Ludwig Binswanger

Verstiegenheit

Людвиг Бинсвангер

Экстравагантность^*

Человеческое существование проецируется в измерениях ши­роты и высоты^[1]; оно не только движется вперед, но и поднима­ется вверх. Поэтому в обоих отношениях человеческое сущест­вование может слишком далеко зайти, стать экстравагантным. Если мы хотим понять антропологический смысл экстравагант­ности, нам следует отыскать то, что делает возможным превра­щение экзистенциального подъема в экстравагантный способ су­ществования. Антропология никогда не может ограничивать свои исследования одним лишь только экзистенциальным направле­нием, а будучи, по сути, антропологической, всегда должна иметь перед собой общую структуру человеческого бытия. Поэтому ос­нование этого перехода, или превращения экзистенциального подъема в экстравагантность с самого начала будет не просто рассматриваться как движение вверх, но пониматься как часть koinonia^[2], или единства других основных потенциальных возмож­ностей человеческого существования. Как я пытался показать в другой работе^[3], экстравагантность фактически обусловливается определенной дисгармонией в отношении между подъемом вверх и движением вперед. Если такое отношение, в том случае, когда оно "удачно"^[4], называть "антропологически пропорциональ­ным", тогда мы должны говорить об экстравагантности как о форме антропологической диспропорции, как о "несостоятель­ности" взаимоотношения между высотой и широтой в антропологическом смысле.

Восхождение человеческого существования вверх не следует понимать в рамках контекста его бытия-в-мире^[5],^[6] и соответствую­щей его ориентации в пространстве и времени. Скорее его следует понимать в контексте бытия-вне-мира в смысле обретенной оби­тели и вечного присутствия любви, где не существует ни "вверх" ни "вниз", ни "близко" ни "далеко", ни "ранее" ни "позднее". Если же, вопреки этому, человеческое существование, как имею­щее пределы бытие, все-таки "остается" и "перенесенным" в плос­кости высоты и ширины, тогда оно может "зайти слишком далеко" именно там, где оно покидает обитель любви с присушим ей из­мерением вечности и целиком погружается в "пространство и время". Ибо только там, где отсутствуют communio^* любви и сотmunicatio^** дружбы и где простое взаимодействие и общение с "дру­гими" и со своим собственным я становятся исключительным на­правлением нашего существования, только там высота и глубина, близость и отдаленность, настоящее и будущее могут иметь такое важное значение, что человеческое существование может зайти слишком далеко, может достичь конечной цели и сейчасности, откуда нет хода ни вперед, ни назад. В таком случае мы говорим о переходе в экстравагантность. Это может быть экстравагантная "идея", иде­ология (идеологии экстравагантны по самой своей сути), экстрава­гантный идеал или "чувство", экстравагантное желание или замы­сел, экстравагантное притязание, мнение или точка зрения, простая "прихоть" или экстравагантный поступок или проступок. Во всех этих случаях "экстравагантность" обусловлена тем фактом, что Da­sein "застряло" в одном определенном эмприческом местоположе­нии [Er-Fahrung], когда оно уже не может, используя выражение Гофмансталя^[7], "свернуть свой лагерь", когда оно уже не может вырваться оттуда. Лишенное communio и communicatio, Dasein уже не может расширять, изменять или пересматривать свой "эмпи­рический горизонт" и остается привязанным к своей "узости", то есть четко ограниченной позиции. В этом отношении Dasein оказывается "застревающим" или упорствующим, но еще не эк­стравагантным^***,  ибо дополнительной предпосылкой экстра­вагантности выступает подъем Dasein на высоту большую, чем та, что соответствует широте его эмпирического и интеллекту­ального горизонта, то есть другими словами, непропорциональ­ное соотношение высоты и широты.

