Техника анализа защит

2.3. Известные формы защиты

Здесь будут исследоваться некоторые специфические формы защиты, глубокое пони­мание которых часто было для меня полезно, но некоторьм аспектам которых не всегда уде­ляли должное внимание.

2.3.1. Вытеснение, отрицание и расщепление эго

Во-первых, я хотел бы кратко объяснить, как я их понимаю: вытеснение означает бес­сознательное "нет" определенным желаниям (влечениям) и воспоминаниям, связанным с ни­ми; соответствующая форма отвержения в сознательном опыте - это отказ. Отрицание - это бессознательное "нет" определенным восприятиям - или, как изначально говорил Фрейд (1927, 1940), восприятиям определенных внешних фактов или, как часто понимают сегодня, восприятиям значения таких фактов, их аффективной заряженности (Баск, 1974, 1983). Соз­нательное соответствие отрицанию в первом смысле - фактов - будет ложь, отвержение правды, но также сознательное избегание болезненных истин - со смыслом: "Я просто не мо­гу думать об этом". Отрицанию во втором смысле, аффективной значимости, соответствует то, что Фрейд (1925) описывал как негацию: сознательная интеллектуальная форма "нет" важности восприятия. Блокировка аффектов, часто приравниваемая к вытеснению, является бессознательньм "нет" определенным чувствам; его сознательный коррелят - это подавление определенных эмоций. Изоляция - это бессознательное "нет" определенньм связям аффектов и мыслей или желаний и образов памяти и воображения; корреляция в сознании, которую описал Эйсслер (1959) является сознательное отщепление всего, что препятствует концен

До конца этой книги я буду более детально говорить об отрицании из-за его значимо­сти. Его определяют Труннель и Холт (1974) как "неполное восприятие значимости или смысла того, что воспринимается". Другими словами, это защитный механизм, делающий бессознательной эмоциональную значимость восприятии.

Заметно, как близко это находится к вытеснению, так что разделение этих понятий под вопросом. Фрейд делал разницу между ними только с оговоркой: "Если мы хотим более четко различить искажение идеи и аффекта, и для аффекта оставим слово "Уег(1гапеипе" (вы­теснение), то верным немецким словом для искажения идеи будет "Уег1еиепипе" (непризна­ние)" (ОЕ 21, стр.153). (Это отличается от различия, указанного мной ранее, которое, как я считаю, ближе развитию современной психоаналитической мысли).

Мы должны спросить себя: что мы действительно имеем в виду под значением, кото­рое теряется при состояниях деперсонализации? Ясно, что это не логическое или семантиче­ское значение, но ценность, которую эти восприятия ("идеи") имеют для нас. Таким образом не будет удивительно, что внутренняя вырабатывающая и дающая ценности инстанция, т.е. супер-эго, играет решающую роль при таких состояниях глобального отрицания, состояниях потери смысла. Это так не только для внешнего восприятия, но и для восприятия себя: на­пример, мы можем ясно различать чувства, которые полностью переживаем, от тех, которые регистрируем, но не "чувствуем" в действительности. Причина для этого разграничения ле­жит, как мне кажется, в присутствии и отсутствии внутренней приемлемости, правомочно­сти, которую наше сознание придает этим восприятиям. Это своего рода санкция: "Тебе раз­решено или запрещено принимать значение и ценность этого для тебя". Больше ничего не блокируется, ни аффект, ни восприятия сами по себе, но только их личностное значение.

Отрицание как защита сопровождается расщеплением эго. Поскольку этот термин сейчас употребляется слишком широко, я хотел бы очертить его значение.

Фрейд описывал его как в самом начале, так и в конце долгого периода своего психо­аналитического творчества.

Я уже цитировал в главе 1 отрывок из описания Фрейдом случая     Люси Р. ("Исследования истерии", 1895): результатом вытеснения является "вытеснение сознания", причем "умышленное и намеренное. По крайней мере, оно часто вызывается актом воли" (стр.123). Он позже замечает, что "это особое состояние знания и в то же время незнания -состояние, при котором отцепляется психическая группа" (стр.165).

В 1938 году он пишет (1940, 8.Е.23, 275): "Он (ребенок) отвечает на конфликт двумя противоположными реакциями, причем обе действенны и эффективны. С одной стороны, при помощи определенных механизмов он отвергает реальность и отказывается восприни­мать любое запрещение; с другой стороны, в то же время он распознает опасность реально­сти, принимает страх этой опасности как патологический симптом и пытается последова­тельно избежать этого страха ... что достигается ценой трещины в эго, которая никогда не исцеляется, но лишь возрастает с течением времени. Две противоположные реакции на кон­фликт становятся центром расщепления эго". Он описывает эту раздвоенность также в от­ношении деперсонализации (1936, 8.Е.22, стр.245). Такое "непризнание восприятии", кото­рое "случается очень часто и не только среди фетишистов" приводит к полумерам, неполньм попыткам ухода от реальности: "непризнание всегда сопровождается признанием; две про­тивоположные и независимые установки всегда проявляются в ситуации и приводят к рас­щеплению эго" (8.Е.23, стр.204).

Раздвоенность восприятия переживания себя и мира, как описано в этой концепции "расщепления" или "эго-расщепления", часто была отмечена как решающее событие в глу­боких неврозах; последнее время с несколько измененным смыслом она используется как объяснительный термин, чтобы обозначить как технику, так и теорию широкой области пси­хопатологии, называемой "пограничная патология". Большая часть последующего - это по­пытка представить измененную модель.

2.3.1. Обращение

Обращение влечений является формой защиты гораздо большей важности, чем мы можем заключить по литературе об этих больных пациентах: обращение активного в пассив­ное, обращение пассивного в активное, обращение против себя. Последнее, обращение про­тив собственной персоны, конечно, особо важньм является при депрессиях. Мы увидим хо­роший пример этого позже в этой главе в выдержках из анализа Анны, депрессивной жен­щины с очень мазохистским характером. Первое, обращение активного в пассивное, типично для мазохистского характера, фобический пациент Якоб, описанный в главе 5, демонстриру­ет новые варианты этой защиты. Однако, все более полезным кажется мне рассмотрение среднего типа обращения - обращения пассивного в активное, решающий тип защиты при серьезных психопатологиях и весьма специальная защита против агрессии извне. Эта форма защиты - межличностная по своей природе (направлена против того, что переживается как атака или угроза извне, в дополнение к своему интрапсихическому характеру (против одно­временной невыносимой тревожности). Несмотря на некоторые параллели, она не является защитой против агрессии в том же самом смысле, как вытеснение является защитой против либидо. В отличие от вытеснения обращение пассивного в активное является, прежде всего, межличностной формой защиты.

Чем серьезнее психопатология, тем более значимым, как я обнаружил, является для понимания и интерпретационной работы этот тип защиты. Особенно это проявлялось в моей работе с людьми, навязчиво употреблявшими наркотики, как и с глубоко "нарциссическими" и многими мазохистско-депрессивными пациентами. Большая часть отыгрывания в значи­тельной степени состоит из такого обращения пассивного в активное. Вообще эта защита оз­начает: "Вместо того, чтобы пассивно страдать от того, что я постоянно боюсь, я теперь ак­тивно вызываю это в другом". Или "Вместо того, чтобы позволять себе быть застигнутым врасплох неприятностью, я предпочитаю создавать ее сам". Это попытка отыграть травмати­ческую ситуацию под руководством эго вместо беспомощности изначального состояния.

Многие примеры мести, лжи и обмана, праведного гнева являются такой защитой "оборачиванием" и только при таком понимании поддаются лечению. Понимание этого обычно вызывает также сильное уменьшения контр-трансфера.

2.3.3. Идентификация

Такому обращению обычно сопутствует идентификация как защита, "идентификация с агрессором" прежде всего, где агрессор есть обвинитель, упрекающий, судящий, стыдящий авторитет: теперь пациент становится преследователем и нагружает терапевта или среду ог­ромным чувством вины и стыда. Теперь все устроено так, что другой оказывается всюду не­прав. Пациент становится голосом обвиняющей совести. В особенности, депрессивно-мазохистские пациенты развивают необыкновенные навыки в упреке другому и явном или неявном обращении его в грешника, нагруженного непростительной виной. Это происходит путем сочетания двух защитных процессов (обращение и идентификация с обвиняющим аг­рессором) и встречается в клинике очень часто. "Негативная терапевтическая реакция" мо­жет пониматься именно в этом смысле.

