, но нужно
еще уметь взять его. Иным счастливцам не надо ни молитв, ни заклинаний,
ни вызывных книг, ни руководителей — к ним сами клады напрашиваются; а у
иных неудачников уже найденные, отрытые — из рук уходят, не даются.
Чтобы взять клад, надо знать известную сноровку. Если клад, выходя
из-под земли, превращается в какое-либо животное или даже в живого
человека, то надо его ударить наотмашь левой рукой со словами "аминь,
аминь, рассыпься". Без этого _кладом не овладеешь. К одной калужской
нищенке в то время, как она шаталась по селу, приставал петух, теребил
ее за подол, совался под ноги; ударила его старуха палкой — и рассыпался
петух деньгами. Один уломский старик гвоздарь шел как-то из деревни в
город. Дело было под вечер. Вдруг среди поля что-то загрохотало.
Оглянулся — катится бочка, а со стороны кричит чей-то голос: "Перекрести
дорогу!" Старик испугался, отскочил в сторону — покатилась бочка мимо, а
в ней ясно слышен был звон серебряных денег. В той же Уломе
(Новгородская губ.) деревенские ребята пошли искать клад и по пути
позвали с собой одинокого старика, жившего на краю села в избушке.
Старик отказался: "Зачем идти искать — коли Бог захочет, так и в окошко
подаст". Долго искали клад ребята, но ничего не нашли. На обратном пути
увидали под кустом мертвого барана: "Давай подкинем его старику в
окошко". Утром увидал у себя старик мертвого барана, взял, благословись,
его за ноги, чтобы выбросить на двор, а баран и рассыпался по избе
червонцами. Одному пензенскому дьякону каждый день являлся неведомый
мужик со всклокоченными волосами и бородой, в синей изорванной рубахе и
таких же портках. Появится — убежит в сарай и пропадет, и все на одном и
том же месте. Смекнул дьякон, в чем дело, и стал рыть в том месте землю.
Вырыл яму в сажень глубиной и наткнулся на пивной котел, прикрытый
сковородой. Хотел было его вытаскивать, да вдруг слышит чей-то грубый
голос: "А что ты тут, добрый человек, делаешь?" — "А тебе какого черта
нужно?" — ответил дьякон и тотчас же услышал, как в руках его дрогнул
котел и затем медленно и тяжело начал погружаться в землю. Догадайся
дьякон позвать того человека на помощь — и стал бы богачом. У других
неудачников случается и по-инему. Роют двое, сговорившись поделиться
поровну, да стоит одному подумать про себя, как бы нарушить договор, — и
тотчас же полуотрытый клад загремит и провалится. Иные даже домой
принесут отрытое с намерением исполнить зарок, предписывающий сделать
какое-нибудь пожертвование, но, залюбовавшись сокровищем, спрячут до
доброго случая, а потом раздумают: у таких, вместо денег, оказываются
либо черепки разбитого горшка, либо стекольные верешки от бутылки.
XVI
Знахари-шептуны
Всякий человек, умудренный опытом и заручившийся каким-либо знанием,
выделяющим его из среды заурядный людей, получает право на звание
знатока, или, что одно и то же по корню слова, знахаря. Житейская
практика показала, однако, некоторую разницу в бытовом применении этих
двух слов. Первое из них присваивается тем, кто знает толк в оценке
всякого рода вещей, умеет верно определить доброту, качество и свойство
предметов, — словом, кого обычно называют иностранным именем эксперта.
Всякий же знахарь, пользующийся общим уважением за выдающиеся знания,
приобретенные личным трудом, и за природное дарование, собственно есть
не кто иной, как самоучка — деревенский лекарь, умеющий врачевать недуги
и облегчить телесные страдания не только людей, но и животных..
Строго говоря, мы не имели бы никакого права причислять этих людей,
промышляющих лечением болезней, к категории тех, которые знаются с
нечистой силой, если бы суеверия, основанные на предрассудках понятия,
еще не господствовали властно в народной среде. В деревенском же быту
смешивать знахарей и ворожбитов, знахарок и ворожей с чародеями, т. е.
колдуньями и колдунами. Это делается по вековечной привычке во всем
необычном подозревать сверхъестественное и по простодушной вере, что во
всем, не поддающемся нашему разумению, несомненно должны быть участие и
работа таинственных сил, хотя бы и не злобных. Сами знахари, своими
приемами врачевания и требованием при этом особенной или странной
обстановки, поддерживают это заблуждение не столько в видах корысти,
сколько по глубокому убеждению, что иначе действовать нельзя, что так
повелось искони и что очень мудрено довериться силе целебных снадобий,
если они не наговорены заранее или не нашептаны тут же на глазах
больного, так как главная сила врачевания заключается в словах заговора,
а снадобья служат лишь успокоительным и воспособляющим средством.
Поэтому-то и зовут знахарей "шептунами", именно за те заговоры или
таинственные слова, которые шепчутся над больным или над снадобьем.
Заговоры воспринимаются или изустно от учителей, или из письменных
записей, в изобилии распространенных среди грамотного сельского
населения под названием "цветников", "травников" и "лечебников".
Произносятся они полушепотом, с целью чтобы не услышал непосвященный
человек (иначе заговоры не имеют никакого значения) и чтобы остались они
неотъемлемой собственностью одних только знахарей. Сопровождаются
заговоры различными движениями рук и губ для того, чтобы удержать силу
слов, или, как говорится, "запечатать замок". Знахари, даже искренне
убежденные, тоже проделывают это, хотя они во многом отличаются от
колдунов, между которыми так много плутов, принявших на себя личину
притворства ради явного корыстного обмана. В этом особенно часто
обвиняют тех мастеров, которые бродят по деревням и известны под именем
"коновалов". Они собственно лекари-знахари, избравшие своею
специальностью лечение лошадей, но дерзающие лечить и других животных и
даже людей. Некоторые из них, вроде ладожан и егорьевцев (из Рязанской
губ.), давно уже отнесены в число несомненных колдунов, чему
способствует и внешний наряд их, состоящий, как и у самоедских и
сибирских шаманов, из разнообразных ремёшков у колечек, сумочек, бляшек
и т. п. В довершение сходства ладожане и егорьевцы вечно похваляются
своими связями с нечистой силой.
Главное отличие между колдунами и знахарями состоит в том, что первые
скрываются от людей и стараются окутать свое ремесло непроницаемой
тайной, вторые же работают в открытую я без креста и молитвы не
приступают к делу: даже целебные заговоры их в основе своей состоят из
молитвенных обращений к Богу и св. угодникам как целителям. Правда,
знахари тоже нашептывают тайно, вполголоса, но зато открыто и смело
действуют: "Встанет раб божий, благословясь и перекрестясь, умоется
свежей водой, утретси чистым полотенцем, выйдет из избы к дверям, из
ворот к воротам; выступит под восточную сторону, где стоит храм Введения
Пресвятой Богородицы, подойдет поближе, поклонится пониже, попросит
смотреть лестно, и повсеместно, и повсечасно". Колдун действует зачастую
по вдохновению: разрешает себе выдумку своих приемов и средств, лишь бы
они казались внушительными и даже устрашали. Он выжидает и ищет случаев
показать себя в возможно импонирующей обстановке, хотя бы и с
растрепанными волосами и со всклоченной бородой. На свадьбы и за
праздничные столы он является незваным и старается прийти неожиданно,
словно из-под земли вырасти и т. п. Знахарь же идет торной дорожкой и
боится оступиться: он говорит по-ученому, как по писаному, придерживаясь
"цветника", или как наставлял его покойничек-батюшка. Знахаря не надо
разыскивать по кабакам и не придется заставать полупьяным, выслушивать
грубости, смотреть, как он ломается, вымогает плату, угрожает и
застращивает своим косым медвежьим взглядом и посулом несчастий впереди,
У знахаря — не "черное слово", рассчитанное всегда на зло и беду, а
везде "крест-креститель, крест — красота церковная, крест вселенный —
дьяволу устрашение, человеку спасение". (Крест опускают даже в воду
перед тем, как задумают наговаривать ее таинственными словами заговора,
и таким образом вводит в нее могущественную целебную силу.) У знахаря на
дверях замка не висит; входная дверь открывается свободно; теплая и
чистая изба, с выскобленными стенами, отдает запахом сушеных трав,
которыми увешаны стены и обложен палатный брус; все на виду, и лишь
только перед тем, как начать пользовать, знахарь уходит за перегородку
Богу помолиться, снадобье приготовить; и тогда оттуда доносятся шепоты и
вздохи. Выговаривая себе всегда малую плату (копеек пять-десять),
знахарь говорит, что берет деньги Богу на свечку, а чаще довольствуется
тем количеством яичек от домашних кур, какое принесут, а то так и ничего
не возьмет и, отказываясь, скажет "Дело божеское, за что тут брать?" —
Впрочем, плата, даваемая знахарям, не считается зазорной главным образом
потому, что ею оценивается лишь знание и искусство, а не волшебство или
чародейство. К тому же знахарь немало трудится около своих пациентов,
так как крестьяне не обращаются к нему по пустякам, а лишь в серьезных
случаях. Прежде чем больной пришел за советом, он уже попользовался
домашними средствами: ложился на горячую печь животом, накрывали его с
головой всем, что находили под рукой теплого и овчинного; водили в баню
и на юлке околачивали вениками до голых прутьев, натирали тертой
редькой, дегтем, салом, скипидаром, поили квасом с солью — словом, все
делали и теперь пришли к знахарю, догадавшись, что приключилась болезнь
не от простой "притки", т. е. легкого нечаянного припадка, а прямо-таки
от "уроков", лихой порчи или злого насыла, напуска, наговора и чар.
Теперь : надо раскинуть умом, потрудиться отгадать, откуда взялась та
порча и каким путем вошла в белое тело, в ретивое сердце? Входит в
человека порча в следующих случаях: от сглазу, или что одно и то же, от
призору. Бывают глаза у людей хорошие, добрые, счастливые, и наоборот —
дурные: черный глаз, карий глаз, минуй нас!" "Озевает" человек своим
нехорошим взглядом встречного и испортит. От "недоброго часа" сглаз
приходится отчитывать три зори, а от "худого часа" порчи надо отчитывать
12 зорь.
По следу: злые люди вынут земли из-под ступни проходящего человека и
бросят ту землю на дерево, отчего хворь и пройдет до тех пор, пока
дерево не засохнет, а с ним вместе порченый человек не помрет.
Освободить от несчастья в такиx случаях может лишь самый опытный
знахарь. Но если бросить землю на воду, то знахарь помочь не в силах,
как бы ни старался. Он только скажет: "Сделано крепко и завязано туго—
мне не совладать; одна теперь тебе надежда на спасение, если была в
сапогах соломенная подстилка".
От притки, которая считается много привязчивее сглаза трудно
распознается, отличаясь самыми многосложными и заданными признаками. В
них мудрено разобраться: то ли это хватило" вдруг без всякой причины, то
ли это припадок, вызванный старым внутренним повреждением, внезапно и
неожиданно обострившимся, то ли, наконец, хворь, прикинувшаяся бане.
От изурочья, или что то же, от уроков. Под этим именем разумеется
заочная посылка порчи. Лиходеи посылают порвсякими путями и способами: в
пище, по воде, по ветру56. к пулей из ружья, поражают они ударом по
пояснице вроде "утина", напуском жестокого колотья в грудь и болей в
живот,
таких, что приходится криком кричать и кататься по земле невыносимого
страдания.
От клади, которую чародеи зашивают новобрачным в попки или перины. Это
женский волос, спутанный комком, косточка, взятая на кладбище, три
лучинки, опаленные с двух концов, и несколько ягод егодки (волчьих
ягод). Знахарь устраняет от молодых порчу тем, что опаляет клад на огне,
уносит на речку и спускает на воду. Пекут также для кладки лепешки с
разными снадобьями и угощают ими или подкидывают, чтобы сами
приговоренные нашли и съели.
От удара, или щипка, привязывается порча, когда сильный колдун, проходя
мимо бабы, как бы ненароком щипнёт ее спереди или хлопнет сзади, да еще
и прихвалит: "Какая ты, шут, гладкая!"
От оговора, когда "не в час молвится". Рассказывают, например, такой
случай: вышла баба после родов рано на улицу, к ней подошла соседка и
сказала: "Сидела бы лучше дома". — Баба испугалась, заболела, у ней
разлилось молоко, и в конце концов она умерла.
Относом портят не умышленно и не по злости, а ненароком: делано было на
другого, а подвернулся посторонний и неповинный человек. Отхаживают в
таких случаях тоже знахари, но необходимо, чтобы они были сильнее тех,
которые наслали порчу. Самый способ лечения отличается большой
простотой: знахарь должен пойти на распутье, где скрещиваются дороги, и
бросить там узелок с зашитыми в нем золой, углем и кусочком глины от
печного чела. Таким относом отводится порча от того больного, к которому
знахарь был позван. Но относ имеет свою опасную сторону, так как всякий,
кто первым наткнется на отнесенный узелок, непременно будет испорчен. А
это, в свою очередь, влечет дурные последствия для первого больного, уже
излечившегося от порчи при помощи узелка; однако, когда его душа, в свой
смертный час, станет выходить из тела, сатана скажет ангелу божию: эта
душа моя, она зналась со мною, приносила мне на распутье хлеб-соль57.
От какой бы из перечисленных причин ни приключилась болезнь человеку,
знахарь, как и весь деревенский русский мир, глубоко убежден, что всякая
болезнь есть живое существо. С нею можно разговаривать, обращаться к ней
с просьбами или приказаниями о выходе вон, спрашивать, требовать ответов
(не говоря уже о таких, например, болезнях, как кликушество, когда
сидящий внутри женщины бес не находит даже надобности скрываться и, еще
не видя приближающегося крестного хода или проходящего мимо священника,
начинает волноваться и выкрикивать женским языком мужские непристойные
ругательства и кабацкие сквернословия). Бывают случаи, когда болезни
даже олицетворяются. Так самый распространенный недуг, сопровождающийся
ознобом и жаром и известный под общим именем лихорадки, есть не что
иное, как одна из двадцати дочерей библейского царя Ирода (а по другим
сведениям из 14) 58. Знахарь умеет распознать, какая именно в данном
случае овладела его пациентом: одна ли, например, ломовая, или трепуха,
или две вместе. Он определяет, которая из них послабее, положим, знобуха
или гнетучка, чтобы именно с такою-то и начать борьбу. Больной и сам
умеет подсказать, гноевая ли это (если лихорадка напала в то время,
когда свозили навоз на поле) или подтынница (если болезнь началась,
когда усталым он свалился под изгородь в лугах и заснул на мокрой
траве). В том же случае, когда объявились сильные боли в крестце или
разломило в пояснице так, что не продохнешь, — всякий знахарь понимает,
что это "утин" и что в этом случае надо положить больного животом на
порог избы, взять тупой косарь в руки, насекать им спину и вступить с
этим утином в переговоры, спрашивая его и выслушивая ответы: "Что рублю?
— Утин секу. — Руби гораздо, чтобы век не было", и т. д.
Бесконечное разнообразие знахарских приемов и способов врачевания,
составляющее целую науку народной медицины, сводится, в конце концов, к
лечению травами 59. Как лечат знахари — это составляет предмет особого
исследования, предоставленного врачу-специалисту. Нам же остается
досказать о том положении, какое занимают знахари и знахарки в
деревенской среде в качестве людей, лишь заподозренных в сношениях :
нечистою силою, но отнюдь не продавших ей свою душу. Хотя житейская
мудрость и велит не обвинять никого без улики, на житейская практика
показывает другое, и на обвинение знахарей деревенский люд не скупится.
Так, например, ночью знахарям нельзя даже зажечь огонь в избе или
продержать его больше других без того, чтобы соседи не подумали, что
знахарь готовит зелье, а нечистый дух ему помогает. Но, живя на
положении подозреваемых, знахари тем не менее пользуются большим
уважением в своей среде. Объясняется это тем, что знахарями делаются
люди преимущественно старые, одинокие холостяки или старушки-вдовы и
престарелые девицы, не сделавшиеся черничками потому, что захотели быть
лекарками и ворожеями. Положение подозреваемых невольно делает знахарей
слегка суровыми и очень самолюбивыми и самоуверенными. Да и подбирается
сюда не только народ смышленый, но и положительно стоящий выше других на
целую голову. Оттого у знахарей не выходит с соседями ни особенно
близкой дружбы, ни хлебосолья, ни откровенных бесед: тайна пуще всего им
на руку. Но в то же время их интересуют чужие беседы, деревенские
новости, взаимные соседские отношения. Зайдет знахарь в трактир или
харчевенку, сядет незаметно в сторонку и прислушивается: у кого украли
лошадь, увели корову, на кого падает подозрение и на ком оно, после
галденья и общих споров, остановится. Как умный человек, подбирая в
запас мелкие крохи, он сумеет потом в них разобраться: а глупая деревня
думает, что если мужик умеет лепить, дает умные и добрые советы, то
должен же он и колдовать, и ворожить, и отгадывать. Если он умеет лечить
скотину, рассуждает деревенский люд, то почему ему не пользовать и
людей? Помог от одной болезни, стало быть, должен пособить ото всех? При
таком положении вещей не мудрено, что все врачебное дело в деревне
держится на знахаре. Впрочем, наряду с знахарем пользует больных и
бабка-лекарка. Она, так сказать, дополняет знахаря по той причине, что
бывают по женской части такие дела, в которые мужчине никак не
проникнуть. Бабки-повитухи работают вполне независимо, на свой страх и
ответ, причем в некоторых случаях им даже отдается предпочтение перед
мужчиной-знахарем, так как бывают такие болезни, где только женская
рука, нежная и мягкая, может принести действительную пользу. Так,
например, все воспаления глаз всегда и повсюду доверяются лечению
исключительно одних знахарок: никто лучше их не сдувает бельма, никому
так ловко не вдунуть в глаз квасцов, смешанных с яичным белком. Сверх
того, бабка усерднее знахаря: она забежит к своему больному раза три на
день. В лечении детских болезней точно так же нет равных знахаркам, хотя
и по "сердечным" делам они не утратили заслуженно добытую славу. Они
охотно берутся "снимать тоску" с того человека, который лишился любви,
но заставить полюбить не могут, так как "присуха" — дело греховное и
дается только колдунам. В этом, собственно, и заключается существенная
разница между колдунами и знахарями: то, что наколдуют чародеи, —
знахари и знахарки снимут и поправят. И слава их в этом отношении так
велика, что к ним со всех концов стекаются деревенские люди за помощью.
Но еще чаще обращаются к ним в самых обыденных житейских случаях. Вот
несколько примеров: молодая баба на третий день после свадьбы ушла от
мужа; родные пытались ее вернуть, советовались со знахаркой и получили в
ответ, что от насильной любви баба может умереть. Сама баба
почувствовала однажды жалость к мужу и просила колдуна внушить ей любовь
к нему. Этот взялся, но предупредил, что "все равно любовь эта будет
через окаянного". Ходят к знахарям в случае еды и с целью поворожить и
погадать, хотя это и не составляет прямой профессии знахарей: вор
объявился, лошадь увели, корова из поля домой не приходила — все к
знахарю или к бабке-ведунье. Бабушка-ведунья сейчас все расскажет и беду
как руками разведет. Иная, чтобы не потерять уважения и поддержать к
себе веру, бобы разводит, раскидывает карты, на воду пускает восковой
шарик, шепчет и вдумчиво смотрит, в какую сторону укажет шарик, какой
мужик в воде покажется ей: черный или белый. Сметливая баба из
расспросов уже раньше кое-что поняла. Если не укажет она прямо, то
поведет около, а соседские воры все на счету и у всех на примете. А если
и не скажет она правды, не поможет на недобрый час, то ведь все-таки это
не ее прямое дело. Так все и понимают: спасибо ей и то, что старалась
пособить и не отказалась утешить в тяжелое время умелым сердечным
советом. Знать, обманули ее карты, надо быть, замутилась вода. Во всяком
случае, знахарь — не чародей, ворожея — не ведьма.
При всем почете, какой выпадает в удел знахарям, им, однако, приходится
считаться с современными веяниями, а подчас отвечать перед начальством.
Вот что поведал на этот счет один из известных знахарей, возле двора
которого "подвод больше десятка каждый день стояло".
"Нашлись у меня завистники и донесли попу и уряднику, что я черной
магией занимаюсь. Я ничего не знаю, сижу дома — глядь: ко мне в хату
приходят поп с урядником, а избу понятые окружили. Наперво поп обратился
ко мне:
— Ты, Михаиле, сказывают, лечишь народ по книжкам от всяких болезней,
так покажи нам свои книги? А я ему, наоборот, говорю:
— Лечу, папаша; это правда. И разные у меня коренья и травы есть, и
книга тоже есть; по ней я разбираю, каких кореньев от какой хвори дать,
и с молитвою творю это. А вреда какого я не делал людям. Урядник как
крикнет на меня:
— Ты не разговаривай с нами, а подавай твои книги и коренья, а мы их
становому представим. Тебя за Сибирь загонит он за это лечение.
Я не испугался его. Открыл укладочку, где лежала книга и коренья, и
говорю:
— Извольте брать к себе всю укладку: тут все леченье мое. только прошу
вас, не растеряйте листков из книги да корешков не трусите: дюжо трудно
собирать их.
Урядник отвез укладочку мою к становому, а тот книгу и коренья к доктору
отправил. А доктор посмотрел мою книгу и сказал:
— Это безвредная книга: травник называется.
Так все и отдали мне назад".
XVII
Плотники и печники
О плотниках и печниках распространены в народе много бесчисленные
рассказы, свидетельствующие о том, насколько мстительны и
недоброжелательны эти люди в тех случаях, когда им недоплачивают
условленной суммы хозяева и подрядчики. Особенно дурной славой
пользуются те из плотников, которые известны своим искусством, вроде
костромских галичан, знаменитых издревле владимирских "аргунов",
вологодских, вохомских и т. д. Так как, по известному присловью, их
"топор одевает, топор обувает, да он же и кормит", то мастерство свое
они умели довести до замечательного искусства и даже дошаловливых
фокусов, которыми успевают они "морочить глаза" темных суеверных людей.
А если отводят глаза да при этом еще застращивают и похваляются местью,
то чем и объяснить все это, как не уверенностью их в помощи нечистой
силы, с которою они, несомненно, знаются?
Про вохомских плотников (.в Вологодской губ., Грязовский уезд) известен
такой рассказ. Однажды они не получили сверх расчета обычного угощения
пивом и водкой, и, когда ушли, хозяин послал сына посмотреть новую избу.
Вернулся тот перепуганным и рассказал отцу про такое диво, что тот сам
пошел проверять и увидел то же самое. Только что вошел он, как выскочила
маленькая мышь, за ней другая побольше и еще больше, а последние стали
выбегать ростом в сытую кошку. "Запрягай, сынок, поскорей лошадь,
поезжай за тем мастером, зови его на влазины, а в Петрецове захвати
четверть водки!" Приняли плотника с хлебом-солью и низкими поклонами в
новом доме. Выскочила маленькая мышь, а мастер только и сказал ей:
"Скажи в стаде, чтобы сейчас убирались вон". Не успели они выпить по
второй, как большие и маленькие мыши труском и вприскочку выбежали из
избы мимо них в двери и в поле.
Около села Кубенского (в 30 верстах от Вологды) по сей день стоит
ветряная мельница, совершенно новая, но больше десяти лет не
употреблявшаяся в дело. Тем же вохомским плотникам недоплатил мельник
трех рублей, и с первого же дня помола всякий раз его отбрасывало от
жерновов с такой силой, что он навзничь валился на пол. Приводил он на
свою ветрянку и священника с молитвой, но и это не помогло. Плотники
советовали купить мельницу другому мужику и обещали ему, что она будет
хорошо работать, но тот купить побоялся, а за ним и все прочие
опасаются.
В Орловской губернии (под самым городом) подслушали бабы, как
владимирские плотники, достраивая хату, приговаривали: "Дому не стоянье,
дому не житье, кто поживет, тот и помрет", — и подсмотрели, что бревна
тесали они не вдоль, а поперек, а потом напустили червей. Стали черви
точить стены, и едва успел хозяин помереть, как развалилась и хата его.
В Сарапульском уезде (Вятской губ.) построили плотники новый дом. Пришли
они попрощаться да и сказали хозяйке: "Ну, тетка, тебе не спасибо, вовек
будешь помнить, как ты нас поила-кормила". И вот за то, что она докучала
им попреками, укоряя, что много у ней выпили и еще того больше съели,
они посадили ей кикимору: никого не видно, а человеческий голос стонет.
