Конрад Лоренц.

Агрессия

   Сканировано 22.05.99. С. Гроховский

   А/О Издательская группа "Прогресс"

   Конрад Лоренц (1903-1989) - выдающийся  австрийский  ученый,  лауреат

Нобелевской премии, один из основоположников этологии, науки о поведении

животных.

   В данной книге автор прослеживает очень интересные аналогии в поведе-

нии различных видов позвоночных и вида Homo sapiens, именно поэтому кни-

га публикуется в серии "Библиотека зарубежной психологии".

   Утверждая, что агрессивность является врожденным, инстинктивно  обус-

ловленным свойством всех высших животных - и доказывая это на  множестве

убедительных примеров, - автор подводит к выводу; "Есть веские основания

считать внутривидовую агрессию наиболее серьезной опасностью, какая гро-

зит человечеству в современных условиях культурноисторического и  техни-

ческого развития." На русском  языке  публиковались  книги  К.  Лоренца:

"Кольцо царя Соломона", "Человек находит друга", "Год серого гуся".

   КОНРАД ЛОРЕНЦ

   АГРЕССИЯ

   (так называемое "зло")

   Перевод с немецкого Г. Ф. Швейника

   МОСКВА ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ГРУППА "ПРОГРЕСС"

   "УНИВЕРС"

   ОГЛАВЛЕНИЕ

   Предисловие... 5 1. Пролог в море... 10 2.  Продолжение  в  лаборато-

рии... 19 3. Для чего нужна агрессия... 30 4.  Спонтанность  агрессии...

56 5. Привычка, церемония и волшебство... 63 6. Великий  Парламент  Инс-

тинктов... 91 7.  Поведенческие  аналогии  морали...  114  8.  Анонимная

стая... 144 9. Сообщество без любви... 154 10. Крысы... 161 11.  Союз...

169 12. Проповедь смирения... 218 13. Се человек... 233  14.  Надеюсь  и

верю... 257

   Жене моей посвящается

   ПРЕДИСЛОВИЕ

   Один мой друг, взявший на себя  труд  критически  прочитать  рукопись

этой книги, писал мне, добравшись до ее середины: "Вот уже вторую  главу

подряд я читаю с захватывающим интересом, но и с  возрастающим  чувством

неуверенности. Почему? Потому что не вижу четко их связи с целым. Тут ты

должен мне помочь". Критика была вполне справедлива; и  это  предисловие

написано для того, чтобы с самого начала разъяснить  читателю,  с  какой

целью написана вся книга и в какой связи  с  этой  целью  находятся  от-

дельные главы.

   В книге речь идет об агрессии, то есть об инстинкте  борьбы,  направ-

ленном против собратьев по виду, у животных и у человека. Решение  напи-

сать ее возникло в результате случайного совпадения двух  обстоятельств.

Я был в Соединенных Штатах. Во-первых, для того, чтобы  читать  психоло-

гам, психоаналитикам и психиатрам лекции о сравнительной этологии и  фи-

зиологии поведения, а во-вторых, чтобы проверить в естественных условиях

на коралловых рифах у побережья Флориды гипотезу о боевом поведении  не-

которых рыб и о функции их окраски  для  сохранения  вида,  -  гипотезу,

построенную на аквариумных  наблюдениях.  В  американских  клиниках  мне

впервые довелось разговаривать с психоаналитиками,  для  которых  учение

Фрейда было не догмой, а рабочей гипотезой, как и должно  быть  в  любой

науке. При таком подходе стало понятно многое из того, что прежде  вызы-

вало у меня возражения из-за чрезмерной смелости теорий Зигмунда Фрейда.

В дискуссиях по поводу его учения об  инстинктах  выявились  неожиданные

совпадения результатов психоанализа и физиологии  поведения.  Совпадения

существенные как раз потому, что эти дисциплины различаются и  постанов-

кой вопросов, и методами исследования, и - главное - базисом индукции.

   Я ожидал непреодолимых разногласий по поводу понятия "инстинкт  смер-

ти", который - согласно одной из теорий Фрейда - противостоит всем  жиз-

неутверждающим инстинктам как разрушительное начало. Это гипотеза,  чуж-

дая биологии, с точки зрения этолога является не только ненужной,  но  и

неверной. Агрессия, проявления которой часто отождествляются с  проявле-

ниями "инстинкта смерти", - это такой же инстинкт, как и все  остальные,

и в естественных условиях так же, как и они, служит сохранению  жизни  и

вида. У человека, который собственным трудом слишком быстро изменил  ус-

ловия своей жизни, агрессивный инстинкт  часто  приводит  к  губительным

последствиям; но аналогично - хотя не столь драматично - обстоит дело  и

с  другими  инстинктами.  Начав  отстаивать  свою  точку  зрения   перед

друзьями-психоаналитиками, я неожиданно оказался в  положении  человека,

который ломится в открытую дверь. На примерах множества цитат из  статей

Фрейда они показали мне, как мало он сам полагался на свою  дуалистичес-

кую гипотезу инстинкта смерти, которая ему - подлинному монисту и  меха-

нистически мыслящему исследователю - должна была быть принципиально чуж-

дой.

