Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

Аномальное   

Здоровье

Рейки  

Астрал  

Йога

Религия  

Астрология

Магия

Русь  

Аюрведа  

Масоны

Секс

Бизнес 

НЛП

Сознание

Боевое  

Он и она

Таро  

Вегетарианство  

Ошо

Успех

Восток  

Парапсихология

Философия

Гипноз  

Психология  

Эзотерика  

ДЭИР

Развитие

900 рецептов бизнеса

Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

Выдержки из произведения

ФИЛОСОФИЯ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ СУБСТАНЦИИ

Введение

Я не намерен выяснять, насколько мои устремления совпадают с устремлениями других философов. Ведь то, что я написал здесь, не притязает на новизну отдельно взятых положении, и я не ссылаюсь ни на какие источники, потому что мне не важно, думал ли до меня кто-нибудь другой то, что думал я.

(Витгенштейн, "Логико-философский Трактат")

Начнем с того, что такое то, о чем и что я буду говорить, что такое философия - как она представляется мне.

Начнем с термина, со слова, окунемся в глубь не то коллективного, не то какого-нибудь еще бессознательного, ведь начинать так теперь принято и модно.

Первый термин исходит из греческой традиции, и он общеизвестен. Дословный перевод этого термина - любовь к мудрости, и для начала я коротко о нем:

Философия - любовь к мудрости. Часто смысл этих слов проходит мимо современного читателя и остается непознанным. Мы же, как современные, но особо утонченные читатели и интерпретаторы, остановимся и прислушаемся к ним.

- И что же не доходит до простого читателя?

А не доходит до него, не слышит он тот эмоционально - мистический тон, который распознает наш пытливый слух. И понимает он "любовь к мудрости", к примеру, как "информированность", или, может быть, как "знание", знание каких-то законов, знание рациональное с каким-то интеллектуально-научным привкусом... - в общем понимает неправильно.

Потеряна та эмоциональность, которая значилась и читалась в изначальном термине "философия".

А ведь греки, и без того жившие в намного более эмоциональный, мистический и иррациональный век, нежели мы, и то не постеснялись назвать эту сферу человеческой деятельности не иначе как "filia" - "любовью". И не к знанию, не к информации, не к ведению в той или иной сфере, или разборчивости, а к общей, всепоглощающей мудрости - к "sofia". Т.е. выбрали они слова сильные и страстные, необъяснимые и загадочные - "любовь" и "мудрость", и надо полагать неспроста.

Безусловно, это словосочетание - любовь и мудрость, очень много значило для греков. Ибо и любовь, и мудрость были не просто явлениями, которые случаются с ними, или с нами по воле случая, а это были, и есть тропы, стези, тоннели, по которым следует прокладывать свой путь. И идущий этим путем должен принимать законы и правила этой игры.

Философия, раз уж мы заинтересовались тем, что кроется под этим термином, была чем-то весьма отдаленным от знания, как упорядоченной информации о реальности она отличалась от познания, являющимся процессом получения каких-либо знаний о мире.

Да, философией познается мир, однако, в отличие от научного познания, которое ориентировано на максимальную объективность и, которое, в идеале, стремится скопировать объективную реальность с наименьшими помехами, в отличие от этого, философия намного активнее в отношении объекта своего познания. А активность эта проявляется в том, что она, как бы, создает в начале сама этот самый объект своего познания таким, каким он ей представляется, а уже потом, как ребенок, нарочно спрятавший игрушку, сама же удивляется своей находке. И со всей серьезностью качает головой и восклицает "ты смотри, ты смотри, каков, оказывается, этот мир..." и с откровенным удивлением смотрит на творение своих же рук.

И это есть мудрость.

И все же что представляет собою мудрость, более точнее? Спросят меня, и надо ответить и на этот вопрос.

- Во-первых, мудр тот, кто знает. Т.е. владение информацией есть составная часть мудрости.

Однако, мудрость не ограничивается владением информацией, более высокой и сложной ступенью в мудрости является умение анализировать информацию. Т.е. анализ информации - рациональная способность ума есть вторая составная часть мудрости.

Но аналитическая способность ума ограничена анализом лишь той информации, которой владеет мыслящий разум. А мудрость простирается за грань информированности, ведь мудрый не только делает заключения, но и догадывается. Так что, интуиция - нерациональная функция ума, умение принимать правильные решения в неизвестных ситуациях, искусство нестандартного разрешения нестандартных ситуаций - вот еще одна составная часть мудрости.

И все же, существует нечто, что стоит еще выше, чем интуиция, эта наивысшая функция мудрости есть именно то, о чем мы говорили выше - функция миросозидания. Именно то, что мы выделили, как специфично философский подход к миру. И эта способность качественно отличается от перечисленных выше трех составных частей мудрости. А существенная эта разница заключается в том, что в отличие от тех, по своей сути пассивных функций, от знания, анализа и интуиции, которые лишь перерабатывают реальность, стараясь ориентироваться и не заблудиться, функция миросозидания активна. И именно это существенное отличие мы стараемся подчеркнуть.

Ведь одно - знать что-то, апеллировать к знанию, догадываться о чем-то, и совсем другое - самому создавать и мир и, соответственно, знание о нем. Именно это и есть миросозидание.

В процессе миросозидания происходит формирование новой реальности, нового миропорядка. За исходное берется нечто - ощущение или мысль, или какие-нибудь эмоции, и из этого материала строится и лепится новый мир. И так, благодаря этому умению мудреца определять порядок, неожиданно оказывается, что параллельно нашему обыденному мироощущению появляются новые миры. В этих новых мирах существуют свои законы и своя логика, свое пространство и свое время, а иногда и вообще нет ни пространства ни времени и ничего осязаемого; но это новый, созданный мир.

И именно к этому миросозиданию - наивысшему проявлению мудрости стремится философ.

И здесь следует подчеркнуть, что философия не есть только процесс мудрствования, и что в термине философия подразумевается не какое-нибудь, а именно страстное, "любовное" отношение к мудрости. Это не просто праздное мудрствование, а любовь, путь мудрости. И если расшифровать эти слова, то получается что философ это человек, который создает свое видение мира и живет в нем - идет по им же созданному пути. Философ не только создает свое видение мира, но, как Пигмалион, влюбляется в свое творение.

Все это звучит немного странно, и для большей ясности посмотрим как же все это происходит в реальности, как рождается философское миросозерцание, или даже миросозидание.

Для того, чтобы начать философствовать, необходимо отказаться от тои слаженности бытия, которую навязывает нам повседневность существования. Часто говорят, что философии необходима некоторая неудовлетворенность, и это абсолютно правильно, да именно неудовлетворенность, неудовлетворенность слаженностью и упорядоченностью видимого мира. Но не только это. Нужна также и готовность к созданию нового видения, нового прочтения.

И это весьма важно, так как просто философствовать, просто мудрствовать, в сущности, можно и в простых "комнатных" условиях. Для этого, в принципе, многого не требуется, надо всего лишь с любой желаемой точки поставить несколько вопросов один за другим и честно отвечать на них до конца.

К примеру, можно начать и с самого обыденного - "Что я делаю?" - "Я ем". Далее - "Зачем я ем?", - "Я голоден", "Что такое голод?", - "Это потребность живого организма", "А какова его суть?" и.т.д... Однако, этот процесс не является философией, это всего лишь "философствование" и для философии тут чего-то не достает.

А не достает тут именно того отказа и отрешенности, о которых мы говорили выше. Не хватает реальности заключений, вернее, реальной веры в правоту и правдоподобность заключений. Ведь можно же рассуждать о разном с разных позиций, в том числе и с философских, и не верить в свои заключения, вернее не видеть мир именно в таком свете.

И именно эта правота виденья и уверенность в ней и отличает философа от философствующего.

И это весьма серьезный и весомый критерий (хотя на первый взгляд он может казаться не таким уж и значительным). Но взглянув на него тщательно, мы вдруг убеждаемся в его значимости - в значимости и весомости того, что реально.

И это реальное состязание, в котором индивидуальное воззрение соперничает с массовой, окостенелой и монолитной реальностью. Ведь фактически философия и есть вызов реальности, а раз уж этот вызов сделан, раз уж так захотелось видеть мир в ином нежели в предложенном освещении, то логично и бороться за свои выбор.

По своей сути это проигрышный бой, в котором правила игры, права давать и отнимать жизнь - в руках реальности, и нечего спорить с противником, который в решающий момент может лишить тебя слова. Однако, странно, но и тут бывали редкие случаи победы, и именно надеждами, рожденными этими примерами, и крепится философ.

Однако, тут может возникнуть возражение, что философия в таком случае, это как бы противо-реальная ориентация на мир, тогда как всегда считалось, что цель познания мира именно в адекватном описании и разгадке реальности. Ведь если реальность сама декларирует и афиширует нам себя, то зачем же отворачиваться от нее и выдумывать новые миры и законы для них?

Заранее хочу согласится с законностью и значимостью такого замечания. Однако и здесь есть чем возразить, а именно - эта критика правильна, если принять мир как плоскость с одним измерением, плоскость, с которой следует распознать загадочные знаки бытия - тогда это возражение абсолютно правильно. Но, если допустить, что мир пребывает не в одном измерении, а многослоен, и реальность - это лишь верхний, самый видимый и самый ощутимый пласт, - но существуют еще и другие слои, которые не видны и скрыты под видимой корой?

