САДОМАЗОХИЗМ КАК ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ ИГРА

   - Мое личное убеждение: что бы ни делали взрослые по взаимному согласию, все о'кей, лишь бы это не вызывало постоянных отметин или увечий, - говорит Энтони.

   Мы сидим на одном из балконов одного из его домов, наблюдая, как солнце медленно тонет в Тихом океане. Огромный красный шар присаживается на колени к морю, прежде чем прожечь свою дорожку и исчезнуть. Мы сидим в тишине, пока от солнца не остается ничего, кроме розово-багряного отблеска на поверхности воды. Волны ритмично разбиваются о скалы в нескольких футах под нами. Закат в Южной Калифорнии - это событие, поэма, положенная на музыку прибоя.

   - Я не распространяю свою систему ценностей на других и не хочу, чтобы они распространяли свою на меня, - говорит Энтони, вновь наполняя шампанским наши нежные хрустальные бокалы, на задней стенке которых выгравированы лилии-каллы. - После таких слов я должен вам сказать, что я не поклонник садомазохизма на крутом уровне. Я не кровопускатель.

Для меня садомазохизм - игра, оживляющая вещи, которые начали приедаться. В первую очередь вам нужны взаимоотношения, связь, - утверждает он. - Вам ни к чему начинать с садомазохизма. Он вообще не нужен в начале отношений, когда все свежо и возбуждает само по себе. Это приходит позже, когда ваш пыл начинает угасать. Как только вы становитесь старше, особенно если вы долго крутите любовь с одним человеком, вы находите, что становитесь более вялым. Вам нужно что-то еще, чтобы поддерживать свой сексуальный интерес. Вот где в игру вступает садомазохизм.

Я также уверен, что это штука, к которой гораздо легче пристраститься, если у вас есть деньги. Я жил во многих местах Европы, а позже в Манхэттене и Лос-Анджелесе. Люди, которых я знаю, из тех, что занимаются садомазохизмом на разных уровнях, имеют деньги. Эта игра не для бедняков.

   Энтони - предприниматель, который основывает компании, ставит их на ноги и продает, когда они начинают приносить доход. Фотограф-любитель, путешественник и повар-гурман, он в свои сорок пять подтянут, элегантен, стилен и красив - сорт мужчин, к которым жадно стремятся одинокие женщины всех возрастов. И он знает это.

   - Я могу выбирать себе женщин, - уверенно говорит он. - Но я не обольщаюсь на сей счет. Деньги! Женщины находят деньги весьма сексуальной вещью.

Он намазывает минимальным количеством нежирного козьего сыра тонюсенький крекер и предлагает его мне. Я открываю рот и откусываю половинку. Мой язык дотрагивается до его пальцев, прежде чем он убирает руку. Чувственный момент... Я подозреваю, что такие моменты с Энтони нечасты.

   - Я знаю, чего хотят от меня женщины, - говорит он, и глаза его холодно и бесстрастно поблескивают. Я узнаю этот холодок в глазах, я его видела у других приверженцев садомазохизма. - Я знаю, чего хочу от них. Молодость и красота - это далеко не все. После того как я трахну ее раз-другой, ей лучше согласиться на некоторые легкие игры с ремнями, зажимами для сосков или чем-то другим, если она хочет, чтобы я трахнул ее опять.

Со временем Энтони сексуально вырос. Когда он стал проявлять половую активность в шестнадцать лет, его условия, ставившиеся женщинам, были рискованны, но просты: если ты любишь меня, то позволишь тебя трахнуть. Позже это, наверное, звучало так: если ты любишь меня, то возьмешь в рот или позволишь трахнуть себя в зад.

Сейчас Энтони говорит: если ты хочешь меня, ты должна удерживать мое сексуальное внимание небольшими играми с садомазохизмом.

Большинство участников садомазохистских игрищ, подобно Энтони, дилетанты в этой форме эротических забав. Люди, для которых садомазохизм является жизненным стилем, редко занимаются сексом в том смысле, как это понимают остальные: взаимное достижение оргазма с помощью оральных или мануаль-ных манипуляций с половыми органами и/или сношение. Такие люди - поклонники Сцены с большой буквы. Энтони и подобные ему ставят «сценки», небольшие садомазохистские живые картинки, кульминацией которых является сношение и оргазм обеих сторон.