Как ни сядут за стол, сейчас же кто-то и скажет: "Убирайся-ка ты из-за
стола-то!" А не послушают — начнет швырять с печи шубами или с полатей
бросаться подушками. Так и выжила кикимора хозяев из дому. Сказывали
знающие люди о причинах этого происшествия, но разное: одни говорили,
что либо на стоянке, либо под матицу плотники подложили свиной щетины,
отчего и завелись в доме черти. Другие предполагали, что под домом зарыт
был когда-то неотпетый покойник или удавленник и что плотники знали про
то и намеренно надвинули к тому месту первые венцы, когда, ставили сруб.
Точно так же нельзя было жить в одной избе в Скопинском уезде Рязанской
губернии по той причине, что, как только сядет семья за стол, так и
летят чашки с печи и с полатей лапти, онучи и пр. И иконы поднимали — не
помогло.
В пошехонской деревне (Ярославская губ.) мышкинские плотники сделали
так, что, как придет вечер, так на повети и начнет плакаться жалобный
голос: "Падаю, падаю — упаду". Придут посмотреть — никого нет. Бились,
мучились так до той поры, когда пришел в избу свой же пошехонский швец,
ведомый знахарь.—-"Помоги!" — просят его хозяева.— "Ничего, говорит, не
горюйте!" — Вышел потом портной ночью, услышал слово "падаю", прошептал
свое, какое знал, да и крикнул: "Коли хочешь валиться, то падай на
хлеб!" — Вслед за тем что-то со страшным треском упало, а после этого в
избе уже не "диковалось".
В Белозерской уезде (Новгородская губ.), в деревне Иглине, у крестьянина
Андрея Богомола плотники так наколдовали, что, кто из его семьи ни
войдет в новую избу, всякий в переднем углу видит покойника, а если
войдут с кем-нибудь чужим — не видят. В первую же ночь сына Михаила
сбросило с лавки на пол. Решили сломать избу и поставить новую. Стали
ломать — и нашли в переднем углу, под лавкой, вбитым гвоздь от гроба.
Такая же недобрая слава установилась и за печниками и каменщиками.
Последние в особенности прославились злыми шутками, и притом на всю св.
Русь. Найдется ли на ее широком раздолье хотя один такой счастливый
город, в котором не указали бы на заброшенный нежилой дом, покинутый и
заключенный наглухо? В таких запустелых домах поселяются черти, по ночам
возятся на чердаках и швыряют чем попало и куда попало. В городе
Сарапуле (Вятской губ.) в 1861 году пишущему эти строки указывали на
соборной площади подобный таинственный дом, а три года тому назад об
этом же самом доме сообщали, что верх так и стоит необитаемым уже много
лет. Рассказывали, что, как только кто-нибудь поселится в этом доме, в
первую же ночь слышится голос: "А, окошки вставили, двери сделали!" — и
поднимется вслед за тем шум, а наутро оказывается, что все стекла в
окнах и дверях выбиты. Лет шесть тому назад этот дом так и стоял с
разбитыми стеклами. Теперь окна заколочены досками.
В смысле чертовщины за обширную Белокаменную тоже никто не поручится, а
в Петербурге на нашей памяти на Фонтанке, близ Калинкина моста,
существовал беспокойный дом с зелеными колоннами. Лет 10—15 тому назад
на такой же дом на Литейной (или Моховой) указывали все газеты, и толпы,
любопытных собирались к нему в таком множестве, что вмешалась полиция.
Один каменщик (пишет корреспондент из Сарапула) на крестьян села
Мостового передавал следующее: "Когда трубу кладем, так артути в перышко
гусиное линешь, плотный-то конец оставишь на волю, а другой замажешь.
Как затопят после того печку — она и застонет, а хозяева боятся:
"Смотри-ка, мол, каменщик какую штуку удрал". О такой же приблизительно
штуке сообщает и орловский сотрудник: "Плотники просверлят дыру и
вставят в нее бутылочное горлышко, ветер дует в это незаметное для глаз
отверстие, причем происходит завывание, а хозяин думает, что в его
жилище поселили лешего".
Грязовецкие вологжане рассказывают о своих плотниках, что они кладут в
один из срубов избы деревянную куклу для того, чтобы наводило временами
страх. А делают это так: по три зори подрядчик спрашивает рабочего,
находящегося на срубе: "Что стукаешь?" — Рабочий отвечает: "Лень на
шабаш".— Подрядчик говорит: "Лешему строит шалаш".
Из Шуйского уезда (Владимирская губ.) пишут: сговорились плотники с
печниками и вмазали в трубу две пустые незаткнутые бутылки по самые
горлышки60. Стали говорить хозяева: "Все бы хорошо, да кто-то свистит в
трубе — страшно жить". Пригласили других печников: "Поправить, говорят,
можно, только меньше десятки не возьмем". Взялись сделать, но, вместо
бутылок, положили гусиных перьев, потому что не получили должного
расчета. Свист прекратился, но кто-то стал охать да вздыхать. Опять
обратился хозяин к плотникам, отдал уговорные деньги на руки вперед, и
все успокоилось.
Погрубее и попроще месть обсчитанных печников заключается в том, что
один кирпич в трубе закладывается так, что печь начинает постоянно
дымить, а плотники засовывают в пазах между венцами во мху щепочки,
которые мешают плотной осадке. В этих местах всегда будет продувать и
промерзать. Точно так же иногда между концами бревен, в углу, кладут в
коробочку камни: не вынувши их, нельзя плотно проконопатить, а затем и
избы натопить. Под коньком на крыше тоже прилаживается из. мести длинный
ящичек без передней стенки, набитый берестой: благодаря ему в ветреную
погоду слышится такой плач и вой, вздохи и вскрики, что простодушные
хозяева предполагают тут что-либо одно из двух: либо завелись
черти-дьяволы, либо из старого дома ходит сжившийся с семьей
доброжелатель-домовой и подвывает; просится он в новый дом, напоминает о
себе в тех случаях, когда не почтили его перед зовом на новое пепелище,
а обзавелись его соперником.
Всех этих острасток совершенно достаточно для того, чтобы новоселья
обязательно справлялись с таким же торжеством, как свадьбы: с
посторонними гостями и подарками, с приносом хлеба-соли и с самыми
задушевными пожеланиями. Плотников задабривают еще далеко загодя: когда
сговорятся насчет условий — пьют заручное, когда положат первый ряд
основных бревен— пьют "обложейное", когда заготовленный сруб перелезут и
поставят на указанное место — опять пьют при установке матицы (это тот
брус, или балка, который кладется поперек всей избы, и на нем
настилается накат и укрепляется потолок). Матицу "поднимают" и
"обсевают" в полной обрядовой обстановке, повсеместно одинаковой, как
завет седой старины. Вот как это делается: хозяин ставит в красном углу
зеленую веточку березки, а затем из среды плотников выступает такой,
который половчее прочих и полегче на ногу. Это — "севец", как бы жрец
какой, отгонитель всякого врага и нечистого супостата. Он и начинает
священнодействовать: обходит самое верхнее бревно, или "черепной венец",
и рассевает по сторонам хлебные зерна и хмель. Хозяева же все это время
молятся Богу. Затем севец-жрец переступает на матицу, где, по самой
середине ее, привязана лычком овчинная шуба, а в карманах ее положены:
хлеб, соль, кусок жареного мяса, кочан капусты и в стеклянной посудине
зелено вино (у бедняков горшок с кашей, укутанный в гаолушубок). Лычко,
перерубается топором, шуба подхватывается внизу на руки, содержимое в
карманах выпивается и поедается. Весь этот обряд имеет, разумеется,
символическое значение: зеленые веточки березы, которую хозяин,
предварительно обряда, ставит в переднем углу, вместе с иконой, и
зажигает перед ними свечку,— служат символом здоровья хозяина и семьи;
шуба и овечья шерсть, вместе с ладаиом заложенные под матицу, обозначают
изобилие всего съедобного и тепло в избе.
XVIII
Пастухи
Крестьяне обыкновенно выбирают в пастухи человека безземельного,
неспособного по слабости здоровья или же иным причинам к полевым
работам. Но при этом принимается в соображение, что если пастух и
немощен телом, то, взамен того, он владеет особой необъяснимой и
таинственной силой, при помощи которой влияет на стадо и спасает его от
всяких бед и напастей. Таких необычайных пастухов очень много в лесных
местностях. Здесь верят, что они (по словам пастушьего разговора)
оберегают скотину от "лютаго зверя чернаго, от широколапаго .медведя, от
перехожаго пакостника-волка, рыскуньи-волчицы, от рыси и росомахи, от
змея и всякаго зверя, и гада, и от злого и лихаго человека". Эти
заговоры пастухи обязаны знать прежде всего, так как крестьяне придают
этому большое значение: если в прежние времена не слыхать было на
пастухов жалоб, то, стало быть, и заговорные слова говорились ими не на
ветер, стало быть, они действительно владели той силой, которая не
каждому дается. Нет явных следов, чтобы пастухи знались с лешим или
луговыми и прибегали к их помощи, но людская молва и в этих знахарях не
прочь подозревать связь с чародеями, а пожалуй, и с самими лешими. По
крайней мере, в Олонецкой губерния (Каргопольский (уезд) уверены, что
для удачной пастьбы опытные пастухи обещают лешему корову или две, так
как волков и медведей напускает на стада эта лесная нежить61.
От леших, между прочим, запасаются пастухи "спуском", т. е. особым
заговором, при помощи которого колдуны отыскивают потерявшееся животное,
и сами этими чарами руководствуются.
Когда придет время спускать скот на пастьбу, пастух у всякой скотины
промеж ушей и с крестца состригает клок шерсти и закатывает его в чистый
воск62. Этот шарик он впоследствии прячет под камень, около того места,
куда обычно ходит стадо на водопой, и предварительно читает длинный
заговор, причем шарик этот держит в одной руке, а в другую берет висячий
замок. И сам пастух, и все хозяева крепко верят в охранительную силу
этого заговора, перед первым выгоном скота на пастбище производится еще
особый обряд "обхода", необходимый, для того, чтобы стадо не расходилось
летом и не блуждало бы по лесам. Заключается этот обряд в том, что
пастух обходит стадо со свечой, с которой стояли светлую заутреню. Часть
этой свечи он заделывает в свой берестяной рожок и уверен, что на звук
такого рожка скот станет сходиться скорее и охотнее, а хищные звери
быстрее убегать прочь.
Таким образом, питаясь лишь кое-какими крохами, оставшимися от трапезы
старого язычества, пастушеский быт, в самом корне своем, давно уже
подчинился христианским верованиям и обычаям. С того самого времени,
когда первые проповедники христианства, увлекшись дешевым созвучием,
подменили язычество бога Белеса мучеником греческой церкви Власием
(последний стал защитником рогатого скота подобно тому, как другие
мученики римской церкви, Флор и Лавр, считаются покровителями лошадей).
На краю городов, непременно у самых выгонов, кое-где и теперь
сохраняются древние церкви, освященные обязательно во имя
священномученика Власия. Эти церкви встречаются преимущественно в
северных городах, начиная с Холмогор и Вологды, продолжая Костромой,
Ярославлем, Псковом и Новгородом и оканчивая самой Москвой и старыми
подмосковными большими городами.
Впрочем, по нынешним временам, уже и в глухих местах Пошехонья перестают
верить в разные таинственные загадочные приемы пастухов. Теперь,
пожалуй, не только но и совсем не знают, что для розыска заблудившегося
оного надо положить "а перекрестке крест из лучинок или палочек,
сделанный не руками, а губами, и т. п. Но зато теперь начинают понимать,
что магическая сила пастухов, позволяющая им, по желанию, собирать скот
в одно место, имеет очень простое объяснение: не жалея нескольких фунтов
соли, нынешние пастухи рассыпают ее на одном месте, на какой-нибудь
уединенной лужайке и, таким образом, приучают скот не разбивать стада и
собираться на указанном месте, при первом же звуке рожка, пощипать
вкусной соленой травы.
НЕВЕДОМАЯ СИЛА
I
Царь-огонь
Древнее почитание огня, основанное на величайших услугах, оказанных им
человечеству, и в настоящее время не совсем изгладилось из народной
памяти. Хотя это теперь лишь обрывки чего-то целого, разбитые и не
скрепленные в одну непрерывную цепь, но и по ним с полным основанием
можно заключить, что эти обломки былого миросозерцания представляют
собой не что иное, как остаток древнего богопочитания. Стихия, дающая
тепло и свет, снизошла с неба, чтобы разделить свою власть над
человеческим родом лишь с другой, столь же могучей стихией — водою,
которая ниспадает в виде дождя и снега, образуя на земле родники, ручьи,
реки и озера, а в вместе с солями, и моря. Эти последние оказались
прямым" облегченными путями для заселения земного шара, огонь же пришел
на помощь для повсеместного распространения* и закрепления оседлости
человеческого рода на материках. Многоводные русские реки привели первых
насельников на обширные, глубокие озера, на берегах которых основались
самые первые опорные пункты, послужившие средоточием политической, жизни
и прикрытиями дальнейшего ее разветвления по междуречьям, в дремучих
непочатых лесах. Сюда врубился топор и, при содействии огнива, проложил
дороги и отвоевал места, удобные для земледелия, а стало быть и для
оседлой жизни. На рубленном и спаленном лесе объявились огнища, или
пожоги, они же новины, или кулиги — места, пригодные для распашки.
Народился на русской земле, в самое первое время ее истории, особый
класс поселян-огнищан, или "житых людей", хозяев-землевладельцев,
крестьян-пахарей; выработался особый вид крестьянского хозяйства,
огневого или кулижного, общего всей северной лесной России, дожившей от
времен Рюрика до наших дней 63.
Но, составляя основу человеческой культуры на земле, огонь, вместе с
тем, является и истребителем ее: при неудачном и несчастливом применении
он, временами, проявляет могучую и страшную силу, которая сметает с лица
земли все, что попадается ей на пути, и которая заставляла первобытных
людей, в благоговейном трепете, поклоняться огню и умилостивлять его
молитвами и жертвами. Та же сила поддерживает и в современном поколении
неизбывное тревожное состояние души, и в этом отношении лесная и
деревянная Русь находится даже в особенном, исключительном положении
перед прочими странами: она представляет собой как бы неугасимый костер,
который, никогда не потухая совершенно, то ослабевает, то разгорается с
такой чудовищной силой, что пропадает самая мысль о возможности борьбы с
ним; целое море пламени каждый год огненным вихрем проносится из конца в
конец по нашей многострадальной земле и без остатка истребляет леса,
засеянные поля, деревни, села, города. Выросшие под впечатлением этих
вечных пожаров, русские люди воспитали в себе наследственный, заразный
страх перед силой огня: они целыми веками живут под его грозной властью,
почти не помышляя о борьбе и только цепенея от ужаса. Впрочем, и то
сказать, — русские пожары так грандиозны, что хоть кого приведут в
панический страх. Пишущему эти строки приходилось наблюдать один из
таких колоссальных пожаров в 1839 году в Костромской губернии. Это было
поистине нечто потрясающее. Потускнело солнце на безоблачном небе в
знойную июльскую пору, называемую верхушкою лета, и в самый полдень
стало так темно, что надо было зажигать огни. Прозрачный воздух
превратился в закопченное стекло, сквозь которое яркий диск жгучего
светила казался кружком, вырезанным из красной фольги, дозволявшим
безопасно смотреть на себя: не переломляются лучи, не льется животворный
свет и не исходит живительная теплота.
То был год страшных местных пожаров. В ста верстах от пожарища
чувствовалась ужасающая сила огня-царя и его сокрушительное господство
над дремучими лесами. Ясно видны были и трофеи его несомненных побед:
дым в подветренной стороне до того сгустился, что перед полуднем начали
изменяться цвета предметов: трава казалась зеленовато-голубой, красные
цвета стали желтыми. Пепел, а с ним перегорелые листья, затлевший мох,
еловые и сосновые иглы переносились через стоверстное расстояние, и
дождевые капли, пролетая по воздуху, наполненному пеплом, принимали
красноватый оттенок. Народ говорил: "Идет кровавый дождь" — и был
уверен, что начинается светопреставление. И действительно, в иной день в
воздухе, наполненном дымом, трудно было дышать: домашний скот искал
спасения в воде и только там получал некоторое облегчение. Люди в страхе
толпились то улицам и боялись входить в дома. Некоторые молитвою и
покаянием приготовлялись к смерти и встрече антихриста. По лесным
деревням мужчины надевали на себя чистое белье, женщины спешили шить
себе саваны.
Ужас, повсюду распространившийся и охвативший не только людей, но и
домашних животных, в некоторых местах достигал наивысшего предела, где
раскаленная огненная стена надвигалась, как плотная военная рать с
метким огненным боем. При вое урагана в одном месте вспыхнуло — это
порыв ветра перебросил галку (горящую головню) или огненный шар
свившуюся, скрученную, жаром пылающую лапу, оторванную бурею от ели);
вспыхнуло — стало быть, загорелось свежее место; примолкло — значит,
разгорается; дунул новый порыв ветра — разул огонь в пламя. Оно своим
треском, шипеньем, свистом и визгом дает знать о том, что вошло в полную
силу и стало неудержимым. Теперь оно понесется все вперед и вперед, на
громадных расстояниях сметет с лица земли все, что попадется навстречу.
Один очевидец 64 пробовал описать это поразительное зрелище, и мы с его
слов постараемся дополнить картину лесного пожара.
"При грозе, в сухие годы, жарким днем в глухом чапыжнике иль на бору,
заваленном валежником, вид обширного лесного пожара бывает поразительно
величествен. Напирающая по ветру грозная стихия сплошным пламенем
пожирает на пути своем весь сухой вереск, валежник от ветроломов и
разных лесных промыслов, сухой мох, торф, стоячие сухары и самые сучья
свежих деревьев. Сплошное пламя взлетает по ним, как истинный Змей
Горыныч, с неимоверною быстротою. Этому способствует раскаленная
атмосфера, предшествующая пожару иссушающая хвою и листья зеленых
деревьев от макушки до половины дерева гораздо раньше, чем пламя
подступит под пни корчащихся, трещащих и обливающихся смолою сучьев.
Прибавьте к этому вой урагана, завыванье волков и других зверей,
спасающихся от гибели, раскаты грома, блеск молнии, озаряющей мглу
небесную. Стонут падающие исполины, пламенными радиусами рассекающие
воздух. Дым клубится мглистыми, и багряно-синими, кроваво-красными
волнами. Кипят и пылают смоляные фонтаны, тончайшими струйками бьющие из
каждого излома лопнувшей коры огромных хвойных мачтовиков. Пожирает
громадные ребра необъятных костров (ветроломов), нагроможденных в
хаотическом беспорядке исполинскими грудами в десяток и более сажень
вышиною, в несколько десятков верст протяжения и в сотню сажень
поперечника. И не в пожар костры эти могут привести ночного путника в
содрогание, представляя нередко самые фантастические образы
фосфорическим светом своим, но в это время они просто ужасны".
Этот лесной пожар (того же 1839 г.), охвативший девять уездов двух
смежных губерний (Костромской и Нижегородской), начавшийся 29 июля,
потух лишь 5 сентября, когда выпал глубокий снег. В некоторых местностях
удалось ослабить свирепость огня, а в иных и вовсе остановить яростный
напор его искусственными мерами: зажигали "встречный пожар" из заранее
приготовленного горючего материала, сваленного около проездных дорог и
нарочно вырытых канав. Их оберегали рабочие, вооруженные метелками из
свеженарубленных длинных березок65. Ползучий огонек в подготовленных
небольших кострах из сухого моха, лапок и шишек сначала бессилен, но
затем начинает шириться против ветра и ползет навстречу коренному
пожару. На пути своем намеренно вызванное пламя уничтожает все то, что
могло бы служить пищею грозно наступающему врагу. По мере расширения
своего (говорит один из очевидцев, принимавших участие в тушении пожара
в заволжских лесных чащобах Макарьевского уезда Нижегородской губ.) и по
мере согревания атмосферы, искусственный огонь становится сильнее и
сильнее. Пройдя несколько десятков саженей, он сам уже делается пожаром
и стремится все быстрее и быстрее навстречу противника, несмотря на
противодействие ветра, который лишь определяет направление отрываемых
горящих лап и путь коренного пожара, идущего по свежим, не отожженным
местам. Ветер, вызванный движением пожара, не может помешать медленному
расширению встречного пламени, ползущего с травки на травку, и только
лишь замедляет его в наступательном действии. Наконец, искусственный
.пожар вступает в палящую огнедышащую атмосферу гонимого ветром
настоящего пожара и яростно бросается навстречу ему. Бой по всей линии
оглашает окрестность, по мере скопления противных сил. Эти мгновения
бывают торжественны! Тут чудятся и артиллерийские залпы, и взрывы, и
пламенные зубчатые строи лесных великанов, напирающих друг на друга и
борющихся всеми крутимыми жаром, переплетенными своими ветвями. Пламя
вздымается стена на стену и, при страшных порывах, проявляет мгновенно
исчезающие смерчи или столбы клубящегося огня, винтом взвивающегося к
небу. После этой общей схватки, где рухнул не один величавый титан,
презиравший ярость всех ураганов; — все затихает. Пламя садится, и
смрад, не сжигаемый им, покрывает окрестность, чадит, ест глаза и
стелется низом во мраке; одни необъятные груды ветроломных костров долго
пламенеют еще в смрадном чаду и, от времени до времени садясь и рушась,
извергают миллионы искр, исполинскими фейерверочными снопами
рассыпающихся над пожарищем. Картина из грозно-величественной делается
грустною, тяжелою и печальною, как после битвы. В особенности грустны,
тяжелы и печальны последствия таких роковых явлений, когда им
предшествует засуха и сопровождает их подъем из болот вредных испарений,
от которых начинаются падежи скота и повальные болезни на людях. В таких
случаях суеверные пророчества о новых предстоящих бедах обыкновенно
усиливают сердечную тоску и душевные тревоги среди обездоленных и
угнетенных. Естественно, что, под влиянием подобных устрашительных
явлений природы, мог свободно укрепиться культ почитания огня; этот
культ выразился у славян в поклонении Перуну, а у соплеменной Литвы — в
почитании Знича. Но начало его восходит ко временам доисторическим,
когда древний человек, пораженный зрелищем молнии и грома, обоготворил
это явление природы и тем положил начало поклонению огню, которое
сохранилось и до наших дней. В Вильне и теперь могут указать о место,
где горел вечный огонь и жил жрец, его охранявший, по всему
северо-западному краю великорусская моланья, юлатка (молния) зовется не
иначе, как пёруном (ударение на первом слоге). Это мгновенное освещение
тучи и неба огненною струею повсюду среди славянских племен признается
небесным огнем и издревле называется священным, причем, если гром ударит
в человека или в строение, то никто не станет их спасать, считая это
сопротивлением воле божией. Предрассудок этот распространен как в целой
Литве, так и в Белоруссии, и понятно, что он порожден верою в Перуна.
Тот же предрассудок можно наблюдать и в Великороссии: если молния зажжет
строение, то крестьяне считают это божьим наказанием, ниспосланным
свыше. Противиться ему невозможно, но надо воспринимать с чувством
умиления и благоговейной покорности; точно так же людей, убитых молнией,
многие считают святыми. Между прочим, из Ярославской губернии получаются
такие сведения: "Кто умоется водой во время первой грозы, тот в течение
целого года не будет хворать никакой болезнью". Средством,
предохраняющим человека и его имущество от гибельного действия молнии,
является тот же огонь: следует держать в доме головню с пожара,
происшедшего, от молнии, но когда молния опять причинит пожар, то пламя
можно утушить не иначе как исключительно одним молоком. Последний
предрассудок еще настолько распространен, что его можно считать общим
для всего женского населения России. Не хватит молока — заливают квасом,
но отнюдь не водой. От воды-де такой огонь только больше разгорается.
Существует и другой предрассудок (вполне, впрочем, невинный), к которому
точно так же прибегают при тушении пожаров, происшедших от молнии: в
костер пожара бросают яйцо, так называемое первохрестное (им первым
привелось похристосоваться), в предположении, что только им одним можно
затушить пламя (верят также, что если бросить яйцо против ветра, то
можно отклонить в ту сторону направление пламени).
