Но после знакомства с учениями мудрецов древнего Китая мы начинаем сомневаться в том, что эффективность измеряется чем-то видимым, осознанным, реальным. Зрелищная эффективность далека от настоящей эффективности: она продолжает оставаться пеной на поверхности, вместо того чтобы постепенно раствориться в реальной действительности. Самоутверждаясь, она порождает антагонистические реакции: отсюда бесконечный разлад и путаница. Напротив, мудрецы древнего Китая учат нас не хитрить с себе подобными (как это делают Одиссей или Ренар), а ловко использовать реальную обстановку, полагаясь на логику ее развития, что позволяет, с одной стороны, получить объективный эффект без каких-либо усилий и затрат, а с другой стороны, избежать неприязни окружающих и сохранить с ними терпимые отношения. Все стороны эффективности взаимообусловлены, и, по Лао-цзы, она возможна только тогда, когда отвечает трем основным параметрам: эффективность исключает принуждение, присвоение и пресыщение.

Можно ли об эффективности поведения сказать больше, чем уже было сказано и чем о ней продолжают говорить повсюду? Мягкая рассудительность, идущая из глубины веков, составляющая основу любой мудрости (так называемой «народной» мудрости или же «государственной») со всей очевидностью напоминает, что всем нам необходимо по возможности избегать всяческих излишеств. Исходным для Лао-цзы является образ кувшина, который, будучи не наполнен, держится вертикально, и наклоняется, как только его начинают наполнять (9). Чтобы заполнить до краев, его будут удерживать силой. Но как только ничто не будет удерживать его, он начнет падать и содержимое прольется. Вот почему лучше остановиться до того, как он будет наполнен, чтобы, находясь в равновесии, он не опрокинулся. Еще образ: слишком тонко заточенное острие в конце концов ломается. Мораль: не нужно прилагать лишних усилий (наливать, затачивать...). По-гречески этот девиз звучит как meden agan, «ничего слишком», по-китайски – цю тай (ср. Лао-цзы, 29). Здесь возникает и «чрезмерность» как предмет единодушного осуждения, может быть, слишком банальный – но только на первый взгляд. Ведь излишества, осмеянные в эпиграмме и воспетые в греческой трагедии, в Китае воспринимались бы несколько иначе. Превышение меры опасно, ибо оно может завести нас из человеческого мира в иную, гораздо более опасную область, например – в мир богов: такова «дерзость», hubris . Оно опасно еще и потому, что способно вызвать к жизни неподвластные нам силы, которые непременно попытаются испытать нашу судьбу. Вместе с тем в Китае превышение меры не означает ее нарушения. Учитывается только логика развертывания ситуации в том смысле, что жидкость, например, при избытке переливается через край, а слишком тонко заточенное острие ломается. А значит, избыток эффективности оборачивается против самой эффективности. Избыток эффективности убивает эффективность. Исключив любой нравственно-религиозный фон (который, однако, всегда приходится допускать в большей или меньешей степени), приходится признать (исходя из самого понятия эффективности), что насильственным образом умножаемая эффективность превышая порог реально допустимого, перестает быть осмысленной и разрушается.

Следовательно, главное – чтобы эффективность не подвергалась перегрузкам со стороны того, кто ее производит. Она должна оставаться естественной эффективностью, свободной от влияния дополнительных эмоционально-человеческих факторов (30). Мы довольствуемся чистой эффективностью как таковой, мы далеки от того, чтобы воспользоваться ею с целью показать самих себя в выгодном свете: мы далеки от высокомерия, бахвальства, тщеславия. Чтобы в результате эффективность была достаточной, необходимо, чтобы она вытекала из данной уникальной ситуации, осуществлялась когерентным образом и воспринималась окружающими в качестве неизбежной, единственно возможной, не таящей в себе никаких уловок. Следует избегать излишних усилий, которые, безусловно, не способны усилить самое эффективность. В противном случае эффективность становится зависимой от неестественных изменений ситуации, к которым приводит любое применение силы. Более того, эффективность в данном случае сопровождалась бы нерациональной тратой сил. А в конечном итоге усиление воздействия приводит к ослаблению самой эффективности, к ее недолговечности, поскольку всякая сила есть не что иное, как обратная сторона слабости, порождающей ее в порядке компенсаторного эффекта: когда применяется сила, эффективность оказывается зависимой от колебания отношений междy силой и слабостью. Она при этом готова в любую минуту переметнуться к другой стороне.