Я нахожу не слишком полезной концепцию проективной идентификации. Значит ли это, что человек провоцирует в другом то, чего больше всего боится в себе? В этом случае я бы скорее считал это особой формой обращения пассивного в активное, легко и элегантно интерпретируемой следующим образом: "Вместо того, чтобы неожиданно страдать от нака­зания, непредсказуемого и неконтролируемого - или унижения, или травмы, или отвержения - я вызываю это сам; по крайней мере, я в этом случае сам определяю время". Как отмечали Абенд и др. (1983), выражение "проективная идентификация" часто употребляется, когда мы имеем дело просто с проекциями (см. также ценный обзор Гриф и Райх, 1996).

В анализе мазохистской патологии прослеживается защита идентификация с жертвой. как зеркальное отражение идентификации с агрессором, а также обращение против себя (или обращение активного в пассивное). Похоже, жизнь все снова и снова ставит этих людей в ситуации, где они являются жертвами. Эти замученные создания так много жертвуют семье и цивилизации в ущерб компетентности и деятельности, что живут без какого-либо удовольст­вия, наслаждения, счастья (см. Новик и Новик, 1996). Под этим скрывается особенно по­стыдный секрет, заключающийся в том, что практически все сексуальные чувства связаны со страданием (и наоборот). Это так, как будет проиллюстрировано позже в этой главе в случае Анны, как если бы они позволяли себе любое удовольствие, любое настоящее, только опла­ченное ценой физических и эмоциональных мучений и позора. Это обычно люди, которые в детстве столкнулись с жестокостью или другими серьезньми травмами и сейчас идентифи­цируются с жертвой и при помощи множественных обращений аффекта как бы утверждают:

"Я больше не боюсь страдания, я даже его ищу. Я не страдаю больше от жестокости, я даже наслаждаюсь ей как жертва. Я больше не униженное беспомощное создание, наоборот, я му­ченик во имя Господа и я более достоин, чем мои мучители. Я больше не беспомощен, но я контролирую ситуацию, поскольку это именно я создаю все эти несчастья" (см. также случай Элазар глава 8).

Терапевтически решающую важность приобретает не только обращение аффекта, но и, в частности, агрессивных желаний: любое желание нападать, мстить, вызывать боль и убивать слабый обращает против себя. Это обращение против собственной персоны часто служит точкой Архимеда, опираясь на которую вся система мазохистских фантазий может быть снята с петель.

2.3.4. Регрессия, поляризация и преувеличение

Насколько я знаю, одна особая форма защиты еще не получила систематического внимания: защита преувеличением, амплификацией и гиперболой. Анализ работы сновиде­ний с ее конденсацией или сжатием (Фрейд: "Интенсивность целого эшелона мыслей может быть сконцентрирована в единый идейный элемент", 8.Е.5, стр.595) может наделять интер­претации такой чрезмерной силой. Гнев становится убийственной яростью, разочарование

превращается в отчаянную злобу, ущербная самооценка в переполняющий стыд и, как ком­пенсация, в иллюзорное величие, благосклонность и мягкость в подобострастие и подчинен­ность. В действительности, такое преувеличение может отражать то, что скрыто и вытесне­но, но, скорее всего, оно служит напрямую защитным целям: преувеличением действитель­ное чувство обесценивается; более того, над слушателем тайно смеются. В традициях неко­торых школ часто бывает проще говорить об убийственной ярости против аналитика - "Все равно от меня этого ожидают" - чем просто признаться: "Вы вчера обидели меня своим под­ходом - вашим молчанием, вашими чрезмерными вторгающимися интерпретациями, вашей бестактностью; вы меня раздражаете". "Интерпретация, направленная вверх" часто является более эффективной мерой, более близкой к поверхности сознания. В свою очередь, анали­тик, базируясь в основном на сновидениях, часто предлагает такие интерпретации - "Вы хо­тите убить свою жену", "Вы хотите переспать со мной" - при этом он (или она) рискует уси­лить тревожность и, следовательно, значительно увеличить сопротивление пациента, преуве­личить актуальный конфликт до абсурда и таким образом обесценить его, не говоря уж о спорности прямых интерпретаций влечений. Такое, конечно, чаще встречается на ранних, чем на поздних фазах анализа.

Защита преувеличением является вариантом защиты регрессией. Другое проявление ее - это защита поляризацией или, как предпочитают многие, расщеплением. Однако, я счи­таю, что здесь это в меньшей степени частный защитный механизм, проявляющий архаич­ную и элементарную природу, но скорее, как мы наблюдаем в большинстве представленных здесь случаев, очень важный феноменологический результат ряда защитных процессов: рег­рессии, конденсации, замещения, вытеснения, реактивного образования. Чем глубже невроз, тем более обширньм является этот феномен.

"Для разрешения проблемы амбивалентности она переместила вовне одну сторону амбивалентного чувства. Ее мать продолжала оставаться объектом любви, но с этого момен­та в жизни девочки всегда было второе значимое лицо женского пола, которое она яростно ненавидела".

"Моя эмоциональная жизнь всегда настоятельно требовала от меня наличия близкого друга и ненавистного врага. И я всегда мог обеспечивать себя тем и другим ..."

Пограничное состояние и расщепление? Первая цитата относится к одному из класси­ческих случаев, описанных Анной Фрейд в "Эго и защитные механизмы" (стр.45), вторая - к одному из бесчисленных автобиографических элементов в "Толковании сновидений" Фрей­да (8.Е.5, стр.483).

Как я проясню детально в главе 13, я рассматриваю "расщепление" (или "поляризацию") как описательную, а не объяснительную концепцию. Одно из отличий моего понимания от Мелани Клайн или Кернберга заключается в том, что для них такая поляриза­ция представляет собой последний элемент, неразложимый краеугольный камень, тогда как для меня здесь только начинается исследование и интерпретация. Другое заключается в его особой патогномической важности, а именно для особой категории пациентов, пограничных, но эта важность для меня не существует - за исключением тех случаев, когда эти феномены поляризации явно указывают на более серьезные версии невротических расстройство, но са­ми по себе они не требуют изменения техники.

Кстати, мне кажется, что все виды расщепления и диссоциации особенно типичны для истерии. Вытеснение само по себе есть ни что иное как само "расщепление", понимаемого феноменологически, как показал Фингаретт в своей книге "Самообман" (1969).

2.3.5. Экстернализация

Этот защитный механизм, по моему, является обратным к отрицанию, как предполо­жила Вэлдер, для проекции (которую часто невозможно отделить от экстернализации). При ее помощи "все внутреннее поле боя превращается в внешнее" (А.Фрейд, 1965, стр.223; осо­бая ссылка на замещение и экстернализацию при инфантильных фобиях), т.е. внутренний конфликт отыгрывается вовне, вследствие чего к другим относятся так. как если бы они яв­лялись непризнанными частями себя. Другими словами, экстернализация это такой вид за-

щитной активности, когда внешние действия, вещи и люди используются с целью отрицания внутреннего конфликта: внутренний конфликт трансформируется (обратно) во внешний.

Новик и Новик различают очень ясно (в статье 1969 "Проекция и экстернализация", переизданной в их книге, 1996, как глава 5) специфическое использование термина "экстернализация аспектов самопредставления" (стр.126) и проекция как "защита против особого влечения, направленного на объект" (стр. 115). Первое "имеет целью избегание нар-циссической боли вследствие принятия обесцененных аспектов себя" (стр. 114); второе "мотивировано последовательностью фантазийных опасностей вследствие выражений вле­чения" (стр. 115).

Под влиянием экстернализации действия вовне и, в особенности, их пересказ и пере­живание в сессиях стоят в стороне от наблюдения внутренних конфликтов. Внешние собы­тия отражают внутренние конфликты, как они происходят сейчас, в терапевтической ситуа­ции, в особенности в трансфере, и служат переносу защиты.

Например, переживаемая внутри агрессия под ударами совести, такая как самоирония и самонаказание, теперь не только с опасением ожидается и подозревается во внешнем мире, как при проекции, не только "отдается" другим, как при обращении пассивного в активное, но также провоцируется и заново отыгрывается на жизненной сцене. Или ожидается уста­новление границ извне по требованию совести человека, но затем с этим ведется жестокая борьба. Или ищется принятие и поддержка в форме "оральной" или "нарциссической" под­питки; но полученное с презрением отвергается или же избегается как незаслуженное. В то же время как контрдействия того же конфликта, любое ограничение этих даров вызывает ин­тенсивную зависть и ярость.

Большая часть "отыгрывания", многие импульсивные последовательности служат этой защите экстернализацией; действия, направленные на установление магического, все­могущего контроля над тем, что контролировать невозможно. Человек сталкивается с край­ней опасностью, рискует быть изгнанным, униженным, получить физические повреждения, чтобы доказать "контрфобическим" образом, что страх этих угроз отсутствует. Конечно здесь есть многое от "обращения пассивного в активное", но основное отличие этой защиты следующее: "вместо внутренней опасности, вместо тревожности влечений, тревожности су-пер-эго и бессознательной архаической кастрационной тревожности я сейчас должен иметь дело с реальной тревожностью, и я сталкиваюсь с ней лицом к лицу. Я преодолеваю эти спрятанные внутренние опасности своим торжеством над опасностью внешней реальности".

