|
Выдержки из произведения
В полном объеме вы можете скачать произведение в архиве
ZIP по ссылке расположенной выше
А.Н.Леонтьев.
Деятельность.Сознание.ЛичностьОцените этот текст:Не читал10987654321
ПрогнозСодержаниеFine HTMLtxt(Word,КПК)gZipLib.ru htmlА.Н.Леонтьев.
Деятельность.Сознание.Личность
---------------------------------------------------------------
См. также: Учебная литература по психологии на "Флогистоне"
http://flogiston.ru
---------------------------------------------------------------
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Эта небольшая теоретическая книга готовилась очень долго, но и
сейчас я
не могу считать ее законченной - слишком многое осталось в ней не
эксплицированным, только намеченным. Почему я все же решился ее
опубликовать? Замечу сразу: только не из любви к теоретизированию.
Попытки разобраться в методологических проблемах психологической
науки
всегда порождались настоятельной потребностью в теоретических
ориентирах,
без которых конкретные исследования неизбежно остаются близорукими.
Вот уже почти столетие, как мировая психология развивается в
условиях
кризиса ее методологии. Расколовшись в свое время на гуманитарную и
естественнонаучную, описательную и объяснительную, система
психологических
знаний дает все новые и новые трещины, в которых кажется исчезающим
сам
предмет психологии. Происходит его редукция, нередко прикрываемая
необходимостью развивать междисциплинарные исследования. Порой даже
раздаются голоса, открыто призывающие в психологию "варягов":
"придите и
княжите нами". Парадокс состоит в том, что вопреки всем
теоретическим
трудностям во всем мире сейчас наблюдается чрезвычайное ускорение
развития
психологических исследований - под прямым давлением требований
жизни. В
результате противоречие между громадностью фактического материала,
скрупулезно накапливаемого психологией в превосходно оснащенных
лабораториях, и жалким состоянием ее теоретического,
методологического
фундамента еще более обострилось. Небрежение и скепсис в отношении
общей
теории психики, распространение фактологизма и сциентизма,
характерные для
современной американской психологии (и не только для нее!), стали
барьером
на пути исследования капитальных психологических проблем.
Нетрудно увидеть связь между этим явлением и разочарованностью,
вызванной не оправдавшимися претензиями главных западноевропейских и
американских направлений произвести в психологии долгожданную
теоретическую
революцию. Когда родился бихевиоризм, заговорили о спичке,
поднесенной к
бочке с порохом; затем стало казаться, что не бихевиоризм, а
гештальт-психология открыла генеральный принцип, способный вывести
психологическую науку из тупика, в который ее завел
элементаристский,
"атомистический" анализ; наконец, у очень многих закружилась голова
от
фрейдизма, якобы нашедшего в бессознательном ту точку опоры, которая
позволяет поставить психологию с головы на ноги и сделать ее
по-настоящему
жизненной. Другие буржуазно-психологические направления были,
пожалуй, менее
претенциозны, но их ждала та же участь; все они оказались в общей
эклектической похлебке, которую варят сейчас - каждый на свой манер
-
психологи, ищущие репутации "широких умов".
По совершенно другому пути шло развитие советской психологической
науки.
Методологическому плюрализму советские психологи противопоставили
единую марксистско-ленинскую методологию, позволяющую проникнуть в
действительную природу психики, сознания человека. Начались
настойчивые
поиски решения главных теоретических проблем психологии на основе
марксизма.
Одновременно шла работа по критическому осмысливанию на этой основе
положительных достижений зарубежной психологии и развернулись
конкретные
исследования по широкому кругу вопросов. Складывались новые подходы
и новый
концептуальный аппарат, позволивший достаточно быстро вывести
советскую
психологию на научный уровень, несопоставимо более высокий, чем
уровень той
психологии, которая пользовалась официальным признанием в
дореволюционной
России. В психологии появились новые имена: Блонского и Корнилова,
затем
Выготского, Узнадзе, Рубинштейна и других.
Главное в том, что это был путь неустанной целеустремленной борьбы -
борьбы за творческое овладение марксизмом-ленинизмом, борьбы против
идеалистических и механистических, биологизаторских концепций,
выступавших
то в одном, то в другом обличье. Развивая линию, противостоящую этим
концепциям, нужно было вместе с тем избежать научного изоляционизма,
равно
как и положения одной из психологических школ, существующей наряду с
прочими. Мы все понимали, что марксистская психология - это не
отдельное
направление, не школа, а новый исторический этап, олицетворяющий
собой
начало подлинно научной, последовательно материалистической
психологии. Мы
понимали и другое, а именно, что в современном мире психология
выполняет
идеологическую функцию, служит классовым интересам и что с этим
невозможно
не считаться.