Они, эти слои, также существуют, но невидимы. Если допустить такое, тогда философу дается право на поиск именно этих пластов, на гадание, на мистику и предположение, на веру в их существование.

Итак, философия - это не только конструирование реальности, но и реализация ее через свое существование - что фактически и является "конструированием реальности".

Философия, как уже было замечено выше, это "любовный путь" и более всех иных стезей человеческой ментальной активности тесно связана с самой жизнью философствующего и реализуется в ней; этим и отличается философия от философствования. Впрочем, как и сама любовь, ведь одно любить а другое быть любовником-теоретиком...

Суммируя все сказанное, получается нечто весьма не сформулированное, расплывчатое, несвязное и никоим образом не походящее на складную дефиницию, вроде "философия это..."

Но ведь эта нескладность нынче так в моде... Так что мы модно нескладны...

И я отмечаю это не просто ради праздного интереса, а с совершенно обоснованной позиции философского метода, который, по-моему, именно и заключается в "модности". И сегодня этот вопрос сложен для философии как никогда, и сегодня для философского произведения один из главных вопросов заключается в том, чтобы оно было написано на читаемом и модном языке.

Однако это, осмелюсь сказать, весьма трудно, и, хотя философия наверное всегда была трудной, но сегодня особенно трудно писать философское произведение так, чтобы оно, в одно и то же время, было бы и философией и читаемой. То есть, так, чтобы, в одно и то же время, философское произведение было и близким и понятным и чтобы строй современного слога не разрушил и не раздробил бы его содержания.

И тут значимы несколько различных факторов, обуславливающих проблематичность современного философского творчества:

Во-первых, это перенасыщенная информированность современного человека. Информированность, через которую ему трудно увидеть новое. Пишешь ли ты новый рассказ, снимаешь кино или создаешь философское произведение, тебя все время гложет одна и та же мысль "А не повторяю ли я нечто, уже сказанное до меня? Не повторяюсь ли я в стиле, в строении рассуждения, в заключениях или в чем-то еще?"

И эта мысль, сомнение это, сковывает вашу способность творить и вместо того, чтобы писать и думать о том, что вы пишете, вам приходится думать о том, какую аналогию может увидеть в вашем произведении опытный читатель, или, того хуже - критик. И скованное этими сомнениями и комплексами произведение появляется на свет мертворожденным, устыдившимся своего облика и в страхе оглядывающимся по сторонам, неуверенным в законности своего существования.

А ведь прятаться ему незачем, потому как критерий, применяемый к нему, абсурден по своей сути - ведь невозможно сказать то, что как-нибудь не походило бы на уже сказанное. Все что сказано и будет сказано, уже было сказано намного ранее тех, которых мы называем "первоисточниками"; такова природа мысли.

И никто не в состоянии сказать слово, которое абсолютно ново; и, в первую очередь, потому что оно и не может быть услышано.

Но, к сожалению, такое отношение к произведению является не только комплексом творца, но реально отображает тенденции читателя нашего века. А проблема в том, что читатель двадцатого века весьма эрудирован. Он довольно начитан и информирован, и эту свою информированность он использует самым недостойным образом, а именно - в русле узнавания. Он узнает знакомое, похожее, напоминающее и параллельно прочитыванию текста создает образ аналогий связанных с ним. А так как это его догадки, то, естественно они гораздо ценнее для него, чем сам текст автора, так что запоминаются они намного лучше чем оригинал. И под конец получается, что прочитав книгу, на коре мозга читателя оседает не то, что писал автор, а те аналогии, которые нашел в книге его пытливый ум. То есть получается результат абсолютно непрогнозируемый, а главное несущественный, так как не меняется ровным счетом ничего. Книга, которая имела задачей изменить хотя бы толику в жизни читателя, раскрыта как кроссворд и включена в память, в качестве материала для других кроссвордов.

Так с книгами обращаться нельзя!

Читатель в каком-то смысле должен стать tabula rasa, а иначе и нет смысла читать. И несмотря на то, что вы знаете много о теме повествования, все же имеет смысл прислушаться к индивидуальному голосу решившегося на высказывание автора. И, конечно же, критиковать его следует исходя из оплошностей в его миросозерцании, а не за то, что он не выдумал новый алфавит (по которому вы и не смогли бы читать). И в таком случае, если вы целиком забудете все, что вы знаете, если вы откроете замки вашего сознания, то узнаете из любой книги даже самого посредственного автора всю мудрость мироздания, так как, и вправду никто не может написать ни строчки нового, и, поэтому, любой текст содержит старую мудрость, нескончаемую и неисчерпаемую.

Но так как реально происходит все наоборот, авторы современных произведений стараются шокировать сознание читателя, чтобы оставить свою печать, и для того, чтобы избежать "ассоциированности" стараются быть странными. И это хороший путь. Но, к сожалению, часто при этом страдает само содержание произведения. Все это похоже на старание учителя унять учеников и заставить их слушать, и при этом можно и наказать непослушного. Но если ударом он лишит его сознания, тогда сам удар теряет свое значение.

И это весьма печально, так как эта погоня за вниманием читателя, включенного в Internet и CNN, и старание отвлечь его от рекламы супа и порошка часто заканчивается трагично для самого отвлекающего - он начинает выступать в роли громилы супер-звезды, разносящего всю окружающую реальность; а в перерывах между матчами опять же, рекламируют мыло...

И поэтому, я прошу вас прочитать то, что я пишу спокойно и без излишнего мудрствования. Освободите свой мозг от запоминания тех умных мыслей и аналогий, которые начнут посещать вас, пишите их на полях; пишите разборчиво, чтобы потом прочитать. Написали, и забыли, и пошли дальше, отдохните хотя бы на том маленьком отрезке пути, который остается до следующего "знакомого" места.

С информированностью читателя вплотную связан и второй фактор, осложняющий доступ к нему. Это отсутствие, на сегодняшний день, сакрального языка, на котором можно обратится к нему. Под этим "сакральным языком" я подразумеваю нечто, что я выше назвал "модным языком". Ведь, как я уже заметил, не существует новых алфавитов, и говоря, мы делаем акцент не на то чтобы сказать новое, и доселе не пришедшую никому в голову мудрость, а высказать нашу позицию (в которой изрядная доля старого), и высказать ее на понятном, читабельном языке.

А философия всегда стремилась именно к этому. Этим и обоснована такая тесная взаимосвязь философского стиля, слога с популярными в то время стилями мышления. Дело отнюдь не в том, что будто бы новые открытия в науке или же новые духовные веяния дают новый материал для философии, вовсе нет. Ориентация философа происходит в самой глубинной, иррациональной сфере его души, она интимна и непредсказуема. Это изначальный самый рискованный шаг, и он не опирается ни на что, кроме как на самого себя.

Но, потом, уже при реальном оформлении в философию, он принимает общеизвестные и часто "модные" формы. И это по одной лишь причине, по причине и логике того, что философия пишется, выговаривается, и следовательно ей нужен слушатель, а слушателя нужно заинтересовать, заманить. Вот и приходится философу говорить на "интересном" языке. То он приводит математические примеры, то кидается в социологию, то в психологию, то в мистику, то в физику, а то в литературу и религию - он старается завладеть вниманием. И для этого он использует язык, наиболее близкий современникам.

В этом смысле можно сказать, что у философии нет особого метода, нет языка, на котором она повествует. Да это и так видно, возьмите любую книгу по истории философии, и вы найдете там все, начиная со стихов и кончая геометрией; все, - лишь бы слушали и верили.

И, как я уже говорил, слог двадцатого века, в этом смысле, наиболее сложен для философии. Так как он противосакрален. То есть, если взять общий тон двадцатого века, то вы имеете дело, я бы сказал, с историко-статистической релятивной безответственностью. "Историко-статистической", так как любой вопрос, любая тема дается как бы в определенной измерительной системе, со своей историей, прежним статусом, и предполагаемым будущим. Само собой такое "оформление" рождает эмоцию релятивизма. То есть, как бы вам никогда не дается некая последняя истина, некое открытие, откровение. А все, все что вам предлагается, дается в контексте "это уже было", "мы это знаем", "мы это описали".

Современное восприятие - есть восприятие того "делового человека", которого описал Экзюпери в "Маленьком принце". Он считал звезды и думал, что владеет ими. Точно так же и современный интеллектуал думает, что, умея назвать век и течение, владеет и знанием. А мы можем ответить словами маленького принца: "Забавно! - подумал маленький принц. - И даже поэтично. Но не так уж это серьезно".

Отсюда релятивизм - если все измеряемо и нет абсолюта, то все относительно. А релятивизм, если конечно не быть очень осторожным, влечет за собой безответственность. Когда не берется во внимание ответственность за мир, за реальность, за существование. Когда рождается не философия, а философствование. Разнеженное, может даже утонченное и красивое и красочное, но безответственное - "а знаете, есть такие акциденции непознаваемого и маргинального здесь-бытия..."

Все смешалось...

Философия больше не занимается своим делом миросозидания, она стала пассивным началом, как бы не творящим философию, не творящим мир, а чем то иным, она стала философствующей... Она много разглагольствует о том, о сем, о культуре, о ценностях, о подъеме и крахе, она создает разные термины, но не занимается своим главным делом - не творит мир.

