Эрих Фромм. Искусство любить

ПРЕДИСЛОВИЕ

     Чтение  этой  книги принесет  разочарование тому, кто ожидает доступной

инструкции в  искусстве  любви. Эта  книга,  как раз напротив,  ставит целью

показать,  что любовь -  не  сентиментальное чувство, испытать которое может

всякий человек  независимо  от  уровня  достигнутой  им  зрелости. Она хочет

убедить читателя, что все его  попытки любви обречены на неудачу, если он не

стремится  более  активно развивать  свою  личность  в целом,  чтобы достичь

продуктивной ориентации; что удовлетворение  в индивидуальной любви не может

быть  достигнуто  без  способности  любить  своего  ближнего,  без  истинной

человечности, отваги, веры и дисциплины. В культуре, где эти качества редки,

обретение способности любить обречено оставаться редким  достижением.  Пусть

каждый спросит себя, как много действительно любящих людей он встречал.

     Однако сложность задачи не должна сдерживать стремления познать как эти

сложности,  так и  условия  их  преодоления.  Чтобы  избежать  искусственных

усложнений, я старался изложить проблему на языке столь доступном, сколь это

возможно. По той же причине я свел к минимуму ссылки на литературу о любви.

     Для некоторых проблем я не нашел  удовлетворительного решения, т. е. не

сумел  избежать  повторения  идей,  высказанных  в предыдущих  моих  книгах.

Читатель, знакомый с "Бегством от свободы", "Человеком для себя" и "Здоровым

обществом",   найдет   в   этой   книге   много  идей,  высказанных  в  этих

предшествующих работах. Тем не менее "Искусство  любви" отнюдь не является в

основе своей повторением  уже известного. Эта  книга  содержит  много  идей,

выходящих за пределы того, о  чем я писал раньше, и, что вполне естественно,

даже    старые    идеи   вдруг   обретают    новую   перспективу   благодаря

сосредоточенности на данном вопросе - вопросе искусства любви.

                         Э.Ф.

1. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ЛЮБОВЬ ИСКУССТВОМ?

     Является ли любовь искусством? Если да, то она требует знания и усилия.

Или,  может быть, любовь  - это  приятное чувство,  испытать которое -  дело

случая,  нечто такое,  что выпадает  человеку в случае  удачи. Эта маленькая

книга  основана  на  первой  предпосылке,  хотя  большинство  людей  сегодня

несомненно исходят из второй.

     Не то  чтобы люди  считали любовь делом неважным. Они  ее  жаждут,  они

смотрят  бессчетное количество фильмов о  счастливых и несчастливых любовных

историях, они слушают сотни глупых песенок  о  любви,  но едва ли кто-нибудь

действительно думает, что существует какая-то необходимость  учиться  любви.

Эта  особая  установка  основывается  на  нескольких  предпосылках,  которые

порознь и в сочетании имеют тенденцию способствовать ее сохранению.

     Для большинства людей проблема любви состоит в том, чтобы быть любимым,

а  не в том, чтоб  любить, уметь любить. Значит, сущность проблемы для них в

том,  чтобы  их  любили,  чтобы  они  возбуждали  чувство  любви  к  себе. К

достижению этой  цели они идут  несколькими путями. Первый,  которым  обычно

пользуются мужчины, заключается в том, чтобы  стать удачливым, стать сильным

и богатым настолько,  насколько позволяет социальная ситуация.  Другой путь,

используемый  обычно   женщинами,  состоит   в  том,   чтобы   сделать  себя

привлекательной,  тщательно следя за своим телом,  одеждой и т. д. Иные пути

обретения  собственной  привлекательности,   используемые  и  мужчинами,   и

женщинами,  состоят в  том, чтобы выработать  хорошие манеры,  умение  вести

интересную   беседу,    готовность    прийти    на    помощь,    скромность,

непритязательность.  Многие пути обретения способности возбуждать  любовь  к

себе являются  теми  же самыми путями, которые  используются для  достижения

удачливости,  для обретения полезных друзей и влиятельных связей.  Очевидно,

что для  большинства людей нашей  культуры  умение возбуждать любовь  это, в

сущности, соединение симпатичности и сексуальной привлекательности.

     Вторая предпосылка  отношения к любви  как  к  чему-то,  не  требующему

обучения, состоит в допущении, что  проблема любви - это проблема объекта, а

не проблема  способности.  Люди  думают,  что любить  просто,  а  вот  найти

подлинный объект любви, - или оказаться любимым этим объектом, - трудно. Эта

установка  имеет  несколько  причин,  коренящихся  в  развитии  современного

общества. Одна причина в  большой перемене, произошедшей в двадцатом  веке в

отношении  выбора  "объекта любви". В викторианскую эпоху, как  и  во многих

традиционных  культурах,  любовь  не была в  большинстве случаев спонтанным,

личным переживанием, которое затем должно было вести к браку. Напротив, брак

основывался на соглашении - т о ли между семьями, то ли между посредниками в

делах  брака,  то ли без  помощи таких посредников; он заключался  на основе

учета социальных условий, а  любовь, как полагали, начнет развиваться с того

времени, как  брак будет заключен.  В течение нескольких последних поколений

всеобщим стало  в западном мире понятие романтической  любви. В  Соединенных

Штатах,  хотя  соображения  договорной  природы  брака   еще  полностью   не

вытеснены, большинство  людей  ищут романтической любви, личного переживания

любви,  которое затем  должно повести к браку.  Это новое  понимание свободы

любви должно было в  значительной  мере повысить значение  объекта  в  ущерб

значению функции.

     С  этим  фактором тесно связана другая  характерная  черта  современной

культуры.   Вся  наша  культура  основана  на   жажде  покупать,   на   идее

взаимовыгодного  обмена.  Счастье современного человека состоит в  радостном

волнении, которое  он испытывает, глядя на витрины магазина  и  покупая все,

что он может позволить себе купить или за наличные или  в рассрочку. Он (или

она) и на людей глядят подобным образом. Для мужчины привлекательная женщина

- для женщины привлекательный мужчина  -  это  добыча, которой  они являются

друг для друга. Привлекательность обычно означает красивую упаковку свойств,

которые популярны и искомы на личностном рынке. Что особенно делает человека

привлекательным - это зависит от моды данного времени, как физической, так и

духовной. В двадцатых годах привлекательной считалась умеющая пить и курить,

разбитная и сексуальная женщина, а сегодня мода требует больше домовитости и

скромности. В конце девятнадцатого и в начале двадцатого века мужчина, чтобы

стать привлекательным "товаром", должен был быть агрессивным и честолюбивым,

сегодня  он  должен   быть   общительным  и  терпимым.  К  тому  же  чувство

влюбленности  развивается обычно  только  в отношении  такого  человеческого

товара, который находится в пределах досягаемости собственного выбора. Я ищу

выгоды: объект должен быть желанным с точки зрения  социальной ценности, и в

то же время должен сам желать меня, учитывая мои скрытые и явные достоинства

и  возможности. Два человека  влюбляются  тогда, когда чувствуют, что  нашли

наилучший объект, имеющийся на рынке, учитывая при этом границы собственного

обменного фонда. Часто, как при покупке недвижимого имущества, заметную роль

в  этой сделке играют  скрытые возможности,  которые  могут быть  развиты со

временем. Едва ли стоит удивляться, что в культуре, где превалирует рыночная

ориентация  и  где  материальный  успех  представляет  выдающуюся  ценность,

человеческие любовные отношения следуют тем же образцам, которые управляют и

рынком.

     Третье заблуждение, ведущее к убежденности, что в любви ничему  не надо

учиться,  состоит  в  смешении   первоначального   чувства   влюбленности  с

перманентным  состоянием пребывания  в  любви. Если  двое  чужих  друг другу

людей, какими  все мы являемся, вдруг позволят разделяющей их стене рухнуть,

этот момент  единства станет одним из самых волнующих переживаний в жизни. В

нем все наиболее прекрасное и чудодейственное для людей, которые были прежде

разобщены, изолиро ваны, лишены  любви.  Это чудо неожиданной близости часто

случается   легче,  если  она  начинается  с   физического  влечения  и  его

удовлетворе ния. Однако  такого  типа  любовь  по  самой  своей  природе  не

долговечна. Два человека все лучше узнают друг друга,  их близость все более

и  более утрачивает  чудесный  характер,  пока,  наконец, их  антагонизм, их

разоча рование, их пресыщенность друг другом не убивает то, что  осталось от

их  первоначального  волнения.  Вначале они не знали  этого  всего;  их, дей

ствительно, захватила волна слепого влечения. "Помешательство" друг на друге

-  доказательство силы их любви, хотя оно могло бы свидетель ствовать только

о степени их предшествующего одиночества.

     Эта  установка,   что  ничего  нет  легче,  чем  любить,  -  продолжает

оставаться  преобладающей  идеей  относительно  любви  вопреки  подавля ющей

очевидности противного.  Едва ли существует какая-то деятель ность, какое-то

занятие, которое начиналось бы с таких огромных на дежд и ожиданий и которое

все  же терпело бы  крах  с  такой неизмен  ностью, как  любовь. Если бы это

касалось  какой-либо иной деятельности, люди сделали бы все возможное, чтобы

понять причины неудачи, и  научились бы поступать наилучшим для данного дела

образом  -  или  отказались бы от этой деятельности. Поскольку  последнее  в

отношении  любви  невозможно,  то  единственно  адекватный  способ  избежать

неудачи  в любви  -  исследовать причины  этой  неудачи и перейти к изучению

смысла любви.

     Первый шаг, который  необходимо сделать, это осознать, что любовь - это

искусство, такое же, как искусство жить: если  мы хотим научиться любить, мы

должны поступать точно так же,  как нам предстоит посту пать, когда мы хотим

научиться любому  другому  искусству,  скажем,  музыке, живописи, столярному

делу, врачебному или инженерному искусству.

     Какие шаги необходимы в обучении любому искусству?

     Процесс  обучения  искусству  можно  последовательно разделить  на  два

этапа: первый - овладение теорией; второй - овладение практикой. Если я хочу

научиться искусству медицины, я должен в первую очередь познать определенные

факты относительно человеческого тела и относи тельно различных болезней. Но

даже  когда  я  обрету все  эти теоретиче ские  знания,  я все еще  не смогу

считаться сведущим во  врачебном  искус стве.  Я стану мастером в  этом деле

после длительной практики,  когда, наконец,  результаты моего теоретического

знания  и  результаты  моей  практики  сольются в  одно  -  в  мою интуицию,

составляющую  сущность мастерства  в любом искусстве. Но  наряду с теорией и

практикой сущест вует  третий  фактор,  необходимый  для того,  чтобы  стать

мастером в любом  искусстве - овладение  искусством  должно  стать предметом

наивысшего  сосредоточения;  не  должно  существовать  в  мире ничего  более

важного, чем это искусство. Это относится к музыке,  медицине, к  столярному

искусству - а также и к любви. И,  может быть, именно здесь содержится ответ

на  вопрос,  почему люди нашей  культуры так  редко  изучают  это  искусство

вопреки их  очевидным  неудачам  в  нем.  Вопреки глубоко коренящейся  жажде

любви, почти все иное считается едва ли не  более важным, чем любовь: успех,

престиж, деньги,  власть. Почти  вся наша энергия  употребляется на обучение

достижению этих целей, и почти никакой - на обучение искусству любви.

     Может, достойными затраты сил на обучение надо считать только те  вещи,

при помощи которых можно приобрести деньги  или престиж,  а  любовь, которая

приносит пользу "только душе", но бесполезна в современном смысле,  является

роскошью, которой мы  не вправе отдавать много энергии?  Как бы там ни было,

дальнейший  ход рассмотрения в  этой книге будет основываться на приведенном

ниже разделении.  Во-первых, я  рассмотрю теорию любви -  это займет большую

часть книги, и,  во-вторых, я  рассмотрю  практику  любви -  насколько можно

вообще говорить о практике в этой, как и в любой другой области.

     Содержание | Вперед

     . . .

2. ТЕОРИЯ ЛЮБВИ

     Любовь - ответ на проблему человеческого существования

     Любая  теория любви должна начинаться  с теории человека, человеческого

существования. Хотя  мы обнаруживаем любовь,  вернее эквивалент любви, уже у

животных, их  привязанности являются,  в основном,  частью  их инстинктивной

природы;  у   человека  же  действуют  лишь  остатки  этих  инстинктов.  Что

действительно существенно в существовании человека так  это то, что он вышел

из животного царства, из  сферы инстинктивной  адаптации, переступил пределы

природы. И  все  же однажды оторвавшись от нее, он не может вернуться к ней;

однажды он был изгнан из рая - состояния первоначального единства с природой

- и ангел с огненным мечом преградит ему путь, если б  он захотел вернуться.

Человек  может идти  только  вперед,  развивать  свой  разум,  находя  новую

гармонию, человеческую гармонию  вместо дочеловеческой, которая безвозвратно

утеряна.  Когда человек родится - как весь человеческий род, так и отдельный

индивидум   -   он  оказывается  перенесенным  из  ситуации,   которая  была

определенной. Как определенны инстинкты,  в ситуацию, которая неопределенна,

неясна,  открыта.  Ясность  существует  только  относительно  прошлого  -  а

относительно будущего ясно только, что когда-нибудь да наступит смерть.

     Человек одарен разумом, он есть сознающая себя жизнь, он осознает себя,

своего  ближнего, свое прошлое и  возможности своего будущего. Это осознание

себя, как  отдельного существа, осознание краткости собственной жизни, того,

что не по своей воле рожден и вопреки своей воле умрет, что он может умереть

раньше, чем те, кого он любит, или они раньше его, и осознание  собственного

одиночества и отделенности, собственной беспомощности перед силами природы и

общества   -  все  это  делает  его  отчужденное,  разобщенное   с   другими

существование  невыносимой  тюрьмой.  Он  стал бы безумным, если бы  не  мог

освободиться из этой тюрьмы, покинуть ее, объединившись в той или иной форме

с людьми, с окружающим миром.

     Переживание  отделенности  рождает  тревогу,  оно  является  источником

всякой  тревоги.  Быть  отделенным значит быть отторгнутым, не  имея никакой

возможности употребить свои  человеческие силы. Быть  отделенным это  значит

быть беспомощным, неспособным  активно владеть миром  - вещами и людьми, это

значит,  что  мир  может  наступать   на  меня,  а  я  при  этом  неспособен

противостоять ему. Таким образом, отделенность -  это  источник  напряженной

тревоги. Кроме того, она рождает стыд и чувство вины. Это переживание вины и

стыда в связи с отделенностью выражено в библейском рассказе об Адаме и Еве.

После  того, как Адам  и Ева вкусили  от "древа познания добра и зла", после

того как они ослушались (нет добра и зла, пока нет свободы ослушания), после

того,  как  они  стали  людьми,  высвободившись  из первоначальной  животной

гармонии с  природой,  т.  е.  после  их рождения  в  качестве  человеческих

существ,  - они увидели,  что  "они  нагие,  и  устыдились".  Должны  ли  мы

предположить,  что  миф,  такой древний  и  простой как этот,  несет в  себе

стыдливую  мораль,  свойственную девятнадцатому веку,  и  что самая  главная

вещь, которую эта история желает нам сообщить, состоит в том, что они пришли

в смущение, увидев, что их половые органы открыты посторонним взглядам? Едва

ли это так. Понимая эту историю в  викторианском духе, мы утратим главную ее

мысль,  которая,  как нам  кажется,  состоит  в  следующем:  после того, как

мужчина и женщина  начали осознавать самих себя и друг  друга, они  осознали

свою отдельность и свое различие из-за принадлежности к разным полам. Но как

только они поняли свою отделенность, они стали чужими друг другу, потому что

о и еще не научились любить друг друга (что вполне понятно хотя  бы из того,

что Адам  защищал себя,  обвиняя Еву, вместо  того, чтобы  пытаться защитить

ее). Осознание  человеческой  отдельности  без  воссоединения  в  любви  это

источник стыда и в  то же время это источник вины и тревоги. Таким  образом,

глубочайшую  потребность  человека  составляет  потребность  преодолеть свою

отделенность,  покинуть   тюрьму   своего  одиночества.  Полная   неудача  в

достижении  этой цели означает  безумие,  потому что панический  ужас  перед

полной  изоляцией  может быть преодолен  только таким радикальным отходом от

всего окружающего  мира, чтобы  исчезло  чувство  отдельности, чтобы внешний

мир, от которого человек отделен, сам перестал существовать.