   Вскоре после того я изучал в естественных условиях теплого  моря  ко-

ралловых рыб, в отношении которых значение агрессии для сохранения  вида

не вызывает сомнений, - и тогда мне захотелось написать эту книгу.  Это-

логия знает теперь так много о естественной истории  агрессии,  что  уже

позволительно говорить о причинах некоторых нарушений этого инстинкта  у

человека. Понять причину болезни - еще не значит найти эффективный  спо-

соб ее лечения, однако такое понимание является одной из предпосылок те-

рапии.

   Я чувствую, что мои литературные способности недостаточны для  выпол-

нения стоящей передо мной задачи.

   Почти невозможно описать словами, как  работает  система,  в  которой

каждый элемент находится в сложных причинных взаимосвязях со  всеми  ос-

тальными. Даже если объяснять устройство автомобильного мотора - и то не

знаешь, с чего начать. Потому что невозможно усвоить информацию о работе

коленчатого вала, не имея понятия о шатунах, поршнях, цилиндрах,  клапа-

нах... и т.д., и т.д.

   Отдельные элементы общей системы  можно  понять  лишь  в  их  взаимо-

действии, иначе вообще ничего понять нельзя.

   И чем сложнее система - тем труднее ее исследовать и объяснить; между

тем структура  взаимодействий  инстинктивных  и  социально-обусловленных

способов поведения, составляющих общественную жизнь человека, несомненно

является сложнейшей системой, какую мы  только  знаем  на  Земле.  Чтобы

разъяснить те немногие причинные связи, которые я могу - как мне кажется

- проследить в этом лабиринте взаимодействий, мне волейневолей приходит-

ся начинать издалека. К счастью, все наблюдаемые факты сами по себе  ин-

тересны. Можно надеяться, что схватки коралловых  рыб  из-за  охотничьих

участков, инстинкты и сдерживающие начала у общественных животных, напо-

минающие человеческую мораль,  бесчувственная  семейная  и  общественная

жизнь кваквы, ужасающие массовые побоища серых  крыс  и  другие  порази-

тельные образцы поведения животных удержат внимание читателя до тех пор,

пока он подойдет к пониманию глубинных взаимосвязей.

   Я стараюсь подвести его к этому, по возможности, точно тем же  путем,

каким шел я сам, и делаю это из принципиальных соображений.  Индуктивное

естествознание всегда начинается с  непредвзятого  наблюдения  отдельных

фактов; и уже от них переходит к абстрагированию общих  закономерностей,

которым все эти факты подчиняются. В большинстве учебников,  ради  крат-

кости и большей доступности, идут по обратному пути и предпосылают "спе-

циальной части" - "общую". При этом изложение выигрывает в смысле  обоз-

римости предмета, но проигрывает в убедительности. Легко и просто снача-

ла сочинить некую теорию, а затем "подкрепить" ее фактами;  ибо  природа

настолько многообразна, что если хорошенько поискать - можно найти  убе-

дительные с виду примеры, подкрепляющие даже самую бессмысленную гипоте-

зу.

   Моя книга лишь тогда будет по-настоящему убедительна, если читатель -

на основе фактов, которые я ему опишу, - сам придет к тем же выводам,  к

каким пришел я.

   Но я не могу требовать, чтобы он безоглядно двинулся по столь тернис-

тому пути, потому составлю здесь своего рода путеводитель, описав вкрат-

це содержание глав.

   В двух первых главах я начинаю с описания простых наблюдений типичных

форм агрессивного поведения; затем в третьей главе перехожу к его значе-

нию для сохранения вида, а в четвертой говорю о физиологии инстинктивных

проявлений вообще и агрессивных в частности - достаточно для того, чтобы

стала ясной спонтанность их неудержимых, ритмически повторяющихся проры-

вов. В пятой главе я разъясняю процесс ритуализации и обособления  новых

инстинктивных побуждений, возникающих в ходе этого процесса, - разъясняю

в той мере, насколько это нужно в дальнейшем для понимания роли этих но-

вых инстинктов в сдерживании агрессии. Той же цели служит шестая  глава,

в которой дан общий обзор системы  взаимодействий  разных  инстинктивных

побуждений. В седьмой главе будет на конкретных примерах показано, какие

механизмы "изобрела" эволюция, чтобы  направить  агрессию  в  безопасное

русло, какую роль при выполнении этой задачи играет ритуал, и  насколько

похожи возникающие при этом формы поведения на те,  которые  у  человека

диктуются ответственной моралью. Эти главы создают предпосылки для того,

чтобы можно было понять функционирование четырех очень разных типов  об-

щественной организации. Первый тип - это анонимная  стая,  свободная  от

какой-либо агрессивности, но в то же время лишенная и личного самосозна-

ния, и общности отдельных особей.

   Второй тип - семейная и общественная жизнь, основанная  лишь  на  ло-

кальной структуре защищаемых участков, как у кваквы и других птиц, гнез-

дящихся колониями.

   Третий тип - гигантская семья крыс, члены которой не  различают  друг

друга лично, но узнают по родственному запаху и проявляют друг  к  другу

образцовую лояльность; однако с любой  крысой,  принадлежащей  к  другой

семье, они сражаются с ожесточеннейшей партийной ненавистью. И  наконец,

четвертый вид общественной организации - это такой, в котором узы личной

любви и дружбы не позволяют членам сообщества бороться  и  вредить  друг

другу. Эта форма сообщества, во многом аналогичного человеческому,  под-

робно описана на примере серых гусей.

