«ЖЕСТКОЕ СВЯЗЫВАНИЕ»

   - Вы позвоните мне завтра в два часа пополудни, - говорит по телефону Кэйе Бакли. - Я дам вам указания, и вы придете на интервью, которое продлится до четырех. А в девять утра вы позвоните, чтобы подтвердить нашу договоренность.

Кэйе - «дом»* и одна из нескольких в Сан-Франциско, с кем я наметила встретиться. Я нашла ее имя в «Черной книге» - национальном указателе продукции, публикаций и услуг, ориеширующемся на потребителей, которые не нашли то, что им нужно, на «Желтых страницах» или в изданиях Б.Далтона. Среди садомазохистской общественности Сан-Франциско распространился слух, что отпрыск одного из самых уважаемых семейств города нашел себе «дом» по вкусу именно с помощью этой книги.

Объявление Кэйе гласит: «Настоящее садомазохистское связывание и частном каземате (тонкий садистский фокус), развитая садомазохистская техника для опытных мазохистов, консультации для новичков. Будем рады посетителям любого пола и сексуальной ориентации».

Пока я записывала назначенное Кэйе время в блокнот, она повторяла его, словно говоря с ребенком. Мужчины платят, чтобы над ними издевались таким образом, они хотят получать инструкции от надменной, властной женщины, у которой, кажется, нет других интонаций в голосе, кроме снисходительной.

Я засовываю блокнот в сумку, рядом с видеокассетой с записью садомазохистской свадьбы, на которой жених прокалывает кожу, прикрывающую клитор, своей невесте-«рабыне» на импровизированном алтаре, где они обменивались клятвами. Свадьба происходила в доме с великолепным видом на виноградники, в присутствии сорока гостей (все они являлись членами «садомазохистской семьи»).

В такси, направляющемся в частную «темницу», мне приходит в голову вопрос: какое оправдание жених и невеста предоставили своим настоящим семьям, отказывая в приглашении на свадьбу?

Я рассказываю водителю о том, что пишу книгу об извращениях в сексе. Он протягивает мне карточку компании с номером его автомобиля и говорит: «Позвоните мне. Я могу отвести вас в бар, где собираются лесбиянки. Там они занимаются сексом, иногда с «голубыми» мужчинами. Вас это не смущает?»

Следуя инструкции, я нажимаю на кнопку звонка в доме Кэйе Бакли три раза («Я знаю, что пришел друг, если звонят три раза»). Зажужжав, дверь открывается, впуская меня в дом викторианской эпохи, не испорченный владельцами, обычно наляпывающими фальшивое дерево на стены и снижающими потолки; здесь также обошлись без мер по «сохранению» дома, которые могут вызвать лишь удар по кошельку. Как пожилая леди с хорошей родословной, дом грациозно старел, с достоинством покрываясь морщинами. Лестничные пролеты наполнены светом, врывающимся через огромные окна. На второй лестничной площадке в горшке растет вполне здоровое зонтичное дерево, достигшее пяти футов в высоту. Я поднимаюсь по ступенькам, идя на голос Кэйе. Когда она открывает дверь в свои владения, огни гаснут.

Она - «дом», госпожа, которой ее клиенты (в основном, богатые женатые мужчины) платят за то, что она их связывает и иногда - подвергает сексуальным истязаниям. Сегодня она не одета для работы. Кэйе - маленькая женщина лет сорока пяти с волосами, окрашенными в два оттенка - очень черный с белокурой прядью спереди. На ней очки и никакой косметики, на ногах тесные лосины длиной по щиколотку, черные балетные тапочки, сверху - свободная черная туника. В черном льняном костюме и лодочках на высоком каблуке, с дорожной сумкой в руках - обязательной принадлежностью женщин, трудящихся на более-менее постоянной работе, - я чувствую себя чересчур разодетой.

Мы жмем друг другу руки, и она ведет меня по коридору, вдоль которого развешаны садомазохистские черно-белые фото. Некоторые из них изображают Кэйе, одетую для работы. На этих фотографиях она на удивление хороша и отличается от той, которую я вижу сейчас перед собой, ее тело стройное и элегантное, в нем чувствуется агрессия - тот тип тренированного тела, которое даже у женщин вызывает восхищение. Она выглядит довольно сексуально. Мы начинаем с задней комнаты, последней из трех, кожаной темницы. «Жесткое связывание» происходит в этой мрачной комнате, где потолок и стены окрашены в черный цвет. Окна полностью занавешены черным бархатом. Здесь мог бы обитать вампир. Фактически единственный предмет мебели в этом помещении (не считая стула с прямой спинкой, на который она меня усаживает) - это длинный ящик, похожий на саркофаг, с крышкой, обитой кожей. Принадлежности для пыток свисают с черных вешалок на двух стенах. На еще одной стене висит нечто вроде каркаса, заполненного переплетающимися матрасными пружинами. Не нужно много воображения, чтобы представить клиента привязанным к этой штуке.