     Во все  времена во всех культурах перед человеком стоит  один  и тот же

вопрос: как  преодолеть  отделенность, как  достичь единства, как  выйти  за

пределы  своей  собственной  индивидуальной жизни и обрести  единение.  Этот

вопрос оставался тем же  для  примитивного человека,  жившего в пещерах, для

кочевника,  заботившегося о  своих  стадах,  для  крестьянина в  Египте, для

финикийского купца,  для  римского солдата,  для средневекового монаха,  для

японского самурая,  для  современного клерка и  фабричного рабочего.  Вопрос

остается  тем  же самым,  потому  что  той  же  самой  остается  его основа:

человеческая ситуация, условия человеческого существования. Ответы различны.

На  этот  вопрос можно  ответить  поклонением животным,  людскими  жертвами,

милитаристским  захватом,  погружением в  роскошь,  аскетическим отречением,

одержимостью работой, художественным творчеством, любовью к богу и любовью к

человеку.  Хотя  существует  много  ответов  -  набор  которых  и   является

человеческой историей -  они тем не менее не бесчисленны.  Напротив, если не

брать в расчет малые различия, которые касаются скорее отдельных частностей,

чем  сути  дела, то  придется признать, что  существует только  ограниченное

число ответов, которые  были даны и могли  быть даны  человеком в  различных

культурах,  в которых он жил.  История религии и  философии это история этих

ответов, их разнообразия, как и их ограниченности.

     Ответ  в  определенной  степени  зависит  от  уровня  индивидуальности,

достигнутой человеком. У младенца "я" уже развито, но еще очень слабо, он не

чувствует  отделенности,  пока  мать  рядом.  От  чувства  отделенности  его

оберегает физическое присутствие матери, ее груди, ее тела. Только начиная с

той  поры,  когда  в  ребенке  развивается  чувство  своей  отделенности   и

индивидуальности,  ему становится недостаточно  уже  присутствия  матери,  и

начинает возрастать потребность иными путями преодолеть отделенность.

     Сходным  образом человеческий  род в своем младенчестве  еще чувствовал

единство  с  природой.  Земля,  животные,  деревья  - все еще составляли мир

человека. Он  отождествлял  себя с животными,  и  это  выражалось в  ношении

звериных масок, поклонении тотему животного и животным-богам. Но  чем больше

человеческий  род порывал  с  этими  первоначальными  узами,  чем  более  он

отделялся  от природного мира, тем более напряженной становилась потребность

находить новые пути преодоления отделенности.

     Один путь  достижения  этой  цели  составляет  все  виды оргиастических

состояний.  Они могут иметь  форму транса, в который человек вводит себя сам

или с  помощью  наркотиков.  Многие ритуалы  примитивных племен представляют

живую  картину   такого  типа  решения  проблемы.   В   трансовом  состоянии

экзальтации исчезает внешний мир, а вместе  с ним и чувство отделенности  от

него. Ввиду того, что  эти ритуалы  практиковались сообща, сюда прибавлялось

переживание слиянности  с  группой, которое  делало  это решение  еще  более

эффективным.  Близко  связано  и  часто смешивается  с  этим  оргиастическим

решением проблемы сексуальное переживание. Сексуальное удовлетворение  может

вызвать  состояние,  подобное  производственному или действием  определенных

наркотиков.  Обряды  коллективных  сексуальных  оргий   были  частью  многих

примитивных ритуалов. Кажется, что после оргиастического переживания человек

может  на  некоторое  время  расстаться со  страданием,  которое  во  многом

проистекает  из  его  отделенности.  Постепенно  тревожное напряжение  опять

нарастает и снова спадает благодаря повторному исполнению ритуала.

     Пока эти оргиастические состояния входят  в общую практику племени, они

не  порождают  чувства  тревоги и вины. Поступать  так -  правильно  и  даже

добродетельно,  потому  что  это  путь,  которым  идут   все,  одобренный  и

поощряемый врачевателями  и жрецами;  следовательно, нет причины чувствовать

вину  или  стыд.  Дело  совершенно  меняется,  когда  то  же  самое  решение

избирается индивидом в культуре, которая  рассталась с этой общей практикой.

Формами,  которые индивид  выбирает  в  неоргиастической культуре,  являются

алкоголизм и наркомания. В противоположность тем, кто участвует в  социально

одобренном  действии,  такие  индивиды  страдают  от  чувства  виновности  и

угрызений   совести.  Хотя  они  пытаются  бежать  от  отделенности,  находя

прибежище в алкоголе  и  наркотиках, они  чувствуют еще  большее одиночество

после  того, как оргиастические переживания заканчиваются,  и  тогда  растет

необходимость  возвращаться в свое прибежище как  можно чаще и  интенсивнее.

Мало  чем отличается от этого  прибежища  сексуальное оргиастическое решение

проблемы.  В  определенном  смысле,  это  естественная  и  нормальная  форма

преодоления отделенности  и  частичный ответ  на проблему изоляции.  Но  для

многих индивидов, чья отделенность не  преодолима  иными способами, источник

сексуального  удовлетворения  обретает  ту  функцию, которая делает  его  не

слишком  отличимым  от  алкоголизма  и наркомании. Оно становится  отчаянной

попыткой избежать тревоги, порождаемой отделенностью, и в результате ведет к

еще  большему увеличению чувства отделенности, поскольку сексуальный акт без

любви никогда  не может  перекинуть  мост  над  пропастью,  разделяющей  два

человеческих существа. Разве что на краткий миг.

     Все  формы  оргиастического  союза  характеризуются тремя чертами:  они

сильны и даже бурны; они захватывают  всего человека целиком - и ум, и тело;

они преходящи и периодичны. Прямую  противоположность  им  составляет  форма

единства, которая наиболее часто избиралась людьми в качестве решения  как в

прошлом, так и в настоящем: единство, основанное на приспособлении к группе,

ее   обычаям,  практике  и  верованиям.  Здесь  мы  опять   же  обнаруживаем

значительное различие.

     В примитивном обществе группа мала, она состоит из тех, кто связан  меж

собой  узами крови и земли. С развитием  культуры группа  увеличивается: она

становится   сообществом  граждан   полиса,   сообществом  граждан  большого

государства,  сообществом  членов  церкви.  Даже бедный  римлянин  испытывал

чувство  гордости, потому что  он мог  сказать  civis romanus  sum1.  Рим  и

империя  были его семьей,  его домом, его миром. Единение с группой является

еще   и  ныне  в   современном   западном  обществе  преобладающим  способом

преодоления отделенности.  Это  единство,  в котором индивид  в значительной

степени утрачивает  себя,  цель его  в том, чтобы  слиться со стадом. Если я

похож на кого-то еще, если я не имею отличающих меня чувств или мыслей, если

я  в привычках,  одежде, идеях  приспособлен  к  образцам группы,  я спасен,

спасен    от   ужасающего    чувства   одиночества.   Чтобы    стимулировать

приспособляемость,  диктаторские  системы   используют  угрозы  и   насилие,

демократические  страны   -  внушение  и  пропаганду.  Правда,  между  двумя

системами существует  одно  большое различие. В  демократических  странах не

приспособленность  возможна  и,  фактически,  отсутствует  не  полностью;  в

тоталитарных  системах  только  некоторые  редкие  герои  и  мученики  могут

отказаться от послушания.  Но вопреки  этой разнице демократические общества

демонстрируют поразительный уровень приспособленчества. Причина здесь в том,

что должен же существовать  ответ  на запрос в единении, и  если нет другого

или  лучшего  ответа,  тогда  господствующим  становится  единение  стадного

приспособленчества.  Только  тот   вполне  может  понять,  как  силен  страх

оказаться непохожим, отличающимся, страх отойти на несколько шагов от стада,

кто  понимает  глубину  потребности  в   единстве.  Иногда  этот  страх   не

приспособиться рационализируется как  страх перед практическими опасностями,

которые угрожают не  конформисту. Но на самом деле люди хотят приспособиться

в гораздо большей степени, чем они вынуждены  приспосабливаться.  По крайней

мере, в западных демократиях.

     Большинство людей  даже не осознают своей потребности в приспособлении.

Они   живут  с  иллюзией,  что  они  следуют  своим  собственным   идеям   и

наклонностям,  что они оригинальны,  что они  приходят к  своим убеждениям в

результате собственного раздумия - и  что это  просто так получается, что их

идеи  схожи  с  идеями  большинства.  Согласие  всех служит  доказательством

правильности "их" идей. Поскольку все же  существует потребность чувствовать

некоторую индивидуальность,  то такая потребность удовлетворяется при помощи

незначительных отличий: инициалы  на  сумке или свитере, вывеска с названием

банковского  кассира, принадлежность  к  демократической  или,  напротив,  к

республиканской партии,  к клубу  ЭЛКС,  а  не к  клубу Шрайнерс, становятся

выражением индивидуальных  отличий. Рекламируемый лозунг "это другое" (it is

different)  показывает  эту патетическую потребность в отличии, тогда  как в

действительности оно здесь малосущественно.

     Эта все возрастающая тенденция к  уничтожению различий тесно связана  с

пониманием и  переживанием равенства, как оно развилось в наиболее передовых

индустриальных обществах.  Равенство  означало, в религиозном контексте, что

все мы  дети бога,  что все мы  обладаем  одной  и  той же человеко-божеской

субстанцией,  что все мы едины. Оно означало также, что должны уважаться все

различия между индивидами, что хотя и верно, что все мы составляем единство,

но так же верно, что каждый из нас является уникальной сущностью, космосом в

себе.  Такое  утверждение  уникальности   индивида  выражено,   например,  в

положении Талмуда: "Кто сохранит одну жизнь, это все равно, как  если  бы он

спас весь мир; кто уничтожит  одну  жизнь -  это все  равно, как если  бы он

уничтожил весь мир". Равенство, как условие развития индивидуальности, имело

значение  также  в философии  западного  Просвещения.  Оно означало  (будучи

наиболее  ясно  сформулировано  Кантом), что  никакой человек не может  быть

средством для целей другого человека. Все люди равны, поскольку все они цели

и только цели, и ни в коем  случае не средства друг  для друга. Следуя идеям

Просвещения, социалистические мыслители разных школ определяли равенство как

отмену  эксплуатации, использования человека человеком,  независимо от того,

жестоко это использование или "человечно".

     В современном капиталистическом мире понятие равенства изменилось.  Под

равенством    понимают    равенство   автоматов:   людей,   которые   лишены

индивидуальности. Равенство сегодня означает "тождество" в большей  степени,

чем "единство". Это тождество абстракций, людей, которые работают на одних и

тех же работах, имеют похожие развлечения; читают одни и те же газеты, имеют

одни  и  те же  чувства и  идеи.  В  этом положении  приходится с  некоторым

скептицизмом  смотреть на иные  достижения,  обычно восхваляемые,  как некие

знаки  нашего прогресса, как например,  равенство  женщин. Нет необходимости

говорить, что я не выступаю против равенства женщин; но положительный аспект

этого  стремления к  равенству не должен никого вводить  в заблуждение.  Это

часть общего стремления к уничтожению различий. Равенство покупается дорогой

ценой: женщина становится  равной, потому  что  сна больше не  отличается от

мужчины.  Утверждение философии Просвещения  l'ame no pas  de sexe - душа не

имеет  пола  -  стала  общей  практикой.  Полярная  противоположность  полов

исчезает, и с  ней  -  эротическая  любовь, основанная  на этой  полярности.

Мужчина и женщина стали похожими, а  не равными, как противоположные полюса.

Современное общество проповедует идеал неиндивидуализированной любви, потому

что нуждается в похожих  друг на друга человеческих атомах, чтобы сделать их

функцией  в  массовом агрегате,  действующей исправно,  без трений; чтоб все

повиновались одним и тем  же приказам, и при этом каждый был бы убежден, что

он следует своим  собственным желаниям.  Как современная массовая  продукция

требует  стандартизации  изделий,   так   и   социальный   процесс   требует

стандартизации людей, и их стандартизация называется "равенством".

     Единение  посредством  приспособления не бывает сильным  и бурным.  Оно

осуществляется  тихо, диктуется  шаблоном  и именно по  этой  причи-не часто

оказывается   недостаточным  для  усмирения  тревоги   одиночества.   Случаи

алкоголизма,  наркомании,  эротомании и  самоубийств в современном  западном

обществе  являются симптомами  этой относительной неудачи в  приспособлении.

Более того, этот выход из проблемы затрагивает, в основном, ум, а не тело, и

потому он  не идет ни в какое сравнение с оргиастическим  решением проблемы.

Стадный конформизм  обладает  только  одним достоинством:  он стабилен, а не

периодичен. Индивид  осваивает образец  приспособления в  возрасте трех-пяти

лет,  и в  последствие  уже  никогда  не утрачивает контакта со стадом. Даже

похороны воспринимаются человеком как свое последнее значительное социальное

дело, совершаются в строгом соответствии с образцом.

     В  добавление  к   приспособлению,  как   пути  спасения  от   тревоги,

порождаемой одиночеством, следует учитывать другой фактор современной жизни:

роль шаблона работы и шаблона развлечений. Человек  становится, как говорят,

"от девяти до пяти", частью  армии рабочих или бюрократической армии клерков

и управляющих. У  него  мало инициативы, его  задачи предписаны организацией

данной  работы, и существует мало различия  даже  между  теми,  кто на верху

лестницы,  и  теми,  кто  внизу.  Все  они  выполняют  задачи,  предписанные

структурой  организации,  с предписанной  скоростью и в предписанной манере.

Даже  их  чувства  предписаны:  бодрость,  терпимость,  надежность,  чувство

собственного  достоинства  и способность  без трений вступать  в  контакт  с

другими  людьми.  Развлечения  тоже  сходным  образом заданы,  хотя и не так

жестко.  Книги  выбираются книжными  клубами, фильмы  и зрелища -  хозяевами

театров и кинотеатров, которые  оплачивают рекламу. Отдых тоже унифицирован:

в воскресенье автомобильная  прогулка,  сбор у телевизора,  партия  в карты,

дружеская вечеринка. От рождения до смерти, от субботы до субботы, с утра до

вечера - все проявления жизни заданы заранее  и подчинены шаблону. Как может

человек,  захваченный  в  эту  сеть  шаблона,  не  забыть,  что  он человек,

уникальный индивид, тот единственный, кому дан его единственный шанс прожить

жизнь,  с надеждами и разочарованиями, с печалью и  страхом, со  стремлением

любить и ужасом перед уничтожением и одиночеством?

     Третий  путь обретения единства  состоит в  творческой  деятельности, в

том,  чтобы стать  артистом или  мастером.  В любом  виде  творческой работы

творческий  человек объединяет  себя  со своим  материалом, репрезентирующим

внешний мир. Делает ли столяр  стол, создает ли  ювелир элемент драгоценного

изделия, выращивает ли крестьянин свое зерно, рисует ли художник картину, во

всех видах творческой  деятельности творец и его  предмет  становятся чем-то

единым, в  процессе творения  человек  объединяет себя  с  миром. Это однако

верно только для  созидательного  труда,  труда, в котором я  сам  планирую,

произвожу,  вижу  результат своего  труда. В  современном  рабочем  процессе

клерка,  рабочего  на  бесконечном  конвейере  мало  что  осталось  от этого

объединяющего  свойства   труда.   Рабочий   стал   придатком   машины   или

бюрократической  организации.  Перестал  быть  самим  собой  - а значит  для

единения не осталось места, если не считать единения приспособления.