Садомазохизм как предварительная игра на самом деле может вызвать меньше боли, чем сильное «шлепанье», но на шкале извращений стоит, по общему мнению, выше, чем анальный секс, игры в связывание или «отшлепывание». Их пределы не намного шире одиночных случаев, а география тела, которую затрагивают игры, не ограничена запястьями, лодыжками и ягодицами. Компонент унижения, и устного, и физического, становится более отчетлив. Вопрос контроля, проскальзывающий лишь отчасти в «шлепанье», связывании и анальном сексе, здесь явно встает как проблема.

Цель - усилить секс, но не заменить его чем-либо другим. Власть и контроль - силы, способствующие этому. Садомазохистские занятия влекут за собой ощутимые перемены власти в сексуальной нагрузке обстановки. Для стороннего наблюдателя часто тяжело определить, у кого в руках власть на самом деле - у «верхнего», угощающего болью, или «нижнего», чей предел определяет, как далеко можно зайти «верхнему». Зачастую весьма трудно почувствовать сексуальную нагрузку в какой-нибудь сцене, выглядящей скорее глупо, чем эротично.

   На частной вечеринке в одном городе на Среднем Западе, проходившей не в клубе, а на дому, я наблюдала, как женщина подвергала наказанию мужчину. В своей экипировке она выглядела как плюшевый мишка, затянутый в высокие сапоги (это подчеркивалось еще и лишними двадцатью фунтами веса у нее в талии). Пятидюймовые каблуки на ноге десятого размера делали ее еще ужаснее. Волосы на небритых ногах спутались под блестящими черными колготками, делая кожу пестрой. У него на одежде под мышками проступили потные круги. Она вела его по комнате на поводке и периодически просила одного из гостей похлопать его большой деревянной тростью или хлестнуть кнутом по его соскам.

Когда оба достигли достаточного возбуждения от этого процесса, то улизнули в ванную комнату, чтобы заняться сексом. Мужчина, наблюдавший эту сцену вместе со мной, прокомментировал происшедшее: «У них, наверное, было времечко и пострастнее. Знаете ли, они сделали все это, чтобы мы думали, будто они ждать не могут».

   - Вы знаете определение садомазохизма? - спрашивает у меня Энтони.

Он жарит в гриле креветок, которых Кончита - испанка, ухаживающая за этим домом, - для него вымыла, очистила, замариновала и нанизала на шампуры. Багряно-синее небо пронизано бледно-розовыми полосками. Волны в комплексе с шампанским вызывают поразительный эффект.

   - Игра во власть, - говорит он, встряхивая шампуры с креветками. Появляется Кончита с чашами риса, которые она опускает на стол, накрытый на двоих. - Более ничего. Сексуальная игра во власть. Вся эта чепуха в духе маркиза де Сада - это чересчур. Только полный извращенец может захотеть высечь женщину до крови.

   - Или мужчину, - перебиваю я.

   - О, само собой. Ее или его. Здесь мы должны быть политически корректны, не так ли?

Людей обоих полов, желающих подчиняться, больше, чем желающих властвовать; мужчин, которые хотят быть наказаны, больше тех, кто испытывает жгучее желание держать в руках розги, факт, которому «доминирующие» мужчины вроде Энтони либо не верят, либо находят слишком «неудобоваримым». Почему же так? Мужчины более подходят для того, чтобы руководствоваться садомазохистскими желаниями, а женщины - чтобы ублажать своих мужчин.

Согласно доктору медицины Фреду Берлину, специалисту по лечению парафилий, работающему в отделении психиатрии Университета Джонса-Хопкин-са, почти все парафилий являются мужскими. «Среди женщин практически не встречаются такие, кто принуждал бы других к вуайеризму, почти нет эксгибиционисток, садисток, - говорит он. - Мазохизм - исключение. Хотя и среди мазохистов мужчин пока что больше, чем женщин».

В. К. Маккарти, долгое время занимающий пост редактора «Пентхауз Вариэйшнз», в публикации, посвященной нестандартным видам сексуальной практики, делает предположение, что «мужчины не меньше женщин ощущают сексуальную вину, которая может быть смягчена «наказанием». К тому же мужчины зачастую обременены грузом ответственности, выпадающей им на трудной и беспокойной работе. Когда их связывают и наказывают, им удается снять напряжение».

