Выдержки из
произведения.
В полном объеме вы
сможете скачать текст в архиве ZIP по ссылке
расположенной выше
Михаил Зощенко.
Возвращенная молодость
В сб. Зощенко М. М.
Письма к писателю. Возвращенная молодость. Перед восходом солнца:
Повести // Сост. и вступ. статья Ю. В. Томашевского.- М.: Моск.
рабочий,
1989.- 543 с. В книгу выдающегося советского писателя М. М. Зощенко
(1894-.1958) входят известные читателю повести "Возвращенная
молодость" и
"Перед восходом солнца", а также "Письма к писателю",
непереиздававшиеся с
1931 го да. Эти произведения составляют своеобразную трилогию, в
которой
Зощенко - художник, исследователь и мыслитель - размышляет о
возможностях
человека совершенствовать свое духовно-нравственное и физическое
здоровье.
4702010201-050 ББК 84Р7-4
ISBN 5-230-00556-7
Сканирование - К.Д.Егоров (kest@ok.ru)
1. АВТОР ПРИНОСИТ СВОИ ИЗВИНЕНИЯ
Это есть повесть о том, как один советский челорек, обремененный
годами, болезнями и меланхолией, захотел вернуть свою утраченную
молодость.
И что же? Он вернул ее простым, но все же удивительным способом.
Человек вернул свою потерянную молодость! Факт, достойный оглашения
в
печати. Тем не менее не без робости автор приступает к этому
сочинению.
Обиды и огорчения принесет, вероятно, нам эта книга.
Ах, мы тревожимся в особенности за одну категорию людей, за группу
лиц,
так сказать, причастных к медицине.
Эти лица, ну там, скажем, врачи, фельдшера, лекарские помощники,
работники "скорой помощи", а также, ну, скажем, заведующие аптеками
с ихними
женами, родственниками, знакомыми и соседями, лица эти, увидав
книгу,
содержание которой поначалу несколько напомнит им ихнюю профессию,
лица эти,
несомненно, отрицательно, а может быть, даже и враждебно отнесутся к
нашему
сочинению.
Этих лиц автор покорнейше просит поснисходительней отнестись к
нашему
труду. Автор, в свою очередь, тоже обещает им быть снисходительным,
если ему
случится читать повести или там, скажем, рассказы, написанные
врачом, или
родственником этого врача, или даже его соседом.
Автор просит у этих лиц извинения за то, что он, работая в своем
деле,
мимоходом и, так сказать, как свинья, забрел в чужой огород,
наследил, быть
может, натоптал и, чего доброго, сожрал чужую брюкву.
2. НЕКОТОРАЯ НЕОБЫЧАЙНОСТЬ НАШЕГО СОЧИНЕНИЯ
Наша повесть на этот раз мало похожа на обычные литературные вещицы.
Она мало также похожа и на наши прежние художественные вещички,
написанные
наивной, грубоватой рукой в спехе нашей молодости и легкомыслия.
Нет, с одной стороны, это сочинение тоже можно будет назвать
художественным. Тут будет и художественное описание картин нашей
северной
природы, описание бережков, ручейков и опушек леса. Тут будет
интересный и
даже занимательный сюжет. Тут будут разные сложные и сердечные
переживания
героев, а также рассуждения и добровольные высказывания этих героев
о пользе
текущей политики, о мировоззрении, о перестройке характеров и о
славных
грядущих днях.
Здесь будет все, чего ждет читатель от книги, которую он взял
почитать
вечерком, чтобы рассеять свои дневные заботы и чтоб окунуться в
чужую жизнь,
в чужие переживания и в чужие помыслы.
Но это только с одной стороны. А с другой стороны, наша книга -
нечто
совершенно иное. Это такое, что ли, научное сочинение, научный труд,
изложенный, правда, простым, отчасти бестолковым бытовым языком,
доступным в
силу знакомых сочетаний самым разнообразным слоям населения, не
имеющим ни
научной подготовки, ни смелости или желания узнать, что творится за
всей
поверхностью жизни.
В этой книге будут затронуты вопросы сложные и даже отчасти чересчур
сложные, отдаленные от литературы и непривычные для рук писателя.
Такие вопросы, как, например, поиски потерянной молодости,
возвращение
здоровья, свежести чувств, и так далее, и тому подобное, и прочее. А
также
будут затронуты вопросы о переустройстве всей нашей жизни и о
возможностях
этого переустройства, о капитализме и о социализме и о выработке
мировоззрения. А кроме того, мы коснемся и других, не менее важных
вопросов,
взятых в самом их наивысшем значении и в свете текущих дней.
3. НА ЧТО ПОХОЖЕ НАШЕ СОЧИНЕНИЕ
Ну, если это и не научный труд, если, скажем, Академия наук или там,
скажем, секция научных работников, согласовавшись с горкомом и
Союзом
писателей, не найдет здесь признаков научного сочинения или найдет
эти
признаки, но не сосчитает автора в достаточной степени овладевшим
марксистско-ленинским мировоззрением, то в таком случае эту книгу
можно
будет обозначить более средним, более, так сказать, безобидным
названием, не
раздражающим зрения и слуха отдельных граждан и организаций.