     Единение,  достигаемое   в  созидательной   работе,  не   межличностно;

единение,  достигаемое  в  оргиастическом слиянии,  -  преходяще;  единение,

достигаемое приспособлением - это только псевдоединение. Следовательно,  они

дают  только частичные  ответы на проблему существования. Полный  ответ -  в

достижении межличностного единения, слияния с другим человеком, в любви.

     Желание межличностного слияния - наиболее мощное стремление в человеке.

Это  наиболее   фундаментальное  влечение,  это  сила,  которая   заставляет

держаться вместе членов  человеческого рода, клана, семьи, общества. Неудача

в  его  достижении  ведет  к  безумию или уничтожению - уничтожению  себя  и

других. Без любви человечество не могло бы  просуществовать и дня. Однако ж,

если мы  называем достижение межличностного союза любовью, мы сталкиваемся с

серьезной трудностью. Слияние может быть достигнуто  различными способами, и

различие  их  имеет  не  меньше  значения, чем  то  общее,  что  свойственно

различным формам любви. Все ли они должны  называться любовью? Или мы должны

сохранить слово "любовь" только для особенного  вида единения, которое имеет

идеальную ценность во всех великих гуманистических  религиях  и  философских

системах прошедших четырех тысячелетий истории Запада и Востока?

     Как  и  во  всех  семантических  проблемах,  ответ  может  быть  только

произвольным. Важно, чтобы  мы  знали, какой вид единения  мы  имеем в виду,

когда  говорим о  любви.  Или мы имеем  в виду  любовь,  как зрелый ответ на

проблему  существования, или мы  говорим о незрелых  формах  любви,  которые

могут быть  названы симбиотическим  союзом.  На следующих  страницах  я буду

называть  любовью  только   первую  форму.  А  начну  обсуждение  "любви"  с

последней.

     Симбиотическое единство  имеет свою биологическую  модель  в отношениях

между беременной матерью  и отцом. Они  являются двумя существами  и в то же

время  чем-то единым. Они живут "вместе" (sym - biosis), они необходимы друг

другу. Плод - часть матери, он получает все необходимое ему от нее. Мать это

как бы  его  мир, она питает его, защищает, но также и ее собственная  жизнь

усиливается  благодаря  ему.  В   этом  симбиотическом   единстве  два  тела

психически независимы, но тот  же вид привязанности может  существовать  и в

психологической сфере.

     Пассивная  форма  симбиотического единства - это  подчинение, или, если

воспользоваться  клиническим  термином,   -  мазохизм.   Мазохист   избегает

невыносимого чувства изоляции и одиночества, делая себя неотъемлемой  частью

другого  человека,  который направляет  его,  руководит  им,  защищает  его,

является как бы его жизнью  и кислородом. Мазохист преувеличивает силу того,

кому отдает себя в подчинение: будь то человек или бог. Он - все, я - ничто,

я  всего  лишь  часть его.  Как  часть, я часть величия,  силы, уверенности.

Мазохист  не должен принимать решений, не должен идти ни  на  какой риск; он

никогда не бывает одинок, но не бывает и независим. Он не имеет целостности,

он  еще  даже не  родился  по-настоящему.  В  религиозном  контексте  объект

поклонения - идол, в светском контексте  в  мазохистской любви действует тот

же существенный  механизм, что  и в идолопоклонстве. Мазохистские  отношения

могут  быть связаны с  физическим, сексуальным желанием; в этом случае имеет

место подчинение, в котором участвует не только ум  человека, но и его тело.

Может существовать  мазохистское  подчинение  судьбе,  болезни,  ритмической

музыке, оргиастическому состоянию, производимому  наркотиком,  гипнотическим

трансом  - во всех этих случаях человек  отказывается от своей  целостности,

делает  себя  ору-дием  кого-то  или  чего-то  вне себя; он  не  в состоянии

разрешить проблему жизни посредством созидательной деятельности.

     Активная форма симбиотического единства это господство, или,  используя

психологический  термин,  соотносимый с мазохизмом, -  садизм. Садист  хочет

избежать  одиночества  и чувства замкнутости  в себе, делая другого человека

неотъемлемой  частью самого  себя. Он как  бы набирается силы, вбирая в себя

другого человека, который ему поклоняется.

     Садист  зависит  от подчиненного  человека так же, как и тот зависит от

него; ни тот ни другой  не могут жить друг без  друга. Разница только в том,

что  садист  отдает  приказания,  эксплуатирует, причиняет боль, унижает,  а

мазохист подчиняется приказу, эксплуатации, боли, унижению. В реальности эта

разница существенна, но в более глубинном эмоциональном смысле не так велика

разница, как то общее, что объединяет обе стороны - слияние без целостности.

Если это понять, то не удивительно обнаружить, что обычно  человек реагирует

то по-садистски, то по-мазохистски по отношению к различным объектам. Гитлер

поступал прежде всего как садист по отношению к народу, но как мазохист - по

отношению к судьбе, истории, "высшей силе" природы. Его конец - самоубийство

на фоне полного разрушения  - так же характерно, как и его мечта об успехе -

полном господстве2.

     В противоположность симбиотическому единению зрелая любовь это единение

при     условии    сохранения    собственной     целостности,    собственной

индивидуальности. Любовь - это активная сила в человеке, сила, которая рушит

стены, отделяющие человека от его ближних; которая объединяет его с другими;

любовь помогает  ему  преодолеть  чувство  изоляции и  одиночества; при этом

позволяет  ему оставаться самим собой, сохранять свою  целостность. В  любви

имеет  место парадокс:  два  существа становятся одним и  остаются  при этом

двумя.

     Когда  мы  говорим  о  любви,  как  об  активности, мы  сталкиваемся  с

трудностью,   заключающейся   в   двузначности   слова   "активность".   Под

"активностью", в современном смысле слова, обычно понимают действия, которые

вносят   изменения  в   существующую   ситуацию  посредством   затраты  сил.

Следовательно, человек, считается активным, если он  делает бизнес, проводит

медицинские  исследования,  работает   на   конвейере,  мастерит  стол   или

занимается  спортом.  Общее во  всех  этих  видах  активности  то,  что  они

направлены на достижение внешней цели. Что здесь не принимается во внимание,

так  это  мотивация  активности.  Возьмем  в   качестве   примера  человека,

побуждаемого   к   непрерывной   работе  чувством  глубокой  тревожности   и

одиночеством, или  побуждаемого гордыней, или  жадностью  к деньгам. Во всех

случаях  человек  является лишь рабом страсти, и его "  активность" на самом

деле  есть  не  что  иное как  "пассивность",  потому  что  он  подвергается

побуждению,  как жертва, а  не  творец. С другой стороны,  человек,  сидящий

спокойно и размышляющий, не имея  иной цели  кроме  осознания  себя и своего

единства  с  миром,  считается  "пассивным",  потому  что   он  не  "делает"

чего-либо. В действительности, такое состояние сосредоточенной медитации это

и  есть  высшая активность, активность  духа,  которая возможна  только  при

условии  внутренней свободы  и независимости.  Одна  концепция активности  -

современная -  имеет  в виду  использование  энергии на  достижение  внешних

целей;  другая  концепция активности  имеет  в  виду  использование присущих

человеку  сил  независимо  от  того,  осуществляется  ли  при  этом  внешнее

изменение.  Последняя  концепция активности  наиболее  четко  сформулирована

Спинозой.  Он  проводил  различение  между   аффектами,  между  активными  и

пассивными аффектами, "действиями" и "страстями".  В осуществлении активного

аффекта  человек  свободен,  он   хозяин  своего  аффекта.  В  осуществлении

пассивного аффекта человек побуждаем чем-то, он  объект  мотиваций,  которых

сам не осознает. Таким образом, Спиноза пришел к заключению, что добродетель

и  сила - одно и то же3. Зависть, ревность, честолюбие, любой вид жадности -

это  страсти; любовь - это действие, реализация человеческой  силы,  которая

может быть реализована только в свободе и никогда в принуждении.

     Любовь - это активность, а  не  пассивный  аффект,  это  помощь,  а  не

увлечение.  В  наиболее  общем виде активный характер  любви  можно  описать

посредством утверждения, что любовь значит прежде всего давать, а не брать.

     Что значит давать? Хотя ответ на этот вопрос кажется простым,  он полон

двусмысленности и запутанности.

     Наиболее широко распространено неверное мнение, что давать - это значит

отказаться  от  чего-то, стать  лишенным  чего-то,  жертвовать.  Именно  так

воспринимается  акт давания человеком, чей характер не развился  выше уровня

рецептивной   ориентации,   ориентации   на  эксплуатацию  или   накопление.

Торгашеский характер готов давать только в обмен на что-либо. Давать, ничего

не получая взамен,  это для него значит быть обманутым4.  Люди,  чья главная

ориентация  не  продуктивна, воспринимают  давание  как  обеднение.  Поэтому

большинство  индивидов  этого  типа  отказываются  давать. Некоторые  делают

добродетель  из  давания в  смысле  пожертвования. Они  считают,  что именно

потому, что  давать  мучительно, человек должен давать;  добродетель давания

для них  заключена в самом акте  принесения жертвы. Что  давать  лучше,  чем

брать - эта норма для них означала  бы, что  испытывать  лишения  лучше, чем

переживать радость.

     Для  продуктивного характера  давание  имеет совершенно  иное значение.

Давание -  это высшее проявление силы. В  каждом  акте давания я осуществляю

свою  силу,  свое  богатство,  свою   власть.   Такое   переживание  высокой

жизнеспособности и силы наполняет меня радостью5.

     Я чувствую себя  уверенным,  способным на большие затраты  сил,  полным

жизни и потому радостным. Давать - более радостно, чем брать  не потому, что

это лишение,  а потому,  что в этом акте давания проявляется выражение  моей

жизнеспособности.

     Нетрудно осознать истинность  этого  принципа, прилагая его к различным

специфическим  явлениям.  Наиболее  простой  пример  обнаруживается  в сфере

секса.  Кульминация  мужской  сексуальной функции состоит  в  акте  давания,

мужчина  дает себя, свой сексуальный орган женщине. В момент оргазма он дает

свое  семя, он  не  может не давать его, если он потентен.  Если он не может

давать,  он  -  импотент. У  женщин  этот процесс  тот же, хотя  и несколько

сложнее.  Она тоже отдает себя, она  открывает  мужчине  свое женское  лоно;

получая,  она  отдает.  Если  она неспособна  к  этому  акту  давания -  она

фригидна. Акт давания происходит еще и в функции матери, а не любовницы. Она

отдает  себя  развивающемуся  в ее утробе ребенку,  она  отдает свое  молоко

младенцу, она отдает ему тепло своего тела. Ей было бы больно не давать.

     В сфере материальных вещей давать означает  быть богатым. Не тот богат,

кто имеет много,  а  тот,  кто  много  отдает.  Скупец,  который  беспокойно

тревожится, как бы чего  не  лишиться, в  психологическом  смысле  -  нищий,

бедный  человек,  несмотря  на то,  что он  много  имеет. А  всякий,  кто  в

состоянии отдавать себя, - богат.  Он ощущает себя человеком,  который может

дарить  себя  другим.  Только  тот,  кто   лишен  самого   необходимого  для

удовлетворения элементарных потребностей, не в состоянии наслаждаться  актом

давания материальных  вещей. Но повседневный опыт показывает,  что  то,  что

человек считает минимальными  потребностями, во  многом зависит  как  от его

характера,  так и от  его  актуальных  возможностей.  Хорошо  известно,  что

бедняки дают с большей готовностью, чем богачи. Однако бывает  такая нищета,

при которой уже невозможно  давать, и она так унизительна  не только потому,

что сама по себе причиняет непосредственное страдание,  но еще и потому, что

она лишает бедняка наслаждения актом давания.

     Наиболее важная сфера давания это однако не сфера материальных вещей, а

специфически  человеческая  сфера.  Что  один  человек дает другому. Он дает

себя,  самое драгоценное из того, что  имеет, он дает  свою жизнь. Но это не

обязательно должно означать, что он жертвует свою жизнь другому человеку. Он

дает ему то, что есть в нем живого, он дает  ему свою радость, свой интерес,

свое понимание, свое знание, свой юмор, свою печаль  - все переживания и все

проявления  того,  что  есть  в  нем живого.  Этим  даванием своей  жизни он

обогащает другого  человека, увеличивает его  чувство  жизнеспособности.  Он

дает  не для  того,  чтобы брать;  давание само  по себе  составляет  острое

наслаждение.  Но, давая, он не может не вызывать в другом  человеке  чего-то

такого, что возвращается к нему обратно: истинно давая, он не может не брать

то,  что дается ему в  ответ.  Давание побуждает другого человека тоже стать

дающим, и они оба разделяют радость, которую внесли в  жизнь. В акте давания

что-то рождается, и оба вовлеченных в  этот акт человека благодарны жизни за

то, что она рождает для них  обоих. В случае любви  это означает, что любовь

это сила, которая рождает любовь,  а  бессилие - это невозможность порождать

любовь.  Эта мысль была прекрасно  выражена Марксом. "Предположи  теперь,  -

говорил  он, - человека как человека и его отношение к миру как человеческое

отношение,  в таком случае  ты  можешь  обменять  любовь только  на  любовь,

доверие только на доверие и т. д. Если ты хочешь наслаждаться искусством, ты

должен быть художественно  образованным человеком. Если  ты хочешь оказывать

влияние  на людей, ты  должен  быть человеком, действительно стимулирующим и

двигающим  вперед  других  людей. Каждое из  твоих отношений  к человеку и к

природе  должно  быть  определенным,  соответствующим  объекту  своей  воли,

проявлением  твоей  действительно индивидуальной жизни.  Если ты  любишь, не

вызывая  взаимности, т.  е.  твоя любовь  как любовь  не  порождает ответной

любви, если ты  своим жизненным проявлением в  качестве любящего человека не

делаешь  себя  человеком  любимым,  то   твоя  любовь  бессильна,  и  она  -

несчастье"6.  Но не  только в любви давать означает  брать. Учитель учится у

своих  учеников,  актера вдохновляют его зрители, психоаналитика  лечит  его

пациент - при условии, что они не воспринимают  друг друга  как  предметы, а

связаны друг с другом искренно и продуктивно.

     Едва  ли стоит подчеркивать,  что способность любви, понимаемой как акт

давания, зависит от развития характера человека. Она предполагает достижение

высокого   уровня  продуктивной  ориентации,   в  этой  ориентации   человек

преодолевает  всемогущее  нарциссистское  желание  эксплуатировать  других и

накоплять  и приобретает веру  в свои собственные  человеческие силы, отвагу

полагаться  на  самого  себя в достижении своих целей.  Чем  более недостает

человеку этих черт, тем более он боится отдавать себя - а значит любить.

     Кроме элемента  давания действенный характер любви становится очевидным

и в  том,  что она всегда предполагает  определенный набор  элементов, общих

всем формам любви. Это забота, ответственность, уважение и знание.

     Что любовь означает заботу, наиболее очевидно  в  любви матери к своему

ребенку.  Никакое  ее  заверение  в  любви  не  убедит  нас, если  мы увидим

отсутствие  у нее  заботы о  ребенке, если  она пренебрегает кормлением,  не

купает  его, не старается  полностью  его  обиходить;  но когда мы видим  ее

заботу  о ребенке, мы всецело верим в ее  любовь. Это относится и  к любви к

животным и цветам.  Если какая-то женщина скажет  нам, что любит цветы, а мы

увидим, что она  забывает их поливать, мы не поверим  в ее любовь  к цветам.

