Харальд Лойпольд-Лёвенталь
Не представляю,
что на каком-либо конгрессе физиков-теоретиков вдруг стали бы
рассуждать на тему «Наша идентификация с Эйнштейном». Почему-то в
рамках других наук идентификация с научными предками не оказывается
само собой разумеющимся событием, как хотели бы мы верить.
Это связано с
одной стороны со своеобразием нашей практической и исследовательской
работы, а с другой стороны – с формой нашего образования, в
котором своеобразно переплетаются личностное развитие и всё больше
увеличивающаяся профессиональная компетентность.
В нашем
личностном развитии на пути к формированию в себе
профессионала-психоаналитика речь идёт не только о полной или
частичной («избирательной») идентификации
с Фройдом, но, прежде всего о нашей сознательной и бессознательной
идентификации с Фройдом.
В ходе нашего
обучающего анализа, а также нашего психоаналитического образования,
да можно сказать в течение всей жизни при осуществлении нами
психоаналитической деятельности, мы по-разному относимся к
различающимся имаго Фройда, которые мы интроецировали разными
способами, допуская в себя эту идентификацию.
Вслед за
первоначальной, наивной, сильно заидеализированной идентификацией
следует – да и как бы это могло быть иначе до проработки нами нашей
эдипальности (осаждаемости эдиповскими проблемами) – явно
амбивалентная установка к Фройду, которая у некоторых аналитиков
может доходить даже в ходе защитного процесса до «идентификации с
агрессором».
Деструктивные и
агрессивные побуждения будут тогда путём формирования
противоположных реакций (реактивные образования) приводить к
карикатурному искажению фантазируемых установок по отношению к
персоне Фройда. Один из наиболее частых примеров – чрезмерная
ритуализация технических правил и методов психоанализа, а также
экзегеза теоретических концепций и систем. Одним из следствий такого
развития будет психоаналитическая ортодоксальность.
Сам Фройд всегда
отвергал подобного рода идентификацию и часто даже жаловался на
узкое и узколобое изложение своих позиций, относящихся, прежде всего
к технической области применения психоанализа, последний раз Фройд
жаловался на это в «Завершённом и незавершённом анализе» (1937).
Одним из
известных симптомов такого развития является компульсивное
(навязчивое) использование в «научных» психоаналитических
публикациях то подходящих, то неподходящих, а то так и вовсе
манипулирующих, цитат из творений Фройда. Подобное применительно к
философам хорошо описал Аугуст Вильхельм Шлегель:
«И насколько
же оказывается удобным то, что мифологическое знание может
обозначать всё, что только существует на свете, и что человек может
это использовать! Говоря безустанно с включением ссылок на миф,
кто-то даже может поверить, что добродушный читатель теперь то уж
точно окажется в его плену».
С другой стороны,
мы можем обнаружить амбивалентность и в процессе отщепления от
классического психоанализа путём формирования новых, «современных»
психоаналитических теорий, которые хотя и опираются на Фройда,
фактически же во многом разрушают его основные позиции.
Может даже
сложиться впечатление, что тотемного отца Фройда только что и
остаётся как проглотить или выплюнуть на свалку.
И в любом
отношении Фройд постоянно, то ли сознательно, то ли бессознательно,
будет доставлять нам неприятности.
Но когда
психоаналитик осознаёт то, что Фройд доставляет ему неприятности
(здесь я подразумеваю это в положительном смысле слова!), то тогда в
ход запускается процесс, который очень важен и может довольно верно
привести к более зрелым отношениям. Только тогда и может появиться
то, что Rangell описал под «избирательной идентификацией». Но я
хотел бы обратить внимание читателя на то, что идентификация лишь с
одним паттерном (манерой поведения) или функцией никогда не может
быть полностью отделена от нафантазированного или реального объекта,
по меньшей мере, от каких-либо его частей. И тем более в
психоанализе, форму которого наделил вездесущностью Зигмунд Фройд.