Я считаю, что своей концепцией "проективной идентификации" школа Кляйн хотела объяснить феномены, происходящие из совместной сложной деятельности защитных меха­низмов экстернализации, проекции, замещения и обмена ролей.

2.4. Примеры последовательностей и реконструкций эго-процессов

2.4.1. Случай псевдоглупости

Один из симптомов, который привел Томаса, 35-летнего медика, в лечение, заключал­ся в очень опасных действиях с его стороны по странному недоразумению - пойти в море с аквалангом и неполным комплектом оборудования и почти утонуть; доверять деньги людям, которые уже раньше обманывали его; странным образом не заметить очевидных признаков серьезных заболеваний у пациентов и т.д. Вслед за такими эпизодами были часы и дни само­наказания и размышления, как исправить причиненный вред, дни злости на себя и глубокой печали. При всем при этом он был глубоко совестливый и честный человек.

Интересно, что все эти опасные эпизоды начинались с какого-либо полученного уни­жения и последовавшей за ним приходящей, обычно очень краткой, вспышки гнева по пово­ду обиды.

У этой последовательности весьма травматическая история: его мать была женщиной, страдающей фобиями и навязчивостями, которая подавляла домочадцев своими вспышками гнева. После того, как она оставила успешную карьеру служащей, чтобы заботиться о детях, она стала хронически депрессивной, хмурой и злой. Отец, кроткий и слабый человек, полно­стью находящийся под ее каблуком, страдал от серьезного врожденного порока зрения, ко-

торый делал его практически слепьм, позволяя выполнять лишь примитивную работу. Толь­ко позже, в поздний период детства Томаса, с появлением все новых детей в семье отец стал более сердитьм и способньм на физическое насилие над детьми.

Оба родителя проявляли потрясающую слепоту к индивидуальности их пяти детей. Самым безжалостным и односторонним образом они принуждали его и троих его братьев с самого раннего детства посвятить свою активность одной цели: стать медиками, причем явно высказывалось требование вылечить слепоту отца. Например, звучал такой рефрен: "Не те­ряй время со своими игрушками: они не помогут тебе стать доктором. Тебе не нужно писать сочинения в школе; для доктора это неважно. Почему ты так не наблюдателен (например, к незнакомцам)? Будущий врач должен это уметь. Почему ты интересуешься математикой, что тебе это принесет? В любом случае, у тебя будет свой бухгалтер и сверх того много денег ..." Жесткость и насильственность такого выбора карьеры и других навязываемых детям пред­рассудков по силе приближались к иллюзиям и имели для некоторых из них катастрофиче­ские последствия.

Семья была бедной и жила в крайне стесненных условиях: пять детей в одной спальне при постоянном ужасном шуме, "семь человек на трех столах в трех комнатах вытягивают шеи, чтобы смотреть в два телевизора".

В более детальном анализе последовательности: "Я обнаруживаю себя пойманным между яростью и виной. Всякий раз, когда я отказывался от чего-то дома или не соглашался с ними, мать начинала плакать и кричать: "После всего, что я для тебя сделала, вот твоя бла­годарность! Ты ничтожество, навозная куча, скверный человек!", и затем присоединялся кричащий отец: "Ты убиваешь мать. Ты будешь стоять на ее могиле и молиться за упокой души! Ты хочешь быть религиозным, не так ли, лицемер!" Такая же смесь ярости и самоосу­ждения переполняет его сейчас, когда он чувствует себя беспомощным. Тогда все злые мыс­ли и желания уходят. Он больше ни о чем не может думать; его сознание становится совер­шенно пустым. Такое измененное состояние сознание ведет к пустоте и ограничению спо­собности слышать, понимать, думать и вспоминать, увеличивая ощущение смущения и глу­пости. Все вокруг него становится бессмысленным и непонятным; разговоры превращаются в бессмысленный шум.

При менее интенсивных состояниях этого рода могут быть лишь глубокие чувства тревожности, ярости и особенно печали или странные идеи, которые кажутся ему смешными и абсурдными, например, что во время полового акта он может отрезать ногу жены своей но­гой, или во время лекции или театрального представления выстрелить из пальца в человека, стоящего в центре внимания.

Но все это мелочи по сравнению с самим импульсивными действиями, которые ста­новились фатальной угрозой. Он описывает это так: "Когда я играл в шахматы с отцом или братом, снова и снова происходило вот что: я планировал все заранее, рассчитывая каждый ход, и делал все, что мог, чтобы не проиграть, но я планировал все в стереотипной, повто­ряющейся манере и полностью упускал из внимания его следующий ход, и неожиданно я оказывался побежденным". То же самой происходило, когда они его щекотали или боролись с ним в шутку или всерьез. Неожиданно он был побежден, поскольку другие использовали его уязвимость как преимущество: "Я был не в состоянии предвидеть катастрофу". В таких ситуациях соревнования или борьбы с ним постоянно происходило сужение сознания. Это сужение сознания и изоляция аффектов сопровождалось радикальной формой отрицания восприятии. В частности, когда он чувствовал себя беспомощным деградировавшим, все во­круг неожиданно казалось ему лишенным смысла; оно теряло всю свою аффективную зна­чимость. В этом состоянии он принимал самые тупые решения, сочетавшие в себе агрессию по отношению к другим и самонаказание. За этим состоянием глупых действий следовало состояние печали и плача.

В первый раз, когда мы заговорили об этом подробно, он вспомнил свой плач, когда мама вечерами уходила на работу, а отец вел его в кровать. После таких воспоминаний о се-парационной тревожности и сепарационной печали он воссоздал желания и игры, в которых кукол кидали - он или его друзья, непонятно - в костер; он описал загадочную печь в их мно-17

гоквартирном доме. Вновь ясная ссылка на младенцев, но без эмоций, за исключением неко­торого развлечения. Эти безэмоциональные образы памяти скрывают убийственные жела­ния. Маскирующий аффект печали служит защитой против неприемлемых чувств ревности, ярости, вины и стыда, образы замещаются как и аффекты.

Последовательность проявилась в следующей регулярной форме: 1) чувство утраты, унижения и угрозы —> 2) гнев или беспомощная ярость -> 3) вина или стыд за такие злые чувства и желания —> 4) попытки уничтожить их и сделать безвредными - замещением и изо­ляцией и, в особенности, "опустошенностью и смущением", измененньм состоянием созна­ния —> 5) как часть или сопровождение этого: сужение сознания с глобальным исключением и блокировкой восприятии, т.е. отрицание -> 6) псевдоглупое решение и действие -> и нако­нец, 7) возвращение изначальных аффектов, но в измененной форме, в основном как печаль, стыд и гнев на себя или возвращение изначальной агрессии в бледном и нечувствительном виде. Однако в этой последовательности особенно характерно отрицание внешней опасно­сти: она или не воспринимается вовсе или принимается во внимание в недостаточной степе­ни и таким образом неизбежно следует наказание извне или изнутри. Как эта базисная мазо-хистская последовательность может пониматься на более глубоком уровне и быть разрешен­ной, я покажу в подробном исследовании полного курса его анализа в "Загадке мазохизма" (глава 6).

Этот первый случай иллюстрирует теоретически важный пункт: некоторые авторы упоминают, что расщепление эго. типичное для отрицания, - параллель с отвержением или принятием восприятии - часто не ограничивается этим, но становится более обширным и, как описывали Лихтенберг и СлЭп (1973) и Ванг (1985), противопоставляет целые комплек­сы из частей ид, эго и супер-эго в стабильной комбинации. Всегда поначалу впечатляет на­блюдать эти странные колебания между двумя противоположньми частичньми идентично-стями. Такая раздвоенность случается всегда, когда есть обширные процессы отрицания, особенно, отражающиеся в состояниях деперсонализации. Подтверждение одной частичной идентичности необходимо включает в себя отрицание другой частичной идентичности - с большей или меньшей фальсификацией или, как минимум, снижением восприятия. Здесь важно не только то, что две частичные идентичности находятся в конфликте друг с другом, но то, что центральную роль при этом играет супер-эго. Таким образом в Томасе мы видим "фальшивую", т.е. деперсонолизированную частичную идентичность как подчиненность, по­корность, желание быть хорошим, рабское принятие всего, что диктуют родители и профес­сия вне зависимости от того, насколько беспричинны эти требования. В оппозиции к этому стоит плохой, бунтующий ребенок. В сновидении эти два образа себя проявляются без осо­бой маскировки - с одной стороны, невинный ребенок, который играет, но в то же время стреляет в людей в автомобилях и бьет их, а, с другой стороны, эго сновидения, которое на­блюдает, затем валит ребенка на землю и связывает его. Или появляются воющие львы, тиг­ры, дикие собаки и змеи, которые охотятся за ним как за жертвой и преследуют его до про­буждения. Или он отыгрывает некоторые практические шутки обращения, например, прячет­ся в шкафу и неожиданно набрасывается на жену - под обращением я имею в виду, что он перенаправляет свои агрессивные желания, изначально направленные против беременной матери, и возможно то же происходит при его стрельбе (в сновидениях) по автомобилям. Это вторая частичная идентичность соотносится со вспышками гнева, при которых он напомина­ет трехлетнего кричащего и плачущего ребенка.