Остальные же науки, как бы заметив слабость "любовников мудрости" гурьбой начали обхаживать достопочтенную "Софию". И тянут ее то в одно, а то в другое направление. А философы смотрят на них, и даже не думают заступиться

- Это не правильно, это стыдно и прискорбно. Философ, не отстаивающий свою Софию, не борящийся за свою позицию, лишен смысла. Вот именно тогда он философствующий, а не философ. Релятивизм неприемлем для философии так же, как он неприемлем и для любви. И когда философ не отстаивает свою философию, порой даже абсурдными аргументами, и не борется за нее до хрипоты, и не пренебрегает любыми фактами и любыми доводами ради ее одной, тогда он не творит философию - он философствует, но он не любит.

И в этом контексте философия всегда должна оставаться миросозидательной страстью, активным, мужским началом (ведь нет же женщин философов). Философ строит или разрушает, он сдирает покровы с разных, то поверхностных, а то глубинных слоев реальности, и все время страстно старается обнаружить, обнажить свою Софию.

Относительно же всех иных наук и искусств можно сказать следующее:

Я не против их старания заигрывать с Софией, напротив, это похвально и это следует поощрять, этот флирт красив и эстетичен. Но самой адекватной формой такого отношения было бы то, что подразумевается под термином "служение". То есть художник, если уж он хочет быть причастным к философии, должен служить ей языком своего искусства, а так же и поэт, психолог, социолог, политик, спортсмен и математик... Они все своим творчеством творят новую реальность и, декларируя это, выходят на глобальные орбиты миропорядка - творят философию. И это приемлемо, в отличие от философствующего и разглагольствующего художника, или поэта, не желающего говорить на языке своего искусства, а старающегося сбить нас с толку разными странными философскими фразами.

И это абсурдно, так как нет философского языка, как я уже говорил - у философии нет метода - это любовь, и тут любые способы приемлемы, так что путь открыт для всех и, вместо подражания философскому слогу, любой может творить свой язык философии.

У философии нету метода, у нее есть причина, и если вы причастны этой причине, вы можете создать и метод.

Выше я говорил о неудовлетворенности реальностью и потребности проникновения в глубинные слои бытия. Я говорил об этом, как о причине начинания и созидания философии. О том, что притягивает и манит философа, о вызове, который он бросает этому миру. Я говорил о слоях, которые философ старается просверлить.

А существуют ли эти пласты вообще? - спросите вы. И на это я отвечу, что хоть я и не думаю, что большинство моих читателей просветленные, однако, я надеюсь, что нет среди них таких, которые хотя бы раз не испытывали экстаза, "странности", или хотя бы, на худой конец, какого-нибудь опьянения. И именно к ним, вернее, к этому их чувству я и обращаюсь.

Я вовсе не собираюсь призывать к аналогичному опыту. Припоминая эти моменты, я всего лишь хочу расшатать затвердевшие опоры реальности. И те, кто хоть раз это ощущал, знают, как это реально и близко.

Я лишь оглянусь на некоторый аналогичный опыт:

К примеру, это физическое присутствие прошлого в настоящем. Это своего рода наслоение на стене старого дома, странное наслоение, как бы пеленой обволакивающее камни. В одно и то же время оно реально и так отлично от повседневности бытия. В нем как бы высвечивается присутствие, присутствие какой-то правоты, сентиментальности и реальности. Годы прожитого обретают имманентное присутствие, и это присутствие странно привораживает своей теплотой. Оно, как старая история, удивляет своей завершенностью, независимостью и стабильностью основ своих; как фраза "для существования человеку надо питаться" - это и тривиально и верно, и грубо и страшно в то же самое время...

И не только на стенах, но и в воспоминании я увидел, что прошлое странными цветами вырисовывается в настоящем.

Когда я вспоминаю о чем-то, то я вижу нечто, чего я не видел когда переживал само явление наяву. Тогда для меня как бы была закрыта некоторая его часть. И цвет у этого опыта самый что ни на есть странный. И трудно его правильно описать, трудно, так как он ни с чем не сравним, он как-то самобытен. И можно охарактеризовать лишь только ассоциации, которые навевает это чувство. Это какое-то тоскливо-радостное ощущение себя. Не себя как деятеля, а себя, как-то вне всяких действий - себя как присутствующего в прошлом.

Это чувство странным образом не связано с происходящими в тот момент явлениями. Все происходящее, все хорошее и плохое, грустное и радостное (которое вспоминается) не имеет никакого влияния на это чувство, оно независимо от волн явлений, оно как бы глубоко на дне, где волны не производят никакого колебания. Это чувство является как бы фоном, как бы полотно всего происходящего, полотном, на котором все это ощущается, но которое само является чем-то неизменным. Вместе с тем оно в повседневной жизни, при мимолетной реакции на изменения мира вокруг нас не меняется. И ощущается только лишь в воспоминании, когда размывшиеся краски эмоции дают возможность появиться тому фону, который не виден в повседневности.

А когда мне было трудно поверить, что все это так, я вспоминал о том, что существует смерть, и что мы живем в бесконечном времени-пространстве. И это моментально помогало мне разрушить давящую на меня окостенелую схему повседневности.

И именно так, подбадривая себя, что возможно все это правда, строю я философию...

Глава Первая

Дано мне тело - что мне делать с ним,

Таким единым и таким моим?

(Мандельштам)

Итак, все началось с того, что я решил понять, что такое боль.

Эта мысль не просто посетила меня на досуге, у меня были весьма веские причины интересоваться ею, так как у меня болел зуб. Следовательно, у меня был прекрасный "наглядный материал" и объект испытаний для такой задачи. Я мог наблюдать за самым, что не на есть близким и знакомым мне объектом - за самим собой, и выводить заключения именно из этих "наблюдений с близкого расстояния".

Как известно зубная боль болезнь не страшная, но изнурительная. Так что, мучимый ею человек вполне способен мыслить, однако при этом, мыслить и рассуждать не о чем ином, как о самом зубе и зубной боли, не хочется. Так что мучимый ею, и все же пытаясь остаться при этом философом, я стал размышлять о том, что такое боль, какова суть этого явления; старался страдать по-философски. И старался постигнуть суть происходившего со мной, старался познать боль, - что она из себя представляет, и почему она для меня так значима.

И так как боль я интуитивно приписал к явлениям физиологической сферы, то и ответить на этот вопрос я старался, основываясь на том малом знании, которое было у меня в сфере физиологии. В то же самое время моя ориентация на физиологию подправлялась и направлялась на "путь истинный" самым что ни на есть правильным и верным поводырем, какой может существовать на этом свете - самим объектом моего исследования - моей зубной болью. И вот что у меня получилось:

Тело (человека) представляется территорией, по которой проложены каналы-связи, объединяющие отдельные ее участки с неким центром, в котором происходит переработка и анализ информации, пришедшей из отдельных участков этой территории. Информацию о ситуации "на местах" причитывает рецептор, который переводит некий физический или химический процесс, происходившие на этом участке, в нервный импульс, и посылает его по нервным сообщениям к центру. Нервные сообщения, в свою очередь, проводят этот импульс (информацию) через себя и доставляют его в анализирующий центр - центральную нервную систему. В центральной нервной системе происходит анализ этой (и других пришедших с разных точек) информации.

Здесь следует заметить, что под термином "анализ" подразумевается сложнейший процесс, включающий в себя миллионы операций с привлечением колоссального банка данных, со множеством разных компонентов и с осмыслением тысяч различных возможных вариантов в считанные доли секунды. В общем, это сложнейший процесс, результат которого выявляется в определенном ответе на пришедшую в анализатор информацию, которая, в свою очередь, тоже бывает весьма разнообразной. Ответ на нее, может выявиться или в форме простого инстинктивного импульсивного действия, или же в некоторой многослойной реакции. Но мы опустим детали всего этого сложного механизма и назовем его просто анализом, так как нас интересует не конкретно его функционирование, а его суть.

Итак, происходит анализ, через который дается ответ пришедшей информации. Суть этого процесса во всех миллионах разных случаев и разновидностей остается одной - защитить жизнеспособность организма. И хотя часто это трудно отчетливо рассмотреть и разобрать, но при пристальном рассмотрении становится ясно, что вся физиологическая активность организма, в том числе и боль, ориентирована на сохранение и продолжение жизни, на устроение факторов грозящих ей.

Продолжение жизни - в любой ипостаси этого процесса, будь то продолжение рода, или личной своей жизни, или жизни вообще - жизненного принципа как такового, так и пульсирует во всем живом естестве. И это, конечно же, общеизвестно и естественно, однако, в этом смысле, особенно важно не упустить и увидеть энергетическую структуру этого механизма, важно, именно через эту самоориентированность живого существа увидеть, что все причинно-следственные векторы живого существа устремлены в самого себя. То есть, что живой организм функционирует по причине и для цели своего существования. Иными словами - это есть целевая деятельность, где цель совпадает с причиной деятельности.

Но вернемся к вопросу о зубной боли и ее объяснению. Как мы уже заметили, причиной любой боли считается инстинкт самосохранения организма, который реализуется через нервную и центральную нервную систему.

Итак, это та позиция, которую подсказывала мне "наука". И я и был и остаюсь согласен с нею, и не думаю спорить с ее аргументами, так как думаю, что изложенная выше теория (в общем) она соответствует истине.