Когда в христианской Руси этот небесный огонь из глиняных рук Перуна
передан был в незримую длань библейского пророка Илии и подковы копыт
огневидных коней его, вместе с огненными колесами пламенной колесницы,
начали выбивать искры и производить гром, явилось верование, что
властная рука всехвального пророка мечет на землю молниеносные стрелы,
чтобы разить насмерть злых духов, враждебных человеку. Ведая про то,
злые, но трусливые бесы в неописуемом смятении" мечутся по земле,
отыскивая себе надежные места для защиты. Обыкновенно скрываются они в
жилых и нежилых строениях, вскакивая через открытые двери и окна и
влетая через печные: трубы и всякого рода отверстия. Столь же нередко
спешат они укрыться в густой хвое, в тени развесистых листьев деревьев,
за всяким подходящим прикрытием. В числе последних самыми надежными,
вполне безопасными считаются в блудливом бесовском сонме живые люди,
застигнутые под открытым небом на лошади или в телеге, так как небесная
огненная стрела находит виноватого всюду и разит без разбора, убивая
из-за бесов и людей (бесы вполне безопасны от ударов молнии лишь в
чистом поле на межах), Илья, впрочем, знает невиновность того человека,
которого избрал дьявол себе для защиты, и жалеет божье создание, хотя в
то же время твердо убежден, что все равно тот человек, в которого успел
вселиться дьявол, погиб бы, так как злодей не покинет своей жертвы уже
во всю жизнь и, рано или поздно, заставит потонуть или повеситься, Илья
— усердный божий помощник в борьбе с нечистой силой - не только не враг
человеческому роду, но радетель и старатель за православный люд; убивает
он избранного как случайную жертву, в уверенности, что бог милует и
приемлет таких нечестных, удостаивая их царствия небесного, так как они
явно сослужили полезную службу людям своей смертью, которая вместе с тем
вызвала одновременно и смерть злого духа. Вот почему для заграждения
себя от дьявола, кроме общепринятого обычая крестить рот при зевоте,
издревле установилось благочестивое правило налагать на себя крестное
знамение и при всякой вспышке молнии со словами самой простой молитвы:
"Свят, свят, свят".
Осторожные хозяева в деревнях предусмотрительно соблюдают все, что
указывается вековечными обычаями, зародившимися в глухие и давние
времена безверия, чтобы обезопаситься от беса, не допустить его
прятаться в избе и тем подвергать ее в грозовое время опасности пожара.
С этой целью опытные, пожилые деревенские хозяйки советуют: "Во время
грозы нельзя быть с растрепанными волосами, в подоткнутом платье — много
места тут укрываться анчутке беспятому (бесу). Всякую посуду в избе надо
опрокинуть, если она пустая; налитую следует поспешно закрестить. Не
надо в голове искаться: не одну такую бабу стрела забила на смерть,
других же оглушила". Полезно также держать на чердаке громовую стрелу
или чертов палец (белемнит, скипевшийся или вообще сплавленный ударом
молнии песок). В последнее средство слепо веруют все поголовно и,
найденный на песчаных берегах речек, этот конусообразный 'Камень, в виде
пальца, бережно прячут и тщательно хранят. Но всего полезнее держать
пост, особенно в Ильинскую пятницу, или мазать молоком косяки дверей и
окон; полезно также вывешивать за окно полотенце с покойника. Если же
бес не побоится ни того, ни другогo, то, наверное, не устоит он перед
горящей свечкой, с которой молились в Страстной четверг на "стояниях",
когда читались 12 евангелий Господних Страстей. Хороши и пасхальные, а
того лучше богоявленские свечи, уверяют богомольные деревенские люди, не
раз применявшие этот способ на деле с видимым успехом.
— Громовых стрел два сорта: от огненных происходят пожары, а каменные
или чугунные убивают людей, расщепляют деревья66,— толкуют
словоохотливые деревенские старушки, и каждая из них, на случай грозы,
припасает ладан, чтобы поспать его на уголья в печной загнетке или на
раскаленную сковородку, так как "черт ладану боится".
Кроме "небесного" огня, великую силу имеет также тот сорт огня, который
обычно называют "живым".
Крутили мужики около палки веревку: веревка загорелась. приняли огонь на
сухую смоленую спицу — развели костер. Разобрали огонь по домам и
старались его долго поддерживать. Очень его ценили и почитали, потому
что это был именно "живой огонь", из дерева вытертый, свободный, чистый
и природный. Вологодские мужики сняли колосники (жерди) с овина,
изрубили их на части и также терли, пока те не загорелись. Огнем таким
разожгли они костры: один на улице, другой в скотском прогоне, третий в
начале поскотины и четвертый в середине деревни. Через второй костер
перегнали они весь скот, чем и воевали с сибирской язвой.
Вообще, как мера борьбы с болезнями, живой огонь в большом употреблении.
В одной деревне, например, умирал народ от тифозной горячки, и
крестьяне, чтобы избавиться от нее, задумали установить праздник,
положивши участвовать Николу Угодника. Собрались они всей деревней, от
мала до велика, и положили тушить в избах весь огонь до последнего
уголька, для чего залить все горнушки (печурка, загнетка, бабурка и
пр.). При этом мужики строго-настрого наказывали бабам не сметь топить
печей, пока не будет приказано, а сами притащили к часовне два сухих
бревна, прикрепили к одному рукоятку, как у пилы, и стали тереть одно
бревно о другое. Но на" этот раз, как ни бились, ничего не вышло: бревна
нагрелись, даже обуглились, а огня не появилось.— "Значит,— заключил"
крестьяне, — не указ: Богу не угодно. Надо попробовать в другое время!"—
И порешили устроить праздник в третье воскресенье после Пасхи. Снова
принялись за бревна — огня добывать. На этот раз промеж бревнами, в
щели, всполыхнулось как бы малое-малое пламя, и огонек обозначился.
Подхватили его на сернички, подложили огонь под костер, разожгли, стали
через огонь прыгать по-козлиному, а стариков и малых детей на руках
перетаскивать. Разнесли потом огонь по домам; затопили печи; напекли —
пожарили. Затем подняли иконы, позвали священника, пригласили всех
духовных: стали молиться. За молебном начали пировать, безобразить в
пьяном виде на улицах и бесчинствовать до уголовщины: соседку помещицу
за то, что она не послушалась мирского приговора и затопила печи, не
дождавшись общественного огня, наказали тем, что выжгли всю ее усадьбу:
с домом, службами, хлебными и всякими, запасами.
Все подобные священнодействия, переданные народу пo прадедовскому
завещанию, предпринимаются, главным образом, ввиду защиты себя и
домашнего скота от повальных болезней. Там, где эти падежи часты, как,
например, в Новгородской" губернии, для вытирания живого огня
устраивается даже постоянное приспособление в виде машины, так
называемый вертушок67. Два столба врыты в землю и наверху скреплены
перекладиной. В середине ее лежит брус, концы которого просунуты в
верхние отверстия столбов таким способом, что могут свободно вертеться,
не переменяя точки опоры. К поперечному брусу, одна против другой,
приделаны две ручки, а к ним привязаны крепкие веревки. За веревки
хватаются всем миром и, среди всеобщего упорного, молчания (что
составляет непременное условие для чистоты и точности обряда), вертят
брус до тех пор, пока не вспыхнет огонь в отверстиях столбов. От него
зажигают хворостины и подпаливают ими костер. Как только последний
разгорится, все бросаются к стаду, которое еще накануне священного дня
было сбито в табун и выгнано в поле к ручью, а затем, не пропустив ни
одной животины, перегоняют всех через огонь. А чтобы вера в
очистительную силу этого огня стояла в деревне крепче, по обеим сторонам
костра выкапывают две ямы: в одну зарывают живую кошку, в другую собаку
— этим отнимают у чумных оборотней силу бегать по дворам кошками и
собаками и душить скотину. Этот обычай окуривания практикуется и в
Олонецкой губернии (например, в Петрозаводском и Лодейнопольском
уездах), где он является в форме строго обязательного карантинного
обряда, с тем различием, что в одних местах костры зажигаются
обыкновенными спичками, в других стараются добыть из бруска "живой"
огонь68 крестьяне вместе с тем не теряют благоговейной веры в мощь или
влияние всякого огня, каким бы способом он ни был добыт. Коренной
русский человек, с малых лет приглядывающийся к родным обычаям и
привыкший их почитать, не осмелится залить или плюнуть в огонь, хотя бы
он убедился на чужих примерах, что за это не косит на сторону рот и
виноватые в этих поступках не чахнут и не сохнут. Точно так же те,
которые придерживаются старых отеческих и прадедовских правил, не бросят
в затопленную печь волос — чтобы не болела голова, не перешагнут через
костер, не сожгут в нем экскрементов человеческих (из боязни корчей и
судороги тем людям). Почтение к огню во многих местностях Великороссии
(а в Белоруссии повсюду) доведено до того, что считают великим, грехом
тушить костер на полях, теплины на ночном и т. п., предоставляя самому
огню изнывать в бессилии и тухнуть. Оберегая огонь от набросов нечистот,
сжигают в печах сметенный сор и не выносят вон, не выбрасывают через
порог, чтобы не разнесло ветром и чтобы недобрый человек по нем, как по
следу, не наслал порчи 69. При наступлении сумерек огонь зажигается
всегда с молитвой, и если при этом иногда начнут ссориться между собою
невестки, то свекровь говорит:
— Полно вам браниться, удержите язык, аль не видите, что огонь зажигают?
И ссора прекращается, перебранка смолкает.
— Огонь грех гневить — как раз случится несчастье,— говорят крестьяне,
вспоминая известную легенду, предостерегающую от перебранок при
зажигании огня. Вот эта легенда или, вернее, нравоучение: "Зажглись на
чужом дворе два огня и стали между собою разговаривать:
— Ох, брат, погуляю я на той неделе! — говорит один.
— А разве тебе плохо?
— Чего хорошего: печь затапливают — ругаются, вечерние огни
затепливаются — опять бранятся...
— Ну, гуляй, если надумал, только моего колеса не трогай. Мои хозяева
хорошие: зажгут с молитвой и погасят с молитвой.
Не прошло недели, как один двор сгорел, а чужое колесо, которое валялось
на том дворе, осталось целым"70.
Когда на Руси появилось христианство, оно хотя и ломало коренные
народные обычаи, но в то же время зорко присматривалось к наиболее
упрочившимся предрассудкам и старалось осторожно обходить их. Поэтому и
огонь, издревле почитаемый русскими людьми, оно приняло под свое
священное покровительство. Провозвестники нового учения оценили в
огненной стихии ее очистительное начало и, угождая всеобщим верованиям,
признали в нем освященную силу. В таком смысле внесли слово "огонь" и в
молитвенные возношения, поставив его, с изумительным дерзновением,
неизмеримо высоко: наравне с фарами св. Духа. Несколько веков стояло это
слово в церковных требниках не на своем месте и произносилось в
возгласах при освящении воды в навечерие Богоявления: "Сам и ныне
Владыко, святив воду сию Духом Твоим Святым и огнем", пока не
догадались, что это явная и грубая ошибка, противная коренному смыслу
христианского вероучения. Так было до 626 года, когда духовному люду
привелось твердо убедиться в том, что этого придатка нет в тех греческих
богослужебных книгах, с которыми приведены все "обиходы" церковные.
Поэтому в богатых церквах ведено было отобрать те требники и заменить их
исправленными, а в бедные приходы, которым было не по силам покупать
новые и дорогие книги, приказано было ехать поповским старостам
(нынешним благочинным) и то предательское слово зачернить, замазать,
заклеить бумажкой, самим же священникам указом предписано этого "прилога
не говорить". Указ был исполнен в точности, без всякого прекословия, и
только не налаживалось дело у стариков священников, которые по
закоренелой привычке продолжали говорить это слово и, спохватившись,
оправлялись и досадовали на себя, делая беспокойные телодвижения.
Кончилось тем, что на эти случаи свидетели поповских неудач приладили к
старой оговорке новый "прилог"— стали говорить: "грех да беда кого не
живет — огонь и попа жжет". И кроме того, шутки ради, стали укорять
виноватых в обмолвках попов при честном народе: "На воду глядит, а про
огонь говорит". Справедливость требует, однако, заметить, что далеко не
везде исправление священных книг окончилось столь мирным и безобидным
образом. В центре России оно вызвало недовольство, и в Москве, например,
исключение из молитвы лишнего слова произвело неожиданное смятение. Из
скромных келий монастырских дело книжных правщиков вынесено было на
шумные городские площади и попало на суд и осуждение всякого праздного
сброда, а старое и ненужное слово заступились убежденные суеверные люди,
которые населяли окрестные городские слободы, занимаясь ремеслами, и те,
которые торговали в самом центре города. Кним пристала и беспокойная
голытьба, шатавшаяся без дела по площадям и улицам. И вот в базарной
толпе пронесся страшный слух: "Появились-де на Москве еретики, которые
хотят огонь из мира вынести". Известием этим особенно встревожились
ремесленники, более прочих нуждающиеся в огне для работы.
— Выйдет указ, по еретическому наущению, погасить огни — погасят, —
уверенно говорили бывалые люди из кузнецов, оружейников, серебренников,
царских поваров и пр.
— Наколдует еретик своим дьявольским наваждением — и самые Огни на земле
погаснут,— толковали промеж себя наиболее суеверные. А в торговых рядах
и на площадях им поддакивали:
— Огонь, как и вода, очищает всякую скверну. В огне, сам Господь являлся
людям и говорил с ними. Огонь нисшел с небеси: кто такой дерзкий
осмелился его уничтожить?
Первым заметил в книгах ошибку и первым решился исправить ее знаменитый
архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий, незадолго перед тем
содействовавший убедительными воззваниями своими ко всему православному
русскому люду спасению отечества от внутренних смут и нашествия
чужеземцев. Ему поручено было исправление книг, испорченных неграмотными
переписчиками и невежественными справщиками, но один из них сделал на
архимандрита донос, весь смысл которого сводился к тому, что
архимандрит-де подлинный еретик, не исповедующий Духа Святого, "яко огнь
есть". Крутицкий митрополит Иона, человек ума невысокого, образования
малого, характера слабого, управляющий церковными делами за отсутствием
патриарха Филарета, еще томившегося в плену у поляков, доносу поверил.
Когда слух о мнимом еретичестве Троицкого архимандрита достиг до келий
Вознесенского монастыря, где жила инокиней мать царя, начали суд и дело.
В царицыных кельях допрашивали заподозренного с двумя его
товарищами-справщиками. На допрос главного виновника старались водить
через весь город, среди враждебно настроенной, грубой и дерзкой толпы.
Водили Дионисия на посмешище, хотя и в монашеском одеянии, но в рубище и
цепях, а чтобы еще резче выделить его из толпы, иногда сажали на клячу
без седла. Суеверы из невежественных ремесленников и торговцев с
нескрываемою злобою бросались наносить ему всякие оскорбления: иной
швырял палкой, другой подбегал вплотную и плевал в лицо. На людных
местах летели в него комья грязи и кала, сыпали песок, выливали помои.
Праведный старец, убежденный в своей правоте и людском неведении и
заблуждениях, все оскорбления переносил без ропота и жалоб. Если же
замечал в озлобленной толпе знакомые лица, то ласково им улыбался. Когда
грозили ему заточением, ссылкою в дальние Соловки, требуя отречения от
неправы слова, он кротко отвечал судьям: "То мне и жизнь! Я этому рад!"
Тем временем (в 1619 г.) вернулся царский родитель, Филарет Никитич, и
взял это дело в свои мощные руки. Между прочим, он спрашивал
Иерусалимского патриарха, приехавшего в то время в Москву за милостыней:
— Есть ли в ваших греческих книгах прибавление — "и огнем"?- Нет, и у
вас быть тому не пригоже!
Списался Филарет с прочими вселенскими патриархами И получил ответ.
Тогда Дионисий был оправдан и вместе с товарищами возвратился в
монастырь, сохранив за собой прежнее звание настоятеля.
Кроме живого огня, русские люди придают большое значение так называемому
освященному огню. Это огонь, вынесенный из церкви после великих
священнодействий и в это время как бы получивший особенную силу и
исключительную благодать. В великий четверг, после чтения Страстей,
благочестивые люди несут из церкви зажженные свечи, с которыми стояли в
торжественные моменты важнейших богослужений. Причем важное значение
придается не только огню, но даже свечам. Так, "венчальная свеча"
зажигается при трудных родах и иногда ставится в изголовье умирающих в
расчете на то, чтобы скорее кончились страдания. "Пасхальная свеча", по
влиянию и благодати равносильная с прочими, имеет громадное значение для
пастухов, у которых будет сохранено стадо, если в рожок закатан будет
воск от этой свечи. "Богоявленская и четверговая свечи", кроме защиты во
время грозы, имеют еще особые свойства: первая, как и "венчальная
свеча", помогает в родах, при смерти, вторая владеет могучею силою
уничтожать чары колдунов и лечит лихорадки; ею выжигают на косяках
дверей и окон кресты, чтобы злые духи не посещали жилище. Затем всякая
свеча, побывавшая в храме и там купленная, обладает магическою силою при
разных случаях, перечисление которых, по многочисленности, было бы
утомительно71.
Признавая за огнем целебную и предохранительную силу, наш народ в то же
время сохранил уверенность, что священный огонь имеет и множество других
полезных для человека свойств: ем, например, наказать непойманного вора,
ловко ускользнувшeгo и схоронившего концы? Для этого надо взять восковую
церковную свечу, известную всюду под именем "обидящей" ("за обидящаго"),
и прилепить перед образом оборотным коном для того, чтобы, подобно
свечке, стоящей нижним концом верх, Господь таким образом поворотил душу
врага, навел и возвратил украденное. Еще дальше пошли те суеверные
фанатики, которые приготовляют свечи из человеческого жира в расчете,
что такая свеча делает обладателя ее невидимым. Вера в эту
свечу-невидимку до сих пор так велика, что люди добровольно обрекают
себя на законную кару за раскрытие могилы. Не менее суеверен и другой
обычай — "отогревание покойников". По некоторым сведениям, он состоит в
том, что тело усопшего, накрытое простыней и положенное на железную
решетку, подогревается снизу костром из березовых дров (отнюдь не
сосновых и не осиновых, так как на осине Иуда задавился). Обычай этот
соблюдается лишь раскольниками, и притом тайно и непременно ночью.
Последние два обстоятельства: тайна, не поддающаяся проверке, и указание
на раскольников как на виновных в такого рода суевериях,— дают право на
это сообщение как на злую сплетню, так как на раскольников, как на
мертвых, привыкли взваливать все, что угодно. Но с другой стороны,
способы поминания усопших родителей чрезвычайно разнообразны, и один из
них действительно называется "греть родителей". Практикуется он во
многих местах (между прочим, в Тамбовской и Орловской губ.) и состоит в
том, что в первый день Рождества среди дворов сваливается и зажигается
воз соломы, в той слепой уверенности, что умершие в это время встают из
могил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят кругом в
глубоком молчании и сосредоточенном молитвенном настроении. Зато в
других местах около этих костров, взявшись за руки, весело кружатся, как
в хороводе, на Радунице (во вторник на Фоминой неделе) 72.
В массе суеверий, не поддающихся никаким влияниям и внушениям и
уживающихся рядом с христианскими верованиями, выделяется одно, где
огонь также играет влиятельную роль и где поразительна именно живучесть
обмана и его повсеместное распространение. Это бабьи рассказы о
"летучем" (он же и "налетник" или "огненный змей"), являющемся в виде
сказочного чудовища — достойного соперника храбрых и могучих богатырей
Змея Горыныча, превратившегося в удалого доброго молодца — женского
полюбовника.
Многие женщины, особенно в местах, живущих отхожими промыслами, передают
священникам на исповеди, что их отсутствующие, а часто и умершие мужья
являются к ним въявь и спят с ними, т. е. вступают в половое сношение.
Сплошь и рядом не только вдовы, но и замужние женщины, войдя в доверие с
любознательными школьными учительницами, охотливо рассказывают им о
своих похождениях подобного рода со всеми мелкими подробностями73.
Изучающим деревенский быт или наблюдающим его по обязанности соседства
часто доводится получать указания даже на те избы, куда летят огненные
змеи, и на тех женщин, с которыми они находятся в плотском сожитии.
Рассказы подобного рода чрезвычайно распространены, причем бросается в
глаза удивительное однообразие частностей этого явления и его печальных,
нередко трагических последствий.
Хотя самая основа этого стойкого поверья лежит, несомненно, в
существовании того явления природы, которое называется огненными
метеорами, но, в глазах темного люда, оно получило вид и характер
верования в нечистую и злую силу. Иконография успела даже закрепить, в
представлении молящихся, этих уродливых крылатых и хвостатых чудовищ,
изображая их в виде змеев, дышащих пламенем и несущих на своих хребтах
женщин, обреченных на погибель или влекомых на соблазн.
У огненного змея голова шаром, спина корытом и длинный-предлинный хвост
— иногда до пяти сажень. Прилетая на свое место, он рассыпается искрами,
которые вылетают как бы из решета, а летает он так низко, что бывает
виден от земли не свыше сажени. Посещает он исключительно таких только
женщин, которые долго и сильно тоскуют об отсутствующих или умерших
мужьях. Самое же посещение, по словам одной простодушной орловской бабы,
происходит следующим образом: "Умер у меня старик, а я и давай
тосковать, места себе не нахожу. Так вот и хожу, как оголтелая. Вот
ночью сижу у окна и тоскую. Вдруг как осветит: подумала я пожар — вышла
на двор. Гляжу, а старик-покойник стоит передо мною: шляпа черная,
высокая, что носил всегда по праздникам, сапоги новые, армяк длинный и
кушаком подпоясан. С той поры и начал ходить".
Самого посетителя сторонним людям не видно, но в избе слышен его голос:
он и на вопросы отвечает, и сам говорить начинает. Сверх того, посещения
его заметны и потому, что возлюбленные его начинают богатеть на глазах у
людей74, хотя в то же время всякая баба, к которой повадился змей,
непременно начинает худеть и чахнуть (говорят: "полунощник напущен"), а
иная изводится до того, что помирает или кончает самоубийством (все
случаи женских самоубийств приписываются змею). Есть, впрочем, средства
избавиться от посещения змея. Совестливая и стыдливая баба спохватится и
обратится к колдуньям за советом, а уж те укажут, как узнать, кто по
ночам приходит: настоящий ли муж или сам нечистый. Для этого они велят в
то время, как избранница сидит за столом с огненным змеем и угощает
всем, что он приносит и выставляет, уронить со стола какую-нибудь вещь и
затем, поднимая ее, наклониться и поглядеть: не копытами ли ноги, не
видать ли между ними кончика хвоста? Если затем окажется, что
прилетевший змей подлинно черт, то, чтобы избавиться от него, надо сесть
на порог, очертиться кругом, расчесать волосы и в то же время есть
коноплю. Когда же змей спросит: "Что ешь?" — надо отвечать: "Вши". Эго
ему столь не по нутру, что он "попихнет в бок или больно ударит, но с
того случая больше летать не станет"75.
Ходят повсеместно слухи о том, что от огненных змеев женшипы рожают
детей, но большей частью недолговечных ("как родился, так и ушел под
пол") или прямо мертвых. Рождение уродов точно так же приписывается
участию змея, причем бабки-повитухи, которые ходили принимать таких
детей, зачатых от нечистой силы, рассказывают, что дети родятся
"черненькия, легонькия, с коротеньким хвостиком и маленькими рожками".
На помощь, и как бы в поощрение таким верованиям, прибегают и шатающиеся
по деревням странники. Они, от всех подобных проказ нечистой силы во
образе огненных змеев, пишут на бумажках 40 раз псалом: "Да воскреснет
Бог" — и велят надеть на крест и носить, не снимая.
Устойчивость верований в огненных змеев, а тем более живое и наглядное
олицетворение их, несомненно, находится в связи с тем представлением,
какое существует вообще о происхождении самого огня. Здесь разнообразие
народных воззрений, резко расходящихся между собою, явно свидетельствует
о том, что к первобытным понятиям уже успели примешаться те новые,
которым довелось вступить в открытую борьбу с языческой стариной. Но
победа еще далеко впереди, а пока на боевом поле обе враждующие стороны
обнаруживают достаточно сил и стойкости.
Наиболее господствующее убеждение заключается в том, что первый огонь
изобрели бесы в то самое время, когда они были изгнаны с неба. При этом
рассказывается легенда о том, как Бог со св. Петром и Павлом ходили по
земле и неожиданно увидели костер, разведенный и охраняемый бесами. Бог
приложил палочку, и, когда она загорелась, бесы вздумали ее отнимать.
