|
Выдержки из произведения
В полном объеме вы можете скачать данный текст в архиве
ZIP по ссылке, расположенной выше
Франц ФИНЖГАР
ПОД СОЛНЦЕМ СВОБОДЫ
КНИГА ПЕРВАЯ
1
С востока, с севера и запада стекались воины. Что ни день,
возвращались они на взмыленных лошаденках, спешили в град и
докладывали
старейшине Сваруну, что все выполнено. Потом шли во двор и ложились
вокруг
костров. Отроки снимали для них с вертела куски жареной баранины;
прекрасная Любиница, дочь старейшины Сваруна, подносила им меду и
одаривала каждого шкурой белого ягненка. А сын Сваруна Исток выезжал
из
града навстречу подходившим отрядам.
- Святовит осенял тебя, вождь, вилы вам сопутствовали, храбрые
воины,
вы перешли болота, перевалили через горные кручи и достигли крепости
старейшины, отца моего Сваруна, который благодарит вас и
приветствует!
Этими словами обращался юный Исток, сын Сваруна, к отрядам славинов,
собиравшимся в долине. Сверкали копья в дубовом лесу, поздно ночью
догорали факелы, но Исток не ведал усталости. Каждый отряд он
приветствовал от имени старейшины, каждого вождя провожал в
крепость, где
ждали их пища и отдых, добрые слова и приветствия.
Долина вокруг покрылась шатрами. Ночью в ней полыхало озеро огней,
раздавались боевые песни, блеяли овцы и бараны, мычали телята,
которых
вели на убой. И повсюду ржали и щипали сухую траву кони, - стояла
поздняя
осень.
По валу, окружавшему крепость, ходил Сварун, седовласый старейшина
славинов. Любиница выткала ему из белого льна мягкую рубаху. На
чресла она
сшила ему пояс из теплых ягнячьих шкур, а старую спину укрыла руном
самого
лучшего барана.
Когда взгляд Сваруна погрузился в море огней, - расправились его
широкие, согнутые годами плечи, он поднял кулак и погрозил им в
сторону
юга.
- О Хильбудий, Хильбудий, похититель нашей свободы! Ты сила
Византии,
и ты наша напасть. Пламя да поглотит тебя, да опалит оно крылья
твоих
орлов, Хильбудий, раб черных бесов! Сварун, седой, старый и
согбенный,
опояшет свои чресла ремнем из буйволовой кожи, привесит к нему самый
тяжелый меч и выйдет на бой против тебя, дабы вновь засияло над
славинами
солнце свободы!
Старец поднял оба кулака, мускулы на руках его вздулись, глаза
засверкали, как огни в долине.
Медленно разжимались его пальцы, раскрытые ладони поднялись еще
выше;
бледное лицо свое он обратил к востоку и дрогнувшим голосом
прошептал:
- Помилуй нас, Сварог! Покарай его, Перун! Пощади меня, Морана,
пощади воинов! Груды белых костей сынов моих разнесли коршуны по
стране,
где проходит Хильбудий. Смилуйся, Морана, хватит с тебя жертв!
Слеза выкатилась из глаз и скользнула на седую бороду, первая слеза
о
первом сыне, а за нею вторая, и третья, и девятая - по сыновьям, что
погибли от мечей Хильбудия. Старик задрожал, колени его подогнулись,
и в
горькой печали он опустился на вал.
- Не плачь, отец! Взгляни на эти огни! То пришли молодые воины с
луками, они мечут стрелы подобно Перуну, низвергающему с неба
могучие
молнии. Отец, мы победим! Перун с нами!
Исток поднял отца.
- На тебе надежда, мой единственный...
Молча ушли они с вала.
В долине замигали костры, шум утих, блеянье смолкло, на небе мирно
светили звезды.
Занималось прекрасное, будто весеннее утро. Сварун поднялся со
своего
ложа, устланного мягкими шкурами. И на лице его светилась заря,
словно
солнечный луч озарил серые скалы. Радостно приветствовал он день,
великие
надежды пробудились в его сердце.
- Такое утро осенью! Роса лежит повсюду в алой радости, словно
Девана
прошла по лугам и нивам заколосившихся хлебов. Счастье возвещает
такое
утро, назначенное для приношения жертв.
Старейшина встал и с силой ударил коротким посохом по деревянной
стенке.
В то же мгновение появился перед ним отрок с голой смуглой грудью, с
длинными рыжеватыми волосами, косая сажень в плечах. У пояса на
льняной
бечевке у него висел козлиный рог.
- Созывай трубачей, Крок, веди их на вал, да трубите погромче, чтоб
все воины собрались вокруг жертвенника. Боги улыбнулись мне в
утреннем
свете. Поспеши с жертвою!
Крок вышел, а вскоре - пахарь не успел бы перевести соху на новую
борозду - вокруг всего вала уже гремело и гудело. Отрывисто, словно
звук
ударялся обо что-то, пели изогнутые козлиные рога - долину заполнило
эхо;
голоса труб уплывали вверх вдоль стволов пожелтевших дубов и буков.
В долине все ожило, будто ликующее солнце осветило огромный
муравейник. Из шатров выходили воины; они пристегивали мечи к
широким
ремням, отроки вешали через плечо колчаны, полные стрел, в левую
руку
брали лук. Подобные кряжистым дубам, мужчины, с заросшей широкой
грудью,
вытягивали из мягкой земли длинные копья, и наконечники сверкали на
солнце. Вожди созывали своих людей, толпы смуглых, голых до пояса
воинов
собирались вокруг них. Отряды различались по шкуре, перекинутой у
воинов
через плечо и закрывавшей спину. Все тут смешалось - белые ягнята,
черные
бараны, бурые медведи, лисицы и рыси, шерсть бобра и выдры, белые
рубахи.
Еще раз загремели рога на валу, и сотни вождей откликнулись из
долины. Люди встрепенулись, словно вихрь пронесся по морю и пестрые
волны
поплыли к маленькому кладбищу, где могучая липа, роняя с ветвей
своих
желтые листья, засыпала ими жертвенник, на котором пылало пламя.
Огонь высекли Исток и Любиница. Лица их были торжественны, скрестив
руки на груди, они не отрывали глаз от пламени на алтаре. Когда
зашумело в
долине, когда тронулись воинские отряды, Исток оторвался от огня.
Взгляд
его светился радостью. Любиница повернулась к востоку; на ее
белоснежной
одежде задрожали солнечные лучи, рассыпались по густым, украшенным
осенними цветами волосами. Лучи заглянули в ее глаза и стыдливо
вздрогнули. Ибо блеск этих глаз был более чист, чем само горное
солнце.
Губы ее шевелились, умоляя богов даровать победу храбрым воинам.
Крок громко и торжественно затрубил. Все головы повернулись к граду.