Пусть эта книга называется, ну, скажем, культурфильм. Пусть это
будет
такой, что ли, культурфильм, вроде как у нас бывали на экране:
"Аборт", или
там "Отчего идет дождь", или "Каким образом делают шелковые чулки",
или,
наконец, "Чем отличается человек от бобра". Такие бывают фильмы на
крупные
современные научные и производственные темы, достойные изучения.
Так же, как и в этих фильмах, сначала у нас будет идти научное
рассуждение с разными сносками, справками о том о сем, с разными
комментариями и, может быть, даже диаграммами и статьями,
окончательно
разъясняющими суть дела.
И уже только потом читатель, слегка утомленный и пришибленный чужими
мыслями, получит порцию занимательного чтения, которое и явится
вроде как бы
наглядной иллюстрацией к вышеизложенным мыслям и рассуждениям.
Конечно, умы нетерпеливые, не привыкшие идти на поводу, а также умы,
ну, скажем, негибкие, грубоватые или, что ли, низменные, не имеющие
особого
интереса к различным явлениям природы, кроме выдачи продуктов
питания,- эти
умы могут, конечно, отбросить начало и комментарии, с тем чтобы
сразу
приступить к инцидентам и происшествиям и сразу, так сказать,
получить
порцию занимательного чтения.
В таком случае они без ущерба для себя прочтут, начиная с 17-й
главы,
правдивую повесть об удивительной жизни одного человека, который в
наши
реальные дни, в дни, так Указать, торжества материализма и
физиологических
основ, возвратил свою молодость и тем самым имел смелость и счастье
соперничать в умении с самой природой или, как до революции
говорили, с
самим господом богом.
4. ЛЮБОВЬ АВТОРА К МЕДИЦИНЕ
Конечно, автор принужден сказать, что он человек, ну, что ли,
невежественный в вопросах медицины. Не то чтобы невежественный, ну,
не
совсем, что ли, на все ноги подкованный, не совсем, что ли,
разбирающийся в
отдельных мелких, разнообразных и часто ужасно запутанных деталях
этой
науки. Тем не менее, по ходу повести, автор принужден будет
затрагивать
кой-какие передовые медицинские вопросы о том о сем, ну, там о
неврастении,
о нарушенном равновесии, об упадке сил и о причинах этих явлений.
Не то чтобы автор решительно ничего не смыслил в этом деле. Нет, он
кое-что представляет себе. Но, конечно, это представление не такое
уж
окончательно твердое. Не такое, что вот разбуди человека ночью, и он
тебе
сразу все объяснит и все спросонок расскажет - где чего бывает, и
зачем
бывает, и как то или иное по-гречески называется, и что такое рак, и
в каком
боку у населения почки, и для какой цели природа пристроила человеку
селезенку, и почему, в сущности, этот запутанный и даже отчасти
мизерный
орган называется этим довольно-таки легкомысленным названием,
заметно
снижающим человеческую природу в ее обычном величии.
Нет, автор, конечно, не врач, и знания его в этой сфере ограниченны.
Тем не менее с детских лет автор имел глубокий и даже исключительный
интерес
к медицине и даже одно время пробовал было лечить своих менее ценных
роодственников разными домашним химическими средствами - йодом,
дегтем,
глицерином, травой, которую жрут собаки при заболевании, и
психическими
воздействиями. Каковое лечение, надо сказать, иной раз сходило
довольно
успешно и не всегда заканчивалось смертельным исходом того или
другого
зазевавшегося родственника.
Но не только к своим родственникам, но и ко всем людям автор
присматривался с нескрываемым любопытством, следил, так сказать, за
ежедневной игрой ихних организмов и за тем, кто сколько прожил, чем
захворал
и от чего именно помер. И что такое грипп. И что такое старость. И
почему
наступает увядание. И что надо делать, чтобы задержать быстрое
течение
дорогой нашей жизни.
И, надо сказать, неутешительные картины открывались постепенно перед
изумленным взором автора.
5. НЕУТЕШИТЕЛЬНЫЕ КАРТИНЫ
Ну, еще лет до тридцати пяти, сколько мог заметить автор, люди живут
сносно, трудятся на своем поприще, веселятся, тратят безрассудно то,
что им
отпущено природой, а после этого по большей части начинается у них
бурное
увядание и приближение к старости *. * Автор имеет в виду так
называемую
интеллигентскую прослойку, причем прослойку, имеющую прежние
мелкобуржуазные
привычки и традиции. Автор не касается в данном случае, так сказать,
восходящего класса, по той простой причине, что тут нервное здоровье
в
достаточной степени благополучно. Однако кое-что будет сказано и о
пролетарском здоровье, о здоровье тех людей, кои сейчас, по роду
своих
обязанностей, прикоснулись к систематическому умственному труду и
нажили на
этом деле неврастению.
У них пропадает вкус ко многим хорошим вещам. Морда у них тускнеет.
