|
РАЗМЫШЛЕНИЯ НАД КНИГОЙ
Н. В. Гладких
ЛОЖЬ И ДВУСМЫСЛЕННОСТЬ
(Российские комментарии к «Психологии лжи» Пола Экмана)
Книга Пола Экмана, профессора психологии Калифорнийского
университета в Сан-Франциско, «Психология лжи» (СПб.:Питер, 2000) –
результат многолетних исследований одного из крупнейших специалистов
в мире по данной проблеме
[1]. В ней читатель найдет
обсуждение таких вопросов, как определение лжи, ее причины, формы,
моральные и социальные аспекты, существующие методы распознавания
лжи – от наблюдений за речью, мимикой и жестами лжеца до
использования механических детекторов, которым посвящена специальная
глава.
Практические выводы книги едва ли утешительны для честных людей.
Вполне гарантированных и эффективных способов определения лжи не
существует, а попытки получить какие-либо объективные результаты с
помощью так называемых «детекторов лжи» все равно зависят от
субъективных интерпретаций людей-экспертов. Люди могут лишь более
осторожно и внимательно вести себя в определенных ситуациях.
К
русскому переводу книги приложено чрезвычайно содержательное
послесловие доктора психологических наук, профессора В. В. Знакова
«Западные и русские традиции в понимании лжи». Этот сопоставительный
анализ отношения к лжи на Западе и в нашей стране настолько
любопытен, что главным образом на нем я и хотел бы остановиться, а
некоторые моменты проинтерпретировать по-своему.
В
своей книге Пол Экман определяет ложь, или обман, как «действие,
которым один человек вводит в заблуждение другого, делая это
умышленно, без предварительного уведомления в своих целях и без
отчетливо выраженной со стороны жертвы просьбы не раскрывать
правды». С точки зрения В. В. Знакова, это слишком расширительное
толкование понятия «ложь». Вызывает его возражение и использование
понятий «ложь» (lie) и «обман» (deception) в качестве синонимов, тем
более что ряд других западных исследователей (С. Бок, Р. Хоппер и Р.
А. Белл, У. Шиблс) считает нужным их различать.
Российский психолог предлагает исходить из трех критериев: 1) есть
ли у говорящего субъекта намерение ввести в заблуждение слушающего;
2) соответствует ли фактическое содержание сообщения
действительности и 3) верит ли говорящий в правдивость того, что сам
говорит. При таком подходе можно выделить три феномена: неправда
как «высказывание, основанное на заблуждении, неполном знании или
шутливом намерении»; ложь как «сознательное искажение
известной субъекту истины, осуществляемое с целью введения в
заблуждение собеседника»; обман как «такая полуправда или
правда, которая, по мнению обманщика, спровоцирует обманываемого на
ошибочные выводы из достоверных фактов».
Различение неправды и лжи имеет четкое основание –
человек может передавать неверную информацию, не зная, что она не
верна, и в этом случае может не рассматриваться как лжец.
Ложь и
обман в понимании В. В. Знакова, различаются тем, что ложь – это
намеренное искажение информации безотносительно к результату этого
искажения (в ложь могут поверить, а могут и нет), тогда как обман
может не содержать собственно лжи – это эффект искажения
информации в сознании жертвы обмана. «Обман основан на сознательном
стремлении одного из участников коммуникации создать у партнера
ложное представление о предмете обсуждения, но обманывающий не
искажает факты. Отличительный признак обмана – полное отсутствие в
нем ложных сведений, прямых искажений истины». Он имеет две
разновидности – обман с помощью полуправды и обман с помощью правды.
Пример обмана с помощью полуправды автор берет из арабской истории.