   Надо полагать, что после всего сказанного в первых одиннадцати главах

я смогу объяснить причины ряда нарушений инстинкта агрессии у  человека,

12-я глава - "Проповедь смирения" - должна создать для этого новые пред-

посылки, устранив определенное внутреннее сопротивление, мешающее многим

людям увидеть самих себя  как  частицу  Вселенной  и  признать,  что  их

собственное поведение тоже подчинено законам природы. Это  сопротивление

заложено, во-первых, в отрицательном отношении  к  понятию  причинности,

которое кажется противоречащим свободной воле, а во-вторых,  в  духовном

чванстве человека. 13-я глава имеет целью объективно показать  современ-

ное состояние человечества, примерно так, как увидел бы его, скажем, би-

олог-марсианин. В 14-й главе я пытаюсь предложить возможные меры  против

тех нарушений инстинкта агрессии, причины которых мне кажутся уже понят-

ными.

   1. ПРОЛОГ В МОРЕ

   Послушай, малый! В море средь движенья

   Начни далекий путь свой становленья.

   Довольствуйся простым, как тварь морей,

   Глотай других, слабейших, и жирей,

   Успешно отъедайся, благоденствуй,

   И постепенно вид свой совершенствуй.

   Гете

   Давний сон - полет - стал явью: я невесомо парю в невидимой  среде  и

легко скольжу над залитой солнцем равниной. При этом  двигаюсь  не  так,

как посчитал бы приличным человек, обывательски обеспокоенный  приличия-

ми, - животом вперед и головой кверху, - а в положении, освященном древ-

ним обычаем всех позвоночных: спиною к небу и головой вперед. Если  хочу

посмотреть вперед - приходится выгибать шею, и это неудобство  напомина-

ет, что я, в сущности, обитатель другого мира. Впрочем, я этого и не хо-

чу или хочу очень редко; как и подобает исследователю земли, я смотрю по

большей части вниз, на то, что происходит подо мной.

   "Но там внизу ужасно, и человек не должен искушать Богов - и  никогда

не должен стремиться увидеть то, что они милостиво укрывают ночью и мра-

ком". Но раз уж они этого не делают, раз уж они - совсем наоборот -  по-

сылают благодатные лучи южного солнца, чтобы одарить животных и растения

всеми красками спектра, - человек непременно должен  стремиться  проник-

нуть туда, и я это советую каждому, хотя бы раз в жизни, пока не слишком

стар. Для этого человеку нужны лишь маска и дыхательная трубка - в край-

нем случае, если он уж очень важный, еще пара резиновых  ласт,  -  ну  и

деньги на дорогу к Средиземному морю или к Адриатике, если только попут-

ный ветер не занесет его еще дальше на юг.

   С изысканной небрежностью пошевеливая плавниками, я скольжу над  ска-

зочным ландшафтом. Это не насто-

   I Эпиграфы из "Фауста" даны в переводах  Б.  Пастернака  и  Н.  Холод

ковского.

   ящие коралловые рифы с их буйно расчлененным  рельефом  живых  гор  и

ущелий, а менее впечатляющая, но отнюдь не менее заселенная  поверхность

дна возле берега одного из тех островков, сложенных коралловым известня-

ком, - так называемых Кейз, - которые длинной цепью  примыкают  к  южной

оконечности полуострова Флорида. На дне из коралловой гальки повсюду си-

дят диковинные полушария кораллов-мозговиков,  несколько  реже  -  пышно

разветвленные кусты ветвистых кораллов, развеваются султаны роговых  ко-

раллов, или горгоний, а между ними - чего не увидишь на настоящем корал-

ловом рифе дальше в океане - колышутся водоросли, коричневые, красные  и

желтые. На большом расстоянии друг от друга стоят громадные губки,  тол-

щиной в обхват и высотой со стол, некрасивой, но правильной формы, слов-

но сделанные человеческими руками. Безжизненного каменистого дна не вид-

но нигде: все пространство вокруг заполнено густой порослью мшанок, гид-

рополипов и губок; фиолетовые  и  оранжево-красные  виды  покрывают  дно

большими пятнами, и о многих из этих пестрых бугристых покрывал  я  даже

не знаю - животные это или растения.

   Не прилагая усилий, я выплываю постепенно на все меньшую глубину; ко-

раллов становится меньше, зато растений больше. Подо  мной  расстилаются

обширные леса очаровательных водорослей, имеющих ту же  форму  и  те  же

пропорции, что африканская зонтичная акация; и это  сходство  прямо-таки

навязывает иллюзию, будто я парю не над коралловым атлантическим дном на

высоте человеческого роста, а в сотни раз выше - над эфиопской саванной.

Подо мной уплывают вдаль широкие поля морской травы - у карликовой травы

и поля поменьше, - и когда воды подо мною остается чуть больше  метра  -

при взгляде вперед я вижу длинную, темную, неровную стену, которая прос-

тирается влево и вправо, насколько хватает глаз, и без остатка заполняет

промежуток между освещенным дном и зеркалом водной  поверхности.  Это  -

многозначительная граница между морем и сушей, берег  Лигнум  Витэ  Кэй,

Острова Древа Жизни.