Но вот, я стал думать о моей зубной боли в контексте этой "физиологической схемы". Я думал и старался представить визуально: вот рецептор, который воспринимает процессы, происходящие в этой больной сфере; сам рецептор - он не чувствует, у него не болит - он существует для того, чтобы воспринимать информацию о боли. Пойдем дальше, вот нервные сообщения, которые передают прочитанную рецептором информацию, полученную из больной среды. Их функция - в пропуске через себя той информации, которую воспринял рецептор; у них тоже не болит - их функция заключается в транспортировке. И вот, наконец, эта информация пришла в пункт своего назначения - в анализатор в моем мозгу - туда, где она должна быть проанализирована, оценена, и откуда должен поступить "ответный" импульс. Здесь я надеялся найти то, что искал, надеялся найти боль, ту, которую я чувствую. (Я был согласен с тем представлением о боли, которое мы вкратце изложили выше что боль - это ответ сигнального механизма инстинкта самосохранения, означающий что происходящее на этом участке тела представляет опасность для жизнеспособности организма и т.д.). Это все было и остается логически верным, однако...

Когда я попытался осмыслить мою зубную боль в этом контексте, то у меня появилось какое-то чувство неудовлетворения, чувство несоответствия теории и реальности. Я не мог согласиться с тем, что моя боль, которую я переживаю во всех цветах и оттенках, которая я ощущаю во всех измерениях, в форме которой я фактически живу, и которое составляет мое бытие в конкретный момент, все это всего лишь сигнальная лампочка.

Всего лишь датчик?

Разве можно этому поверить?

Наверное можно, когда у тебя ничего ни болит, но когда болит, и когда ты ощущаешь то, о чем думаешь, тогда мозг работает более слаженно, и тогда трудно поверить всей этой "рецепторо-нервной" теории. А как я уже сказал, у меня был "поводырь истины" - зубная боль, и поэтому я чувствовал, что здесь что-то не в порядке, что что-то не совсем слаженно в этой схеме с сигнальной лампочкой на конце.

Здесь, как бы не хватало главного действующего лица, не хватало меня - того, у кого болит. Были шнуры, рецепторы, лампочки, они слаженно работали и зажигались, но...

Да, я был согласен с тем, что информация о происходящем процессе на месте прочитывается рецептором. Да, я был согласен с тем, что она нервными путями передается в центральную нервную систему, где затем анализируется, и там формируется ответная реакция, все это было понятно и приемлемо, однако, я не был согласен с тем, что это и есть моя боль, так как здесь не было меня. Была информация, была система ее передачи, анализа и ответа, но не был я - тот, у кого болит.

Ведь боль была такой моей, такой неотъемлемой частью моего я; я был ею, и она была мной. Она полностью создавала мое сиюминутное существование. И вдруг, оказывается, что то, что я так чувствую и переживаю, всего лишь информация, посылаемая рецептором и форма ее прочтения?

Нет, я не мог согласиться с этим.

То есть, я был согласен, что весь вышеописанный механизм существует и функционирует, но неужели всего лишь это - думал я. Нет, эта боль не может быть тем же, что бежит по телефонным проводам, по шнурам компьютера и по электромагнитным волнам; вернее, она является именно тем, но то, куда она бежит, не может быть просто, вернее только анализатором с красной лампочкой на конце. Ведь моя боль это не просто анализ пришедшей в центральную нервную систему информации. Она нечто большее, она прикреплена к чему-то, к кому-то, для которого все это существенно важно, к тому, часть которого она составляет - ко мне.

Однако, в схеме, которую мне давала наука, такого адресата не было, там был анализатор с дурацкой лампочкой на конце, но не было меня.

И я стал думать о смысле этого процесса; вернее, стал сомневаться в том объяснении, которое знал.

И так как у меня не только зубная боль, но я еще и философ, я и переживал свою зубную боль по-философски, (а философам свойственны обобщения) я стал думать вообще о том, что мы называем чувствительностью, и о том, как функционирует этот механизм (ощущения), и какова его структура.

Я видел, что все виды ощущения протекали по той общей схеме, которую мы обрисовали выше разница была лишь в конкретных деталях, в количествах и качестве рецепторов на том или ином участке, в процессах анализа информации в банках данных для обработки той или иной информации и т.д. Но в общем, везде все протекало по схеме: рецептор - нервный путь - анализатор, именно по той схеме, с которой я был согласен, но с которой принципиально расходился в том, что она не давала ответа, на то, как же все это становится моим, вернее становится "я". И я все больше убеждался, что должно быть нечто за этими процессами, нечто, что вбирает в себя всю эту информацию и превращает ее в свою часть, в себя, - которое и есть "я".

Распрощавшись с надеждой поучить ответ от физиологии, я постарался рассмотреть, как эти явления изучаются психологией.

Здесь схема была более многоплановой. Здесь были эмоции, переживания, память, мыслительные функции. Здесь психика подразделялась на сознательное, подсознательное и бессознательное. И здесь, с первого взгляда создавалась видимость, что возможно как бы приблизиться к решению моего вопроса, так как одной из главных объектов психологии было "я", ego, то есть, именно тот, кто чувствует - переживающий субъект. Однако моя надежда получить окончательный ответ в этой сфере тоже была напрасной.

Правда здесь говорилось о "я", но и в этом случае работала та же схема, может быть не просто с "красной лампочкой", а с чем то более сложным на конце, но в которой тоже не хватало главного объекта - того, кому приписывалось переживание, того чьим оно было. Говорилось о переживаниях, о мышлении, об эмоциях, но весь этот разговор и рассуждение касались процессов а не меня.

Так, например, говоря о бессознательном и его соотношении с сознанием, или при описании взаимоотношения коллективного и индивидуального бессознательного и их влияния на сознание, не было ясно где же "я", кто же тот, для, кого и в ком все это происходит. Я - бессознательное, Я - сознание, Я - переживание, опыт, память или нечто иное?

Конечно, ясен тот ответ, что "я" - это все это вместе, но это не ответ. Так как не может "я" существовать как общность, когда реально оно не существует в виде общности. То есть - если "я" это общность как таковая, то при отделении от нее одной из ее частей, она должна прекратить существование. Если треугольник - это три пересекающийся линии, то при отсутствии одной невозможно существование треугольника; нет в природе треугольника с двумя углами. Однако существуют люди с отсутствующими "углами" - потерявшие одну или несколько частей своего "полного комплекта". Люди, потерявшие память, ощущения, мыслительные или иные функции - и они все же существуют, в них теплится Я. То есть, может все это и собирается вокруг "я", но Я, то чувствую себя как одного, как-то, цельным с частями, и так как мне все время твердят о частях, сейчас мне интересно именно то "цельное".

Словом и в случае с психологией передо мной встала та же проблема не существования того "я", к которому прикрепляются все эти сложные явления протекающие в психике, и описываемые разными отраслями психологии.

И в психологии я не смог найти то, что искал, найти "я" - того, - кому больно, радостно, печально, приятно и стыдно. Я обнаружил все эти процессы, нашел радость, печаль, удовольствие и стыд, нашел их описания и осмысления. Я нашел различные данные экспериментов и наблюдений, касающиеся их, но не смог ощутить их реальность. Все эти данные тщательно и правдиво описывали явления, однако они описывали их как бы на неправильном языке, не в правильном направлении. Они описывали их с позиции наблюдателя, они рассказывали о том, что видно на поверхности. Я же хотел услышать ответ с позиции внутренней, с позиции того у которого болит; ведь болел же зуб у меня. И я не хотел увидеть, как это выглядит снаружи, я хотел понять, как это выглядит изнутри, я хотел поразмыслить о внутренней схеме этого явления - смотря из себя, а не на себя.

Как я уже заметил в этих схемах мне все время чего-то недоставало. В них не хватало чего-то, что я называл "я" - объекта направленности всех переживающихся мною процессов. И, думая о том, чего же конкретно не хватает в этих схемах и размышляя о них, я постепенно понял, что они как бы описывали неживое естество. Вернее, они-то описывали живое, и описывали его правильно, но в этом правильном описании не было видно того, что они описывают, живет. Эта схема в себе не подразумевала жизни, она так же слаженно работала бы и в неживом естестве.

К примеру, процесс ощущения, - странно то, что схема: рецептор - проводник-анализатор, не подразумевает в себе жизнь. Она, с начала и до конца, возможна и в неживой материи. И не только теоретически, но и практически. Ведь машины такого типа уже существуют, функционируют и развиваются. Ведь ЭВМ воспринимает, передает и анализирует информацию. Там функционирует та же схема, что и в человеке. И при современных темпах развития этой технологии можно предвидеть и тот день, когда в ЭВМ будут смоделированы все те процессы, которые мы сегодня описываем как сложнейшие психические функции. Можно говорить о создании достаточно сложных машин, которые анализировали бы информацию в тех объемах, в каких это делает наш мозг. Ведь то, что можно описать, можно и смоделировать.

И именно по этому принципу машина, смоделированная на основе схемы физиологической или же психологической, наверное будет проводить всю ту работу, которую проводит наш мозг. Будет давать идентичные живому существу реакции, будет проделывать сходную с ним работу, но можно ли сказать, что такие машины будут стыдиться, любить, ненавидеть, восторгаться, страдать и надеяться?

