ГЕШТАЛЬТ,
ВЕДУЩИЙ К ПРОСВЕТЛЕHИЮ
ИЛИ
ПРОБУЖДЕHИЕ ОТ КОШМАРА
Перевод Центра гуманистических технологий "Человек". СПб., 1994
Терминологическая правка В.Данченко. К., 2002
Введение
ЧАСТЬ I. ФОН
Глава 1.
|
ПАМЯТНЫЕ ГЕММЫ
|
Глава 2.
|
ГЕШТАЛЬТ БЕГЛЫМ ВЗГЛЯДОМ
|
|
Гештальт за пять минут
Эксперименты на сознавание тела
Внимание и сознавание
Аргументы против расчетливости в Гештальте
Гештальт в одиночку и с другими
Три уровня Гештальта |
Глава 3.
|
СОЗНАВАНИЕ
|
|
Что такое сознавание
Континуум сознавания
Универсальные процессы в сознавании |
ЧАСТЬ II. ПРОЯВЛЕНИЕ
Глава 4.
|
ГЕШТАЛЬТТЕРАПИЯ
|
Глава 5.
|
РАСШИРЕНИЕ СОЗНАВАНИЯ
|
|
Моментальные снимки
Круг сознавания
Цензура и сознавание
Различия между "не нравится" и "кажется неправильным"
Представления и переживания в процессе сознавания
Доступ к внутреннему знанию |
Глава 6.
|
ЗАМЕТКИ О ПРАКТИКЕ ГЕШТАЛЬТТЕРАПИИ
|
|
Гештальт терапия синдромов стрессовых реакций
Использование Гештальта в необычной среде
Существует ли сопротивление в Гештальте |
ЧАСТЬ III. ФИГУРА
При
успешном лечении невротик пробуждается от своего транса или миража.
В дзен-буддизме подобный момент называется Пробуждением или Сатори.
В течение гештальттерапии пациент переживает множество малых
пробуждений. Приходя в чувства, он чаще видит мир ярко и ясно.
Фриц
Перлз
Человек, принуждаемый насильственно к изменению, отрицает реальность
и борется с ней. Цель гештальттерапии принять реальность и играть с
ней. В этой игре Вы обнаруживаете, что справились с ней так или
иначе.
Джон
Энрайт
ВВЕДЕНИЕ
В
годы, когда я работал с Фрицем Перлзом, несколько тем, которые не
совсем соответствовали тому, что я обычно получал от него, занимали
мое внимание. Одна из них состояла в часто употребляемой им фразе –
мини-сатори. Он часто употреблял это выражение в ранние Эсаленские
дни, но я не вполне понимал тогда, что эти слова значат.
Другой темой была фраза, которую я часто слышал от него, когда он
работал с людьми, и раза два в лекциях: "Дайте ситуации самой
управлять". Хотя обычно это имело определенный смысл в определенном
контексте, я думал: "Какого черта он имеет в виду, и как это
соотносится с принятием ответственности?" Другой фразой, также
волновавшей меня, была фраза из статьи "Групповая и индивидуальная
терапия" (в сборнике Стивенса): "...начинайте танец отречения и
самосвершения". Я помню, как я подумал: "Что это за чепуха про
отречение? Я только начинаю получать нечто, а вы хотите, чтобы я
отказался от этого?"
При
том, что я был озадачен, эти фразы связывали меня с иным уровнем
опыта. Время от времени в моей работе с Фрицем возникали особенно
глубоко удовлетворяющие чувства разрешения в конце. Хотя я и не
пользовался в те времена этим выражением, теперь бы я сказал, что
ощущение было такое, что проблемы не разрешились, а растворились,
они рассеялись и перестали быть реальными и важными: факт или
ситуация остались, но перестали быть проблемой.
В
1978 году все эти разрозненные моменты соединились в ясном
понимании. Я показывал классу фильм, где Фриц работает с Глорией.