Кроме того, зависимость делает ее самое непрочной, так как любое проявление силы всегда временно; а значит, ее воздействие ничтожно и обречено на мимолетность.

Любой фактор, направленный на усиление эффективности, превращается в «помеху», затрудняющую ее возникновение и особенно тормозящую ее проявление. Это значит – «выдаваться вперед и выделяться», говорится у Лао-цзы (24). «Неустойчиво держится тот, кто стоит на цыпочках, не может ходить тот, кто широко шагает». Все, что делается в избытке, не только совершается впустую, но и подрывает основы возникновения эффективности. Чем больше превышение меры, тем меньше остается от эффективности, ведь чрезмерность приводит не только к изменению или ослаблению эффективности, но и препятствует проявлению естественных процессов, таких, которые должны были бы проявиться без приложения каких-либо усилий. Вместо чистой эффективности возникает всего лишь сопутствующий эффект, за который к тому же приходится заплатить дважды: внутри, когда разрушается эффективность, и вовне – когда она становится далека от желательной. Ведь вместо того, чтобы протекать «незаметно», как бы спонтанно, эффективность становится выделенной, вызывая «напряженность», фокусируя на себе «противодействие», что в конечном итоге завершается утратой эффекивности.

У Лао-цзы то же требование сформулировано еще жестче: «Раз уж эффективность начала проявляться, не следует цепляться за нее». Умный стратег не припишет ее себе, не поставит себе в заслугу. Ведь как только эффективность начинает принадлежать кому-то одному, тотчас логика присвоения станет сказываться на эффективности, «наказывать» ее, поскольку все то, чем мы владеем, предназначено для того, чтобы его отдавали. Присвоение способно лишь наделить спорным характером самое эффективность. «Обладание эффективностью» (см. 77, Гуйгу-цзы, глава «Моу») предполагает, что обладая ею как позицией, мы тем самым покушаемся на чужую позицию. Из-за соперничества обладателей двух разных позиций эффективность теряет свою естественную природу, а ее продолжительность становится ничтожно малой. Напротив, достаточно не держаться за эффективность, и она не покинет нас: закрепление эффективности за конкретным человеком делает эффективность ненадежной, а принадлежность всему окружающему миру обусловливает ее жизнеспособность, возвращает только ей одной присущую имманентность.

Данное стратегическое положение можно выразить следующим образом: «Пусть эффективность развивается своим путем и да исчезнет тот, кто ее производит». Здесь выражены две мысли: во- первых, та, что эффективность вытекает, как результат, является следствием, а не замыслом; во-вторых – вместо того, чтобы выступать творцами эффективности и наживать себе на этом славу, лучше поставить во главу угла факторы-носители эффективности, для раскрытия которых следует создать максимально благоприятные условия. Перед нами более глубокое понимание «героизма»: любой ценой стараться, чтобы эффективность достигалась без насилия, без дополнительных усилий, чтобы она никоим образом не находилась на виду, и при этом не претендовать на плоды этого всего, возвеличивая самого себя. Эффективность должна достигаться в порядке вещей, незаметно в конкретной обстановке, как бы поглощаться ею – и сама становиться реальностью. Отказ от явной интенсификации усилия (от решительности, активности) должен ставиться в зависимость от того, что порождает эффективность: усилие превращается в эффект лишь в том случае, когда оно подчинено процессу развертывания, помогает делу и становится частью эффективности. Отсюда требование не «насыщать» ее. И не только не превышать границу эффективности, но и не доводить ее до предела. «Пять разных цветов ослепляют, пять нот оглушают, а от пяти вкусов ощущение становится неприятным».