- Нет, они будут проделывать идентичные этим процессам действия, но они не будут их переживать. И существенная разница здесь для меня в том что хоть машина и будет воспринимать и анализировать информацию, ее она никогда не почувствует, эта информация никогда не станет ее информацией.

А ведь, если данные психологии и физиологии верны, тогда то, что будет соответствовать их объяснению человека, должно быть тождественно с человеком. И следовательно, если воспроизвести эти модели, то их воплощение должно быть тождественно тому, что они описывают - человеку. А раз мы допускаем отличие машины от человека, которое хотя и не визуально (так как машины, как мы заметили могут "проделывать" идентичную с живыми существами работу), но в сути своей неоспоримо, значит, то что описывается наукой как человек неправильно, или вернее правильно, но недостаточно.

Но что же есть то, что отделяет и отличает модель человека от человека? Я чувствовал, что в этой модели существенно отсутствие чего-то. Чего-то, в одно и то же время воспринимающего мою боль, отличающего живое существо от неживого и проявляющегося в том, что информацию "о чем-то" превращает в информацию "о себе". С другой стороны это нечто можно было бы именовать жизнью.

И используя эти термины, думая о сути жизни, естественно, я пришел к новой проблеме, которая казалась такой же понятной и ясной, как и первая, но заключала в себе еще большую путаницу. Эта новая проблема была проблемой смерти, вернее сказать, проблемой боязни смерти.

Я знал, что боязнь смерти это факт, что это инстинкт, что он знаком и понятен каждому, так же как и боль. Однако, после того, как я потерял уверенность что знаю что такое ощущения, что знаю как функционирует моя жизнь, я все больше сомневался, что мне известен смысл смерти - кончины жизни.

Я стал сомневаться, что понимаю логику страха смерти. И продолжил думать в этом направлении, не решив ранее поставленных проблем.

Глава Вторая

Страх перед смертью является одной из самых очевидных эмоций, вернее сказать инстинктов нашей психики. Он не только управляет одной какой-нибудь частью нашего поведения, а как бы всецело повелевает нами самими, нашим существом. И в этом нет ничего странного, так как страх перед смертью является оборотной стороной инстинкта жизни - доминирующей и существенно обуславливающей силы, присущей живым существам.

Итак, страх перед смертью факт, и он присутствует в любом живом существе. Однако, человек есть такое живое существо, которое ставит вопрос о смысле и сути. И по этому принципу ставится вопрос о смысле страха перед смертью.

Вопрос не в том, чтобы доказать что смерть не страшна (как это часто стараются сделать). С присущей любовью к обыденным истинам, я, без лишнего мудрствования, принимаю тот факт, что смерть страшна. Да, согласен с тем, что смерть самое страшное из всех возможных явлений. Так что я не собираюсь теоретизировать и доказывать что нет ничего страшного в том чего боятся все (раз все боятся - значит и вправду страшно). А ставится этот вопрос чтобы понять, что же в ней страшного, что в ней страшного конкретно? - Вот суть моего вопроса.

Да, да, она страшна, она страшнее страшного, но что именно страшит нас в ней? - Спрашивал я себя.

С первого взгляда ответ на этот вопрос показался не таким уж и сложным - страшна смерть, так как она есть конец жизни, конец существования, приостановления того, что ты есть, - вот стандартный ответ на стандартный вопрос.

Однако, это и вправду стандартный и весьма общий ответ, я же хотел конкретно ответить - что же конкретно я боюсь потерять. Ведь сама жизнь - сложный и многослойный феномен, заключающий в себя уйму различного рода явлений. Которое же из них было мне так дорого? Или, вернее - если я боюсь потерять в смерти свое существование, то потеря конкретно чего для меня так значима - которое из них я?

И я стал оценивать мое существование с этой позиции, задавая вопрос - что же есть то, что я ценю больше всего в жизни, надеясь получить ответ на вопрос что есть "я". Ведь что может быть ценнее самого себя? И если я найду самое ценное, думал я, то, соответственно, найду и себя - и соответственно, найду то, что боюсь потерять в смерти.

И перебирая мысленно ценное и утраты, я пришел к выводу, что многое в моей жизни весьма для меня ценно и значимо. Что я ко многому привязан как в окружающем меня мире, так и во мне самом. Это люди, вещи, воспоминания, эмоции, цвета и оттенки, звуки и ощущения - да, очень многое мне дорого, и многое я люблю. И потерять это да, страшно и трагично. Но с другой стороны, ведь случается часом, что я теряю то или иное из всего этого, и, да, я переживаю их утрату, и боюсь их потерять, но также страшна их утрата как смерть?

Взвесим значение всех этих явлений по отдельности, и посмотрим, связан ли страх перед смертью непосредственно с ними:

Возьмем для начала окружающий нас мир. Возьмем весь мир, мир, который нас окружает, близкий и дальний. Мир который мы толком и не знаем, который каждую минуту, каждое мгновение может открыть нам бездну новых ощущений и счастья. Мир, который отзывается в нас любовью, восхищением, счастьем, восторгом, мир, который есть те люди, которых мы любим, которые любят нас, мир наших привязанностей и радостей. Страшно ли потерять его?

- Да. Страшнее страшного.

- Но так же страшна эта утрата как смерть?

- Нет.

Да, он весьма ценен и значим для нас - мир, в котором мы живем, да, мы не представляем себе жизнь без него. Это наши близкие, наши привязанности, наши любимые места и явления. Да, все это весьма значимо, и потеря всего этого несомненно трагична, и может и нет смысла в существовании вне этой среды. Но, посмотрим на все это с другой стороны: ведь существуют же люди, у которых всего этого нет, люди одинокие, без друзей близких, без привязанностей, люди, которые не восхищаются и не восторгаются подаренными минутами счастья. Люди, живущие в местах, где ничто не радует их глаз, усталые и озлобленные. Видящие в завтрашнем дне всего лишь проблемы и невзгоды. И все же, вне зависимости от всего этого можем ли мы сказать, что эти люди не боятся смерти и не ценят свою (хотя и безрадостную, но жизнь)?

Я бы не осмелился утверждать такое. Вернее я уверен, что окружающий нас мир не влияет на такие всеобъемлющие феномены, как любовь к жизни и боязнь смерти. Жизнь любят вне зависимости от ее качества, и боятся смерти так же безапелляционно.

Потеря всего этого может быть трагичной и привести к депрессии, даже к смерти. Но это всего лишь аффективные реакции на потерю. А по сути же своей жизнь, как таковая дорога каждому вне зависимости от ее содержания. То есть, я хочу сказать, что жизнь, как таковая, отлична от того, что ее наполняет - от мира вокруг нас. И смерть, тоже, соответственно, страшна потерей не мира вокруг нас, а самой жизни как таковой.

Теперь, так как оказалось что боязнь смерти страшна не потерей мира, а потерей чего-то иного, то рассмотрим другую, более личностную сферу - то что принято называть собой. Начнем с самого изначального - с тела. Тело, оно основа нашего я, и, говоря о существовании, думая о себе (если не ведется какое нибудь теоретическое рассуждение), человек думает о своем физическом теле. Итак, может оно и есть жизнь, и может его потеря и есть эта страшная смерть?

Может быть. Но представим что его (тела) нет, или что оно другое, откажемся ли мы от жизни из-за этого? Ответ на этот вопрос уже далии мифология и религия, в которых человек весьма однозначно согласился продолжать существование без тела, и, более того, по сей день надеется, что все именно так есть, и что после кончины тела (что наглядно) он (какая-то часть его личности) продолжает витать над облаками. Итак, боится ли человек смерти из-за утраты тела?

- Нет.

- Что же он тогда боится потерять?

- Душу ответят некоторые.

- А что такое эта душа? Память? Или может способность мышления? Или может способность к чувствовать?

- Нет ни одна из этих психических функции не ценна так, чтобы сравниться с жизнью. Все это значимо, но ни один из этих компонентов смог бы уровнять с собой "я".

Я не тождественен ни одному из них, ни в отдельности, ни всем вместе взятым. Ведь существуют люди, потерявшие память, или разум, или ощущения. И что же? Разве они не боятся смерти? А еще проще - ведь был же я ребенком, новорожденным, без памяти, без оформившихся чувств, без привязанностей и без сложного мыслительного аппарата; не был ли я собой? - Так кем же я был? Не был ли я тем, кто потом вырос в меня? И что же, боялся ли я смерти меньше чем сейчас?

- Ни в коем случае. Я не мог высказать, или же осознать свой страх, но инстинкт жизни и, соответственно, и инстинкт смерти, мощно работали во мне и побуждали меня к выживанию.

Но, чего же я боюсь, в таком случае, потерять со смертью, если потерять все, что я представляю как жизнь, как самого себя, не так страшно как смерть?

Ответ будет - "себя", но только то в себе, чего я еще не видел, не знаю, и не ведаю.

То есть, я хочу сказать, что то, чего я боюсь в смерти, и что я ценю в жизни, несомненно, весьма ценно, однако оно не заключено в том, что я обычно представляю себе как себя. Да, я боюсь смерти, да, я боюсь потерять свою жизнь, но я не знаю, что именно боюсь я потерять, и, потеряв что, перестану я быть собой - перестану существовать - умру. Как я уже заметил, я не смог найти это "нечто" ни в одном из своих проявлений, я не смог ухватиться за то, что мне так дорого, и что есть моя жизнь. Но, с другой стороны, страх смерти существует, и он, сам факт говорит за себя, вне логичности и правильности.