По каким бы то ни было причинам, «подчиняющиеся» по числу превосходят «доминирующих» в соотношении 10 к 1. Видимо, именно поэтому так много людей переключаются - меняют роли с «подчиняющегося» на «командующего» садомазохистской игрой. Если вы оба хотите быть наказанными, придется играть честно и соблюдать очередь, не так ли?

   - Женщина, для которой я открыл садомазохизм, сказала мне, что ей нравятся «сценки», потому что это ей напоминает катание на «Кричащем орле» - американских горках в парке «Шесть флагов» в Средней Америке, - говорит Энтони. Зернышки риса падают с его вилки, поднесенной ко рту, и приземляются на его белые хлопковые шорты. Он раздраженно их стряхивает. - Она говорила, что любит, когда кто-то воссоздает для нее американские горки, - продолжает он. - Поездка, слегка ее пугающая, даже несмотря на то, что она знает о полной своей безопасности.

   - Откуда она знает, что это полностью безопасно?

   - Потому что я стремлюсь к этому. Я ответственен за ее «поездку». Она знала, что я контролирую ситуацию, и доверяла мне. Если контроль был у меня в руках, то она знала, что ей следить за ситуацией уже не нужно. Ей было незачем волноваться. Вот что, по рассказам женщин, им нравится в садомазохизме. Они просто откидываются на сиденье и наслаждаются катанием. Под конец у них перехватывает дух, и они начинают обожать это. Они хотят «прокатиться» еще разок, может быть, не той же ночью, может, им тяжело сделать сейчас это опять, но обязательно через некоторое время, и притом довольно скоро.

   - Расскажите мне о какой-нибудь сцене.

Он откладывает вилку, подвигает тарелку на дюйм к середине стола, волшебным образом появляется Кончита. Он встает, извиняется, что вынужден переодеть «испачканную» одежду, и уходит в дом. Она убирает со стола, затем возвращается с кофе и вазой разных ягод. Он возвращается на балкон через несколько минут. Теперь он одет в мягкие белые слаксы и бирюзовую шелковую рубашку с короткими рукавами.

   - Моя любимая сценка проходит таким образом, - говорит он, отхлебнув кофе, приправленный мятой, и кивнув в знак одобрения. - Мне нравится, когда у женщины длинные ноги и руки, - тогда ей лучше удается роль пони. Я надеваю ей зажимы на соски, кожаный ошейник, браслеты и сапоги выше колен с высокими каблуками, не меньше четырех-пяти дюймов. Больше на ней ничего нет. Я прикрепляю поводок к ошейнику и заставляю ее гарцевать как пони по комнате, покуда она не вспотеет.

Если она поднимает колени не так высоко, как мне бы хотелось, я подхлестываю ее сзади хлыстом. Когда я знаю, что она достаточно возбуждена, чтобы перенести боль чуть посильнее, я хлещу по ее грудям с зажимами на сосках. Это на самом деле заставляет женщину скакать как норовистую чистокровку.

Меня очень возбуждает потная, тяжело дышащая женщина, выступающая, словно лошадь-призер на конкурсном манеже.

Когда у меня между ног все готово лопнуть, я кладу ее поперек кровати или еще куда-нибудь и трахаю. Или же, если она достаточного роста, я просто сгибаю ее и трахаю посреди комнаты. Поверьте мне, у меня после этой игры не бывает проблем с введением. Женщины всегда влажные и готовы принять меня.

Они говорят, что их это возбуждает так же, как и меня. Когда я обращаюсь с ними как с животными, я высвобождаю их внутреннюю животную сексуальность.

Он вновь делает глоток кофе. Его руки забавно малы и женственны для мужчины его размеров - шести футов роста и широкого в плечах, - но маникюр меня восхищает.

- Заходите и взгляните на «игровую» комнату, - говорит он, внезапно поднимаясь. - Вы же не можете написать об этом, не увидев всего своими глазами, правда?

* * *

   Площадь дома более 14 000 квадратных футов, он заполнен светом и зеленью, кое-где украшен громадными предметами мебели и скульптурами, и в нем полно пустого пространства. Стены лестниц и коридоров заполняют фотографии членов семьи и друзей. На многих фото - его мать.