Подобно его двойной жизни, реальность семьи его детства также была расщеплена; за фасадом игривости и дружелюбия скрывались борьба, жестокость и несчастья. В другой формулировке: дети должны были либо принимать навязываемую им стереотипную роль, т.е. роль доктора, и соединяться с родителями в мощном отрицании собственной идентично­сти своих желаний и чувств, или же они поднимали кратких безуспешный бунт с отчаянньм гневом и вызовом только, чтобы вновь вернуться к чувству вины и обрести прежнюю покор­ность. Интересно заметить, как эта вся последовательность сейчас происходит бессознатель­но и приводит к опасньм отрицаниям значений, фактов - или их риска - что приводит к са­мым глупым суждениям. 18

Мощное расщепление его личности, переживаемое им, не должно восприниматься как "пограничная патология". Следует добавить, что анализ с ним был необыкновенно сложен и завершился успешно после 9 с половиной лет и 1550 часов. Сложная психопатология глубо­ко мазохистского характера с депрессией тенденции к пассивности и "обвинению", как и кратко очерченный здесь симптомы псевдоглупости, деперсонализации и вспышек гнева по­степенно уступали нашей аналитической работе, хотя и с многими возвращениями, преиму­щественно в форме "негативной терапевтической реакции". Подробное изучение эволюции его динамики будет дано в книге "Загадка мазохизма".

2.4.2. Реконструкция последовательности защит в случае невротической депрессии и мазохистского характера

Вторая пациентка, из анализа которой я представлю некоторые выдержки, это Анна, замужняя женщина, 30 с лишним лет, которую я более подробно описываю в книге "Маска стыда". Ее анализ был успешно завершен после пяти с половиной лет или 971 часа; спустя 6 лет она вернулась на период 70 часов в анализ. Она пришла в лечение из-за хронически де­прессивного, но также тревожного и гневного настроения, неопределенной социальной тре­вожности и болезненной заторможенности, самосаботажа и несчастного состояния. Она бы­ла старшей из четырех детей; ее следующий брат, Пауль, родился, когда ей было 5 лет. Ее мама сама была депрессивной и стеснительной, а отец был жестокий, взрывной, параноид-ный человек. Он наказывал Анну и всю семью за малейшее непослушание молчанием на протяжении нескольких месяцев и давал ей понять, что она была причиной несчастья всей семьи. Анна идеализировала мать, но бессознательно злилась на нее потому, что она не мог­ла защитить детей от ужасных вспышек гнева отца. Ее ревность к сиблингам и вытекающее отсюда сильнейшее соперничество с другими моими пациентами, занятиями и с моей семьей стало важной темой для анализа.

Здесь я приведу лишь "микроскопические" выдержки, которые должны продемонст­рировать определенные последовательности и их интерпретации, частично созданные самой пациенткой.

Она начинает 618 час: "Когда я вошла, я злилась. Я не уверена, из-за вас ли это, но раньше этого не было. В выходной у меня была фантазия: я хотела пойти со своей сводной сестрой и ее ребенком в зоопарк, и фантазия была такая: я будто бы увижу там вас, и вы бу­дете с женой и внуками, и вы будете очень гордиться ими и проявлять свою любовь. И когда я увижу вас, мне будет очень больно, я буду плакать и не приду на следующую сессию. Я знаю, что это не резонно - что вы заботитесь о ком-то еще, о маленьких детях, а я при этом чувствую себя аутсайдером - поскольку я не ваш родственник, и вы никогда не будете забо­титься обо мне так же, как о своей семье. Я говорю себе: "Ты идиотка! Как он может чувст­вовать то же самое к тебе, как он может заботиться о тебе, больше чем о своей семье?""

"И вы пришли к выводу, что здесь должен быть другой источник, что это означает не­что большее, чем кажется?"

"Да, я так предполагаю. Я вспомнила одно из любимых высказываний отца: "Мир ни­кому ничего не должен" - возможно потому, что я веду себя так, как будто мир мне что-то должен. Или это просто был повод покричать для него." Она комментирует выражение сво­его желания быть принятой и обиды за то, что она отвергнута, как повторение, как иденти­фикацию с ее ненавистным отцом и как трансферный феномен без указания на его бессозна­тельные корни.

"Не так ли это, что у вас было (чувство принадлежности), и вы его потеряли?"

"Это так."

"И что эту потерю вы так болезненно воспроизводите со мной?" В моем комментарии я сдвигаю фокус от одного типа аффекта - обиды и ревности, то и другое, агрессивные и та-буированные чувства - к аффекту боли и печали, которые в прошлом были необычайно важ­ны и сейчас возрождаются в трансфере, т.е. разновидность аффекта, которая в этом контек­сте должна передавать травматическую значимость и поэтому каузально эффективную. Не-19

явным образом с доминирующими агрессивными аффектами обращаются как с результатом защиты и принадлежностью обращения аффекта.

Она описывает временное отсутствие матери в поздние периоды ее детства из-за опе­рации и упоминает, как никто не заботился о чувствах ребенка. Я напомнил ей, что когда мать была госпитализирована для рождения Пауля, она отказывалась брать завтрак у сосе­дей. Она добавила, как важно для нее было получать еду непосредственно от мамы. "Это бы­ло проявление любви, нежности. Если я менялась ланчем с подругой, это было неуважением к матери, отвержением ее любви. У меня было чувство, что моя мама - самая лучшая из всех, и что она готовит самые лучшие ланчи. Этот ланч был ее присутствием; (с его помощью) я соприкасалась с ней, даже когда была в школе. Как может быть хорошей матерью женщина, которая этого не делает? Например, моя свекровь!" Здесь и ее идентификация с жертвой (ма­терью), и ее сознательная и выраженная ревность (к свекрови и сестре мужа) резонируют, обе являясь элементами "поверхности", продолжая тему, поднятую в начале часа.

"И вы очень боялись разлуки с матерью".

"Я только думала о том, что приготовление завтраков будет делом серьезным, и что я хотела бы быть такой же, как мама". (На время терапии пациентка все еще не имела детей).

"Вы хотели уничтожить разлуку с матерью, идентифицируясь с ней". Тревожность, желание и защита здесь интерпретируются одновременно.

Она продолжает жаловаться на чувство оставленности матерью, но затем прерывает себя: "Я начала с фантазии о вас и ваших внуках. Почему я должна наказывать себя такими мыслями и предаваться им?" Она отмечает мучительный, т.е. мазохистский характер таких размышлений.

"Да, так что же насчет этого?"

"Вы упоминали, что это переживание вновь ранней потери. Почему я хочу это делать? Повторение не разрешит это, но только понимание". Здесь она выражает основное ожидание, сопровождающее аналитический процесс: сократическую веру, что инсайт исцеляет¹. "Но ситуация может также иметь более глубокие значения" - добавляю я, - "например, одно из них - это то, что сейчас может быть другой выход, и второе - это дает вам причину чувство­вать жалость к себе, а мы знаем, как это для вас важно". Этот комментарий является, хотя об этом и не упоминается, прямой интерпретацией влечения - ее мазохизма, и имеет оттенок осуждения или критики, который она немедленно подхватывает в соответствии с содержани­ем интерпретации, относящейся к ее мазохистской установке: "Кажется, это важно, наслаж­дение от этого (страдание), хотя оно не должно быть ценным". Примечательно как она выда­ет свою самокритичную интерпретацию влечения, стимулированную той, которую дал я. В этом пункте вместо анализа защиты и супер-эго я выбрал подтверждение интерпретации, возможно, предполагая, что этот аспект динамики уже хорошо известен, хотя еще и не пол­ностью проработан: "Звучит по мазохистски: "Вы же видите, я гадкий утенок" - и в этом сек­ретное удовольствие".

(Сегодня я бы предположительно предпочел пролить свет на некоторые аспекты со стороны самокритики в трансфере, например, "То, что я сейчас сказал, звучало критически, и это немедленно подхватила та часть вас, которая вас критикует, говоря: "Теперь ты опять связываешь страдание с удовольствием ...."").