Тогда Господь ударил этой палочкой о камень, полетели искры, и с той
поры люди узнали, как добывают огонь из камня. Так думают и в
Малороссии, где эта легенда общеизвестна. В решительном противоречии с
ней находится великорусская легенда, свидетельствующая, что огонь дан
людям самим Богом, который ниспослал его с небес на помощь первому
человеку, по изгнании его из рая, когда человек очутился в безвыходном
положении и не знал, как готовить себе пищу. Бог послал молнию, которая
расколола и зажгла дерево, и тем показал способ добывания столь чтимого
и признаваемого святым "живого" огня. Другие легенды стараются примирить
оба начала, признавая два огня: адский и небесный, а одна из легенд
говорит, что до первого греха первых людей огня на земле не было. После
же грехопадения отворились адские врата, и пламя вырвалось оттуда и
появилось на земле, чтобы причинять людям вред пожарами, обманывать
вспышками на местах кладов, смущать невидным появлением на воздухе самих
бесов в виде крылатыx змеев и т. д. Кроме адского огня, был послан с
неба и тот огонь, которым зажигались жертвы, приносимые Богу, и
устрашись многочисленные бедствия, посещавшие людей и домашниx животных
в виде различных болезней. Теперь (свидетельствует один из наших
корреспондентов, со слов верующих) "тот другой огонь смешались вместе и
их не различишь. Но несомненным считается лишь то, что на болотах огни
зажигают водяныe, чтобы заманивать и топить неосторожных путников; на
кладбищах огонь горит над могилами праведных людей; на местах кладов
зажигают огонь, для обмана легковерных, охранители зарытых сокровищ —
духи-кладовики. И все-таки остаются неразрешенными вопросы: каким огнем
сжигается масленица, через какой огонь прыгают в купальскую ночь? И
здесь несомненно лишь одно, что в святую ночь, называемую также светлою,
по всему громадному пространству св. Руси, около храмов, зажигаются
костры, а в окнах жилищ — лишние свечи славу Воскресшего Господа,
показавшего нам свет.
II
Вода-царица
Еще на заре человеческой истории люди отчетливо сознавали такое значение
водной стихии. Это подтверждает и мифология всех стран и всех народов, и
позднейшие философские системы древних, которые, при всей их наивности,
все-таки успели установить один незыблемый принцип: как без огня нет
культуры, так без воды нет и не может быть жизни.
Сообразно с таким пониманием мировой роли воды языческие народы всех
времен неизменно обоготворяли эту стихию как неиссякаемый источник
жизни, как вечно живой родник, при помощи которого оплодотворялась
другая великая стихия — земля.
Позднее, с распространением христианства, вера в божественное
происхождение воды хотя и умерла, но на обломках ее выросло убеждение в
святости и в чудодейственной силе этой стихии. Замечательно при этом,
что такого рода убеждение в целительных свойствах воды разделяется,
наряду с христианскими народами, и магометанами, и евреями, и почти
всеми представителями современного язычества.
Пишущему эти строки привелось как-то посетить один из крымских
монастырей, привлекавший тысячные толпы богомольцев. Монастырь славился
своим бассейном-купальней, погружаясь в который больные, по словам
монахов, получали исцеление.
Эта, разделенная на две половины, мужскую и женскую, купальня достаточно
просторна была для того, чтобы одновременно могли погружаться в воду
около десяти человек. Она наполнялась водою из того родника, который
подле выбивался из-под отрога Яйлы.
При самом выходе из скалы целебного родника, под часовенным навесом,
находится колодец, из которого запасаются водой для домашнего
пользования. Над ним служат молебны, и здесь же даже мусульмане у
выручки покупают восковые свечи и поручают передавать их в церковь. В
другой раз пишущему эти строки случилось побывать в урочище, называемом
Черный ручей, в верстах 2—3 от Мстиславны (Могилевская губ.). Сюда
некогда, во времена борьбы православных братств с униатами, устраивался
крестный ход братчиков, теперь оставленный. Ближе ручья, почти в самом
городе, находится родник, называемый Здоровец, с отличной ключевой
водой, почитаемой целебной. Черным назван ручей за то, что в нем
накопляется и оседает достаточное количество грязи, которою больные
мажут себе глаза, получая облегчение. К такому средству прибегают не
только окрестные православные и католики, но едва ли не чаще и охотнее
прочих евреи, наиболее страдающие всякими глазными болезнями.
Если перенесем наши наблюдения выше, на север, то и здесь найдем немало
таких же прославленных родников, привлекающих толпы богомольцев.
Например, в 5—7 верстах от реки Меты, возле погоста, называемого
Пятницей, из-под пригорка бьет сильный родник, скопляющий в колодезном
срубе воды столько, что можно тут искупаться. Родник этот прославился
бесчисленными случаями чудесного исцеления больных, и ежегодно, в 10-ю
пятницу после Пасхи, здесь устраиваются крестные ходы. Высоко над толпою
воздымаются носилки с большою киотою, в которую поставлено деревянное
изваяние иконы святой Параскевы Пятницы, несомое над головами народной
толпы, длинной цепью склонившейся на коленях. Пелена, висящая на иконе,
признается также лечебною, и ею обтирают лица и глаза. (Торговля удачно
приладилась и здесь, по крайней мере, ярмарка из года в год с
нетерпением ожидается не только окрестными жителями из Боровичского
уезда, но и отдаленного Тихвинского)76.
Довольствуясь на этот раз тремя указаниями, почерпнутыми из личных
наблюдений, мы оставляем в стороне другие сообщения, доставленные из
каждой губернии, главным образом потому, что они однородны и слишком
многочисленны. Притом же и в этих трех указаниях достаточно выражается
древняя, присущая не одному православному люду, слепая вера в родники и
почтение к ним не как к источникам больших рек-кормилиц, а именно как к
хранителям и раздавателям таинственных целебных сил. Это одно из
наследств седой старины, но из разряда таких, которые наиболее усердно
оберегаются и, несмотря ни на какие соблазны, не исчезают. Если в
доисторические времена вместо храмов посвящали богам ручьи и колодцы, а
христианство взяло под свое покровительство наиболее выдающиеся из них,
то все-таки осталось еще много таких, которые, сохраняя за собою общее
древнее название "прощей", не признаны церковью, но признаются народом
за святые и к которым народ сходится в известные дни на богомолье77. В
то же время эти родники или криницы представляют собой несомненные
памятники седой старины, когда младенческий ум подозревал в них явное,
хотя бы и незримое присутствие и, во всяком случае, близкое участие
высших существ. Милостивым заботам этих существ и поручались такие
места. Здесь попечительная мать-сыра земля устроила так, что ключом
бьющая из нее водяная жила и сильна, и непрерывна. Народившийся поток
обилен чудесной водою, зимою не поддающейся даже лютым морозам, а летней
порой, в палящий зной, холодной как лед, чистой и прозрачной, как
хрусталь, и при всем том обладающей особенным вкусом, резко отличающим
ее от воды прочих источников. Достаточно одних этих свойств, чтобы
сделать подобные урочища заветными и назвать их прощами—.словом, самый
корень происхождения которого свидетельствует о древности
происхождения78. Действительно, здесь издревле искали прощения и
отпущения, т. е. духовного и телесного освобождения от внутренней
душевной тяготы и от внешних телесных повреждений, и именем "прощеника"
до сих пор зовется всякий, чудесно выздоровевший или исцеленный на
святом месте. Хотя в Великороссии лишь по некоторым местам сохранилось
это слово в живом языке (по всему вероятно, вследствие стремления
духовенства, а в особенности монастырей, к искоренению языческих обычаев
и верований), но зато в Белоруссии оно употребляется повсеместно.
Название проща присвоено и тому Черному ручью, о котором выше упомянуто,
и тем криницам, которые, подобно находившимся в местечках Лукомле
(Могилевской губ.), Двине (Гродно) и др., выбрасывают из недр земли на
ее поверхность воду с целебными свойствами, подкрепленными верою многих
десятков поколений. Эта вера сохранилась и в настоящем поколении,
привлекая к прощам в урочные дни огромные толпы народа, так что эти
многолетние сборища вошли даже в поговорку. Когда собирается много
народа на ярмарку или торжок, на обычное гулянье и пр., говорят: "идут,
как на прощу"; к радушному хозяину охотно собираются гости так же, "как
на какую-нибудь прощу", и т. д. В довершение полного сходства при этих
прощах, кроме обычных кермашей или красных торгов, устраиваются еще и
игрища молодежи с песнями и хороводами. По народным представлениям,
прощи находятся под особым покровительством св. Пятницы — не той св.
мученицы греческой церкви, пострадавшей за Христа при Диоклетиане в
Иконии в 282 году, которую вспоминает церковь православная 28 октября
под именем Параскевы, нареченныя Пятницы, а иной, особенной, своей и
поныне обретающей в живых и действующей. Эта Пятница всеми тремя
главными русскими племенами согласно чествуется в определенный день
недели, именно в пятый, считая с понедельника, и, кроме того, в виде
исключения, в девятую либо десятую пятницу по Пасхе и в грозную
Ильинскую — последнюю перед 20 июля — днем св. пророка Илии. В
преимущество перед всеми святыми православной церкви, за исключением
Николая Чудотворца (так называемого Николы Можайского), сохранился
обычай изображать ее в виде изваяния из дерева. Обычай такой,
несомненно, уцелел с тех времен, когда обращение в христианство было
большею частью внешним и пользовалось готовыми формами тарой веры, более
или менее удачно видоизменяя или приспособляя к ним обрядовую часть
церковного чина. Лишь впоследствии новое учение стало понемногу входить
в плоть и кровь, отступая, однако, перед тем, что успело уже слишком
глубоко проникнуть в народную жизнь и составило коренную и незыблемую
основу верований. К числу таковых, между прочим, относится почитание
Пятницы именно в связи с занимающим нас опросом 79.
Начиная с крайних границ болотистой Белоруссии, от берегов Десны и Киева
до далеких окраин Великороссии и Белого моря, поклонение образу
Параскевы Пятницы, в виде изваяния, остается до сих пор неизменным и
всенародным. Точно таким же образом всюду на этом громадном пространстве
земли, населенной православным людом, целебные родники-криницы и святые
колодцы поручены особому покровительству св. Пятницы. Эта связь имени
Пятницы с источниками текущих вод не ограничивает илы народных верований
в нее как в защитницу вообще воды, о самом широком значении этого слова.
Это вытекает, между прочим, из того, что в старинных городах,
укрепившихся на высоких берегах больших рек, подобно Киеву, Брянску и
другим, пятницкие храмы построены на низменностях, у самой воды,—
древний обычный прием, который, помимо Великого Новгорода и Торжка с их
пятницкими концами, наблюдается и близ Москвы, в Троице-Сергиевой лавре.
Кроме того, во многих местах, а в особенности в Белоруссии, сохраняется
обычай молиться о дождях, потребных в весеннее время для всходов и в
летнее для урожаев, обязательно св. Пятнице и непременно с некоторыми
суеверными приемами: молитвы возносятся в таинственной обстановке и
состоят из таких прошений, самодельная форма которых указывает также на
давность их сочинения.
Иконы Пятницы, охраняющие св. колодцы, признаются (за малыми
исключениями) явленными, а стало быть, и чудотворными, причем
преимущество отдается скульптурным изображениям этой святой, но
скульптура эта, разумеется, младенческая, она составляет древнейшую
форму русского искусства, существовавшую еще во время язычества и в наши
дни имеющую археологическое значение. Это изделия тех времен, когда
мастерa не дерзали еще слишком удаляться от плоской резьбы для
изображения естественных округлых фигур и грубый резец, в форме долота,
направляемый младенческою рукою, был в состоянии лишь намечать признаки
Лицевых органов. Но невзыскательные молельщики равнодушно относятся к
явным неудачам первобытных художников.
— За грехи наши (говорят орловские богомолки при виде нераспознаваемого
почернелого изваяния Пятницы, находящегося в г. Брянске в Петровском
женском монастыре) обрызгали матушку золой наши бабы-грешницы, что по
пятницам белье бучили (т. е. при стирке обычно пересыпали белье золой
для щелока).
— Истыкали наши беспутные жёнки нашу святую иголками, когда шили рубахи
свои по пятницам,— толкуют архангельские поморы в селе Шуе, объясняя
точки и полосы червоточины на такой же темной и очень старинной иконе
Пятницы, представленной также в виде грубого изваяния 80.
Не столько бревенчатые стены и дощатые крыши охраняют святые колодцы,
сколько именно эти изображения Пятницы, в том или другом виде, и от их
присутствия зависит и самая святость и целебность воды. А чтобы не
иссякла спасающая и врачующая благодать, приносятся к подножию икон
посильные жертвы: рыбьей чешуйкой серебрятся на дне колодцев серебряные
гривенники и пятиалтынные; через головы толпы, предстоящей и молящейся,
передаются или прямо бросаются разные изделия женского досужества, часто
с громким заявлением о прямой цели жертвования: сшитое белье в виде
рубах, полотенца на украшения венчика и лика, вычесанная льняная кудель
или выпряденные готовые нитки, а также волна (овечья шерсть) ("Угоднице
на чулочки!" — "Матушке-Пятнице на передничек!"— кричат в таких случаях
бабы). Все это — в благодарность за полученные щедроты и в ожидании
будущих милостей: чтобы, не умаляясь и не иссякая, текли дары
невещественной благодати, как текут холодные светлые струи живого
источника. Эти вещественные приношения образу поступают обыкновенно в
пользу ближайших жителей, причем предполагается, что последние примут на
себя заботу по охране святынь от засорения и осквернения81. В селе
Овстуге (Брянский уезд Орловской губ.) в св. колодце иссякла вода
оттого, что одна женщина выполоскала в нем своё грязное белье; в другом
месте вода иссякла по той причине, что нечистая женщина дерзнула в
источнике выкупаться, в первом случае многие слышали, в течение целых
трех недель, подземный шум уходящего в Киев (в Днепр) источника, на
месте второго, под старою деревянною церковью во имя св. Параскевы,,
остался только обвалившийся погнивший сруб. То было давно, и сведение о
событии сохранилось в памяти старожилов как мутное предание. Но в
Муромском уезде (Владимирская губ.), селе Спас-Сечен, рассказывают о
недавнем случае, относящемся приблизительно к 1881 —1882 годам истекшего
столетия, по поводу явления новой чудотворной иконы Параскевы Пятницы.
дин крестьянин, проездом мимо суглинистого холма вблизи села, заметил
вновь пробившийся ключ. Подивился он и забыл. Но напомнил о том тайный
голос, говоривший во сне одной богомольной старушке: "Иди к горе,
увидишь у подножия ключик, а в нем а дне чудотворную икону. Вынь ее и
вели мужичкам строить тут часовню". Народ старухи не послушался, а
икона, поставленная в церкви священником,— "ушла" и вновь, как была с
ликом св. мученицы Параскевы в серебряном окладе, оказалась на дне
источника. Так повторялось до трех раз, пока над родником не построили
часовни и не списали копию с иконы, которую тут же и повесили (подлинник
поставили в церкви). Случилось, однако, так, что в первый же год по
явлении одна баба, бывшая "с придурью", вздумала взять из колодца воды
для стирки белья. Тотчас же вода в нем пропала, а через несколько ней
источник пробился в другом месте, позади часовни. Новый колодец
существует и до сих пор, считаясь целебным, а иконе де недавно молились
в церкви всей деревней, как чудотворной, прекращении падежа на скот.
Ввиду такого повсеместно распространенного почитания воды—первые
просветители темных людей и последующие за ними основатели монастырей,
святые отшельники, одною из главных работ ставили себе рытье колодцев.
Послуживши хозяйственным нуждам в тех случаях, когда на высоких берегах,
но далеко от воды строились первая келья и первый деревянный храм, эти
колодцы, ископанные работавшими без устали руками подвижников, стали
почитаться святыми. Они сделались местами особо-) почитания, как видимые
следы благочестивых подвигов на земле святых просветителей и
молитвенников. В настоящее время трудно припомнить хотя бы один из
старинных нагорных монастырей, который не обеспечился бы на подгорном
подоле часовенным строением, укрывающим родник, обделанный обычно
каменной кладкой или заключенный в деревянный сруб. Все такие колодцы
народными преданиями обязательно приписываются трудам подвижников,
просиявших благочестием на ближние и дальние страны. Так, мёжду прочим,
преподобному Сергию, уроженцу г. Ростова, просветителю ростовской страны
и защитнику всей земли русской, приписываются все те святые колодцы,
которые почитаются целебными и находятся в окрестностях этого древнего
русского города. Таков один из трех, находящийся вблизи с. Поречья. С
происхождением его предание соединяет благоговейную память и о
совершившемся чуде. Когда преподобный возымел мысль ископать колодец, у
него в руках не оказалось необходимых орудий. Он обратил взгляд к
ростовскому Авраамиеву монастырю и стал молиться преп. Авраамию, первому
по времени и самому ревностному борцу с языческой мерью, чтобы тот помог
ему: тотчас по его молитве явился и заступ, чтобы вырыть яму, и топор,
чтобы укрепить бока бревенчатым срубом. Другой колодец (в версте от г.
Петровска), окруженный болотом, через которое путь идет по мосткам,
выделяется и зеленоватым цветом, и сернистым видом воды, действию
которой предание приписывает то обстоятельство, что бывшая при Екатерине
II моровая язва не коснулась этого ярославского городка. Вблизи Ростова
и того места, где, согласно преданию, апостол Иоанн Богослов вручил
преп. Авраамию жезл для сокрушения идола Белеса, сохраняется как
памятник каменная часовня над неглубоким колодцем, снабженная ведром и
ковшом. Не оставляется без внимания прохожих и другой, более скромный
родник без прикрытия, с маленьким самодельным из бересты ковшиком,
пробившийся из-под березки. В летнюю пору эта березка всегда обвешана
разноцветными ленточками, а в источник набросаны медные деньги.
В народном представлении, таким образом, становятся священными не только
колодцы, ископанные святыми подвижниками, но также и те, появление
которых вызвано каким-либо чрезвычайным случаем, как, например, так
называемые громовые ключи, бьющие из-под камня и происшедшие, по
народному поверью, от удара грозы. Подле таких ключей всегда спешат
поставить часовенку и повесить образа, по нынешним обычаям — Богоматери.
В двух (известных нам) случаях в число св. колодцев записаны те родники,
которые вызваны были падением тяжелых колоколов, свалившихся с колоколен
на улицу во время церковных пожаров и т. п. В этих неожиданных явлениях
природы, принимаемых за знамения особой милости божией, ищут наглядных
проявлений тайных и скрытых сил, не утрачивая слепой веры в эти силы и
их целебное свойство и при неудачах. Последние объясняются личным
недостоинством, греховностью, недостатком веры и разнообразными мелкими
упущениями подготовительного и обрядового характера со стороны самих
прибегающих к помощи. От этих же причин, между прочим, зависит тo, что и
так называемая спорная вода не всегда и не везде проявляет издревле
присущую ей чудесную силу. Эта вода, взятая из того места, где
соединяется течение двух рек, имеет таинственную способность решить
вопрос об участи труднобольных, нe встающих долгое время с постели: к
животу или смерти ведет ix теперь таинственная судьба. Собственно же,
как устья всех рек, так и источники главнейших из них не отличены
особенными знаками народного почтения и признательности, хотя эти реки и
сличаются иногда "кормилицами". Даже исток такой величайшей
благодетельницы русского народа, перепетой и превознесенной, какова
Волга, остается без всякого внимания, в полном пренебрежении. Вместо
величественного сооружения, над истоком Волги высится часовня в виде
сторожевой будки, сооруженная окольным людом. Конечно, местные жители
бессильны, пограниченности своего кругозора, понять весь смысл мирового
значения нарождающейся тут реки, и к тому же они не знают, что вода
источника владеет целебною силою и заслуживает, не менее всех прочих,
украшения богатым иконостасом.
За нашими главными и за некоторыми из второстепенных рек сохранились, в
виде легенд, следы олицетворения их как живых существ богатырского
склада. Это остаток древнего мифического представления, родившегося в ту
эпоху, когда первые две реки (Западный и Южный Буг), указавшие славянам
путь переселения из-за Карпат, прямо названы были Богом. Наиболее
известен рассказ о споре Волги с Вазузой по поводу старейшинства. Эти
две реки порешили окончить свой спор таким образом: обе должны лечь
спать, и та, которая встанет раньше и скорее добежит до Хвалынского
моря, будет первенствовать. Ночью Вазуза встала раньше и неслышно,
прямым и ближним путем, потекла вперед. Проснувшаяся Волга пошла ни
тихо, ни скоро, а как надо. Но в Зубцове она догнала Вазузу, причем была
в таком грозном виде, что соперница испугалась, назвалась меньшей
сестрой и просила Волгу принять ее к себе на руки и донести до
Хвалынского моря 82.
Другая сказка менее известна, но не менее замечательна. Волга
оказывается любимою дочерью слепого отца и сестрою Ножи и Днепра. Отец
задумал их выделить и объявил о том только обеим дочерям (Соже и Волге),
а от непокорного сына Днепра скрыл о своем намерении. Днепр, однако,
подслушал, так обещал отец наградить Волгу красивыми городами, Соже
подарить лучшие места, а Днепру уделить мхи и болота. Первою проснулась
Волга, прибежала к отцу со словами: "Батюшка, пора уходить". Слепой отец
велел ей подойти ближе, ощупал ее и, убедившись, что она действительно
Волга, так как тело у нее, как вообще у всех счастливых, обросло
волосами, благословил ее идти красивыми местами, селениями и городами.
Загремела Волга и ушла. Проснулся Днепр и, увидев, что Сожа еще спит, и
решившись обмануть отца, обвернул руки паклей, так как тело у него было
гладкое, и, подражая голосу сестры, сказался отцу Сожью. Слепой ощупал и
поверил. Днепр бросился бежать, сколько набралось у него сил, разрывал
горы, изгибался коленами — спешил, чтобы сестра тем временем не успела
проснуться. Проснулась и Сожа: бежит к отцу, сказывается своим именем,
но старику пришлось награждать ее лишь теми местами, которые остались у
него в запасе, т. е. мхами да болотами.
Этот же Днепр в олонецких былинах является в виде женщины, под именем
Непры Королевичны83. На этот раз она вступает в богатырский спор на пиру
у князя киевского с Доном Ивановичем. В единоборстве она осталась
побежденной. Дон убил ее каленой стрелой и сам, в отчаянии, пал на
ножище-кинжалище. Вот от этой-то крови и потекла Непра-река: "во глубину
двадцати сажень, в ширину река сорока сажень".
Олицетворение рек на этих примерах, однако, не остановилось, в народной
памяти сохраняются такие же рассказы относительно рек: Десны, Западной
Двины, Шачи и Красивой Мечи. И хотя время уже успело стереть краски с
этих мифических сказаний, тем не менее русский народ продолжает
проявлять на время скрытые, но вечно живые верования.
Относительно прочих больших водоемов, каковы озера, дело обстоит
несколько иначе. Одновременно с расширением новгородской колонизации по
русскому лесному северу, озерам суждено было занять одно из видных мест
как в истории самого заселения, так, в особенности, в истории
распространения христианства. Начиная с первых опытов основания
монастырей на озерных островах в окрестностях самого Новгорода
(Кириллова на р. Волхов и Липенского на острове озера Ильмень, в
середине XIII в.), большие и малые озера, которыми изобилует весь
северо-запад новгородской области, служили приманкою для людей, искавших
пустынного жития. Острова на них, дикие и пустынные, представляли многие
удобства как для созерцательной жизни, так и для благочестивых подвигов
тех отшельников, которые искали полного уединения. Во всей громадной
стране, известной под именем Озерной области, не много найдется таких
больших и малых озер, на островах которых не было бы основано обителей,
лишь бы только представлялась возможность устроиться на них малым
хозяйством. На самом большом из озер всего света, и притом наиболее
негостеприимном, Ладожском, на пустынной скале, в начале XIV столетия
стоял монастырь Валаамский, давший происхождение трем другим монастырям
на том же озере: Коневскому, Свирскому на р. Свири и на дальних островах
Белого моря — Соловецкому. Тем же путем взаимного влияния и братской
связи возникли, в течение того же столетия, но еще в большем числе,
монастыри на островах другого обширного озера — Онежского (числом до
шести). Последовательно затем на островах озер: Черемецкого, Кубенского,
Белоозера и на берегах всех прочих озер явились отшельники, трудами рук
своих прочищавшие дремучие леса, ставившие малые деревянные церкви и
подле них утлые кельи, выраставшие потом в многолюдные обители. Из
последних многие приобрели огромное значение и влияние. В народной жизни
они имеют глубокий исторический смысл, как образцы прочных хозяйств и
пособники в заилении громадных стран, до тех пор неизвестных и
совершенно диких. Озера здесь стали заветными, священными местами для
молитвенных посещений богомольного люда. Святыми эти озера не были
названы, хотя они и были таковыми в истинном смысле этого великого
слова. Однако за некоторыми из них оставлены кое-какие исключительные
преимущества, вроде сохранения на поверхности воды следов того
праведника, который к месту водворения проходил, как по суху, отчего
сохранилась как бы тропa, в виде струи, выделяющаяся особым цветом. Не
стесненная в старых формах олицетворения природы, народная фантазия и в
применении к христианским порядкам не знает ни границ, ни удержу. Так,
по народным представлениям, в светлый день Христова Воскресения "играет
солнце", в полночь, предшествующую дню Крещения Господня, колышется вода
в реках и озерах, трепететно разделяя праздничную радость всех слепо
верующих и пр. 84.