   - Не хотите ли чашечку чая перед тем, как начать? - спрашивает она. - У меня есть с ромашкой, мятой и яблоком.

Пока она готовит мятный чай, я осматриваю комнату. Томное диссонирующее бренчание восточной музыки лилось из ее переносной магнитолы. Искусство здесь представлено статуей Пана и фотографией обнаженного мужчины, стоящего на коленях, с головой, покрытой кожаным капюшоном, и руками, связанными кожаными ремнями за спиной. «Госпожи» на фото не видно, за исключением стройной ножки в сапоге с высоким каблуком. Ножка покоится на голове мужчины.

- Вам нравится это фото? - спрашивает Кэйе через дверь.

Я отмечаю, что поза предполагает определенное чувство юмора, что поднимает это фото над уровнем типичных работ в области садомазохистского порно. Мужчина - его среднестатистическая дряблая задница человека средних лет выставлена напоказ всему свету; личность женщины, обладающей властью над ним, остается в секрете. Связывание, выставляющее напоказ ягодицы или гениталии, считается «унизительным связыванием». Расположение ее ноги подчеркивает очевидное забавным образом. Я могла бы счесть это символом грубой женской власти, если бы не знала, что мужчина «под каблуком» заплатил, чтобы под ним оказаться.

   - Моя узкая специальность - наложение пут, как с помощью веревок, так и с помощью кожаных аксессуаров, - говорит Кэйе, подавая мне чай.

Многие «дом» имеют специализацию. Они способны угодить совершенно разным вкусам, но считают себя наиболее искусными в какой-то одной области - связывании, к примеру, или фетишизме, или бичевании, или избиении тростью. В Хьюстоне я встречалась с женщиной, настолько умело обращавшейся с тростью, что ее часто вызывали в другие города, где клиенты готовы были оплатить перелет первым классом, все издержки плюс 250 долларов за каждый час «самой лучшей руки с тростью». Два раза в год она совершает путешествие в Англию за новыми тростями.

   - Вот поэтому я здесь и нахожусь, - отвечаю я. - Я знаю, что некоторые мужчины платят за «свидания», не включающие в себя ничего, кроме «жесткого связывания». Я не понимаю, почему они это делают.

Смысл связывания в стиле «свяжи и раздразни» состоит в усилении оргазма обездвиженного партнера (так как продлевается фаза возбуждения), или в применении некоторой власти, когда он вот-вот достигнет высшей точки. Вы доводите его почти до эякуляции при помощи рта, рук, влагалища либо всеми этими тремя способами и устраняетесь, когда он готов извергнуть семя. Повторив это два-три раза, вы можете подарить ему и себе оргазм оглушительной силы. Но вам захочется освободить его руки перед тем, как вы кончите, чтобы он смог держать вас за бедра, ласкать ваши груди, притянуть вас к себе, когда все закончится. Вы захотите освободить ему руки, потому что вы жаждете его прикосновений, хотите ощутить его объятия. Легко соскальзывающие путы становятся скорее символическими, чем настоящими, в том случае, если он действительно не хочет и не может ждать.

«Жесткое связывание», наоборот, ставит связанного в такое положение, из которого он (она) не в состоянии выпутаться без посторонней помощи. Чувство полного бессилия (настоящего, а не воображаемого) - вот чего жаждут его поклонники. Он может быть прикован цепями к деревянной конструкции, навевающей воспоминания о колониальных временах, или втиснут в кожаные одеяния, туго переплетенные и удерживающие тело в нелепой позе, или вплетен веревками в замысловатую паутину. Так или иначе, он связан, он полностью зависит от «госпожи», от того, насколько безопасно она проведет его через это переживание. Ему не дозволено ничего. Мужчины - а в подавляющем большинстве случаев именно мужчины подвергаются такому связыванию - часто говорят, что они истинно свободны только тогда, когда полностью обездвижены.