Энтони любит свою мать. Если вы ищете крючок, чтобы поддеть его за шиворот или за мошонку, то это не крючок «Плохая мама». Он любит свою мать, но не рабской преданной любовью. Она не говорила ему, что секс - это плохо. Она не порола его ремнем и не играла с его маленьким пенисом, когда он был ребенком, а если это и было, то он не помнит и зуба на нее не имеет; да и если честно, возможность этого слишком мала, чтобы я могла с ней считаться. Папа был добрым человеком, он скончался от болезни коронарных сосудов в канун своего сорокалетия.

    - Мои родители были республиканцами, - зловеще ухмыляясь, говорит Энтони. - Вы думаете, это что-то объясняет? У меня есть несколько книжек, - говорит он, показывая на маленькую коллекцию эротики в бумажных переплетах, аккуратно выстроенную в углу книжной полки; корешки укрыты от случайного взгляда вырезанной из дерева фигурой медведя. Я замечаю экземпляр «Возвращения в Эдем» Энн Райе. - Никаких пособий. Я никогда не нуждался в руководствах по сексу и не думаю, что&ы в этой области хоть одно могло бы мне понадобиться. Я чувствую тут все и без них. У меня были лошади. Я знаю, что может сделать кнут, когда с размаху опускаешь руку. Я считаю, что это предел, которого любая нормальная женщина может достигнуть.

Дилетанты садомазохизма редко упоминают о «пределе» уровня боли, который может стерпеть «покоряющийся»; и Энтони также использовал это слово в другом значении. Лозунг «Безопасно, в рамках здравого смысла и по обоюдному согласию», по которому живут (по их клятвенным заверениям) люди Сцены, редко высказывается людьми вроде Энтони.

   - Я уверен, - произносит он, - что секс всегда определяется тем, что у человека в голове.

Он открывает дверь в большой кабинет для вечеринок, на высоту до шести футов обшитый дорогим тиковым деревом. В кабинете находятся видеомагнитофон, телевизор двадцати семи дюймов по диагонали, полка с кассетами и немалый выбор жокейских хлыстов, плеток, черных, с высокими каблуками, сапог нескольких размеров, кожаных ошейников и браслетов на запястья, а также связки поводков; в общем, все для того, чтобы превратить соседских женщин в упряжку из двух десятков лошадей.

   - Пощупайте кожу, оцените качество, - говорит он, протягивая мне ошейник. - Как масло. Я покупаю эти вещи у парня из Лос-Анджелеса, который принимает заказы на ручную работу. Аксессуары из других магазинов - просто хлам. Я не одену свою женщину в кожаную мини-юбку от Кмарт. Почему я должен одевать ее во что-то из «Эротик Базара» или еще откуда-нибудь? Здесь, в шкафу, висит масса костюмов, начиная с экипировки французской горничной и заканчивая элегантными платьями с открытой спиной.

Я кладу ошейник на место и бегло просматриваю корешки видеокассет. «История наказания О.Паулы». «Кожаная миссис». «Девушки-рабыни». «Высеченные студентки». И так далее.

- Хотите посмотреть что-нибудь? - спрашивает он. Когда я отказываюсь, он восклицает: - Конечно, всю эту ерунду вы уже видели! Но у меня есть кое-что, чего вы не смотрели. Моя личная коллекция.

Он указывает на полку, где кассеты обозначены просто женскими именами. Кристи. Лиза. Линди... Более двух дюжин имен, включая Тиффани, под первым и вторым номером.

- Две разные женщины по имени Тиффани, - объясняет он.

Что тут можно сказать? Это Калифорния.

Мы просматриваем пленки, по нескольку минут каждую. В добавление к сцене с девушкой-пони, он со своими партнершами играл, помимо всего прочего, и в игры с непослушной прислугой и наказывающим ее хозяином, с папой и дочкой, с избалованной богатой стервой и укрощающим ее мужчиной. Почти всегда присутствует кнут, с которым он обращается весьма благоразумно, оставляя лишь покрасневшую полоску на очень белой коже. Этим умением он весьма гордится.

- Позвольте, я покажу вам снимки, - предлагает он, стаскивая с самой верхней полки в кабинете толстый и тяжелый альбом в кожаном переплете. - Для любителя я неплохой фотограф. Некоторые снимки довольно профессиональны, как вы думаете?

Он прав. На них камерой на штативе запечатлены Энтони и красивая, гибкая блондинка, совокупляющиеся «по-собачьи». Свет отражается от их блестящих, по-настоящему потных и страстных тел (как это должно было быть в книге Мадонны «Секс», но увы...).