Святыми названы народом другие небольшие озера, во множестве
разбросанные по лесной России, и притом не только тех, которые оказались
в соседстве с монастырями. С некоторыми из таких святых озер соединены
поэтические легенды о потонувших городах и церквах. Из глубин этих озер
благочестивым верующим людям слышатся звон колоколов, церковное пение и
видятся кресты и купола затонувших храмов. Таковы из наиболee известных
и выдающихся: в северо-западной Руси — озеро Свитязь близ гродненского
Новгорода (Новгрудка), воспетое Мицкевичем, и Светлоярое в Керженских
заволжских лесах, близ г. Семенова. Последнее до сих пор привлекает на
свои берега тысячи народа, верующего, что в светлых струях пустынного,
лесного озера сохраняется чудесным образом исчезнувший во времена
нашествия Батыя город Большой Китеж 85.
При погружении св. и животворящего креста в воду из нее, силою и наитием
св. Духа, изгоняется дьявольская скверна, и потому всякая вода
становится безукоризненно чистою и непременно святою, т. е. снабженною
благодатью врачевания не только недугов телесных, но и душевных.
"Богоявленской воде" в этом отношении всюду придается первенствующее
значение, и она, как святыня наивысшего разряда, вместе с благовещенскою
просфорою и четверговою свечой, поставляется на самое главное место в
жилищах, в передний правый угол к иконам. Освященная по особому чину в
навечерие Крещения Господня, эта святая вода перед прочею, освящаемою в
иное время, имеет то преимущество, что на случай смерти, при полной
невозможности приобщиться св. Тайн, она может заменить их и, во всяком
случае, умиротворить беспокоящуюся совесть умирающего и близких его. В
обыкновенное время, при нужде, пьют эту воду не иначе как натощак. При
этом существует повсеместное непоколебимое верование, что эта вода,
сберегаемая круглый год до новой, никогда не портится (не затхнет и не
мутится), а если и случится что-нибудь подобное, то это объясняется
прикосновением к сосуду чьей-либо нечистой руки. Точно так же повсюду
сохраняется суеверное убеждение, что в верхних слоях освященной в чашах
воды заключаются наиболее благодатные силы, устраняющие недуги и
врачующие болезни. Поэтому всякий спешит зачерпнуть воды прежде других,
вследствие чего нарушается церковное благочиние криками и перебранкой,
невообразимой суетней и толкотней, как на любом базаре.
Что касается неосвященной воды, то и к ней наш народ относится с большим
почтением: вода, находящаяся в реках и озерах, имеющих истоки,
безразлично почитается чистою, и притом в такой степени, что
исключительно ей одной поручается, например, охранение тех св. икон,
которые, за ветхостью, приходят в негодность и теряют изображение ликов.
Такие иконы благочестивая ревность не дозволяет предавать огню, а
обязывает "пускать на воду", не иначе как с краткою молитвою,
оправдывающей вынужденный прием. Охрана чистоты воды доведена в
некоторых местах до таких крайностей, что никто из верующих не решится
плевать в воду, а тем более производить в ней испражнения и т. п.
Стихийная природная чистота воды, сделавшая ее единственным, верным и
легким, очистительным средством, потребовала, в самые глухие времена
язычества, особого себе чествования, выразившегося в торжественном
празднике Купалы. Как предшественники этого главнейшего праздника, во
многих местах еще сохраняются определенные дни, когда производится
обязательно "обливание водой" — обычай, некоторых случаях успевший
пристроиться к христианским праздникам86. Обливают холодной водой всех,
проспавших одну из заутрень на неделе св. Пасхи (эти заутрени, как
известно, совершаются согласно уставу, "порану"). В некоторых местах,
как, например, в г. Весьегонске (Тверская губ.), тот обычай превратился
в самостоятельное празднество. Вечером в день заговенья, на Петровский
пост, здесь разрешается всякого проходящего по улице обливать из окон
водой вполне безнаказанно, и если осмотрительный и догадается ходить по
середине улицы, то все-таки и здесь он подвергается опасности: из-за
ближнего угла на него налетает кучка молодежи с ведрами, наполненными на
лучший случай колодезной водой, а то так и квасом, и даже квасной гущей.
Крики, беготня и смех прекращаются только с заходом солнца. Ради тех же
забав, но исключительно направленных молодыми ребятами против девушек,
последних обливают водой (в Пошехонском уезде) на каждый второй день
весенних летних праздников, в первый день Петровского поста (Моршанский
уезд, Тамбовская губ.), когда не спасают хозяев в избах даже запертые
двери, в чистый понедельник и в день Преполовения. Обычай обливания
водой носит совершенно другой характер в тех случаях, когда он получает
название "мокриды": в этой форме он сохраняет явные осколки цельных
языческих праздников, устраивавшихся в предупреждение бездождия
сопровождавшихся песнями и плясками на краях прудов и берегах рек.
В настоящее время в черноземной полосе России этот обычай стоит в
следующем: мужики тайно сговариваются между собой и, когда бабы
соберутся купаться, отправляются, крадучись, за ними "строить мокриду".
Улучив время, они внезапно бросаются на купальщиц и, прежде чем те
успевают раздеться, спихивают всех в воду с криками "дождь, дождь, приди
к нам". При этом предполагается несомненный успех опыта, если все бабы
примут его за невинную шутку и ни одна из них не изругается, не
рассердится даже на детей, которые также стараются брызгаться, набравши
воды либо в рот, либо в пригоршни. Во многих местах (между прочим, в
Орловской губ. и уезде) за то же дело "вызова дождя" берутся сами бабы:
сговорится их три или четыре и начнут с конца деревни "незазнама"
обливать водой, т. е. всякого, кто ни попадется навстречу, при этом
каждый облитый, почитая обычай священным, не обижается и лишь шутя и
добродушно выругается. Для пущей торжественности и придачи шуткам
наибольшего оживления иных баб по нескольку раз спихивают в реки, а за
неимением рек, мочат в колодцах. В Пензенской губернии стараются
обливать лиц из духовного звания, и непременно с головы — чем вернее
достигается цель прекращения чар колдуний, удерживающих дождь. В
Рязанской губернии (в глухом Егорьевском уезде) девицы и непорочные
вдовы, пребывающие во вдовстве более 10 лет, в белых рубахах, тайно от
всех, ходят на ближний родник, расчищают его и молятся Богу. Во
Владимирской губернии (в Меленковском уезде) такие же девицы, выйдя
ночью в поле, читают акафист, потом пашут болото, а старухи расстилают
на огородах рубахи, и если на них осядет роса, то это считают добрым
признаком: будет дожь.
Прибегая к таким чрезвычайным мерам для вызова дождя, наш народ в то же
время очень чтит дождевую воду. Выбегая на улицы босыми, с непокрытыми
головами, деревенский и городской люд становится под благодатные
небесные потоки первого весеннего дождя, пригоршнями набирает воду,
чтобы вымыть лицо три раза: выносит чашки, собирая целебную влагу, и в
крепко закупоренных бутылках сохраняет ее круглый год, до нового такого
же дождя. Точь-в-точь так же чтит народ и речную воду, когда пройдет
весенний лед и реки вскроются. Вот что пишет на этот счет известный
знаток народного быта Ф. Д. Нефедов, из Костромской губернии: "Едва
пройдет весною лед по рекам и ручьям, только что очистится вода, как все
дети, взрослые и старики бегут на берег: зачерпывают пригоршнями воды и
умывают три раза лицо, голову и руки. Обычай этот исполняется не в одних
деревнях и селах, но и по всем городам, не исключая губернского —
Костромы".
Эти обычаи приводят нас к целому ряду суеверных гаданий, где воде
предоставлено главное место, подобно так называемому отчерпыванию воды и
прощению у воды. В первом случае (например, в Углицком уезде Ярославской
губ., близ границы Ростовской) при болезни домашних животных или ввиду
какой-либо неприятности окачивают водою крест или медный образок,
стараясь спускать эту воду на уголья, облепленные воском и ранее
опрыснутые богоявленскою водою; в то же время читают про себя
самодельные молитвы и кропят и поят тех, кому нужно врачебной помощи.
"Прощение у воды" испрашивается больным и обездоленным. Обычай этот
покоится на том убеждении, что вода мстит за нанесенные ей оскорбления,
насылая на людей болезни. Поэтому, чтобы избавиться от таких болезней, а
воду опускают кусочек хлеба с низким поклоном: "Пришел-де к тебе,
матушка-вода, с повислой да с повинной головой, прости меня, простите и
вы меня, водяные деды и прадеды!" — отступая по одному шагу назад, до
трех раз повторяют этот приговор с поклоном и, во все время заклинаний,
стараются ни кем не разговаривать, не оборачиваться и ни одного раза,
конечно, не налагать на себя крестного знамения. В вологодских краях
верование в чары воды, без участия церковного ее освящения,
приурочивается даже к великому четвергу, когда большуха-хозяйка,
почерпнувши воды из колодца, святит ее тем, что пускает в ведро
"серебрушку" (непременно серебряную монету) и умывает ею ребят своих для
здоровья. Тогда же девицы этой водой бегут на хмельник "до вороны" (пока
эта зловещая птица не закаркала), умываются и молятся с приговором:
"Пусть меня так же любят молодцы, как любят хмель добры люди", на
Святках повсеместно при гаданьях девицы смотрят в воду, чтобы увидеть
суженого-ряженого, а ворожеи — ворога, причинившего кому-нибудь вред.
Колдуны на воду нашептывают, чтобы наслать беду на недруга, и вообще
редкое гадание обходится без того, чтобы вода не играла в нем
существенной роли. Так что выработался даже целый кодекс обрядов,
которые, несмотря на самые неблагоприятные географические условия для
обмена и заимствований, все-таки поражают своим сходством:
сопоставленные рядом в цельной группе, они ясно свидетельствуют о
существовании всеобщей старой веры и являются в настоящее время не чем
иным, как ее обломками. На развалинах этой старой веры, разрушенной
христианством, наш народ и строит свое миросозерцание, причем одной
рукой он держится за старую веру, а другой — за христианство. Эта
обычная путаница старых и новых понятий приводит к поразительной
неустойчивости народного мировоззрения: веруя, например, в гадания, наш
народ в то же время верит, что есть несчастия, которых не устранишь
гаданьями. "Воде и огню Бог волю дал",— говорит он в утешение и
успокоение на те случаи, когда нарушается в природе равновесие и вода, в
меру питавшая землю, из явной благотворительницы временно превращается в
лютого врага, наводящего страх отчаяния. "Где много воды — там жди
беды", "Хороши в батраках огонь да вода, а не дай им Бог своим умом
нажить". Никакими гаданьями таких бед не предусмотришь, никакими
заговорами не устранишь — остается одна надежда нa молитву о божьей
помощи не только в то время, когда стряслось несчастье, но, главным
образом, когда оно только что собирается и посещение его только
возможно. Впрочем, в наше время, когда обмелели реки и повырублены леса,
народ страдает не столько от изобилия, сколько от недостатка воды, и
редкий год проходит без того, чтобы в любом русском селе или деревне
православные не молились о ниспослании дождя. Выработаны даже
своеобразные подготовительные приемы для такого рода коллективных
молебствий.
Созвал староста сходку и не обсказывал, зачем потревожил, а прямо
приступил к тому, чтобы порешили старички, сколько собирать с каждого
двора пятаков на молебен и когда подымать иконы. Поднялась вся деревня
на ноги, как один человек: за суетились и заспорили промеж себя бабы,
как принимать иконы, чем ублаготворять духовных: надо печь пироги—на
голодное их не примешь. Запрягли мужички лошадей в телеги — ехать за
вином да сладкой наливкой. Двое выборных ушли звать на мольбу
батюшку-священника со всем причтом, посулили плату за общий молебен, да
в особину, по гривне с дома; пообещали при слать за духовным подводу.
В назначенный день поднялись ранехонько: еще и звону в селе не было
слышно. Натощак (не только никто ничего не ел, а даже воды не пил)
отправились все, конечно, одетыми во все лучшее и чистое, отстаивать
заутреню и обедню. После нее станут вынимать те иконы, которые укажет
батюшка. Церковный фонарь принимает Старостин сын; больших херувимов
(хоругви) берут молодые ребята, на очередь промеж собою. Иконы нести
охотятся все бабы, а потому надо устанавливать порядок: наиболее чтимую
икону понесет та девица, которая побойчее всех и покрасовитее; остальные
иконы, по двое на каждую, принимают на руки, обернутые платками или
полотенцами, другие бабы и несут, приложивши одним краем к плечам.
Никаких разговоров богоносцам на все это время не дозволяется, и даже
сельские колокола мешают тому, не переставая звонить вовсю, пока
крестный ход можно видеть с колокольни.
В деревне, на площадке около колодца, уже все приготовлено и место
излажено: вынесен стол, покрытый чистой скатертью, и поставлено на нем
блюдо под святую воду; подставлены чистые скамьи под иконы. Учительница
наладила умелых девиц, к ним пристали чернички — составился хор. Когда,
во время водосвятного молебна, запели из канона: "Даждь дождь земле
жаждущей, Спасе!"— все пали на колена и на лицах молящихся, как в
зеркале, отразилась вся гнетущая тоска от напряженных и несбывающихся
надежд на благодатные теплые дождички.
С деревенской площадки иконы несут в поле "на зеленя" и, если попадается
по дороге родник или хотя бы и высохший колодец, тут останавливаются и
снова поют молебен, как бы вызывая иссякшую воду на знакомое старое
место. Отдельные, частные молебны продолжаются по особым приглашениям в
домах, и, когда все они окончатся, в более просторной избе начинается
подкрепление сил и затем полное угощение в складчину досыта допьяна,
чтобы искренне, от души, выговорилась благодарность: "За хлеб, за соль,
за лапшу, за кашу, за милость вашу", во всяком случае, главная цель
достигнута: пришли на мольбу в благоговейном настроении— разошлись
успокоенными, с надеждою на милость божию.
III
Мать-сыра земля
Третья, по старинному счету, мировая стихия — земля почтена наивысшим
хвалебным эпитетом: с незапамятных времен называлась матерью и у всех
народов, а в том числе и у русских, была возведена на степень божества.
Впрочем, наши дни от былого почета остались лишь обезличенные признаки и
потускнелые следы древнего богопочтения, да и то в приметно меньшем
количестве, чем по отношению к огню и воде. Но тем не менее, по
народному убеждению, и самая святость целебных родников и колодцев
главным образом зависит того, что исходят они непосредственно из
благодатных и неисчерпаемо богатых недр матери-сырой земли. По всеобщему
верованию, самая стихия эта настолько свята и чиста, что не держит в
себе ничего нечистого и в особенности враждебного людям. Лихих
недоброхотов, в виде ведьм и колдунов, земля "не принимает", и до сих
пор требуются особые обряды, чтобы прекратить выход из могил этого сорта
покойников и посещение и живых людей и заветных мест. Даже тот умерший,
труп которого долгое время не разлагается, по народным понятиям,
несомненно, был при жизни великим грешником, потому что он "не
изготовляется к погребению в сырой земле". И напротив, если
новорожденный ребенок выделяется весом тела от прочих детей, то он не
жилец на божьем свете, его "тянет" к себе земля. Вся нечистая
дьявольская сила, от крестного знамения и воскресной молитвы
проваливается не иначе как "сквозь землю", оскверняя святости земных
недр и т. п. 87
Связь человека с землей устанавливается и Священным писанием: "Всяк
человек — земля есть и в землю отыидет". Ту же мысль выражает и
пословица: "Сверх земли не положат даже нищего и бездомного". Саженку
вдоль да полсаженки поперек — для каждого полагается обязательным. А
затем вся та земля, куда схоронены кровные и близкие, называется
родительскою и считается священною: она могущественна до такой степени,
что горсточка ее, взятая с самих могил, укрывающих заведомо
добродетельных людей, спасет всех родичей, оставшихся в живых, от всяких
бед и напастей. Почти такой же силой обладает и вообще родная земля. Вот
что свидетельствует на этот счет наш орловский корреспондент:
"2-го августа 1897 года, из села Яковлева (Орловский уезд) отправились
на переселение в Томскую губернию 24 семейства, и каждая семья взяла с
собой несколько горстей родной земли.
— Может случиться,— говорил один из переселенцев,— что на новом месте мы
попадем на такую воду, которая для питья не годится, так мы положим в
воду нашу землю, вода и станет вкусной".
Сверх того, родную землю зашивают в сумочку с ладаном (называется вообще
"ладанкой") и носят с шейным крестиком, в уверенности, что этим способом
можно избавиться от тоски по родине. Но вера в целебное свойство родной
земли почти повсюду исчезла, сохранившись только у тяжелых на подъем
вологжан и олончан, живущих в глухих окраинах северных губерний.
Приезжая на чужбину, эти люди (особенно в тех случаях, когда прибывший
намеревается остаться здесь на более или менее продолжительное время)
высыпают на землю горсть родного песку и, ступая по нему, приговаривают:
"По своей земле хожу". При этом они твердо верят, что, "если захватишь с
собой родной земли, тебе заздоровится, не будешь болеть и скучать по
родине". В этих глухих местах уверенность в силе родной земли настолько
велика, что к подобного рода приемам прибегают даже богомольцы,
отправляющиеся к киевским или соловецким угодникам: доведется помереть —
товарка не откажет закрыть глаза и посыпать на них "родной землицы". У
матерей нет большего горя, как известие, что их сыновья, умершие на
чужбине, не запаслись родной землицей и похоронены без нее 88. У таких
людей до сих пор нет божбы страшней заклятия: "Не видать мне сырой
земли" — и вернее врачебного средства — как "прощанье" с землей на том
самом месте, где случилась какая-нибудь беда или внезапная болезнь,
например, вроде болезненного припадка от неведомой причины, известного
под неопределенным названием "притки". На то место, где притекла
"притка", ходят "прощаться" на девяти вечерних и девяти утренних зорях.
Становятся лицом на восток и говорят заклятие, причем, так как "притка"
является наказанием за какую-нибудь вину, то и самое заклятье носит
характер извинения: "Прости, мать-сыра земля, в чем я тебя досадил!"
После каждого причета дуют и плюют через правое плечо и кланяются в
землю. Но плюют только "примерно", так как в тех местах, где
"прощаются", плевать на землю вообще считается большим грехом. Если
попритчится скотине, то хозяева сами "прощаются" за хворое животное на
повети или сеновале, так как твердо верят, что власть родной земли
распространяется и на животных. В иных местах эта вера заходит так
далеко, что создались даже своеобразные обряды. Так, в Ветлуге
(Костромская губ.) если покупают скотину в другом селе и желают, чтобы
она не тосковала по своему стаду, то среди поля оборачивают ее головой в
ту сторону, где она куплена; затем берут из-под передней левой ноги ее
комок земли и натирают морду, а другой комок завязывают под яслями,
думая, что ни корова, ни лошадь не уйдут уже дальше того места, откуда
взята земля. Саратовцы (Хвалынский уезд) подобным же способом, при
переходе в новую избу, переманивают старого домового: из-под печки
старой избы они насыпают в лапоть горсть земли и высыпают ее под печку
новой.
Особенное отношение нашего народа к матери-сырой земле выражается, между
прочим, в так называемых земных поклонах. В старину русские люди, при
встрече с наиболее уважаемыми лицами, кланялись до самой земли, касаясь
до нее лбом или, взамен того, ударяя оземь шапкой. Эта форма, приличная
теперь лишь людям низкопоклонным, не уважающим себя, была обычна в
старой Руси, как законное установление, и перестала действовать лишь в
недавние времена во всех слоях и сословиях народа. Но все-таки по
отношению не к лицу властному, а к самой матери-сырой земле этот обычай
упрямо отстаивается во многих местностях. Так, например, весной (в
Орловской губ. и уезде) при ударе первого грома все бабы,
перекрестившись, кланяются в землю и целуют ее. В тех же местах сын,
дерзнувший оскорбить на миру родную мать или отца, обязательно целует
землю после того, как произнесет клятву, смотря на небо и перекрестясь
троекратно. Точно так же заподозренный в каком-либо мирском несчастии,
вроде поджога, кражи и т. п., целованием земли вполне удовлетворяет и
успокаивает своих односельчан. Самое же важное значение земли исстари
признавалось в межевых спорах при разделе земельных участков. Межевые
знаки, до изобретения мензул и астролябий, были неточны по той причине,
что намечались по живым урочищам, подвергающимся, под влиянием стихий,
всевозможным изменениям. Пограничные споры соседних владельцев были
бесконечны, особенно в тех случаях, когда не оказывалось налицо
письменных записей: дожди смывали последние признаки граней, а
старческая память старожилов была ненадежна. Но так как неудобства
чересполосицы все-таки требовали решительного ответа в ту или другую
сторону, то кое-где, в глухих местах, были придуманы особые приемы для
полюбовных размежевании. Так, в Олонецкой губернии, Каргапольском уезде,
на нашей памяти еще соблюдался обычай класть на голову вырезанный из
спорной земли кусок дерна. С ним доказывающий свое или чужое право на
землю шел по той меже, которую признавал правильною, законною. При
генеральном межевании 1744 года этот обычай применялся в смысле
бесспорного и вполне законного доказательства. Например, в Ярославской
губернии старший чин, заведовавший этим делом, приглашал, по общему
приговору, того старика, который признавался наиболее знающим и
памятливым, вырезал из земли дерновый крест и клал его на голову
свидетеля. Этот прием кое-где сохранился и до наших дней, а лет 40—50
тому назад он практиковался весьма широко. Так, например, в Пошехонском
уезде при наделе крестьян помещиками, по объявлении указа об уничтожении
крепостного права, некоторые общества не позволили переделывать своих
полос на том основании, что их отцы либо деды обходили эту полосу с
землей на голове. Из Череповецкого уезда сообщают, что в земельных
спорах, в виде клятвы, и теперь берут землю в рот, кладут на голову, на
спину, за пазуху. В знаменитой, кустарным железным производством Уломе
произошел в 1896 году такой случай: спорили о меже на покосе два
крестьянина двух соседних деревень (Чаева и Миндюкина) одной волости
(Колоденской). Настоящей межи никто не помнит, землемера взять негде:
как быть? Долго гадали, переругивались, и вдруг все смолкли, когда один
чаевский старик взял "кочку" земли и со словами: "Пущай эта земля
задавит меня, если я пойду неладно" — пошел по "воображаемой" меже таким
твердым и уверенным шагом, что с того времени стала эта межа
фактическою, бесспорною. Подобный же спор был решен, несколько лет тому
назад, между крестьянами той же Уломской волости, деревни Коротова, и
крестьянами деревни Карпова, Дмитриевской волости. Так как пословица
недаром говорит, что "межи да грани — ссоры да брани", то, чтобы
уничтожить или, по крайней мере, ослабить эти ссоры, в старину, когда
делали пропашкой межевую борозду, всегда сгоняли сюда ребятишек, клали
на эти грани и секли с наказом и приговором, чтобы каждый помнил
отцовский участок. Так, между прочим, бывало и у казаков на Дону, так
водилось и в Новгородчине, где часто слышалось выражение: "Ты меня не
учи, ты мне не рассказывай: я на межевой яме сечен". Теперь, когда нa
межах перестали сечь, но все еще решают межевые споры божбой и клятвами,
вместо дерна кладут на голову святую иконy. В одном случае (в
Ярославской губ.) около Ростова спорщики удовлетворились, когда один из
присутствующих, довольно ветхий старик, вспомнил и сообщил о том, что
ему привелось быть свидетелем, как дед нынешнего владельца обходил этот
самый клин земли с большим куском вырезанного из нее дерна, положенного
на голову.
Глотанье сырой земли суеверными людьми точно так же нe ушло еще в
область предания: вести об этом обычае доходят из разных местностей.
Так, например, орловский корреспондент сообщает о следующем случае.
Однажды под г. Орлом, через овраг, удобный для нападений лихих людей на
задремавших или оплошавших проезжих, темною ночью возвращался домой
крестьянин Талызенков. Как из земли, выросли перед ним три человека с
дубинами. Подбежали к нему, схватили лошадей под уздцы — остановили.
— Стой,— говорят,— подавай деньги!
— У меня, братцы, денег нет: в городе все потратил. По голосу грабители
узнали своего односельца — соседа по избам, узнал и он старых приятелей.
У грабителей и руки опустились. Один из них спохватился говорит:
— Что же нам теперь, Алексей Осипыч, делать? Куда нам тебя определить?