В массивных воротах на валу показался старейшина Сварун. Белая
рубаха
облекала его высокую фигуру. Гордым и сильным выглядел он. Не сгибая
спины, с высоко поднятой головой, твердо выступал он перед сонмом
самых
высоких вождей. Раздались крики и восклицания, но через мгновение
все
смолкло в глубоком благоговении. Сварун - старейшина и верховный
жрец -
приближался к жертвеннику.
Жрецы окружили алтарь и стали передавать Сваруну дары, дабы он
возложил их на огонь.
Сварун высыпал в пламя отборную пшеницу, вылил на жар благовонное
масло, привезенного заезжими купцами из-за Черного моря; отроки
закололи
белого ягненка, старейшины возложили его на костер. Языки пламени
охватили
жертву, огонь взметнулся ввысь, ветки липы склонились ниже, вокруг
разлилось благоухание. Все почтительно отступили от огня. Возле него
остался только Сварун: белая голова его упала на грудь, лицо почти
скрыла
длинная седая борода. Безмолвие... Слышно было лишь, как падали
листья с
дерева. Не звякнул меч, копье не грохнуло о копье, тетива лука не
прозвенела. Словно вкопанные стояли воины.
Тогда Сварун воздел руки; воины склонили головы.
- Даждьбог всемогущий, ты что отворяешь десницу, и сеешь семя, и
наполняешь житницы, ты, что умножаешь стада овец и кормишь скот,
смилуйся
над нами! Не допусти, чтобы угасли твои жертвенники, чтобы враг
потоптал
наши нивы, отнял скот, угнал овец! Смилуйся над нами! О Велес, ты,
что
охраняешь пашни, отврати вражеские копыта от зеленых лугов! Перун,
метни
стрелы свои и гром, укроти бесов, обуздай Морану, чтобы она пощадила
нас,
- хватит с нее наших мертвых сыновей! Святовит, ты, что своим
единственным
оком видишь всю землю, укажи нам врага, чтобы настигли его наши
стрелы,
чтобы поразили его наши копья и топоры наши раскололи его череп.
Смилуйся
над нами!
Сварун умолк, руки его дрожали; взор с трепетной мольбою обратился к
солнцу.
И тогда подул ветер, зашелестела липа, листья ее посыпались на
алтарь, на жрецов. Воины всколыхнулись и дрогнули. Словно сама
долина
возрадовалась и возликовала. Вопль вырвался у толпы. Радостно
обратился
Сварун к воинам:
- Боги услышали нас!
Лица прояснились, руки стиснули мечи и копья, все вокруг зашумело и
загомонило, будто огонь вспыхнул в сухом лесу.
- Боги услышали нас! Они пойдут с нами, чтобы найти того, кто стоит
на пути племени славинов, кто закрыл от нас солнце свободы, как рысь
сел
на Дунае и вот уже три года пьет нашу кровь. Через Дунай переходит
дерзкий
Хильбудий, ищет наш скот и наших овец, убивает наших свободных
сыновей,
заковывает их в цепи. Манит наша земля алчного византийца. Но вы
знаете,
братья, что мы, славины, привыкли получать земли, а не отдавать их.
Так
поклянемся же отомстить за наших сыновей и за нашу землю, отомстить
за
наших богов, которых не признают византийцы. Пока светит солнце,
пока есть
у нас копья, стелы и мечи, не склонит головы славин! Смерть
Хильбудию!
Старец замолчал, словно гнев сдавил ему горло. Войско
безмолвствовало
- но лишь одно мгновение. А потом все вокруг загрохотало, будто в
недрах
земли пробудился вулкан. Зашумел лес копий, загромыхали полные
колчаны,
зазвенела тетива на луках; высоко над головами сверкнули мечи. Знак
- и
лавиной хлынет это войско на врага. Грудью встанут воины, застонут
византийские кольчуги под ударами копий, посланных мощными дланями.
Вопль
несся к небу, все колыхалось, словно хищный зверь рвал свои путы,
стремясь
обратить в прах все на своем пути. Сварун улыбался, солнечные лучи
играли
в его белых кудрях.
2
Дунай сверкал в бледных лучах луны. Он катился и полз, извиваясь и
мерцая, в зарослях высокого камыша и тростника, будто гигантское
животное.
Беззвучно скользили могучие воды. И если б не редкие всплески, если
б не
склонившиеся у берега ивы и камыш, - не скажешь, что это живая вода.
В каких-нибудь ста шагах от реки на невысоком холме вознесся
укрепленный лагерь в форме огромного квадрата. Толстые бревна,
поставленные вертикально, образовали могучие стены, у подножия стен
высились насыпи. Высокие недвижные тени торчали на стенах и тянулись
далеко по разрытой земле. Между этими недвижными тенями двигались
тени
поменьше, беспокойные, живые - люди. Они шли по валу навстречу друг
другу,
но, прежде чем сойтись, беззвучно поворачивали и вновь расходились.
И
тогда на голове или на груди у них что-то поблескивало, словно
пробегала
искра, отражавшая мерцающий свет луны.
Византийские воины охраняли лагерь Хильбудия. Все было недвижимо. Не
пылали костры, не храпели кони; но сквозь колья и жерди с натянутыми
на
них воловьими шкурами и попонами можно было разглядеть множество
людей.
Воины были измучены, будто только что воротились с поля битвы.
На рассвете того дня загремели трубы. Велено было снарядиться, как
для большого похода. С собой взяли не только мечи, копья и щиты, у
каждого
была еще лопата или топор, мешок пшеницы или ячменя, - запас недели
на
две. Хильбудий ехал впереди, они поднялись в гору, спустились в
долину,
перебрались через болото - тут предстояло как можно быстрее возвести
мощное укрепление. Вырубили небольшую рощу, свалили в кучу бревна,
вскопали землю. Когда к вечеру воины возвратились в лагерь, многие
не в
силах были даже ячменя натолочь, чтобы приготовить ужин. Как снопы
повалились они в шатрах и сомкнули усталые веки.
Только один из них не чувствовал усталости - трибун Хильбудий,
командующий. Даже кожаного доспеха не снял он с груди. На широкой
перевязи, окованной бронзовыми пластинами, по-прежнему висел его
короткий
меч. Лишь ненадолго прилег Хильбудий на буйволову шкуру. Потом
наскоро
поужинал пшенной кашей, что принес ему в глиняной чашке молодой гот.
Когда
все уснули и лагерь стал походить на поле после боя, Хильбудий
встал,
вышел на озаренный лунным светом вал, оперся на столб и глядя на
другой
берег Дуная, задумался.
Вот уже третий год минул, как не снимает он доспехов. Он очистил
Фракию и Мезию от варваров - могущественных славинов и антов,
которые
налетали из-за Дуная, как тучи саранчи, грабили и уводили в плен
византийских подданных, наводя ужас на Константинополь. Он прогнал
их за
Дунай, и они укрылись в высокой траве на широких равнинах, забрались
в
долины и леса, словно загнанные звери. Сколько добычи, сколько волов
и
овец, сколько пленников, крепких и рослых, отправил он в Византию.