Ихние глаза с грустью взирают на многие приличные и недавно любимые
вещи. Их
захватывают разные удивительные и даже непонятные болезни, от
которых врачи
впадают в мудрое созерцательное состояние и приходят в беспокойство
за
беспомощность своей профессии.
Этих больных захватывают также болезни более понятные и, так
сказать,
общедоступные, описанные в учебниках, как, например: меланхолия,
водянка,
параличи, сахарная болезнь, туберкулез, и так далее, и тому
подобное, и
прочее.
Захворавшие выезжают тогда поскорей со своими болезнями и чемоданами
на
разные курорты и побережья в поисках своей утраченной молодости. Они
купаются в море, ныряют и плавают, валяются часами на самом ужасном
солнцепеке, шляются по горам и пьют специальные и слабительные воды.
Еще
более от этого хворают и с почтением взирают на врачей, ожидая от
них чудес,
возвращения потерянных сил и восстановления утраченных соков.
Врачи делают больным спринцевания и прижигания, купают их в ваннах,
ставят им с научной целью разные клизмы и клизмочки из соленых и
минеральных
вод. Или ведут с больными беседы о чисто нервных явлениях со стороны
организма, убеждая при этом больного отказаться от губительных
мыслей и
поверить в то, что он здоров как бык и что болезненные явления у
него суть
нечто воображаемое, вроде как бы даже фантазия, не имеющая под собой
никакой
реальной почвы. Это последнее совершенно запутывает простодушного
больного и
примиряет его с мыслью о близкой кончине. К тому же неумолимые силы
природы
и нарушенное привычное равновесие по большей части мало поддаются
дальнейшим
ухищрениям науки и живительным свойствам водолечения. И захворавший
нередко
заканчивает свое земное шествие, так и не узнав окончательно, что,
собственно, с ним случилось и какую роковую ошибку он совершил в
своей
жизни.
6. ЕЩЕ БОЛЕЕ НЕУТЕШИТЕЛЬНЫЕ КАРТИНЫ
Тогда, думая, что эти наблюдения, как бы сказать, чисто случайные,
что
эти наблюдения производились над людьми, здоровье и нервные силы
которых
подорваны многими и различными потрясениями - войной, революцией и
всем, так
сказать, своеобразием нашего быта,- автор тогда, не доверяя
виденному,
обернулся назад и нарочно прочел биографии и описания жизней всех
сколько-нибудь известных и знаменитых людей прежних эпох и столетий
*.
* Автор предпочел бы прочесть биографии обыкновенных, невеликих
людей,
но история, к сожалению, не имеет другого материала. Впрочем, в этом
смысле
наша параллель и сравнение до некоторой степени будут правильны.
Люди нашей
революционной эпохи иной раз тратят нервную силу не в меньшей
степени, чем
тратили ее так называемые великие люди.
И нет. Еще более неутешительные картины раскрылись перед автором.
Еще более бурное увядание, еще более сложные и непостижимые болезни,
еще более ужасную меланхолию, хандру, разочарование, презрение к
людям (I)
*, ипохондрию и еще более раннюю смерть можно было видеть на этом,
так
сказать, великом интеллигентском фронте.
*) Римские цифры здесь и в дальнейшем указывают на то, что к данному
тексту имеются комментарии в конце книги. Однако для удобства чтения
автор
советует читать повесть, не обращаясь к комментариям. При чтении же
комментариев следует посмотреть, к какому именно тексту они
относятся.
Большой черный список можно составить из этих рано погибших великих
людей (II).
Одни умирали, едва достигнув зрелого возраста, другие едва
дотягивали
до сорока лет, третьи, перешагнув сорокалетний возраст, влачили тем
не менее
жалкое существование и все равно как бы погибали для общества.
Они бросали свою славную работу (III), они целые дни валялись на
оттоманках в рваных войлочных туфлях, курили трубки, грустили,
бранились с
женами, плакали и ныли, писали, скуки ради и чтоб забыться, свои
мемуары о
своей прекрасной героической молодости или сочиняли богословские и
религиозные трактаты, поскольку для этой мелкой цели не требуется
вдохновения (IV) и полного бурного творческого здоровья, подъема и
того
физического благополучия, которое было в молодости (V).
7. ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ
Но что наибольше всего удивило автора - это одна черта из жизни этих
знаменитых людей, живших в прошлых веках. Это такое, что ли,
примирение и
покорность судьбе и даже какое-то нежелание бороться со своими
болезнями.
Свои болезни они нередко считали проявлением божьей воли, или особым
коварством судьбы, или своей склонностью к неудачам и после
небольшого
курса, главным образом водолечения, безропотно сносили то, что с
ними
случалось, не делая даже попыток заглянуть в глубь вещей, чтоб найти
причину
и понять физическое происхождение своих недомоганий.
Но можно сказать, к великому счастью, не все в этом смысле были
одинаковы.
Одна категория людей отличалась особою крепостью здоровья и имела,
не в
пример прочим, продолжительную жизнь - это люди, склонные к раздумью
и, так
сказать, не идеалистическому пониманию жизни. Это главным образом
всякого
рода философы, ученые-натуралисты, химики, естествоиспытатели и
вообще
всякого рода профессора и мудрецы, кои по роду своей профессии
чего-то такое
соображали, чего-то такое думали о разных свойствах природы.