Классическим примером этого из области психиатрии служит концепция Блейлера относительно определенного вида психи­ческого слабоумия как "диспропорции между стремлением и по­ниманием"; классическим примером из художественной литера­туры — строитель Сольнес Ибсена^[8], который "строит выше, чем может подняться"^*. Однако эту диспропорцию между широтой и высотой ни в коем случае не следует понимать как отношение между конкретными "способностями" или характеристиками и, менее всего как отношение между "интеллектом и потребностью в том, чтобы вызывать восхищение"; скорее мы должны искать антропологические предпосылки, делающие возможными такое непропорциональное соотношение. Мы не рассматриваем экст­равагантность как нечто присущее отдельным группам (партиям, кликам, сектам и т.п.), которые явно воплощают односторонний набор "черт", "идентификационных характеристик". Поэтому в целом ее нельзя понимать как черту характера либо же некоего рода поддающееся определению психологическое, психопатоло­гическое, социальное явление или "симптом". Скорее к ней сле­дует подходить в ключе аналитики Dasein^[9] — то есть как к чему-то, требующему понимания в рамках общей структуры челове­ческого существования — короче говоря, как к антропологической, онтологической возможности. Только принимая такой под­ход, мы можем прийти к подлинному пониманию всей многооб­разной "симптоматики" экстравагантности. Только тогда мы сможем, к примеру, увидеть, каким образом и до какой степени можно проводить антропологическое различие между так назы­ваемыми (отнюдь не правильно) "экстравагантными идеями" ма­ньяка^[10], "экстравагантными" ("ненормальными", "странными") жестами, языком или действиями шизофреника^[11], и фобиями невротика — хотя мы и психопатологи, и обыватели, называем всех их "экстравагантными". По моему мнению, даже шизофре­ническое помешательство можно понять^[12],только если с самого начала признать его экзистенциальной формой экстравагантнос­ти. То же самое верно и по отношению к "массовым явлениям" экстравагантности.

Однако вернемся к экстравагантности, рассматриваемой как структурное смещение антропологических пропорций. Го­ризонталь, как смысловой вектор, "выход в широкий мир" — в большей мере соответствует "дискурсивности", опытному по­стижению "мира", осмыслению его и овладению им, "расши­рению поля зрения", расширению понимания, перспективы и открытости навстречу "разноголосице" внешнего и внутренне­го "мира". Аналогичным образом, вертикаль, как  смысловой вектор — подъем вверх — в большей мере соответствует жела­нию преодолевать "земное притяжение",  подняться над "тревогами земными" и давлением, а также желанию обрести от­крывающуюся "с большей высоты" перспективу, "возвышен­ный взгляд на вещи", как выражается Ибсен,—  точку зрения, позволяющую человеку формировать, подчинять себе или, од­ним словом, использовать "познанное". Такое освоение мира в плане становления и реализации самости означает выбор са­мого себя. Выбор, будь то отдельного действия или же дела всей жизни, предполагает подъем или самовозвышение над конк­ретной земной ситуацией, а следовательно над сферой знаемого и видимого. Но что означает это "над"^*? Как красноречиво описано у Ницше в предисловии к произведению Человеческое, слишком человеческое, это не означает "кругосветного плавания" искателя приключений, то есть земных переживаний; скорее это означает напряженное и многотрудное восхождение по "ступе­ням лестницы" проблемы оценивания^**, то есть определение по­рядка предпочтения.

Таким образом, подъем вверх — это не просто познание своего пути, знание в смысле опыта, кроме того он подразумевает "об­ретение собственной позиции", выбор самого себя в смысле са­мореализации или достижения зрелости. Однако мы должны быть осторожны и не путать этот подъем вверх с собственно волей, в смысле психологического разграничения понимания, чувства и воли^*. Скорее мы должны понимать (как намекает термин Блейлера "стремление"), что при подъеме человек, увлекаемый ввысь ("на крыльях" страстей, желаний, настроений, а в конечном счете "фантазии", воображения) плавно переходит к решитель­ному^** "выбору позиции". Тем не менее, антропологически мы должны четко проводить различие между определяющим настрой состоянием влекомости желаниями, идеями, идеалами и напря­женным, многотрудным действием подъема по "ступенькам лес­тницы", позволяющего сравнивать эти желания, идеи и идеалы друг с другом в жизни, искусстве, философии и науке, перево­дить их в слова и деяния.