Но
Византия как море. Все поглощает и по прежнему голодна и ненасытна,
точно
огненная бездна. Юстиниан - хороший император, но прожорлив, как
дракон.
И, однако, утробу его можно было бы наполнить, если бы не
императрица
Феодора.
Вспомнив о ней, Хильбудий сжал кулак и схватился за рукоятку меча.
Императрица Феодора - щеголиха, прелюбодейка, бывшая цирковая
актерка. И он, трибун, должен, стоя перед ней на коленях, целовать
ей
ногу, ту самую ногу, которую следовало бы отрубить, потому что она
ведет
на стезю преступлений. О, да он скорее предпочтет простую ячменную
кашу,
буйволову шкуру на соломенном ложе, стрелы славинов, чем такой
унизительный поцелуй. Честных героев Феодора не жалует, а
раскрашенных
франтов принимает в роскошных покоях и осыпает почестями. Где мы,
что ждет
нас?
Хильбудий грустно прислонил голову к деревянному столбу и глядел на
дунайские волны, спокойно катившие вдаль. Но что это?
Полководец повернул голову, его всклокоченные слипшиеся от пота
кудри
зашевелились.
Второй сигнал - за ним третий, четвертый.
Часовые подняли тревогу! Лагерь ожил. Все закипело перед шатром
полководца, посреди претория собрались военачальники.
Хильбудий уверенным шагом победителя спокойно и неторопливо подошел
к
часовому у ворот лагеря. Страж указал ему на приближавшийся конный
отряд.
- Это гонцы из Константинополя. Давай отбой, пусть воины отдыхают. А
потом пойди отвори!
По звуку трубы лагерь утих, военачальники разошлись. А Хильбудий
спустился по лесенке с вала и пошел через ворота навстречу
всадникам. Он
даже не распорядился зажечь факелы. Ночь была такой ясной, что при
лунном
свете он различал лица.
Поравнявшись с Хильбудием, соскочил с коня на землю таксиарх Асбад.
Его доспехи сверкали золотом, легкий шлем украшали разноцветные
каменья.
Он восседал на красивом жеребце, покрытом дорогим седлом, на узде
мерцали
позолоченные пряжки. По сбруе сразу можно было определить, что конь
этот
из царских конюшен.
Асбад приветствовал трибуна Хильбудия с дворцовой учтивостью.
Хильбудий ответил ему сурово и кратко, как солдат, которому крепкое
рукопожатие милее поклонов. Он проводил его в свой шатер и пригласил
сесть
на дубовую колоду, перед которой стояла грубо отесанная плаха-стол.
Потом
собственноручно высек огонь, зажег глиняный светильник, висевший
посреди
шатра, и вышел распорядиться насчет ужина.
Асбад осмотрелся. Мечи, копья, несколько доспехов со следами
вражеских ударов на груди; кое-где на них еще заметны пятна крови.
Все это
удивило Асбада. На губах его появилась усмешка. "И это полководец! -
подумал он. - Такая берлога под стать варвару, а не полководцу
ромеев!"
Когда Хильбудий возвратился, Асбад все еще стоял посреди шатра.
- Садись, таксиарх! Ты устал. Я приказал изжарить на ужин ягненка.
Вы
долго ехали?
- Четырнадцать дней!
Хильбудий ничего не сказал, но, окинув Асбада многозначительным
взглядом, подумал про себя: "Будь это правдой, твой доспех не
сверкал бы
так и конь бы устал куда больше!"
- Ты привез важные вести?
- Светлейший господин и василевс Юстиниан тебя, раба своего,
приветствует и шлет тебе это письмо.
Хильбудий тут же распечатал послание императора и подошел к
светильнику, чтобы прочесть его. На лице его не дрогнул ни один
мускул.
Асбада неимоверно оскорбили холодность и спокойствие, с каким
полководец
читал строки, начертанные в императорской канцелярии. Кончив, трибун
положил пергамент на стол и спокойно сел.
Асбад не проявил любопытства, так как знал, о чем пишет император.
Но
молчание Хильбудия злило его.
- Когда ты возвращаешься?
- Завтра. Я спешу.
- Ответ получишь сегодня вечером.
Хильбудий взглянул на гонца, словно желая сказать: "Никуда ты не
спешишь, просто солома и воловьи шкуры не очень-то тебе по душе! Ты
охотнее остановишься по ту сторону Гема, там, где можно отлично
поразвлечься в безопасных местах; а вернувшись домой, будешь
рассказывать
во дворце, как намучился в стране варваров".
- Не обессудь, трибун, но такое жилье слишком убого для полководца.
Прости меня, но оно скорее под стать варвару!
- Александр был великий полководец, а спал на голой земле. Империя
послала меня, верного своего раба, вымести варваров с нашей земли,
как
сор, и для меня такое жилье даже роскошно. Я сожалею, что не могу
встретить тебя дамасскими коврами и персидскими благовониями. Но
знай,
что, когда Хильбудий в лагере, он предпочитает запах лука и чеснока
аромату восточных пряностей.
Таксиарх прикусил губу.
- Я понимаю, к дикой жизни можно привыкнуть. Но разве достоин упрека
тот, кто, приезжая сюда из священного императорского дворца, не
может
сдержать удивления?
Оруженосец Хильбудия принес ужин. Асбад принялся за благоухающее
жаркое, усердно запивая его вином, стоявшим перед ним в чаше.
Пока он ужинал, Хильбудий написал императору одну-единственную
фразу:
"Господин и повелитель, если я не паду в битве, ты получишь то, что
желаешь".
Он свернул свиток, запечатал его крупным бронзовым булотирием, на
котором был вырезан большой крест с копьем, и вручил письмо Асбаду.
Хильбудий ничего не сказал ему, и гонец был взбешен.
Но полководец оставил без внимания его сердитый взгляд. Он пожелал
гостю доброй ночи и вышел, уступив свой шатер. Сам же отбросив
попону в
ближайшем шатре, лег и крепко заснул.
Когда полог за Хильбудием опустился, на лице Асбада заиграла
презрительная усмешка.
- Глупец! Пусть Византия изумляется тебе, пусть император называет
тебя столпом империи на севере, и все же ты глупец. Ты отличный
солдат,
это верно. Но так и дерись, побеждай, а потом приезжай в
ослепительный
Константинополь, развлекайся, пей, потешь свою душу, а уж после
снова
забирайся в эту собачью конуру. А так... глупец! И жены нет рядом, и
ни
одной девицы во всем лагере не сыщешь. Глупец, ха-ха-ха!..
На другое утро Асбад поспешно уехал, увозя с собой лаконичный ответ.
Сразу после отъезда гонца Хильбудий приказал воинам наточить
зазубрившиеся мечи, наполнить мешки зерном на три недели и взять с
собой
свинцовые чушки для пращей; стрелкам он приказал набить колчаны
стрелами.
Вечером он распорядился навести плавучий мост через Дунай, осмотреть
и
поправить доски, забить новые клинья в расшатавшиеся брусья и в
полночь
быть наготове.