Она, однако, соглашается с моей интерпретацией влечения: "Я понимаю, что вы гово­рите, и соглашаюсь с этим. Я хочу, чтобы я могла это изменить, но я еще не изменилась в этом направлении. И, однако, это не вся правда. Я припоминаю времена несогласия с мужем, когда я не так уж "наслаждалась" этим. Я не уверена, смогу ли я когда-либо прекратить это мазохистское наслаждение".

"Или, скорее: захотите ли вы полностью это прекращать, - но мы видим здесь кое-что еще: что это мазохистское удовольствие лишь последняя ступень последовательности".

"Я не вижу этого".

' Это априорное предположение Грюнбаум назвал фактором плацебо (как бы мы были счаст­ливы, если бы все факторы плацебо имели такое мощное воздействие!). 20

"У фантазии есть несколько ступеней; ваша жалость к себе лишь конечная ступень".

"Я думаю, что это слишком сложно, чтобы я могла понять. Я как бы думаю: неужели вы ожидаете, что я это пойму?"

"Это такой вид псевдоглупости сохраняет вашу фантазию?" - косвенная, но импати-ческая интерпретация защиты: обращение агрессии против нее самой, исследование ее не­примиримого самоосуждения, т.е. тиранической мощи, которую о^а. предоставила своей со­вести.

"Я не думаю, что это псевдоглупость".

"Что это может быть реально".

"Именно так".

"Вы обращаете это против себя - потому что фантазия говорит просто..."

"Теперь я обращаю агрессию против вас, что вы знаете что-то, а я нет".

Здесь, вместо того, чтобы отвечать интерпретацией, я напоминаю ей фантазию, кото­рую она рассказала в начале сессии и добавляю: "Вы хотите от меня любви и внимания и чувствуете себя задетой и злитесь, когда не получаете этого в нужной форме и затем направ­ляете свой гнев против себя: я такая глупая и ничего не могу понять. Как же мы можем по­нять ваше непонимание?" Я применяю это не как интерпретацию, но как более ясное, более явное представление (прояснение) последовательности желаний, на которую она себе наме­кает; но она тут же поправляет меня:

"Часть этого состоит в том, что я не хочу, чтобы фантазия была разорвана вашим ана­лизом. И теперь я думаю, что вы злитесь на меня, и что я этого хотела." Все мои коммента­рии, и в особенности те, что относились к ее желаниям, переживаются как упрек вне зави­симости от того, до какой степени она уже высказывала в точности то же. Базисная мазохи-стская установка повторяется в трансфере и в особенности, что типично для нее, в форме трансфера супер-эго с вовлечением в основном чувств стыда.

"Это будет подтверждать мазохистскую позицию - что включает в себя псевдоглу­пость, непонимание и жалость к себе как защиту против гнева на меня и против ревности. Это отодвигает воспоминания о вытесненной ревности к маленьким детям".

"Я тоже думала об этом: я так стыдилась своей ревности в фантазии".

"Что стыд стал движущей силой для вытеснения этого".

"Теперь я могу видеть, как я это вытеснила. Но все же я чувствовала гнев и ревность до того, как сменила их на жалость к себе. Почему это должно быть лишь частично?"

Сегодня я скорее бы ответил контрвопросом, как например: "Что вы думаете об этом?" или: "В действительности вытеснены воспоминания - какие?" Но здесь я отвечаю прямой интерпретацией защиты: "Чувства смещаются на моих детей. Здесь в действительно­сти вытеснены воспоминания ревности к детям в вашей семье". Сегодня я смотрю критиче­ски на употребление технических терминов, таких как "вытеснение", "смещение". Наверное есть выражения, которые ближе к чувствам и переживаниям, менее технические и поэтому предпочтительные. Я продолжаю: "Возможно, это важно, что все происходит в зоопарке". Она не улавливает намек, и я через некоторое время продолжаю: "Я думал о вашей игре с животными в детстве". Я ссылаюсь на ее фантазийные игры, в которых она мучила и убивала кукол и игрушечных животных и также на фантазии обо мне, включающие в себя пытки, концентрационные лагеря. "Как если бы это значило: "Бросьте этих негодяев зверям!", и мы не должны забывать, что вы очень боялись, что вас атакует животное". Здесь я намекаю на ее убийственные желания по отношению к сиблингам, но теперь подхожу со стороны тревож­ности (наказания) и защиты (подавления, обращения влечения, проекции, смещения).

Она реагирует: "Это желание, чтобы животное украло их (сиблингов), и мы бы нико­гда их больше не увидели". Она дает интерпретацию влечения, хотя все еще в форме экстер-нализации.

Я отвечаю: "Итак, вытесненным является специфическое содержание этих воспоми­наний о ревности - что животные унесут их (других детей)". На следующую сессию она приходит в "одном из самых скверных настроений, кото­рые когда-либо были" по ряду причин: несогласие и борьба дома и скверный день на работе

21

(она секретарь). Затем она добавляет, что муж попросил ее о фелляции. Сперва она ему отка­зала, но затем почувствовала, что она не должна его отвергать. Теперь он был раздражен на нее, поскольку он чувствовал, что она обвиняет его в том, что он принудил ее к этому. Но все это смешно, добавляет она. Он жалуется, что она продолжает атаковать его упреками; он больше не может этого выносить. Он заставляет ее чувствовать себя виновной. Однажды он сказал ей, что с ней очень сложно жить, и она хотела бы бросить ему те же слова в лицо. Но она боится, что это никогда не закончится. Затем она начинает плакаться на его финансовую никчемность и его обвинения в ее адрес. Она жалуется на то, как на работе ей приходится молча проглатывать все выходки босса. Я связываю обе ситуации по общему чувству униже­ния. Она немедленно начинает говорить (снова) о ревности к сестре и матери ее мужа; что он уделяет им больше внимания, больше времени и больше цветов, чем ей. Он не уважает ее чувства. Он позволяет ей чувствовать себя несчастной. Она в его глазах соплячка, и она вы­нуждена соглашаться с ним в этом. Поскольку это всегда так заканчивалось, я сказал, что она позволит ему критиковать, атаковать и унижать ее, обращая все против себя. Она заметила, что возможно она дает мне одностороннюю точку зрения: "Разве я не атакую его в действи­тельности, как он жалуется?"

"Скорее всего да - но для того, чтобы вызвать наказание с его стороны".

На следующей сессии она чувствует себя гораздо лучше, не понимая, чем вызвано та­кое изменение настроения.

"Одно меня беспокоит: мы на этой неделе говорили о моей мазохистской тенденции -

"- как о защите -"

"точно. Но я вижу это как нечто в себе самой: похоже я так этим наслаждаюсь, что у меня нет мотивации это менять. Я таким болезненньм образом наслаждалась (страданием) и вчера". Интерпретация ее мазохистской установки как защиты превращена ей в повод для самоупреков путем сознательной трансформации ее в интерпретацию влечения, которая в действительности является верным инсайтом, во вторичную выгоду от ее мазохистской ори­ентации. Я исследую это, возвращаясь к изначальной последовательности: "Но к чему это относилось? Когда случилась эта мазохистская форма сексуального удовольствия?"

"Мое сознание запуталось. У меня новое платье. Интересно, заметили ли вы это. У меня есть чувства, я хочу выглядеть привлекательной для вас". Это прямое предложение любви, но в треугольнике с ее мужем, с явньм подтекстом мести ему, и все это в облачении мазохистского трансфера.

"И это мазохистская "оргия" произошла, когда мы углубились в фантазию о зоопарке, и это имеет отношение к тому, что вы хотите быть привлекательной для меня".

"- что заставляет меня думать о фантазии, в которой я вижу вас с вашими внуками и затем, когда мы говорили о моих чувствах к сиблингам и моем чувстве невозможности изме­нения прошлого и я не знаю, что делать с этим чувством".

"Но было еще кое-что более специфическое, о чем мы не слышали раньше".

"Я не знаю, о чем вы говорите, разве что о том, чтобы швырять их животным, или чтобы животные их уносили".

"Да, так что же насчет этого?"

"Ко мне сейчас пришла мысль. Сложно понять, какое это имеет отношение ко вче­рашнему (плохому) самочувствию. А именно то, что я должна доверять вам. Я не верю, что здесь есть важная взаимосвязь".

"Вы упустили что-то, что является соединяющим мостиком".

"Я не помню. В конце это было только про животных, которые их уносят".

"Это о том, что вы обращаете фантазию с животными против себя".

Защита не только наблюдается в настоящей последовательности во время сессии, но также выводится из недавних воспоминаний, как из воспоминаний ее детства.