Методологические и идеологические вопросы оставались в центре
внимания
советской психологии, особенно в первый период ее развития, который
ознаменовался выходом в свет таких фундаментальных по своим идеям
книг, как
"Мышление и речь" Л.С.Выготского и "Основы общей психологии"
Л.С.Рубинштейна. Нужно, однако, признать, что в последующие годы
внимание к
методологическим проблемам психологической науки несколько ослабло.
Это,
конечно, вовсе не значит, что теоретические вопросы стали меньше
обсуждаться
или о них стали меньше писать. Я имею в виду другое: известную
методологическую беспечность многих конкретно-психологических, в том
числе и
прикладных, исследований.
Это явление объяснимо рядом обстоятельств. Одно из них состоит в
том,
что постепенно произошло нарушение внутренних связей между
разработкой
философских проблем психологии и реальной методологией ведущихся
исследований. Философским вопросам психологии (как и философской
критике
зарубежных немарксистских направлений) посвящается немало объемистых
книг,
но вопросы, касающиеся конкретных путей исследования широких
психологических
проблем, в них почти не затрагиваются. Создается впечатление как бы
разветвленности: с одной стороны - сфера философской психологической
проблематики, а с другой стороны - сфера специально психологических
методологических вопросов, возникающих в опыте конкретных
исследований.
Конечно, разработка собственно философских вопросов той или иной
области
научного знания необходима. Однако речь идет о другом: о разработке
на
марксистской философской основе специальных проблем методологии
психологии
как конкретной науки. А это требует проникновения теоретической
мысли в ее,
так сказать, "внутреннее хозяйство".
Поясню свою мысль на примере одной из труднейших проблем, издавна
стоящих перед психологическим исследованием, - речь идет о проблеме
связи
психических процессов и процессов мозговых, физиологических. Вряд ли
нужно
убеждать сейчас психологов в том, что психика есть функция мозга и
что
психические явления и процессы нужно изучать в единстве с
физиологическими.
Но что значит изучать их в единстве? Для конкретно-психологического
исследования вопрос этот оказался архисложным. Дело в том, что
никакое
прямое соотнесение между собой психических и мозговых
физиологических
процессов проблемы еще не решает. Теоретические альтернативы,
которые
возникают при таком прямом сближении, хорошо известны: либо это
гипотеза
параллелизма, роковым образом приводящая к пониманию психики как
эпифеномена; либо это позиция наивного физиологического детерминизма
с
вытекающим из него сведением психологии к физиологии; либо, наконец,
это
дуалистическая гипотеза психофизиологического взаимодействия,
которая
допускает действие нематериальной психики на материальные процессы,
протекающие в мозге. Для метафизического мышления никакого иного
решения
попросту не существует, меняются лишь термины, прикрывающие все те
же
альтернативы.
Вместе с тем психофизиологическая проблема имеет для психологии
совершенно конкретный и в высшей степени деловой смысл, потому что
психолог
должен постоянно иметь в виду работу морфофизиологических
механизмов. Нельзя
же рассуждать, например, о процессах восприятия, не обращаясь к
данным
морфологии и физиологии. Однако образ восприятия как психологическая
реальность совсем не то же самое, что мозговые процессы и их
констелляции,
функцией которых он является. Очевидно, что мы имеем здесь дело с
разными
формами движения, но это необходимо ставит дальнейшую проблему о тех
содержательных переходах, которые связывают между собой эти формы
движения.
Хотя проблема эта является прежде всего методологической, ее решение
требует
анализа, проникающего, как я говорил, в результаты, накопленные
конкретными
исследованиями на психологическом и физиологическом уровнях.
На другой стороне, в сфере специально психологической проблематики,
внимание стало все более сосредоточиваться на тщательности
разработки
отдельных вопросов, на повышении технической вооруженности
лабораторного
эксперимента, усовершенствовании статистического аппарата и на
использовании
формальных языков. Конечно, без этого прогресс в психологии сейчас
попросту
невозможен. Но очевидно и другое: что одного этого еще недостаточно.
Необходимо, чтобы при этом частные задачи не заслоняли собой более
общих,
чтобы методика исследования не заслоняла собой его методологию.
Дело в том, что психолог-исследователь, взявшись за изучение
конкретных
вопросов, неизбежно продолжает наталкиваться на фундаментальные
методологические проблемы психологической науки. Только они
выступают перед
ним в скрытом своем выражении, так что решение конкретных вопросов
кажется
от них не зависящим, требующим лишь умножения и уточнения
эмпирических
данных. Возникает иллюзия "деметодологизации" сферы конкретных
исследований,
что еще более усиливает впечатление размыкания внутренних связей
между
общетеоретическими марксистскими основаниями психологической науки и
ее
фактологией. В результате в системе психологических понятий
образуется
своеобразный вакуум, в который стихийно втягиваются концепции,
порожденные
взглядами, по существу чуждыми марксизму.