Никто не удивлялся, не раздумывал. Все происходило так, словно из
сердца Хильбудия кровь переливалась в руки воинов, словно одна и та
же
мысль билась в мозгу у всех. Солдаты не проявляли любопытства и не
болтали
попусту. Они видели высоко поднятую голову своего полководца, его
могучую
грудь под прочным доспехом, туго затянутый ремень - и каждый
понимал, что
их ожидает нелегкое дело.
3
После принесения жертвы Сварун велел отдыхать. Он распорядился
заколоть откормленных волов и целое стадо овец, чтобы люди
попраздновали
на славу. Любиница привела из крепости веселых девушек, они
прислуживали
воинам, наливали им меду в рога и кубки, пели, плясали и веселились
весь
день.
В центре града на дубовой колоде сидел певец Радован. Его знали
везде, он никогда не задерживался дома, - странствовал от одного
племени
славян к другому, играл на лютне, пел песни о воинских подвигах,
слагал
были и небылицы и рассказывал разные забавные истории. Доходил он и
до
Балтийского моря, трижды зимовал в Константинополе, и сейчас путь
его
снова лежал в Византию. От купцов, что приехали к гуннам за мехом и
конями, он выведал, что царственный город этой зимой будет
готовиться к
большим празднествам. А в такие дни в него со всех концов стекались
варвары. Это были бродяги, жаждавшие хлеба и зрелищ. Они славили
богатых
господ на улицах, вопили о них в цирке, создавали общественное
мнение в
кабаках и городских предместьях, хорошо понимая при этом, как
нуждаются в
них богатеи. Одним словом, жили они, как птицы, которым щедрая рука
бросает зерна из высокого окна.
Итак, Радован сидел в центре крепости и ударял по веселым струнам.
Одет он был в длинную рубаху и подпоясан белой веревкой. Никогда еще
не
отягощал певца меч, богатством его была лютня, она же была и его
оружием.
Он даже похвалялся, будто однажды византийцы схватили его,
заподозрив в
нем шпиона. Сам Управда прослышал о нем и велел привести его к себе.
- Пришел я к Управде с лютней, - рассказывал старик. - И скажу я
вам,
самому Перуну не уступит в красоте этот царь. Ослеплен я был,
завертелось
у меня в голове, словно пьяный взглянул я на солнце. И молвил царь:
- Для кого шпионишь? Откуда родом?
- Честен я, праведен и во Христа верую!
Отроки засмеялись.
Во Христа верую, - сказал я и перекрестился.
- Племя какое твое, племя? - крикнул царь.
- Я славин, миролюбивый и смиренный!
- Славин! Значит, ты шпионишь для тех варваров, что грабят нашу
землю?
- Нет, клянусь богом, не из тех я славинов. Возле Северного моря моя
родина, я играю на лютне для утехи людской. И никогда еще не
касалась меча
моя рука.
- А ну сыграй!
И я заиграл. Растаяло сердце Управды, как бараний жир на огне. И
сказал он мне: "Честен ты, как честны твои струны. Ступай же своей
дорогой!"
Я ушел. А потом узнал, что слышала мою лютню сама Феодора, царица;
она тайком отодвинула полог, взглянула на меня и тихо сказала: "Что
за
красавец этот Радован!
Певец гордо посмотрел на девушек, окружавших его. Те громко
засмеялись, Радован ударил по струнам, и началась веселая пляска.
На другое утро, когда праздник кончился, Сварун выслал на разведку
проворных юношей, велев им узнать, куда идет войско Хильбудия. Он
был
убежден, что византиец переправится через Дунай до наступления
холодов,
чтобы пополнить трофеями лагерные запасы. И потому решил напасть на
него
из засады. Для того и приказал всем Сварун наточить топоры,
навострить
копья и мечи. А стрелкам велено было упражняться - стрелять в тыквы,
набитые на колья.
Среди отправившихся в поиск юношей был младший и единственный
оставшийся в живых сын Сваруна Исток. Неохотно отпускал его отец. В
конце
концов он уступил просьбам юноши с условием, что тот возьмет себе
трех
товарищей. Прочие лазутчики пешими разошлись по долинам, лесам и
равнинам.
И только Исток и его товарищи вскочили на быстрых коней. Им
предстояло
пробраться как можно дальше к югу, поближе к Дунаю, где стоял
лагерем
Хильбудий. Сколько раз ходил Исток на дикого кабана, сколько раз в
одиночку выслеживал медведя, не однажды рысь хрипела над его
головой,
когда он в полдень лежал возле своего стада, но никогда еще так не
билось
его сердце, как теперь. Впервые на войне! Без особой радости
отпускал его
Сварун; но, отпустив, доверил самое важное, послал его прямо во
вражье
гнездо.
Любиница уже потеряла девять братьев - она боялась за Истока и
гордилась им. Она знала, как он хитер и дерзок, какой он отличный
стрелок
и могучий боец; знала, как твердо держит он в руках топор и меч,
пастуший
кнут и лук. И потому сердце ее переполняла радость, когда она
положив
шкуру рыси на спину коня Истока, вышла проводить брата на крепостной
вал.
Шагом проехал Исток со своими товарищами мимо шатров. Миновав
последних
воинов, кони фыркнули; словно быстрые вороны устремились всадники в
широкое поле, помчались, как ветер, и вскоре четыре темные точки
исчезли в
желтой высохшей траве.
Исток неудержимо мчался вперед. Страстное желание прорваться к
самому
Хильбудию и, занеся над ним кулак, крикнуть: "Берегись, мы уничтожим
тебя!" - подгоняло юношу. Впервые он чувствовал тяжесть перевязи на
плече,
впервые взгляд его не искал зверя, а стучало в груди сердце, в руках
он
ощущал могучую силу; иногда он с таким бешенством рвал поводья, что
конь
хрипел, выгибая шею, и галопом несся по равнине. Никогда еще,
казалось
Истоку, солнце так дружелюбно не сияло над ним, давая ощущение
свободы. И
эту свободу собирался отнять Хильбудий, христианин; он хотел закрыть
солнце свободы от него и его племени, а ведь до сих пор они
беспрепятственно пасли свои стада на далеких пастбищах, искали
добычу там,
где хотели. Исток твердо верил, что отроки, которых он поведет в
бой,
сломят византийцев и рассеют темную тучу, закрывшую ясное солнце их
дедов.
Кони взмокли, солнце стояло высоко. Всадники ехали вдоль небольшой
речки, вытекавшей из ущелья, поросшего густым лесом. Впереди
расстилалась
широкая равнина, покрытая усталой осенней травой.
Исток придержал коня и подождал своих спутников.
- Надо спешиться! Если мы поедем верхом по этой равнине, нас заметят
византийские лазутчики. Тогда все пропало. Коней отведем в лес, один
из
нас останется их пасти, а трое других проберутся по траве и через
кусты
вон к тому холму, что поднимается над равниной. Отец говорил, будто
с
этого холма виден Дунай, а там - лагерь Хильбудия.