Интерес к фотографии привел Энтони к садомазохизму.

- В двадцать лет мне хотелось лишь кого-нибудь завалить. К тому времени, когда мне исполнилось тридцать, у меня появились деньжата и проблем с траханьем стало меньше. Я любил фотографировать своих любовниц. Вначале - в аппетитных трусиках. Когда мне это приелось, я стал отыскивать необычные порнографические подборки, чтобы почерпнуть там идеи, как расположить женщину перед камерой.

Через несколько лет я продвинулся до садомазохистских сцен, но в «игры» на самом деле не играл. Я просто одевал женщин подобающим образом и снимал в нужных позах. Это очень возбуждало меня. Я наслаждался властью над женщинами, над их телами и эмоциями. Я неизбежно должен был прийти к желанию воплотить сцену в жизнь, но в первый раз эта инициатива исходила не от меня. От женщины.

Когда я расположил ее в классической позе подчинения - щиколотки связаны, запястья скручены за спиной, таз поднят в воздух - она попросила меня ударить ее хлыстом. «Я всегда мечтала найти человека, который был бы настолько мужчиной, чтобы сделать это», - сказала она. Эта первая порка стала открытием и для меня, и для нее. Я хотел ее отхлестать, она хотела, чтобы ее отхлестали.

   Энтони готов согласиться, что не все женщины этого хотят. «Может быть, половина, может быть, две трети» женщин, с которыми он встречался, увидев, что его страсть угасла после нескольких банальных сношений, уходили от него, а их прощальные подарки и память обо всех изысканных угощениях хранятся в его воображении. Его ослабшая эрекция не вызывала в них достаточного импульса, чтобы надеть ошейник и гарцевать до его полного одобрения.

   - Вокруг столько женщин, - пожимая плечами, говорит он, - зачем же сожалеть о тех, кто не захотел играть в мои игры? Я где-то прочитал, что в Нью-Йорке соотношение между мужчинами и женщинами подходящего возраста - около 1:20. Не хватает партнеров здесь? Весь Нью-Йорк к твоим услугам.

Он обещает «свести» меня с некоторыми женщинами из его коллекции. Он с гордостью хвалится:

   - Некоторые из них теперь имеют другие садомазохистские связи, где выступают в роли «властительниц». С моей помощью они обрели свое «я».

   У Викки, которая научилась садомазохизму у Энтони, моногамные отношения с мужчиной по имени Тед продолжаются уже в течение пяти лет. Она производит впечатление женщины слегка за сорок, хотя свой возраст она назвать отказалась; Тед моложе ее на несколько лет. Рыжеволосая, с белой кожей, собирающейся при напряжении в морщинки, с зелеными глазами, мягкой, как подушка, грудью и, вопреки этому, с подтянутым телом, она вполне привлекательна. Он же великолепен: голубоглазый, белокурый нордический бог с мускулистым телом, по которому мечтает пробежаться пальцами любая женщина. Это как раз та пара, которая вызывает неизбежный вопрос: почему он выбрал именно ее (не потому, что с ней что-то не так, а потому, что он мог выбирать из кого угодно)? Вы спросили бы об этом даже до того, как узнали бы, что временами он любит притворяться ее рабом.

- Это только игра, - говорит она. - Люди живут садомазохизмом в порнографических романах. Реальные люди - вовсе нет. У них это никогда не длится двадцать четыре часа в сутки. Я не смогла бы уважать Теда, если бы он был способен постоянно быть рабом. Он не такой. Время от времени он любит доминировать. Но все дело в том, что ни одна женщина до меня никогда не делала с ним такого. В этом секрет моей власти над ним. Я обнаружила в нем скрытую склонность к подчинению, и он сказал мне, что наконец-то ощутил, каково быть полностью понятым и принятым другим человеком. Он был на седьмом небе.

Эпизод, описанный ею, странным образом напомнил мне сцену из «Гостя грешника», романа Джеймса Уилкокса, который я недавно читала. Уилкокс, известный писатель, причем один из моих любимых, вводит элемент садомазохизма в отношения главных героев, Ванды и Эрика, которые снимают квартиру на двоих из финансовых соображений. Ванда, довольно заурядная особа, страдает от приступов неразделенной страсти к более симпатичному Эрику на протяжении двух третей книги, пока в припадке раздражения не вытаскивает его из ванны и не прикладывается щеткой для волос ему пониже спины. А дальше: «Он покорился ударам. Вначале они были больше символическими. Но затем, когда она яснее почувствовала ту силу, что переполняла ее, весь свой гнев и разочарование, ее рука начала ставить красные отметины на его ягодицах, а он лежал, нелепо растянувшись поперек ее коленей на узкой кровати в ее тихом убежище».