Теоретическая, методологическая беззаботность иногда сказывается и в
подходе к решению некоторых чисто прикладных психологических задач.
Она
проявляется прежде всего в попытках некритического применения в
практических
целях научно не обоснованных методических средств. Предпринимая
такого рода
попытки, зачастую спекулируют на необходимости теснее связывать
психологию с
актуальными задачами, которые выдвигаются современным этапом
развития
общества и научно-технической революцией. Наиболее грубым выражением
таких
попыток является практика бездумного использования психологических
тестов,
чаще всего импортируемых из США. Я говорю здесь об этом только
потому, что
развитие практики тестирования обнажает один из "механизмов",
порождающих в
психологии антиметодологические установки.
Тестами, как известно, называют краткие испытания, цель которых
состоит
в том, чтобы обнаружить (а иногда и измерить) то или иное
предварительно
научно осмысленное свойство или процесс. Когда, например, стала
известна
реакция лакмуса на кислоту, то появился тест "лакмусовой бумажки" -
изменение ее цвета стало служить простейшим индикатором кислотности
или
щелочности жидкости, смачивающей бумажку; изучение индивидуальных
особенностей восприятия цвета привело к созданию известных таблиц
Штиллинга,
которые по различаемости изображенных на них цифр позволяют
достаточно
надежно судить об отсутствии или наличии цветоаномалии и о ее
характере.
Такого рода тесты, широко используемые в самых различных областях
знания,
можно назвать "понимающими" в том смысле, что они опираются на
содержательное представление о зависимостях, которые связывают между
собой
результаты тестирования с изучаемыми свойствами, состояниями или
процессами.
Они не эмансипированы от науки и не подменяют собой углубленные
исследования.
Принципиально иной характер имеют те тесты, которые служат способом
обойти трудности добывания подлинно научных психологических знаний.
Типичным
образцом таких тестов являются тесты умственного развития. В их
основе лежит
следующая процедура: прежде всего, допускается существование некоего
"психологического флогистона", именуемого интеллектуальной
одаренностью;
далее изобретается ряд вопросов-задач, среди которых отбираются те,
которые
обладают наибольшей дифференцирующей силой, и из них составляется
"тестовая
батарея"; наконец, на основании статистической обработки результатов
большого числа испытаний количество правильно решаемых задач,
включенных в
такую батарею, соотносится с возрастом, расовой или социальной
принадлежностью испытуемых. Определенный эмпирически установленный
процент
решений принимается за единицу, а отклонение от него записывается в
виде
дроби, которая якобы и выражает "интеллектуальный коэффициент",
присущий
данному индивиду или группе.
Несостоятельность методологии такого рода тестов очевидна. Ведь
единственным критерием, на основании которого вводятся те или иные
тестовые
задачи, является их валидность, т. е. степень соответствия
результатов их
решения тем или иным косвенным же выражениям тестируемых
психологических
особенностей. Это и вызвало к жизни специальную психологическую
дисциплину -
так называемую тестологию. Нетрудно увидеть, что за подобной
трансформацией
методической техники в самостоятельную дисциплину кроется не что
иное, как
подмена теоретического исследования грубой прагматикой.
Хочу ли я этим сказать, что от психологических тестов нужно
отказаться?
Нет, конечно. Я воспользовался примером давно дискредитировавших
себя тестов
одаренности, чтобы еще раз подчеркнуть необходимость серьезного
теоретического анализа даже и при решении таких вопросов, которые на
первый
взгляд кажутся узкометодическими.
Я остановился на тех трудностях, которые испытывает научная
психология,
и ничего не говорил о ее бесспорных и очень серьезных достижениях.
Но именно
осознание этих трудностей и составило, так сказать, критическое
содержание
данной книги. Оно, однако, не является единственным фундаментом, на
который
опираются развиваемые в ней позиции. К ним во многом привел
положительный
опыт конкретно-психологических исследований - как моих собственных,
так и
проведенных другими учеными. Результаты этих исследований я
постоянно имел в
виду, хотя прямо они упоминаются лишь изредка, в качестве беглых
иллюстраций; в большинстве же случаев они вовсе оставались за
пределами
изложения. Последнее объясняется необходимостью отказаться от
длинных
отступлений, чтобы сделать общую авторскую концепцию более наглядной
и
обозримой.