Любовь -  это активная  заинтересованность  в жизни и развитии того, что  мы

любим. Где  нет активной заинтересованности,  там  нет  любви.  Этот элемент

любви прекрасно описан  в притче  об Ионе. Бог повелел  Ионе пойти в Ниневию

предупредить ее жителей, что они  будут наказаны,  если  не  сойдут со своих

пагубных путей. Иона отказался от  этой миссии, потому что боялся, что  люди

Ниневии  раскаятся, и  бог простит их. Он  был человеком  с сильным чувством

порядка, но  не любви. Поэтому при попытке к бегству он  оказался  в  животе

кита, символизирующего состояние изоляции  и замкнутости, куда его перенесли

недостаток любви и солидарности.  Бог спасает его, и Иона идет в Ниневию. Он

проповедует жителям то,  что Бог поведал  ему,  и  случается все то, чего он

опасался. Люди Ниневии раскаиваются в своих грехах, исправляют пути  свои, и

бог  прощает  их  и  решает  не  разрушать  город. Иона  сильно рассержен  и

разочарован,  он   хочет,  чтобы   восторжествовала  справедливость,  а   не

милосердие.  Наконец, он находит некоторое  утешение в тени  дерева, которое

Бог заставил вырасти, чтобы защитить Иону от солнца. Но когда Бог заставляет

дерево увянуть, Иона впадает в уныние и  сердито выражает Богу недовольство.

Бог отвечает: "Ты жалеешь растение, ради которого  не трудился  и которое не

растил,  которое за одну ночь  само  выросло  и за одну ночь погибло. А я не

должен  спасти  Ниневию,  этот  большой город,  в  котором более шести тысяч

человек, неспособных  различить, что между их правой  и левой рукой,  да еще

много  скота?"7  Ответ   бога  Ионе  должен  быть  понят  символически.  Бог

показывает  Ионе, что сущность любви -это труд для кого-то  и содействие его

росту, что любовь и труд нераздельны. Каждый любит то, для чего он трудится,

и каждый трудится для того, что он любит.

     Забота   и   заинтересованность  ведут  к  другому  аспекту   любви:  к

ответственности. Сегодня  ответственность часто  понимается  как  налагаемая

обязанность,  как что-то навязанное извне.  Но ответственность в ее истинном

смысле это от начала до конца добровольный акт. Это  мой ответ на выраженные

или невыраженные потребности  человеческого существа.  Быть  "ответственным"

значит  быть  в  состоянии  и  готовности  отвечать".  Иона   не  чувствовал

ответственности за  жителей Ниневии. Он, подобно Каину, мог спросить: "Разве

сторож  я брату моему?". Любящий человек чувствует себя ответственным. Жизнь

его брата  это не  только дело самого брата,  но  и  его дело. Он  чувствует

ответственность  за всех ближних, как он чувствует ответственность за самого

себя. Эта ответственность в случае  матери  и ребенка побуждает ее к заботе,

главным образом,  о его физических  потребностях.  В  любви между  взрослыми

людьми  она  касается,  главным образом,  психических  потребностей  другого

человека.

     Ответственность  могла бы легко вырождаться в желание  превосходства  и

господства,  если бы не было компонента любви:  уважения. Уважение - это  не

страх и благоговение; оно  означает в соответствии с корнем слова (геspicere

= to look  at) способность видеть  человека таким, каков он есть, осознавать

его  уникальную индивидуальность.  Уважение означает  желание,  чтобы другой

человек рос и  развивался  таким, каков  он есть.  Уважение, таким  образом,

предполагает отсутствие эксплуатации. Я хочу, чтобы любимый мною человек рос

и развивался ради него самого, своим собственным путем, а не для того, чтобы

служить мне. Если я люблю другого человека, я чувствую единство с ним, но  с

таким, каков  он есть,  а  не с таким, как мне  хотелось бы чтоб он  был,  в

качестве средства для моих целей. Ясно, что уважение возможно, только если я

сам  достиг независимости, если я могу стоять на своих ногах без посторонней

помощи,  без потребности  властвовать  над кем-то  и  использовать  кого-то.

Уважение существует  только на  основе  свободы: l'amor  est l'enfant de  la

liberte- как  говорится  в старой французской песне, любовь дитя  свободы  и

никогда - господства.

     Уважать человека невозможно, не зная его; забота и ответственность были

бы слепы, если бы  их не направляло знание. Знание  было бы  пустым, если бы

его мотивом не  было  заинтересованность.  Есть много  видов знания; знание,

которое является элементом любви, не ограничивается поверхностным уровнем, а

проникает  в  самую  сущность.  Это  возможно  только тогда,  когда  я  могу

переступить пределы собственного  интереса и  увидеть другого человека в его

собственном проявлении. Я могу  знать, например, что человек раздражен, даже

если он и не проявляет это открыто; но я могу знать его еще более глубоко: я

могу знать,  что  он  встревожен  и  обеспокоен,  чувствует  себя  одиноким,

чувствует себя  виноватым. Тогда я  знаю, что его раздражение это проявление

чего-то более глубинного,  и  я смотрю  на  него  как  на  встревоженного  и

обеспокоенного, а это значит  - как на страдающего человека, а не только как

на раздраженного.

     Знание  имеет  еще  одно, и более  основательное, отношение к  проблеме

любви.  Фундаментальная  потребность в соединении с  другим человеком  таким

образом,  чтобы  мочь  освободиться  из темницы  собственной изоляции, тесно

связана  с  другим  специфическим  человеческим  желанием, желанием  познать

"тайну человека".  Хотя  жизнь уже и в самих биологических аспектах является

чудом  и  тайной,  человек,  в его именно  человеческих  аспектах,  является

непостижимой тайной для себя самого - и для своих ближних. Мы знаем себя, и,

все же несмотря  на  все  наши усилия, мы  не  знаем себя.  Мы  знаем своего

ближнего; и все же мы не знаем его, потому что мы не вещь и наш ближний - не

вещь. Чем глубже  мы  проникаем в глубины  нашего  существа  или какого-либо

иного существа, тем  более цель  познания удаляется от нас. И все  же мы  не

можем  избавиться от желания  проникнуть в тайну  человеческой  души,  в  то

сокровеннейшее ядро, которое и есть "он".

     Есть один,  отчаянный, путь  познать тайну: это путь полного господства

над другим человеком, господства, которое  сделает  его таким, как мы хотим,

заставит  чувствовать  то,  что мы хотим; превратит его  в  вещь, нашу вещь,

собственность.  Высшая  степень  такой  попытки  познания  обнаруживается  в

крайностях   садизма,   в   желании   и   способности   причинять  страдания

человеческому существу; пытать его, мучениями заставить выдать свою тайну. В

этой  жажде проникновения в  тайну человека,  его - и соответственно -  нашу

собственную тайну,  состоит  сущностная  мотивация  глубокой  и  напряженной

жестокости  и  разрушительности. В  очень  лаконичной  форме эта  идея  была

выражена  Исааком  Бабелем.  Он  приводит   слова  офицера  времен   русской

гражданской   войны,   который  конем  затоптал  своего   бывшего   хозяина.

"Стрельбой, - я так выскажу,  -от человека только отделаться можно: стрельба

- это  ему  помилование, а  себе  гнусная  легкость,  стрельбой до  души  не

дойдешь, где она у человека есть и  как она показывается. Но я, бывает, себя

не жалею, я, бывает, врага час  топчу или более часу,  мне  желательно жизнь

узнать, какая она у нас есть...8

     Мы часто видим  этот  путь познания в  явной его форме у детей. Ребенок

берет какую-либо вещь и разбивает ее ради  того, чтобы познать; или он берет

живое существо, жестоко обрывает крылья  бабочке, чтобы познать ее, выведать

ее  тайну. Жестокость  сама  по  себе мотивируется  чем-то более  глубинным:

желанием познать тайну вещей и жизни.

     Другой путь познания "тайны"  - это  любовь.  Любовь представляет собой

активное проникновение  в  другого  человека,  проникновение, в котором  мое

желание познания удовлетворяется благодаря единению. В акте слияния я познаю

тебя, я познаю себя, я познаю всех - и я  "не знаю" ничего.  Я обретаю таким

путем - благодаря переживанию единства - знание о том, чем человек  жив и на

что  способен,  но это знание  невозможно  получить благодаря мысли.  Садизм

мотивирован желанием познать  тайну, и все же  я  остаюсь  таким несведущим,

каким  был  и  прежде. Я расчленил другое существо  на  части, и все, чего я

достиг  - это разрушил его. Любовь  - единственный  путь познания, который в

акте единения отвечает  на мой вопрос. В акте любви, отдавания себя,  в акте

проникновения  вглубь  другого человека, я нахожу  себя, я  открываю себя, я

открываю нас обоих, я открываю человека.

     Страстное желание узнать самих себя  и узнать наших ближних  выражено в

дельфийском призыве "Познай себя".  Это основная пружина всей психологии. Но

ввиду  того, что  желание это  заключает в себе познание всего человека, его

сокровеннейшей  тайны,  то  желание  это  никогда не  может  быть  полностью

удовлетворено познанием обычного  рода, познанием только посредством  мысли.

Даже если бы мы  знали о себе в тысячу раз больше, то  и тогда мы никогда не

достигли  бы  самой  сути. Мы  все же продолжали бы оставаться  загадкой для

самих  себя,  а  также и  наши ближние продолжали бы оставаться загадкой для

нас.  Единственный путь  полного знания,  это акт любви: этот акт выходит за

пределы мысли, выходит за пределы слова. Это смелое погружение в переживание

единства.  Однако  познание  мыслью,  т.  е.  психологические   знания,  это

необходимое  условие  для полного  знания  в акте  любви.  Я должен  познать

другого человека  и  самого себя объективно, чтобы  было  возможно  увидеть,

каков  он   в   действительности  или  вернее,   чтобы  преодолеть  иллюзии,

иррационально искаженный образ его, возникший у меня.  Только если я  познаю

человеческое   существо  объективно,  я  могу   познать  в  акте  любви  его

глубочайшую сущность9.

     Проблема  познания  человека аналогична  религиозной  проблеме познания

бога. В конвенциональной  западной теологии делалась  попытка  познать  бога

посредством мысли,  рассуждая  о  боге. Предполагалось, я  могу познать бога

посредством   своей   мысли.   В  мистицизме,  который   представляет  собой

последовательный  результат монотеизма  (как  я попытаюсь  показать позднее)

попытка  познать  бога   посредством   мысли  была   отвергнута  и  заменена

переживанием  единства с богом,  в котором не  оставалось  больше места  - и

необходимости - для рассуждения о боге.

     Переживание единства  с  человеком, или в плане религиозном с богом, не

является  актом иррациональным. Напротив, как  отмечал  Альберт Швейцер, это

следствие  реализма,  наиболее  смелое  и  радикальное  его  следствие.  Она

основывается на  нашем знании  фундаментальных, а не случайных границ нашего

знания. Это знание, что мы никогда не "ухватим" тайну человека и универсума,

но что мы  все же можем обретать знание в  акте любви. Психология  как наука

имеет свои пределы, и как логическим следствием теологии является мистицизм,

так конечным следствием психологии является любовь.

     Забота,   ответственность,  уважение   и   знание  взаимозависимы.  Они

представляют собой набор установок, которые  должны  быть заложены  в зрелом

человеке,  т. е. в  человеке,  который  развивает  свои созидательные  силы,

который  хочет иметь лишь  то, что  он сам  создал, который отказывается  от

нарциссистских мечтаний о всезнании и всемогуществе, который обрел смирение,

основанное   на   внутренней   силе,  которую  может  дать  только   истинно

созидательная деятельность.

     До   сих   пор  я  говорил  о  любви,  как   преодолении  человеческого

одиночества,  осуществлении  страстного  желания  единства.  Но над всеобщей

жизненной  потребностью   в   единстве  возвышается   более   специфическая,

биологическая  потребность: желание единства мужского и женского полов. Идея

этой  поляризации  наиболее сильно выражена в мифе  о том, что первоначально

мужчина и женщина были одним существом, потом были разделены на половинки, и

поэтому  каждая  мужская  половинка ищет  прежнюю женскую часть себя,  чтобы

объединиться с ней опять.  (Та же  самая идея первоначального единства полов

содержится в  библейской истории о том, что Ева была создана из ребра Адама,

хотя в  этой  истории, в духе патриархальности,  женщина считается существом

второстепенным.)  Значение  мифа  достаточно   ясно.   Половая   поляризация

заставляет человека искать  единства  особым путем, как единства с человеком

другого пола. Полярность  между мужским и женским нача-лом  существует также

внутри каждого мужчины и каждой женщины. Как физиологически каждые мужчина и

женщина  имеют  противоположные  половые  гормоны,  также  двуполы они  и  в

психологическом  отношении.  Они  несут в  самих  себе начала,  заставляющие

получать  и  проникать вглубь, начала  материи  и духа.  Мужчина  и  женщина

обретают  внутреннее  единство  только  в единстве своей мужской  и  женской

полярности. Эта полярность составляет основу всякого созидания.

     Женско-мужская  полярность  также является  основой  для межличностного

созидания. Это очевидно проявляется в биологическом  отношении, где единство

спермы  и  яйцеклетки  дает  основу для  рождения  ребенка.  Но  и  в  чисто

психической сфере  дело обстоит не  иначе; в любви между мужчиной и женщиной

каждый   из  них  рождается  заново.  (Гомосексуальное  отклонение   -   это

неспособность   достижения   поляризованного   единства,   и   следовательно

гомосексуалист страдает от непреодолимого одиночества; этой беде подвержен и

гетеросексуалист, неспособный к любви).

     Та  же  самая полярность  мужского  и  женского  начал  существует и  в

природе; не только как нечто очевидное в животных и  растениях, но также и в

полярности  двух основных функций, функции получения и функции проникновения

вглубь.  Есть полярность земли и  дождя, реки и  океана, ночи и дня,  тьмы и

света, материи и духа. Эта идея прекрасно  выражена великим исламским поэтом

и мистиком Руми:

     Никогда влюбленный не ищет один,

     не будучи иском своей возлюбленной.

     Когда молния любви ударяет в сердце,

     Знай, что в этом сердце уже есть любовь.

     Когда любовь к богу взрастает в твоем сердце,

     То, без сомнения, бог полюбил тебя.

     Звуки рукоплесканий не в силах

     Произвести одна рука без другой.

     Божественная мудрость все предвидела

     И она велит нам любить друг друга.

     Потому что назначение каждой части мира

     В том, чтобы образовать пару со своим суженым.

     В глазах мудрецов Небо - мужчина, а Земля - женщина,

     Земля хранит то, что изливается с Неба.

     Когда Земле не хватает тепла, Небо его посылает.

     Когда она утрачивает свою свежесть,

     Небо ее возвращает и обновляет Землю.

     Небо кружится по своим орбитам,

     Как муж, заботящийся о благе жены своей.

     И Земля занята работой вместе с хозяйками,

     Помогает при родах и присматривает за младенцами.

     Уважай Землю и Небо как наделенных мудростью,

     Ибо они исполняют работу мудрецов.

     Если двое не доставляют наслаждения друг другу,

     Почему они льнут друг к другу подобно влюбленным?

     Без Земли как зацветет цветок и дерево,

     Но разве и Небо не дало им свое тепло и воду?

     Как бог вложил желание в мужчину и женщину,

     Чтобы продолжать мир от их союза,

     Так внушил он каждой части существования,

     Чтобы она желала другой части.

     День и Ночь по виду враги,

     Однако оба служат одной цели.

     Любят друг друга ради совершения общего дела

     Без Ночи природа человека не получала бы того

     Богатства, которое тратит День10.

     Проблема  женско-мужской  полярности  требует дальнейшего  рассмотрения

темы любви  и  пола. Я уже говорил  прежде об ошибке Фрейда, который видел в

любви исключительно выражение - или  сублимацию  -полового инстинкта  вместо

того,  чтобы признать, что половое  желание  лишь  проявление  потребности в

любви  и  единстве. Но  ошибка Фрейда лежит  глубже. В соответствии со своим

физиологическим  материализмом  он  видит  в  половом  инстинкте   заданного

химическими  процессами  напряжение  в  теле,  причиняющего боль  и  ищущего

облегчения.  Цель полового  желания состоит в устранении этого  болезненного

напряжения; половое  удовлетворение состоит  в достижении такого устранения.