Хотя я видел его в третий или четвертый раз, одна фраза, которую я
на сей раз услышал, как будто ускользала от меня раньше. Эверет
Шостром задает вопрос, какова цель гештальттерапии, и ответ Фрица:
"Цель гештальттерапии – пробудить людей от кошмара." Теперь все
встало на свои места: этот старый, прокуренный нечестивец говорил о
ПРОСВЕТЛЕНИИ!
Есть
три фундаментально различных представления об улучшении в
человеческой жизни. Одно – патологическая модель. С этой точки
зрения, если что-то не в порядке, вы рассматриваетесь как больной,
находящийся ниже нормы. С помощью лечения возможно вернуться в
состояние здоровья, состояние "окей". Обычно считается необходимой
внешняя помощь, хотя возможность самолечения допускается
теоретически.
Во
второй модели, модели роста, вы рассматриваетесь как человек в
норме, человек "окей", но с большими возможностями. Вы можете начать
с нормального состояния и придти к чему-то лучшему. Впрочем, оттенок
чувств, связанных с первой моделью, проявляется и здесь: быть в
норме не так "окей", как быть выше нормы. Внешняя помощь считается
полезной для роста, но не столь необходимой, как в патологической
модели. Не всегда необходимым, но часто встречающимся представлением
является предположение, что рост требует усилия, как при наличии,
так и при отсутствии помощи.
С
третьей точки зрения, модели Просветления, нет необходимости
что-либо делать. Нет нормы и нет места, куда надо идти. Вы уже
совершенны, всегда были и всегда будете совершенны. Форма
совершенства может изменяться, но то, что вы "окей", не зависит от
формы. Бутон – это совершенный бутон, а не несовершенная роза. Все,
что необходимо – сдвиг восприятия, видения. Разумеется, в течение
жизни вы будете болеть и выздоравливать, вы заметите рост и будете
постоянно меняться. Но все это не имеет никакого отношения к
возможности переживания правильности и правоты того, каковы вы и где
вы находитесь, включая состояние болезни, отсутствие роста, как
будто это возможно. С этой точки зрения нет улучшения, роста,
изменения, разрешения проблем – есть только пробуждение и видение,
что проблемы и "не-окейность" – это иллюзии. Фриц высказал это очень
ясно в работе "Гештальттерапия и человеческие потенции" (в сборнике
Стивенса, 1975г.). "При успешном лечении невротик пробуждается от
своего транса или миража. В дзен-буддизме этот момент называется
большим Пробуждением или Сатори. В гештальттерапии пациент
переживает много маленьких пробуждений. Приходя в чувство, он часто
видит мир ярко и ясно".
Печать Перлзовского гения в том, что он прошел все эти модели в
течение своей жизни. Профессионально обученный в рамках
патологической модели в медицинской школе и в психоанализе, он начал
его преобразования, фактически закладывая зерна подхода к
просветлению. Еще более важно, что он был открыт к прорастанию этих
зерен и был способен поддержать этот сдвиг. Хотя он часто
возвращался к языку патологии или роста, он был тем, что он смог
совершить, и был способен выразить это. Основная мысль этой книги в
том, что гештальттерапия – это работа Просветления, пробуждение от
самим же созданной сети иллюзий. Хотя она, может быть, приспособлена
для разрешения проблем и для усилий, направленных на изменение, и
часто так и происходит, по существу это – запасной выход к
Просветлению.
Таким образом, одна из целей этой книги – предложить такое понимание
Гештальта, не как единственное, но как центральное, хотя часто не
замечаемое. Структура книги соответствует этой задаче. Первые три
главы представляют Гештальт таким образом, что тема Просветления
затрагивается, но не подчеркивается. Содержание этих глав будет,
наверное, приемлемым для большинства гештальтистов. Я назвал этот
раздел Фоном.
Второй раздел – Просветление – содержит материал, лежащий как бы на
грани гештальттерапии, который может быть не столь приемлем для
гештальтистов. Здесь многое ведет уже к точке зрения Просветления, а
также намечаются и другие линии, выводящие за пределы Гештальта.