По этой же причине книга не претендует и на то, чтобы дать обзор
научной литературы по затрагиваемым вопросам. Многие важные и
известные
читателю работы в ней не цитируются, хотя и подразумеваются. Так как
это
может создать неправильное впечатление, я должен подчеркнуть, что
если эти
психологические работы и остались неназванными, то этот отнюдь не
потому,
что они, на мой взгляд, не заслуживают внимания. Не иначе обстоит
дело и с
философско-историческими источниками: читатель без труда обнаружит
теоретические рассуждения, за которыми скрывается анализ некоторых
прямо не
называемых категорий домарксистской классической философии. Все это
-
потери, восстановить которые можно только в новой, совершенно
по-другому
написанной большой книге. К сожалению, такой возможности у меня
сейчас
просто нет.
Почти всякую теоретическую работу можно прочитать по-разному, подчас
совершенно иначе, чем она представляется автору. Поэтому я хочу
воспользоваться возможностью сказать в предисловии о том, что на
страницах
этой книги является, на мой взгляд, главным.
Я думаю, что главное в этой книге состоит в попытке психологически
осмыслить категории, наиболее важные для построения целостной
системы
психологии как конкретной науки о порождении, функционировании и
строении
психического отражения реальности, которое опосредствует жизнь
индивидов.
Это - категория предметной деятельности, категория сознания человека
и
категория личности.
Первая из них является не только исходной, но и важнейшей. В
советской
психологии это положение высказывается постоянно, но раскрывается
оно
существенно по-разному. Центральный пункт, образующий как бы
водораздел
между различным пониманием места категории деятельности, состоит в
том,
рассматривается ли предметная деятельность лишь как условие
психического
отражения и его выражение, или же она рассматривается как процесс,
несущий в
себе те внутренние движущие противоречия, раздвоения и
трансформации,
которые порождают психику, являющуюся необходимым моментом
собственного
движения деятельности, ее развития. Если первая из этих позиций
выводит
исследование деятельности в ее основной форме - в форме практики -
за
пределы психологии, то вторая позиция, напротив, предполагает, что
деятельность независимо от ее формы входит в предмет психологической
науки,
хотя, разумеется, совершенно иначе, чем она входит в предмет других
наук.
Иными словами, психологический анализ деятельности состоит, с точки
зрения этой второй позиции, не в выделении из нее ее внутренних
психических
элементов для дальнейшего обособленного их изучения, а в том, чтобы
ввести в
психологию такие единицы анализа, которые несут в себе психическое
отражение
в его неотторжимости от порождающих его и им опосредствуемых
моментов
человеческой деятельности. Эта защищаемая мною позиция требует,
однако,
перестройки всего концептуального аппарата психологии, которая в
данной
книге лишь намечена и в огромной степени представляется делом
будущего.
Еще более трудной в психологии является категория сознания. Общее
учение о сознании как высшей, специфически человеческой форме
психики,
возникающей в процессе общественного труда и предполагающей
функционирование
языка, составляет важнейшую предпосылку психологии человека. Задача
же
психологического исследования заключается в том, чтобы, не
ограничиваясь
изучением явлений и процессов на поверхности сознания, проникнуть в
его
внутреннее строение. Но для этого сознание нужно рассматривать не
как
созерцаемое субъектом поле, на котором проецируются его образы и
понятия, а
как особое внутреннее движение, порождаемое движением человеческой
деятельности.
Трудность состоит здесь уже в том, чтобы выделить категорию сознания
как психологическую, а это значит понять те реальные переходы,
которые
связывают между собой психику конкретных индивидов и общественное
сознание,
его формы. Этого, однако, нельзя сделать без предварительного
анализа тех
"образующих" индивидуального сознания, движение которых
характеризует его
внутреннюю структуру. Изложение опыта такого анализа, в основании
которого
лежит анализ движения деятельности, и посвящена специальная глава
книги. Не
мне, разумеется, судить о том, является ли этот опыт удачным. Я хочу
только
обратить внимание читателя на то, что психологическая "тайна
сознания"
остается закрытой для любого метода, за исключением метода,
открытого
Марксом, позволяющего демистифицировать природу сверхчувственных
свойств
общественных объектов, к которым принадлежит также и человек как
субъект
сознания.
Наибольшие, вероятно, возражения могут вызвать развиваемые мной
взгляды
на личность как предмет собственно психологического изучения. Я
думаю так
потому, что они решительно не совместимы с теми метафизическими
культур-антропологическими концепциями личности (как и с теориями
двойной ее
детерминации - биологической наследственностью и социальной средой),
которые
наводняют сейчас мировую психологию. Несовместимость эта особенно
видна при
рассмотрении вопроса о природе так называемых внутренних двигателей
личности
и вопроса о связи личности человека с его соматическими
особенностями.