Одним словом, это были люди, которые не только сочиняли оды или там,
скажем, сюиты и симфонии, не только рисовали красками разные
"Закаты", и
"Восходы", и "Опушки леса", но и добросовестно задумывались о своей
жизни и
о своем на редкость сложном организме, и об управлении им, и о своем
отношении к окружающему.
Эти по-настоящему великие люди - чаще всего безбожники и
материалисты -
все почти доживали до глубокой старости и спокойно, без лишних ахов,
криков
и причитаний, отходили, как говорилось раньше, "в царство теней и
неизвестности".
Они мало чем хворали и даже, напротив того, приближаясь к старости,
отличались все большим и большим здоровьем.
Они мало суетились, не делали бестолковых вещей и мужественно шли к
своей цели, не дорожа, в сущности, даже своей продолжительной
жизнью.
Не без сердечного трепета автор прочел биографию Вольтера, который,
несмотря на превратности судьбы и гонения со всех сторон, изволил
прожить до
восьмидесяти четырех лет.
Знаменитый греческий врач Гиппократ, "отец медицины", как его
называли,
то есть, значит, человек, целиком понимающий всю физическую суть
дела,
прожил до девяноста девяти лет.
А некто Демокрит, по-видимому, самый мудрый человек из всех живущих,
греческий философ и родоначальник материализма * отхватил сто два
года и
помер с улыбкой, говоря, что он мог бы прожить и дольше, если б к
тому
стремился (VI).
*) Существенные черты его учения о материализме остались почти
неизменными у материалистов нашего времени.
8. ТАК СКАЗАТЬ, "СЕКРЕТ ВЕЧНОЙ МОЛОДОСТИ"
Нет, зря на свете ничего не бывает. Автор полагает и даже уверен,
что
эти профессора и ученые люди чего-то такое узнавали, отыскивали
какой-то,
может быть, секрет или, скажем, не секрет, а какую-нибудь там
подходящую,
единственно нужную линию поведения и, пользуясь этим, беспечно жили
*,
регулируя свою жизнь и свой организм, как, скажем, рабочий или там
мастер
регулирует свой токарный станок.
*) Мы в данном случае не говорим о науке, величайшие открытия
которой
позволяют надеяться на благополучный исход борьбы человека за
молодость и
долголетие.
Но этот секрет личного своего благополучия и долголетия профессора,
как
на грех, уносили в могилу.
Конечно, кое-что отвлеченное было сказано по этому поводу. Одни
говорили на тему о равновесии тела и души. Другие туманно рассуждали
о
необходимости быть ближе к природе или, во всяком случае, не мешать
ей и
вообще ходить босиком.
Третьи советовали ничему не удивляться и не отрываться от масс,
говоря,
что мудрость всегда спокойна.
Некоторые, спускаясь с заоблачных высот и не говоря пышных слов о
душе,
велели получше следить за мелкими естественными свойствами своего
тела,
советуя при этом кушать простоквашу, всецело рассчитывая, что это
вегетарианское блюдо дает особо продолжительную жизнь, не дозволяя
микробам
без толку скопляться в наших внутренностях и в пошлых закоулках
организма,
имеющих от природы низменное и второстепенное значение.
Однако автор в бытность свою учеником знал одного преподавателя,
который много лет подряд кушал эту молочную диету и, захворав
неожиданно
легким гриппом, как говорится, "дал дуба", оплакиваемый своими
родственниками и учениками. Причем родственники и ученики в один
голос
утверждали, что вот именно пристрастие к кислому молоку и подкосило
больного, подорвав его силы настолько, что ослабленный организм не
смог
сопротивляться такой, в сущности, пустячной болезни.
9. ОТЧЕГО НЕ ПОГОВОРИТЬ ОБ ИНТЕРЕСНЫХ ВЕЩАХ
Не желая даже намеком унижать или в чем-либо упрекать великих людей,
автор все же хочет отметить, что ничего особенно путного и
положительного, а
главное, доступного и понятного всем людям не было сказано в этой
области.
И мудрые старцы, знавшие что-то такое про себя, отходили в иной мир,
так и не осчастливив своих ближних.
Нет, конечно, автор не имеет намерения сейчас сказать: вот, мол,
старцы
померли со своим секретом, а вот автор, молодец и сукин сын, открыл
этот
секрет и сию минуту осчастливит человечество своим нестерпимым
открытием.
Нет. Все обстоит гораздо проще и, может быть, даже обидней. Все, что
будет
говорить автор, по всей вероятности и даже несомненно, известно
отделу
здравоохранения и медицине.
И если автор имеет намерение говорить о таких вещах своим слабым,
заплетающимся языком, то отчего не поговорить в доступной форме об
интересных вещах, о вещах, которые всем любопытны и всем
занимательны.