Халиф Осман Ибн-Аффан осаждал крепость Тамиссу. После долгих
переговоров он заключил договор с осажденными, включавший такой
пункт: «и одного человека мусульмане не убьют, когда войдут в
крепость». Осажденные поняли эту фразу как обещание сохранить все
жизни. Халиф же имел в виду другое – войдя в крепость он убил всех,
кроме одного человека. Полуправда проявляется в том, что
обманщик утаивает часть информации, необходимой для точного
понимания сообщения. Обман – «диалогический феномен, суть которого
не воздействие, а взаимодействие. Отсюда следует, что если нас
обманули, то нередко мы в этом виноваты не меньше, чем тот, кто это
сделал:вследствие непредусмотрительности, глупости или жадности мы
пошли на поводу у обманщика. Как показывают судебные дела о
мошенничестве, люди, иногда сознательно, иногда не осознавая этого,
“хотят быть обманутыми”».
Пример обмана с помощью правды В. В. Знаков заимствует из текста
книги П. Экмана. Это эпизод из романа Дж. Апдайка «Давай поженимся».
Муж случайно слышит часть телефонного разговора своей жены с
любовником и спрашивает, с кем она говорила. Руфь отвечает с
сарказмом:«О, я говорила с любовником, он звонит мне каждый час.
Поскольку мы с ним занимаемся любовью по три раза на дню, нам
необязательно быть в постоянном контакте, чтобы условливаться о
встречах». Правда сказана таким образом, что муж не в состоянии в
нее поверить. Он вынужден отказаться от выяснения ситуации, чтобы не
подвергаться дальнейшим насмешкам.
Возникает сомнение – говорилась ли в приведенных примерах правда или
полуправда? Подобные случаи давно являются компетенцией риторики –
теории прагматической речи, или речи, направленной на достижение
эффекта. В риторической речи часто используются уловки, делающие
критерий истинности неприменимым из-за принципиальной
двусмысленности сообщения. Хрестоматийный пример – когда
лидийский царь Крез собрался воевать с Персией, он спросил у
дельфийского оракула, каков будет результат его похода. Оракул
ответил: «Ты разрушишь большое царство». Обрадованный Крез начал
войну, но о том, что разрушенным царством может оказаться его
собственное, Крез не подумал. Сказал ли оракул правду,
полуправду или ложь? Обманул ли оракул Креза или Крез обманул сам
себя? Ответьте на свое усмотрение – любой однозначный ответ окажется
правильным, но неполным. На двусмысленности сообщения сыграли и
халиф Оман и Руфь из романа Апдайка, также имевшая прагматическую
цель – быстро прекратить расспросы мужа, поставив его в нелепое
положение.
На
наш взгляд, квалификация приведенных случаев как обмана
несколько затемняет суть дела. Главное в риторических уловках –
невозможность различения истины и лжи
[2]. Однако заметим: как не
все слушатели верят в ложь, так не все люди и не всегда попадаются
на риторические уловки. Распознав уловку, всегда можно попросить
говорящего переформулировать сообщение так, чтобы двусмысленность
исчезла. К этой теме я вернусь чуть позже.
В
послесловии В. В. Знакова проведено интересное сопоставление
понимания лжи на Западе и в России. Обращаясь к материалам толковых
словарей, философской литературы и собственных опросов, российский
психолог обнаруживает, что в разных культурах определения лжи
по-разному акцентированы. Практически все западные дефиниции
содержат упоминание о человеке, которому лгут. Так в американских,
английских, немецких словарях, так и в процитированном выше
определении П. Экмана: ложь – это «действие, которым один человек
вводит в заблуждение другого». Ложь характеризует
субъект-субъектные отношения. «Краеугольным камнем убеждения в
недопустимости лжи, – поясняет В. В. Знаков, – служит представление
о том, что ложь нарушает права обманываемого человека».
В
русских определениях указания на обманываемого субъекта, как
правило, нет, в них отмечается лишь отношение высказывания к истине.
«Лгать – врать, говорить или писать ложь, неправду, противное
истине. Ложь – то, что солгано, слова, речи, противные истине»
(Словарь В. И. Даля). «Ложь – намеренное искажение истины; обман,
неправда» (Словарь современного русского литературного языка в 17-ти
т. Т. 6. М.; Л., 1957. С. 331). Примеры из философских текстов
подтверждают: «В. С. Соловьев, И. А. Ильин и другие русские
мыслители осуждают солгавшего, потому что он отступает от своей
божественной и человеческой сути, но в их определениях лжи тоже нет
ни слова о том человеке, которому лжет субъект». Наконец, та же
ситуация проявляется и в результатах опросов, проведенных В. В.