Хотя изречение, призывающее к «уменьшению своих желаний» (Хэ шан гун), выше приводилось как предписание нравственного характера, отказ от крайностей позволяет заключить, что у ощущения больше эффективности, поскольку она проявляется менее настойчиво (ср. «чрево» в противоположность «глазу» как органы соответствующих способностей): эффективность прекращает проявляться, как только усилие оказывается наибольшим и начинает переходить границу. Более того, эффективность проявляется не тогда, когда усилие возрастает, а когда ей самой приходит время случиться.

Когда восприятия достигают своей вершины и наполняют чувства, эффективность перестает ощущаться и становится неэффективной. Она тем более не ощущается, если усилие подается полностью и сразу. Напротив, эффективность сможет проявиться только потому, что будет иметь место преобразование, позволяющее плавно переходить из одной стадии в другую, восполняя недостаток усилия за счет не-усилия. Тогда можно наблюдать явление постепенного уравновешивания или плавного выравнивания усилия (15), как это происходит в случае со взбаламученной водой, когда, успокоившись, она постепенно становится прозрачной, или напротив, когда некое существо, впавшее в оцепенение в результате длительных потрясений, вновь обретает жизнь. Вот почему дао отказывается от состояния полноты. Ведь у полноты нет будущего, она обречена на исчезновение, поскольку переходит за предел, а все ненаполненное стремится к полноте, и тем самым, к постоянному обновлению.

Вот почему в конечном итоге настоящая эффективность всегда кажется недостаточной. «Великое дело избегает удаваться» (или: «ждет до вечера»), – говорит Лао-цзы (41). Так в современной живописи, часто ограничивающейся лишь наброском, а все, что кажется недостающим, как бы приглашает продолжить работу автора, обеспечивает творению долгую жизнь и со временем не перестает оказывать свое влияние; незавершенность способна поддерживать эффективность в деятельном состоянии. Как в случае, когда «звук приглушен, зато сильно его звучание»: в противоположность пяти нотам, которые все вместе оглушают, доводя восприятие до предела и лишая ощущения эффективности, небольшой силы звук тем лучше распространяет свою гармонию, чем сильнее он сдерживает свои порывы, отступая вглубь. Другими словами, чтобы как следует проявляться, настоящая эффективность должна оказаться прямо противоположной завершенному усилию, которое постоянно отстает от своего результата; это необходимо как раз для того, чтобы не прекращать своего существования. «Большое достигается только при постоянной нехватке; и значит, его применение неисчерпаемо; полнота подобна пустоте, и значит, ее применению нет предела». Можно еще сказать, что прямота кажется кривизной, а ловкость неловкостью, красноречие – сдержанностью и т.д. Отметим, что слово «кажется» отнюдь не указывает на действительно недостаточный характер эффективности. Вполне законно допустить ее кажущейся, чтобы она постоянно находилась в состоянии становления, творчества и никогда не поддавалась актуализации. В противном случае, достигнув полноты и распространившись на «весь горизонт», эффективность не сможет выполнять свою функцию проявления и возобновления. Другими словами, настоящая эффективность всегда кажется «пустой». Образ отсутствия, пробела является одним из ведущих у Лао-цзы: долина (ср. «полная мощь как будто всегда слаба» и «высшая мощь подобна слабости»(41)) Сквозь пустоту отсутствия проходит «дух», никогда не угасая – и заполняя ее собой. Так же и эффективность: благодаря своей пустоте, она никогда не выступает в полном объеме, и лишь ее влияние бывает максимально полным.

2. Существуют два способа понимания пустоты. Или это пустота не-существования, вписывающаяся в метафизическую перспективу бытия и не-бытия. Такова пустота в буддизме (sunya на санскрите, кун по-китайски). Или же это функциональная пустота Лао-цзы (понятие сю): она проявляется как коррелят полноты, благодаря ей полное способно оказывать свое воздействие. Эти две трактовки настолько различаются между собой, что их никогда не спутаешь, даже если в дальнейшем они бы и оказали друг на друга влияние (известно, что отчасти именно благодаря этому недоразумению буддизм из Индии, индо-европейской, метафизической страны пришел в Китай; здесь мы со всей очевидностью понимаем, что чужие мысли можно усвоить лишь тогда, когда ошибаешься, одно принимая за другое).