Широко распространенный взгляд на природу потребностей и влечений
человека заключается в том, что они-то и суть определители
деятельности
личности, ее направленности; что, соответственно, главную задачу
психологии
составляет изучение того, какие потребности свойственны человеку и
какие
психические переживания (влечения, желания, чувства) они вызывают.
Другой
взгляд, в отличие от первого, состоит в том, чтобы понять, каким
образом
развитие самой деятельности человека, ее мотивов и средств
трансформирует
его потребности и порождает новые потребности, в результате чего
меняется их
иерархия, так что удовлетворение некоторых из них низводится до
статуса лишь
необходимых условий деятельности человека, его существования как
личности.
Нужно сказать, что защитниками первой, антропологической или, лучше
сказать, натуралистической точки зрения, выдвигается множество
аргументов, в
том числе такие, которые метафорически можно назвать аргументами "от
желудка". Конечно, наполнение желудка пищей - непременное условие
любой
предметной деятельности, но психологическая проблема заключается в
другом:
какова будет эта деятельность, как пойдет ее развитие, а вместе с
ним и
преобразование самих потребностей.
Если я выделил здесь данный вопрос, то это потому, что в нем
сталкиваются противоположные воззрения на перспективу изучения
личности.
Одно из них ведет к построению психологии личности, исходящей из
примата, в
широком смысле слова, потребления (на языке бихевиористов -
"подкрепления");
другое - к построению психологии, исходящей из примата деятельности,
в
которой человек утверждает свою человеческую личность.
Второй вопрос - вопрос о личности человека и его телесных
особенностях
- заостряется в связи с тем положением, что психологическая теория
личности
не может строиться, опираясь главным образом на различия конституций
человека. Как же можно в теории личности обойтись без привычных
ссылок на
конституции Шелдона, факторы Айзенка, наконец, на павловские типы
высшей
нервной деятельности? Соображение это тоже возникает из
методологического
недоразумения, которое во многом зависит от неоднозначности самого
понятия
"личность". Неоднозначность эта, однако, исчезает, если принять то
известное
марксистское положение, что личность есть особое качество, которое
природный
индивид приобретает в системе общественных отношений. Проблема тогда
неизбежно обращается: антропологические свойства индивида выступают
не как
определяющие личность или входящие в ее структуру, а как генетически
заданные условия формирования личности и, вместе с тем, как то, что
определяет не ее психологические черты, а лишь формы и способы их
проявления. Например, агрессивность как черта личности, конечно,
будет
проявляться у холерика иначе, чем у флегматика, но объяснить
агрессивность
особенностью темперамента как же научно бессмысленно, как искать
объяснения
войн в свойственном людям инстинкте драчливости. Таким образом,
проблема
темперамента, свойств нервной системы и т.п. не "изгоняется" из
теории
личности, а выступает в ином, нетрадиционном плане - как вопрос об
использовании, если так можно выразиться, личностью врожденных
индивидуальных свойств и способностей. И это - очень важная для
конкретной
характерологии проблема, которая, как и ряд других проблем, осталась
в
данной книге не рассмотренной.
Оговорки, сделанные в этом предисловии (а они могли быть еще более
многочисленными), вызваны тем, что автор видел свою задачу не
столько в
утверждении тех или иных конкретно-психологических положений,
сколько в
поиске метода их добывания, вытекающего из
историко-материалистического
учения о природе человека, его деятельности, сознания и личности.
В заключение мне осталось сказать несколько слов о композиции книги.
Содержащиеся в ней мысли уже были высказаны в прежних публикациях
автора,
перечень которых дается в примечаниях к главам. Они, однако, впервые
представлены здесь систематически.
По своему составу книга разбивается на три части. Первую из них
образуют I и II главы, посвященные анализу понятия отражения и того
общего
вклада, который вносит марксизм в научную психологию. Главы эти
служат
введением к ее центральной части, в которой рассматриваются проблемы
деятельности, сознания и личности. Совершенно особое место занимает
последняя часть книги: она не является продолжением предшествующих
глав, а
представляет собой одну из ранних работ автора по психологии
сознания. Со
времени ее первого, ставшего теперь редким издания прошло более
двадцати
лет, и многое в ней устарело. Однако она содержит некоторые
психолого-педагогические аспекты проблемы сознания, которые в других
частях
книги вовсе не затрагиваются, хотя аспекты эти остаются и сейчас
близкими
сердцу автора. Это и побудило включить ее в книгу.
Москва, июнь 1974 г.
* ГЛАВА I. МАРКСИЗМ И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ НАУКА *
1. ОБ ОБЩИХ ОСНОВАНИЯХ МАРКСИСТСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
Учение К.Маркса создало переворот в общественных науках: в
философии, в
политической экономии, в теории социализма. Психология, как
известно,
оставалась многие годы изолированной от влияния марксизма. Марксизм
не
допускался в официальные научные психологические центры, и имя
К.Маркса на
протяжении более полустолетия после опубликования его основных
произведений
почти не упоминалось в трудах психологов.