И так как мы зашли в странно запутанные закоулки мыслей, я постараюсь, для ясности, представить эту задачу в виде диалога человека ведущего торг за свою жизнь со смертью.

И вот что у меня вышло:

Итак, к человеку, в последний его час является сама смерть, и затевает с ним разговор, разумеется о себе же самой - на тему смерти.

Это весьма странная сцена, скорее всего, нереальная - и вправду, зачем смерти вести разговоры? А с другой стороны, этот эпизод так часто описывается в сказках и мифах, что я решил что он в какой-то, хоть в аллегоричной ипостаси реален. И я решил воссоздать этот диалог, эти торги, которые человек ведет со своей кончиной:

- Здравствуй - сказала смерть, которую вряд ли можно было бы узнать.

- Здравствуй - ответил человек. - Он был стар, умен, опытен и груб.

- Я пришла умертвить тебя.

- Нет, ты пришла поговорить - ответил он. - Ведь он был очень умен и знал, что пришедшие убить не затевают разговоров.

- Ты прав. Вернее не поговорить, а поторговаться.

- Чего ты хочешь? - спросил человек.

- Чего хочу, еще не знаю, но разумеется, в обмен на твою жизнь - ответила смерть. Мне больше нечего тебе предложить - сказала она.

- Ладно - согласился человек. И что ты просишь за нее?

- Ну, к примеру, твою правую руку - смущенно ответила смерть.

- Руку?

Отдать свою руку? Она была нужна человеку, она была частью его, он любил свою руку, вернее жил посредством ее. В младенчестве он бессознательно изучал ее, изучал ее нрав, силу, ловкость, изучал как дар, как подарок от естественности жизни. Потом, в юности он играл ею, он наблюдал за ней - как она растет, как надувается, как на ней выступают могучие жилы, выделяются вены, как она превращается в могучую руку мужчины, орудие, которое верно служило своему хозяину, и с полуслова повинуется всем его желаниям.

А потом... потом, он этой рукой ласкал ту единственную, ту для которой отвалил камень от истока, опять же этой же рукой, и она так по-детски возрадовалась его силе. Все эти воспоминания, постепенно затуманенные в его памяти, были живы и свежи в его руке.

Он смотрел на нее. Она была уже стара. Кожа потрескалась, вены буграми выпирали наружу создавая странные извилины. Иногда, она легко подергивалась и вскидывала то один то другой палец. Но все же это была могучая рука, рука сумевшая постоять за своего хозяина. Но и не только это. Она была так преданна. И сейчас, когда речь шла о ее судьбе, она снова была готова исполнить любое желание хозяина.

"И если правая твоя рука...", - пришло ему на ум, и тут же он усмехнулся - "это как раз противоположный случай", - подумал он.

- Ну что? - сказала смерть. - Согласен?

- За сколько?

- За месяц.

- Согласен - сказал он. - Жизнь научила его произносить даже самые трудные вещи без лишних эмоции и с достоинством.

Первые два дня он был в отчаянии, проклиная свою трусость и свой выбор. Он как бы предал себя, предал всех, кого касался, кому помогал, любил этой рукой. Свидетельство трусости зияло пустотой на его правом плече, и не давало ему покоя. Он проклинал свой выбор, он ждал того дня, когда сможет искупить свой позор и расквитаться со смертью за поруганную честь. Он не боялся ни кончины, ничего другого, он боялся лишь своей трусости; только бы быстрее прошел этот проклятый, отречением купленный месяц.

Но потом постепенно чувства эти улеглись, и он стал опять замечать радостное, прекрасное и веселое. Вернее восторгаясь всем этим, он старался попрощаться со всем миром, так как точно знал, что умрет в назначенный срок - через месяц. И даже мысли о руке вызывали у него уже не тягостное ощущение стыда за предательство, а навеивали воспоминания минувших дней и ночей, в которые он погружался теплыми весенними вечерами. Эти грезы были так упоительно приятны, реальны и нереальны в одно и тоже время, что к началу второй недели, он даже почувствовал что целеустремленно начинает думать о потерянной руке, для того чтобы вплыть в связанные с ней воспоминания.

Но вот прошел месяц, и к назначенному сроку опять явилась смерть. Человек немножко нервничал, но не подавал виду, разговор, к которому оба готовились так эмоционально, состоялся на редкость в деловом тоне, в котором обе стороны могли скрыть свою заинтересованность.

- Что?

- Вторую.

- За сколько?

- Как обычно.

- Но я остаюсь совсем без ничего, для меня она стоит вдвое дороже.

- Для тебя-то да, но по всем другим стандартам она левая, и стоит в два раза дешевле, так что я и так была добра, предложив прежнею цену - бубнила смерть заготовленную заранее фразу.

- Согласен?

- Да.

Примерно так, с большими или меньшими интервалами продолжались торги человека со смертью. И через полтора года у человека не осталось ни плоти, ни капельки крови, ни нерва, ни мускула, ни кости. И смерть уже наведывалась к бестелесному духу.

Теперь ей уже не нужно было наряжаться в нелепую женщину с косой. Она тоже была бестелесна, и говорила с человеком на беззвучном языке духов:

- Я хочу твои чувства.

- А может сперва мою мысль, мои знания, мой опыт?

- Не будем размениваться, рано или поздно все придется терять, давай что хочешь. И человек отдал знания за пол года, и был страшно рад такой сделке.

Труднее было отдавать эмоции и память.

"Но ведь было же время, когда у меня и не было никакой памяти - в самый первый день моего рождения. Так что, был ли я кем-то другим, был ли я меньше самим собой или же меньше живым? И если бы мне представился выбор жить или умереть, выбрал бы я смерть только из-за отсутствия памяти? - Ни в коем случае, я бы выбрал жизнь, и был бы прав, так же как и сейчас, когда выбираю ее". - Мудро рассудил он, и выбрал жизнь.

Из-за опыта шли долгие торги, смерть хотела забрать его вместе с памятью, но он добился размежевания этих сфер и получил лишние три месяца отдельно за опыт.

Но рано или поздно было продано все кроме мысли, и человек остался при этом последнем, что у него было.

За это время он порядком изменился. Если его еще можно было назвать - "он". У него больше не было тела, не было памяти, знании, опыта. Не было привязанностей и убеждений, юмора, грубости или каких-нибудь эмоции. Он парил, веял над водой, не чувствуя ни усталости ни боли и ни радости. Он мыслил, и это было единственное, что осталось от того что он доселе делал.

Но и мысли его сейчас были другими, в них не была ни прошлого, ни будущего, в них не было предмета и не отгадок, это были просто мысли.

Однако, вместе с тем, появилось что-то новое, что то, что как бы всегда было, но что он так и не мог никогда разглядеть. Это не было чувством, это не было мыслью, это не было ощущением, это было нечто. И его мысли все упорнее обволакивались вокруг этого, стараясь осмыслить это нечто.

Но как он ни старался это нечто все время ускользало от него, и он старался все больше и больше, все упорнее и упорнее, зная, что кончаются сроки, и скоро настанет час последней расплаты.

Было странно, но он по-прежнему хотел жить и цеплялся за жизнь.

Вернее не по-прежнему, а больше. Да больше, намного больше. Жизнь стала единственным, что он имел. Ведь у него больше не было ни друзей, ни воспоминаний, ни привязанностей, ни идеалов. Единственное что у него было - это его жизнь, которой он сейчас наслаждался полностью и безраздельно. Не деля ее ни с любимыми, ни с врагами. Единственное, что он делал, было то что он жил и мыслил о жизни.

И последний час, он настал.

- Я беру все - сказала смерть.

- И сколько мне дано? - спросил человек.

Однако никто ни ответил ему.

Он спросил еще раз. Ответа опять не было.

И тогда, если бы он еще мыслил, он понял бы, что смерти больше нет, и единственное что осталось - это он сам.

Вот мой рассказ, миф или сказка, которую я сочинил для того чтобы еще раз постараться ощутить, потрогать, представить интересующую меня задачу. Для того чтобы охарактеризовать жизнь. Жизнь без примеси, без атрибутов, без того контекста, в котором мы привыкли ее воспринимать.

Будет неправильным, если я скажу, что я стараюсь показать нечто неизвестное, или стараюсь открыть нечто неразгаданное. Наоборот, то, что я хочу продемонстрировать - лежит в сути, ощущении и мысли каждого. Лежит как обязательное условие его самого. Оно сопутствует всем нам повсюду и обуславливает мельчайшие наши действия. И это есть жизнь.

И поэтому. Я просто демонстрирую. И суть этой демонстрации - в отмежевании от всего, всего, что наслоено и наращено на основе и фундаменте - на самой жизни. В отмежевании, которое в начале почти немыслимо, нелепо, трагично, так же как в начале нашему герою было тяжко расстаться со своей правой рукой. Но он принес ее в дар за свою жизнь, и ее, и свою память, и мысль, и все остальное. И наша задача в мыслимом повторении того же процесса для того чтобы придти к стадии, где, говоря словами Майстера Экхарта, мы ощутим абсолютное "ничто".