Люди в свободное от занятий время изучают литературу, говорят о
музыке,
собирают марки, сушат бабочек, букашек и разных там, я извиняюсь,
навозных
жучков, но автор подозревает, что единственная настоящая тема после
политики
(что, в сущности, будет в конечном счете почти одно и то же, ибо
социальное
переустройство общества ведет к новым, здоровым формам жизни, а
стало быть,
и к новому здоровью),- так единственная тема, которая у всех почти
на уме,
которая всем почти близка, и понятна, и необходима, как вода, как
еда и как
солнце,- это наша жизнь, наша молодость, наша свежесть и наше умение
распоряжаться этими драгоценными дарами.
10. ПОТЕРЯННОЕ ЗДОРОВЬЕ
Сколько мог заметить автор, здоровье, главным образом среди
вышеуказанной интеллигентской прослойки, несколько ухудшилось и
покачнулось.
Автор имеет подозрение, что здоровье, во всяком случае нервное
здоровье, всех людей, всех категорий, всех стран и всех классов и
состояний
значительно снизилось за последние столетия.
В самом деле, иной раз просто с удивлением и тревогой читаешь
старинные
книги, где описываются похождения героев самых разнообразных классов
и
профессий.
Вот это были на редкость молодцы и здоровяки. Вот это были сильные и
даже могучие характеры. Вот это были обжоры и пьяницы, какие нам и
во сне не
снились.
То и дело читаешь: "Он почувствовал жажду, освежился, выкушав две
бутылки розового анжуйского вина, и, вскочив на лошадь, понесся
галопом за
своим оскорбителем..."
Ну-те, скажем, поднесите две бутылки анжуйского вина нашему
человеку,
нашему обитателю, проживающему в 1933 году. Он, пожалуй, после этого
не
только на лошадь не сядет, он, по всей вероятности, "мама" сказать
не
сможет. А приляжет подле своей лошадки, проспится, поскрипит и
поохает и
потом только, принаняв телегу, поплетется по своим делам, махнув
рукой на
своего оскорбителя, который, в свою очередь, увидя за собой погоню,
небось
уже драпанул за тридевять земель (VII).
11. БЕСПЛОДНЫЕ ПОПЫТКИ
Не будучи профессором, или там, скажем, академиком, или, например,
даже
аспирантом, автор, по некоторой своей наивности и некоторой доле
нахальства,
пытался все же разобраться, в чем состоит секрет, отысканный
старцами.
И нельзя ли, поняв этот секрет, слегка приподнять завесу над
неувядаемой молодостью и долголетием?
Но, естественно, ничего путного из этого не вышло.
Конечно, автор приблизительно понимал, что вся штука в каком-то
плавном
ходе нашей машины, нашего организма, в соответствии с плавным ходом
общественной жизни, окружением и средой.
Но, с одной стороны, автор видел людей, плавно живущих и вскоре
умирающих от пустяковой простуды, с другой стороны, приходилось
видеть черт
знает какую бурную и неравномерную жизнь в бурной и даже потрясающей
эпохе,
и тем не менее хозяин этой жизни жил, долго, превосходно и отличался
примерным здоровьем и благополучием.
Тогда автор, не сдаваясь еще, стал присматриваться к работе, так
сказать, отдельных частей нашего механизма и вообще к разным мелочам
и
мелочишкам, кои профессора могли, чего доброго, проглядеть, в силу
своего
высокого служебного и общественного положения находя их, ну, скажем,
слишком
пошлыми, мизерными, не возвышенными или даже просто унизительными
для
человечества и бурного роста всей христианской культуры, основанной
на
идеализме и на горделивом превосходстве против других животных,
зарожденных,
чего доброго, не в пример человеку, от плесени, воды и прочих
гнусных
химических соединений.
Нет, новых открытий в этой области автор, увы, не сделал, однако
увидал
много чего поучительного и достойного самого истинного удивления. И
вот,
прежде чем приступить к нашей повести, мы желаем кой о чем
рассказать, без
чего ну решительно нельзя будет понять всей истории человека,
возвратившего
себе молодость.
Мы расскажем пять небольших, но весьма забавных историек,
объясняющих
основную суть дела. Эти историйки можно в крайнем случае читать с
полным
добродушием, как рассказы.
Первая историйка будет о том, как ведет себя человек, когда ему
хорошо.
Вторая историйка - о том, что делает человек, когда ему плохо. В
третьей
говорится о том, что делает человек для того, чтоб ему было плохо. А
два
последних забавных рассказа заставляют подумать о необходимости
научиться
управлять собой и своим на редкость сложным телом.
Итак, прослушаем пять рассказов. А засим мы приступаем к повести, до
которой, как видите, не так-то легко добраться в силу на редкость
трудной
темы.
12. ЧЕЛОВЕК УЛЫБАЕТСЯ
Однажды автор зашел к одной знакомой даме по делу. И там, в ее
комнате,
увидел улыбающегося младенца, лежащего в люльке. Это был сын этой
дамы.
Этот мальчик находился в том совершенно, так сказать, бессмысленном,
зачаточном периоде своей жизни, когда никакого толка, никакой,
казалось бы,
улыбки или свинства нельзя было от него ожидать.