Эта концепция проливает свет на диспропорцию высоты — широты, лежащую в основе самой возможности "маниакальной идеации". Мы скоро увидим, что эта форма диспропорции на­столько отличается от лежащей в основе экстравагантности, что мы даже не можем говорить о ней как об "экстравагантной иде­ации", но скорее как о "полете идей" (термин, также используемый в психопатологии). Диспропорция высоты — широты при­сущая тому типу бытия-в-мире, который выражается в полете идей, отлична от той, примером которой служит экстравагант­ность. В первом случае диспропорция заключается в том, что вместо продвижения вперед размеренным шагом происходит скачок "в бесконечное". Горизонт, или поле видения "безгранично расши­ряется", но в то же время подъем вверх остается исключительно "vol imaginaire", влекомостью на крыльях желаний и "фантазий". В результате невозможно ни общее видение, как эмпирическая муд­рость, ни проникновение в проблемную структуру конкретной си­туации (подъем в своей основе — это одновременно и проник­новение, так как altitudo по существу относится как к высоте, так и к глубине), ни, таким образом, какая бы то ни было решитель­ная позиция. Эта диспропорция высоты — широты уходит сво­ими корнями в "чрезмерное" расширение рамок маниакального мира, с его всепроникающей изменчивостью; чрезмерное именно в том, что сфера подлинного одновременно подвергается процессу "уравнивания"^[13].^[14] Под "подлинным" мы подразумеваем те высоты (или глубины), которые могут быть достигнуты, только если Da­sein пройдет через многотрудный процесс собственного выбора и созревания. С точки зрения аналитики существования, о дисп­ропорции, наблюдающейся в образе жизни человека, страдаю­щего манией, можно говорить как об "изменчивости ". Это озна­чает невозможность достижения подлинно устойчивой позиции на "лестнице" человеческих проблем, а значит, кроме того, не­возможность подлинного принятия решения, действия и дости­жения зрелости. Обособленный от любовного communio и от под­линного communicatio, слишком далеко и стремительно увлекае­мый вперед и возносимый вверх, страдающий манией человек парит в иллюзорных высотах, где он не может занять позицию или принять "самостоятельное" решение. В этих "нереальных" высотах любовь и дружба теряют свою силу. Человеческое обще­ние низводится до уровня психотерапии.