   Вокруг становится гораздо больше рыб. Они десятками разлетаются  подо

мной, и это снова напоминает аэроснимки из Африки, где стада  диких  жи-

вотных разбегаются во все стороны перед тенью самолета. Рядом, над  гус-

тыми лугами взморника, забавные толстые рыбы-шары разительно  напоминают

куропаток, которые вспархивают над полем из-под колосьев, чтобы,  проле-

тев немного, нырнуть в них обратно. Другие  рыбы  поступают  наоборот  -

прячутся в водоросли прямо под собою, едва я приближаюсь. Многие из  них

самых невероятных расцветок, но при всей пестроте их  краски  сочетаются

безукоризненно. Толстый "дикобраз" с изумительными дьявольскими  рожками

над ультрамариновыми глазами лежит совсем спокойно, осклабившись, я  ему

ничего плохого не сделал.

   А вот мне один из его родни сделал: за несколько дней до того я неос-

торожно взял такую рыбку (американцы называют ее "шипастый коробок"),  и

она - своим попугайским  клювом  из  двух  зубов,  растущих  друг  другу

навстречу и острых как бритвы, - без труда отщипнула у меня с пальца по-

рядочный кусок кожи. Я ныряю к только что замеченному экземпляру  -  на-

дежным, экономным способом пасущейся на мелководье утки, подняв над  во-

дой заднюю часть, - осторожно хватаю этого малого и поднимаюсь с ним на-

верх. Сначала он пробует кусаться, но вскоре осознает серьезность  поло-

жения и начинает себя накачивать. Рукой я отчетливо ощущаю, как "работа-

ет поршень" маленького насоса - глотательных мышц рыбы. Когда она дости-

гает предела упругости своей кожи и превращается у меня на ладони в туго

надутый шар с торчащими во все стороны шипами - я отпускаю ее и забавля-

юсь потешной торопливостью, с какой она выплевывает лишнюю воду и  исче-

зает в морской траве.

   Затем я поворачиваюсь к стене, отделяющей здесь море от суши. С  пер-

вого взгляда можно подумать, что она из туфа - так  причудливо  изъедена

ее поверхность, столько пустот смотрят  на  меня,  черных  и  бездонных,

словно глазницы черепов. На самом же деле эта скала  -  скелет,  остаток

доледникового кораллового рифа, погибшего во время сангаммонского оледе-

нения, оказавшись над уровнем моря. Вся скала состоит из останков корал-

лов тех же видов, какие живут и сегодня; среди этих останков -  раковины

моллюсков, живые сородичи которых и сейчас населяют эти воды.  Здесь  мы

находимся сразу на двух рифах:

   на старом, который мертв уже десятки тысяч лет, и на новом,  растущем

на трупе старого. Кораллы - как и цивилизации - растут обычно на  скеле-

тах своих предшественников.

   Я плыву к изъеденной стене, а потом вдоль нее, пока не  нахожу  удоб-

ный, не слишком острый выступ, за который можно ухватиться рукой,  чтобы

встать возле него на якорь. В дивной невесомости, в идеальной  прохладе,

но не в холоде, словно гость в сказочной стране, отбросив все земные за-

боты, я отдаюсь колыханию нежной волны, забываю о себе и весь  обращаюсь

в зрение: воодушевленный, восторженный привязной аэростат!

   Вокруг меня со всех сторон рыбы; на небольшой  глубине  почти  сплошь

мелкие. Они с любопытством подплывают ко мне - издали или из своих укры-

тий, куда успели спрятаться при моем приближении, - снова шарахаются на-

зад, когда я "кашляю" своей трубкой - резким выдохом выталкиваю  из  нее

скопившийся конденсат и попавшую снаружи воду... Но как только снова ды-

шу спокойно и тихо - они снова возвращаются.  Мягкие  волны  колышут  их

синхронно со мною, и я - от полноты своего классического  образования  -

вспоминаю: "Вы снова рядом, зыбкие созданья? Когда-то, смутно, я уж  ви-

дел вас... Но есть ли у меня еще желанье схватить вас, как  мечтал  я  в

прошлый раз?" Именно на рыбах я впервые увидел - еще на самом деле очень

смутно - некоторые общие закономерности поведения животных, поначалу ни-

чего в них не понимая; а желание постигнуть их еще в этой  жизни,  мечта

об этом - непреходяща! Зоолог, как и художник, никогда не устает в своем

стремлении охватить жизнь во всей полноте и многообразии ее форм.

   Многообразие форм, окружающих меня здесь - некоторые из них настолько

близко, что я не могу их четко рассмотреть уже дальнозоркими своими гла-

зами, - поначалу кажется подавляющим. Но через некоторое время  физионо-

мии вокруг становятся роднее, и образное восприятие -  этот  чудеснейший

инструмент человеческого познания - начинает охватывать все многообразие

окружающих обличий. И тогда вдруг оказывается, что вокруг хотя и  доста-

точно разных видов, но совсем не так много, как показалось  вначале.  По

тому, как они появляются, рыбы сразу делятся на две различные категории:

одни подплывают стаями, по большей части со стороны моря или вдоль  ска-

листого берега, другие же - когда проходит паника, вызванная моим  появ-

лением, - медленно и осторожно выбираются из норы или из  другого  укры-

тия, и всегда - поодиночке\ Об этих я уже знаю, что одну и  ту  же  рыбу

можно всегда - даже через несколько дней или недель - встретить в  одном

и том же месте. Все время, пока я был на острове Кэй Ларго, я регулярно,

каждые несколько дней, навещал одну изумительно красивую рыбу-бабочку  в

ее жилище под причальной эстакадой,  опрокинутой  ураганом  Донна,  -  и

всегда заставал ее дома.