Третий раздел – Фигура – содержит прямое формулирование Гештальта с
точки зрения Просветления и является сердцевиной этой книги. Для
меня написание этой части создало завершение и прояснение моих
представлений о Гештальте. Многие фрагменты нашли свое место, чего
ранее мне не хватало. Я могу надеяться, что этот раздел поможет в
том же и читателю.
У
книги есть и другая цель. Кроме завершения моих отношений с
Гештальтом и Фрицем, это начало: первоначальные формулировки линий
работы и мышления, которые я надеюсь развить и расширить в следующей
книге. У меня нет пока названия для этой линии работы – она
занимается структурой и фактурой человеческого опыта, тем, как
реальность человека конструируется, приспосабливается,
поддерживается и выражается. Гештальт был огромной поддержкой для
меня в этой работе, так что справедливо, что первые ее наброски
появляются в книге о Гештальте. Но продолжение работы потребовало от
меня отхода от Гештальта, так что развитие этой темы уместно в
книге, не центрированной на Гештальте.
Перечитывая выше написанное, я ощутил нечто весьма серьезное,
гораздо более серьезное, чем то, что мне хотелось бы выразить. У
книги есть и третья цель: в ней содержится множество увлекательных,
интересных и бросающих вызов идей, формулировок и упражнений,
которые могут быть полезными, откуда бы они не исходили, просто в
контексте самой жизни. Читайте, используйте и получайте
удовольствие, если вам хочется, и не обращайте внимания на проблемы
Гештальта или не Гештальта, и прочие, в которые я время от времени
погружаюсь столь глубоко.
ЧАСТЬ I. ФОН
В
ранние дни для меня Гештальттерапией был Фриц Перлз. Хотя позже я
научился уважать и других, в особенности Джима Симкина и Уолта
Кемплера, именно Фриц представлял для меня суть этого взгляда на
жизнь. Поэтому первая глава этого раздела, "Памятные геммы",
содержит истории и образы, которые вспоминаются мне из первых лет
приобщения к Гештальту и Фрицу. Многое в моем овладении Гештальтом
было медленным развитием и углублением понимания этих ранних
случаев. Понадобилось несколько лет, чтобы эти моменты научили меня
всему, что в них содержалось и мета-обучение, обучение посредством
историй и образов, остается весьма ценным.
Довольно рано я стал отходить от модели, которую Фриц основательно
впечатал в Гештальт – модели терапевта, глубоко работающего с одним
человеком перед группой. Фрицу это нравилось, отчасти по причине его
собственного эксгибиционизма; мне же казалось, что эта модель
поощряет авторитаризм, зависимость от ведущего и самораскрытие
терапевта, деструктивное как для него самого, так и для пациента. Я
начал относиться к Гештальту как к позиции по отношению к жизни,
которая может развиваться и поддерживаться посредством использования
упражнений и практики сознавания. Ведущий может быть полезен для
организации этих упражнений и обучения им. В целом они более
эффективны, если выполняются в присутствии других, но представление
о терапевте, который делает это с пациентом, кажется мне все менее
соответствующим сущности Гештальта.
В
1970 году я начал проводить большие публичные вечера и короткие
семинары под названием "Практика Сознавания". Я обнаружил, что
некоторые из упражнений на сознавание могут использоваться в
аудитории из 300 человек, не теряя своей эффективности, а может быть
даже и выигрывая. Присутствие столь большой аудитории, возможно,
даже увеличивало интенсивность определенного рода опыта.
Вторая глава – "Гештальт беглым взглядом" – слегка отредактированная
запись одного из таких коротких семинаров, для небольшой группы,
около 40 студентов-психологов Университета в Вашингтоне. Здесь
делается акцент на упражнениях в сознавании тела.
В
начале следующей главы описывается другой краеугольный камень таких
коротких семинаров – упражнения на проекцию и отождествление.