Противоположная незаполненному пространству и функционирующая соотносительно с ним пустота у Лао-цзы является средой, индиферрентно поглощающей полноту. Из пустоты полнота начинает осуществляться, когда она превращается в эффективность. Следовательно, пустота не есть «небытие»; она составляет латентную основу вещей; так говорят о полотне картины или о тишине: они составляют почву для порождения и звучания звука, для появления рисунка; подобные аналогии мне кажутся наиболее подходящим способом преодоления онтологического атавизма.

Продолжим наше сравнение с произведением искусства: далекий от того, чтобы быть бессодержательной пустотой, наш пустой холст предстает в виде «тонкой грани», противостоящей полноте эскиза; она позволяет конкретному уничтожиться и стать дискретным, а полному выступить с полной силой во всей плотности: так бесконечно тонкое и острое движение штриха освобождается от тяжеловесных форм и вещей, в то же время пронизывая и оживляя эти формы и вещи. Его пустота удерживает полное от увязания. Если бы тонкий штрих перестал проходить через реальность, она окончательно превратилась бы в нечто застывшее, неподвижное и бессильное; без постоянного прилива сил из пустоты реальность полностью превратилась бы в безжизненное пространство. Лао-цзы приводит множество образов, иллюстрирующих это положение (11). Все спицы колеса сходятся в ступице, а «именно там ничего и нет», там (в центре, где находится ось) выемка, пустота, но именно она обусловливает «работу повозки» (колесо вращается и повозка движется вперед). Подобным же образом обрабатывается глина, из нее делается сосуд, а «внутри у него ничего нет», но именно этой пустотой осуществляется функция сосуда: благодаря внутренней пустоте сосуд превращается в полезный предмет, способный содержать в себе что-то. Или еще один пример: благодаря пробиваемым в стенах дверям и окнам дом становится жилым.

Когда полное становится пустотелым благодаря выемке, сделанной в дереве, в земле или в стене, оно делается способным выполнять определенную функцию и производить эффект. Эта мысль обобщена у Лао- цзы следующим образом: то, что выступает как «польза» на стадии актуализации вещей, проявляется как «функционирование» на уровне их индифферентной основы (11). Благодаря актуализации полного, бесконечное функционирование пустоты может выйти из своей неопределенности и проявиться как особая польза; но благодаря безучастности пустоты, служащей латентной основой для вещей, любая особенная актуализация также перестает ограничиваться своей особенностью, находит себе место в контексте наряду с другими особенностями, открывая тем самым свою собственную виртуальность, – ибо реализация пустоты порождает специфическую эффективность. С другой стороны, пустота, делающая эффективность неопределенной, является генерализующим и исходным условием ее существования.

Возможность эффективности осознается полнее, если принимать во внимание два свойства, которыми она обладает благодаря пустоте: общаться и развертываться. Обе функции настолько тесно переплетаются между собой, что лучше говорить о них в негативном плане, от противного: если бы не индифферентность пустоты как общего основания, то индивиды не смогли бы встретиться и взаимодействовать между собой, выделяя каждая свою эффективность (благодаря действующему «промежутку» – понятие у); если бы «пустотность» пустоты не выступала как проводящая среда, то эффективность не могла бы развиваться и распространяться. У Лао-цзы понятие эффективности пустоты (тун – Ван Би, 14, '0,44) характеризуется следующим образом: вус – это то, что позволяет эффективности переходить из одного состояния в другое. «В месте, лишенном актуализации, ничто не способно ни уйти, ни пройти, ни перейти в другое состояние».

Эффективность перестает проявляться, как только полное становится непроницаемым для пустоты и превращается в препятствие: образуя отражающую поверхность, полное превращает реальность в нечто застывшее, лишенное всякого движения. Да оно и невозможно: сплошное увязание. Свободное от всякого мистицизма (поскольку отсутствует метафизическая установка), сведение всего к пустоте, которое так восхваляют у Лао-цзы, в сущности есть не более чем призыв разблокировать ситуацию, жертвой которой становится реальность, как только она лишается промежутков времени и становится насыщенной. Все, что заполнено, недоступно для творчества. С исчезновением пустоты разрушается тот промежуток, в котором могла бы проявиться эффективность. Превратившись в нечто непроницаемое и жесткое, лишенное пустот для заполнения, реальность выступает как тормоз. Следовательно, полнота, приведенная в порядок, становится препятствием для спонтанного развития ситуации.