   Другие рыбы бродят стаями с места на место;  их  можно  встретить  то

здесь, то там. К таким относятся миллионные стаи  маленьких  серебристых

атеринок - колосков", разные мелкие сельди, живущие около самого берега,

и их опасные враги - стремительные сарганы; чуть дальше,  под  сходнями,

причалами и обрывами берегов тысячами  собираются  серо-зеленые  рифовые

окуни-снэпперы и - среди многих других - прелестные красноротики,  кото-

рых американцы называют "грант" ("ворчун") из-за звука,  который  издает

эта рыба, когда ее вынимают из воды. Особенно часто встречаются  и  осо-

бенно красивы синеполосчатые, белые и желтополосчатые красноротики;  эти

названия выбраны неудачно, поскольку окраска всех трех видов состоит  из

голубого и желтого, только в разных сочетаниях. По моим наблюдениям, они

и плавают зачастую вместе, в смешанных  стаях.  Немецкое  название  рыбы

происходит от броской, ярко-красной окраски слизистой оболочки рта,  ко-

торая видна лишь в том случае, если рыба угрожает своему сородичу широко

раскрытой пастью, на что тот отвечает подобным же образом. Однако  ни  в

море, ни в аквариуме я никогда не видел, чтобы эти впечатляющие взаимные

угрозы привели к серьезной схватке.

   Очаровательно бесстрашное любопытство, с которым следуют за ныряльщи-

ком яркие красноротики, а также многие снэпперы, часто плавающие с  ними

вместе. Вероятно, они точно так же сопровождают мирных крупных  рыб  или

почти уже вымерших - увы! - ламантинов, легендарных морских коров, в на-

дежде поймать рыбешку или другую мелкую живность, которую вспугнет круп-

ный зверь. Когда я впервые выплывал из своего "порта приписки" - с  мола

у мотеля "Кэй-Хэйвн" в Тавернье на острове Кэй Ларго,  -  я  был  просто

потрясен неимоверным числом ворчунов и снэпперов, окруживших меня  столь

плотно, что я ничего не видел вокруг. И куда бы я ни  плыл  -  они  были

повсюду, все в тех же невероятных количествах.

   Лишь постепенно до меня дошло, что это те же самые рыбы, что они соп-

ровождают меня; даже при осторожной оценке их было несколько тысяч. Если

я плыл параллельно берегу к следующему молу, расположенному  примерно  в

семистах метрах, то стая следовала за мной  приблизительно  до  половины

пути, а затем внезапно разворачивалась и стремительно  уносилась  домой.

Когда мое приближение замечали рыбы, обитавшие под следующим причалом, -

из темноты под мостками навстречу мне вылетало ужасающее чудовище.  Нес-

кольких метров в ширину, почти такое же высотой,  длиною  во  много  раз

больше - под ним на освещенном солнцем дне плотная черная тень, - и лишь

вблизи оно распадалось в бесчисленную массу все тех же дружелюбных крас-

норотиков. Когда это случилось в первый раз - я перепугался  до  смерти!

Позднее как раз эти рыбки стали вызывать во мне совсем обратное чувство:

   пока они рядом, можно быть совершенно спокойным, что нигде поблизости

не стоит крупная барракуда.

   Совершенно иначе организованы  ловкие  маленькие  разбойники-сарганы,

которые охотятся  у  самой  поверхности  воды  небольшими  группами,  по

пять-шесть штук в каждой. Тонкие, как прутики, они почти невидимы с моей

стороны, потому что их серебряные бока отражают свет точно так  же,  как

нижняя поверхность воздуха, нам всем  более  знакомая  во  второй  своей

ипостаси как поверхность воды. Впрочем, при взгляде сверху они  отливают

серо-зеленым, точь-в-точь как вода, так что заметить их еще труднее, по-

жалуй, чем снизу. Развернувшись в широкую цепь,  они  прочесывают  самый

верхний слой воды и охотятся на крошечных атеринок, "серебрянок",  кото-

рые мириадами висят в воде, густо, как снежинки в пургу, сверкая  словно

серебряная канитель. Меня эти крошки совсем не боятся, - для рыбы  моего

размера они не добыча, - могу плыть прямо сквозь  их  скопления,  и  они

почти не расступаются, так что порой я непроизвольно задерживаю дыхание,

чтобы не затянуть их себе в горло, как это часто случается, если  имеешь

дело с такой же тучей комаров. Я дышу через трубку в  другой  среде,  но

рефлекс остается.

   Однако стоит приблизиться самому крошечному саргану - серебряные рыб-

ки мгновенно разлетаются во все стороны. Вниз, вверх,  даже  выскакивают

из воды, так что в секунду образуется большое пространство, свободное от

серебряных хлопьев, которое постепенно  заполняется  лишь  тогда,  когда

охотники исчезают вдали.

   Как бы ни отличались головастые, похожие на окуней ворчуны и снэпперы

от тонких, вытянутых, стремительных сарганов - у них есть общий признак:

они не слишком отклоняются от привычного представления, которое связыва-

ется со словом "рыба". С оседлыми обитателями нор  дело  обстоит  иначе.

Великолепного синего "ангела" с желтыми поперечными полосами, украшающи-

ми его юношеский наряд, пожалуй, еще можно посчитать "нормальной рыбой".