Этот взгляд имеет основание в  том смысле, что половое желание действует тем

же путем, что  и голод или жажда,  когда  организм  не получает достаточного

питания. Половое желание, согласно данной концепции, это страстное томление,

а  половое удовлетворение устраняет это  томление. На  деле же, если принять

эту  концепцию сексуальности,  то идеалом  полового  удовлетворения окажется

мастурбация.   Что  Фрейд  достаточно   парадоксально  игнорирует,  так  это

психо-биологический   аспект  сексуальности,  женско-мужскую   полярность  и

желание преодолеть  эту  полярность путем  единения.  Этой странной  ошибке,

вероятно,  содействовал крайний патриархализм  Фрейда,  который  вел  его  к

допущению, что сексуальность сама по себе является мужской, и следовательно,

заставлял  его игнорировать  специфически женскую сексуальность. Он  выразил

эту  идею в  работе "Три взгляда на теорию пола",  говоря, что либидо имеет,

как правило, мужскую природу, независимо от того,  где либидо проявляется, в

мужчине или женщине.  Та  же  идея, в рационализированной  форме, выражена в

фрейдовской   теории,   где  маленький  мальчик  воспринимает  женщину   как

кастрированного мужчину, и что сама  она для себя ищет различных компенсаций

отсутствия мужских гениталий. Но женщина это не кастрированный мужчина, и ее

сексуальность специфически женская и не относится к "мужской природе".

     Половое    влечение   между   полами   только    отчасти   мотивировано

необходимостью   устранения   напряженности,   основу   же   ее   составляет

необходимость  единства  с  другим  полом.  На  деле   эротическое  влечение

выражается  не только в  половом  влечении. Мужественность  и  женственность

наличествуют  в  характере также, как и в половой  функции. Мужской характер

может  быть  определен как  способность  проникновения вглубь,  руководства,

активности, дисциплинированности и отважности; женский характер определяется

способностью   продуктивного  восприятия,   опеки,  реализма,  выносливости,

материнства.  (Следует всегда  иметь  в  виду,  что в  каждом  индивиде  обе

характеристики смешиваются, но с преобладанием тех черт, которые относятся к

"ее" или "его" полу"). Очень часто, если черты мужского характера у  мужчины

слабы,  потому что  эмоционально  он  остался ребенком,  он  будет стараться

компенсировать этот недостаток  преувеличенным  подчеркиванием своей мужской

роли  в  сексе. Таков  Дон Жуан, которому нужно  было доказать свою  мужскую

доблесть в  сексе,  потому  что он неуверен в  своей мужественности в  плане

характера.  Когда  недостаток  мужественности  имеет  более  крайнюю  форму,

основным  -  извращенным  -  заменителем  мужественности  становится  садизм

(употребление силы). Если женская сексуальность ослаблена или извращена, это

трансформируется в мазохизм или собственничество.

     Фрейда  критиковали  за  такую  оценку  секса. Эта критика  часто  была

вызвана  желанием  устранить из системы Фрейда  элемент,  который  возбуждал

критику и враждебность среди  конвенционально  мыслящих  людей. Фрейд  остро

чувствовал  эту мотивацию и по  этой причине отверг всякую попытку  изменить

свою теорию пола. Действительно, в свое время теория Фрейда имела  передовой

и революционный характер.  Но то, что было истинно для 1900 г.,  не является

более истинным 50 лет спустя. Половые нравы изменились настолько сильно, что

теория Фрейда  никого больше  не шокирует  в средних классах Запада, и когда

ортодоксальные аналитики сегодня все еще думают, что они смелы и радикальны,

защищая фрейдовскую  теорию  пола,  это  представляет какую-то  донкихотскую

разновидность  радикализма.  На   самом  деле  их  направление  психоанализа

конформистское, и  оно даже не пытается познать те психологические  вопросы,

которые повели бы к критике современного общества.

     Моя  критика  теории  Фрейда строится не  на том, что  он преувеличивал

значение секса, а  на  том, что секс был  понят  им недостаточно глубоко. Он

сделал  первый  шаг  в  открытии  того  значения,  какое  имеют  страсти   в

межличностных отношениях, в согласии со своими философскими предпосылками он

объяснил их физиологически. При дальнейшем развитии  психоанализа  возникает

необходимость  откорректировать  и  углубить  фрейдовскую  теорию,  перенося

внимание  из физиологического измерения в  биологическое и  экзистенциальное

измерения11.

     1Я - римский гражданин

     2См. более подробное  исследование садизма и мазохизма в кн.: Е. Fromm.

Escape from Freedom. Rinehart and Company. New York. 1941

     3Спиноза. Этика, IV, Деф. 8.

     4См. более подробное рассмотрение  этих ориентации характера в  кн.: Е.

Fromm. Man for Nimself. New York. 1947. chap. III, p.p. 54 - 117.

     5Ср. определение радости у Спинозы

     6Nationalokonomie  und   Philosophie.   1844.  in:   Karl   Marx.   Die

Fruhschriften.

     7Пророчество Ионы, IV, 10,11.

     8И. Бабель. Жизнеописание Матвея Родионовича Павличенки.

     9Приведенное утверждение  имеет важное  следствие для роли психологии в

современной  западной  культуре.   Хотя  огромная   популярность  психологии

свидетельствует   об   интересе  к   познанию  человека,  она  также  выдает

фундаментальный   недостаток  любви   в  человеческих  отношениях  нынешнего

времени.  Психологические  знания,  таким  образом,  становятся  заменителем

полного знания в акте любви вместо того, чтобы быть шагом к нему.

     10R.A. Nicholson.  Rumi. Georg allen and Unwin. Ltd. London. 1950. р.р.

122-123. Перевод Л. Чернышевой.

     11Фрейд сам  сделал  первый шаг  в  этом  направлении  в  своей поздней

концепции  инстинктов  жизни  и  смерти.  Его  концепция  творческого начала

(эроса),  как  источника синтеза  и  объединения, совершенно  отлична от его

концепции  либидо. Но несмотря на то, что теория ин-стинктов  жизни и смерти

принята   ортодоксальными   аналитиками,    это   принятие   не   повело   к

фундаментальному пересмотру концепции  либидо, особенно, где  дело  касается

клинической работы.

     Любовь между родителями и детьми

     Младенец в момент рождения  должен был бы испытывать страх смерти, если

бы милостливая  судьба не  предохранила  его  от всякого  осознания тревоги,

связанной с отделением  от  матери,  от внутриутробно-го существования. Даже

уже родившись, младенец  почти не отличается от себя такого, каким он был до

момента рождения; он не может осознать себя и мир, как нечто, существовавшее

вне его. Он воспринимает только  положительное действие тепла и  пищи,  и не

отличает еще тепло и пищу от их источника:  матери. Мать - это тепло, мать -

это пища,  мать - это эйфорическое  состояние удовлетворения и безопасности.

Такое  состояние,  употребляя  термин  Фрейда,  это  состояние  нарциссизма.

Внешняя реальность, люди  и вещи имеют значение лишь в той степени, в  какой

они удовлетворяют или фрустрируют внутреннее состояние тела.  Реально только

то, что внутри:  все, что находится  вовне, реально лишь в меру потребностей

младенца - а не в смысле объективных собственных качеств.

     Когда   ребенок   растет   и   развивается,  он   становится  способным

воспринимать вещи как они есть; удовлетворение в питании становится отличным

от соска;  грудь  от  матери.  В конце  концов  ребенок  воспринимает жажду,

удовлетворение  молоком, грудь и мать как  различные  сущности. Он научается

воспринимать  много других вещей как различные, как имеющие свое собственное

существование.  С этой поры он учится давать им имена. Через некоторое время

он  учится обходиться с  ними, узнает, что огонь  горячий  и причиняет боль,

материнское тело теплое и приятное, дерево твердое и тяжелое, бумага светлая

и рвется.  Он учится  обходиться с  людьми:  мать улыбается, когда я ем, она

берет  меня на руки, когда я плачу, она похвалит меня, если я облегчусь. Все

эти переживания  кристаллизуются  и  объединяются  в  одном  пережива-нии: я

любим.  Я любим, потому  что я  - ребенок своей матери. Я любим потому что я

беспомощен. Я любим, потому что  я  прекрасен, чудесен.  Я любим, потому что

мать  нуждается во  мне. Это можно выразить  в более общей форме: Я любим за

то,  что я есть, или по возможности еще более точно: Я любим, потому что это

я. Это переживание любимости матерью -пассивное переживание. Нет ничего, что

я сделал для того, чтобы быть любимым  - материнская любовь безусловна. Все,

что от меня требуется, это быть - быть ее ребенком. Материнская любовь - это

блаженство, это покой, ее не нужно добиваться, ее  не нужно  заслуживать. Но

есть и  негативная сторона в безусловной материнской любви.  Ее не только не

нужно заслуживать  - ее еще и нельзя добиться, вызвать, контролировать. Если

она есть, то она равна блаженству, если же ее нет, это все равно как если бы

все прекрасное ушло из жизни - и я ничего не  могу сделать, чтобы эту любовь

создать.

     Для большинства  детей  в возрасте  от  8-10  1/2  лет1  проблема почти

исключительно в том, чтобы быть любимым  - быть любимым за то, что они есть.

Ребенок  младше  этого  возраста  еще  неспособен  любить;  он благодарно  и

радостно принимает то, что он любим.  С  указанной  поры в  развитии ребенка

появляется  новый  фактор: это новое чувство  способности  возбуждать  своей

собственной активностью любовь. В первый  раз ребенок начинает думать о том,

как  бы  дать   что-нибудь   матери  (или  отцу),   создать   что-нибудь   -

стихотворение, рисунок  или что  бы то ни было. В первый раз в жизни ребенка

идея любви из желания быть  любимым переходит в желание любить, в сотворение

любви. Много  лет  пройдет  с этого  первого шага  до  зрелой любви. В конце

концов, ребенку, может быть  уже в юношеском возрасте, предстоит  преодолеть

свой эгоцентризм; другой человек утратит  значение всего  лишь средства  для

удовлетворения его  собственных потребностей.  Потребности другого  человека

становятся  также важны, как собственные - на деле  же они  становятся  даже

более важными. Давать  становится куда более  приятно,  более  радостно, чем

получать; любить даже более важно, чем  быть любимым. Любя, человек покидает

тюрьму  своего  одиночества  и   изоляции,  которые  образуются   состоянием

нарциссизма  и  сосредоточенности  на себе.  Человек чувствует смысл  нового

единства, объединения,  слиянности.  Более  того,  он чувствует  возможность

возбуждать любовь своей любовью - и  ставит  ее  выше зависимости получения,

когда  любят его -  из-за того, что он мал, беспомощен, болен - или "хорош".

Детская любовь  следует  принципу: "Я  люблю,  потому  что я  любим". Зрелая

любовь следует  принципу:  "Я любим,  потому что  я люблю".  Незрелая любовь

говорит:  "Я  люблю  тебя,  потому что  я  нуждаюсь в  тебе".  Зрелая любовь

говорит: "Я нуждаюсь в тебе, потому что я люблю тебя".

     С развитием  способности любить тесно связано развитие  объекта  любви.

Первые  месяцы и годы это  тот период жизни, когда ребенок  наиболее  сильно

чувствует  привязанность к  матери. Эта привязанность  начинается с  момента

рождения,  когда  мать  и  ребенок составляют  единство,  хотя  их уже двое.

Рождение в некоторых  отношениях изменяет ситуацию,  но не настолько сильно,

как могло  бы казаться. Ребенок, хотя он  теперь уже живет не в утробе,  все

еще полностью зависит от матери.

     Однако день за  днем  он  становится  все  более независимым: он учится

ходить, говорить, самостоятельно  открывать мир; связь  с матерью не-сколько

утрачивает свое  жизненное значение и вместо нее все  более  и  более важной

становится связь с отцом.

     Чтобы понять  этот поворот от  матери  к  отцу,  мы  должны принять  во

внимание  существенное  различие  между  материнской  и  отцовской  любовью.

Материнская  любовь   по   самой  своей  природе   безусловна.  Мать   любит

новорожденного младенца,  потому что это  ее дитя,  потому что с  появлением

этого  ребенка  решилось  нечто важное,  удовлетворились  какие-то ожидания.

(Конечно, когда я говорю  здесь о материнской и отцовской любви, я говорю об

"идеальных типах"  - в понимании Макса Вебера  или об архетипе  в юнгианском

понимании - и  не полагаю, что каждый мать и отец любят именно так. Я имею в

виду отцовское и материнское начало, которое представляло в  личности матери

и отца).  Безусловная  любовь  восполняет одно из  глубочайших  томлений  не

только  ребенка, но и каждого человеческого существа; с другой стороны, быть

любимым из-за собственных  достоинств,  потому что ты сам заслужил  любовь -

это всегда связано с сомнениями: а вдруг я не нравлюсь человеку, от которого

я хочу  любви?  А  вдруг то,  а вдруг это - всегда существует опасность, что

любовь может исчезнуть. Далее, "заслуженная" любовь всегда оставляет горькое

чувство, что  ты любим  не сам  по себе,  что ты  любим только  потому,  что

приятен,  что  ты,  в   конечном  счете,  не  любим  вовсе,  а   используем.

Неудивительно, что все мы томимся по материнской любви,  и  будучи детьми, и

будучи  взрослыми.  Большинство  детей  имеют  счастье  получить  достаточно

материнской  любви  (в какой  степени  -  это  обсудим  позднее).  Взрослому

человеку удовлетворить  то же самое томительное желание намного труднее. При

самых  удовлетворительных  условиях развития оно  сохраняется  как компонент

нормальной эротической любви;  часто оно находит выражение в  религиозных, а

чаще в невротических формах.

     Связь с отцом совершенно другая. Мать - это дом, из которого мы уходим,

это природа, океан; отец не представляет никакого такого природного дома. Он

имеет слабую связь с  ребенком  в первые  годы его жизни, и его важность для

ребенка в этот  период не идет ни в какое сравнение с  важностью матери.  Но

хотя  отец  не  представляет природного мира,  он представляет другой  полюс

человеческого  существования: мир  мысли,  вещей,  созданных  -человеческими

руками,  закона и порядка, дисциплины, путешествий и приключений. Отец - это

тот, кто учит ребенка, как узнавать дорогу в мир.

     С  этой   функцией   тесно   связана   та,   которая   имеет   дело   с

социально-экономическим развитием. Когда частная  собственность  возникла  и

когда она могла быть унаследована одним из сыновей, отец начал с нетерпением

ждать  появления сына,  которому  он  мог бы  оставить  свою  собственность.

Естественно, что  им оказывался  тот  сын,  которого  отец  считал  наиболее

подходящим  для  того, чтобы стать наследником, сын, который был более всего

похож  на  отца, и, следовательно, которого  он любил больше всех. Отцовская

любовь это обусловленная любовь. Ее принцип таков: "Я люблю тебя, потому что

ты удовлетворяешь моим ожиданиям, потому что ты исполняешь свои обязанности,

потому что ты похож  на меня". В обусловленной отцовской  любви  мы находим,

как  и  в  безусловной материнской, отрицательную  и положительную  стороны.

Отрицательную  сторону составляет уже тот факт, что отцовская  любовь должна

быть  заслужена, что она может быть утеряна, если человек не  сделает  того,

что от него ждут. В самой природе отцовской любви заключено,  что послушание

становится  основной  добродетелью,  непослушание   -  главным   грехом.   И

наказанием за него  является  утрата отцовской любви. Важна и  положительная

сторона. Поскольку отцовская  любовь  обусловлена, то я могу что-то сделать,

чтобы добиться ее, я могу  трудиться ради нее; отцовская любовь не находится

вне пределов моего контроля, как любовь материнская.

     Материнская и отцовская установка по  отношению к ребенку соответствует

его собственным  потребностям. Младенец нуждается в  материнской безусловной

любви и заботе  как физиологически, так и  психически. Ребенок  старше шести

лет  начинает нуждаться в  отцовской  любви, авторитете и руководстве  отца.