Нас три души живых — твоя одна. Пустить тебя целым — ты скажешь про нас:
тогда живым нам не быть.
Талызенков был мужик торговый, денежный, цену себе ставил высокую.
Собрался он с духом и отвечает:
— Не скажу я про вас никому. Умрет это дело на этом самом месте. Чем
хотите, тем и поклянусь.
— Съешь,— говорят,— комок земли, тогда поверим.
Он съел, и его отпустили. И только после смерти всех трех иужиков
рассказал Талызенков об этом случае своему соседу Афанасию Чувакину.
— Отчего же,— спрашивал рассказчика наш корреспондент,— ты раньше не
рассказал об этом? — Боялся, что убьют, да и нельзя рассказывать, коли
съел земли.
— Почему нельзя?
— Да уж нельзя! Нельзя потому, что можно большое несчастье произнесть
(т. е. перенести).
Крестьянка деревни Пушкино (в той же Орловской губ.) рассказала, как
одного непокорного сына мать выгнала из своего дома и как он, поступивши
с женой на барский двор, повел такую тяжелую и скорбную жизнь, что стало
ему невтерпеж и довело до раскаяния. Стал этот сын (Григорий Сухоруков)
просить старосту заступиться за него у матери.
Приходит Любава (мать) на барский двор; просит непокорный сын у нее
прощения, кланяется и божится. Мать не сдается, не верит ему и говорит:
— Если хочешь, чтобы я тебе простила, съешь вот этакую глыбину земли.
— Ты меня, мать, подавишь.
— Коли не съешь, меня, значит, не почтишь, и я не прощу, а коли съешь —
иди опять жить домой.
Григорий послушался, съел и стал после того жить так, что никому лучше
того не придумать.
Оба случая произошли, по свидетельству рассказчиков, не дальше 20—25 лет
тому назад. А вот свежие, почти вчерашние указания на тот же прием
клятвы, основанной на мотивах совершенно иного характера. В "Неделе"
было сделано указание на распространяющийся в Холмском уезде, Псковской
губернии, гражданский брак среди крестьян. Мотивы этого брака вызваны
экономическими и юридическими особенностями быта, а самый брак
сопровождается тем же древнейшим обрядом богопочитания матери-сырой
земли. Пока девица живет в семье с отцом, она покойна за его спиной,
будучи обеспечена отцовским наделом. Но после смерти его надел числится
за нею только до ее замужества, а затем, по местному обычному праву,
отходит в общее мирское пользование. И вот, чтобы избежать беды, девицы
и выдумали внебрачное сожительство. Гражданский брак заключается с
некоторою торжественностью: родственники сговариваются, берут икону,
зажигают перед ней свечи, перед которыми жених и невеста, разодетые по
свадебному, "кусают землю", т. е. берут пястку земли и глотают ее в знак
любви и верности до гроба. Обходя церковный брак из-за земельных выгод,
молодые, конечно, не думают в это время о том, что будущие дети их
зачтутся незаконнорожденными и прав на дедушкин надел не будут иметь
никаких.
Особенность народных воззрений на мать-сыру землю дала основание
чародеям и здесь воспользоваться, для своих недобрых целей, тайными,
могучими свойствами этой стихии. Применение земли в чарах чрезвычайно
разнообразно. Взять хотя бы всем известное "вынимание следа", состоящее
в том, что на месте, где стоял обреченный человек, вырезают ножом часть
дерна или из-под ступни его соскабливают пол и над этими следами
колдуют.
Впрочем, чародейственной силой земли пользуются не только колдуны, но и
обыкновенные люди, прибегающие, в случае беды, к заступничеству и
покровительству своей "кормилицы". Это видно, между прочим, из обычая
опахивать деревни. Обычай опахивания является уже своего рода
священнодействием со всею тою мистическою обстановкою, которая вообще
приличествует всякому древнему обряду и которая рассчитана на то, чтобы
самый обряд сделать внушительным и страшным. Толпа женщин с распущенными
волосами, в одних белых рубахах, в глухом сумраке ночи, возбужденных
всей внешней обстановкой и условными околичностями обрядового чина,
становится опасной для всякого случайного свидетеля этого религиозного
"действа". Совершение его преимущественно предоставляется женщинам того
селения, которому угрожает занос чумы на скот, тифа на людей и т. п. и
которое необходимо оградить со всех сторон таинственным, заколдованным
поясом земли, вырезанным сохою, в ширину сошника и глубиной не менее
трех вершков.
Почин самого обряда всюду представлен старухам, крепче верующим и более
осведомленным в порядке совершения чина "опахивания". Они и выбирают
подходящую полночь, и оповещают женское население шепотком, чтобы не
знали и не слыхали мужчины. Для того чтобы таинственная цель была
достигнута, считается необходимым участие в обряде, по малой мере,
девяти девок и трех вдов (как и высказывается это в обрядовых припевах).
Оповещенные старухами с вечера, все девицы и бабы прокрадываются за
околицу и, выйдя в поле, снимают с себя одежду до рубахи, причем иные
повязывают голову белыми платками, а девицы развязывают косы и
распускают волоса наподобие русалок. На одну вдову, по общему выбору и
приговору, надевают тайком унесенный хомут и впрягают ее в оглобли
(обжи) сохи, также припрятанной заранее. Другая вдова берется за
рукоятку, и обе начинают косым лемехом разрывать и бороздить землю,
намечая тот "продух", из которого предполагается подъем и выход земляной
силы, невидимой, непонятной, но целебной и устрашающей самую смерть89. А
в это же время все остальные девицы и вдовы (замужние не всегда
допускаются, как не подходящие, нечистые) идут за сохой с кольями и
палками, со сковородами, заслонками и чугунами. У девяти девиц девять
кос, в которые они и производят беспрерывный звон. Звонят, кричат и поют
с неистовым рвением, которое прямо указывает на главную цель — запугать
и прогнать смерть. Ей и грозят в обрядовых песнях и причетах: "Смерть,
выйди вон, выйди с нашего села, изо всякого двора! Мы идем, девять
девок, три вдовы. Мы огнем тебя сожжем, кочергой загребем, помелом
заметем, чтобы ты, смерть, не ходила, людей не морила. Устрашись —
посмотри: где же это видано, что девушки косят, а вдовушки пашут?"90
Обойдя околицу по огородам и гуменникам, вся эта женская ватага
врывается в улицу настолько уже взволнованная, с таким подъемом нервного
настроения, что ничего не замечает по сторонам и ничего не хочет видеть,
кроме спасительной сохи. Все, что попутно обратит на себя общее
внимание, вроде, например, выскочившей из подворотни собаки, спрыгнувшей
с подоконника кошки,— все принимается за несомненного оборотня, в
которого перевернулась эта самая злодейка, "скотья смерть", черная чума,
огневая горячка. С гамом и ревом бросается вся сопровождающая соху свита
на этих собак и кошек и бьет их насмерть. Разбуженные мужики выглянут
осторожно из окошка да и спрячутся за косяк, чтобы не приметили бабы,
потому что последние не задумаются напасть на встречного мужчину,
признавая и в нем необлыжного оборотня. При том же мужчина самым
появлением своим оскверняет священнодействие и, стало быть, мешает
благополучному завершению таинства. В деревне Юшино (Орловский уезд и
губ.) задумали бабы опахиваться. Узнали про это парни из соседней
деревни и решили пошутить: с вечера забрались в соседние ракиты и в них
притаились. Но когда процессия подошла к тому месту, шутники заревели
медвежьими голосами. Однако женщины не испугались, они сбились в одну
кучу, и все, как одна, начали швырять в засевших парней камнями,
палками. Видя же, что это не берет, они натаскали затем к дереву, на
котором засели ребята, охапки соломы и подожгли. Шутники, как майские
жуки, свалились на землю и начали сказываться своими именами, но женщины
не только не поверили им, но пришли уже в полное остервенение. С теми же
криками: "бейте коровью смерть" — они продолжали бросать грязь и
каменья, пока не устали и пока шалуны-парни не были избиты в кровь.
Сохраняя такой внушительный, устрашающий характер, обряд опахиванья
дожил до наших дней, вероятно, по той причине, что в распоряжении
крестьян не имеется иных предупредительных мер против занесения
эпидемических болезней. Притом же этот обряд, перешедший к нам от темных
времен глубокой старины, считается надежным уже по той причине, что
распространен повсюду и притом нередко выполняется с участием
христианских святынь, которые как бы закрепляют обычай и узаконяют прием
91.
В некоторых случаях обряд из временного, вызываемого первыми признаками
надвигающейся беды, становится обязательным и совершается ежегодно в
условное время. Например, в Калужской губернии каждый год, под праздник
Преполовения, собирается ночью огромная ватага девиц, сопровождаемых
парнями, из которых один, самый молодой и пригожий, правит сохою,
запряженною несколькими парами девушек. Впереди этого шествия
(рассчитанного на то, чтобы избавить деревню не от одного мора, но и от
всякого рода напастей) идет вдова и несет икону. И опять беда тому, кто
попадается навстречу этому ночному шествию. В Волховском уезде
(Орловской губ.) "гоняют смерть" обычно после Петрова дня и об избранной
ночи извещают мужчин, требуя их согласия и невмешательства. К
принадлежностям обряда присоединяются также икона (на этот раз
Богоматери), восковая свеча и дегтярница с помазком: дегтем намачивают
крест на каждых воротах и такой же крест честная вдова вырезает сохою на
бугре за деревней. На этом месте раскладывается затем "остер, и все
женщины прыгают через него для завершения обряда. Дегтем мажут также и
тех, кто нечаянно встретится на пути. В других деревнях носят образ св.
мученика Власия, признаваемого по всей Руси покровителем домашнего
ската, и к свечам прибавляют еще ладан 92.
В деревнях Нижнеломовского уезда (Пензенская губ.) во главе подобного
шествия видели старух с иконами Спасителя, Успения Богоматери и медным
распятием на груди и слышали вместо стихов заклятия, пение молитв
Богородичной и Господней. В этом случае в обряде опахиванья принимали
участие все жители деревни, без различия возраста и пола. Ко внешней
церковной окраске прибавляется еще суеверное требование, чтобы,
расходясь по домам, не оглядываться ни на зов, ни на вой, ни на угрозы,
если не хочешь, чтобы не осталась шея искривленною и нечистая сила не
сгладила ту черту, которую провела соха вокруг деревни.
В ночь на 1 июня 1897 года восемнадцать крестьянок деревни Полонской,
Весьегонского уезда (Тверской губ.), чтобы не допустить занесения в свою
деревню сыпного тифа, валившего людей в соседней волости, "опахали" свою
деревню: одна из женщин шла впереди с иконою в руках, за нею следовала
другая верхом на помеле, потом третья с кочергой и черепом какого-то
животного. За этим авангардом шествовали две бабы, запряженные в соху,
которою управляла третья баба, и, наконец, все остальные, гурьбой, с
шумом, криками и бранью, замыкали процессию. (За нарушение тишины и
порядка все участницы этой процессии были привлечены к уголовной
ответственности по 38-й статье Устава о наказаниях, налагаемых мировыми
судьями.)
Хотя таким образом уголовный суд и решился выступить на помощь усилиям
духовенства и, в замену церковных назиданий, прибег к законной каре, тем
не менее вера в мать-сыру землю все-таки сохраняется незыблемо. Даже
там, где, по-видимому, Христово учение успело уже войти в плоть и кровь,
стоит снять с языческих обрядов наложенные тонким слоем христианские
краски, чтобы обнаружились черты древних языческих верований.
В Духов день (в Сольвычегодском уезде, Вологодской губ. и по Вятке), в
день Успения Богоматери (в Тихвинском уезде, Новгородской губ.), на
Симона Зилота—10 мая (без различия местностей) — по православным
деревням обязательно служатся всенародные молебны. Народ собирается к
часовням, толпится на площадках и окропляется святою водою не потому,
что в эти дни совершаются молебствия по случаю избавления от бед, а
потому, что в эти дни мать-сыра земля бывает именинница93. Хотя праздник
именинного чествования земли существует далеко не повсеместно, но в то
же время на всей Руси великой крестьяне строго придерживаются правила,
чтобы в эти дни никто не смел ни копать, ни рыть ям, ни пахать полей.
Делается это для того, чтобы не обидеть кормилицу-землю и чтобы не
осерчала она, и без того своенравная и капризная, тугая на подъем и
скупая на милости. В некоторых местах наших лесных северных губерний
уважение к кормилице-земле (здесь очень суровой и неласковой)
сопровождается даже некоторым заискиванием: в Успеньев день, в теплую
погоду, считается большим грехом ходить босиком. За соблюдением такого
обычая следят очень внимательно, не позволяя малым ребятам ходить
разувши.
Умилостивление земли и способы испрошения ее милостей и щедрот настолько
многочисленны и разнообразны, что в среде опытных хозяев существует на
этот счет целая наука. Попробуем взять из этих способов только те, где
под новыми наслоениями всего заметнее сохранились следы седой старины.
Поставлен в поле стол, покрытый чистой скатертью. На нем серебрится на
солнышке водосвятная чаша, желтеют свечки и сереет большая коврига
печеного хлеба. Перед столом, полукругом, стоят бородачи с иконами в
руках, закрытыми полотенцами. Против них поместился священник с причтом,
а за ним и весь этот народ, от чрева матери обреченный в поте лица
своего снести хлеб свой. Молебен отпели; толпа зашевелилась и загудела,
как пчелиный рой. Подали священнику севалку — лукошко с веревочкой,
чтобы ловко было перекинуть ее через плечо; берет он из нее горсть
сборной ржи от каждого двора и ловко, привычной рукой, разметывает зерна
по пашне. Затем идет он краем поля, поперек всех загонов, и кропит все
полосы святой водой. И чью полосу окропляет, тот хозяин крестится, а
иной еще, сверх того, шепчет про себя, какую знает, молитву. Иконы
относят в церковь; попа с дьячком зовут в избу и предлагают посильное
угощение, в полную сыть.
Кроме священника, крестьяне еще чаще поручают делать засев какому-нибудь
ветхому, преклонному старику, который сам и указывает, в какой день
начинать засев. Такой старик считается первым человеком на селе. Рука у
него легкая, удачливая, а с легкой руки — если не куль муки, то во
всяком случае —почин дорог. Этих стариков обыкновенно стаскивают с печи,
чтобы они шли священнодействовать. У него голова на плечах не держится,
руками он не владеет, зерна в горсть с трудом загребает и зря рассыпает.
Его выведут на зеленя под руки, пособят и рукой потрясти. Он же, зная
свое дело и ожидая, что его позовут, успел уже с вечера сходить в баню и
надеть чистое белье, а днем засева (обходя тяжелые дни —среду и пятницу)
назначил Благовещенье94. Выходит он сеять натощак, а разбрасывая по
полосам зерна, шепчет молитву: "Зароди на все души грешные, на всякого
проходящего и заходящего, на калек и нищих, на братию имущую и неимущую"
и пр.
Это — тот же почетный старец Белой Руси, который в первый день Рождества
(на Калядах) в черной рубахе садится на печной столб, гадает об урожае и
говорит затверженные непонятные слова, которые в наши дни надо
переводить на живую речь и толковать. Так, например, он кличет: "Иди,
мороз, кутью есть на чугунную борону с железным кнутом", т. е. если
придешь, то было бы что положить на сковороду (чугунную борону), было бы
что вынуть сковородником (железным кнутом) из печи и поставить на стол.
В некоторых местах (даже под самым г. Орлом) когда выходит засевалыцик в
поле, то, снявши шапку, молится на восток: "Батюшка Илья, благослови
семена в землю бросать. Ты напои мать-сыру землю студеной росой, чтобы
принесла она зерно, всколыхала его, возвратила его мне большим -
колосом".
Или кличут так: "Кузьма-Демьян — матушка полевая заступница, иди к нам,
помоги нам работать!"
При посевах всяких сортов хлеба великую роль играет так называемая
благовещенская просфора, которую крестьяне или получают кусочком из рук
священника при раздаче в конце обедни антидора, или сами подают за
евхаристией, чтобы вынули части за здравие живущих и за упокой умерших.
Просфору эту или кладут в сусеки, чтобы увеличить силу плодородия зерен,
или на дно лукошка-севалки и в мешки с зерном. По окончании же сева
просфору делят между семейными и съедают. На вопрос священника о
значении этого обычая подмосковные крестьяне отвечали, что так-де
поступали и завещали делать отцы и деды. Самый же обычай этот укоренился
до такой степени, что, например, под Орлом просфоры пекут дома, разной
величины, от обыкновенной до полуфунтовой; по форме они схожи с
церковными, но лишь с оттиском на верхней половинке обыкновенного
шейного креста. В Тамбовской губернии стараются напечь просфор столько,
чтобы на каждого члена семьи пришлось по одной. В некоторых местностях
(например, в Боровичах) значение благовещенской просфоры оспаривается
силою и действием хлебца-"крестовика", какие обычно пекут во всей
православной России на средокрестной (четвертой) неделе великого поста.
Печенье этих "крестовиков" связывается обыкновенно с суеверными
гаданьями о том, кому доведется в тот год сеять и какие сорта хлеба.
Счастье выпадает тому, кому достается "крестовик" с запеченными в нем
заметками: одни для мужчин, другие для женщин. Если хлебец достанется
ребенку, то по обычаю, например, крестьян Ковровского уезда
(Владимирская губ.) ребенка ведут или несут в толе и дают ему взять
горсть семян (если же ребенок грудной, то за него разрешается исполнить
святую обязанность матери).
Следом за окончанием сева начинается самое мучительное в трудовой
деревенской жизни время, когда по мелкими случайным признакам настоящего
доводится судить о темном будущем. До сих пор с ранней осени, с посева
озимей, прибегали к гаданьям, вопрошая небо, насколько оно будет
милостиво к земле-кормилице; в какую силу-меру станет отвечать ее
насущным нуждам и помогать ее силам в тех случаях, когда они окажутся
утомленными или истощенными. По заветам древнейших предков, в зимнюю
пору то прибегают к церковным молитвам, то к суеверным заговорам и
разнообразным причетам; служат и молебны в церквах и домах и втихомолку
задабривают ласковыми словами и обетными приносами того нечистого,
который зовется полевиком. Гадают об урожаях отдельно для всякого
хлебного злака, а попутно и на огородные овощи, причем соблюдаются
урочные для каждого из них сроки, намеченные еще в старину: и на
христианские праздники из двунадесятых, и на простые дни, не чествуемые
св. церковью, но избранные всенародным почитанием. Доискиваются прямых
указаний и по блеску звезд на Параскеву Пятницу, на день Рождества
Христова, на Якова апостола и на последние сутки Масленицы, и по
облакам, и по ущербам луны, и по солнцу. Принимается в расчет и то,
насколько космата изморозь на деревьях, и сколь силен иней, велик мороз,
ясны утренники, черны тропинки и прохожие дороги. Какой день на масленой
неделе выдался ясным, тот день стараются запомнить, чтобы в соименный
ему начать сеять. В родительскую субботу все спешат вывозить навоз на
поля: на вербной неделе в Новгородской губернии для урожая желают
мороза; в Ярославской в то же время молят об ясных днях. На Вознесеньев
день в иных местах в поле не работают, в других стараются запахать
пашню, в прямом расчете умилостивить кормилицу-землю и порадоваться за
нее, когда снизойдет великая небесная милость и на вешнего Николу польет
хороший и теплый дождик, и т. д.
Призывая на помощь небесные силы для ответов на мучительные вопросы об
урожае, вопрошают и самую виновницу бесчисленных тревог и бесконечных
забот — мать-сыру землю. Вопрошают ее в иных случаях с тем детским
простодушием, которое вообще свойственно всем первобытным верованиям и
которое в таком изобилии разлито во всех народных предрассудках и
суеверных обрядах. Так, например, выселенцы из старой я коренной Руси на
южные окраины московского царства унесли с собою и сохранили до сего
дня, между прочим, такой обычай (подмеченный в Тамбовской губ.): в
Васильев вечер, во вторую кутью, накануне нового гражданского года,
крестьяне, пришедшие к заутрене, идут на перекрестки, где вычерчивают на
земле перстом или палкою крест, прилегают к тому месту ухом и слушают,
что скажет земля. Послышатся звуки, похожие на то, что едут сани с
грузом, — будет год хлебородный, если пустые — неурожайный.
По народным воззрениям, земля не только отвечает на все вопросы о
будущем урожае, но и сама дает указания, когда пахать, сеять и пр.
Развернулся дубовый лист, стало быть, земля вошла в полную силу и
принялась за род: "Коли на дубу макушка с опушкой, будешь мерять овес
кадушкой". Березовый лист стал уже величиной с полушку — значит, земля
показывает время, когда следует запахивать пашню, и на Егорья (23
апреля) выезжает даже "ленивая соха". Когда сама земля мокра, то любит,
чтобы в это время доверяли ей овсяное зерно ("сей овес в грязь — будешь
князь"). Зато рожь надо сеять в сухую землю ("сей рожь в золу да в
пору",— советуют исконные земледельцы). Вообще, на это время земля из
своих нор выпускает лягушек, которые скачут и квачут: "Пора сеять"
("лягушка квачет, овес скачет"). Раннее яровое в черноземных губерниях
сеют, когда земля совсем сгноит весеннюю воду, и если цвет ягоды калины
будет в кругу, то такой сев считается поздним. Впрочем, для глаз опытных
хозяев имеются и другие приметы: советуют, например, наблюдать за
известным кустарником, называемым волчье лыко: зацвели ягоды на нем
сверху (а цвести начинают они тотчас, как стает снег) —лучше начать
посев ранний; цветут с середины — средний, снизу пошли — поздний. Начнет
цвести козелец (он же и лютик) желтыми цветами—земля приказывает сеять
овес; зацветет черемуха — пришла пора пшеницы; расцветет можжевельник —
время сева ячменя. Когда яблони в полном цвету —садят картофель; когда
земляничные кустики словно бы спрыснули молоком — пришла пора сеять
гречиху. Лист полон — и сеять полно. Когда на Ивана Купалу собирают
росу, отрывают в муравейниках масло и рвут целебные травы, то в это
время говорят: "Земля-мати, благослови меня травы брати, твою плоду
рвати: твоя плода ко всему пригодна" и т. д. По обилию шишек на ели
судят о хорошем урожае на все яровые хлеба; если же такое обилие
замечается на соснах, то это предвещает хороший урожай одного ячменя.
Сильный цвет орехов обещает яровой хлебород на будущий год (оба урожая
на один и тот же год никогда не сходятся). И нет сомнения в той святой
истине, какая исповедуется всем русским миром, что "земля любит навоз,
как лошадь овес, как судья принос". "Для того и кладут навоз, чтобы
больше хлеба родилось, а полбу, чтобы людям годилось". "Где лишняя
навозу колышка, там лишняя хлеба коврижка". "Какова земля, таков и
хлеб". О даровании же хлеба насущного на худых и холодных землях молят в
умилении сердца и преклонив колена в церквах, в избах и на зеленых полях
— на последних, когда показалась веселая и радостно улыбающаяся зелень
всходов. Широко и размашисто кладут крестные знамения и во всю трудовую
спину поясные поклоны. Звонко, с восторгом разливаются голоса поющих
молебен. Искреннее увлечение всех предстоящих очевидно: все настроены
благоговейно. Но в то же время кто может поручиться за то, что если
бы^бы-ла своя воля действовать, то не вырвались бы толпой бойкие бабы,
не сбили бы священника с ног и не начали катать его по зеленям, а сами
кувыркаться рядом, пожалуй, даже и с приговором: "Нивка, нивка, отдай
твою силку, пусть уродится долог колос, как у нашего батюшки-попа
волос".
IV
Священные рощи
В Ильешах, столь известных петербургским православным жителям, тысячами
отправляющимся туда на Ильинскую пятницу по Балтийской дороге,
наблюдается следующая поразительная картина: над опущенными долу
головами коленопреклоненных богомольцев проносится, высоко поднятая на
носилках, тяжелая киота с деревянным изваянием явленного образа Пятницы.
С трудом продвигаясь вперед, счастливая и восторженная группа богоносцев
лишь благодаря ловкости, приобретенной долгим опытом, никого не увечит в
этой цепи неловко распластавшихся по земле людей. Замедляемый всякими
помехами, крестный ход из храма Великого Николы (с приделами пророка
Илии и мученицы Параскевы) направляется к часовне, находящейся в
полутора верстах от него, т. е. от места "поставления" чудотворной иконы
к месту ее "явления".