Но вон что-то показалось в щели между двумя глыбами известняка: странные

движения враскачку, вперед-назад, какой-то бархатно-черный диск с  ярко-

желтыми полукруглыми лентами поперек и сияющей ультрамариновой каймой по

нижнему краю - рыба ли это вообще? Или  вот  эти  два  создания,  бешено

промчавшиеся мимо, размером со шмеля и такие же округлые; черные  глаза,

окаймленные голубой полосой, и глаза эти - на задней трети тела? Или ма-

ленький самоцвет, сверкающий вон из той норки, - тело у  него  разделено

наискось, спереди-снизу назад и вверх, границей двух ярких окрасок, фио-

летово-синей и лимонно-желтой? Или вот этот невероятный клочок темно-си-

него звездного неба, усыпанный голубыми  огоньками,  который  появляется

из-за коралловой глыбы  прямо  подо  мной,  парадоксально  извращая  все

пространственные понятия? Конечно же, при более близком знакомстве  ока-

зывается, что все эти сказочные существа - вполне приличные рыбы, причем

они состоят не в таком уж дальнем родстве с  моими  давними  друзьями  и

сотрудниками, рифовыми окунями. "Звездник" ("джуэл фиш" -  "рыбка-самоц-

вет") и рыбка с синей спинкой и головой и с  желтым  брюшком  и  хвостом

("бо Грэгори" - "Гриша-красавчик") - эти даже и вовсе близкая родня.

   Оранжево-красный шмель - это детеныш рыбы, которую местные  жители  с

полным основанием называют "рок бьюти" ("скальная  красавица"),  а  чер-

но-желтый диск - молодой черный "ангел". Но какие краски! И какие  неве-

роятные сочетания этих красок! Можно подумать,  они  подобраны  нарочно,

чтобы быть как можно заметнее на возможно большем расстоянии; как  знамя

или - еще точнее - плакат.

   Надо мной колышется громадное зеркало, подо мной звездное небо,  хоть

и крошечное, я невесомо витаю в прозрачной среде; окружен  кишащим  роем

ангелов, поглощен созерцанием, благоговейно восхищен творением и  красо-

той его - благодарение Творцу, я все же вполне  способен  наблюдать  су-

щественные детали. И тут мне бросается в глаза вот что:  у  рыб  тусклой

или, как у красноротиков, пастельной окраски я почти всегда вижу  многих

или хотя бы нескольких представителей одного и того же вида  одновремен-

но, часто они плавают вместе громадными, плотными стаями. Зато из  ярко-

окрашенных видов в моем поле зрения лишь один синий и один  черный  "ан-

гел", один "красавчик" и один "самоцвет"; а из  двух  малюток  "скальных

красавиц", которые только что промчались мимо, одна с величайшей яростью

гналась за другой.

   Хотя вода и теплая, от неподвижной аэростатной жизни я начинаю замер-

зать, но наблюдаю дальше. И тут замечаю вдали - а это даже в очень проз-

рачной воде всего 10-12 метров - еще одного красавчика, который медленно

приближается, очевидно, в поисках корма. Местный красавчик замечает при-

шельца гораздо позже, чем я со своей наблюдательной вышки; до чужака ос-

тается метра четыре. В тот же миг местный с беспримерной яростью  броса-

ется на чужака, и хотя тот крупнее нападающего, он тут же разворачивает-

ся и удирает изо всех сил, дикими зигзагами, к чему атакующий  вынуждает

его чрезвычай-но серьезными таранными ударами, каждый из  которых  нанес

бы серьезную рану, если бы попал в цель. По меньшей мере  один  все-таки

попал, - я вижу, как опускается на дно блестящая чешуйка, кружась, слов-

но опавший лист. Когда чужак скрывается вдали в  сине-зеленых  сумерках,

победитель тотчас возвращается к своей норке.

   Он мирно проплывает сквозь плотную толпу юных  красноротиков,  кормя-

щихся возле самого входа в его пещеру; и полнейшее безразличие, с  каким

он обходит этих рыбок, наводит на мысль, что  для  него  они  значат  не

больше, чем камушки или другие несущественные и  неодушевленные  помехи.

Даже маленький синий ангел, довольно похожий на него и формой, и  окрас-

кой, не вызывает у него ни малейшей враждебности.

   Вскоре после этого я наблюдаю точно такую же, во всех деталях, стычку

двух черных рыбок-ангелов, размером едва-едва  с  пальчик.  Эта  стычка,

быть может, даже драматичнее: еще сильнее кажется ожесточение нападающе-

го, еще очевиднее панический страх удирающего пришельца, - хотя, это мо-

жет быть и потому, что мой медленный человеческий глаз лучше уловил дви-

жения ангелов, чем красавчиков, которые разыграли свой спектакль слишком

стремительно.

   Постепенно до моего сознания доходит, что мне уже  по-настоящему  хо-

лодно. И пока выбираюсь на коралловую стену в теплый воздух под  золотое

солнце Флориды, я формулирую все увиденное в нескольких коротких  прави-

лах:

   Яркие, "плакатно" окрашенные рыбы - все оседлые.

   Только у них я видел,  что  они  защищают  определенный  участок.  Их

яростная враждебность направлена только против им подобных; я не  видел,

чтобы рыбы разных видов нападали друг на друга, сколь бы ни была  агрес-

сивна каждая из них.