Функция матери  - обеспечить ребенку безопасность  в  жизни, функция  отца -

учить  его, руководить  им,  чтобы он смог справляться с проблемами, которые

ставит перед ребенком то общество, в котором он родился.  В идеальном случае

материнская  любовь не  пытается  помешать ребенку  взрослеть,  не  пытается

назначить  награду за  беспомощность. Мать  должна иметь  веру в  жизнь,  не

должна быть тревожной, чтобы не заражать  ребенка  своей тревогой. Частью ее

жизни  должно быть  желание,  чтобы  ребенок  стал  независимым,  и, в конце

концов,  отделился   от  нее.  Отцовская  любовь  должна   быть  направляема

принципами и ожиданиями; она должна быть терпеливой и снисходительной,  а не

угрожающей   и   авторитетной.  Она  должна  давать  растущему  ребенку  все

возрастающее чувство собственной силы и, наконец, позволить ему стать самому

для себя авторитетом и освободиться от авторитета отца.

     В конечном счете,  зрелый человек приходит к тому моменту, когда он сам

становится  и  своей собственной  матерью  и  своим  собственным  отцом.  Он

обретает  как  бы  материнское и отцовское  сознание.  Материнское  сознание

говорит: "Нет злодеяния, нет преступления, которое могло бы лишить тебя моей

любви, моего желания,  чтобы ты  жил  и  был счастлив".  Отцовское  сознание

говорит: "Ты  совершил  зло, ты не  можешь  избежать  следствий своего злого

поступка,  и если  ты хочешь, чтобы  я любил тебя,  ты должен  прежде  всего

исправить  свое поведение".  Зрелый  человек внешне  становится  свободен от

материнской  и отцовской фигур,  он строит их  внутри себя.  Однако  вопреки

фрейдовскому понятию сверх-Я, он  строит их внутри себя не инкорпорируя мать

и отца, а строя материнское сознание на основе своей собственной способности

любить, а отцовское сознание на  своем разуме и здравом  смысле. Более того,

зрелый человек соединяет  в своей любви  материнское  и отцовское  созна-ние

несмотря на то, что они, казалось бы,  противоположны друг другу. Если бы он

обладал только отцовским сознанием, он  был бы злым и бесчеловечным. Если бы

он обладал только материнским сознанием, он был бы склонен к утрате здравого

суждения и препятствовал бы себе и другим в развитии.

     В этом развитии от матерински-центрированной  к отцовски-центрированной

привязанности и их окончательном синтезе состоит основа духовного здоровья и

зрелости. Недостаток этого развития составляет  причину неврозов. Хотя более

полное развитие этой мысли выходит за пределы данной книги, все же несколько

кратких замечаний могут послужить прояснению этого утверждения.

     Одну причину  невротического  развития  можно  обнаружить  в  том,  что

мальчик имел любящую, но излишне снисходительную или властную мать и слабого

и безразличного отца. В  этом случае он  может остаться  зафиксированным  на

ранней  привязанности к матери  и  развиться в человека, который зависит  от

матери,   чувствует   беспомощность,  обладает   ярко  выраженными   чертами

рецептивного  характера, склонного  подвергаться  влиянию,  быть  опекаемым,

нуждаться в заботе, и  которому недостает  отцовских  качеств -  дисциплины,

независимости,  способности  самому  быть  хозяином  своей  жизни.  Он может

стараться найти "мать"  в смысле  авторитета и  власти  в ком угодно,  как в

женщинах, так  и  в  мужчинах.  Если  же, с  другой стороны,  мать  холодна,

неотзывчива и властна, он может перенести потребность в материнской опеке на

своего  отца  и на  последующие отцовские образы -  в  этом  случае конечный

результат  схож с  предыдущим.  Или он разовьется  в человека,  односторонне

ориентированного на отца, полностью подчиненного принципам закона, порядка и

авторитета, и лишенного способности ожидать и  получать  безусловную любовь.

Это развитие  будет все усиливаться,  если отец авторитарен и в то  же время

сильно привязан к сыну. Что  характерно для всех невротических развитии, так

это то, что одного  начала - или отцовского, или материнского - недостаточно

для развития. А в случае более тяжелого невротического развития, роли матери

и отца  смешиваются в отношении  человека  к  своим  внешним проявлениям и в

отношении  человека к этим внутренним  ролям. Дальнейшее  исследование может

показать,  что  определенные  типы  неврозов,  как,  например,  маниакальный

невроз, развиваются в большей степени на основе односторонней  привязанности

к отцу,  тогда  как  другие типы, вроде истерии, алкоголизма,  неспособности

утверждать  себя  и  бороться за  жизнь  реалистически, а  также  депрессии,

являются результатом центрированности на матери.

     1 Ср.  описание  этого  развития у  Салливэна в  кн. Thе  Interpersonal

Theory of Psychiatry/ W/W/ Norton and Co/ New York 1953.

     3. Объекты любви

     Любовь это  не  обязательно  отношение к  определенному  человеку;  это

установка,  ориентация  характера, которая задает отношения  человека к миру

вообще,  а  не  только к одному "объекту" любви.  Если  человек любит только

какого-то одного человека и безразличен к остальным ближним, его  любовь это

не  любовь,  а  симбиотическая  зависимость   или   преувеличенный   эгоизм.

Большинство  людей  все же уверены, что  любовь  зависит  от  объекта,  а не

способности. Они даже уверены, что это доказывает силу их  любви, раз они не

любят никого, кроме "любимого" человека. Здесь то  же заблуждение, о котором

уже  упоминалось выше. Поскольку они не понимают, что любовь это активность,

сила  духа, они думают, что главное - это найти правильный объект, а  дальше

все пойдет само собой. Эту установку можно сравнивать с установкой человека,

который хочет рисовать, но вместо того, чтобы учиться живописи, твердит, что

он просто должен дождаться правильного объекта; и когда найдет его, то будет

рисовать великолепно. Но  если я  действительно люблю какого-то человека,  я

люблю всех людей, я люблю мир, я люблю жизнь. Если я могу сказать кому-то "я

люблю тебя",  я  должен быть способен сказать "я люблю в тебе все", "я люблю

благодаря тебе весь мир, я люблю в тебе самого себя".

     Мысль, что любовь - это ориентация, которая направлена  на все, а не на

что-то одно, не основана,  однако, на идее, что не существует различия между

разными типами любви, зависимыми от видов любимого объекта.

     a. Братская любовь

     Наиболее  фундаментальный  вид  любви, составляющий  основу всех  типов

любви,  это  братская любовь.  Под  ней  я  разумею ответственность, заботу,

уважение,   знание  какого-либо  другого  человеческого  существа,   желание

продлить его жизнь. Об  этом виде любви идет речь в Библии, когда говорится:

"возлюби ближнего своего,  как самого  себя". Братская любовь это  любовь ко

всем   человеческим    существам;   ее   характеризует   полное   отсутствие

предпочтения.  Если  я развил в себе способность любви, я не  могу не любить

своих братьев. В братской любви  наличествует  переживание единства со всеми

людьми, человеческой солидарности, человеческого  единения. Братская  любовь

основывается   на  чувстве,  что   все  мы  -  одно.  Различия  в  талантах,

образовании,  знании не  принимаются  в расчет, главное здесь - идентичность

человеческой   сущности,   общей   всем   людям.   Чтобы  испытать   чувство

идентичности, необходимо проникнуть  вглубь - от периферии к центру.  Если я

постиг другого человека лишь поверхностно, я постиг только различия, которые

разделяют нас. Если я проник в суть, я постиг нашу идентичность, факт нашего

братства. Это связь  центра  с  центром  - а не  периферии  с  периферией  -

"центральная связь". Или, как это прекрасно выразила Симона Вейл: "Одни и те

же слова (например, когда мужчина говорит своей жене: "Я люблю тебя")  могут

быть  банальными или  оригинальными в  зависимости  от  манеры, в  какой они

говорятся. А  эта  манера  зависит от того, из  какой  глубины человеческого

существа они исходят, воля здесь ни  при чем. И благодаря чудесному согласию

они  достигают той же глубины в том человеке, кто слышит их.  Таким образом,

слушающий,  если  он  обладает   хоть  какой-либо  способностью  различения,

различит истинную ценность этих слов"1.

     Братская  любовь  это любовь между  равными; но даже  равные не  всегда

"равны". Как  люди,  все мы нуждаемся  в  помощи. Сегодня я,  завтра ты.  Но

потребность  в помощи не означает, что одни беспомощен, а  другой  всесилен.

Беспомощность это временное  состояние;  способность обходиться собственными

силами это постоянное и общее состояние.

     И все же любовь к беспомощному человеку, любовь к бедному и чужому  это

начало братской любви. Нет  достижения в том, чтобы любить человека одной  с

тобой  крови.  Животные любят своих детенышей и заботятся о них. Беспомощный

любит  своего  господина, так  как от того зависит  его жизнь, ребенок любит

своих родителей,  так  как он нуждается в них. Любовь  начинает проявляться,

только  когда мы  любим  тех,  кого не; можем  использовать  в  своих целях.

Примечательно, что в Ветхом завете центральный объект человеческой  любви  -

бедняк,  чужак,  вдова  и  сирота,  и  в конце  концов  национальный  враг -

египтянин  и эдомитянин.  Испытывая  сострадание  к  беспомощному  существу,

человек учится любить и своего брата; любя себя самого, он также любит того,

кто  нуждается   в  помощи,  слабое,  незащищенное   человеческое  существо.

Сострадание включает элемент знания и идентификации. "Вы знаете душу чужого,

- говорится в Ветхом завете, - потому что сами были чужаками в земле Египта,

... поэтому любите чужого!"2.

     б. Материнская любовь

     Мы уже  касались  вопроса материнской любви в  предыдущей главе,  когда

обсуждали разницу между материнской и отцовской любовью. Материнская любовь,

как  я  уже  говорил,  это безусловное  утверждение  в  жизни ребенка и  его

потребностей.   Но  здесь  должно  быть  сделано   одно  важное  дополнение.

Утверждение  жизни  ребенка  имеет  два  аспекта:   один  -  это  забота   и

ответственность,  абсолютно необходимые для сохранения жизни  ребенка  и его

роста.  Другой  аспект выходит  за  пределы простого  сохранения  жизни. Это

установка,  которая  внушает  ребенку  любовь  к  жизни,  которая  дает  ему

почувствовать, что  хорошо быть живым, хорошо быть  маленьким  мальчиком или

девочкой,  хорошо жить  на  этой земле! Два  этих аспекта  материнской любви

лаконично  выражены  в библейском  рассказе  о творении.  Бог создал  мир  и

человека. Это соответствует простой  заботе и утверждению  существования. Но

бог  вышел  за  пределы  этого минимального требования.  Всякий  день  после

творения природы  -  и человека -  бог  говорит:  "Это  хорошо". Материнская

любовь  на этой второй ступени заставляет ребенка  почувствовать, как хорошо

родиться на свет; она внушает ребенку любовь к  жизни,  а  не только желание

оставаться  жизнеспособным.  Та  же  идея  может  быть   выражена  и  другим

библейским символом. Земля обетованная (земля это всегда материнский символ)

описана как "изобилующая молоком и медом". Молоко это символ первого аспекта

любви, заботы и утверждения. Мед символизирует радость жизни,  любовь к ней,

и  счастье быть живым. Большинство матерей  способны дать "молоко", но  лишь

меньшинство дает также "мед".  Чтобы быть способной  давать мед, мать должна

быть  не  только  хорошей матерью, но и  счастливым человеком,  а  эта  цель

достигается  немногими.  Воздействие матери  на ребенка едва  ли может  быть

преувеличено.  Материнская  любовь к  жизни  так  же заразиельна,  как  и ее

тревога.  Обе  установки  имеют глубокое воздействие  на личность  ребенка в

целом:  среди  детей  и взрослых  можно  выделить  тех, кто  получил  только

"молоко", и тех, кто получили и "молоко", и "мед".

     В  противоположность  братской и  эротической  любви,  которые являются

формами любви  между  равными,  связь  матери и ребенка  это по самой  своей

природе неравенство,  где  один полностью нуждается  в помощи, а другой дает

ее.  Из-за  альтруистического,  бескорыстного  характера  материнская любовь

считается высшим  видом  любви и наиболее священной  изо  всех эмоциональных

связей. Представляется  все  же, что  действительным достижением материнской

любви является не любовь матери к младенцу, а ее любовь к растущему ребенку.

Действительно, огромное большинство  матерей - любящие  матери, пока ребенок

мал  и полностью  зависим от  них.  Большинство  матерей  хотят  детей,  они

счастливы с  новорожденным  ребенком и  погружены  в заботу  о  нем.  И  это

несмотря на то, что они ничего не получают от  ребенка в ответ, кроме улыбки

или  выражения  удовольствия  на  лице.  Эта  установка  на  любовь  отчасти

коренится в  инстинктивной природе, которую  можно  обнаружить у  самок  как

животных,  так  и  людей.  Но  наряду  с  важностью  инстинктивного  фактора

существуют   еще   специфически   человеческие    психологические   факторы,

ответственные  за  этот  тип  материнской  любви.  Один  из  них может  быть

обнаружен  в  нарциссистском  элементе  материнской  любви. Ввиду  того, что

ребенок воспринимается как часть ее самой,  любовь и  слепое обожание матери

могут  быть  удовлетворением ее  нарциссизса.  Другие  мотивации  могут быть

обнаружены  в материнском  желании  власти или обладания. Ребенок,  существо

беспомощное  и  полностью зависимое  от  ее  воли,  это естественный  объект

удовлетворения для женщины, властной и обладающей собственническими чертами.

     Хотя эти мотивации встречаются часто, они, вероятно, все же менее важны

и  менее всеобщи, чем  мотивация, которая  может  быть названа  потребностью

трансцендирования.   Потребность   в  трансцендировании   одна  из  основных

потребностей  человека,  коренящаяся  в его самосознании. Он не удовлетворен

своей  ролью в сотворенном  мире, он  не может воспринимать себя  в качестве

игральной кости, наугад брошенной  из кубка. Ему необходимо чувствовать себя

творцом, выйти  за пределы пассивной роли сотворенного существа. Есть  много

путей  достижения удовлетворения творением; наиболее  естественный  и легкий

путь достижения  это материнская забота и любовь  к ее творению. Она выходит

за пределы  себя  в ребенке, ее любовь к  нему  придает значение  и смысл ее

собственной  жизни.   (В  самой  неспособности  мужчины  удовлетворить  свою

потребность в трансцендировании  посредством  рождения детей  заключена  его

страстная потребность выйти за пределы себя в творениях рук своих и идей).

     Но  ребенок   должен  расти.  Он  должен  покинуть  материнское   лоно,

оторваться  от  материнской груди,  наконец,  стать  совершенно  независимым

человеческим  существом. Сама  сущность  материнской  любви  -забота о росте

ребенка  -  предполагает желание,  чтобы ребенок отделилcя от матери. В этом

основное ее отличие от любви эротической. В эротической любви  два человека,

которые были  разделены, становятся едины. В материнской любви два человека,

которые  были  едины,  становятся отдельными  друг от друга. Мать должна  не

просто  терпеть, а именно хотеть и поддерживать отдаление ребенка. Именно на

этой стадии материнская любовь превращается в такую  трудную  задачу, потому

что требует бескорыстности,  способности  отдавать  все  и  не желать взамен

ничего, кроме счастья любимого человека. Именно на этой стадии многие матери

оказываются  неспособны  решить  задачу  материнской  любви. Нарциссистская,

властная, с собственнической установкой женщина может  успешно  быть любящей

матерью, пока ребенок  мал.  Но  только  действительно любящая  женщина, для

которой  больше  счастья  в том,  чтобы отдавать, чем  в том,  чтобы  брать,

которая  крепко  укоренилась в  своем собственном существовании, может  быть

любящей матерью, когда ребенок начинает отделяться от нее.

     Материнская любовь  к  растущему  ребенку,  любовь,  которая ничего  не

желает  для  себя, это,  возможно,  наиболее  трудная  форма любви  из  всех

достижимых,  и  наиболее  обманчивая из-за  легкости,  с которой  мать может

любить своего  младенца. Но именно  потому,  что это  трудно,  женщина может

стать действительно любящей матерью, только если она способна любить вообще;

если она способна любить своего мужа, других детей, чужих людей, всех людей.