- Далеко холм, Исток. Едва к ночи доберемся до него.
- Надо добраться! Радо, ты останься с лошадьми и жди нас! Если мы не
вернемся до темноты, поезжай навстречу и вой волком, так найдем друг
друга!
Исток распоряжался как командир. Никто не перечил ему. Юноши
соскочили с коней. Радо взял их под уздцы и отвел за гору, чтобы
укрыть и
накормить в безопасном месте.
- Ты иди слева, ты - справа, я - посередине! На вершине встретимся!
Они быстро расстались. На равнине не было ни тропинок, ни дорог. Ее
сплошь покрывала трава, лишь кое-где торчали кусты. И никаких
следов.
Видно, давно уж не проходил Хильбудий. Потонув в траве, отроки
ползли
вперед, осторожно и ловко, как молодые лисицы. Едва они удалились на
каких-нибудь сто шагов, как уже стали неприметны. Лишь временами
колыхалась трава, будто под порывами ветра.
Исток быстро продвигался вперед. Пот катился по его лицу, но он не
обращал на это внимания. По спине ударяла колючая ветка - он не
чувствовал. Торопливо рвал он траву, листья и жевал их, чтоб утолить
жажду. Он тяжело дышал, ноздри его дрожали, словно у молодого вепря,
пробирающегося по лесу.
У одинокого дерева, надломленного летней бурей, он остановился.
Укрывшись в его ветвях, присел отдохнуть. Глаза искали холм. Он был
уже
ближе, хотя равнина по прежнему, как море, расстилалась между холмом
и
деревом, где сидел Исток. Однако мужество не изменило юноше. Глаза
его
сверкали, как у сокола, взором своим он стремился проникнуть за
холм,
увидеть широкую руку, а за нею и лагерь Хильбудия.
Внезапно у подножья холма что-то блеснуло. Словно язык пламени
взметнулся ввысь и тотчас угас. Исток выглянул из-за ветвей, прикрыл
рукою
глаза и стал всматриваться в даль.
Снова сверкнуло, еще раз и еще. И вскоре уже можно было различить
трех всадников, мчавшихся в его сторону. Блестели их доспехи, жарко
пылали
шлемы.
Исток засвистел коршуном, предупреждая товарищей об опасности. Те
ответили. Он посидел еще немного в густых ветвях. Всадники
приближались
быстрым галопом. В первое мгновение сердце его дрогнуло. Лишь
короткий нож
был у него за поясом, и юноша подумал, что, попади он в руки
византийцам,
они изрубят его. Хорошо, что осенняя трава уже полегла, и следы его
незаметны. Исток лег на землю и змеей пополз к густому кустарнику.
Низкие
заросли широкой заплатой лежали посреди степи. Он забрался в самую
гущу.
На коне сюда никому не добраться.
Сердце стучало в нетерпеливом ожидании. А что, если враги все-таки
увидят следы, спешатся и станут искать его? Исток схватился за нож и
ясно
представил себе, как он кинется на первого из них и вонзит ему нож в
горло; двое других испугаются, а он - на коня и карьером по степи.
Он так
сжился с этой мыслью, что даже выгнул спину, как кошка, с трепетом
ожидая
добычи.
Послышался стук копыт. Они глухо стучали по высохшей земле. Ближе и
ближе. Вот они! Сквозь небольшой просвет в листве Исток видел
сверкающие
доспехи, сердце его рвалось в бой и он еле удержался, чтобы не
встать и не
крикнуть.
А всадники быстрой рысью ехали мимо, он слышал их голоса, уловил имя
Хильбудия, но больше ничего не понял, потому что говорили они
по-гречески.
Медленно удалялись удары копыт. Исток осторожно и бесшумно поднялся,
его
кудрявая голова, как подсолнух за солнцем, поворачивалась вслед
скачущим
всадникам.
"А что, если они повернут в лес и наткнутся на наших коней?"
Исток испугался этой мысли. Как изваяние, замер он в своем укрытии,
не в силах ничего придумать. Но постепенно успокоился. Всадники
уходили
вправо, к реке. Напоили коней, переправились на другой берег и
неторопливо
спустились в ущелье. Исток не тронулся с места, пока они не исчезли
в
чаще.
Теперь можно было уже крикнуть товарищей, сесть на коней и быстро
скакать домой с вестью о том, что византийское войско недалеко. Но
Истока
тянуло дальше. А вдруг за этим холмом лагерь Хильбудия? Он
пересчитает его
отряды и привезет еще более важные сведения о войске.
Крадясь как кошка, он скользил в высокой траве, прятался в кустах,
полз на четвереньках и снова ложился в надежном укрытии.
Солнце уже садилось, когда он достиг подножья холма - измученный и
усталый до того, что дрожали ноги.
Тут ли товарищи?
Он ухнул по-совиному. Справа, совсем близко, а потом и дальше
послышалось ответное уханье.
Вскоре юноши сошлись в мрачном лесу. Беззвучно взбирались они по
крутому склону и, прежде чем солнце совсем село, достигли вершины
холма.
Прислушались. Кругом было тихо. Испуганные птицы вспорхнули с веток,
где-то вдали захрюкал дикий кабан.
Юноши легли на землю и приложили ухо к земле.
- Топот! Топот! Копыта! - разом вскричали все трое. Исток вскочил и
быстро залез на дерево.
- Дунай! - почти закричал он.
Перед ними раскинулась широкая долина. Ее окаймляла пылающая на
закате солнца лента - могучая река. За этой огненной лентой, как раз
там,
где реку перечеркивала длинная темная полоса моста, поднимался дым.
- Вижу лагерь!
От радости юноши зарычали, как рыси.
Исток озирался по сторонам, стараясь понять, откуда доносится стук
копыт. В последний раз вспыхнули на воде солнечные лучи, и пылающая
лента
угасла. И тут же юноша заметил три блестящие точки, приближавшиеся к
холму. Это галопом возвращались вражеские лазутчики; они спешили
миновать
холм и выбраться в долину, чтобы скорее добраться до лагеря.
Исток спустился с дерева.
- Уж не открыли ли они наш град?
- Торопятся! Везут важные вести! Едем назад!
- Подождем, отдохнем еще немного! Как взойдет луна, Радо выведет нам
навстречу коней, глядишь, еще что-нибудь услышим или увидим!
Юноши растянулись на мху, поели овечьего сыра, закусили сладкими
кореньями и завели удалую беседу.
На землю быстро опускалась ночь. На востоке уже поднималась бледная
луна. Ее худой лик словно еще опасался прощального пламени солнечных
лучей. Конский топот давно смолк.
- Пошли! Сварун велел воротиться к ночи, - уговаривали юноши.
Но Исток не спешил домой. С юным упрямством радовался он возможности
покомандовать - впервые в жизни. И прославиться - привези в лагерь
побольше важных новостей. Потому и не заботило его отцовское
распоряжение.