Да, правда, он был сыт и здоров. Он лежал в чистых, незамоченных
пеленках. Легкое шелковое одеяльце, пошитое из маминого пальто,
окутывало
его малюсенькое, жалкое тельце. Кружевные штучки и цветочки были
нашиты там
и сям. И ничего - ни блоха, ни сквозняк, ни пыль, попавшая в носик,-
ничего
не тревожило этот крошечный микроорганизм. Он лежал, как было
сказано выше,
в люльке. Мама его стояла у окна, напяливая на пузырек новую соску.
Радость
и материнское удовольствие сияло на ее утомленном лице.
Автор, зайдя по делу, остановился у дверей, с чувством поглядывая на
знакомую и даже классическую картину материнства и младенчества.
Вдруг автор, взглянув на малютку, заметил на его красноватой
бессмысленной мордашке чего-то вроде подобия улыбки.
Черт возьми, да, это была улыбка. Это была продолжительная и не
случайная улыбка. Она не была обращена ни к матери, ни к пузырьку с
новой
соской, ни к чему-нибудь определенному. Улыбка была сама по себе,
как
реакция каких-то, может быть, химических процессов, недоступных
моему
пониманию.
В этой улыбке светилось какое-то торжество жизни, торжество здоровья
и
благополучия.
"Что это значит?"-подумал я. И даже какая-то обида и
недоброжелательное
чувство шевельнулось в моей зачерствелой душе.
Что ж это значит? Чему улыбается эта маленькая дрянь? Ну, еще
понятно,
чему улыбается мать... Но этот маленький людоед... Мыслей у него
нету. Что
такое радость, дружба, любовь, деньги, наслаждение - он не понимает.
Он
никуда не смотрит. Он ничем не любуется. Ничего не вспоминает. Тем
не менее
улыбка блуждает на его детском пустяковом личике.
- Чего он у вас улыбается? - спросил автор грубоватым, раздраженным
тоном.
Мать, посмотрев на дитя счастливым замирающим взглядом, сказала:
-Вполне здоровый ребенок. Чего ему не улыбаться?
Поговорив с мамой о деле, автор пошел домой, по дороге рассуждая о
том,
что хорошее здоровье и беспечная жизнь должны, вероятно, в самом
деле
сопровождаться улыбкой.
- Заметим себе это,- сказал автор, потирая руки.
13. ЧЕЛОВЕК ОГОРЧЕН
Однажды, несколько лет назад, автор видел в игорном * клубе игрока,
который проигрывал. Это был немолодой мужчина довольно подловатой
наружности
- с рыжими усишками, в пенсне и с небольшой лысинкой.
Этот игрок здорово проигрывал. Он рылся яростно по карманам,
выхватывал
новую пачку денег и совал ее на стол с таким видом, будто хотел
сказать:
"Нате... Жрите... Давите меня... Топчите... Вырывайте сердце..."
Этот человек ужасно нервничал.
Его глазки метали молнии. Руки дрожали и не слушались своего
владельца.
Он орал, как баба, с каким-то даже повизгиванием в голосе, когда
возникало
какое-нибудь недоразумение.
В своем нервном возбуждении он вертелся на стуле. По временам
вскрикивалл. А когда сидел, то ухитрялся своими тощими коленями
приподнимать
край тяжелого дубового стола.
"Что это значит? - подумал автор.- Что за странное поведение у этого
рыжего субъекта? Чего его, подлеца, вертит?"
"Это значит,- сказал себе автор,- что бывают обстоятельства, при
которых наш организм работает на редкость плохо. Громадная энергия,
возникшая при этом, пропадает как бы впустую. Она, вернее, тратится
на черт
знает что - на крики, суетню и даже, как мы видели, на поднятие
столов и
тяжелой мебели".
И вот, когда проигравший начал особенно визгливо орать на своего
соседа, этакого молодого субъекта, видимо только что вступившего на
жизненное поприще, сосед этот заявил с обидой в голосе, что он
немедленно
бросит игру, если этот проигравшийся психопат не станет проигрывать
более
корректно.
Но все люди, сидящие за столом, в один голос сказали: -Позвольте...
В
чем дело?.. Помилуйте. Очень естественно. Человек проигрывается. Он
нервничает. Волнуется. Нечего строить обиды и требовать
невозможного.
"Эти-то дураки чего заступаются? - подумал автор.- А впрочем,
вероятно,
такая единодушная поддержка как раз и указывает на то, что эти
крики, визг и
бурные движения проигравшегося есть совершенно естественное и даже
обязательное проявление организма, что так и должно бы^ь, что это в
порядке
вещей и что, если бы этого не было, человек, вероятно, повредил бы
себе свое
внутреннее хозяйство и, быть может, помер бы от удара или от разрыва
сердца"
(VIII).
"Заметим себе это",- подумал автор. Как говорится в старинных
романах:
дайте руку, уважаемый читатель, мы пойдем с вами, побродим по улицам
и
покажем вам одну прелюбопытную сценку.