Экстравагантность, присущая шизоидной психопатологической личности, и бесчисленные формы шизофренического бытия-в-мире совершенно отличны^[15]. Здесь антропологическая диспро­порция уже не уходит корнями в чрезмерность широты ("скач­ков") и высот чистого vol imaginaire, превосходящих (подлинные) высоты "принятия решения". Она обусловлена чрезмерной вы­сотой решения, которая превосходит широту "опыта". Временно абстрагируясь от существенного различия между психопатичес­ким шизоидом и шизофреником, мы можем сказать, что их спо­соб "заходить слишком далеко" отличает их от людей, страдаю­щих манией, именно в том; что они не уносятся в "иллюзорную высь" оптимистических настроений: они в одиночку, "не обра­щаясь к опыту", поднимаются на некую конкретную ступеньку "лестницы человеческих проблем" и остаются там. Высота этого подъема вверх не имеет никакого отношения к широте или узости и непоколебимости опытного горизонта ("опыт" понима­ется здесь в самом широком смысле, то есть как "дискурсивность"^[16] как таковой). Здесь экстравагантность означает нечто большее, чем просто "остановленность", так как предполагается не просто невозможность эмпирического продвижения вперед, а скорее жесткая привязанность или зависимость от конкретного уровня или ступени человеческого опыта (Problematik). В этом случае широта изменчивости человеческой "иерархии высот" по­нимается по существу неправильно и одна конкретная идея или идеология становится навязчивой или абсолютизируется. В той мере, в какой "опыт" еще осознается, он не оценивается или не используется в собственных интересах, ибо его "смысл" установлен непоколебимо. Таким образом, экстравагантность означает "абсолютизацию" одного единственного решения. Кроме того, такая "абсолютизация" возможна только там, где Dasein "в без­ысходности" изгоняется из обители и вечного измерения любви и дружбы, и в силу этого уже не знает или не ощущает "относи­тельности" "верха" и "низа", очевидной на фоне неоспоримой веры в Бытие (Sein), несомненной онтологической защищеннос­ти. Это отлучение от бытийной защищенности и от общения или взаимодействия с другими, а значит — от сомнений и поправок, возможных только в ходе такого общения. Таким образом, замк­нутый на сообщение или взаимодействие исключительно в себе такой процесс может лишь "истощать себя" до тех пор, пока не превратится в простое лицезрение медузоподобной, психотически жестко фиксированной проблемы, идеала или "ничтойной тревоги"^[17]. В результате освобождение из экстравагантной пози­ции становится возможным лишь посредством "посторонней по­мощи", как спасение альпиниста, слишком высоко поднявшего­ся по отвесной скале^*.

Невротик также можно "избавиться" от экстравагантности и ограниченности своего существования (например, в случаях фобии) лишь посредством посторонней помощи, в смысле об­щения и сотрудничества с кем-то другим. Пожалуй, именно по этой причине случаи невротической экстравагантности яснее любых других показывают то, что экстравагантность (в физи­ческом или психическом смысле) всегда основывается на отсут­ствии понимания или узости кругозора относительно конкрет­ного смыслового контекста, или "области мира", где Dasein пы­тается превзойти себя. Поднимаясь на гору, человек может зайти слишком далеко, только если общая структура отвесной скалы скрыта из виду, и неизвестна. Аналогично, человек заходит слиш­ком далеко в области ментальной или психической, только когда ему недостает понимания общей "иерархической структуры" че­ловеческих онтологических возможностей, и в силу этого незнания он поднимается все выше и выше. Таким образом, экстравагантность никогда нельзя понять исключительно с субъектив­ной точки зрения, а только исходя из единой перспективы (тран­сцендентальной) субъективности и (трансцендентальной) объек­тивности. То, что мы называем психотерапией, в своей основе — не более, чем попытка подвести пациента к состоянию, в котором он сможет "увидеть", каким образом структурирована тоталь­ность человеческого существования, и "бытия-в-мире", а также увидеть, в какой из узловых точек структуры бытия-в-мире он взял на себя слишком много. То есть: цель психотерапии заклю­чается в том, чтобы благополучно вернуть пациента из его экст­равагантности "вниз, на землю". Только из этой точки возможно всякое новое отправление и восхождение.

Я попытался в общих чертах описать понимание антропологи­ческого смысла экстравагантности. При этом я сосредоточил внимание на интерпретации пространственных аспектов и оста­вил на заднем плане куда более важный временной аспект. Но он, несомненно, подразумевался когда речь шла о "созревании", "принятии решения", "дискурсивности", "скачках", "увлекае­мом ввысь" человеке, "восхождении по ступенькам лестницы", "остановленное™" и, наконец, об "антропологической пропор­ции" и "диспропорции". Экзистенциальная высота и широта в конечном счете означают две различные "пространственные" оси одного временного направления, поэтому они разделимы только концептуально.

Перевод В.Хомик

Отсканировано Е.Косиловой по изданию Л.Бинсвангер. Бытие-в-мире. Рефл-Бук, Ваклер, 1999. Исправлены многие опечатки и ошибки. Не знаю, сколько еще осталось незамеченных.