   2. ПРОДОЛЖЕНИЕ В ЛАБОРАТОРИИ

   Что в руки взять нельзя - того для вас и нет,

   С чем несогласны вы - то ложь одна и бред,

   Что вы не взвесили - за вздор считать должны,

   Что не чеканили - в том будто нет цены.

   Гете

   В предыдущей главе я допустил поэтическую вольность. Умолчал  о  том,

что по аквариумным наблюдениям я уже знал, как ожесточенно борются с се-

бе подобными яркие коралловые рыбы, и что у меня уже сложилось предвари-

тельное представление о биологическом значении этой борьбы. Во Флориду я

поехал, чтобы проверить свою гипотезу. Если бы факты противоречили ей, -

я был готов сразу же выбросить ее за борт. Или, лучше сказать, был готов

выплюнуть ее в море через дыхательную  трубку:  ведь  трудно  что-нибудь

выбросить за борт, когда плаваешь под водой. А вообще - нет  лучшей  за-

рядки для исследователя, чем каждое утро перед  завтраком  перетряхивать

свою любимую гипотезу. Молодость сохраняет.

   Когда я, за несколько лет до того, начал изучать в аквариуме  красоч-

ных рыб с коралловых рифов, меня влекла не только  эстетическая  радость

от их чарующей красоты - влекло и "чутье"  на  интересные  биологические

проблемы. Прежде всего напрашивался вопрос: для чего же все-таки эти ры-

бы такие яркие?

   Когда биолог ставит вопрос в такой форме - "для чего?" - он вовсе  не

стремится постичь глубочайший смысл мироздания вообще и рассматриваемого

явления в частности: постановка вопроса гораздо скромнее - он  хотел  бы

узнать нечто совсем простое, что в принципе всегда поддается  исследова-

нию. С тех пор как, благодаря Чарлзу Дарвину, мы знаем  об  историческом

становлении органического мира - и даже кое-что о его причинах, - вопрос

"для чего?" означает для нас нечто вполне определенное. А  именно  -  мы

знаем, что причиной изменения формы органа является его функция.  Лучшее

- всегда враг хорошего. Если незначительное,  само  по  себе  случайное,

наследственное изменение делает какой-либо орган хоть  немного  лучше  и

эффективнее, то носитель этого признака и его потомки  составляют  своим

не столь одаренным сородичам такую конкуренцию, которой те выдержать  не

могут. Раньше или позже они исчезают с лица Земли. Этот вездесущий  про-

цесс называется естественным отбором. Отбор - это один из  двух  великих

конструкторов эволюции; второй из них - предоставляющий материал для от-

бора - это изменчивость, или мутация, существование которой Дарвин с ге-

ниальной прозорливостью постулировал в то время, когда ее  существование

еще не было доказано.

   Все великое множество сложных и целесообразных конструкций животных и

растений всевозможнейших видов обязано своим  возникновением  терпеливой

работе Изменчивости и Отбора за многие миллионы лет. В этом мы  убеждены

теперь больше, чем сам Дарвин, и - как мы вскоре увидим - с большим  ос-

нованием. Некоторых может разочаровать, что все многообразие форм  жизни

- чья гармоническая соразмерность вызывает наше благоговение, а  красота

восхищает эстетическое чувство - появилось таким прозаическим  и,  глав-

ное, причинно-обусловленным путем. Но естествоиспытатель не устает  вос-

хищаться именно тем, что Природа создает все свои высокие ценности,  ни-

когда не нарушая собственных законов.

   Наш вопрос "для чего?" может иметь разумный ответ лишь в том  случае,

если оба великих конструктора работали вместе, как мы упомянули выше. Он

равнозначен вопросу о функции, служащей сохранению вида. Когда  на  воп-

рос: "Для чего у кошек острые кривые когти?" - мы отвечаем:  "Чтобы  ло-

вить мышей" - это вовсе не говорит о нашей приверженности к метафизичес-

кой телеологии, а означает лишь то, что ловля мышей является специальной

функцией, важность которой для сохранения вида выработала у  всех  кошек

именно такую форму когтей. Тот же вопрос не может найти разумного  отве-

та, если изменчивость, действуя сама по себе, приводит к чисто случай-

   1 Телеология - идеалистическое учение, приписывающее процессам и  яв-

лениям природы цели, которые или  устанавливаются  Богом,  или  являются

внутренними причинами природы. - Здесь и далее примечания переводчика.

   ным результатам. Если, например, у кур или других одомашненных живот-

ных, которых человек защищает, исключая естественный отбор  по  окраске,

можно встретить всевозможные пестрые  и  пятнистые  расцветки,  -  здесь

бессмысленно спрашивать, для чего эти животные окрашены именно так, а не

иначе. Но если мы  встречаем  в  природе  высокоспециализированные  пра-

вильные образования, крайне маловероятные как раз из-за их  соразмернос-

ти, - как, например, сложная структура птичьего пера  или  какого-нибудь

инстинктивного способа поведения, - случайность их  возникновения  можно

исключить. Здесь мы должны задаться вопросом, какое селекционное  давле-

ние привело к появлению этих образований, иными словами - для  чего  они

нужны. Задавая этот вопрос, мы вправе надеяться на разумный ответ, пото-

му что уже получали такие ответы довольно часто, а при достаточном усер-

дии вопрошавших - почти всегда. И тут ничего не меняют те немногие  иск-

лючения, когда исследования не дали - или пока еще не дали -  ответа  на

этот важнейший из всех биологических вопросов.  Зачем,  например,  нужна

моллюскам изумительная форма и расцветка раковин? Ведь их  сородичи  все

равно не смогли бы их увидеть своими слабыми глазами, даже если  бы  они

не были спрятаны - как часто бывает - складками мантии, да еще и  укрыты

темнотой морских глубин.