Только в начале двадцатых годов учеными нашей страны было впервые
выдвинуто требование сознательно строить психологию на основе
марксизма1.
Таким образом, именно советские ученые открыли Маркса для мировой
психологической науки.
Первоначально задача создания марксистской психологии понималась как
задача критики идеалистических философских взглядов,
господствовавших в
психологии, и внесения в нее некоторых положений марксистской
диалектики.
Характерным в этом отношении было название вышедшего в 1926 г.
нового
учебника психологии, написанного К.Н.Корниловым. Он назывался так:
"Учебник
психологии, изложенной с точки зрения диалектического материализма".
В нем,
как и в других работах этого периода, многие основополагающие для
психологии
идеи и понятия марксизма-ленинизма, в том числе понятие отражения,
оставались еще не раскрытыми. Хотя Корнилов и другие авторы того
времени
подчеркивали положение об общественной природе человеческой психики,
однако
оно обычно интерпретировалось в духе наивных представлений о
биосоциальной
обусловленности поведения людей.
Только после работ Л.С.Выготского2 и, несколько позже,
С.Л.Рубинштейна3
значение марксизма для психологии стало пониматься более полно.
Получили
развитие исторический подход к психике человека,
конкретно-психологическое
учение о сознании как высшей форме отражения реальности, учение о
деятельности и ее строении. Происходил процесс постепенного
переосмысления
значения трудов классиков марксизма для психологической науки.
Становилось
все более очевидным, что марксизмом была создана широкая теория,
раскрывающая природу и общие законы психики, сознания, что вклад
марксизма в
психологическую науку несопоставим по своему значению с самыми
крупными
теоретическими открытиями, сделанными в психологии как в
домарксистский
период ее развития, так и после Маркса.
Осознание этого явилось результатом большой теоретической работы
многих
психологов-марксистов, в том числе и зарубежных4. Но и сейчас еще
нельзя
сказать, что психология исчерпала сокровищницу идей
марксизма-ленинизма. Вот
почему мы вновь и вновь обращаемся к трудам К.Маркса, дающим решение
наиболее глубоких и сложных теоретических проблем психологической
науки.
В теории марксизма решающее важное значение для психологии имеет
учение
о человеческой деятельности, о ее развитии и ее формах.
Свои знаменитые тезисы о Фейербахе Маркс, как известно, начинает с
указания "главного недостатка всего предшествующего материализма".
Он
состоит в том, что предмет, действительность берутся им лишь в форме
объекта, в форме созерцания, а не как человеческая деятельность, не
субъективно5.
Говоря о созерцательности старого материализма, Маркс имеет в виду
то
обстоятельство, что познание рассматривалось им только как результат
воздействия предметов на познающего субъекта, на его органы чувств,
а не как
продукт развития его деятельности в предметом мире. Таким образом,
старый
материализм отделял познание от чувственной деятельности, от
жизненных
практических связей человека с окружающим его миром.
Вводя понятие деятельности в теорию познания, Маркс придавал ему
строго
материалистический смысл: для Маркса деятельность в ее исходной и
основной
форме - это чувственная практическая деятельность, в которой люди
вступают в
практический контакт с предметами окружающего мира, испытывают на
себе их
сопротивление и воздействуют на них, подчиняясь их объективным
свойствам. В
этом и состоит коренное отличие марксистского учения о деятельности
от
идеалистического, которое знает деятельность только в ее
абстрактной,
спекулятивной форме.
Глубокий переворот, совершенный Марксом в теории познания, состоит в
том, что человеческая практика была понята как основа человеческого
познания, как тот процесс, в ходе развития которого возникают
познавательные
задачи, порождаются и развиваются восприятие и мышление человека и
который
вместе с тем несет в себе критерий адекватности, истинности знаний:
в
практике, говорит Маркс, должен человек доказать истинность,
действительность и мощь, посюсторонность своего мышления.
Напоминая эти хорошо известные тезисы Маркса, нужно особенно
подчеркнуть, что ни один из них не может быть взят изолированно, в
отрыве от
марксистского учения в целом. В частности, это относится и к
положению о
роли практики, - положению, которое некоторые современные
извратители
марксизма пытаются трактовать как якобы выражающее и обосновывающее
прагматическую точку зрения.
В действительности философское открытие Маркса состоит вовсе не в
отождествлении практики с познанием, а в том, что познание не
существует вне
жизненного процесса, который по самой природе своей есть процесс
материальный, практический. Отражение действительности возникает и
развивается в процессе развития реальных связей познающих людей с
окружающим
их человеческим миром, этими связями определяется и, в свою очередь,
оказывает обратное влияние на их развитие.