Через несколько страниц прежде недосягаемый Эрик женится на Ванде. Щетка заменяется на ракетку для настольного тенниса, и ее дядя, любитель самобичевания, не выходящий из дома без своей плетки, навещает их с визитом. Я прочитала предыдущие пять романов Уилкокса о мягких, причудливых и нервных характерах. Никакого садомазохизма до этого романа. Может, Уилкокс, пощупав пульс нации, обнаружил его биение не возле сердца, а пониже, в районе покрасневших ягодиц?

   - Впервые это произошло довольно случайно, - говорит Викки, выводя меня из задумчивости. - Тед был сверху в тот раз. и мне было не совсем удобно. К тому же я была раздражена тем, что он был какой-то вялый, апатичный. Я пробовала подвинуть, переместить его, но он витал где-то в пространстве. Не помышляя о садомазохизме (я не думала об этом после тех маленьких забав с Энтони), я крепко хлопнула его по заду. Тут же его эрекция усилилась. Я привлекла его внимание. Я шлепнула его еще раз. Он стал двигаться вместе со мной. перестал на меня наваливаться всем весом, и толчки внутри меня усилились. Я продолжала его шлепать, и он оттрахал меня так, как ни разу перед этим.

Мы не говорили о том, что произошло, до тех пор, пока это не повторилось несколько раз. Я боялась анализировать ситуацию из страха, что слова могут разрушить новую страсть. Он смущался. Как-то утром, когда мы толклись в ванной перед зеркалом, я довольно неожиданно спросила его, не хочет ли он «отведать» щетки или чего-нибудь другого, и он сказал, что хотел бы. Это отворило нам дверь.

   Эта дверь привела их в потайную комнату, где с помощью пластмассовой лопатки сексуальные отношения улучшаются так, как то не сможет сделать никакое эротическое белье. Викки, игравшая «подчиняющуюся» в маленьком, но роскошном театрике Энтони, теперь всегда «доминирующая», хотя они с Тедом никогда не употребляют слова «подчиненный» и «доминирующий».

Они живут в нескольких кварталах от моря, в маленьком коттедже, покрашенном в грязно-розовый цвет с белой отделкой, окруженном бугенвиллеями, пальмами, гибискусами и неисчислимым множеством других деревьев и цветов.

- У нас белая ограда вокруг дома. - Она весело смеется. - Американская мечта. Может быть, многие женщины увидели бы свою мечту воплощенной в жизнь, если бы им удалось понять, что некоторые мужчины желают, чтобы над ними взяли верх.

* * *

   Теду тяжелее, чем Викки, обсуждать свою половую жизнь, но он уступает из-за того, что Викки «попросила его сделать это ради нее». Его замечание вызывает у меня в памяти схожую фразу, высказанную мужчиной-«подчиненным» из Мэриленда, который также согласился побеседовать, чтобы угодить своей «властительнице». В том случае пара описывала свои отношения в абсолютно разных терминах: она провозгласила наказание «обменом духовной властью, заряжающим обоих энергией», а он сказал, что «когда его секут, у него просто съезжает крыша».

Чтобы начать разговор, Тед прикуривает сигарету. Мы сидим на зеленых плетеных стульях на веранде из красного дерева, которую он смастерил позади коттеджа. Веранда и небольшой дворик, засаженный растениями, огорожены высоким забором, тоже из красного дерева.

   - Я не знаю, что больше заставляет меня чувствовать неудобство: прикуривание сигареты, - помахав ею в воздухе, говорит он, - или разговор о том, что я ощущаю, когда Викки избивает меня. Я стараюсь бросить. Курение в Калифорнии - чуть ли не самая главная вещь, вызывающая осуждение, из всего, что вы можете натворить.

Пожалуй, начну с самого начала. В детстве я думал, что я «голубой», потому что мне нравились любовные романы, которые читали мои сестры. Мой отец бросил нас, едва я успел родиться, и мать сама воспитала меня и двух старших сестер. Хоть ей и приходилось работать, она много заботилась обо мне, и любовные романы были частью нашего домашнего уклада, в основном женского.