Знаковым. Это убедительно выявленное различие в понимании лжи можно
дополнить.
О
советском отношении к лжи П. Экман, посетивший СССР в 1979 и в 1990
г., написал в предисловии к книге «Почему дети лгут» (М., 1993. С.
10): «За многие десятилетия советские люди усвоили, что добиться
чего=либо они могут, лишь обходя установленные предписания. Хитрость
и обман в этой стране стали нормой. Каждый знал, что законы
несправедливы, система порочна и выжить можно, лишь перехитрив
систему».
Такова оценка со стороны. Если смотреть изнутри ситуации,
утверждение П. Экмана, по крайней мере, не точно. Далеко не «каждый
знал, что…» и большинство людей вовсе не думали выживать с помощью
хитрости и обмана. Основная часть населения совершенно определенно
считала (и сейчас люди старшего поколения считают) себя честными
людьми, и у них были для этого основания.
С
точки зрения советской морали, лгать мог только сознательный враг
общества либо отщепенец. Социально адаптированный человек мыслился
максимально честным. Мог ли советский гражданин быть честным на
практике?
Люди избегали лжи, то есть того, что сами определенно считали ложью.
В то же время это была честность в условиях систематического
искажения и утаивания информации на государственном уровне. Другими
словами, человек мог быть честным только при условии незнания или
неполного осознания истины. Всякое «прозрение» ставило перед ним
сложные вопросы самоидентификации. Но большинство не «прозревало»,
потому что для этого существовало много разных механизмов, в том
числе психологических.
Один из самых главных – тотальное внедрение риторики в язык и речь,
то, что Дж. Оруэлл назвал «новоречь» (newspeak). Язык описания
основных тем – политики, экономики, психологии, экзистенциального
существования человека – приобрел тот условный и формалистический
характер, благодаря которому правда и ложь в сообщениях на
«новоречи» перестали быть различимы. Слова означают одно, но могут
употребляться в прямо противоположном значении («борьба за мир» и т.
п.). Эта «перевернутость» официального языка вскрыта в анекдоте:
Западный корреспондент приехал в советскую деревню и по свежим
впечатлениям написал статью, как пьяный колхозник на переломанном
тракторе пашет поле вкривь и вкось.
- Как ты мог ему такое показать? – спрашивают у колхозника.
- Да ну и что? Нехай себе клевещут!
В
анекдоте использован прием обратного переворачивания смысла.
Отождествляя правду с клеветой, герой показывает, что вся так
называемая клевета – скорее всего, чистая правда.
Долгое использование «перевернутого» языка неизбежно деформирует
сознание. С одной стороны, носители риторического сознания никогда
полностью не верят в то, что им говорят, но с другой – они
утрачивают способность к выделению в потоке речи откровенной лжи.
Второй эффект с лихвой компенсирует первый. Наша честность тоже
имеет риторический, двусмысленный характер. Мы можем сказать, что
никогда не принимали всерьез «лапшу», которую нам «вешали на уши» на
собраниях, в газетах и по телевизору, и, значит, были честней, чем
государство. Но одновременно мы честны и в том, что верили
руководителям, которые нас обманывали.
По
сравнению с людьми, жившими в социалистическом лагере, американцы в
целом кажутся более доверчивыми, даже наивными людьми. Но наша
искушенность и недоверчивость не делают нас более защищенными от
манипуляций, особенно в государственном масштабе. Мы можем не верить
политикам и телекомментаторам в принципе, но легко попадаем в
ловушки самых примитивных политиков, агитаторов и «бизнесменов», в
которые американец ни за что не попадет.