Прежде всего данное предупреждение важно в политическом отношении: развитию реальности всегда препятствует избыток полноты, упорядоченной и насыщенной всякого рода запретами, которые, получая дальнейшее развитие, в конце концов тормозят развитие общества и исключают любую эволюцию в нем. Вот почему реальность надо очистить от всех этих запретов и предписаний, вводя пустоту как основу дальнейшего развития. Снятие кодификации – а любая кодификация есть не что иное, как паралич реальности – открывает простор для инициативы, которая способна развиваться sponte sua: достаточно пустоте дать проявиться, как действие тотчас становится не-действием.

Пустота – это то, что удерживает реальность «на плаву», а значит нечто эффективное и «подвижное» (в противовес «увязшему»).

Пустоту нельзя рассматривать как нечто духовное или материальное, связанное с физикой тела или метафизикой души. У пустоты логика функциональная: пустота – это то, что позволяет полному оставаться жидким и дышать, оставаясь «воздушным»; она удерживает его «на плаву» и поддерживает в нем жизнь (и это важно, поскольку перспектива выступает тогда не как перспектива души, сущности, а как перспектива жизни как процесса). Китайская живопись дает яркий пример, делающий ощутимым взаимодействие пустоты с полнотой. Именно такое взаимодействие изображается на картинах китайских художников: белый цвет фона на свитке позволяет сплошным линиям «общаться» между собой, он образует то незаполненное пространство, в котором завязываются отношения и устанавливаются связи. Наряду с этим он им дает возможность развивать свою эффективность, делая набросок бесконечным – на пространстве бесконечности.

Достаточно чуточку ослабить нажим, делая его незаметным, как за ним откроется бесконечность, лежащая в основании вещей; малейший промежуток способен продлиться до самого дальнего горизонта. Вот почему горизонт рассеян по всему свитку, пронизывает весь рисунок сверху донизу; «небо» не ограничено какими-то рамками, а присутствует всюду (или скорее, его нет, но оно творит повсюду). Пустота в нашем наброске делает его мгновенным отпечатком того, чего нет, а не выставляет напоказ «видимое» во всей его красе; он улавливает невидимый поток – поток невидимого (шэнь), и наш эскиз превращается в линию. Именно отсюда пустота постоянно черпает свою эффективность: если полнота всегда ограничена и нам всегда кажется, что ей вот-вот наступит конец, то пустота неисчерпаема. Ее основание бесконечно. Вывод: пустота – неисчерпаемая основа эффективности.