Женщина, которая не в  состоянии любить  в этом  смысле,  может  быть нежной

матерью, пока ребенок  мал, но она не может быть любящей матерью, чья задача

в  том,  чтобы быть готовой  перенести отделение  ребенка  -  и  даже  после

отделения продолжать любить его.

     в. Эротическая любовь

     Братская  любовь -  это любовь между равными; материнская  любовь - это

любовь  к  беспомощному  существу.  Как бы  они ни отличались друг от друга,

общее у них то, что  они по своей природе не ограничиваются одним человеком.

Если  я люблю  своего  брата, я  люблю  своих братьев:  если я люблю  своего

ребенка, я люблю всех своих детей; более того я люблю  всех детей, всех, кто

нуждается в моей помощи. Противоположность обоим этим типам любви составляет

эротическая  любовь,  она жаждет полного  слияния,  единства  с единственным

человеком.  Она по самой своей природе  исключительна,  а не всеобща; к тому

же, вероятно, это самая обманчивая форма любви.

     Прежде всего ее  часто  путают с  бурным  переживанием  "влюбленности",

внезапного крушения барьеров,  существовавших до  этого момента между  двумя

чужими  людьми.  Но,  как было  отмечено  ранее,  это  переживание внезапной

близости по самой своей природе кратковременно. После того, как чужой станет

близким,  нет  больше  барьеров для  преодоления,  нет  больше  неожиданного

сближения. Любимого  человека познаешь так же хорошо, как самого  себя. Или,

может,  лучше  сказать  -познаешь  так  же  мало,  как самого  себя. Если бы

познание другого человека шло вглубь,  если бы познавалась бесконечность его

личности, то другого человека никогда нельзя было бы познать  окончательно -

и чудо  преодоления барьеров  могло бы повторяться каждый  день заново. Но у

большинства  людей познание собственной  личности,  так же  как  и  познание

других  личностей, слишком поспешное, слишком быстро  исчерпывается. Для них

близость утверждается прежде  всего  через  половой контакт.  Поскольку  они

ощущают   отчужденность   другого  человека  прежде  всего  как   физическую

отчужденность,   то    физическое   единство   принимают   за    преодоление

отчужденности.

     Кроме того существуют другие факторы, которые для многих людей означают

преодоление   отчужденности.   Говорить  о   собственной   личной  жизни,  о

собственных надеждах  и  тревогах, показать свою  детскость и  ребячливость,

найти общие интересы - все это воспринимается как преодоление отчужденности.

Даже обнаружить свой гнев, свою ненависть, неспособность сдерживаться  - все

это  принимается  за  близость. Этим можно  объяснить извращенность влечения

друг к другу, которое в супружеских  парах часто испытывают  люди, кажущиеся

себе близкими  только  тогда,  когда они  находятся в постели или дают выход

своей взаимной ненависти и  ярости.  Но во  всех этих случаях близость имеет

тенденцию  с течением времени сходить на нет- В результате - поиски близости

с новым человеком, с новым чужим. Опять чужой превращается в близкого, опять

напряженное и  сильное  переживание  влюбленности. И  опять  она мало-помалу

теряет  свою силу и  заканчивается желанием новой победы,  новой любви - при

иллюзии,  что  новая  любовь  будет отличаться от  прежних.  Этим иллюзиям в

значительной степени способствует обманчивый характер полового желания.

     Половое желание требует слияния, но физическое влечение основывается не

только на желании избавления  от  болезненного  напряжения.  Половое желание

может быть внушено  не  только любовью, но также и тревогой и  одиночеством,

жаждой покорять и быть покоренным, тщеславием, потребностью причинять боль и

даже унижать. Оказывается, половое желание вызывается или легко  сливается с

любой  другой сильной эмоцией, лишь одной из  которых является любовь. Из-за

того, что половое  желание в понимании  большинства людей  соединено с идеей

любви, они легко  впадают в заблуждение, что они  любят друг друга, когда их

физически  влечет друг  к другу.  Когда желание  полового  смятения  вызвано

любовью, то  физическая близость  лишена жадности,  потребности покорять или

быть  покоренным, но исполнена нежности. Если желание физического соединения

вызвано  не  любовью, если  эротическая любовь еще не  дополняется  братской

любовью, это никогда не  поведет к единству, которое было бы чем-то большим,

чем оргиастическое преходящее единение. Половое влечение создает на  краткий

миг иллюзию единства,  однако без любви это единство оставляет  чужих такими

же  чужими друг  другу,  какими  они были  прежде. Иногда  оно заставляет их

стыдиться и даже  ненавидеть друг друга, потому что когда иллюзия  исчезает,

они  ощущают  свою  отчужденность  еще  сильнее,  чем  прежде.  Нежность  не

означает,  как  думал  Фрейд,  сублимацию  полового  инстинкта;  это  прямой

результат  братской  любви,  и она присутствует  как  в физической, так и  в

нефизической формах любви.

     В эротической любви есть  предпочтительность, которой  нет в братской и

материнской любви. Этот предпочтительный характер эротической  любви требует

дальнейшего рассмотрения. Часто предпочтительность эротической любви неверно

интерпретируется как привязанность, основанная на  обладании.  Нередко можно

найти двух людей, влюбленных  друг в друга и не испытывающих любви больше ни

к  кому.  На  самом   деле  их  любовь  это   эгоизм   двоих.  Два  человека

отождествляются  друг с другом  и  решают проблему  одиночества,  увеличивая

единичную   индивидуальность  вдвое.   Они  достигают   чувства  преодоления

одиночества,   однако,   поскольку   они   отделены  от   всего   остального

человечества,  они остаются отделенными и  друг от  друга, и  каждый из  них

отчужден  от самого  себя.  Их переживание  единства - иллюзия.  Эротическая

любовь делает предпочтение, но в другом человеке она любит все человечество,

все, что есть живого. Она  предпочтительна только  в том смысле,  что я могу

соединить себя  целиком  и  прочно с  одним  человеком.  Эротическая  любовь

исключает  любовь  к другим  только  в смысле эротического слияния,  полного

соединения во всех аспектах жизни - но не в смысле глубокой братской любви.

     Эротическая любовь,  как любовь, имеет  одну  предпосылку. Что я  люблю

глубинной сутью моего  существа - и воспринимаю  в другом глубинную суть его

или ее  существа.  В  сущности все человеческие  существа  одинаковы. Мы все

часть Единства, мы - единство, А раз так, то не должно быть никакой разницы,

кого любить. Любовь должна быть по существу актом воли, решимостью полностью

соединить  жизнь с жизнью  другого  человека. На этом построено рациональное

обоснование  идеи  нерасторжимости брака,  как  и  обоснование  многих  форм

традиционного брака, в котором два партнера никогда сами  не  выбирают  друг

друга, за них выбирают другие  - и  однако ж ожидается, что они  будут  друг

друга любить. Для современной западной культуры эта идея оказалась от начала

и  до  конца неприемлемой. Считается, что любовь должна  явиться результатом

спонтанной,   эмоциональной  вспышки,  внезапно  возникшего   непреодолимого

чувства.  С  этой точки зрения,  важны  только характерные особенности  двух

захваченных порывом индивидов - а не факт, что все мужчины -  часть Адама, а

все женщины - часть  Евы. Эта точка  зрения не желает  видеть  такой  важный

фактор эротической любви, как воля. Любовь к кому-либо это не просто сильное

чувство, - это  решимость, это разумный выбор,  это обещание. Если бы любовь

была  только  чувством,  то  не было  бы основания обещать любить друг друга

вечно.  Чувство  приходит и уходит. Как  я  могу  знать,  что оно  останется

навечно, если мое действие не включает разумного выбора и решения?

     Принимая во  внимание  все эти точки  зрения,  можно было бы  придти  к

заключению, что любовь это исключительно акт воли и обязательства, и поэтому

в корне безразлично, каковы два человека. Устраивался ли брак другими или он

результат индивидуального выбора,  однажды этот брак  заключен, и  акт  воли

должен гарантировать продолжение любви. Такой взгляд, как представляется, не

учитывает  парадоксального  характера  человеческой  природы  и  эротической

любви. Мы все  -  единство,  однако каждый из  нас  уникальное  неповторимое

существо. В наших отношениях с другими повторяется тот же парадокс. Так  как

все мы - одно, мы можем  любить каждого человека братской любовью.  Но ввиду

того,  что все мы  еще и  различны, эротическая  любовь требует определенных

особенных, в высшей степени индивидуальных элементов, которые наличествуют у

отдельных людей, но не у всех.

     Обе точки зрения - одна, что эротическая любовь это от начала  до конца

уникальное индивидуальное влечение двух определенных  людей, а  другая,  что

эротическая  любовь не что  иное как акт воли, - верны. Или, если выразиться

более точно, - неверна ни та, ни другая. Так, идея, что отношения могут быть

легко расторгнуты, если они  безуспешны, ошибочна в той же  мере как и идея,

что отношения не должны быть расторгнуты ни при каких-обстоятельствах.

     г. Любовь к себе 3

     Хотя  не  вызывает  возражения применение  понятия  любви  к различ-ным

объектам,   широко   распространено  мнение,  что   любить  других  людей  -

добродетельно, а любить себя - грешно. Считается, что в той мере, в  какой я

люблю себя,  я не люблю  других людей, что  любовь к себе  это то же,  что и

эгоизм. Этот взгляд довольно стар в западной мысли. Кальвин говорил о  любви

к себе  как  о  "чуме"4.  Фрейд  говорил о любви  к  себе в  психиатрических

терминах,  однако смысл его суждения такой же, как и у  Кальвина.  Для  него

любовь к себе  это то же, что и нарциссизм, обращение либидо на самого себя.

Нарциссизм  являет  собой  раннюю  стадию человеческого развития, и человек,

который в позднейшей жизни возвращается к нарциссистской  стадии, неспособен

любить; в крайних случаях это  ведет  к безумию. Фрейд утверждал, что любовь

это проявление  либидо, и  если либиго направлено  на других людей,  то  это

любовь, а если оно направлено на самого его носителя - то это любовь к себе,

Следовательно, любовь  и любовь к себе взаимно исключаются в том смысле, что

чем больше первая,  тем меньше вторая.  Если любить  себя  плохо,  то отсюда

следует, что не любить себя - добродетельно.

     Возникают такие вопросы.  Подтверждает ли  психологическое исследование

тезис,  что есть существенное противоречие между любовью к себе  и любовью к

другим людям? Любовь  к себе  это  тот  же  феномен,  что и  эгоизм, или они

противоположны?  Далее,  действительно ли эгоизм  современного  человека это

интерес  к себе  как  к  индивидуальности, со  всеми  его интеллектуальными,

эмоциональными  и  чувственными  возможностями?  Не  стал  ли  он  придатком

социо-экономической  роли?  'Тождественен  ли эгоизм  любви  к  себе или  он

является следствием ее отсутствия?

     Прежде  чем начать обсуждение психологического  аспекта эгоизма и любви

к.  себе, следует подчеркнуть наличие логической  ошибки в определении,  что

любовь  к  другим  и  любовь  к  себе взаимно  исключают  друг  друга.  Если

добродетельно любить своего ближнего, как человеческое существо, должно быть

добродетелью - а не  пороком - любить  и  себя, гак как я тоже  человеческое

существо. Нет  такого понятия человека, в которое не был бы включен и я сам.

Доктрина,  которая провозглашает  такое исключение, доказывает, что она сама

внутренне противоречива. Идея, выраженная в библейском "возлюби ближнего как

самого  себя",  подразумевает,  что  уважение  к собственной  целостности  и

уникальности, любовь к самому себе  и понимание  себя не могут быть отделены

от  уважения,  понимания  и  любви  к  другому  индивиду.  Любовь  к  своему

собственному "я" нераздельно связана с любовью к любому другому существу.

     Теперь мы  подошли к основным психологическим предпосылкам, на  которых

построены выводы  нашего рассуждения. В основном эти предпосылки таковы:  не

только  другие,  но  и мы сами являемся объектами наших чувств  и установок;

установки по отношению к другим и по отношению к самим себе не только далеки

от  противоречия, но основательно связаны. В плане обсуждаемой проблемы  это

означает:  любовь  к  другим и  любовь к  себе  не составляют  альтернативы.

Напротив, установка на любовь к себе будет  обнаружена у всех,  кто способен

любить других. Любовь, в принципе, неделима в смысле связи между "объектами"

и чьими-то собственными  "я". Подлинная любовь это выражение созидательности

и она  предполагает заботу,  уважение,  ответственность  и  знание.  Это  не

аффект, в смысле подверженности чьему-то  воздействию,  а активная борьба за

развитие и счастье любимого человека, исходящая из самой способности любить.

     Любовь к кому-то это осуществление и сосредоточение способности любить.

Основной заряд, содержащийся в любви, направлен на любимого  человека как на

воплощение существеннейших  человеческих  качеств.  Любовь к одному человеку

предполагает любовь к человеку как таковому. "Разделение труда"; как называл

это Уильям Джеймс, при  котором человек  любит свою семью, но не  испытывает

никакого чувства к "чужому", означает принципиальную неспособность любить.

     Любовь  к  людям   является   не  следствием,  как  часто  полагают,  а

предпосылкой любви к какому-то  определенному человеку, хотя генетически она

выражается в любви к отдельному индивиду.

     Из этого следует, что мое собственное "я" должно быть таким же объектом

моей любви,  как  и  другой  человек.  Утверждение моей  собственной  жизни;

счастья, развития, свободы  коренится в моей собственной способности любить,

т. е. в заботе, уважении, ответственности и знании. Если индивид в состоянии

любить созидательно,  он любит также и себя; если он любит только других, он

не может любить вообще.

     Считая,  что любовь к себе и любовь к другим в принципе связаны, как мы

объясним эгоизм, который;  очевидно, исключает  всякий  истинный  интерес  к

другим?  Эгоистичный человек интересуется только собой, желает всего  только

для себя, чувствует удовлетворение не тогда, когда отдает, а когда берет. На

внешний мир он смотрит только с точки  зрения того; что он может получить от

него;  у этого человека отсутствует интерес  к  потребностям других  людей и

уважение к  их  достоинству и целостности. Он не может видеть ничего,  кроме

самого себя; всё и вся он оценивает с позиции  полезности ему; он в принципе

не способен любить. Не доказывает ли это, что интерес к другим  и интерес  к

самому  себе неизбежно альтернативны?  Это было бы  так,  если  бы  эгоизм и

любовь  к себе были тождественны. Но такое предположение  как раз и является

тем  заблуждением,  которое  ведет  к  столь  многим  ошибочным  заключениям

относительно нашей проблемы. Эгоизм  и  любовь к  себе, ни  в  коей  мере не

будучи тождественны, являются прямыми противоположностями.

     Эгоистичный человек любит себя не слишком сильно, а слишком слабо, а на

самом  же  деле  он  ненавидит себя. Отсутствие  нежности  и заботы о  себе,

которые  составляют  только  частное выражение  отсутствия  созидательности,

оставляет  его пустым и фрустрированным. Он  неизбежно  несчастен и тревожно

силится  урвать  у  жизни   удовольствия,  получению   которых   сам   же  и

препятствует.  Кажется,  что  он  слишком  много  заботится  о  себе, но,  в

действительности,   он   только   делает   безуспешные  попытки   скрыть   и

компенсировать свой  провал в  деле заботы  о  своем собственном  "я". Фрейд

придерживается  мнения,   что   эгоистичный  человек  влюблен  в  себя,   он

нарциссист,  раз  отказал  другим  в  своей  любви  и  направил  ее  на свою

собственную особу. и в самом деле эгоистичные люди неспособны любить других,

но они неспособны любить и самих себя.

     Легче  понять эгоизм, сравнивая  его с жадным интересом к другим людям,

какой мы находим, например, у чрезмерно заботливой матери. Хотя она искренне

убеждена, что очень нежна  со  своим ребенком, в действительности, она имеет

глубоко подавленную враждебность к объекту ее интереса. Ее интерес чрезмерен

не потому,  что  она  слишком  любит  ребенка, а потому,  что она  вынуждена

компенсировать отсутствие у нее способности вообще любить его.