На
рубеже 1980-1990-х годов русско-американский социолог Владимир
Лефевр исследовал рефлексивные установки американцев и людей,
недавно покинувших Советский Союз. Некоторые из вопросов затрагивали
отношение к лжи и к сокрытию информации с благими целями: «Должен ли
врач скрывать от больного диагноз онкологического заболевания, чтобы
уменьшить его страдания?», «Следует ли лжесвидетельствовать в суде
ради спасения невиновного?» Американцы, как правило, отвечали на эти
вопросы отрицательно, а люди, приехавшие из СССР – в основном
положительно. Вывод В. Лефевра звучал так: «Мы видим драматические
различия между ответами американцев и советских людей. Большинство
американцев негативно оценивали комбинацию добра и зла и позитивно –
их разделение, в то время как большинство советских наоборот –
позитивно оценили соединение добра и зла и негативно их разделение»
[3].
Признание допустимости смешения добра и зла, правды и лжи –
разумеется, в благих целях, – формировалось всей государственной и
социальной системой. Цель этого очевидна – дезориентированным
человеком, не различающим правду и ложь, легко управлять. Об этом
ясно писал Ф. Хайек: «если субъективное ощущение гнета не является в
тоталитарных странах таким острым, как воображают многие люди,
живущие в условиях либерализма, то только потому, что здесь удается
заставить граждан думать в значительной степени так, как это нужно
властям. … Но тоталитарная пропаганда приводит и к более серьезным
последствиям, разрушительным для всякой морали вообще, ибо она
затрагивает то, что служит основой человеческой нравственности:
чувство правды и уважение к правде»
[4].
Риторика не только подрывает способность различать правду и ложь, но
и само стремление соотносить речь с реальностью. Для
коммунистической идеологии реальность – неистинна. Истинна идея
преобразования реальности в нечто совсем другое
[5].
Не
вдаваясь в сложные дискуссии о том,«что есть истина?» и «что есть
реальность?», замечу, что существует реальность, с которой
всегда можно соотносить содержание речи в момент самой речи, –
это люди и их интересы.
В.
В. Знаков связывает выявленное им различие в понимании лжи с
господством принципов индивидуализма на Западе и принципов
коллективизма – у нас. Западная культура ориентирована на
индивидуализм и равенство – каждый человек равно свободен в
реализации своих интересов
[6]. Мораль и право при этом
следят, чтобы одни свободные индивиды не ущемляли свободу других
индивидов. Ложь есть действие одного человека, направленное против
другого человека. Российская и другие культуры, пережившие
социализм, ориентированы на коллективизм и иерархию. Индивиды здесь
не преследуют собственные интересы, а выполняют отведенные им
функции. Ложь при этом понимается как действие индивида,
направленное против целого, против безличной истины. Неочевидная
сторона этого обезличивания состоит в том, что человеком легко может
управлять не только представитель власти, но и любой мошенник,
преследующий свои, подчас самые примитивные интересы.
Наша беда не в том, что мы плохо распознаем ложь (американцы, судя
по книге П. Экмана, тоже в этом не сильно преуспели), а в том, что
за речью мы не видим, что за человек ее произносит, и хуже того – не
видим самих себя как адресатов речи. Нам часто свойственны эмпатия,
сочувствие, сострадание к ближним, но мы плохо осознаем свои
личные интересы, подавленные нашими социальными функциями. В
этом и кроется источник внутренней несвободы, делающий нас легкими
объектами манипуляции, «совками» и «лохами» (по одной из версий,
производное от слова «лопух»).
Сограждане, которые добиваются своих целей откровенно и прямо,
вызывают у нас инстинктивное неприятие, но, как правило, они менее
опасны, чем те, кто добивается личных целей, прикрываясь
коллективистской риторикой, или говорит, что действует не в своих
интересах, а в наших. Безличный характер риторики (в отличие от
собственно лжи) проявляется в том, что мы наполовину обманываем себя
сами.