Остальная часть этой главы – Рассмотрение сознавания – обзор
основных средств гештальттерапии и их применения. Я режу этот пирог
несколько иначе, чем делал Фриц, так что некоторые акценты его
текстов, такие как "здесь и сейчас", у меня появляются редко. То,
что в них содержится, для меня вбирается в такие понятия как
интенция намерение или сравнение. Все представления этой главы
использовались Фрицем, но акцент на их систематическом использовании
– мое добавление. Фриц не очень-то любил систематичности и
повторения! Фриц часто упоминал о феномене сравнений, иногда называя
это игрой в "соответствие – представление" о намерении, что тоже
явно содержатся в его работах. Но лишь когда я изучил их
систематически, я понял их абсолютно центральную роль в процессе
сознавания. Точно так же различие между представлением-понятием и
опытом-переживанием столь фундаментально для мышления Фрица, что
вообще едва упоминается. Я же предпочитаю ставить это в центр.
Глава 1
ПАМЯТНЫЕ ГЕММЫ
Некоторые из очень основательных моментов обучения Гештальту
остались во мне в форме образов или историй – конкретных целостных
воспоминаний о событиях, небольших, но живых. Они могут быть
проанализированы и разложены на составляющие, но истории сами по
себе – обучение, и остаются живыми после всех анализов и точных
формулировок, которые из них время от времени извлекаются.
Фриц
Впервые я увидел, как Фриц работает со снами в Лос-Анжелесе в 1963
году. Пожилой, седоватый мужчина с выражением покорности
рассказывал, что он видел во сне каких-то друзей, уезжавших на
поезде. Пока он махал им на прощание рукой, потом отождествлялся с
ними, ничего, казалось, не происходило. Когда он отождествился с
поездом, отъезжавшим от станции, появилось больше энергии, но все же
новый метод не производил на меня впечатления. Человек заколебался,
когда Фриц предложил ему стать самим вокзалом, и поначалу это
казалось столь же непродуктивным, как все остальное. Потом он
сказал: "Я старомоден и несколько устарел – об уходе за мной не
слишком заботятся, не вытирают пыль и не убирают мусор – и люди
приходят и уходят, используют меня, как им нужно, но меня-то как
такового собственно не замечают" – он заплакал, и в течение
следующих нескольких минут все нынешние и минувшие удары его жизни
стали очевидными – что происходило, что делал он, и что не
получалось, и даже некоторые новые возможности. Я был глубоко тронут
несмотря на то, что в те времена я не сознавал значения опыта, ибо я
был только в начале; и по существу подход Гештальта к снам стал мне
понятен на одном этом занятии – столь мощной, точной и эффективной
была работа Фрица.
Однажды, во время моей первой группы с Фрицем мы работали над снами,
и один человек сказал, что со времен детства он ни разу не видел
сна, который мог бы запомнить. Фриц только фыркнул, и некоторое
время мы работали с материалами снов других людей. Близко к концу
занятия этот человек повернулся к кому-то, кто говорил в тот момент,
и начал говорить: "Я вижу, что вы действительно делали в этой
ситуации, это было..." – Фриц перебил его, сказав: "Вот теперь вы
видите сон". Я подумал тогда, что я схватил суть понятия майи –
иллюзии или, может быть более честно – и более вероятно, что сейчас
я вижу сон.
В
Эсалене однажды человек прорабатывал сон, который казался
неправдоподобно скучным. Это было так скверно, что в какой-то момент
я подумал, как он мог не заснуть от этого. Фриц, по-видимому, тоже
так думал – он соскальзывал все ниже и ниже в своем кресле, и
послышались тихие похрапывания. Человек был озадачен, остановился на
мгновение, и когда стало ясно, что Фриц действительно заснул, а не
притворяется, имея в виду показать нечто, человек встал, подошел к
креслу Фрица и легонько его встряхнул. Когда Фриц открыл глаза и
взглянул на него, человек выразил свое неудовольствие, оправдывая
это тем, что, как он сказал, он заплатил уйму денег за это занятие,
и требует внимания Фрица. Фриц повернулся, вынул свой бумажник,
выписал ему чек на 10 долларов и снова закрыл глаза, засыпая.