Временное лишение сенсорных ощущений - типичная часть сценария «жесткого связывания». Подчиняющемуся вставляют кляп в рот, затычки в уши, завязывают глаза или надевают капюшон. Некоторые «дом» предпочитают надувные капюшоны с дыхательными трубками, которые обездвиживают голову. Тело может быть зафиксировано в неестественной позе, иногда - даже подвешено. Во время «висячего связывания» подвергающийся истязаниям удерживается в воздухе с помощью лебедок. Лучшие «помещения для пыток» оборудованы устройствами, позволяющими быстро освободить его, если он потеряет сознание, после чего он падает в объятия своей «госпожи», обладающей навыками первой помощи.

   Что же за удовольствие таится в веревочной паутине, такой тесной и замысловатой, что иногда «дом» требуются часы, чтобы заключить в нее тело «плененного»? Что чувствует мужчина, когда она не дотрагивается до его гениталий, разве что осторожно хлестнет по ним замшевой плеткой? Что заставляет его платить деньги за то, что его опутают крепче, чем муху в паутине, затем, возможно, перевернут вверх ногами, и все это лишь для того, чтобы потом развязать, не позволив получить сексуальной разрядки?

Приверженцы «жесткого связывания», для которых оно является основным источником эротического удовольствия, говорят, что приветствуют путы, ибо они полностью снимают с них ответственность. Эти люди устали от того, что они в ответе за свою жизнь и жизнь других - жен, детей, служащих, клиентов или пациентов, - чье будущее находится в их руках. По их описаниям, когда они находятся в подневольной позиции, путы врезаются не только в их тела, но и в их сущность, доводя до состояния, когда все становится по-иному, когда усиливаются чувства - при этом от них не требуется ничего, даже сексуальной реакции. Они не обязаны иметь эрекцию или доставлять удовлетворение женщине. Некоторые мужчины говорили мне, что такой свободы не испытывали больше нигде.

* * *

   - Прислонитесь к этой штуке и увидите, на что это похоже, - говорит Кэйе. Она заметила, что я пожираю глазами сооружение с внутренними пружинами, пока возвращалась к своему стулу.

Я прислоняюсь к нему, для пущего эффекта подняв руки над головой. Оно подается под моим весом.

Ощущение не назвать неприятным, но оно какое-то неуловимо сексуальное. Может быть, этот моментальный эротический звон в ушах вызвало то, что я подняла руки и раскрыла свое тело, а может - осознание того, что я погрузилась туда, куда погружали теяа обнаженные мужчины, подчиняясь женщине.

   - Я жила в Японии, работала в секс-клубах и как «доминирующая», и как «подчиняющаяся», и была замужем за японцем, - говорит Кэйе, сидя на штуковине, смахивающей на гроб, и прихлебывая чай. - Связывание веревкой - это часть японских традиций. Именно там я этому и научилась.

   - На чем это вы сидите? - спрашиваю я.

   - Вам нравится? - Она мягко улыбается и выглядит польщенной моим вопросом. - Я сама это сделала. Эта комната - полностью моих рук дело. Я не слишком хороший плотник, но соорудила все сама, только немножко помогали друзья. Я называю эту вещь «стол-саркофаг для наложения пут».

   - Я как раз хотела сказать, что это похоже на саркофаг.

   - Каждая садомазохистская «темница» имеет стол, к которому «жертву» привязывают для порки. Видите крюки по краям? Через них продеваются шнуры. - Она встает и открывает крышку. - Это я использую для лишения «жертв» сенсорного восприятия.

   - Вы хотите сказать, что запираете людей внутри?

   - Иногда.

Она подходит к задней стене и открывает дверцы большого шкафа, три секции которого занимают немалое пространство, десять-двенадцать футов в длину.

   - Некоторые из моих клиентов желают к связыванию добавить боли. Не хотите ли посмотреть?

За дверями оказывается множество кнутов, тростей, ремней, хлыстов, ошейников и кандалов. В эту экипировку, должно быть, вложены тысячи долларов. Я ставлю чашку с чаем, подхожу поближе к коллекции и натыкаюсь на нечто, похожее на щетку с перьями.

   - Вы сразу же подошли к перьям, - говорит она, кивая головой, словно она этого ожидала, а я, как хороший ученик, оправдала ее ожидания. - Бывает, я использую это в чувственных играх. Того, кто хочет более садистского подхода, это может свести с ума. - Она берет замшевую плетку и протягивает ее мне. - Или что-нибудь вроде этого, это тоже довольно интересная штука. - Я провожу пальцами по полоскам мягкой кожи. В моих руках они кажутся невинными. - Я использую это в чувственных играх.