Но как продолжать нам и дальше свой поиск? Единственное, что я знаю, это то, что, как и в первом случае с ощущениями, я должен был допустить нечто, чего я не знаю, не ощущаю, но о существовании которого догадываюсь. Вернее не догадываюсь, но существование которого я должен допустить, чтобы привести существующую реальность в соответствие с моей схемой ее функционирования. Да, именно для логической правоты картины мира, в него нужно внести некую величину, которая сбалансировала бы создавшийся дисбаланс; а таковой явно на лицо: во-первых, я уже не знаю, что такое и как происходит чувствование, и во-вторых, я не знаю, чего боятся в смерти.

Эта новая величина, которую мы пытаемся ощутить, с одной стороны не имеет никаких признаков и атрибутов, за ней нельзя понаблюдать, нельзя описать, разделить на компоненты, ее невозможно охарактеризовать. Но, с другой стороны, она так близка, понятна и ощутима. Она - моя боль, радость, отчаяние, она - страх смерти и желание жизни, она - это я. Но в то же время ни одна из тех вещей, которые я могу назвать те или иным.

Получалась странная картина, и я был в некотором замешательстве, когда мне вспомнился один великолепный философский опыт, опыт Декарта - cogito.

Глава Третья

Как я уже заметил, одной из самых интересных философских разработок, по-моему, является декартовская разработка вопроса истинности познания, известная под названием cogito. Смысл этого философского опыта общеизвестен, однако я все же вкратце еще раз напомню его:

Свою философию Декарт старался построить как точную науку, которая основывалась бы не на случайных предпосылках, а на абсолютно верных и правдивых источниках. А для того, чтобы правильно сконструировать адекватное понимание мира, надо сначала иметь адекватное средство получения знания о нем. Однако, как узнать, какое средство познания истинно, а какое ложно? Для этой цели Декарт использовал хитроумный механизм: он ставил под сомнение данные всех видов познания, и если находил в них хоть одну возможность ошибки, то отбрасывал их как непригодные.

Так он начал с чувств и ощущений, и поставил вопрос об адекватности информации полученной этим путем. Ответ был следующим - знание, полученное ощущениями, не может служить источником для построения истинной теории познания, так как известны случаи неадекватного восприятия. И раз существует хоть один такой случай, когда зрение или слух или же ощущения обманывают, и мы об этом догадываемся, то могут существовать и другие, те, которые мы не можем распознать. Следовательно, чувственное восприятие не есть источник для построения абсолютного знания - заключил он.

Отказавшись от чувственных восприятии Декарт поставил вопрос о способности мышления. Можно ли считать мысль тем чистым источником, откуда полученное знание можно использовать как фундамент для познания претендующего на истинность?

Ответ и в этом случае был отрицательным - ведь можно же допустить, что поток нашего мышления детерминирован каким то высшим существом, решившим ввести нас в заблуждение?

- Да, можно допустить такое. Следовательно, мысль не может претендовать на абсолютную истинность. Она тоже не пригодна для задач, которые ставились в научной теории Декарта.

Но что же тогда?

И единственная истинна которую смог обнаружить Декарт, была мысль, которая во всех возможных вариантах, - и в случае отрицания, и в случае утверждения, - всегда доказывала свою правоту. И именно эту мысль взял за основу Декарт краеугольным камнем свой теории; утверждение, которое мы именуем cogito. Или же - cogito ergo sum - "мыслю, следовательно, существую".

Это утверждение правильно в любых возможных вариантах, и в любых случаях, при любых обстоятельствах.

Вот как описывал это свое открытие сам Декарт:

"Итак, отбросив все то, относительно чего мы можем каким-то образом сомневаться, и, более того, воображая все эти вещи ложными, мы с легкостью предполагаем, что никакого Бога нет и нет ни неба, ни каких-либо тел, что сами мы не имеем ни рук, ни ног, ни какого бы то ни было тела; однако не может быть, чтобы в силу всего этого мы, думающие таким образом, были ничем: ведь полагать, что мыслящая вещь в то самое время, как она мыслит, не существует, будет явным противоречием. А посему положение Я мыслю, следовательно, я существую - первичное и достовернейшее из всех, какие могут представиться кому-либо в ходе философствования".

Так что в опыте cogito самым странным образом исчезают все веши окружающего нас мира, все те явления, которые даются нам посредством нашего ощущения. Все то, чего мы касались, что видели, слышали, все это теряет статус реальности. И не только окружающий мир, а так же и наши мысли - их содержимое, тоже перестает быть реальным. И единственное, что остается от всей полноты мира, которую мы доселе испытывали, это сам факт того, что мы мыслим.

И опять же, cogito как мысль, не надо путать с мыслью в обыденном понимании этого явления с тем случаем, когда ее форма и содержание сосуществуют. Тут принципиальная разница, и без ее существенного понимания нельзя ощутить весь смысл cogito. Cogito - это не мысль, а существование мыслящего как факт. И именно поэтому в cogito не подразумевается и не рассматривается главный критерии мысли как таковой - ее правота. Правота мысли - смысловая нагрузка, которую несет в себе эта мысль, здесь не значимо. Cogito - это только факт, структура мысли. Факт того, что мысль существует как происходящее сейчас явление.

Вот как определяет "мысль" сам Декарт:

"Под словом "мышление" я понимаю все то, что совершается в нас осознанно, поскольку мы это понимаем. Таким образом, не только понимать, хотеть, воображать, но также и чувствовать есть то же самое, что мыслить. Ибо если я скажу: "Я вижу..." или "Я хожу, следовательно я существую" - и буду подразумевать при этом зрение или ходьбу, выполняемую телом, мое заключение не будет вполне достоверным; ведь я могу, как это часто бывает во сне, думать будто я хожу, хотя я и не открываю глаз, и не двигаюсь с места, и даже, возможно, думать так в случае, если бы у меня вовсе не было тела. Но если я буду разуметь само чувство или осознание зрения или ходьбы, то, поскольку в этом случае они будут сопряжены с мыслью, коя одна только чувствует или осознает, что она видит или ходит, заключение мое окажется вполне верным".

Итак, Декарт в своем хитроумном творении указал нам как бы точку отсчета, как бы центр тяжести феномена существования. Он отделил его и от ощущений, и от мысли. Тем самым он как бы отделил от субстанции человека сначала его плоть, а потом и разум - психику. И то, что у него осталось, он назвал странным термином cogito, термином, который ничего не характеризует, ничего не определяет кроме как сам факт существования. Декарт как бы отнял у человека все, что он мог характеризовать как живое, и все же осталась жизнь, которая не видна ни в чем, кроме как в факте своего существования. Ее нельзя увидеть, потрогать, охарактеризовать, иначе как просто факт жизни. - Невероятно интересный опыт!

Теперь, что меня заинтересовало в философском опыте Декарта?

А заинтересовало меня то, что своей структурой cogito весьма походит на те феномены, о которых выше был поставлен вопрос, и которые мы смогли описать лишь в общих чертах.

А именно: я говорил о структуре ощущений и мышления в человеке. При осмыслении этого вопроса я основывался на бытующих сегодня в науке и обыденном мышлении общих на этот счет взглядах. Я подчеркнул, что, в принципе я согласен с ними. Однако я так же охарактеризовал эти взгляды как в некотором аспекте незавершенные.

Незавершенность заключалась в том, что в этой общей схеме функционирования не хватало, как мне показалось, того элемента, который делал эту схему живой, не хватало, как мне показалось, страдающего начала "я". Да, говорил я, все в этой схеме приемлемо, весьма вероятно, что в человеке работает именно такой механизм ощущения, анализа и мышления. Однако структура, описывающая этот механизм не закончена, так как она не описывает ту фазу, которая существеннейшим образом изменяет смысл всей схемы. Фазу, в которой информация, мысль, нервный импульс - все это существующее как нечто отвлеченное, вдруг становится моим.

- Какая тут разница?

- Разница тут такая же, как между тем, болит ли зуб у меня или болит он у вас. Моя боль, мое переживание, моя мысль, это нечто существенно отличное от просто боли, просто мысли и просто переживания, которое описано в книге. И эта разница не ограничивается лишь тем, что одно происходит в одном месте, а другое в другом. Эта разница существенная - то, что переживаю я, делает это переживание формой существования моего "я", переживая я живу в форме этого переживания, следовательно и оно становится живым. И этот момент существеннейшим образом меняет всю схему функционирования человека - у всего этого механизма, который мы называем телом и мышлением человека, как бы появляется хозяин - тот, чьи все эти переживания, мысли, боль и радость.

Итак, мы определили нехватку этого элемента. Но охарактеризовать и исчерпывающе описать его я не смог, я лишь выделил его как те качества, которых не хватало в разработанной наукой схеме. И эти качества могут быть ориентировочно определенны как способность к восприятию и индивидуальность.

Под "способностью к восприятью" подразумевается то, что благодаря ему то, что было просто мыслью, или просто чувством, становится моей мыслью и моим чувством, они становятся частью переживания - жизненного процесса некоего субъекта. Отсюда происходит и "индивидуальность" - при наличии этого элемента все что переживается, - переживается индивидуумом - одним переживающим началом.