Одно
время в Эсалене у меня было сильное желание поработать в горячем
кресле с Фрицем, но я не мог найти ничего особенного, на чем бы
сфокусироваться. Ночью у меня был сон, но я мог лишь смутно
вспомнить один образ из него – золотого ньюфаундленда. Я не мог
вспомнить, делала ли собака что-либо, просто она была во сне. Хотя я
забыл детали, помню, что вся моя текущая жизнь и значительные краски
прошлого обрели большую ясность из проработки этого неполного
образа.
Норберт
Хотя
я много говорил в лекциях о проекции, писал о них и пр., в
действительности я понял, что это такое, во время одной группы в
Лос-Анжелесе. Возник момент молчания, как часто бывает. Я поглядел
через комнату напротив и сказал человеку, сидевшему напротив меня:
"Знаешь, Норберт, ты выглядишь так, будто ты смотришь на нас, как
смотрел бы на группу насекомых в микроскоп". Норберт набрал воздух,
чтобы ответить, но Фриц остановил его и повернулся ко мне: "Прими
ответственность за это восприятие", – предложил он. – "Но, Фриц, –
сказал я, посмотри на него, видно же, что он чувствует, разве нет?"
"Прими ответственность за свое восприятие", – еще раз сказал он.
Я
снова возражал, но он все повторял свое предложение, добавляя, что я
не должен ни во что верить, а просто проделать это, как эксперимент.
Наконец я неохотно согласился, подняв руку и глядя сквозь кольцо
пальцев. К моему изумлению, я начал чувствовать смутное шевеление
отрицания-превосходства по отношению к другим членам группы. Когда я
признал эти чувства, они усилились и соединились с некоторым
страхом. Я сообразил, что был единственным чужаком в группе
остальные работали в той больнице, где происходила встреча, а я
приехал со стороны.
В
действительности я боялся неприятия и спешил быть первым. Мы
проследили эту тему в других сферах моей жизни- это было очень
плодотворное занятие. Загадка появилась на следующей неделе, когда
Норберт в начале занятия сказал: "Знаешь, Джон, ты был совершенно
прав в прошлый раз – это было как раз то, что я чувствовал".
Половина Фрицевого таланта была в том, какую работу он проделал со
мной; другая половина – в том, что он вовремя остановил Норберта.
Если бы Норберт сказал мне прямо тогда то, что он сказал через
неделю, я никогда не признал бы своей проекции: "Но, Фриц, ты же
слышишь, он признает, что именно это он и чувствует. Я тут ни при
чем".В тонких проявлениях проекция – это дело избирательной
чувствительности. Мы не столько переносим свое чувство в мир,
сколько всматриваемся или вслушиваемся в то, что там уже есть, и
усиливаем это в восприятии.
Однажды в Эсалене Фриц сидел и курил под табличкой "Не курить".
Студенты из его группы подошли и спросили: "Что дает вам право
курить там, где нам нельзя, Фриц?" Медленно, разделяя слова с
удовольствием выдуваемыми колечками дыма, Фриц ответил: "Я ни имею
права курить, ни не имею права курить. Я просто курю".
В
другой раз я очень эффективно работал с Фрицем над какой-то темой и
чувствовал, что все хорошо, но по-видимому выказал какую-то
сдержанность, покидая горячий стул, и Фриц спросил, что это. Я
сказал что-то вроде того, что все хорошо, но сомнения заползают...
"О, – сказал Фриц, – заползают, действительно?..." и при этом его
рука на пальцах задвигалась по столу в мою сторону. Теперь я не могу
произнести или услышать эту фразу, не увидев эту слегка волосатую, в
крапинках руку, приближающуюся ко мне по столу. Спасибо, Фриц!