   - Вы могли бы употребить это для человека, который пришел к вам исключительно для того, чтобы пережить опыт связывания?

   - Возможно. Хотя вряд ли. Для таких связывание само по себе - переживание.

Мы возвращаемся на прежние места, садимся и берем чашки с чаем.

   - Кто же ваши клиенты? - задаю я вопрос и поспешно добавляю: - Я не имею в виду их имена или приметы, по которым их можно узнать.

Она кивает, но вначале рассказывает о себе.

   Первый оргазм у Кэйе произошел в двадцать девять лет, и вскоре после этого она стала иметь сексуальные отношения с одной парой. Это случилось, когда она была замужем за японцем и жила в его стране. Втроем они сформировали «триаду с жесткими взаимоотношениями». Мужчина был «властителем», Кэйе и его партнерша подчинялись ему; это был ее первый садомазохистский опыт, связь, где «движущей силой была боль», тогда-то и изменилась ее жизнь. Связывание веревкой в японском стиле было одной из частей того, что они делали вместе, и под руководством мужчины она профессионально овладела этим методом обвязывания тела веревкой в несколько оборотов и наложения сложных узлов, удерживающих тело на одном месте.

   - Некоторые люди испытывают необходимость подчиняться, - говорит она, - чтобы, покорясь, утратить власть. Я верю, что подчинение требует силы. Сила нужна для того, чтобы пустить все на самотек. Некоторые реализуют эту силу только тогда, когда их связывают.

Она сидит совершенно спокойно, не балансируя чашкой на блюдце, не отдирая заусенцы на пальцах, не постукивая чем-нибудь из окружающего ее арсенала. Руки лежат у нее на коленях, она сидит на саркофаге и рассказывает таким ровным голосом, что он кажется возникающим посреди комнаты без ее участия. Даже глаза ее практически неподвижны. Я восхищена ее способностью сохранять такую выдержку.

   - Мне довольно тяжело рассказывать о своем детстве и о тех десяти годах моей жизни, которые я провела в роли «подчиненной». Я еще и работала как «подчиненная», а позже и как «доминирующая» в секс-клубах Токио. У меня остались отметины в память о тех годах. - Я вздрагиваю, но она машет рукой, чтобы я не переживала. - Некоторые из нас гордятся этими шрамами. В детстве меня воспитывали люди, далекие от понятия, как это нужно делать; у меня не было, на кого опереться. Отца я видела четыре раза в жизни. Мать полностью сошла с рельсов, когда мне было шесть месяцев, и полгода после этого провела в психиатрической клинике. Люди, заботившиеся обо мне, не знали, что делают. Оба моих брака были традиционными, и я не была в них свободна. У меня не было никого, кто знал бы, что нужно делать, до той поры, пока я не столкнулась с садомазохизмом. Когда я обнаружила эту форму эротизма, она сразу нашла во мне отклик. Я не могла иметь отношения с кем-то, кто этого не понимал и не практиковал один из видов эротической игры с властью.

   Сейчас она состоит в связи с мужчиной, который «исследует женское начало в своей натуре». Ее клиенты - в основном гетеросексуальные мужчины, обыкновенно женатые, хотя время от времени Кэйе принимает и пары, а совсем редко - и одиноких женщин. Мужчины работают должностными лицами компаний, адвокатами, врачами, брокерами, банкирами. Она беседует с ними об их фантазиях, но не позволяет им диктовать сценарий, по которому будет протекать «сценка». Как многие, имеющие отношение к Сцене, она доверяет мнению, что интерес к «творческим» методам сексуальных игр разгорелся из-за боязни СПИДа. Неужели она действительно думает, что если бы ее клиенты не страшились СПИДа, они вернулись бы к нормальному сексу?

   - Если кто-то приходит ко мне и говорит: «Я хочу, чтобы меня провели по коридору на поводке и заставили нюхать трусики», я говорю ему: «Вам надо найти кого-нибудь другого». Яйца курицу не учат - это значит, что я не позволю подчиненному распоряжаться представлением. То, что я делаю, - это профессиональное обслуживание. Я не торгую коммерческим товаром.

Некоторым людям, говорит она, «нравится надевать кожаные путы, блестящие украшения и заниматься сексом в коже. Нет ничего страшного в занятии любовью в кожаных браслетах. Это приятная вещь, но это не то, чем я занимаюсь со своими клиентами».

   - Я считаю себя садомазохистским секс-педагогом, Я не могу принять клиента, пока не почувствую, что то, чем мы собираемся заняться, этически оправдано. Во всем этом - в частности, в связывании - силен духовный элемент.