"Я не понимаю. Я не помню, о чем это было".

"Ваша фобия; что животное атакует вас и поедает вас".

После долгой паузы она расширяет и значительно углубляет интерпретацию: "Я вспоминаю кое-что: когда я была маленькой, различные друзья моих родителей часто брали22

меня в зоопарк. Лишь у немногих из них были тогда дети. Они брали меня. В тот раз я так долго качалась на качалась на качелях, что не могла идти. Мне было около 3 лет. А они по­садили меня в детскую коляску и повезли в зоопарк. Я очень возмущалась этим. Иначе я бы ничего не помнила об этом визите. Но сейчас я понимаю еще кое-что: у них появился ребе­нок в тот же год, что и Пауль. Я лишилась внимания и с их стороны".

"Вы упоминаете это в контексте ...", и я повторил свои две последние реплики. Вновь долгое молчание.

"Я думала о сновидении, которое было у меня в детстве, о медведе, который меня преследует. Я думаю о доме, который стоит рядом с домом моего дедушки в горах Аппалачи, где жили дедушка с бабушкой. Одинокий дом. Там жила старая женщина, мать той пары, о которой я только что говорила. У нее в гостиной висела картина, изображающая индейскую семью - смелый индеец, его жена и ребенок. Они были в горах, и медведь загнал их на скалу. Смельчак пытался защитить свою семью один, одним только луком и стрелой. Сейчас я вспоминаю и сновидение: это было во дворе того дома, я гуляла, а все остальные были в до­ме. Неожиданно я увидела этого медведя и бросилась бежать. И сейчас я подумала - я же бе­жала от дома, вместо того, чтобы бежать к дому, к безопасности. Он поймал меня и укусил меня в плечо. Я думала, это будет очень больно, но чувство было очень теплым, почти сексу­альным".

"Итак, мост завершен".

"Я вижу здесь общие черты".

"Сперва агрессия: что животное унесет сиблингов. семью: затем, во-вторых, вы обра­щаете это против себя и переживаете с тревожностью: в-третьих, вы чувствуете эту тревож­ность и атаку против вас как нечто сексуальное". Это реконструкция последовательности защит, которая интерпретирует в обобщающей форме наблюдения, сделанные на сессии и сон, который у нее был в возрасте 8 лет. Но, как вскоре станет ясно, эта интерпретация еще не полная.

"Я все это понимаю. Я пытаюсь понять, какое это отношение имеет ко вчерашнему дню".

"Мяч на вашем поле. Это хороший вопрос".

"Я понимаю это буквально - избавиться от сиблингов, от семьи - а вчера - желание избавиться от моего мужа".

"Тот медведь, которого вы не переносите - " она смеется игре слов*. "- и затем, чтобы завершить объяснение -"

"- как я обращаю это против себя"

"Вы чувствуете, что он вас преследует".

"Правильно".

"И наслаждаетесь этим".

"Точно". И еще одно; снова и снова все эти вещи, которые он делает не так, все, что я не люблю, и я спрашиваю себя: преследует ли он меня? Я не хо­чу признавать, что я полностью не права, что это подозрение безосновательно". Она узнает и сама интерпретирует проекцию, содержащуюся в ее страхах. "Это не значит, что у меня нет обоснованных жалоб, и я бываю не права в определенных случаях, и у него есть обоснован­ные жалобы на меня".

Я стараюсь углубить этот инсайт: "Вы говорите: "Преследует ли он меня?", имея в виду, что вся агрессия оборачивается против вас - когда медведь ловит вас".

"Да, я тоже думала об этом. Мне стыдно, как я вела себя вчера и что я чувствую, что это ощущение преследования не поможет моим доверительньм отношениям с мужем".

Здесь явно виден мазохистский трансфер, в особенности последовательный трансфер супер-эго; его без труда можно интерпретировать в этой связи

' По-английски, Ьеаг - медведь и 1о Ьеаг - терпеть, переносить.

                                                                                          23

и возможно это и следовало сделать. Вместо этого я говорю: "Ваша реальность сейчас отли­вается в форму этого сновидения. Медведь сейчас здесь, вновь созданный и удерживаемый в реальности".

"Я думаю о том, какие сильные чувства у меня были вчера, чувства преследования, это как будто что-то включилось, и я не могла выключить это. Когда он сказал мне, что все это мое дурное настроение, я использовала это как дальнейшее преследование. Я не могу вы­браться из этого, когда я в этом нахожусь. И все это присутствует здесь на сессии". Здесь также может быть полезно отметить специфическое трансферное значение; я имею в виду не ревность, но осуждение: медведь, кусающий ее сзади. "Предположительно у вас ночью было сновидение, имеющее отношение к этим трем ступеням (ревность, обращенная против себя агрессия и сексуализация), и затем вы проснулись в плохом настроении, и вы застряли, по­скольку начало было бессознательным. Это как разорванная пленка. И все в течение дня ук­ладывалось в эту фантазию преследования и мазохистскую установку".

"Я припоминаю, что на этой неделе сестра мужа звонила ему каждую ночь, и как я ревновала".

"Итак, фантазия с медведем привязана к сестре мужа, а затем смещена на меня в зоо­парке".

После долгого молчания: "Я чувствую, стыжусь этих чувств и своего вчерашнего по­ведения".

"Я считаю, что это очень важное чувство: вы боитесь, что я буду высмеивать и сты­дить вас за эти мазохистские чувства. Мы можем добавить четвертый шаг в эту последова­тельность и предположить, что это: вы чувствуете себя высмеянной и пристыженной. Когда было сновидение?"

"Между шестью и восемью годами".

"Что особо важно в этом: что эта последовательность, и сегодня причиняющая вам неприятности, уже тогда присутствовала в той же форме".

"Это напоминает мне еще кое-что: мне было 10 или 12 лет. Каждое лето я с двумя подругами ходила в бассейн. Иногда я чувствовала себя задетой. Я ныряла под воду и плака­ла. Мне было очень грустно. Это была будто бы игра, а когда я выходила из воды, я притво­рялась, что меня ничто не волнует".

"Как сейчас мазохистская часть фантазии и стыд, связанный с ней".

"Это правда. Я сравниваю это с тем, что я тогда так много плакала, что почти заболе­вала. И это я тоже делала тайно, уже когда ложилась в кровать".

"И я предполагаю, что с этим тоже было связано много удовольствия".

"Это правда. Я вспоминаю: когда я так много плакала, у меня была фантазия, что ро­дители найдут меня полумертвой и они будут жалеть, что вели себя со мной неправильно. И прошлой ночью у меня была фантазия, что я буду так огорчена и травматизирована, что буду ходить как зомби, без эмоций и без отклика и буду совсем больная, и вам придется вести ме­ня к доктору. Это напомнило мне молчание отца. Мой отец получал массу удовольствия от того, что он показывал нам, что может говорить, но не хочет. В моей фантазии я была не способна говорить".

"Есть еще важное добавление. Если это действительно часть обращения против себя. как бы это звучало - я имею в виду перевод обратно в агрессию?"

"Сделать с моим отцом то, что он сделал со мной".

"И это тоже. Но более того: не может ли это молчание означать: быть мертвой, в фан­тазии вы играете роль трупа: вы обращаете желание смерти против себя." Здесь я хотел бы сделать два критических комментария: во-первых, я упустил здесь возможность привести трансферное значение, которое она выразила, к интерпретации защиты: что она хотела бы заставить меня своим страданием выступить в роли прощающей власти, т.е. хорошей фигуры супер-эго, и защищать ее, несмотря на ее убийственные фантазии, и лечить и любить ее. Второе дополнение, которое стало ясным для меня лишь значительно позже, это то, что я прочел в работе Дж. и К. Новик: как она здесь трансформирует свою всепоглощающую бес­помощность в магическую силу, "иллюзию всемогущества", как пишет об этом Новик: ее

                                                                            24

страдание магическим образом приведет к прощению и искуплению, и как это сейчас повто­ряется со мной.

Она молчит, затем говорит: "Я думаю о том, насколько лучше я себя сегодня чувст­вую; и интересно, как я вышла из этой мазохистской оргии. Я могу только предположить, что это именно сновидение разрешило конфликт".

"Когда вы позволяете себе злость в чувствах, мыслях, фантазиях или сновидениях, не обращая ее против себя, тогда вы перескакиваете через разрыв пленки". Здесь неявно воз­вращается первый пункт, ранее пропущенный.

"Это напоминает мне о том, что было непосредственно перед засыпанием. Мой муж сказал, что я не иду на компромиссы, я всегда хочу быть правой. Я ответила: "Только если и ты сделаешь что-то, что не хотел делать. Тогда мы встретимся на полпути". Это было первое рациональное предложение с моей стороны".