- Обождем еще! Когда Радо придет с лошадьми, побудьте здесь, а я
постараюсь пробраться за теми тремя к самому мосту.
- Смотри, мост сторожат. Попадешься.
Исток рассмеялся так громко, что его товарищи стали озираться по
сторонам.
- Да пощадит тебя Морана! Не рискуй, Исток! Что, если Стрибог
донесет
твой озорной смех до ушей Хильбудия! Что, если духи разбудят в лесу
вурдалаков и они собьют нас с пути и заманят в чащу!
Юноша, сказавший это, невольно полез за пазуху: мать повесила ему на
шею три огромных кабаньих клыка, чтобы они оберегали его от сглаза и
духов.
Исток повалился на спину, и тусклый свет луны осветил полную
сомнений
улыбку на его лице. "Морана, духи, вурдалаки, - шептали его губы. -
Могут
ли они повредить мне? Вера отцов... и все-таки... Почему Хильбудий
их не
боится?.." Он закрыл глаза, прижал ко лбу скрещенные руки и стал
горячо
молиться Святовиту, который чует все четыре ветра, видит темной
ночью и
смотрит на яркое солнце не щурясь...
- Тра-та-та!
Все разом вскочили.
Снова: "Тра-та-та-та..."
Издали доносились звуки трубы.
В одно мгновенье Исток оказался на верхушке дерева. Напряг свои
соколиные очи, вонзил их в темную точку за Дунаем, откуда прежде
поднимался дым. Луна освещала окрестности. В ее бледном свете он
увидел,
будто сверху сыплются сверкающие искорки. Их все больше, больше, они
движутся к реке.
- Хильбудий идет с войском!
Исток соскочил с дерева, юноши бросились вниз по склону.
- Эх, Радо бы сюда! - шепнул Исток и помчался сквозь кусты.
- Слышишь, волк завыл!
- Радо близко! Скорее к нему!
Со всех ног бросились они туда, откуда доносился волчий вой. Время
от
времени один из них отзывался на него, "волк" отвечал, все ближе и
ближе
подходили они друг к другу. Вскоре послышалось фырканье лошадей и
шелест
травы. Они перевели дух и пошли шагом. Вдали уже виднелись черные
тени,
быстро двигавшиеся по равнине.
- Друзья! Вам за моим конем не угнаться! Ведь вы знаете, лучше его
нет во всем лагере. Вы доберетесь до дому только к утру, а мне надо
быть
там раньше, чтобы поднять воинов и выйти навстречу Хильбудию!
Едва успел он это сказать, как рядом заржали кони. Исток птицей
взлетел на своего вороного. Тот встал на дыбы, повинуясь воле
хозяина.
Взметнулась по ветру грива, и быстрее мысли конь помчался по
равнине.
Несколько раз он замедлял бег, словно спрашивая, к чему такая гонка.
Но
Исток натягивал поводья и так стискивал его коленями, что вороной
храпел.
И тогда благородное животное почуяло, что дело не шуточное, что речь
идет
о жизни и смерти.
Чудесный конь - его подарил Сваруну предводитель гуннов - опустил
голову, ноздри его раздулись, белая пена клочьями летела во все
стороны,
деревья молниями мелькали мимо. Исток приник к шее коня, слился с
ним в
одно существо, лишь длинные его кудри плыли в воздухе да хвост
рысьей
шкуры бился по крупу коня.
Путь показался Истоку в два раза длиннее, чем днем. Изредка он
тревожно поглядывал на звезды, не миновала ли полночь. Потом снова
подстегивал коня, шепча ему в уши слова, полные любви и
благодарности, и
они мчались вперед, не разбирая дороги.
Долго ехали они вдоль реки по ущелью. Вот-вот должны были появиться
огни, но река уходила влево, а за поворотом снова вставал глухой
лес. Конь
начал ржать и задыхаться. Исток почувствовал, что тот напрягает
последние
силы. Выдержит ли он? Пришлось перейти на шаг. Ребра коня
вздымались,
мышцы дрожали от напряжения, он шел, низко опустив голову, и хрипел.
С
брюха его клочьями падала пена.
Исток озабоченно осматривал местность. Утром он скакал, не обращая
внимания на окружающее. И теперь не мог припомнить ни одного дерева,
ни
одной ложбины, которая подсказала бы ему, далеко ли еще до дома.
Скорее
вперед!
Он обнял коня за шею и приник к его уху, пообещав самого лучшего
зерна, если тот поспешит и быстрее доставит его домой.
Вороной дважды с силой ударил копытом о землю, напрягся, вытянул шею
и помчался вихрем.
Еще поворот. Вдали показались огни.
- Град!
Юноша стиснул коня коленями. Загудела земля, затрещали сухие ветки,
огни приближались.
Ущелье перешло в широкую котловину. С бешеной скоростью спустился
туда конь - мокрый, покрытый, словно снегом, белой пеной. Будто
свалившись
с облаков, выскочил Исток на середину лагеря.
- Хильбудий, Хильбудий идет! - дико закричал он.
Шатры ожили, зашумели воины, затрубили рога. Вороной задрожал и,
забившись в судорогах, повалился возле костра, из ноздрей его
хлынула
горячая кровь.
4
Когда Асбат покинул шатер Хильбудия, весь лагерь был уже на ногах.
Сотники проверяли готовность отрядов, Хильбудий сам осмотрел тяжело
и
легко вооруженную пехоту, выстроил конницу и проверил ее снаряжение;
у
многих воинов он проверил, хорошо ли наточены копье и меч.
Все ожидали, что в полночь начнется переправа через Дунай. Кони были
накормлены и оседланы, солдаты в полном вооружении лежали на соломе,
кое-кто дремал.
Но Хильбудию не хотелось идти на риск. Самых быстрых своих всадников
отправил он через Дунай, чтобы разведать, где находится Сварун и,
главное,
- где его стада.
Юстиниан сообщал, что полководец Велисарий одерживает над вандалами
одну победу за другой, что он взял город Карфаген в Африке, что
король
вандалов Гелимер собирает последние остатки своих отрядов, которые
храбрый
Велисарий разобьет в мгновение ока. Поэтому после Нового года он,
Юстиниан, намеревается устроить в Константинополе великое торжество
-
триумф Велисарию. А для этого ему нужны деньги и продовольствие.
Поскольку
Хильбудий денег добыть не может, пусть он позаботится о мелком и
крупном
скоте, чтобы было чем угостить в столице армию и народ в день
праздника.
Надо скорее напасть на славинов, отнять у них скот и спешно пригнать
его в
столицу. Письмо было подписано: Юстиниан, победитель аланов,
вандалов,
повелитель Африки.