Гением и образцовым примером ритора в советском варианте навсегда
останется Остап Бендер. Во=первых, это ярко выраженный прагматик,
ясно знающий, чего он хочет, и не делающий ничего, что не вело бы
его к цели. Во=вторых, он индивидуалист, внутренне не включенный ни
в какие формы социалистической общности. В=третьих, он в
совершенстве умеет использовать и порождать словесные химеры,
имеющие магическую власть над данной средой. «– Ах, – сказал
Лоханкин проникновенно, – ведь в конце концов кто знает? Может быть
именно в этом великая сермяжная правда. – Сермяжная? – задумчиво
повторил Бендер. – Она же посконная, домотканая и кондовая? Так,
так. В общем, скажите, из какого класса вас вытурили за
неуспешность? Из шестого? – Из пятого, – ответил Лоханкин» («Золотой
теленок»). С трех слов, как с трех нот, Бендер распознает скрытые
интересы или страхи собеседника, и тут же начинает на них играть.
Можно ли сказать, что знаменитая речь Великого Комбинатора в Васюках
– ложь или обман? Отчасти. Но ее эффект в том, что Бендер озвучивает
глубоко спрятанную «истину» – тайную мечту всех неприкаянных
провинциалов внезапно оказаться в центре, да что там – самим центром
Вселенной. Для Бендера реальность – люди, для его жертв –
слова. Подлавливая людей на слова, он управляет всей реальностью,
иной раз и сам забывая, что она все-таки более многолика. «Объявляя
сеанс одновременной игры, он как бы берется доказать, что понимание
человеческой психологии может успешно заменить специальные познания
в конкретной области» (Ю. К. Щеглов).
По
словам Пола Экмана, «признаков обмана как таковых не существует»,
и чаще всего нам доступно только наблюдать его печальные результаты.
Чтобы распознавать ложь в действии, необходимо хорошо понимать
системный характер социальной психологии. Но самое трудное – увидеть
в действии ложь, которая опирается на наш собственный самообман, на
глубоко укоренившуюся привычку жить частичной истиной, на двойную
бухгалтерию в отношении к правде и лжи, на доверчивость к словам и
роковую слепоту к людям, которые их произносят.
Отказаться от риторики – значит научиться говорить недвусмысленно о
поступках, мыслях и намерениях. Своих и чужих. Себе и другим людям.
Тогда, возможно, нам удастся реализовать завет великого
современника: жить не по лжи.
Примечания
[1]
Ранее на русском языке выходила его книга "Почему дети лгут" (М.:
Педагогика-Пресс, 1993).
[2]
П. Экман выделяет сбивающие с толку увертки (dodge) как возможность
солгать, не говоря неправды (с. 30). Но явление, о котором мы
говорим, значительно шире. Так, на риторике основана подавляющая
часть рекламы. Рекламный текст не должен содержать лжи, поскольку
ложь проверяема, но и не может ограничиться правдой, поскольку
стремится сформировать представление об исключительном превосходстве
товара над аналогами. Самый эффективный способ достичь этой цели -
перенести внимание с содержания сообщения на его форму. Игровая,
гротескная, преувеличенная либо изощренно-эстетизированная форма
привлекает внимание, но не дает никакой реальной информации о своем
объекте. В качестве примера приведу рекламу, печально памятную
многим вкладчикам: ""Хопёр-инвест" - отличная компания! - От
других…". Всем было понятно, что это шутка, но не всем - что
только шутка.
[3]
Вопросы философии. 1990. № 7. С. 38.
[4]
Хайек Ф. А. Дорога к рабству. М.: Экономика, 1992. С.
117-118.
[5]
То же можно сказать и о христианстве, обещающем человеку Рай в
награду за тяготы в посюсторонней жизни. Но описанная Максом Вебером
протестантская этика, сыгравшая важную роль в становлении
капитализма, как раз и была смысловым прорывом, придавшим духовности
реалистическое измерение. Лучшая форма служения Богу - труд, а успех
в делах - это прижизненное воздаяние и обещание посмертного
спасения.
[6]
"Его (индивидуализма - Н. Г.) основной чертой является уважение к
личности как таковой, т. е. признание абсолютного суверенитета
взглядов и наклонностей человека в сфере его жизнедеятельности,
какой бы специфической она ни была, и убеждение в том, что каждый
человек должен развивать присущие ему дарования" (Ф. А. Хайек.
Цит. соч. С. 19).
|