"Предпосылки, с которых мы начинаем, - читаем мы в "Немецкой
идеологии", - не произвольны, они - не догмы; это - действительные
предпосылки, от которых можно отвлечься только в воображении. Это -
действительные индивиды, их деятельность и материальные условия их
жизни..."6 Предпосылки эти вместе с тем составляют три необходимых
основных
момента, три звена, диалектические связи которых образуют единую
саморазвивающуюся систему.
Уже в самой телесной организации индивидов заключена необходимость
того, что они вступают в активное отношение к внешнему миру; чтобы
существовать, они должны действовать, производить необходимые им
средства к
жизни. Воздействуя на внешний мир, они изменяют его; этим они также
изменяют
и самих себя. Поэтому то, что они представляют собой, определяется
их
деятельностью, обусловленной уже достигнутым уровнем развития ее
средств и
форм ее организации.
Только в ходе развития этих отношений развивается также и
психическое
отражение людьми реальности. "...Люди, развивающие свое материальное
производство и свое материальное общение, изменяют вместе с этой
своей
действительностью также свое мышление и продукты своего мышления"7.
Иными словами, мышление, сознание определяются реальным бытием,
жизнью
людей и существуют только как их сознание, как продукт развития
указанной
системы объективных отношений. В своем саморазвитии система эта
образует
различные инфраструктуры, отношения и процессы, которые могут
становиться
предметом изучения отдельных наук. Однако марксистское требование
состоит в
том, чтобы они рассматривались внутри этой общей системы, а не
изолированно
от нее. Требование это, разумеется, относится также и к
психологическому
изучению людей, к психологической науке.
Старая метафизическая психология знала только абстрактные индивиды,
подвергающиеся воздействию противостоящей им внешней среды и, со
своей
стороны, проявляющие присущие им психические способности:
восприятие,
мышление, волю, чувства. Безразлично, мыслится ли при этом индивид
как некая
реактивная машина (хотя бы и очень сложно запрограммированная), или
он
наделяется автохтонно проявляющимися духовными силами. Подобно
высмеянному
Марксом святому Санчо8, наивно полагавшему, что ударом стали мы
высекаем
огонь, хранящийся в камне, психолог-метафизик думает, что психика
извлекается из самого субъекта, из его головы. Как и Санчо, он не
подозревает, что огненные частички отделяются не от камня, а от
стали и,
главное, что все дело - в раскаляющем эти частички взаимодействии
камня и
стали. Психолог-метафизик тоже упускает главное звено - процессы,
опосредующие связи субъекта с реальным миром, процессы, в которых
только и
происходит психическое отражение им реальности, переход
материального в
идеальное. А это суть процессы деятельности субъекта, первоначально
всегда
внешней и практической, а затем приобретающей также форму внутренней
деятельности, деятельности сознания.
Анализ деятельности и составляет решающий пункт и главный метод
научного познания психического отражения, сознания. В изучении форм
общественного сознания - это анализ бытия общества, свойственных ему
способов производства и системы общественных отношений; в изучении
индивидуальной психики - это анализ деятельности индивидов в данных
общественных условиях и конкретных обстоятельствах, которые выпадают
на долю
каждого их них.
2. ТЕОРИЯ СОЗНАНИЯ
К.Маркс заложил основы конкретно-психологической теории сознания,
которая открыла для психологической науки совершенно новые
перспективы.
Хотя прежняя субъективно-эмпирическая психология охотно называла
себя
наукой о сознании, в действительности она никогда не была ею.
Явления
сознания либо изучались в плане чисто описательном, с
эпифеноменологических
и паралеллистических позиций, либо вовсе исключались из предмета
научно-психологического знания, как того требовали наиболее
радикальные
представители так называемой "объективной психологии"9. Однако
связанная
система психологической науки не может быть построена вне
конкретно-научной
теории сознания. Именно об этом свидетельствуют теоретические
кризисы,
постоянно возникавшие в психологии по мере накопления
конкретно-психологических знаний, объем которых начиная со второй
половины
прошлого столетия быстро увеличивался.
Центральную тайну человеческой психики, перед которой
останавливалось
научно-психологическое исследование, составляло уже само
существование
внутренних психических явлений, самый факт представленности субъекту
картины
мира. Эта психологическая тайна и не могла быть раскрыта в
домарксистской
психологии; она остается нераскрытой и в современной психологии,
развивающейся вне марксизма.