"Вы поставили его на место, и медведь не загнал вас в угол, не заставил занять мазо-

хистскую позицию. Это и будет ответом на ваш вопрос".

                                                                            *

Я выбрал эти два примера, чтобы описать многослойность защит, проявляющих себя в отношении к внешней повседневной реальности, к трансферу и всплывающим воспомина­ниям детства. Также показано, насколько успешен может быть такой вид комбинированных реконструкций процессов эго и супер-эго, как в малом диапазоне, так и в целом. В случае Анны основная динамика была, как представлено в "Маске стыда", несмотря на отмеченные упущения, проработана до того предела, когда постепенно произошло глубокое и длительное изменение характера.

2.5. Суггестивная психотерапия и психоаналитическая техника

Может так случиться, что многое из того, что я представил как 11 технических посту­латов (2.2) окажется недейственньм и желательным будет прямо противоположное. При этом мы возвращаемся к нашей первой дилемме, т.е. к выбору стратегии лечения.

В некоторых ситуациях бихевиорально ориентированные психотерапевтические ин­тервенции стоит предпочесть психоаналитическим.

Как упомянуто во введении в эту главу, это касается двух фундаментальных парадигм, одна из них психоаналитическая, другая педагогическая. Первая высвобождает внутренний рост, вторая направляет и руководит. Обе дополняют друг друга. Там, где преобладающей проблемой является конфликт, психоанализ - лучшая модель. Там, где что-то до определен­ного уровня отсутствует, где есть дефицит или дефект, там предпочтительнее психотерапев-тическо-психогогический подход, определенная форма обучения. Эта дополнительность, од­нако, идет дальше: практически нет психоаналитического лечения, в котором полностью от­сутствуют элементы обучения, психогогические вкрапления: "... и даже с большинством сно­ва и снова проявляются случаи, когда доктор вынужден занять позицию учителя и ментора". Но, что характерно, Фрейд немедленно добавляет: "Но это всегда нужно делать с большой осторожностью, и пациента нужно учить высвобождать и реализовывать собственную при­роду, а не повторять нашу" (1918, 8.Е. 17, стр.164). Вскоре после этого он говорит часто ци­тируемую фразу о том, что мы должны "разбавлять чистое золото анализа медью прямой суггестии" (стр.168).

В свою очередь, не существует эффективного обучения - в психотерапевтической или любой другой форме - которое может полностью обойтись без психотерапевтических эле­ментов и глубоких инсайтов в конфликты, возникающие во время развития.

Это требует более тщательного исследования различий между двумя основными ти­пами. Что является основным в этих двух противопоставляемых, но, вместе с тем, неразде­лимых парадигмах? "Разбейте лед своих сомнений; преодолейте себя; все это лишь вообра­жение, привычка, потакание себе; все это проблема силы воли. Опыт научит вас, как изба­виться от несообразности, которая создала ваш невроз. Награда и наказание управляет ми­ром. Если вы будете во всем следовать за мной, все станет замечательно. То, что я даю вам -это хорошо, и это вылечит вас; то, чему вас учит реальность, поможет вам. Следуйте за эти-25 ми двумя учителями". Это педагогика, хотя и в слегка пародийной и преувеличенной форме;

это суггестия, в большей или меньшей степени изящное руководство душой и более или ме­нее наивная или мудрая психогогия.

Но как далеко это отстоит от специфически психоаналитического подхода, который прорабатывает и разрешает конфликт? В конце концов, здесь (в психоаналитическом подхо­де) мы также имеем дело с трансфером - который является орудием суггестии. Мы также преодолеваем сопротивление и поэтому применяем свой авторитет, и в некоторых случаях мы апеллируем, хотя и неявно, к вере в методику. И если быть даже более современными:

разве не есть эго-анализ ни что иное, как метод демонстрации несоответствия ситуаций тре­вожности в настоящем и прошлом, и разве мы не уменьшаем связь с "воображением", и раз­ве вся эта процедура не базируется на внушении понимания, что тревожность безоснователь­на? Разве аналитический подход не является особым случаем другого, т.е. суггестивно-обучающей парадигмы, разновидностью научения? Или, если следовать за самыми жесткими нашими критиками, Грюнбаумом и Крюзом, ничем иным, как эффектом плацебо и сугге­стии?

Ответить не так легко. Разве не стало уже клише, что в анализе трансфер и сопротив­ления используются как средства для получения инсайта, а не для влияния? Да, но что это означает? Гилл верно утверждает, что "определяющий критерий психоанализа - неотъемле­мая черта этой терапии, в отличие от привнесенных черт, это то, что трансфер, переживание пациентом взаимодействия анализируется по мере возможного, тогда как в психотерапии он в большей или меньшей степени намеренно остается непроанализированным" (Гилл, 1994, стр.62, цитируется по С.Миллер, 1997, стр.37). Несомненно, этот критерий важен, но не дос­таточен.

Психоаналитическая модальность означает, что формы защит и ситуации тревожно­сти принимаются всерьез, что они изучаются с постоянно меняющейся поверхности, что они прослеживаются к истокам и творчески переживаются в регрессии (Ловалд, 1980), а не ума­ляются как более или менее абсурдные. Это техника такта и интуиции. Она "позволяет авто­номию", а не преследует. Ударение здесь стоит на внутреннем опыте, фокусируется внутрен­ний конфликт, а не цель его разрешения. Интерпретации служат цели обострения этого фо­кального внутреннего внимания, высвобождение саморефлексии, а не указанию решения. Параллельно с этим трансфер не используется для преодоления сопротивлений, а служит линзой микроскопа для изучения форм тревожности и защит. Эти метафоры говорят - здесь вопрос исследования, созерцания, поиска, а там вопрос преодоления, завоевания, силы, мас­терства. То и другое - одинаково действенный ценные и благородные формы помощи.

Допустим! Но не является ли этот подход обучения самонаблюдению чем-то слиш­ком интеллектуальным, чем-то, что теряется в неуловимой атмосфере высокой рационально­сти?

Действительно, до этого может дойти - как карикатура, но и другой подход может вы­родиться в жестокое преодоление.

В том и другом случае цель состоит в своего рода превращении, в глубоко ощущаемой трансформации. Разница состоит, однако, в том, каким путем осуществляется такое ради­кальное изменение. Фокус смещается с веры в прямой авторитет к автономному повторяю­щемуся самоубеждающему инсайту.

В чем здесь существенная разница? Она в том факте, что разорванная защитными процессами, особенно вытеснением, и ставшее бессознательным в своей связности здесь сводится вместе. Это напоминает слова Гете об искусстве: "... именно (человеческий) дух за­мечает связи и таким образом продвигает деятельность искусства ... (молодой художник) учится думать и связывать воедино соответствующее (друг другу)..." .

¹"... der Geist est es, der Verknüpfungen zu entdecken und dadurch Kunstwerke hervorzubringen hat... Er lernt denken, das Passende gehörig zusammenbinden..." ("Betrachtungen in Sinne der Wanderer", tom 18, CTp.41).

                                                                              26

Если выразить в слегка преувеличенной форме, авторитет стягивает воедино то, что инсайт во внутреннюю жизнь сводит воедино и позволяет этому срастись. То, что связала вера в авторитет, останется вместе до тех пор, пока жива эта вера. Конечно, такой верой тоже нельзя пренебрегать, но обычно то, что соединяет повторяющийся инсайт, срастается все сильнее и сильнее.' Другими словами, синтез не навязывается, а подготавливается. Связь, прежде неизвестная, становится все более и более знакомой внутренне, независящей от убе­ждения извне. Как достигается такой психоаналитический инсайт в строгом смысле слова, который должен быть действительно эффективным и продолжительно действующим, будет детально описано в последующих главах.

Напротив, возможно самым ценным аспектом психотерапевтического - психогогиче-ского подхода является хорошая фигура супер-эго и тактичная помощь пациенту в действиях в границах реальности. Интеллектуализация может приветствоваться, интерпретации транс­фера часто могут быть не слишком обдуманными. Однако мне кажется, что хорошее знание защитных процессов необходимо также для хорошей психотерапии. Здесь фокус в большей степени находится на достижении цели, т.е. принятии определенных ценностей и адаптации к внешней реальности.

Мы видели, в чем состоит ценность инсайта, который является в полном смысле пси­хоаналитическим и должен приносить глубокие изменения с течением времени. Это можно обобщить следующим образом: 1) исходить из поверхности момента при особой —: "Почему сейчас? Почему в этом контексте?"; 2) анализ защит предшествует анализу влечений; де­тальное комплексное распознавание защитных процессов шаг за шагом; 3) часто недооцени­ваемая, сложная интерпретация переноса защиты; 4) тщательное, осторожное, решительно важное использование реконструкций; 5) роль нетехнических личностных взаимоотношений при сохранении нейтральности и абстиненции (хотя даже это требует пересмотра); и 6) принцип: "чем более специфично, тем более эффективно" - и при этом значимость правиль­но выбранного момента, кайрос.