Письмо огорчило Хильбудия. Разумеется, он ненавидел варваров -
славинов, но у него хватило благородства почувствовать, что такой
поход
унизителен для настоящего воина. Пока он покорял
грабителей-славинов, пока
он имел дело с большой армией, его радовала воинская удача. Но
сейчас
славины укрощены. Они спокойно пасут скот на своей земле, зачем же
ему,
солдату и полководцу, нападать на пастухов?
Нет, не по душе был Хильбудию предстоящий поход. Он поспешно
выполнял
приказ своего государя, но в глубине души искренне желал, чтобы не
пришлось убивать пастухов, а этого не миновать, если они окажут
сопротивление.
Итак, Хильбудий выслал передовые посты за Дунай и в ту ночь, а также
на другой день ожидал донесений. Войско стояло в лагере, наблюдая,
как
набегают тени на лоб полководца. К вечеру стали возвращаться
лазутчики.
Первые из них ничего не обнаружили. Но те трое, что промчались мимо
Истока, схватили в лесу молодого славина. Он долго не хотел
говорить.
Тогда солдаты подвесили его за руки и за ноги между двумя деревьями,
разложили снизу огонь и стали прижигать ему спину горячими угольями.
Не
выдержав мук, он рассказал, что за горою находится град Сваруна, что
Сварун собрал большие стада и хранит в крепости много богатства. Он
скрыл,
что под стадами подразумевает воинов-славинов, объединившихся с
антами, а
не овец и коров, надеясь таким образом обмануть самонадеянного
Хильбудия;
пусть бы он взял с собою лишь часть войска, - славинам легче будет
его
победить. Когда полумертвый юноша умолк, византиец пронзил ему
сердце
мечом, и лазутчики возвратились в лагерь.
Хильбудия новость обрадовала. Он выбрал лучшие отряды пехоты, а
конницу взял с собой лишь на случай, если придется посылать в лагерь
за
подкреплением.
Услыхав о славинском граде, он оживился - все-таки будет сражение.
Да
и Сваруна, вождя славинов, ему хотелось взять в плен.
Шесть таксиархов выстроили свои отряды. Хильбудий вошел в шатер и
препоясался тяжелым мечом. На голову он надел свой самый прочный и
самый
красивый шлем, - голову надо было защитить от камней, которые
посыплются с
валов. Шлем состоял из пяти полос, посеребренных и украшенных
золотыми
бляхами. Спереди сверкал составленный из драгоценных камней крест.
Слева
был вырезан голубь с оливковой ветвью, справа - венец. У подножья
креста
блестели золотые буквы "альфа" и "омега".
Когда полководец выехал из лагеря, отряды уже стояли возле моста. Он
взмахнул рукой, доски на мосту глухо загудели.
Хильбудий хотел ночью дойти по равнине до ущелья, чтоб славины не
заметили его и не угнали свои стада в дремучие леса, где их трудно
было бы
разыскать. Он запретил трубить на марше, велел следить, чтобы щиты и
мечи
не задевали друг о друга и не гремели. Легким шагом двигались отряды
по
высокой траве, она ломалась и трещала под ногами. Солдаты тихо
разговаривали между собой, рассказывая друг другу веселые истории.
Озорство и беззаботность были на их лицах, словно шли они в гости, -
так
крепка была вера в непобедимость Хильбудия, который вот уже три года
вел
их от победы к победе.
Сразу по приезде Истока в лагерь славинов среди ночи собрались
старейшины на совет к Сваруну. Говорили долго. Никак не могли прийти
к
согласию. Одни предлагали укрыться всем воинам в крепости, завести
туда
часть скота, чтобы надолго хватило припасов, а остальной скот
отогнать
далеко в дремучие леса, куда Хильбудий не пойдет. На этом настаивали
старейшины антов. Славины же во главе со Сваруном требовали
немедленно
поднять все отряды, выступить навстречу Хильбудию и напасть на него
из
засады. Мнения разделились, время летело. Тогда поднялся старейшина
Радогост и сказал:
- Мужи, звезды скоро угаснут. Хильбудий идет на нас, а мы спорим и
ждем, пока византийские мечи опустятся на наши головы. Я предлагаю
призвать Истока, благородного отрока, сына нашего вождя Сваруна,
которому
сопутствуют боги. Пусть он придет к нам и скажет мудрое слово.
Святовит
указал ему неприятеля в ночной тьме, Святовит подскажет ему мудрое
слово,
и наши седые головы склонятся перед горячей мыслью юноши, в голове
которого сияет ясный свет.
Все удивились, даже сам Сварун. Не бывало еще такого, чтобы отрок
вступил в собрание старейшин! Однако никто не возразил, никто не
сказал ни
слова.
Тогда Радогост опять заговорил:
- Удивляетесь! И молчите! Но я говорю вам: боги хотят слышать
Истока!
- Боги хотят... - зашумело собрание.
И Радогост сам пошел за Истоком.
Робея, со смиренно склоненной головой, вступил юноша в высокое
собрание. Слово взял Сварун:
- Сын мой, молчанием встречает тебя совет мужей и искушенных воинов
славных племен антов и славинов, молчанием, говорю я, ибо нас удивил
старейшина Радогост, предложивший, чтобы ты, отрок, копье которого
обагрено лишь кровью вепрей и медведей, чтобы ты, да осенит тебя
Святовит,
сказал свое слово о том, как нам встретить Хильбудия.
Исток скрестил на груди руки и низко поклонился.
- Я мчался вихрем. Моих спутников еще нет. Кто поддерживал моего
коня, если не боги? Почему конь мой пал дома, а не там, далеко в
ущелье, и
тогда войско наше спокойно спало бы до сих пор, не зная, что
близится
гроза всех славинов - Хильбудий? Святовит зажег месяц, чтобы я
увидел
блеск боевых доспехов, Морана убежала в лес и не захотела тронуть
моего
коня - я пожертвую ей лучшую овцу, - и коль скоро вы призвали меня,
я
убежден, это вам внушил сам Перун. И я говорю вам, старейшины и
мужи,
храбрые воины, пойдем быстрее со всем войском навстречу Хильбудию.
Мы
окружим его с четырех сторон, ибо понадобится много топоров, чтобы
расколоть их щиты, много копий, чтобы пронзить их доспехи, много
мечей,
чтобы разбить шлемы на головах византийцев.
- Ты сказал! Мужи, говорите вы! - предложил Сварун.
И совет в один голос ответил:
- На Хильбудия! Велик Исток!
Старейшины разошлись по лагерю. Каждый собирал своих воинов.
Верховным командующим был Сварун. Возле него собрались самые славные
герои. Они были обнажены до пояса. И вряд ли нашелся бы среди них
воин без
шрама на широкой груди. Они сражались, не ведая страха. Этой
сплоченной
стене, этим могучим мужам предстояло выступить в долину, напасть на
Хильбудия с фронта и закрыть ему путь к крепости. Они были вооружены
тяжелыми копьями, которые метали больше чем на тридцать шагов с
такой
силой, что пробивали любой щит и пронзали любые доспехи. На толстых
ремнях
у них висели мощные мечи, у многих в руках были топоры. И только у
некоторых - небольшие щиты. Все воины были пешие, на коне восседал
лишь
один Сварун. Его грудь поверх шкуры ягненка прикрывал доспех из
конской
кости - дар гуннов.