   Кричаще яркие краски коралловых рыб требуют объяснения.  Какая  видо-

сохраняющая функция вызвала их появление?

   Я купил самых ярких рыбок, каких только мог найти, а для сравнения  -

несколько видов менее ярких, в том числе и простой маскировочной  окрас-

ки. Тут  я  сделал  неожиданное  открытие:  у  подавляющего  большинства

действительно ярких коралловых рыб - "плакатной", или "флаговой",  расц-

ветки - совершенно невозможно держать в небольшом аквариуме больше одной

особи каждого вида. Стоило поместить в аквариум несколько  рыбок  одного

вида, как вскоре, после яростных баталий, в живых оставалась лишь  самая

сильная. Сильнейшее впечатление произвело на меня во Флориде  повторение

в открытом море все той же картины, какая регулярно наблюдалась  в  моем

аквариуме после завершения смертельной борьбы: одна  рыба  некоего  вида

мирно уживается с рыбами других видов, столь же ярких, но других расцве-

ток, - причем из всех остальных видов тоже присутствует только  одна.  У

небольшого мола, неподалеку от моей квартиры, милейшим образом уживались

один "красавчик", один черный "ангел" и одна "глазчатая бабочка". Мирная

совместная жизнь двух особей одного и того же вида  плакатной  расцветки

возможна лишь у тех рыб, которые живут в устойчивом  браке,  как  многие

птицы. Такие брачные пары я наблюдал в  естественных  условиях  у  синих

"ангелов" и у "красавчиков", а в аквариуме - у коричневых и у беложелтых

"бабочек". Супруги в таких парах поистине неразлучны, причем  интересно,

что по отношению к другим сородичам они проявляют еще  большую  враждеб-

ность, нежели одинокие экземпляры их вида. Почему это так, мы разберемся

позже.

   В открытом море принцип "два сапога - не пара"  осуществляется  беск-

ровно: побежденный бежит с территории победителя, а тот вскоре прекраща-

ет преследование. Но в аквариуме, где бежать  некуда,  победитель  часто

сразу же добивает побежденного. По меньшей мере он занимает весь бассейн

как собственное владение и в дальнейшем настолько изводит остальных пос-

тоянными нападениями, что те растут гораздо медленнее, его  преимущество

становится все значительнее - и так до трагического исхода.

   Чтобы наблюдать нормальное взаимное поведение владельцев  собственных

участков, нужно иметь достаточно большой бассейн,  где  могли  бы  умес-

титься территории хотя бы двух особей изучаемого вида. Потому мы постро-

или аквариум длиной в 2,5 метра, который вмещал больше двух тонн воды  и

давал маленьким рыбкам, живущим в прибрежной зоне, место для  нескольких

территорий.

   Молодь у плакатно окрашенных видов почти всегда еще ярче, еще  привя-

занное к месту обитания и еще яростнее взрослых рыб, так что на этих ми-

ниатюрных рыбках можно хорошо наблюдать изучаемые явления в сравнительно

малом пространстве.

   Итак, в этот аквариум были запущены рыбешки - длиной от двух до четы-

рех сантиметров - следующих видов: 7 разных видов  рыб-бабочек,  2  вида

рыб-ангелов, 8 видов группы "демуазель" (группа помацентров,  к  которой

принадлежат "звездники" и "красавчики"), 2 вида спинорогов, 3 вида губа-

нов, 1 вид "рыбы-доктора" и несколько других, не ярких и не  агрессивных

видов, как "кузовки", "шары" и т.п. Таким образом, в аквариуме оказалось

примерно 25 видов плакатно окрашенных рыб, в среднем по 4 рыбки  каждого

вида, - из некоторых видов больше, из других всего по одной, -  а  всего

больше 100 особей. Рыбки сохранились наилучшим образом,  почти  без  по-

терь, прижились, воспрянули духом и - в полном соответствии с программой

- начали драться.

   И тогда представилась замечательная возможность  кое-что  подсчитать.

Если представителю "точного" естествознания удается  что-нибудь  подсчи-

тать или измерить, он всегда испытывает радость, которую  непосвященному

подчас трудно понять. "Ужель Природа, вся, для вас - объект подсчета?" -

так спрашивает Фридрих Шиллер озабоченного измерениями ученого. Я должен

признаться поэту, что сам я знал бы о  сущности  внутривидовой  агрессии

почти столько же, если бы и не производил своих подсчетов. Но мое выска-

зывание о том, что я знаю, было бы гораздо менее доказательным, если  бы

мне пришлось облечь его в одни лишь слова: "Яркие коралловые рыбы кусают

почти исключительно своих сородичей". Как раз укусы мы и подсчитали -  и

получили следующий результат:

   для каждой рыбки, живущей в аквариуме, вероятность  случайно  напасть

на одну из трех своих среди 96 других рыбок рав