В связанном состоянии, по ее выражению, человек может обнаружить, что его чувства обострились благодаря ощущению «беспомощности» младенца.

   - Первое, что я делаю с «жертвой», - надеваю на нее ошейник. Это сразу определяет роли, становится ясно, кто держит в руках власть, а кто ей покоряется.

Тема духовности в большой степени присутствует в словах участников садомазохистского сообщества Сан-Франциско, произносимых ими в свою защиту. Кэйе Бакли презрительно усмехается при упоминании «коммерческой» Сцены Нью-Йорка, описывая себя при этом как «профессионалку». Другая «дом», считающая себя «врачом», говорила мне: «Если вы все делаете правильно, садомазохизм становится передачей духовных полномочий. На Восточном побережье просто выколачивают дерьмо друг из друга. Когда же я опускаю кнут на чью-то плоть, я тем самым подвожу к экстазу души».

Я стою в японской комнате, другой садомазохистской «темнице» Кэйе, и чувствую, что задыхаюсь от духа садомазохизма, словно нахожусь в затхлой келье монаха, бичующего себя и своих «коллег» на ежедневных молениях. Эта комната служит также ей спальней; ее кровать - это мат, обрамленный деревянными досками, над которым нависает подъемный механизм. Я не могу себе представить, что должен ощущать человек, каждую ночь укладывающийся спать под такой штуковиной. Не маршируют ли в ее снах вместо овец образы связанных мужчин? В этой комнате играет другая кассета - звучит музыка «Кодо», состоящая, в основном, из монотонных барабанных ритмов. На полке расположился гонг. Я вижу еще одну фигуру Пана, какую-то богиню неизвестного происхождения, фимиам в курильнице, маску с перьями (все это на небольшом полированном шкафу). В целом комната имеет строгий и скромный вид. Есть ли у Кэйе снимки племянников и племянниц, любовные романы или детективы в мягких обложках, вазочки для сладостей, кружевные лифчики? Может, и есть, но пока не видно.

   - Вы уже заметили, что кожаная камера вызывает другие чувства, чем эта, - отмечает она. - Обстановка - очень важный аспект садомазохизма.

   - С помощью вот этого приспособления вы подвешиваете клиентов? - спрашиваю я, бросая взгляд на лебедку над моей головой.

   - Бывает. Но подобного хотят не многие клиенты. Это сильно отличается от «кожаного связывания», которое я устраиваю на столе. На этой неделе я здесь принимала одного. Он приходит раз в месяц, и вот чего он хочет. - Она протягивает альбом фотографий. - Это лишь часть того, что я могу.

Я перелистываю страницы. На фотографиях изображены азиаты (скорее всего, японцы), в основном - это женщины; они обмотаны веревками в несколько раз. На одном снимке я насчитала пятнадцать рядов веревки вокруг запястий миниатюрной женщины. Ее груди выглядят едва заметными бугорками под массой веревок.

   - Ну-ну, - говорю я, возвращая альбом.

   - Да, - говорит она, - это впечатляет. В последний раз, чтобы связать и подвесить клиента, у меня ушло почти четыре часа. - Мы обе поднимаем глаза на пустующий механизм. - Это необыкновенно длительная и сложная процедура. Чаще всего на нее уходит не менее двух часов.

   - Как долго он тут висел? - интересуюсь я.

   - Только несколько минут. - Она делает паузу, ожидая ответа, но я не знаю, что сказать.

   - Это духовная вещь, - говорит она.

   - Не захочет ли он поговорить об этом? - спрашиваю я.

   - Сомневаюсь.

В такси, увозящем меня от дома Кэйе, водитель жалуется на неисправную трансмиссию, обвиняя в этом себя.

   - Я не умею планировать свою жизнь, - говорит он. - Я плыву по течению. Я никогда не заботился о собственной судьбе.

Вдруг мне захотелось сказать ему, что он может радоваться хотя бы тому, что ему не нужно платить «дом», которая бы сняла с него обязанность контролировать себя. Но вместо этого говорю ему, что работаю над книгой о сексе.