Сознание неизменно выступало в психологии как нечто внеположеное,
лишь
как условие протекания психических процессов. Такова была, в
частности,
позиция Вундта. Сознание, писал он заключается в том, что какие бы
то ни
было психические состояния мы находим в себе, и поэтому мы не можем
познать
сущности сознания. "Все попытки определить сознание... приводят или
к
тавтологии или к определениям происходящих в сознании деятельностей,
которые
уже потому не суть сознание, что предполагают его"10. Ту же мысль в
еще
более резком выражении мы находим у Наторпа: сознание лишено
собственной
структуры, оно лишь условие психологии, но не ее предмет. Хотя его
существование представляет собой основной и вполне достоверный
психологический факт, но оно не поддается определению и выводимо
только из
самого себя11.
Сознание бескачественно, потому что оно само есть качество -
качество
психических явлений и процессов; это качество выражается в их
"презентированности" (представленности) субъекту (Стаут). Качество
это не
раскрываемо: оно может только быть или не быть12.
Идея внеположности сознания заключалась и в известном сравнении
сознания со сценой, на которой разыгрываются события душевной жизни.
Чтобы
события эти могли происходить, нужна сцена, но сама сцена не
участвует в
них.
Итак, сознание есть нечто внепсихологическое, психологически
бескачественное. Хотя эта мысль не всегда высказывается прямо, она
постоянно
подразумевается. С ней не вступает в противоречие ни одна прежняя
попытка
психологически охарактеризовать сознание. Я имею в виду прежде всего
ту
количественную концепцию сознания, которая с наибольшей прямотой
была
высказана еще Леддом: сознание есть то, что уменьшается или
увеличивается,
что отчасти утрачивается во сне и вполне утрачивается при
обмороке13.
Это - своеобразное "свечение", перемещающийся световой зайчик или,
лучше сказать, прожектор, луч которого освещает внешнее или
внутреннее поле.
Его перемещение по этому полю выражается в явлениях внимания, в
которых
сознание единственно и получает свою психологическую характеристику,
но
опять-таки лишь количественную и пространственную. "Поле сознания"
(или, что
то же самое, "поле внимания") может быть более узким, более
концентрированным, или более широким, рассеянным; оно может быть
более
устойчивым или менее устойчивым, флюктуирующим. Но при всем том
описание
самого "поля сознания" остается бескачественным, бесструктурным.
Соответственно и выдвигавшиеся "законы сознания" имели чисто
формальный
характер; таковы законы относительной ясности сознания,
непрерывности
сознания, потока сознания.
К законам сознания иногда относят также такие, как закон ассоциации
или
выдвинутые гештальт-психологией законы целостности, прегнатности и
т.п., но
законы эти относятся к явлениям в сознании, а не к сознанию как
особой форме
психики, и поэтому одинаково действительны как по отношению к его
"полю",
так и по отношению к явлениям, возникающим вне этого "поля", - как
на уровне
человека, так и на уровне животных.
Несколько особое положение занимает теория сознания, восходящая к
французской социологической школе (Дюркгейм, Де Роберти, Хальбвакс и
другие)14. Как известно, главная идея этой школы, относящаяся к
психологической проблеме сознания, состоит в том, что индивидуальное
сознание возникает в результате воздействия на человека сознания
общества,
под влиянием которого его психика социализируется и
интеллектуализируется;
это социализированная и интеллектуализированная психика человека и
есть его
сознание. Но и в этой концепции полностью сохраняется
психологическая
бескачественность сознания; только теперь сознание представляется
некоей
плоскостью, на которой проецируются понятия, концепты, составляющие
содержание общественного сознания. Этим сознание отождествляется с
знанием:
сознание - это "со-знание", продукт общения сознаний.
Другое направление попыток психологически характеризовать сознание
состояло в том, чтобы представить его как условие объединения
внутренней
психической жизни.
Объединение психических функций, способностей и свойств - это и есть
сознание; оно поэтому, писал Липпс, одновременно есть и
самосознание15.
Проще всего эту идею выразил Джемс в письме к К.Штумпфу: сознание -
это
"общий хозяин психических функций". Но как раз на примере Джемса
особенно
ясно видно, что такое понимание сознания полностью остается в
пределах
учения о его бескачественности и неопределимости. Ведь именно Джемс
говорил
о себе: "Вот уже двадцать лет, как я усомнился в существовании
сущего,
именуемого сознанием... Мне кажется, что настало время всем открыто
отречься
от него"16.
Ни экспериментальная интроспекция вюрцбуржцев, ни феноменология
Гуссерля и экзистенционалистов не были в состоянии проникнуть в
строение
сознания. Напротив, понимая под сознанием его феноменальный состав с
его
внутренними, идеальными отношениями, они настаивают на
"депсихологизации",
если можно так выразиться, этих внутренних отношений. Психология
сознания
полностью растворяется в феноменологии. Любопытно отмети |
|