Если в процессе
достижения (профессиональной) идентификации психоаналитиков с
Фройдом должна быть какая-либо цель, то, по меньшей мере, часть её
должна будет состоять в критическом столкновении с тотемной фигурой,
наделённой чрезмерной властью, той властью, которую столь охотно
заимствуют наши психоаналитические институты.
Как-то Фройд
назвал теорию влечений «нашей мифологией». Но в психоанализе,
начавшем функционировать как «движение», существует и особая
навязанная нам мифология (сам Фройд, конечно же, не был ею заражён),
в которой в качестве героя фигурирует Зигмунд Фройд, который в
абсолютной изоляции (как-то и сам Фройд выразился о splendid
isolation) отважно отыскивает истину.
Аутсайдеру из-за
идентификации с судьбой Фройда решительно противостоит намеренный
аутсайдер. Но мы сознательно налагаем на себя позицию
аутсайдера в процессе идентификации с Фройдом как нашу неизбежную
судьбу. И эта «избирательная» идентификация с основной установкой
Фройда тоже отличает нас от других учёных.
Когда Collin
Wilson в работе The Outsider говорит, что аутсайдер именно из-за
своей особой позиции видит больше и глубже, это конечно верно,
только не стоит упускать из виду коллективный защитный характер
такого поведения. Нам вовсе не обязательно идентифицироваться с
мифом об одиноком герое.
Именно это и
является причиной того, что изображаемому агиографически во многих
биографиях образу героя Фройда теперь начинает противостоять новый,
современный негативный образ. Таким образом, миф породил свой
антимиф, к Зигфриду присоседился Хаген (образы немецкой мифологии).
(И не только в отщеплённой фигуре великого диссидента).
Если мы и имеем
шанс в получающемся и свершимся профессиональном росте на
становление в себе психоаналитика, достигая более зрелых форм
идентификации с Фройдом, то это может происходить только путём
нарастающей автономии в процессе непрерывного столкновения с имаго
Фройда. Это тот процесс, который в нашем университетском и
последипломном образовании находит явно недостаточное внимание. И,
тем не менее, психоаналитик никогда не сможет полностью игнорировать
этой диалектический процесс столкновения с Фройдом.
Позвольте мне это
состояние описать словами из пятого акта «Фауста-II», в котором за
всё говорит метафора, а не конкретная и фальшивая уверенность:
Фауст: «Свободно мне ещё
сражаться не удавалось,
Как хорошо бы было удалить
подружку-магию с моей тропы
Полностью забыть все волшебные заклинания,
И стоять перед природой в полном
одиночестве,
Тогда бы действительно стоило быть человеком».
Только тогда,
когда нам удастся освободиться от инфантильной идентификации с
фройдовской омнипотентностью (всемогуществом), когда мы перестанем
ритуализировать психоианалитические теорию и технические правила,
словно бы это были магия и волшебные заклинания, только тогда и
возможна зрелая установка, свобода в нашей профессии, которые в
любой момент были присущи Фройду. Выражаясь метафорически:
психоанализ – игра, а не ритуал. Позднее в цитировавшейся уже сцене
мы встречаем:
Фауст:
И вот мы стоим запуганные и одни.
Скрипят ворота, и никто не входит.
Есть кто-то тут?
Озабоченность: Вопрос
требует ответа «Да»!
Фауст: Но кто же ты?
Озабоченность: Я тут была.
Фауст:
Изгинь сейчас.
Озабоченность: Да я на
нужном месте».
На этом мы
завершаем наши рассуждения, никогда не забывая, что Фройд в качестве
нашей «озабоченности» когда-то тоже был здесь, что мы никогда не
можем удалиться от него, так как он безо всякого сомнения
присутствует в нашей работе, в нашей научно-исследовательской и
клинической практике «на нужном месте».
(Доклад на
Международном психоаналитическом конгрессе в Хамбурге, BRD, 1985 г.)
Copyright ©
1986 Verlag ORAC (Wien) u. Harald Leupold-Löwenthal,
Copyright ©
2002 Николаев Виктор И.и Людмила Ф. Бугаёва (перевод). All rights
reserved.
|