   - Вы правильно сделали, что приехали сюда, - отвечает он. - Здесь всегда было полно секса

«ЖЕСТКОЕ СВЯЗЫВАНИЕ»

(продолжение, начало здесь)

   Я нашла Дона через сеть связей, существующую внутри любой профессии, а также каждого подпольного сообщества. Это происходило в шесть ступеней: любого журналиста от нужного источника отделяет шесть телефонных звонков. Дон - выдающийся специалист, он известен метрдотелям лучших ресторанов по обе стороны залива как большой гурман, у него есть прекрасная яхта, стоящая в Сосалито. Ему около пятидесяти, он женат и имеет двоих детей. Почему он захотел рассказать мне о своем опыте связывания? Он говорит, что доверяет мне. Я подозреваю, что, боясь разоблачения, он одновременно томится в ожидании случая, который бы открыл потайную дверь и положил конец его двойной жизни. Он идет на маленький риск, который может привести (но вряд ли приведет) к раскрытию его секрета.

   - Я не поддерживаю отношений с какой-то одной «дом», - говорит он, - но встречался по крайней мере хоть однажды со всеми женщинами - знаменитыми специалистками в связывании, в этой стране и некоторых городах Европы. Я много езжу по делам. Деньги позволяют мне выбирать то, что я хочу. Если у меня дела в Брюсселе, то я вполне могу разрешить себе поездку в Гамбург, чтобы повстречаться с Карен Хенсалл. Возможно, я просто боюсь видеться с одной женщиной на регулярной основе.

   - Боитесь чего? - спрашиваю я.

Мы сидим на веранде ресторана в Сосалито с прекрасным видом на залив. Нам видна его яхта. В сумерках через залив начинают сверкать огни Сан-Франциско. Ну так чего же ему бояться?

   - Стать слишком зависимым от женщины, - говорит он. - Если иметь постоянную связь с «дом», она обретает гораздо больше контроля надо мной, чем это возможно при единичных встречах. Я был с Кэйе Бакли дважды за последние несколько лет. Она очень хорошо выполняет свою работу, она одна из лучших. Но если бы я виделся с ней раз в неделю или даже в месяц, она могла бы приобрести большее значение в моей жизни. Потому что она действительно меня понимает.

Он отводит назад прядь белокурых волос, которую морской бриз отбросил ему на лоб. У него сильные руки. Я могу вообразить, как они ласкают мои груди или раздвигают мне ноги. Когда Кэйе Бакли берет руки, подобные этим, и заламывает их за широкую спину, интересно ли ей, как они ощущались бы на ее теле?

Волосы Дона высветлены, но довольно искусно. Я так и вижу его терпеливо сидящим под одной из этих маленьких шапочек в престижном салоне, где его укрывают в занавешенной комнате, пока схватится краска. На руках у него - маникюр. Рыжевато-коричневые льняные слаксы сохраняют стрелки, несмотря на то что день подходит к концу. Он улыбается, заметив мое внимание к деталям. Его глаза слишком синие, чтобы это был натуральный цвет. Контактные линзы.

   - Я стараюсь сохранять форму, - говорит он, - по разным причинам, в частности и потому, что мне не хочется выглядеть смешным дряблым неряхой, когда меня подвешивают связанного.

Мы оба смеемся. Я могу представить его подвешенным к подъемному механизму - желудок его не подведет.

   - Самолюбие, - роняет он. - Говорят, что мужчины более самолюбивы, чем женщины. Я сам тому подтверждение. - Он делает паузу. - Интересно, не смеются ли про себя все эти женщины над нелепостью своих «пленников»? Я слышал, что Кэйе Бакли смеется, когда подвесит мужчину. Я не могу вообразить что-либо более унизительное, чем быть осмеянным.

   - А где вы это слышали? - спрашиваю я его, хотя я тоже это слышала, более того, от нее самой: этот издевательский смех - часть услуг, которые Кэйе оказывает клиентам. Нет ли у этих мужчин определенной тяги к унижению?

   - От одной «дом» из Нью-Йорка. - Он смыкает руки вокруг чашки с двойным кофе со сливками, стоящей перед ним, словно человек, согревающийся холодной ночью, и говорит: - Я считаю себя «подчиняющимся». Это тайна, которой я не могу поделиться с женой.

* * *

   Представьте себе, что вы не в состоянии поделиться своим самым потаенным желанием со своей партнершей, потому что вы стесняетесь облечь ваши идеи в слова. Теперь представьте, что вы думаете: ваше желание чересчур постыдно, чересчур низко для ушей вашей возлюбленной. Если вы это представили, то узнали, какова жизнь у Дона. Он думает, что болен. «Домы» говорили ему, что это не так, но он им не верил. («Почему я должен доверять их мнению? Они проводят свою жизнь с больными ублюдками вроде меня».) К идее о медицинском лечении он относится не слишком серьезно, может быть, оттого, что не верит, что с ним произойдут какие-то изменения, а может, оттого, что он не хочет расставаться с тем, что приносит ему наивысшее удовольствие. В данное время он находит отклик на свои нужды. А в результате ему пришлось бы принести все это в жертву, в надежде найти какой-то другой путь к удовольствию. Свой же путь он спланировал сам, хотя, возможно, он более извилист и сложен, чем мог бы быть.