Здесь, подле самой часовни, стоит развесистая старая береза, служащая,
как священная, предметом благоговейного почитания. В кору ее, на
некоторой высоте от земли, врос булыжный камень так глубоко, что теперь
едва приметен. По легенде, это — тот самый камень, который был брошен
озлобленным, сладострастным дьяволом в убегающую от его соблазнов
Пятницу, спасавшуюся на этом дереве. А подле дерева, у самого корня,
есть другой камень, который привлекает главное внимание всех
богомольцев. Это — тот камень, на который уперлась стопою Пятница, чтобы
быстро вскочить на дерево, и оставила тут глубокий след стопы своей.
Вода, скопляющаяся здесь, признается народом за слезы праведницы,
плачущей о людских прегрешениях. Эта вода врачует от всяких болезней, и
преимущественно глазных, точно так же, как и песок и мелкие камушки95,
рассыпанные на этом святом месте, и как церковный колокол, под который,
во время благовеста, становятся глухие в надежде исцеления.
Наше внимание в настоящем случае, главнейшим образом, останавливает этот
след человеческой ноги, почитаемый таковым в силу слепого фанатизма, но
на самом деле не имеющий ни малейшего сходства с обыкновенным следом
человека, уже ввиду своей чрезмерной величины. Замечательно, что
подобного рода камни, существующие во множестве, пользуются
благоговейным почитанием не только среди православного населения, но и в
католическом мире, причем суеверное воображение народа создает целые
легенды о происхождении этих камней, окружая их ореолом святости. Так,
например, подобного рода камень указывают в почаевской Успенской лавре,
близ австрийской границы. Такой же камень, называемый "стопою", с
изображением креста и славянской надписью, в течение не одного столетия
усердно лобызают поклонники в местечке Лукомле (Сенненского уезда
Могилевской губ.). В церковь, охраняющую изваяние Пятницы, во вторую
пятницу после Пасхи собирается до трех тысяч богомольцев из трех
соседних губерний (Могилевской, Витебской и Смоленской), и находящийся
здесь камень-стопу, о котором не сохранилось даже легенды и на котором
уже нельзя разобрать вконец истершуюся надпись, чтут не менее самого
образа. В 3—4 верстах от г. Пошехонья (Ярославской губ.), около
часовни-прощи, близ села Федоровского, лежит камень с круглыми
углублениями, собирающими дождевую воду. Эта вода также считается
целебной и ежегодно (11 сентября) привлекает массу .богомольцев. На
месте, где стоит часовня, спал некогда благочестивый человек, которому
явилась во сне преподобная Феодора Александрийская и повелела построить
на том месте часовню. Проснувшись, благочестивый человек святой жены не
видал, но заметил на камне следы ее ног96. Также на камне следы ног
оставил Зосима Соловецкий, в 40 верстах от с. Белого, на Мете, в
Боровичском уезде, Новгородской губернии, отдыхавший здесь на пути в
Новгород, куда он шел для исходатайствования у веча владельческой записи
на свой пустынный остров (27 сентября ходят сюда к "камню" для
поклонения). Коневецкий монастырь, стоящий на одном из островов
Ладожского озера, сберегает внушительной величины скалу, одиноко стоящую
и называемую Конь-камень, давший свое имя и острову, и обители. До
прибытия сюда преп. Арсения жители, боготворившие этот камень, ежегодно
оставляли здесь в жертву богам лошадь. Св. Арсений приступил к камню с
молитвой, окропил его св. водой и на вершине водрузил крест. Боги-духи,
в виде черных воронов,. улетели, а воздвигнутая наверху часовня,
сделавшись предметом почитания, наглядно показывает тот прием, каким
пользовались пустынники в борьбе с языческими суевериями97. Таково
однообразие верований, при поражающем различии народного характера,
расового происхождения, при полнейшей политической и географической
отчужденности. Не исчезает это изумительное сходство и в дальнейшей
последовательности, хотя бы ввиду той связи, которая существует между
обоготворением воды и почитанием осеняющих родники деревьев.
Наши "заповедные рощи" по своему происхождению и по своей идее,
несомненно, имеют много общего с священными пущами глубокой древности: и
там, и здесь "заповедь" преследует одну цель — охрану деревьев.
Несомненно точно так же, что охрана, опиравшаяся на страх и совесть
каждого, была более деятельна и спасительна, чем нынешняя усердная и
бдительная стража и больно бьющие по дырявым карманам денежные штрафы.
Нельзя и предположить себе, чтобы могли быть допущены такие хищнические
набеги беспощадного топора, какие возможны теперь, под властным влиянием
подкупа и под защитою корыстолюбивых властей. Только один огонь да
острые зубы времени могли тут хозяйничать и оставаться без наказания; но
и против них существовали препоны в виде различных предохранительных
мер, каковые отчасти можно наблюдать и теперь. Опасение навлечь на себя
тяжкий грех и в настоящее время служит главною уздою для тех порушителей
не писанного, но гласного закона, которых не коснулась еще городская
цивилизация и куда не дошел еще купец-съемщик и подрядчик. В Грязовецком
уезде (Вологодская губ.) грешит тяжко даже тот, кто решается срубить
всякое старое дерево, отнимая таким образом у него заслуженное право на
ветровал, т. е. на естественную, стихийную смерть. Такой грешник либо
сходит с ума, либо ломает себе руку или ногу, либо сам в одночасье
(скоропостижно) помирает. Та же участь (по убеждениям тотемских
лесовников) постигает и того, кто решится срубить дерево, посаженное
руками человека и взлелеянное им. В Орловской губернии считаются
неприкосновенными рощи, выросшие на церковищах — местах старых церквей:
"Все равно, что в церковь залезть (говорят тамошние жители), что бревно
вырубить", а потому, при нужде, эти деревья могут идти лишь на постройку
новой церкви или на поправку старой часовни. В Вологодской губернии
(Никольский уезд) нарушителей целости заповедных рощ непременно должна
убить молния, как убила она одного крестьянина тотчас после того, как он
подсек без всякой надобности огромную пихту, росшую в том лесу, который,
видимо для всех, был не только заповедным, но и спасительным, так как
корнями своих деревьев он скреплял почву обсыпчивого песчаного берега
реки Вохмы, на высоком и почти отвесном берегу которой сберегалась
издревле Тихоновская церковь. В селе Бруснеце (Тотемский уезд) до сих
пор цела священная сосна; под ней некоторые благочестивые люди ежегодно
видят, во время пасхальной заутрени, горящую пудовую восковую свечу. Не
выходя из тех же вологодских лесов, еще достаточно сохранившихся,
наталкиваемся на подобную заповедную рощу в Кадниковском уезде (при
деревне Глебове), замечательную по необыкновенно старым деревьям. Об
одном из них — высокой сосне — сложилось даже предание, что она не
поддается никаким человеческим усилиям: вместо отброса щепы мечет искры,
неисправимо тупит лезвие топора, а сам смельчак, дерзнувший рубить эту
сосну, непременно надорвется нутром, начнет чахнуть и невдолге помрет.
Другая же ель (при деревне Середней) спасается местным предрассудком,
что будто с уничтожением ее постигнет неожиданное большое общее
несчастье. В тех же местах толстые дуплистые деревья находятся в
безопасности потому, что в дуплах нашли себе приют совы и филины,
испускающие странные, пугающие звуки, показывающие, что тут живет сам
леший и "глумится". Большую роль, в смысле охраны деревьев, играет и то
внушительное впечатление, какое производят леса, в особенности хвойные,
одним своим внешним видом. Их вечное спокойное однообразие сильно
повлияло на умственное и нравственное развитие не толыко младенческих
племен инородцев, но и пришлых насельников севера славянской расы.
Постоянный мрак хвойных лесов не мог не произвести на всех живых существ
самого подавляющего влияния. Среди лесных ужасов сложились верования
первобытных племен: в высоких, почти недоступных, горных борах, а равно
и в красивых рощах поселились высшие силы, народные божества; они-то и
наложили строгие заповеди охранения таких мест. Самые деревья, отдельные
от прочих и выделяющиеся из ряда других массивностью и долголетием,
способные возбуждать трепетное душевное настроение даже в городских
жителях и цивилизованных людях, в глазах дикарей оказались стоящими под
нравственною защитою особых существ. В ветлужских лесах прославилась
всеобщим богопочитанием береза, разделенная на 18 больших ветвей,
имеющих как бы 84 вершины. Когда буря сломила одну из них и сбросила на
засеянное поле, хозяин последнего принял это за гнев незримого
охранителя и оставил весь хлеб неубранным в пользу бога. У таких
вероисповедников всякое дерево в заповедных рощах, поваленное бурей,
считается признаком несчастья для ближайшего окольного люда. Деревья в
них с нависшими ягелями, украшающими их наподобие висячих бород, также
попали, в качестве избранников, в религиозный культ и воспламенили
воображение сказочников. Подобного рода деревьями, покрытыми до самой
вершины мхом и в самом деле оживляющими угрюмые хвойные леса, придавая
им в то же время внушительный вид долговечности и обилия, украшаются
жилища и владения богов и их избранников и любимцев — храбрых и могучих
богатырей. Той же участи удостоилась в особенности ель, вообще стоящая,
по своим внутренним качествам, ниже сосны, но наружным видом выражающая
высшую степень строгости, спокойствия и торжественности. Впрочем, среди
православного русского люда место ели, по необъяснимым причинам и едва
ли не по простой случайности, заступили другие деревья, и
преимущественно сосна. Практическому великорусскому племени пришлись по
вкусу сухие, сосновые боры, как наиболее удобные места для жительству
Поэтому и выбор священных деревьев, естественным образом, стал падать на
сосны. От постройки часовен с постановкою в них образов зависело то
обстоятельство, что известные участки сосновых лесов становились через
то священными, в смысле недозволенных к вырубке, обязательных к
охранению, заповедных. От явлений св. икон (исключительно Богоматери) на
ветвях или у корней деревьев, подобно Костромской, Федоровской и Курской
коренной, самые деревья признавались святыми, но уже не в охранительном
смысле заповедных, а таких, из которых сооружались престолы алтарей,
созидаемые на местах явлений. В южной части Череповецкого уезда обращает
на себя внимание обилие таких сосновых рощ, где часовни являются
показателями полного запрещения вырубок, и в трех волостях заповедь эта
усилена еще тем, что здесь не дозволяются хороводы и всякие сходки для
каких-либо веселых развлечений. За срубленное дерево или осквернение
чем-нибудь всей рощи предполагается скорое и несомненное возмездие, в
виде слепоты и иных болезней, и даже смерти. Около деревни Острова
сберегается сосновая роща, в которой устроено теперь несколько ям —
"морянок" для пережигания угля, но первый крестьянин, дерзнувший
положить почин этому лесному промыслу, ослеп.
Тем же страхом болезни и смерти оберегаются избранные деревья,
отмеченные каким-либо чрезвычайным или чудесным событием и признанные
священными, а равным образом и те, которых игра природы выделила
какими-либо отметами в росте, направлении ветвей, уродливостями,
сплетениями корней и пр. (подобно березам ветлужской и ильишевской).
Сюда причислены дуплистые сосны с особенностями в расположении пустот
выгнившего нутра, чем, при лечении детских болезней, пользуются
суеверные женщины. Если священник не соглашается "пронять" больного
ребенка сквозь ризу или поставить под престол на несколько часов кувшин
с водой, чтобы потом окачивать из него больных, то на такие случаи
имеются общедоступные дупла, испытанные в дарах исцеления: через
отверстие их "пронимают", т. е. протаскивают, несколько раз детей, а
иногда пролезают и сами взрослые с одного бока целебной сосны на другой.
Конечно, наибольшим почтением и известностью пользуются те деревья, на
которых отразилась игра природы и раздвоившийся ствол оставляет
свободным широкое отверстие, удобное для проемов и пролазов (так
называемые воротца). Таких деревьев не особенно много, и они все на
счету, но почитание их еще настолько же действительно, насколько и
почтенно по своей древности. Так в житии Адриана, пошехонского
чудотворца (ум. в 1550 г.), записано: "Бысть некогда в пошехонском
пределе, при реках Ияре и Уломе, церковь св. пророка Илии и тамо ростяще
древо, зовомое рябиною. Прихождаху же и священницы из близ лежащих весей
и привнося-ху образ св. мученицы Параскевы, нареченныя Пятницы,
мо-лебныя пения совершающе. Людие же, для получения здравия, сквозь оное
древо пронимаху дети своя, инии же, совершеннаго возраста, и сами
пролазаху и получаху исцеление".
В сообщении из Пензенской губернии имеется указание на такое дерево,
около которого целостно сохранился полный обряд довольно сложного
священнодействия, очень поучительный в том смысле, что наглядно
объясняет происхождение старого обычая почитания прощей98. Около
заштатного города Троицка, бывшего в начале заселения этой окраины
крепостью и, конечно, окруженного в свое время громадным лесом
(липовым), до наших дней сохранились три липы, прославившиеся на все
окрестности. Они выросли из одного корня, но получили общее название
"исколена", объясняемое легендою. В те далекие времена на это место
ходила из крепости, для уединенной молитвы, некая "проста-свята" девка
(а по другим сведениям — три "просты-святы" девки). Сладострастный
.прохожий, ждавший одну из них изнасиловать, встретил отчаянное
сопротивление и за то убил ее. "Из колена" убитой и выросли эти три
липы, потребовавшие вскоре часовенку с образом и охрану, в виде плетня и
наложения клятвенного устрашительного запрета, закрепленного в соседях
недавним живым случаем: местный священник, при помощи станового,
поревновал успеху "исколены", забравшейся на самую вершину горы и
выстаивающей на ней третью сотню лет, и пожелал срубить ее. Но
пригнанный сюда народ с топорами не сдался ни на какие увещания,
требования и угрозы — и рубить святое дерево не пожелал. Тогда принялись
сами подстрекатели, но, при первом же ударе топора, из дерева брызнула
кровь и ослепила дерзновенных. Понадобился совет знающих старушек, чтобы
обоим ослепленным испросить прощения у дерева и получить исцеление.
Исцеление, впрочем, испрашивается и до сих пор, при соблюдении следующей
обстановки. Стараются приехать к дереву до солнечного восхода, конечно,
с тою целью, чтобы чужой, посторонний человек не сглазил. Больной, если
в силах, ползет на коленях, что делает также и провожающая его старуха.
С молитвой: "Дай Бог в добрый час" — она крестится, отплевывается на все
четыре стороны, зажигает четыре восковые свечи, из которых
одну.прилепляет к иконе, а остальные — к каждому из деревьев. Больного
она раздевает донага и кладет на землю так, чтобы головой он касался до
корней (в полтора-два обхвата), обсыпает пшеном и опутывает нитками, а в
заключение обливает водой и одевает в новое или чистое белье (старое
поступает в жертву дереву вместе с нитками, которые вешаются на ветви).
Больной и жрица кланяются дереву земным поклоном, с молитвою: "Прости,
матушка-сыра земля и свято дерево, отпусти!" Зажженные свечи тушатся, и
больной со старухою выползают задом из ограды с тем, чтобы тут же
приняться за трапезу вместе с прочими провожатыми родными, которые до
того времени стояли за оградой и молились. Едят также не просто, а
старуха прежде всего берет каравай хлеба и щепотку соли и относит их,
вместе с бельем больного, к дереву. Это предназначается в пользу бедных,
которые первыми придут на горячие следы жертвоприношения. "В
спасительную и целительную силу этого дерева крестьяне так сильно верят
(свидетельствует корреспондент г. Лентовский в сообщении от 15 мая 1899
г.), что разубедить их нет никакой возможности и даже, пожалуй, опасно:
сочтут за богохульство. Я однажды сломал несколько сучьев этой липы и
бросил их с целью узнать: будут ли по этим сучьям ездить. И
действительно, через три дня увидел, что сучья не тронуты, а вправо, в
объезд, был проложен новый след, по которому и стали ездить99.
Благодатная сила избранных священных деревьев далеко не ограничивается
указанными приемами: не только кора и щепа от стволов, но и мочки корней
обладают силою врачевания и от зубных капризных болей, и от других
болезней. Помогают и в сыром виде, и в настоях, и в виде талисмана,
зашитого в нагрудных ладанках и в тряпичках, завязанных узлом и
подвешенных в избах под матицу, чтобы не посещали те дома черти. В
темной Уломе настойкой из коры деревьев, расщепленных молнией, лечат
лихорадку. В Леушинском женском монастыре люди, страдающие зубной болью,
изглодали с заповедной и врачебной сосны всю кору и успокоились только
тогда, когда чудесные свойства иссохшего дерева перешли на другую сосну.
К таким целителям приносятся посильные дары из числа тех, которые
пригодны на потребу их сберегателям, а там, где сберегателей (как близ
родников в лесах) не полагается, целительные деревья и соседние с ними
украшаются ленточками, разноцветными лоскутами и пр.
Простодушные верования и в данном случае, конечно, доходят до
крайностей, объясняемых лишь устойчивостью доверия к прадедовским
преданиям. Так, например, между священными и обыкновенными попадаются
деревья проклятые. Во главе их стоит общеизвестная, с трепещущими
листьями, осина, проклятая самим Христом за то, что на ней удавился
Иуда, и потому неудобная к посадке вблизи жилища. В некоторых местах
находятся в сильном подозрении даже ели и сосны. Их также избегают
присаживать к прочим деревьям в садах и огородах (например, в
Меленковском уезде Владимирской губ.) за то, что они не послушались
спасителя, когда он молился в саду Гефсиманском и сказал им, чтобы они
не шумели и не мешали ему. Священным считается всякое "божье" дерево
(кустарниковое с пахучими листьями камфарного запаха, артемизия) за то,
что, по уверению орловских пахарей, его сам Бог насадил в раю прежде
всех других дерев и потом священную вербу. Ими никогда не топят печей, а
освященные пучки вербы, которою выгоняют в Егорьев день скотину в поле,
истребляют не иначе, как бросая их не в печной огонь, а на речную воду.
Кроме проклятой осины, в сосновых и еловых лесах вырастают еще такие
деревья, которые носят название "буйных" (Череповецкий уезд). Им
приписываются особые свойства — именно разрушительная сила, скрытая и
тайная, угадать и указать которую могут лишь одни колдуны. Такое дерево,
с корня срубленное и попавшее между другими бревнами в стены избы, без
всяких причин рушит все строение и обломками давит насмерть неопытных и
недогадливых хозяев. Даже щепа от таких бревен, подложенная со зла лихим
знающим человеком, ломает и разрушает целые мельницы. Знающие люди во
время грозы никогда не садятся под сосну и ель, всегда предпочитая им
березу, если уже выпал неизбежный повод к укрытию.
В Череповецком уезде (в Горской волости) кустарниковое растение —
можжевельник, редко достигающее величины дерева, изумляет своими
необычными размерами, которые тем более удивительны, что растет этот
можжевельник на рыхлом голом песке. Ясно, что дерево как будто стоит под
особым покровительством какого-то таинственного существа, и за то,
вероятно, этот можжевельник сплошь увешивается тряпками и даже
полотенцами, на которых нашиты красные или черные крестики.
Хотя в этом сообщении, полученном прямо с места, не указано явных
поводов к таинственным приношениям, тем не менее и в данном случае
несомненны следы признательности за благодатные дары, получаемые здесь
от необыкновенного дерева. Более странными могут почитаться искания
врачебной помощи у деревьев, давно умерших и даже успевших предаться, в
известной степени, гниению. Например, тех же маленьких детей, страдающих
бессонницей, сердобольные матери стукают пятками ножек об стенки нежилых
строений. Точно так же человек, наломавшийся на работах до таких болей,
от которых, что называется, некуда деваться, старается ослабить жгучие
страдания тем, что трется обнаженной спиной о подпорки заборов или бежит
к овину и на середней стенке его проделывает то же.
С подобными образцами можно было бы идти дальше, если бы они не вводили
нас в тот отдел программы, который посвящен народным лечебным средствам.
Там найдут свое место и чудодейственные растения, которым, приписываются
волшебные свойства, и растения, совершенно не существующие, вроде
сказочного зелья разрыв-травы или цветка бесцветкового папоротника 100.
1 Например, трудно представить себе любой большой русский город, в
котором не указывали бы на дома, населенные чертями и покинутые по
причине разных проказ, нечистой силы, производящей шум и возню,
швыряющей камнями, щепой, песком и т. п.
2 Вот для любознательных эти названия: агорянин или огарянин (Орловской
губ. и уезда), бес, нежить, нечисть, злой дух, демон, сатана, дьявол,
черт, вельзевул, царь тьмы, князь тьмы, царь ада, царь преисподней,
змий, кромешный, враг, "тот", "он", ворог, вражья сила, недруг,
неистовый, лукавый, нечистый, луканька, не наш, недобрый, недобрик,
нелегкий, нелегкая, нечистая сила, нечестивый, неладный, соблазнитель,
блазнитель, морока, мара, лихой, игрец, шут, шайтан, черная сила,
черный, неключимая сила, некошный (т. е. не чистый или поганый),
ненавистник рода человеческого, леший, лесовик, дворовый, банник,
гуменник, кикимора, русалка, полевой, полевик, водяной, хозяин, хохлик,
шиш, шишимора, шишига, шиликун, отяна, летучий, огненный змей, несветик,
рогатый, пралик, немытый, немытик, левый, идол, окаянка, окаяшка,
шехматик, супротивник, нехороший, анчутка беспятый, родимец, супостат,
шутошка, дерт (в Шуйском уезде Владимирской губ. "д" вместо "ч"), т. е.
черт.
3 Одна из таковых, чисто великорусского происхождения и повсеместно
распространенная, повествует, что некий святой подвижник (по преданиям
Поволжья, Андрей Блаженный) встретил беса, всего выпачканного.
— Иди обмойся водой речной,— посоветовал святой,— что ты таким пакостным
ходишь?
— К реке меня не пускает ангел, а велит идти в ту первую избу, где стоит
непокрытая кадка с водой и где она не ограждена крестным знамением. Туда
я и иду. Мы ведь там всегда и обмываемся.
Порченные и кликушки во время припадков беснования громогласно, при всем
народном множестве, определяют, даже подлинным счетом, число бесов,
которые, залетели к ним через рот и гложут их животы (чаще всего сорок).
4 Из подобных пословиц в народе вращаются, например еще следующие:
"навели на беса, как бес на болото>; "ходит черт по мхам, по борам, по
болотам"; "всякий черт свое болото хвалит"; "вольно черту на своем
болоте орать"; "иной ворочает в доме, как черт в болоте, и правит домом,
как тот же черт болотом"; "гнилого болота и черт боится" и т. д.
5 У наших чертей красным бывает только колпак на голове.
6 Как сообщают из Смоленской губернии, черти летели с неба сорок дней и
сорок ночей, и, кто где упал, тот там и остался хозяином.
7 Олончане даже к рыболовным сетям привязывают листовой табак.
8 В лесу с лесом равен,— говорят в Сарапульском уезде Вятской губернии,—
в поле с травой, а в людях с человеком (равен — т. е. схож).
9 Иногда — и гораздо реже — это выражение заменяется двумя другими:
черту свечка, черту кочерга (уголья мешать в геенне огненной).
10 Как всем известно, хотя бы по словам повсюду распространенной
поговорки, черти всего больше боятся ладану ("ладан на чертей, тюрьма на
воров"), а вследствие того и введены в обычай сумочки-ладанки, носимые
вместе с крестами на шее. В такие сумочки зашивают вместе с какой-либо
святыней, кусочки этой пахучей смолки. Бывает, впрочем, зачастую и так
(по пословице же), что у иных... ладан на вороту, а черт на шее.
11 Сведущие люди держатся, вследствие подобного верования, того правила,
что никогда не плюют на правую сторону и ложатся спать на левом боку,
чтобы держать лицо обращенным к своему ангелу и не видать во сне
дьявола.
12 Ночью же в новый дом и скотину перегоняют. Счастливыми днями для
новоселья считаются двунадесятые праздники, и между ними в особенности,
введение во храм Богоматери.
13
* Рассказывая о домовом, всего чаще называют его просто — "он" или
"сам", но еще чаще "доброжилом" и "доброхотом", а в Вологодской губернии
(Кадниковский уезд) даже "кормильцем". По всему лесному северу России,
за свое охотливое совместное жительство с православным русским людом,
домовой зовется, "суседком" и "батанушкой" (батаном — не то в смысле
бати-отца, не то братана, т. е. неродного брата). В семьях Олонецкого
края величают его даже почетным именем "другая половина". Во всяком
случае он "доможил" и за обычай житья в тепле и холе — "жировик"; за
некоторые житейские привычки — "лизун". За то, что он все-таки существо
незримое, бесспорная и подлинная "нежить" (ни дух, ни человек), домовой,
в обход, настоящего и прямого звания его, прозывается еще и считается
"постеном" (а также "по-стень" — от стени или тени), как призрачное
существо, привидение. Зовут его еще иногда "корноухим" за то, что будто
бы у него, в от личие от настоящих людей, не хватает одного уха. В видах
особого исключения, называют его еще "некошным" (некошной) в тех только
случаях, Когда он не ладит с хозяевами избы, хотя это прозвище более
прилично (и
чаще применительно) ко всяким другим чертям, например к водяным и лешим,
а к домовому духу не прилаживается и, собственно, не подходит.