     Эта теория природы эгоизма  рождена  психоаналитическим опытом изучения

невротического  "отсутствия  эгоизма",  симптомом  невроза,  наблюдаемого  у

немалого  количества  людей,   которые  обычно  обеспокоены  не  самим  этим

симптомом,  а  другими,  связанными  с  ним,  -  депрессией,  утомляемостью,

неспособностью работать,  неудачей  в любовных делах  и  тому  подобное. Это

"отсутствие" эгоизма"  не только не воспринимается как  "симптом",  но часто

кажется спасительной  чертой характера, которой такие люди даже  гордятся  в

себе.  Человек, лишенный  эгоизма, "ничего  не желает для себя",  он  "живет

только  для  других",  гордится  тем,  что  не  считает  себя сколько-нибудь

заслуживающим внимания. Его озадачивает, что, вопреки своей неэгоистичности,

он несчастен, и его  отношения с самыми близкими людьми неудовлетворительны.

Анализ показывает, что  отсутствие эгоизма  не является чем-то, существующим

независимо  от других его  симптомов. Это  один  из них, а  зачастую и самый

главный симптом. У человека парализована способность любить или наслаждаться

чем-то, он  проникнут враждебностью  к  жизни и за  фасадом  неэгоистичности

скрыт  утонченный,  но  от  этого не  менее напряженный  эгоцентризм. Такого

человека  можно вылечить,  только если его  неэгоистичность  будет  признана

болезненным  симптомом  в  ряду  других симптомов, и будет  откорректирована

нехватка   созидательности   у   него,   которая   коренится   как   в   его

неэгоистичности, так и в других затруднениях.

     Природа неэгоистичности  становится особенно очевидной в ее воздействии

на других, и наиболее часто в нашей культуре - в воздействии "неэгоистичной"

матери на своего ребенка.  Она убеждена, что благодаря ее неэгоистичности ее

ребенок  узнает,  что значит  быть  любимым,  и увидит, что  значит  любить.

Результат ее  неэгоистичности однако совсем не соответствует  ее  ожиданиям.

Ребенок не  обнаруживает счастливости  человека,  убежденного  в том, что он

любим, он тревожен, напряжен,  боится материнского неодобрения и  опасается,

что  не  сможет  оправдать  ожиданий  матери.  Обычно,  он   находится   под

воздействием скрытой материнской  враждебности  к  жизни, которую  он скорее

чувствует,  чем ясно осознает, и в конце  концов,  он  сам  заражается  этой

враждебностью.   В  целом,  воздействие  неэгоистичной   матери  не  слишком

отличается от воздействия матери-эгоистки; а на деле оно зачастую даже хуже,

потому  что  материнская  неэгоистичность  удерживает детей  от  критическою

отношения  к матери.  На них  лежит  обязанность не  обмануть ее надежд; под

маской добродетели  их  учат  нелюбви к жизни. Если кто-то взялся бы изучать

воздействие матери,  по-настоящему любящей себя, он смог бы увидеть, что нет

ничего  более  способствующего  привитию  ребенку  опыта  любви,  радости  и

счастья, чем любовь к нему матери, которая любит себя.

     Эти идеи любви к себе нельзя суммировать лучше, чем цитируя на эту тему

Мейсгера Экхарта: "Если ты любишь себя,  ты любишь каждого человека  так же,

как и  себя.  Если  же ты  любишь другого  человека меньше,  чем  себя, то в

действительности ты не преуспел  в любви к  себе, но  если  ты любишь всех в

равной  мере,  включая  и  себя,  ты  будешь любить их  как одну личность, и

личность эта есть и бог и человек. Следовательно,  тот великая  и  праведная

личность, кто, любя себя, любит всех других одинаково"5.

     1Simone Weil. Gravity and Grace.  G.P. Putnams Sons. New  York.1952. р.

117.

     2Та же идея была  выражена Германном Коэном в его Religion der Vernunft

aus den Quellen des judenntums. 2-nd eddition. J. Kaufmann Verlag. Frankfurt

am Main1929. р. 168 ff.

     3Пауль Тиллих в  рецензии на "Здоровое общество"  в Pastoral Psyhology.

September, 1955, выдвинул идею,  что легче было бы упразднить  двусмысленный

термин   "любовь   к   себе"   и   заменить   его   термином   "естественное

самоутверждение"     (natural    self-affirmation)    или    "парадоксальное

самовосприятие"    (paradoxical     self-acceptance).    Высоко     оценивая

self-love-Чоте) парадоксальный элемент любви к себе выражен более отчетливо.

Выражен тот факт, что  любовь это установка, которая охватывает все объекты,

включая и меня самого. Не нужно также забывать, что термин "любовь -к себе",

в том  смысле,  в каком он  употреблен,  здесь  имеет свою  историк;  Библия

говорит  о  любви к себе, когда советует  "люби  своего ближнего  как самого

себя". Мейстер Экхард говорит о любви к себе в том же самом смысле.

     4John Calvin. Institutes  of the Christian  Religion, translated  by J.

Albau.  Presbyterian  Board  of  Christian  Education.  Philadelphia.  1928.

сhар.7. раr.4. р.622.

     5Мейстер Экхарт. Проповеди и рассуждения. М., 1912 .39

     д. Любовь к богу

     Выше утверждалось,  что  основу нашей потребности  в  любви  составляет

переживание одиночества  и вытекающая отсюда потребность преодолеть  тревогу

одиночества  посредством  переживания  единства.  Религиозная  форма  любви,

которая  называется любовью  к богу,  в  психологическом смысле  не является

чем-то  отличным.   Она  тоже   берет   начало  в   потребности   преодолеть

отчужденность и достичь единства. Действительно, любовь к  богу имеет так же

много  различных  свойств  и   аспектов,  как  и  любовь  к  человеку,  и  в

значительной мере мы находим здесь те же самые различия.

     Во   всех    теистических   религиях,    будь   то   политические   или

монотеистические религии, бог означает  высшую  добродетель, самое  желанное

благо. Следовательно,  специфическое  значение  бога  зависит от  того,  что

составляет наиболее  желанное  благо  для  человека. Понимание  понятия бога

должно поэтому начинаться  с  анализа структуры характера человека,  который

поклоняется богу.

     Развитие  рода  человеческого,  насколько мы имеем какое-то  знание  об

этом, можно охарактеризовать как отрыв человека от природы, от матери, от уз

крови  и земли.  В  начале  человеческой истории человек, уже  будучи  лишен

первоначального  единства  с  природой,   все   еще  пытается  удержать  эти

первоначальные  связи.  Он ищет безопасности, цепляясь за эти первоначальные

связи.  Он  все  еще  чувствует тождество  с миром  животных и  растений,  и

пытается  сохранить  единство с миром природы.  Многие  примитивные  религии

свидетельствуют об  этой стадии развития.  Животное  превращается в тотем; в

наиболее  торжественных религиозных действиях  и  во время войны  надеваются

маски  животных,  животным  поклоняются как  богу. На  более  поздней стадии

развития,  когда  человеческое  умение  уже  развилось  до уровня  ремесла и

искусства,  когда человек не  зависит более исключительно  от  даров природы

-фруктов,  которые он находит, и  животных,  которых  он  убивает,  -человек

превращает  в  бога  продукты своих  собственных рук.  Это стадия поклонения

идолам,  сделанным из  глины,  дерева  или золота.  Человек проецирует  свои

собственные  силы и умения на сделанные им вещи, и так, в отчужденной форме,

поклоняется  своей  собственной доб-лести, своим способностям. На еще  более

поздней  стадии  человек  придает своим богам  форму  человеческих  существ.

Вероятно, это могло случиться только  тогда, когда он стал больше осознавать

себя и когда он открывает себя как высшую  и достойнейшую "вещь" в  мире. На

этой фазе почитания  антропоморфного  бога мы  обнаруживаем развитие  в двух

направлениях. Одно имеет дело с женской или мужской природой бога, второе  -

с  уровнем  достигаемой  человеком  зрелости,  уровнем,  который  определяет

природу его богов и природу его любви к ним.

     Давайте  сначала поговорим о  развитии  от  матерински-центрированных к

отцовски-центрированным  религиям.  Согласно  большим  и решающим  открытиям

Бахофена и Моргана  в середине XIX в. и вопреки  отрицанию их академическими

кругами,  вряд  ли  можно  сомневаться,  что   матриархальная  фаза  религии

предшествовала патриархальной,  по  крайней  мере, во  многих  культурах. На

матриархальной стадии высшим  сушеством была мать. Она -  богиня, она  также

авторитет в семье и обществе. Чтобы  понять сущность матриархальной религии,

нам достаточно вспомнить, что  было  сказано  о сущности материнской  любви.

Материнская любовь безусловна, она покровительствует всем, она всеобъемлюща;

будучи  безусловной,  она  не может быть  проконтролирована  или вызвана. Ее

наличие дает любимому человеку чувство блаженства, ее  отсутствие производит

чувство потерянности и отчаяния. Так как  мать любит своих детей, потому что

они ее дети, а не потому что они хорошие, послушные или исполняют ее желания

и  приказы,  то  материнская любовь  основана на равенстве. Все люди  равны,

потому что они все дети матери, все они дети  Матери-Земли. Следующая стадия

человеческой  эволюции,  единственная, о  которой мы  уже имеем  достоверное

знание  и  не  вынуждены  доверяться  предположениям  и  реконструкциям, это

патриархальная фаза. В этот период  мать  утрачивает свое высшее положение и

Высшим существом  становится отец, как в религии  так и в  обществе. Природа

отцовской  любви  такова,   что  отец  выдвигает  требования,  устанавливает

принципы  и  законы,  и его любовь к сыну зависит от  выполнения  сыном этих

требований. Отец любит лучшего сына, который похож на него, который наиболее

послушен и подходит для того, чтобы стать его преемником и унаследовать  его

имущество.  (Развитие патриархального общества  шло рука об руку с развитием

частной собственности). Вследствие этого патриархальное общество иерархично.

Равенство между братьями  уступает  место соперничеству  и  взаимной борьбе.

Возьмем  ли  мы  индийскую,  египетскую  или  греческую  культуру,  культуру

еврейско-христианскую или культуру исламской религии, везде  мы имеем дело с

патриархальным миром,  с его  мужскими богами, над  которыми царствует  один

главный  бог, или где элиминированы все  боги  за исключением  Единственного

Бога. Однако так  как желание материнской любви не  может быть искоренено из

сердца человека,  трудно  удивляться тому, что фигура любящей матери никогда

не  была полностью исключена из пантеона. В иудейской религии опять вводится

материнский  аспект божества, особенно в различных  течениях  мистицизма.  В

католической  религии мать  символизирует церковь  и  Деву-Богородицу.  Даже

протестантизмом фигура матери не была полностью изгнана, хотя она и остается

скрытой. Лютер  установил,  как свой основной принцип,  что, что бы ни делал

человек,  он  не  может этим добыть любви бога.  Любовь  бога это благодать,

религиозная  установка  -  это  вера в эту благодать и  пребывание  малым  и

беспомощным;  благие  дела  не могут повлиять  на  бога, или  заставить бога

любить нас,  как постулирует  католическая доктрина.  Мы можем  распознать в

католической доктрине добрых дел часть патриархальной картины: я могу добыть

отцовскую  любовь  послушанием   и  исполнением  его  приказов.  Лютеранская

доктрина, с другой стороны, благодаря своему явно патриархальному характеру,

несет  в  себе скрытый матриархальный элемент.  Материнская любовь  не может

быть добыта: она есть, или ее  нет. Все, что  я могу сделать, это иметь веру

(как говорит Псалмопевец "Ты тот,  кто дал мне  веру, когда я пребывал еще у

груди матери  моей")1 и  обратиться  в беспомощного бессильного ребенка.  Но

особенность  лютеранской веры  состоит в том, что фигура матери исключена из

очевидной картины и заменена фигурой  отца;  вместо определенности, даваемой

чувством,   что  ты  любим  матерью,  ее  парадоксальной  чертой  становится

напряженное сомнение, надежда на безусловную любовь отца.

     Я   должен   был   рассмотреть   различие   между   матриархальными   и

патриархальными  элементами  в религии, чтобы показать, что характер любви к

богу   зависит  от  соответствующей  доли  матриархальных  и  патриархальных

аспектов  религии.  Патриархальный  аспект заставляет  меня любить  бога как

отца; я признаю, что он  справедлив и суров, что он карает  и вознаграждает,

что  он изберет меня как своего возлюбленного сына, как бог избрал Авраама -

Израиля, как  Исаак избрал Иакова, как бог  избрал  свой избранный народ.  В

матриархальном аспекте  религии: я люблю бога как всеобъемлющую мать, я верю

в ее любовь,  и пусть даже я  беден и бессилен,  пусть  даже я согрешил, она

будет любить меня,  она не предпочтет мне никого другого из ее детей; что бы

ни  случилось  со мной, она спасет  меня, убережет меня,  простит  меня. Нет

нужды  говорить, что моя любовь к богу и любовь ко мне нераздельны. Если бог

- это отец, он любит меня как сына, и я люблю его как отца. Если бог - мать,

ее и моя любовь определяется этим.

     Различие между материнским и отцовским аспектами любви к богу является,

однако,  только  одним  фактором,  определяющим природу этой  любви;  другой

фактор  -  уровень  зрелости,  достигнутой  индивидом,  а значит  и  уровень

зрелости его понятия бога и его любви к богу.

     С   тех   пор,   как   эволюция   рода   человеческого    привела    от

матерински-центрированной  к отцовски-центрированной  структуре  общества  и

религии,  мы  можем  проследить  развитие зрелой  любви, главным  образом  в

развитии патриархальной религии2.

     В  начале этого  развития  мы находим деспотического,  жестокого  бога,

который считает  созданного им человека  своей собственностью  и имеет право

делать с ним все, что угодно. Это та стадия религии, на которой бог изгоняет

человека из рая, чтобы тот не вкушал от древа познания добра и  зла и не мог

сам  стать  богом;  это  этап,  на  котором бог  желает  при  помощи  потопа

уничтожить  род человеческий, потому  что никто из людей  не любезен ему, за

исключением любимого сына Ноя; это  этап, на котором бог требует от Авраама,

чтобы тот убил своего единственного возлюбленного сына Исаака,  высшим актом

послушания  доказан спою любовь  к  богу. Но  одновременно начинается  новый

этап: Бог заключает с Ноем договор, в котором  обещает никогда не уничтожать

человеческий  род, договор,  которым он ограничивает себя.  Он  ограничивает

себя не только своими обещаниями, но также и собственным пришитом, принципом

справедливости  и  на  этой  основе  бог должен уступить  требованию Авраама

пощадить Солом, если в нем найдется  по крайней мере десять праведников.  Но

развитие  идет  дальше,   чем  превращение  бога  из  фигуры  деспотического

племенного вождя в  любящего отца, который ограничи-вает себя принципами, им

самим постулированными. Оно идет  в  направлении превращения  бога из фигуры

отца в символ его принципов, принципов справедливости, истиной любви. Бог  -

это истина, бог  - это  справедливость. В  этом  развитии Бог перестает быть

личным  существом, отцом. Он стал символом принципа единства  в разнообразии

явлений, воображаемом образе цветка, который вырастает из духовного семени в

человеке. Бог не может иметь имени. Имя всегда обозначает вещь или личность,

нечто конечное. Как может Бог  иметь  имя, если он не личное существо  и  не

вещь?

     Наиболее поразительный случай этой перемены обнаруживается в библейской

истории откровения  бога  Моисею Когда  Моисей сказал  богу, что  евреи  не-

поверят,  что его  послал бог,  пока  он  не  скажет им имя бога (как  могли

идолопоклонники понять безымянность бога,  если сама  сущность идола в  том,

чтоб иметь имя?), то  бог потел на уступки. Он  сказал Моисею: ,,Я -  сущий;

вот мое имя". ,,Я сущий" означает, что бог не конечен и  не  личность, и  не

;,существо''. Наиболее адекватный перевод этой фразы: скажи им, "то "мое имя

- безымянность". Запрещение создавать какой-либо образ бога, произносить его