   - Я не верю в лечение, - говорит он, доверительно понизив голос. - У нас с женой несколько лет назад был трудный момент, и мы обращались в консультацию. Я пошел туда, чтобы угодить ей, чтобы она поняла: я серьезен в намерении сделать ее счастливой в браке. Я сказал доктору то, что он хотел услышать, и мы были объявлены «излеченной» парой и отправлены восвояси. Лечение - это дерьмо собачье. Вы изучаете их язык и говорите с ними на нем; после этого они совершенно счастливы по вашему поводу. Наши проблемы в то время не имели ничего общего с сексом, - уверяет он, широко разведя руками, а затем кладет их плашмя на стол. Интересно, не пример ли это того языка движений, которым он, возможно, пользуется на деловых встречах. - Она думала, что я слишком занят на работе и недостаточно занимаюсь ей и воспитанием детей. У нее не было никаких трудностей в сексе. Дважды в неделю мы делали это в достаточно разнообразных позициях. Я делал ей куннилинг. - Он улыбается. - Она была удовлетворена. Единственная вещь, которая примиряет меня с моим сексуальным поведением, - это то, что я знаю: используя фантазии о связывании, которые держат меня во время секса в возбуждении, я могу удовлетворить ее.

Мне хочется положить на его руку свою и сжать его запястье большим пальцем. Я знаю секрет Дона и нахожу его привлекательным. Не его ли готовность к подчинению вызывает у меня отклик?

   - Вы когда-нибудь связывали мужчин? - спрашивает он.

   - Нет, - отвечаю я, потому что, мне думается, мои забавы с шелковыми поясками он не сочтет «связыванием».

Дон вспоминает о старых журналах с культовой «связанной королевой» Бетти Пейдж, которые он рассматривал, еще будучи школьником. Он возбуждался от фотографий, на которых она была изображена на разных стадиях раздевания, но совсем обнаженной - довольно редко, а в основном - связанной веревкой. Бетти широко снималась многими разными фотографами в качестве модели для календарей и плакатов, но фото с путами делались только Ирвингом Клоу, который, видимо, был одержим сексуальным связыванием. Бетти быстро стала его самой знаменитой моделью, а их сотрудничеству часто приписывается заслуга в распространении связывания в качестве элемента эротики в США.

Дон представлял себя на месте Бетти. Он воображал себя в ее позе, беспомощного и покорного, находясь в состоянии сексуального возбуждения. В отличие от других, он не ставил себя в положение «мучителя», невидимой личности, обвязывающей Бетти веревками. Он не видел в этом ничего странного, пока в старших классах не поучаствовал в пьесе вместе со сверстниками. Кто думал, что его юношеские фантазии настолько отличаются от фантазий остальных?

   - Я не помню, что это была за пьеса, но мне досталась явно отрицательная роль. Я провел большую часть сценического времени привязанным к стулу. Сказать я должен был с полдюжины строчек. Я был жертвой или схваченным преступником, точно сказать не могу. Все, что я помню, - то, что у меня случалась жуткая эрекция, когда меня привязывали к этому стулу. Я молился, чтобы никто этого не заметил, но это, само собой, произошло. Пара парней безжалостно намяли мне бока. Они решили, что я так разгорячился из-за «звезды» нашей пьесы, маленькой блондиночки, которая гарцевала передо мной туда-сюда, пока я был привязан, ее остренькие груди распирали свитер. Мне пришлось действительно приударить за ней, так как я хотел, чтобы парни, надававшие мне по ребрам, списали причину моей эрекции на нее. Я больше не вернулся в школьное собрание. Мои старые товарищи, наверное, решили, что успех вскружил мне голову. Но я не хотел, чтобы меня вспоминали в связи с пьесой.

Этот инцидент принудил Дона пересмотреть взгляд на свои сексуальные реакции, которые, по его заключению, оказались «ненормальными». Ему не понравилось то, что он увидел в зеркале своей психики, и, чтобы победить тот негативный образ, который он себе сам создал, он стал упражняться в удовлетворении своих партнерш, в частности, с помощью орального секса.