Когда Фриц умер, я мало что почувствовал. Я пришел на похороны и
печальным тоном говорил все, что полагается говорить, но внутри себя
я поражался, что я за бесчувственное чудовище. Проработав столько с
Фрицем, я теперь ничего не чувствую. Годом позже я проводил
гештальтистский уик-эндный семинар в Эсалене, в Ральстон Уайт в Милл
Велли. Многие из группы впервые приобщились к гештальту, так что в
пятницу вечером я рассказывал и показывал кое-что из того, чем мы
будем заниматься. Когда я рассказывал о незаконченных делах и
технике пустого стула, кто-то попросил меня объяснить конкретнее. На
стене висела открытка с фотографией Фрица, я показал на нее и
сказал: "Предположим, у меня есть какие-то незаконченные дела по
отношению к Фрицу. Я сажаю его на пустой стул и говорю что-то вроде:
"Фриц..." – и тут я зарыдал, и несколько минут не мог ничего
сказать. Я наконец почувствовал все благоговение, а с ним – чувство
потери от его смерти. Я никогда не был особенно близок к нему, но он
затронул меня со многих сторон, и я благодарен ему за способ бытия в
мире, о котором я не мог и мечтать до встречи с ним.
Строчки из Фрица
Некоторые воспоминания о Фрице приходят в форме более
интеллектуальных, емких фраз, которые остались в памяти и работали
во мне в течение длительного времени.
Одна
из них – его комментарий по поводу жалобы на чувство одиночества.
Фриц ответил этой фразой на длительное описание страха одиночества,
сказав: "Чувство одиночества – это быть одному плюс поток дерьма".
Фраза, а не работа этого человека осталась во мне. В конце концов,
быть одному – это быть одному. Бывают времена, когда все мы
благодарны возможности побыть в одиночестве. Страх одиночества имеет
еще какую-то добавку, поскольку в одиночестве самом по себе много
хорошего. Это внутренний диалог, разговор с собой, шум, который вы
создаете в своей голове, интерпретации, предающие событию значение,
вроде "Если я один, значит люди меня не любят, – если люди меня не
любят, они, должно быть, правы, я, наверное, не хорош, – если я не
хорош, это ужасно и невыносимо..." – одним словом, дерьмо.
Как
бы ни было болезненно одиночество, и как бы ни было грубо слово
дерьмо – полезно и ценно увидеть, что боль в конечном итоге человек
причиняет себе сам. Поскольку же источник боли внутри, а не во
внешних условиях, может быть что-то можно сделать, хотя неприятно
то, что должен делать это я, а не эти ужасные другие, которые
оставляют меня в одиночестве, со всеми моими приятными
само-сожалениями.
Может быть, наиболее глубокая из фраз, которые я слышал от Фрица (не
помню, когда и кому это было сказано): "Боль это мнение". Я много
думал об этом с тех пор, сомневался, искал доводов за и против.
Помню, как однажды маленький мальчик споткнулся и ушиб колено, а
потом тер его, поглядывая на свою мамочку, жалобно хныкая и получая
утешения. В другой раз я видел маленького мальчика, спешащего за
двумя мальчишками постарше – он тоже упал и поранил колено,
посмотрел на него и вздрогнул, потом посмотрел на старших мальчишек,
ушедших уже вперед, – и побежал скорее, немного, правда, поглаживая
колено. Если перевести их мысли, это может звучать примерно так:
1-й
мальчик: "Ой, как больно! Ы-ыыы, пожалуй, если мама подумает, что
дело плохо, может быть она минутку меня пожалеет – она меня
торопила, так, может, быть она почувствует себя виноватой теперь, и
подержит меня. Ы-ыыы!"
2-й
мальчик: "Ой, как больно! Хммм, им нет дела – хорошо, что они хоть
позволили мне пойти с ними, обычно они оставляют меня дома. Если они
увидят, что я поранился, они уйдут и будут говорить, что я неженка,
и больше никогда меня не возьмут. Лучше я как-нибудь обойдусь! Хмм,
вот так можно бежать!"