У Лао-цзы говорится (4): «дао – пустота, но как только им начинают пользоваться, его никогда не удается исчерпать» (более того, его невозможно и заполнить заново, ср. 35) И еще: «Когда начинаешь его использовать, не приходится много трудиться» (6). Пустота ничему не противоречит, мы не даем поводов для недоверия и сопротивления, так и в случае наших успехов окружающие спокойно воспримут их. Люди будут введены в заблуждение нашим отступлением и сами придут нам на помощь: вместо того, чтобы брать на себя всю полноту действий и стремиться к насыщению, к полноте, активно действовать, лучше воспользоваться пустой эффективностью, направляя к единому центру напряженность ситуации. «Успех будет обеспечен» (эр, т.е. надо учитывать «пустоту», понимаемую как незримое развертывание событий, приведшее к успеху). Последние становятся первыми: мы на Западе постоянно твердим об этом, но здесь это происходит не в порядке вознаграждения (и не благодаря какому-то сущностному превосходству), а по логике имманентности, вытекающей из определенной ситуации. Более того, отсутствие – это еще не самоотречение, а скорее, стремление почувствовать себя в состоянии реализовать собственные интересы в более благоприятных условиях (если свое «я» мы рассматриваем как нечто внешнее, то отступление означает лишь отсрочку и появление при более благоприятных условиях). Речь опять-таки идет об эффективности. Остается лишь осознать теперь, как подобное самоуничижение, завершающееся успехом, достигаемым чужими руками, вписывается в самую общую логику, в соответствии с которой противоположности порождаются одна другой, один аспект обусловливается другим. Нас учат (67): для того, чтобы быть в состоянии управлять другими, не следует «выделяться». Мы как будто становимся экономными, не тратим сил на то, чтобы показать себя мудрыми или человечными, чтобы храбро рваться в бой. Одно может перейти в другое, противоположности способны взаимообращаться, одно создает резерв для другого, в котором этот другой черпает свои возможности: одно подготавливает другое, заполняет пустоту другого, чтобы затем вернуться к исходной полноте. Храбрым становишься только тогда, когда научаешься быть жалким; запас сил для того, чтобы почувствовать себя мудрым, появляется лишь тогда, когда учишься быть скромным. Противоположное служит почвой, порождающей свою противоположность. Лао-цзы утверждает, что тот, кто сразу заявляет о своей решимости и величии, обречен на неминуемую гибель: ведь здесь у щедрости, решительности и величия нет той почвы, на которой они могли бы появиться. Вот почему нельзя рассчитывать на то, что эффективность может быть вызвана, она может только случаться; не ищите эффективности самостоятельно, но будьте готовы принять ее. Эффективность есть нечто такое, что пожинается, как плод. Вот почему «щедрой» всегда является та позиция, которая находится где-то внизу и не блистает добродетелью. Следовательно, она всегда «с нами» (28); такую добродетель, способную притягивать эффективность к себе и только к себе, хорошо передает образ «моря», в которое впадают реки (39, 66). В чем причина того, что реки и моря управляют остальными текущими водами? В том, что они находятся внизу: море незаметно притягивает к себе реки, текущие по склону, подчиняет их себе за счет перепада уровня. Сила моря подчинять себе реки идет «снизу вверх».

Подобно морю ведет себя мудрец по отношению к простому люду: его речи ставят мудреца «ниже» людей. Мудрый правитель всегда говорит: «Я, ваш покорнейший слуга» или «Я, одинокий сирота» (39). А если правитель и оказывается над людьми, то они не страдают от этого, напротив, бывают счастливы продвигать его все выше и при этом не чувствуют себя утомленными (66). Мудрец без всякого труда использует в своих целях чужую энергию (68). Такая покорность означает на самом деле умение ставить себя ниже других и не имеет ни моральных, ни психологических оснований. Суть ее чисто стратегическая (61). У Лао-цзы эта идея переносится и в область дипломатии: вместо того, чтобы навязывать свою гегемонию, вызывающую неизбежное неприятие большая страна по собственной воле решает по ставить себя «ниже» малых стран, содействуя тем самым появлению у них желания обратить свой взор к большой стране: так у большой страны по является влияние, она завоевывает «авторитет». Продолжая развивать эту мысль, Лао-цзы утверждает: «Незаметен тот, кто сам восхваляет себя; неизвестен тот, кто сам себя утверждает; хвастун не достоин уважения; бесславен тот, кто гордится собой» (24).

Эффективность опосредована – и только, она проявляется лишь в процессе. Кто стремится добиться непосредственной эффективности, тот лишь затрудняет возможность ее получения. И не потому, что он нетерпелив и стремится как можно быстрее достичь поставленной цели, а в силу того, что он составил себе неправильное представление о реальной действительности: все, что прямо направлено на достижение эффективности, связано с усилием, но эффективность как результат достигается только в ходе процесса, изменяющего ситуацию, а не в зависимости от поставленной цели и прямо вытекающих из нее действий. Глубоко ошибается тот, кто стремится насильственно добиться эффективности, предпринимая «рывки», вместо того, чтобы следовать по пути дао, на котором эффективность случается сама по себе. Вот почему, если избегаешь хвастовства, то будешь на виду, если не будешь самоутверждаться, то будешь известен и т.д. (22) Эта мысль находит свое подтверждение и в этическом плане: претендующий на величие правитель – это всего лишь лже-правитель, величие его не более, чем претенциозность. Он на всю жизнь останется жалким и мелочным. И наоборот: только потому, что он до самого конца не стремится быть великим, правитель оказывается в состоянии добиться истинного величия (63) и становится по-настоящему великим государем.