14. НЕ НАДО ИМЕТЬ ВОСПОМИНАНИЙ
Однажды летом на Кавказе автор зашел в зоологический сад.
Собственно,
это не был даже зоологический сад, а это был небольшой передвижной
зверинец,
приехавший на гастроли.
Автор стоял у клетки, набитой обезьянами, и следил за ихними
ужимками и
игрой.
Нет, это не были заморенные ленинградские обезьянки, которые
кашляют, и
чихают, и жалостно на вас глядят, подперев лапкой свою мордочку.
Это были, напротив того, здоровенные, крепкие обезьяны, живущие
почти
под своим родным небом.
Ужасно бурные движения, прямо даже чудовищная радость жизнь,
страшная,
потрясающая энергия и бешеное здоровье были видны в каждом движении
этих
обезьян.
Они ужасно бесновались, каждую секунду были в движении, каждую
минуту
лапали своих самок, жрали, какали, прыгали и дрались.
Это просто был ад. Это был настоящий и даже, говоря возвышенным
языком,
великолепный пир здоровья и жизни.
Автор любовался этой картиной и, понимая свое ничтожество,
почтительно
вздыхая, стоял у клетки, слегка даже пришибленный таким величием,
таким
великолепием жизни.
"Ну что ж,-подумал автор,-если старик Дарвин не надул и это
действительно наши почтенные родичи, вернее - наши двоюродные
братья, то
довольно-таки грустный вывод напрашивается в этом деле".
Вот рядом с клеткой стоит человек - автор. Он медлителен в своих
движениях. Кожа на его лице желтоватая, глаза усталые, без особого
блеска,
губы сжаты в ироническую, брезгливую улыбку. Ему скучновато. Он,
изволите ли
видеть, зашел в зверинец поразвлечься. Он зашел под крышу, чтобы
укрыться от
палящих лучей солнца. Он устал. Он опирается на палку.
А рядом в неописуемом восторге, позабыв о своей неволе, беснуются
обезьяны, так сказать - кузены и кузины автора.
"Черт возьми,- подумал автор,- прямо даже великолепное здоровье в
таком
случае я соизволил порастрясти за годы своей жизни, за годы работы
головой".
Но не в этом суть.
Один посетитель зверинца, какой-то, по-видимому, перс, долго и
любовно
следивший за обезьянами, схватив без слов мою палку, ударил ею одну
из
обезьян по морде, не очень, правда, сильно, но чрезвычайно обидно и
коварно,
хотя бы с точки зрения остального человечества.
Обезьяна ужасно завизжала, начала кидаться, царапаться и грызть
железные прутья. Ее злоба была столь же велика, как и ее могучее
здоровье.
А какая-то сострадательная дама, сожалея о случившемся, подала
пострадавшей обезьянке ветку винограда.
Тотчас обезьянка мирно заулыбалась, начала торопливо жрать виноград,
запихивая его за обе щеки. Довольство и счастье светились на ее
мордочке.
Обезьяна, позабыв обиду и боль, позволила даже коварному персу
погладить
себя по лапке.
"Ну-те,- подумал автор,-ударьте меня палкой по морде. Навряд ли я
так
скоро отойду. Пожалуй, виноград я сразу кушать не стану. Да и спать,
пожалуй, не лягу. А буду на кровати ворочаться до утра, вспоминая
оскорбление действием. А утром небось встану серый, ужасный, больной
и
постаревший - такой, которого как раз надо поскорей омолаживать при
помощи
тех же обезьян".
Нет, автор рассказал эту маленькую историйку вовсе не в христианском
смысле и не с проповедью христианской морали - дескать, отойди от
зла и,
дескать, если тебя ударили по морде, то подставь еще что-нибудь
подобное для
удара.
Нет, автор презирает такую философию. Автор рассказал эту историйку
всего лишь для того, чтобы показать, как работает здоровый мозг, не
искушенный культурой, привычками и предрассудками (IX).
15. ХУДОЖНИК ХВОРАЕТ ТРИ ДНЯ
Но и это еще не все. И на этом еще не закончены наши рассуждения.
Автор желает рассказать еще две историйки, которые осветят дело с
неожиданной стороны.
Автор хочет рассказать прежде про одного художника, который икал три
дня.
Это было несколько лет назад, и автор в свое время чего-то такое
писал
про этот случай.
Но грандиозность этой картины и неожиданные выводы заставляют автора
еще раз коснуться этого исключительного обстоятельства.
Художник начал икать ночью. В точности неизвестно, с чего именно
началась у него икота. Он утверждал, будто он босиком дошел до
этажерки и
взял почитать на сон грядущий книгу стихов Сельвинского. В общем,
неизвестно.
Одним словом, он проснулся ночью от икоты. Он полежал некоторое
время
на спине, не обращая внимания на это сметное, в сущности, и вздорное
человеческое свойство.
Однако икота не проходила.
Художник выпил водички, походил по комнате, покурил и, не слишком
беспокоясь, завернулся в одеяло, надеясь заснуть.