Самое трудное доверили Истоку. Под его команду отдали всех отроков,
которых он должен был поскорее вывести окольными тропами по холмам к
густому лесу, чтобы из засады засыпать воинов Хильбудия стрелами из
луков.
Молодые воины окружили Истока. Колчаны у них были полны стрел, юноши
пробовали тетивы на луках и дрожали от нетерпения. У каждого за
поясом
торчал короткий нож - на случай, если дело дойдет до рукопашной
схватки с
византийскими пращниками.
Один из отрядов вел Радогост, самый уважаемый старейшина. Его воины
несли шестоперы, боевые молоты, которые они со страшной силой
обрушивали
на шлемы противника. Получивший удар шестопером по голове как
подкошенный
падал на землю, коли не мертвый, то, во всяком случае, оглушенный.
Воинам
Радогоста предстояло вступить в дело в самом разгаре боя, когда все
смешается и начнется сумятица.
Отдельным отрядам - трубачами - командовал Крок. У них было разное
оружие и множество рогов. То были не воины, а смелые лазутчики,
пастухи и
слуги, мастера на кулачную расправу. Им надлежало внезапным громом,
шумом
и воплями сбивать неприятеля с толку. Они выполняли также весьма
важную
роль сторожей. Самые ловкие должны были занять все возвышенные места
вокруг и следить, не переменит ли направление Хильбудий, не пойдет
ли
горой. Хорошо известно, что византийцы избегают ущелий и, чтоб
обезопасить
себя от засад, охотнее прокладывают дороги по склонам гор, чем в
узких
лощинах.
Когда отряды построились, Сварун призвал всех к молитве; потом дал
знак, и воины без шума, лязга и крика исчезли в лесу, словно чаща
поглотила их. Сам Сварун тронулся последним. Его отряд двигался
стороной,
вдоль ручья, чтобы не оставлять следа. После стольких сражений
Сварун был
очень осторожен. Он хорошо знал, что Хильбудий вышлет вперед
лазутчиков на
резвых конях. Стоит им обнаружить примятую траву, и Хильбудий
повернет -
обманет, перехитрит славинов.
Утром, едва занялась заря, из крепости вышла Любиница, а с нею все
девушки; они собрались под липой и принесли в жертву Перуну
упитанного
ягненка - чтобы отцы одержали победу. Охранять крепость остался
небольшой
отряд. С ним был и певец Радован, он карабкался на вал, прижимая к
себе
свою лютню и со страхом ожидая грядущего. Он боялся крови, боевые
клики
"оскорбляли его тонкий слух", как он сам утверждал. Радован
тщательно
обдумывал, куда лучше ему дать тягу, если вестники сообщат о
поражении
славинов.
5
Ночью Хильбудий перешел равнину и к утру остановился на отдых у
подножия горы, возле которой начиналось ущелье, что вело к
славинскому
граду. Отряды укрылись в густом дубняке. Хильбудий запретил
разводить
огонь, и воинам не на чем было сварить ячменную похлебку. Поэтому
ели
всухомятку: кто вяленую рыбу, кто копченое мясо, закусывая чесноком.
Полководец решил дождаться полудня, а потом двинуться ущельем,
полагая занять крепость на рассвете. Ему и в голову не приходило,
что он
может оказаться побежденным. Засады он не боялся, но воинов терять
не
хотел. Каждый из этих хорошо обученных и бывалых солдат стоит десяти
новобранцев.
Он позвал отличного наездника, варвара-фракийца. Год назад тот
пришел
к нему и попросился на военную службу. Хильбудию он понравился, и не
зря -
уже скоро ему не было равных.
Его-то и призвал к себе Хильбудий. Фракиец был смугл, рыжеволос,
статен, очень похож обликом на славина. Хильбудий велел ему снять
одежду
византийского воина и надеть короткие холщевые штаны, какие носили
славины. Он приказ ему также расседлать коня и под видом
кочевника-пастуха
осторожно проехать по ущелью. Фракиец неплохо понимал язык славинов.
Если
ему встретится какой-нибудь славин, он должен расспросить его об
овцах и
конях, прикинувшись, будто послан азиатским купцом, едущим торговать
со
славинами. И пусть внимательно посмотрит, нет ли в долине следов
военных
отрядов.
Фракиец мигом превратился из византийского всадника в
пастуха-варвара
и уехал. Глядя по сторонам, он беззаботно пел пастушью песнь.
Поводья
свободно висели на конской шее. Словом, лазутчик ехал с таким видом,
будто
ничто вокруг его не волновало. Однако лисьи глаза подмечали каждый
след в
траве, тщательно обшаривали густые кусты на склонах. Конский след!
Фракиец
спешился и стал рвать щавель, росший возле ручья. Он жевал листья,
ползал
в траве, словно искал еще кислые стебли. На самом же деле он измерял
ширину следа, оставленного прошлой ночью конем Истока.
Потом опять лениво взобрался на коня и поехал дальше. Он то пускался
галопом, то останавливался, внимательно осматривая все кругом. И в
разных
местах он видел все тот же широкий распластанный след бешено
мчащегося
коня. Чем дальше, тем больше возникало у него подозрений, тем
быстрее
вертел он головой по сторонам и тем тревожнее поблескивали его лисьи
глазки. И однако ничего другого он не мог обнаружить. Кусты дремали,
в
лесу порой осыпались листья - это птица садилась на ветку. Вдруг он
придержал коня. В ручье лежала падаль. Он спешился и подошел
поближе.
Конь! Через мгновение фракиец был в воде. Со всех сторон он оглядел
коня, но не нашел ни малейшего признака узды. Дикая лошадь! Ее гнали
волки, она пала и свалилась в ручей. Понятно, почему остались такие
следы!
Довольный, прыгнул он на коня, посмотрел чуть дальше - следы
исчезли.
Ведь Исток мчался по воде.
Однако фракиец ошибся. Конь этот принадлежал одному из товарищей
Истока. Он пытался угнаться за Истоком, но конь его изнемог и пал.
Юноша
задушил его ремнем, снял узду, столкнул труп в воду, а сам скрылся в
лесной чаще. Два других отрока поскакали в гору, решив добираться до
дому
таким путем, а не ущельем.
Обрадованный фракиец повернул коня и бешеным галопом помчался
докладывать Хильбудию, что все спокойно, что врагов нет.
Неожиданно в самом узком месте долины прямо перед ним возникла из
травы человеческая фигура. Фракиец так рванул поводья, что конь
встал на
дыбы.
- Эй, пастушок, что ты тут делаешь?
- Овец ищу; сотня овец у моего отца пропала. Три дня их ищу. Ты не
видал? Откуда путь держишь?
- Эх, парень, я тоже, вроде тебя, ов |
|