Любая стратегия получения эффективности сводится в конечном итоге к простейшей истине: нужно уметь ее имплицировать, то есть научиться пользоваться ситуацией таким образом, чтобы она, без всякого принуждения, сама порождала эффективность. Развитие такой логики позволяет заключить, что настоящим стратегом является тот, кто сумеет наилучшим образом заполнить пустоту ситуации, да так, что она явится источником компенсаторной эффективности, мощное проявление которой будет действовать в пользу мудреца.

Не без удовольствие читаем мы у Лао-цзы: «Если ты согнут или увечен, то лишь для того, чтобы превратиться в здорового; если ты кривой, то для того, чтобы превратиться в прямого; если ты пуст то для того, чтобы быть заполненным» (22). В чрезвычайных условиях зарождается естественная склонность, способная увлекать нас к противоположной крайности. В случае отрицательной, «пустой» крайности мы попадем под регулирующее напряжение реального, уносящее нас помимо нашей воли к противоположной крайности, к полноте. Эту мысль, отмечает Лао-цзы, способен усвоить лишь тонкий ум, и затем он использует ее в борьбе со своим противниками: «Если хочешь что-то свернуть, то должен прежде развернуть (пример с исходной ситуацией, эффективность которой должна выводиться естественным путем быть ей внутренне присущей; ср. понятие гу. Если же мы хотим что-то ослабить, то мы должны это усилить, если хотим что-то упразднить, тс нам следует укрепить это; если хотим что-то устранить, то должны это увеличить (36). Эта мысль успешно применяется Ван Би в области политики: «Если хотите избавиться от деспота, пустите его катиться по наклонной плоскости, бросьте его в доведенную до крайности тиранию. Он сам пойдет по пути, ведущему к гибели, и произойдет это лучше и легче, чем ежели бы вы пытались покарать его».

Извлечем урок: освобождение Китая наступит в результате саморегулирования реальной жизни а не революционным путем. Хотя правда и то, что революция – пароксизм, то есть высшая степень действия, имеющего цель. Революция всегда претендует на эпический размах.

[В начале века понятие революции были усвоено Китаем, хотя оно и шло вразрез с традиционным понятием «мандата» и его «утраты» (гэ-лшн); так или иначе, это слово послужило для обозначения «революции». Страной было заимствовано не столько понятие модели, сколько практика, нацеленная на изменение реальной действительности на основе революционной теории марксизма-ленинизма, приведшей к революции в России 1917 г. Верят ли в нее в Китае до сих пор?]

Великодушие и покорность порождаются сами собой, исходя из той компенсации, которую они имплицируют, а не стимулируются высоким вознаграждением. Вспоминаются слова из Евангелия, параллель которым мы находим на последних страницах Лао-цзы: мудрец обладает тем большим, чем больше он отдает другим (81). Бесспорно, что «чем большим ты обладаешь, тем выше тебя почитают»: мы действительно обладаем чем-то ценным, если люди не стесняясь приходят к нам за помощью. Подобное отношение к другим не требует вознаграждения с их стороны, и в то же время выигрыш сказывается незамедлительно, хотя он может быть и растянут во времени. Такое отношение вполне реально, свободно от лжи или лицемерия. Мудрому и в голову не приходит притворяться, как мог бы поступить вероломный правитель; людям не приходится разрываться между видимостью и правдой (дабы подчеркнуть жестокость правителя или заманить другого в ловушку обманчивостью внешней видимости). Другого захватывает реакция на эффективность, вызванная таким отношением. Тем не менее великодушие и покорность представляются подозрительными с точки зрения морали: даже в Китае конфуцианские книжники трепетали при одной лишь мысли о том, что, прикрываясь учением о мудрости, толкователи Лао-цзы выведут наиболее эффективную стратегию, способную наилучшим образом обслуживать заинтересованные круги (см. Лю Инь, XII в., «Цзинсю сяньшэн», «Дуйчжайцзи»).