И именно тут, в этом аспекте проявляется близость рассматриваемой мною темы и cogito. Ведь cogito так же, как и та неизвестная величина, о которой я говорю отвлечена от всех конкретных деталей происходящего. Декарт утверждает, что правдивость происходящего не имеет значения для правдивости cogito, то есть его существование не зависимо от реальности мысли или же ощущений. Однако, вместе с тем, он строит само cogito именно на этих мыслях и ощущениях:

"Если я буду разуметь само чувство или осознание зрения или ходьбы, то, поскольку в этом случае они будут сопряжены с мыслю, коя одна только чувствует или осознает, что она видит или ходит, заключение мое окажется вполне верным".

То есть cogito существует и проявляется вне смысла, но благодаря мысли и ощущениям. Оно самосознание:

"под словом "мышление" я понимаю все то, что совершается в нас осознанно, поскольку мы это понимаем".

Вернее - чистое самосознание, в cogito, так же как и в самосознании, не имеет значения его смысл. Но ведь и то, что искал я, оно ведь тоже проявляется именно как самоощущение ощущения, как мышление мысли, как переживание переживания - самость; вне контекста и содержания.

И именно в этом смысле cogito, для меня подсказка, аналогичный опыт, который освещает еще одну сторону того, чего мы еще не знаем, но о чем догадываемся, и о чем продолжаем думать. Ведь cogito, такое же реальное, такое же ощутимое, и вместе с тем такое же беспредметное как и самоощущение. Как боль без объекта боли, как мысль без смысла, как переживания без содержания. В этом случае cogito проявилось перед нами как самоощущение, и своим существованием продемонстрировало реальность того объекта, о нехватке которого мы сетовали.

И я могу уже сказать, что в критикуемой нами схеме не хватает самоощущения - cogito. Просто в конце этой схемы, а может и не в конце, а над ней, нужно установить определитель, который указывал бы, что все происходящее в ней происходит в режиме cogito - переживается, то есть живет. Что информация пришедшая из рецептора по нервным путям в центральную нервную систему и проанализированная, ко всему прочему еще и пережилась неким субъектом, неким Я - cogito-валось.

И в таком случае не будет трудно разграничение человека и машины, даже если бы они проделывали одни и те же операции. Так как разграничение будет ни по функциям, а по сути - по cogito - по самоощущению. Да, машина воспринимает и описывает боль, но у нее не болит, так как она не ощущает, потому что у нее нет cogito, она может писать прекрасные стихи, но она их не переживает, она может их оценить, но она не может их пережить, так как у нее нет cogito; она не жива, так как ее схема не работает в режиме самоощущения - в режиме cogito.

Итак, могут возникнут возражения насчет того, что термин, который я так часто использую, и который мной взят у Декарта, был изначально создан для совсем иной цели чем моя, и сам Декарт использовал его в совсем другом направлении. Но, как я заметил выше, меня в этом случае интересует не сама теория Декарта, а родственность и схожесть cogito, того что оно утверждает, с предметом моего исследования. Так как мне показалось, - то, что утверждает этот опыт, очень схоже с тем, чего так не хватало мне в вышеописанных поисках.

И следующее, в чем я использую cogito, - постараюсь определить второй интересующий нас вопрос. Итак, как может восполнить cogito оставшийся у меня "без аргумента" страх перед смертью. Вспомним проблему: поставлен вопрос - чего боится человек в смерти? И я не смог дать ответ. Я согласен, что смерть это нечто очень страшное, но оказалось, что она настолько страшна, что ничего из приведенных мной примеров, не могло сравниться с ней. Одно мы смогли определить, что смерть есть потеря - но чего? Все то, что мы могли представить как потерю, было намного незначительнее смерти. Все это было приобретено, было чем-то приобретенным в жизни, и, следовательно, могло быть потерянным, и потом снова приобретенным, примерно как в случае с Иовом. Смерть же, несет в себе какой-то невосполнимый оттенок, она потеря чего-то невосполнимого, а следовательно и не приобретенного - чего же?

На этот вопрос я ответил весьма расплывчато и тавтологично - жизни. Смерть есть потеря жизни. Я ответил примерно так же тавтологично и неопределенно, как ответил на него сам Декарт:

"Будем рассуждать так: тело живого человека так же отличается от тела мертвого, как отличаются часы или иной автомат (т.е. машина которая движется сама собой), когда они собраны и когда в них есть материальное условие тех движении, для которых они предназначены, со всем необходимым для их действия, от тех же часов или от той же машины, когда они сломаны и когда условие их движения отсутствует".

Но тогда вопрос вернулся на новый круг - а что же такое жизнь?

На него я так и не смог ответить. Теперь постараемся вернуться к нему еще раз, уже с нашим новым опытом cogito.

Итак, что такое жизнь, или что страшно в смерти?

Выше я как бы наметил ответ на этот вопрос, когда старался определить разницу между живой и неживой сущностью. Тогда я отметил, что разница заключена в качестве процессов, протекающих в этих сущностях. Для легкости понимания назовем качество протекающего в живых сущностях процессов - живым, а в неживых - неживым. Отличительная черта живого процесса от неживого не в сложности, быстроте или же содержании, а в его направленности на субъект. Живые процессы проживаются, неживые - протекают. В свою очередь термин "проживаются", мной отождествлен со словом "переживаются", а также пояснен декартовским термином cogito - как ощущение явлений в контексте самого себя.

И основываясь на этой позиции, я могу предположить, что человек в смерти боится потерять не ногу, не руку, не друзей и близких, не воспоминания и знания, а свою жизнь как самоощущение, как субъективность, как существование того чего-то, всего того которое воспринимает как "я".

То есть: человек боится потерять то cogito, которое я написал "над схемой", и тем самым превратил ее из неживой в живую. Он боится потерять себя, но не того, которого он знает и может описать: не свои руки и ноги, не знания и социальный статус, а себя как "владельца" всего этого, владельца которого он не видел, которого он не может охарактеризовать, но которым является он сам.

С одной стороны может сложно определить разграничение этого "владельца" и всего остального, что мы обычно называем собою, но с другой стороны это довольно легко, и не требует ничего иного, кроме как изменения ракурса. С точки зрения того, как мы смотрим на вещи и на самих себя. Для этого нужно выпрыгнуть из обычной колеи мышления и начать мыслить в новом русле.

И именно этому учит декартовский Евдокс Полиандра, который отвечает первому:

"Я - тот, который сомневается, - вовсе не являюсь тем, что я именую своим телом. Более того, я вовсе не знаю, обладаю ли каким-то телом, ведь ты показал мне, что я могу в этом сомневаться. Добавлю к этому, что я не могу полностью отрицать наличие у меня тела."

И позже, отбросив все свои качества, он утверждает:

"Что ж, из всех атрибутов, какие я когда-то себе приписывал, остается исследовать только один, а именно мышление; я понимаю, что только оно таково, что не может быть от меня отделено."

Итак, единственный атрибут, который нельзя отбросить и отделить от себя, это то, что Декарт называет "мышлением". И я согласен с тем смыслом, который вкладывается в этот термин. Так как он описывает мышление как факт, вне зависимости от его смысла - сам факт мышления. Но вместе с тем, я не совсем согласен с термином "мышление", так как он ассоциируется с процессом рациональной активности и ее смысловой нагрузкой, а это не есть то, что мы пытаемся определить. И поэтому, для того чтобы еще точнее определить значение этого термина, в следующей главе, я постараюсь исследовать место этого феномена в структуре человеческой психики.

Глава Четвертая

Итак, что такое cogito в психологическом контексте?

Начну с того, что знаем мы о человеке: самая общая и распространенная психологическая схема делит психику человека на несколько слоев - на сознание, подсознание и бессознательное (индивидуальное и коллективное). Кроме того, в психике различаются и разные функциональные сферы. Такие, как рациональное мышление, эмоции, интуиция, память, и т.д. Это, так сказать, самая общая, "любительская" психологическая схема человека; но она вполне удовлетворительна для наших целей.

Теперь, в контексте этой схемы, где можно поместить центр тяжести и утверждать, что там находится то, что мы подразумеваем под cogito, - центр человека, центр его Я?

В психологической традиции двадцатого века центром тяжести после его открытия стало бессознательное. В бессознательном как бы сконцентрировалось все то, что пока еще неопознано, что туманно и неясно в человеке. Вместе с тем, когда стало ясно, что подавляющее большинство человеческой активности мотивировано и детерминировано именно этой сферой, а также то, что именно бессознательное обладает невероятной силой и может в щепки разнести хрупкое по сравнению с ним сознание, то все как бы сошлось, и бессознательное все больше стало претендовать на "центральную" роль в архитектонике человеческой психики. Ведь если руководит, именно оно и если оно сильно, то логично предполагать, что "центр тяжести" в нем. Этому, естественно, также способствовало параллельное познание и "обнаружение" слабости и ограниченности сознания.

Как ни смешно так определять часть психики, но в двадцатом веке сознание было и остается весьма "дискредитированным" феноменом. Современный человек смотрит на сознание как на слабое, ограниченное, капризное, и вместе с тем легко предсказуемое нечто. Сознание для него - нечто видимое и понятное, и даже то, что в нем не совсем понятно, с почтительно приписывается бессознательному. В общем, типично искать что-нибудь не в сознании, а в бессознательном, и видеть все непознанное, туманное и интересное в нем. И я, как верный сын своего века, так же разделяю этот взгляд, и если бы передо мной стоял выбор - где искать нечто непонятное и загадочное, я бы с у