                                                                *

Сейчас я обращаюсь к мерам суггестивной психотерапии, которые доказали свою не­обходимость в психоаналитическом лечении сложных случаев:

Прошлое может служить защитой от настоящего, которое слишком нагружено кон­фликтами и неуправляемо, и против неуправляемых аспектов трансфера; оно может, как со­держание интерпретаций, быть предпочтительным. "Скороспелые" генетические интерпре­тации могут привносить порядок в хаос и таким образом, по крайней мере, давать ощущение восстановившегося контроля - иллюзорное или нет. Они также могут усиливать доверие к знающему аналитику в период беспомощности и отчаяния.

Как уже упоминали и подчеркивали Анна Фрейд и Пауль Грэй, интеллектуализация может быть сильной и весьма необходимой защитой от серьезных внутренних и внешних опасностей. Трансферные интерпретации часто могут быть незрелыми и неподходящими для аналитика, но не для пациента. Пациенты с навязчивостями и другими нарциссическими формами характера могут иметь слишком сильные защиты против распознавания аспектов трансфера. "Почему вы так заинтересованы в самом себе?" - может спросить пациент. У дру­гих пациентов с серьезньми заболеваниями они могут усугубить тенденцию к регрессии (Грэй, 1986).

Комментарии, касающиеся внешнего мира, часто демонстрируют качество супер-эго и могут приниматься как критические или же советующие и защищающие. Чем более серьезно болен пациент или запутанна ситуация, тем более необходимо такое нарушение эквиди­стантности, но оно уводит нас от психоаналитической модели все дальше. Встает вопрос, не приходится ли нам вернуться к упомянутому в начале сочетанию вертикальных и горизон­тальных подходов? Если такое поведение в качестве защищающего, предупреждающего и даже осуждающего авторитета переходит определенные пределы, становится все труднее найти дорогу назад к аналитической процедуре. Фрейд говорил (1937) об ошибочном прове-

                                                                    27

дении границы, что верно для интервенций, которые воспринимаются как "шантаж" или "угрозы": "Ошибка в расчете не может быть исправлена (8.Е.23, стр.219)¹.

Конечно, в отличие от психоаналитической модели, хорошая психотерапия по сути следует обучающей парадигме. Она нацелена на принятие лучшего, более основательного и снисходительного супер-эго и научению лучшей внешней адаптации. Когда мы имеем дело с нарушениями регуляции аффекта и, следовательно, с проблемами импульсивности, часто та­кие внешние меры неизбежны, меры, направленные на контроль аффекта, например нарко­тиков, или установление границ: одновременное посещение дополнительных терапевтиче­ских структур (например, анонимные алкоголики, общество против насилия, семейные кон­сультации и т.д.). Эти горизонтальные типы интервенций не противопоставляются аналити­ческой методике, когда они применяются тактично, осторожно и неавторитарно; в действи­тельности, они с ней хорошо сочетаются.

Кстати, мне кажется, что аналитически ориентированная психотерапия технически гораздо более сложна и требовательна, чем анализ.

Такова эмпирическая сторона этих двух парадигм. Они дополняют одна другую и в каждом случае сочетаются в лечении в различных пропорциях; обе обладают равным досто­инством и требуют при хорошем применении величайших навыков и тщательности.

2.6. Теория и техника

Несколько заключительных заметок по этому разделу: "техника" происходит от "технэ" - "искусство, умелость, ловкость". Обычно предполагается, что теория в большей степени определяет технику. Это верно лишь отчасти. Но противоположное утверждение как минимум столь же основательно: что техника приводит к специфическим теоретическим следствиям. Поскольку, как мне кажется, психоаналитическая техника необыкновенно слож­на и поскольку развитие нашего стиля часто направляется неявными, возможно даже бессоз­нательными факторами - прежде всего идеализацией одного или нескольких учителей или собственного аналитика, но также противоположной установки идентичности - часто оказы­вается, что технические ограничения вызывают аналогичные ограничения в теории.

Ошибочная техника приводит к ошибочной теории, которая, в свою очередь, утвер­ждает ошибочную технику.

То и другое защищается с аффектом и преподносится с догматической убежденно­стью как единственно верный путь к спасению.

Очевидно, не каждая техника, в которую верят, хороша сама по себе. В этом смысле справедлива критика психоанализа Адольфом Грюнбаумом, который подчеркивает влияние таких неспецифических факторов, как суггестия и эффект плацебо, на формирование как теории, так и терапевтической деятельности. Определяющие вопросы научной природы пси­хоанализа и специфической действенности определенных интерпретации относятся к про­блеме качества техники; на них можно ответить только, если мы обнаружим, в чем отличие "хорошей" интервенции, "хорошей" сессии, "хорошей" терапии от "плохой". В разных слу­чаях время от времени лишь некоторые интервенции аналитика или терапевта являются оп­тимальными, а другие - вредньми в краткосрочном или долгом периоде.

Большая часть сегодняшнего теоретического Вавилона сводится к таким техническим неясностям и может разрешится только тогда, когда прояснятся они. Поскольку обычно пре­зентации случаев сводятся к конденсированным и абстрактным обобщениям, невозможно исследовать теоретические и практические постулаты и приложить их к собственному слу­чаю. Поспешный скачок от клинических наблюдений к обобщению и метапсихологической формулировке противоречит элементарным требованиям научного этикета (см. Слэп и Ле­вин, 1978; С-Броуди, 1982)².

__________________________________________________________________

' Немецкая версия звучит сильнее: "Ein Mibgriffis nicht mehr gutzumachen"- "Ошибочный шаг непоправим".

² Рубинштейн (1983) отмечает сходные поспешные или недостаточно обоснованные обобще­ния в работе Фрейда.

_________________________________________________________________________

                                                                            28

Хотя извлечь из описания объяснений суть терапевтической попытки задача непро­стая, такая исследовательская работа неизбежна, если мы хотим поставить психоанализ и тренинг на научную основу. Философская критика и наша эпистимологическая совесть при­зывают нас отделить эффекты суггестии и других неспецифических факторов от специфиче­ской действенности, относящейся к действительному инсайту. Это лучше всего сделать точ­ным наблюдением взаимодействия в анализе, будь то при детальном изучении магнитофон­ных записей или на основании стенографических записей во время сессий, критически пере­смотренных и исследованных позже, как я попытался здесь показать.

При этом я исхожу из упоминавшегося ранее предположения, что существуют так на­зываемые "хорошие" сессии, которые показывают определенные процессы с особой ясно­стью, приводят к глубокому инсайту обоих участников и сопровождаются заметным клини­ческим улучшением - это иллюстрируется тем, что Грюнбаум назвал "-фирменный аргумент Фрейда" (1984): то, что интерпретации, относящиеся к внутренней истине пациента, прини­маются вследствие их действенности и проясняющей силы, тогда как те, в которых эти каче­ства отсутствуют, проваливаются.

При всем этом важно в клинической работе не быть ограниченнь!м. Пациентка, кото­рую я представлю позже (Дилекта, глава 9), заявила в позднем периоде анализа: "Я боялась, что у аналитиков есть свои маленькие теории, под которые они подгоняют своих пациентов. Я с вами этого не чувствовала. Вы не пытались загнать меня в модель. Я бы не оставалась все эти годы с вами, если бы вы были не гибким аналитиком. Я бы взбунтовалась и оставила анализ еще давно."

Каждый пациент - это новая загадка. То, что я здесь предлагаю, это просто дорожные знаки, указывающие в неизвестность. На каком то участке пути они могут помочь нам, но в другое время они могут завести нас в непроходимые места. И если мы будем по прежнему цепляться за них, мы заблудимся.

Как аналитическая установка, которую я обрисовал, проявляет себя в лечении тяже­лых неврозов и к каким находкам и результатам это приводит, я хочу сейчас продемонстри­ровать с помощью ряда тщательно обрисованных случаев.

Я подведу итог двумя цитатами: "Восприимчивость - это редкая и великая сила, как и мужество" - читаем мы в произведении Джоржа Элиота "Даниэль Деронда" (глава 40, стр.553). Следующие замечательные слова о писателе находим мы у Генри Джеймса "Искусство вымысла" (цитируется по Лестон Хэвенс, дискуссия о пленарной лекции Фрид­мана, 1АРА 1997, 45 : 49): "Мы работаем в темноте, мы делаем, что можем - мы отдаем, что имеем. Наше сомнение - это наша страсть, и наша страсть - это наша задача".