Как только героиня оказывалась перекинутой через колено героя, у меня случалась эрекция. Я отождествлял себя с ней. Моя первая девушка часто кусала меня за соски, это было больно, но возбуждало сильнее всего того, что она делала. Иногда после наших встреч по уик-эндам соски болели по нескольку дней. Мне казалось, что они - символ моего возмужания, лучшее доказательство моего мужества, которое только может существовать.

Девушки всегда увивались за мной, в старших классах и в колледже я мог выбрать любую из них. Дело не в сдержанности моих взглядов, я ими совсем не хвалюсь. Это генетика. Я был таким рожден. Есть что-то неверное в том, как люди реагируют на красоту (но не в красоте самой по себе). Красоте в нашем обществе воздаются чересчур большие почести. Люди должны бы ею восхищаться, но не давая заманить себя в ловушку; к сожалению, они этого не могут. На протяжении всех этих лет дольше всего со мной оставались женщины, не так сильно поддававшиеся моему физическому очарованию. До Викки ни одна из них не проникала в мир моих тайных фантазий.

Она знает, как быть со мной грубой именно в том духе, в каком мне нужно. Любовные укусы. Шлепки. Порка. У нас нет никаких садомазохистских принадлежностей. Всякие магазины секс-игрушек, на мой взгляд, - излишество. Мы пользуемся вещами, которые легко найти в доме.

Он отказался рассказать, что же это за «обычные домашние веши» и то, как они ими пользуются, но признал, что лопатка является «любимой; вы можете легко догадаться, как она ее использует». Я предполагаю, что она его шлепает его по ягодицам, но могу также представить, как она разводит его ногк в стороны и бьет ею по внутренней стороне бедер. Я не хочу воображать Викки более изобретательно мучающей красавчика Теда. Я наслышана о таких «изобретательных» способах пыток, которые мне не хотелось бы представить примененными к нему.

   Одна женщина, например, рассказала мне, как она заставляла своего мужа-«раба» стоять обнаженным посреди комнаты во время праздничной вечеринки, пока она прикрепляла к его коже длинными тонкими булавками две гирлянды огоньков для рождественской елки. Кровавая процедура продолжалась около часа. Когда все было закончено, она потушила другие огни и подключила лампочки к сети.

К нам присоединяется Викки, держа в руках поднос с чайником чая на травах, тремя чашками и тарелкой утренних сдобных булочек, которые она испекла. Они обсыпаны сухими фруктами и семечками и очень аппетитны.

- Тед не хочет рассказать мне кое-какие подробности, - выражаю я свое недовольство.

- Ну, подари ей одну маленькую историю, всего лишь одну, - говорит она ему масленым голоском, обхватывая руками его подбородок и засовывая ему в рот кусочек булочки.

Вот эта история: Тед изображает танцора «Чиппен-дейла», который не знает, что его возлюбленная Викки находится среди зрителей. Она поставила ему условие: бросить работу либо расстаться с ней. Закончив выступление, он идет за кулисы и обнаруживает, что она его там ждет. Она хватает его за промежность и, обнаружив у него эрекцию, наказывает его за это. На глазах у других танцоров она снимает ремень и «вышибает из него дерьмо». Когда он начинает хныкать, скорчившись под ударами на полу у ее ног, она раздвигает ноги и заставляет его ее лизать, опять же на виду у других мужчин. Она, конечно, не носит трусиков.

- На самом деле, - говорит он, - она не «вышибает из меня Дерьмо». Но я танцую для нее. Она наказывает меня Я лижу ее. В то же время она разрешает мне мастурбировать. В течение сцены мы разговариваем, как будто играем роли.

Несколько дней спустя звонит Энтони, чтобы спросить, что я думаю о Викки и Теде

- Она великолепна, не правда ли? - спрашивает он. Не дожидаясь ответа, он добавляет: - А он - настоящий рохля. Время от времени она приходит сюда поиграть со мной. Она говорит, что изредка ей нужен настоящий мужчина, тот, кто знает, как «приготовить блюдо». В остальном же она с ним счастлива. Разные подходы, а?

Интересно, знает ли об этом Тед? И если знает, усиливает ли это его унижение, а следовательно, и радость от пребывания с Викки? И считает ли Викки Энтони «настоящим мужчиной»?