Ощущения боли – это просто ощущения. Восприятие боли это комплексный
акт, требующий оценки всей ситуации. Чувствовал ли боль римский
солдат, который на глазах этрусков сунул руку в горящий факел? Или
это было горькое ощущение хорошо выполненного долга, окрашенное
гордостью и любовью к Риму? Чувствует ли шизофреник, который
кастрирует себя, боль, или облегчение от того, что он наконец
освободился от этой ужасной угрозы своему бытию? Хотя источник боли,
по-видимому, всегда определенно локализован, – фраза "Мне больно"
всегда глобальна, всегда утверждение организма в целом.
Фриц и я
Одно
из значительных воспоминаний о Фрице появилось раньше, чем мы
познакомились, раньше, чем я услышал о нем. Будучи уже за 35, я все
еще искал теорию или систему психотерапии, которая бы имела для меня
смысл и какую-то ценность. Ничто из того, чему я пытался научиться,
не стоило многого, хотя определенный опыт в Государственной больнице
на Гавайях показал мне, что в психотерапии может быть что-то
стоящее. На моем горизонте появилась психодрама, и казалось, что
этим стоит заняться, – я начал работать ассистентом-стажером с
психологом из Метрополитен-больницы в Лос-Анжелесе. Время от времени
он делал нечто, от чего у меня перехватывало дыхание – красивое,
точное и эффективное. Хотя он был весьма компетентен в психодраме и
хорошо делал эту работу, такие моменты выделялись на ее фоне, как
жемчужины.
В
частности, мне вспоминается один случай. Женщина пыталась выразить
свою ненависть и отвращение по отношению к матери – распространенный
момент в психодраме тех времен – и кричала на женщину, играющую роль
матери: "Я хочу избавиться, уйти от тебя!" Билл, мой учитель,
сказал: "Так уйди." Девочка спросила : "Что вы имеете в виду?". Билл
показал рукой: "Вон дверь". Девочка поглядела несколько ошарашено,
как бы говоря: "Хмм, действительно..." – и нерешительно пошла к
двери. У двери она остановилась и осмотрелась, затем, следуя логике
своего действия, вышла, несмотря на очевидную амбивалентность.
Спустя мгновение дверь снова приоткрылась и ее голова выглянула
из-за косяка. В этом действии она пережила свою амбивалентность по
поводу ухода от матери более полно, чем могли бы это выразить любые
слова.
Я
каким-то образом чувствовал, что такого рода вещи, которые он делал,
отличались от его обычной работы, и стал расспрашивать его, откуда
он это взял. Каждый раз в ответ он говорил: "Фриц Перлз". Хотя в это
время Фриц ездил, кажется, в Японию, это оказалось началом нашей
связи.
Время от времени, когда он сам чувствовал утомление, Фриц предлагал
упражнение: говорить друг другу какие-нибудь фразы в парах,
бормотать что-то и т.п. Он никогда не придавал этому много значения,
но несмотря на это, они часто были очень полезными. Я тогда начал
предполагать, что упражнения могут нести основную нагрузку встречи,
более чем харизма ведущего. Иными словами, я думал об идее Фрица,
что учение это открытие посредством делания, и что это может стать
сутью гештальтистской групповой встречи. Ведение из задней части
комнаты – вот форма, в какой я собирался записать эту идею. Я
понимал, что Фриц останется равнодушным к такой форме, поскольку при
этом он перестает быть в центре, но я уже начинал видеть, что основы
гештальттерапии следует отделять от личного почерка ее основателя, и
эта мысль по-видимому была шагом в этом направлении.
Одно из фундаментальных упражнений такого рода, так сказать, остов
этой работы, возникло случайно в однодневной встрече по снам,
которую я проводил в Центре Семейной Терапии в Сан-Франциско. Один
человек заявил, что |