14 Во многих глухих местах Костромской губернии, а по сведениям от
сотрудников и в Калужской, сохранился очень древний обычай подвешивать
под стойлами конюшен и над насестами в курятниках "куриных и лошадиных
богов". Для коней таковым "богом" служит особенный камень с дырой, для
кур — горлышко от кувшина.
15 Во Владимирской губернии, между прочим, держится такое поверье, что
мыться в банях не грешно только мужним женам, а вдовам и девицам грешно:
"Но если с молитвой, то и им прощается".
16 Сообщивший этот случай прибавляет, что местные крестьяне считают
рассказ вполне достоверным.
17 На Феклу-заревницу (зарево от овинных огней) происходят обыкновенно
"замолотки" (начинают молотить по утрам с огнем): это первый именинный
овин: на Покров — вторые именины.
18 Например, в Пошехонье, где мару представляют красивой, высокой
девушкой, одетой во все белое, но зовут ее "полудницей", относя прямо к
"полевым духам". В Оленецкой губернии мара — невидимое существо, живущее
в доме помимо домового, но с явными признаками кикиморы (прядет по ночам
на прялке, которую забыли благословить, рвет куделю, путает пряжу и т.
п.).
19 В Калужской губернии (в Жиздринском уезде) это же привидение, которое
видят в лунные ночи за самопрялкой или за шитьем, так и назы вают —
марой. Эта страшная растрепанная мара сидит и гремит самопрялкой. Как
погремит, так и будешь одну куделю прясть целый день; пошьет у кого, тот
одну рубашку в неделю не кончит: все будет перепарывать и т. д.
20 — Вятские обруселые пермяки так называемого Зюдлинского края, проходя
мимо нечистого места, где живет их "кусьдядя" с женой — кикиморой,
слыхали в ночную пору детский плач и говор. Значит, живут они семьями.
В хлевах у этих вятчан наместо кикиморы живет "стриж", который,
поселившись среди овец, вместо всяких паразитов, выстригает у нелюбимых
животных почти всю шерсть догола. Представляют себе этого злодея В виде
птицы сыча с крыльями из мягкой кожи, не покрытой перьями.
21 Несколько полнее обрисовывается он в самых глухих трущобах. Здесь
сохранился рассказ о том, что кикиморы о святках, в ненастную погоду,
рожают детей, причем страшно стонут и воют. Новорожденные их тотчас по
явлении на свет вылетают из избы через трубу на улицу, где и живут до
Крещенья.
22 В Новгородской губернии (в белозерских краях) и в ярославском
Пошехонье этому духу дают еще название "вольного", и все с тою же целью,
чтобы не обижать его общепринятым прозвищем. В Олонецкой же губернии
лешего зовут "лядом" ("ляд тя возьми", "пошел к лядам", т. е. ко всем
чертям) и еще проще — прямо "лесом", сознательно веруя в то же время,
что "лес праведен — не то что черт". Прозвищем "праведного" леший
неизменно
23 В карачаевских и брянских лесах его всегда видят с огромной дубиной в
руках.
24 У олончан в их густых и непочатых лесах, кроме леших, живут еще
особенные "лесные старики" или "отцы", которые собственно и занимаются
тем, что сманивают в лес детей, но с какою целью держат их там и чем
кормят — самые сведущие люди сказать не могут.
25 В ярославском Пошехонье знают особого духа "полудницу": красивую
высокую девушку, одетую во все белое. Летом, во время жатвы, она ходит
по полосам ржи, и кто в самый полдень работает, тех берет за голову и
начинает вертеть, пока не натрудит шею до жгучей боли. Она же заманивает
в рожь малых ребят и заставляет их долго блуждать там. Здесь, очевидно,
народное поверье сливается с наивной деревенской моралью, придуманной
для острастки ребят.
26 Подобными провалившимися церквами вообще богат весь болотистый и
лесистый северо-западный край. В Литве провалился город Рай в
окрестностях целебного местечка Друскенинг. Белорусские провалы
представляют существенные затруднения для учета всех жилых мест и божьих
храмов, которые поглощены водой и скрыты в озерах. Оттуда же слышатся и
костельные звоны, и церковное пение, шум и людской гомон многолюдных
площадей; на поверхность воды временами выплывают святые кресты и книги,
Евангелия и т. п.
27 Такие исчезающие озера лежат на юге от Онежского озера, близ границы
Новгородской губернии. Их пока насчитали семь, и расположены они в двух
уездах: в Вытегорском — Куштозеро, Каннское, Ундозеро, Качозеро я
Андозеро, и в Лодейнопольском — Шимозеро и Долгозеро.
28 В Олонецком краю водяные до того прижились, что завели полные
!еревенские хозяйства и в старину из омутов выгоняли свои стада пастись
[а берегу реки: коровы были все черные и гладкие. Одной такой
чернушкой-облазнился крестьянин села Ухты (Вытегорского уезда) и,
подкравшись : стаду, ловким приемом отогнал ее, да так удачно, что у
него, при всей 1едности, одна корова никогда не переводилась, и была она
сытее, круглее : молочнее всех соседских.
29 Дело происходило близ Гонгинского погоста нынешнего Лодейнополь.ского
уезда Олонецкой губернии.
30 Ardea Stellaris — букалище, напоминающее водяного зеленоватым цветом
ног и клюва и сходное со зловещей совой серым оперением. Когда водяной
кричит выпью, значит он перекликается с лешим.
31 Петров крест — он же заячий горошек.
32 Из этих мест преимущественно получены Этнографическим бюро сведения о
русалках
33 Волкодлаки, как название, составилось из двух слов, причем "кудла"
принята в смысле косматой и растрепанной шерсти, какая бывает у шершавых
или кудлатых собак и каковою в особенности отличаются волки.
34 До 12-ти раз, как сообщают из Пензенской губернии.
35 "Относы", т. е. вещи, снятые с заразного больного и отнесенные на
дорюгу или повешенные в лесу на суку. Болезнь уходит в дерево или в того
неосторожного, который поднимет или снимет те вещи. Осторожные же
никогда не поднимут находки, не перекрестясь и не обдумавши ее с
молитвой.
36 Рассказ И. Каблукова (сообщено из Саранского уезда Пензенской губ.).
37 Во Владимирской губернии кресты на таких могилах обыкновенно не
ставят и верят, что колдуны обычно умирают в банях, в стоячем положении.
38 Вбивают кол обыкновенно по общественному приговору в тех случаях,
когда родные не позволяют при погребении положить в могилу осиновой
палки.
39 В других местах северных лесных губерний с тою же целью, чтобы дать
душе простор выйти вон из тела и из избы, снимают целые крыши, веруя,
однако, при этом, что черти могут вылететь и привычным своим путем — в
трубу.
40 Есть, однако, растения, животные и даже вещи, которые помогают
волшебству: филины, совы, черные, без всякого пятнышка, кошки, лягушки,
змеи и всякие пресмыкающиеся гады безразлично; 12 железных ножей —для
превращения в оборотней, осиновая зола, добытая у соседей в великий
четверг, сажа из церковной печи; травы: разрыв-трава, любжа,
иван-да-марья и др.
41 Надо вставать по три зари до восхода солнца и нашептывать воду. А
шептать надо долго, так что иной шевелит-шевелит губами и языком да так
и заснет. Нашептанной водой обрызгивают весь загон и потом уже залом
срезают и сжигают.
42 Такие же прожины делают лесные муравьи в траве, прокладывая себе
дороги, иногда в 2—3 верстах от муравейника, но таким прожинам не
придается зловещего значения.
43 За отдаленностью или прямо за неимением "лысых" гор для свиданий
Признают достаточно удобными чуланы и особенно бани, причем для надзора
за ними существует "ведьмак". По всему югу Великоросскому это — либо
колдун, либо упырь-кровосос, который, по общему всем славянским народам
поверью, ходит после смерти и морит людей. Всего же чаще ведьмак —
доброе существо, не только ничего злого не творящее, но даже старающееся
быть полезным: он ведьмам мешает делать зло, запрещает ходить мертвецам,
разгоняет тучи и пр. Он и по смерти не теряет своей силы. Рассказывают,
что не раз видали его, как он дерется с мертвецами на могилах и всегда
побеждает. По причине этой путаницы понятий, не дающей ясного
представления о ведьмаках, и за принадлежностью к украинским поверьям
упырей-мертвецов-ночных бродяг—не находим надобности обоим дать
отдельные писания.
44 Лечат и так: ноги вдевают в гужи, по хомуту бьют кнутом с приговором:
"Хлещу хлещу — беса выхлещу".
45 Тот человек, который берется отчитывать, не должен употреблять в
течение шести недель спиртных напитков. Один севский (Орловская губ.)
пономарь не выдержал и был за то жестоко наказан: идет ли он или едет —
лезет ему навстречу целая печь; остановится он — печь рассыплется так,
что ему нет ходу туда, куда его звали отчитывать.
46 Замечательно, что память об этом событии сохранилась в Лодейном Поле
под именем "Киселева дня", и целая группа деревень, имеющих общее
название "рокзы", чествует его в четверг Троицыной недели.
47 Особый вид старинной, казни разбойников, сохранившийся в преданиях
Вологодского края. Он состоял в том, что у большого дерева обрубали с
одной стороны корни, для чего немного поднимали его рычагами и
накреневали, чтобы образовалась пустота и можно было в нее просунуть
человека. Затем дерево опускали на свое место и таким образом
"подкоренивали> под ним живых людей, как бы накрывая их колпаком.
48 Ноша — мера того, сколько может унести на себе сильный бурлак ил"
крючник.
49 К последним причисляют, между прочим, господ Боташовых, деятельность
которых описана Мельниковым в его романе "В лесах".
50 Совершенно исчезнувшее теперь на Волге, украшавшее пристани, пестро
размалеванное грузовое судно, большое, парусное и плоскодонное.
51 Совсем исчезнувший и ставший нумизматической редкостью серебряный,
рубль времен Петра с крестом из четырех букв "П", который, конечно, ни в
каком случае не мог очутиться в разинских кладах.
52 Существует очень распространенный рассказ об одном счастливце,
которому удалось подслушать волшебный зарок <на сто голов" и даже
перехитрить колдуна, зарывшего клад; когда колдун говорил: "человечьих",
счастливец шептал: "воробьиных", когда колдун говорил: "сто голов",
счастливец шептал: "осиновых колов".
53 По вологодским приметам, это скатертник-кочедвижник, названный первым
именем за узоры на листьях и корневище.
54 Добывается шапка-невидимка еще и таким образом: во время Христовой
заутрени, когда обходят церковь крестным ходом, надо бежать домой,
встретить на дворе своего домового, сорвать с его готовы шапку и надеть
на него свою и, с непогашенной свечой, бежать назад в церковь, чтобы
поспеть к крестному ходу, и т. п.
55 По Поволжью известны так называемые вызывные книги, где и записаны
эти молитвы, достаточно длинные и довольно ловко подделанные под
общепринятый способ молитвенных церковных возношений.
56 Выйдет на улицу, встанет против ветра, скажет какое ему нужно слово,
ветер подхватит и, кто первый дыхнет, тот и изурочится.
57 В Калужской губернии, Жиздринский уезд, в Батчинской волости,
существовал очень странный обычай подобных относов. На светлый праздник,
когда садились разговляться, хозяин семьи отрезал от каждого кушанья по
кусочку, отливал хлебове и молока и по окончании еды все это относил на
росстани и просил злых духов поберечь его.
58 Живут они в ущельях каменистых гор и летают по воздуху; кого
поцелуют, тому не миновать беды.
59 Знахари гордятся своими ботаническими сведениями и хвастаются тем, РО
им известно 99 сортов трав (более скромные упоминают лишь о 77). Из этих
трав для каждого знахаря обязательно держать всегда дома 12: цикуту, иди
одолим, семена белены, корень лапчатки, богородицкую траву, волчьи
ягоды, корень морковника, корень папоротника, куричью слепоту,
паутиннйк, земляные орехи, кунавку, бузинный цвет
60 Вместо бутылки кладут в стену пискульки из речного тростника, дудочку
из лубка липы, лозы.
61 Замечательно, что в казанском Поволжье самих леших из благоговевения
к могуществу их называют пастухами", потому-де, что они перегоняют с
места на место скотину, которая, вследствие множества насекомых, в стада
к сгоняется. Без помощи леших пастухам приходится худо, а лешие,
начальствуя над зверями и перегоняя их с места на место, в пастушьих
делах очень опытны.
62 В некоторых местах эту шерсть запекают в хлеб и, накануне выгона,
кормят этим хлебом скотину для того, чтобы она ходила вместе дружным
стадом.
63 Тот же огонь, который пособил земледелию укорениться в лесах,
содействовал в степных местах развитию скотоводства "напуском палев",
или искусственных пожаров, осенью или ранней весною выжигающих все луга,
пастбища и покосы, чтобы старая трава — ветошь не мешала расти молодой и
чтобы попутно сгорали зародыши вредных насекомых, до саранчи
включительно.
64 Граф Н. С. Толстой: "Заволжская часть Макарьевского уезда
Нижегородской губернии".
65 Тем же способом — напуском встречных палов — руководятся в русских я
сибирских степях, когда разгорается напускной напольный огонь: охватит
деревню, захватит врасплох косцов между небом и землей без укрытия и
разольется огненным морем.
66 По мнению захолустных крестьян, молния особенно часто ударяет в
телеграфные столбы, так как они не угодны Богу.
67 В старой Новгородчине (в Череповецком уезде) подобный обычай
укрепился настолько, что крестьяне не ожидают даже каких-нибудь внешних
поводов для вытирания огня, а ежегодно, в Ильинскую пятницу, добывают
себе живой огонь и затем затопляют им все печи.
68 Маленький брус кладется на порог избы. Пять человек берутся за
другой, большой, и начинают пилить, как пилой; добытый огонь принимают
на трут, а с него уже на сернички
69 Отсюда и выражение "выносить сор из избы", т. е. разглашать семейные
тайны, не держать секретов.
70 Подобная легенда известна и малороссам, с тою разницею, что огонь
недоволен был хозяйкою за то, что она заметает его грязным веником и
ничего не подстилает, ничем не укроет (не сгребет на плошку и не спрячет
в печь). "Она может быть, исправится",— советовал другой огонь, у
которого хозяйка была добрая — всегда, бывало, его перекрестит и
сбережет. Сошлись опять оба огня у той же плохой хозяйки.— "Ну, что,
поправилась?" — "Нет, сегодня же сожгу ей избу".— Услыхала угрозу сама
виновная и тотчас же сгребла уголья в загнетку и стала потом всегда
делать так, т. е. загребать огонь особым веником, а отнюдь не тем,
которым метут полы, всеми мерами старалась избегать дотрагивания до огня
ножом или топором или говорить про огонь что-либо бранное или
неприличное и т. п.
71 Эта вера в силу свечей распространена повсюду, но в особенности она
льна в Белоруссии, где существуют не только "врачующие" и "спасающие"
свечи, но издревле устроен даже специальный праздник Громницы,
совпадающий с Сретением Господним (2 февр.).
72 На юге и западе России народное верование, что умершие души не
перестают жить за гробом, выражается ежегодными празднествами в честь
некогда боготворимых "дзядов" (предков). Вера эта сохранилась и в
Великороссии в обычаях Дмитриевой субботы, Красной Горки и Радуницы, о
чем будет сообщено в своем месте.
73 Более 20-ти сообщений этого рода получено из разнообразных местностей
России.
74 Во многих местах (между прочим, в Орловской и Ярославской губ.)
огненного змея называют "южным" и, признавая за ним способность
обогащать возлюбленных, придумали для обиходного языка подходящие
выражения. Кто бережлив и запаслив, тот, "как юж, все в дом тащит". Кто
же быстро богатеет, тому, вероятно, "юж деньги таскает" и т. п.
75 Слепая вера в существование огненного змея, приносящего золото и
вообще доставляющего богатства, доведена до того, что существует даже
способ добычи этого змея вживе. Для этого следует достать "спорышок", т.
е. маленькое уродливое яичко, суеверно признаваемое за петушье (в нем
один желток и нет белка) и носить его шесть недель под левой мышкой и,
когда вылупится змей, то надо на ночь лечь спать в нежилой избе
(например, в бане), Во сне черт передаст этого змея в услуги смельчаку,
на определенный срок и при известных условиях. Тогда отогретый змей
начнет носить деньги.
76 Больных детей привозят купать и купаются сами родители на той же реке
Мете в подобном же роднике, при селе Белом, у часовни Скорбящей Божьей
Матери.
77 Ярославский корреспондент, который дает это объяснение, указал три
таких в южной части Пошехонского уезда. В подкрепление его сообщения,
имеются сведения о двух прощах в Меленковском уезде (Владимирская губ,)
78 Хотя в далевском словаре живого великорусского языка "проще" дано
иное толкование, очевидно, зависящее от неполноты собранных сведений, но
точно указан корень: "простой, прощеть, простить — сделать простым от
греха; "проща" — прощение, разрешение духовное, индульгенция католиков".
79 Описанию чествования Пятницы отведено будет отдельное место третьей
части трилогии — "Крестная сила"
80 Здесь, на Подоле, под Лаврской горой, находился Дольный или Пятницкий
монастырь, от которого сохранилась теперь кладбищенская церковь.
81 В целях предупреждения краж пожертвований (вообще кражи представляют
поразительно редкое явление) ходят различные устрашающие легенды,
подобные следующей, записанной в уломской местности (Ярославская губ.).
В с. Кондате крестьянин Тюфтярь ковшом, приделанным на палке, задумал
было таскать из св. родника деньги. Но лишь только наступила ночь, как к
нему явился старик и приказал отнести назад награбленное. Видение
повторялось, и Тюфтярь вынужден был послать дочку исполнить веление.
82 Вазуза весною вскрывается раньше Волги и своим ледоходом будит Волгу
от зимнего сна (наглядное оправдание заносчивости перед главною рекою
побочного притока).
83 Собственно именем Непры зовут Днепр все прибрежные его жители,
белорусы Могилевской губернии.
84 Об этом смотри подробнее в "Крестной силе"
85 В своем месте (в книге "Нечистая сила") мы уже имели случай говорить
о значении озер в этом отношении, а равно и о том, в какой форме
называются народные представления о водохранилищах этого вида, как
известно, весьма разнообразных. Есть озера святые, в противоположность
им — поганые, есть чудные и чудные, т. е. необыкновенные, странные и
поразительные по внешней красоте или целебной силе.
86 Не говоря уже о далеко не исчезнувшем обычае купанья в морозные дни в
крещенских прорубях всех, надевавших на себя личины на святках нельзя не
указать на очень распространенный прием — выставлять за окна сосуды с
водой перед кончиной кого-либо из членов семьи: каждый день, в течение
всех сорочин, души умерших прилетают сюда, купаются и очищаются от
плотских грехов, чтобы предстать святыми на судилище.
87 Здесь надо полагать, между прочим, основу самой страшной народной
клятвы, перед которой, говорят, отступает всякое подозрение, —
"провалиться мне", "чтоб я сквозь землю провалился" и пр.
88 Указан даже и состав земли, зашиваемой в ладанку: берут щепоть из-под
печки, прибавляют такую же с росстаней дорог и из-под приворотной вереи.
89 В обжи впрягают непременно беременную, правит ею старая дева, как
отличная по поведению; прочие бабы помогают тащить соху, а вдовы в
прорезанную борозду сеют песок. Подслушан при этом такой приговор:
"Когда наш песок взойдет, тогда к нам смерть придет". В такой обстановке
обряд этот известен Далю. В бюро присланы сведения из Нижнеломовского
уезда (Пензенской губ.), из которых видно участье в процессии парней:
впереди старухи, сзади девицы, соху в середине волокут ребята. В
Новгородской губернии в соху запрягают молодую телку, две девушки ведут
ее за рога, две погоняют, одна держит соху, двое ей помогают. Чем
позднее узнают об этой проделке в деревне, тем вернее успех самой затеи.
К ней в иных местах (как во Владимирской губ., Судогский уезд) стали
примешивать нечто церковное, православное: так, например, самая старшая,
идя впереди всех прочих, несет в руках икону Богоматери или св. Власия;
сопровождающие поют: "Да воскреснет Бог", на перекрестках проводят сохой
крест и в копаных ямах кладут церковный ладан и т. д.
90 В некоторых местах, например в Орловской губернии, обряд этот так и
называется "гонять смерть".
91 Так, из Пензенской губернии (Инсарский уезд) доходят слухи, что
чернички (полумонашенки) в самую полночь уходят на дальний родник и там
совершают освящение воды, подражая до мельчайших подробностей
священникам. Затем все-таки впрягаются в соху, на концах которой
укрепляют восковые свечи, и таковые же держат в руках, когда с пением
церковных песен начинают опахивать деревню.
92 В Судогодском уезде Владимирской губернии опахиванье предпочитают
проводить под Духов день, а в иных местах в ночь на 24 июня, причем
поют: "Да воскреснет Бог", проводят сохой крест на всех перекрестках
селения, в копаные ямы закладывают ладан и т. п. Опахиванье производится
не всегда всем селением, но и своей семьей, причем хозяин опахивает
свой, двор на жене, запряженной в соху, и т. п.
93 На Духов день, по объяснению, доставленному из Вятской губернии,
земля потому именинница, что в этот день она сотворена: когда Господь
составлял землю, злые духи сказали ему: "Мы не будем тебе помогать". А
начальник их украл клочок земли и положил себе за щеку. Здесь у него
земля начала расти быстро. От боли во рту он начал бегать и разбрасывать
землю по сторонам; где упало много — встали горы, а где мало —
обозначились бугры и холмы. Когда происходила на небе война и архангел
столкнул дьявола на землю, чтобы он сквозь нее провалился, сверженный на
лету изрыл землю рогами так, что по ней поделались лога и овраги. В
указанных выше местах считается также грехом беспокоить именинницу, и
крестьяне, нисколько не стыдясь и вовсе не скрываясь, припадают на
колена и по нескольку раз целуют землю.
94 По мнению вологжан, легкие дни — понедельники и вторники, а среда и
тот день, в который случилось Благовещенье, тяжелые. К слову, о легких и
несчастных днях: из Порховского уезда Псковской губернии прислан
перечень этих дней, которые строго соблюдаются и в которые крестьяне не
работают и даже не делают шагу из дому: в январе — 2 и 23, в феврале — 2
и 20, в марте —4, 7 и 21, в апреле —3 и 20, в мае —2 и 26, в июне —9 и
23, в июле — 3 и 20, в августе — 4 и 6, в сентябре — 4 и 26, в октябре —
6 и 21, в ноябре —3 и 25 и в декабре —4 и 20. В эти дни зарождаются все
недобрые люди и колдуны.
95 Камни, обладающие чудотворной силой, ничем не отличаются от
обыкновенных булыжников. Сливая с них воду, врачуют болезни,
приключившиеся от дурного глаза. Такой же силой обладает и песок, взятый
из св. колодцев и около рак св. угодников (например, преп. Евфросинии, в
московском Вознесенском женском монастыре). Этим песком лечат от запоя,
тайком подсыпая в питье.
96 Об этом подробнее смотри в третьей части трилогии.
97 Упомянув о более известных священных камнях, привлекающих больных
глазами, считаем необходимым заметить, что в редкой из северных губерний
не находится по нескольку подобного рода святынь с отпечатком стоп,
сберегающих целебную влагу.
98 Там, где их нет или до них очень далеко, обходятся иными способами и
все-таки "пронимают" больных ребят, протаскивая их сквозь ступени
сквозных (не подшитых досками) лестниц. А насколько этот прием считается
действительным, можно судить по тому, что во многих местах вылупившихся
из яйца цыплят продевают сквозь ступицу колеса, чтобы куры лучше вышли и
больше неслись.
99 В данном случае замечательно то исключительное верование, что
прибегают к врачебной силе дерева девушки, желающие сохранить свое
целомудрие, и матери, приезжающие сюда с новорожденными, с тою же
предохранительною целью. В подобном веровании идут и далее, рассчитывая
на то, что и при случайно нарушенном целомудрии "исколена" не оставляет
без помощи обращающихся к ней. Дерево лишает согрешивших девиц
способности деторождения и помогает таким образом укрытию всяких следов
100 Третья часть "Крестная сила" напечатана в книге: Максимов С.
Литературные воспоминания. М.: Современник, 1983.
|