   - Откуда берутся вещи, подобные этой? - спрашивает он. - Я не верю, что так зациклился на этом из-за того, что смотрел те старые фотографии Бетти. Ведь сколько мужчин и мальчишек мастурбировали на Бетти Пейдж, не приходя после этого к причудливому желанию быть связанным. Я не могу припомнить ничего из моего детства, - продолжает Дон, - из того, каким образом родители наказывали меня, что могло бы привести на эту стезю. В нашей семье секс не был темой разговоров. Мои родители происходили из кальвинистов, это были прямые и правильные люди, не имевшие много удовольствий в жизни. Я не могу припомнить знаков сильной привязанности или открытой сексуальности у родителей. Но также не было даже косвенных оскорблений в их отношениях со мной или между собой. Я читал о людях с похороненными в подсознании воспоминаниями об оскорблениях детства, но я не думаю, что я один из них.

Озадаченный и смущенный развитием своего желания, он никогда никому не говорил, что не может поддерживать эрекцию и эякулировать, не представляя себе ситуации с «крутым связыванием». Когда он пытался фантазировать на другие темы либо сфокусировать внимание на партнерше, эрекция резко ослабевала. Ничто не может заставить его член напрячься, кроме фантазий на тему связывания.

   - Покуда я фантазирую, я в полном порядке, - он самокритично посмеивается. - Если моя жена когда-нибудь научится читать мои мысли, у меня возникнут проблемы. В тех редких случаях, когда я старался заниматься сексом без мыслей о связывании, я был не в состоянии исполнить свои супружеские обязанности.

Дон подпитывает свои фантазии, посещая какую-нибудь «дом» раз в месяц или реже. Он платит только за жесткое связывание, не желая бичевания, электрических ударов в гениталии или «игры в протыкание» (установление на соски или мошонку колец, которые после встречи могут быть удалены) - это виды практики, которые он считает «уже совершенно выходящими за рамки». Когда ему выпадает возможность встретиться с «дом», специализирующейся на веревочном японском связывании, он ее не упускает, потому что это «удовлетворяет куда лучше», чем при-вязывание к столу кожаными полосками. Процесс продолжается, в зависимости от места, от часа до трех с половиной и стоит от двухсот до тысячи долларов за прием.

Он также практикует одиночное связывание не реже раза в месяц, иногда чаще, и только во время поездок.

   - «Дом» из Амстердама научила меня, как можно самому привязать себя к кровати системой веревок, прикрепленных к замку с комбинациями. Перед тем как это сделать, я устанавливаю на лампе около кровати автоматический таймер. У меня остается около десяти минут до включения таймера, после того, как я себя привяжу. Он отключает лампу, и я не могу видеть замок до тех пор, пока она вновь не зажжется, как правило - спустя три часа.

Для меня это сильное переживание. Перед тем как погаснет свет, я думаю обо всем, что может произойти, пока я не буду видеть замок и не буду способен себя освободить. А что, если случится пожар? Другое происшествие? Что, если позвонит среди ночи жена? Если позвонят или придут и постучат деловые компаньоны, с которыми я разъезжаю? Самым худшим было бы, если б они встревожились, что не могут меня разбудить, и позвонили в службу безопасности гостиницы, которая впустила бы их в номер. А там я, гол, как сокол, прикручен к кровати, а мой «петушок» в полной боевой готовности. Это было бы моим концом, не так ли?

Когда загорается свет, Дон освобождается. Он сматывает веревки и прячет их вместе с замком и таймером во втором дне чемодана. Но он не мастурбирует.

   - Я никогда не онанирую во время или после связывания, - говорит он. - Это каким-то образом изменило бы баланс внутренних сил во мне. Просто я так не делаю.

Спустя несколько недель после свидания с ним я натыкаюсь в «Спектейторе» - калифорнийском секс-еженедельнике - на вкладыш с фото, посвященный связыванию, который заставляет меня подумать о Доне. На фото - связанная женщина, брюнетка, которая, хотя внешне не похожа на Дона, обладает той уязвимостью, что вызывает воспоминания о нем. Позже я показываю этот вкладыш с фотографиями одной женщине, «подчиняющейся», которая тоже любит, чтобы ее связывали. Я спрашиваю, почему это ее возбуждает. Она говорит о любви - любви, изливающейся, как думают «подчиненные», от «дом», которая их связывает. Ее цветистые слова не могут ответить мне на мои вопросы и ничего не объясняют тем непосвященным, которые не в состоянии понять эту потребность, это желание быть крепко-накрепко связанным.

Это любовь, настаивает она. Что же здесь общего с любовью?