Однако сон не приходил, и икота не исчезала. Поикав полчаса,
художник в
некотором страхе разбудил свою супругу и, бессвязно лепеча, начал
объяснять
ей, что с ним происходит.
Супруга, не найдя в этом факте ничего особенного и тем более такого,
благодаря чему можно тревожить и стаскивать людей с кровати,
побранившись,
снова заснула, назвав мужа, перед тем как заснуть, тяжелым эгоистом,
психопатом и нравственным уродом.
В общем, утро застало нашего художника сидящим на кровати. Он сидел,
совершенно ошеломленный и потрясенный своей болезнью.
Он икал правильно, как какая-то неведомая машина, через каждые
полминуты.
Он с грустью и со страхом поглядывал на собравшихся к нему
родственников, которые были не менее его напуганы и шокированы такой
странной болезнью. Он икал три дня, с короткими промежутками на сон.
На
второй день болезни родственники пригласили врача, который дал
успокоительных капель и велел чем-нибудь поразвлечь больного,
отвлечь его
внимание от случайной болезни.
Родственники, во главе с плачущей женой, повели захворавшего в кино
и
потом в ресторан. Однако больной икал по-прежнему, вздрагивая всем
телом, и
совершенно безучастно относился и к зрелищу, и к еде, которая в
изобилии
была подана на стол. Он прекратил было икать, увидев поданный счет,
но,
проверив его и расплатившись, снова принялся за свое.
На третий день к вечеру икота прошла сама по себе. Вернее, вспылив и
побранившись с женой, больной отвлекся от своей болезни и,
неожиданно
перестав икать, заснул, как камень, в своем кресле (X).
16. У КОРМЯЩЕЙ МАТЕРИ СКОНЧАЛСЯ РЕБЕНОК
Да, правда, художник этот был нездоровый человек. Он был
неврастенический субъект с истощенным, ослабленным мозгом и с
расстроенным
воображением.
Но вот автор знал одну молодую, цветущую женщину. У нее помер
двухмесячный ребенок.
Нет, мать не особенно страдала от этого дела. Да, конечно, она
поплакала, погоревала, но успокоилась, сказав себе, что, может, это
и к
лучшему. Но не в этом суть.
Так вот, молодая, кормящая грудью мать теряет своего младенца. Он
умирает у нее скоропостижно. Он простудился и вдобавок, кажется, еще
проглотил какой-то металлический ключик.
И вот тут происходит такая любопытная история. Дня через три после
гибели малыша молодая осиротевшая мать замечает, что грудь ее все
больше и
больше набухает. Появляются боли, лихорадочное состояние, общее
недомогание.
И температура тридцать семь и семь.
Сильная боль в груди заставляет тогда молодую даму отцедить немного
молока. Она отцедила молоко раз и два. Потом стала отцеживать
ежедневно.
Причем видит, что количество молока не только не уменьшается, а,
напротив
того, даже как бы увеличивается все больше и больше. И вот она стала
отцеживать почти по стакану в день, а после и больше.
Сначала это молоко выбрасывалось. Потом крайне рассудительный и
бережливый супруг этой женщины, огорченный бессмысленной тратой
столь
драгоценной и полезной влаги, стал выпивать его.
Он выпивал это дамское молоко, давясь от отвращения и гадливости.
Первое время его мутило и даже рвало. Но он пускался на всякие
хитрости, чтобы перебить природное отвращение. Он посыпал свой язык
солью и
перцем и зажимал нос пальцами, когда подносил стакан к своему рту.
И, выпив молоко, он как сумасшедший прыгал по комнате, отплевываясь
и
ругаясь, крича, что у козы и то молоко значительно вкусней и
полезней для
организма.
Но потом он привык к этому молоку, вошел во вкус и не прибегал к
острым
специям. И пил попросту и без затей, съедая при этом кусок хлеба,
булку или
пряник. Так проходят две недели.
Муж, конечно, пьет молоко, поправляется и даже посмеивается над
своей
супругой, говоря, что она, по-видимому, темными силами природы
превратилась
в особый вид коровы и что, вероятно, это будет продолжаться еще не
менее
года, поскольку природа не очень-то входит в рассуждения и не
запрашивает
родителей, нужно ли им молоко или, может быть, прекратить его
доставку.
И вот идет третья неделя.
Молодая женщина ежедневно отцеживает молоко, и муж, возвращаясь со
службы, выпивает его, капризничая иной раз и фигуряя и делая грубые
замечания по поводу того, что молоко как будто жидковатое и
количество его
несколько меньше, чем обычно это дают обыкновенные козы и коровы.
Наконец, огорченная насмешками и замечаниями, молодая дама
приглашает в
отсутствие мужа врача и, стыдясь, просит его как-нибудь медицинским
способом
прекратить ненужный поток.
Врач, осмотрев больную, удивляется ее неопытности и туго
перевязывает
ее грудь бинтом, говоря, что тем самым он механически закрывает
доступ и
прекращает заготовку молочной продукции, перебивая инерцию, которой
сейчас
не требуется.
Так проходит несколько дней. Молодая дама, перенесши легкую
лихорадку,
перестает давать молоко, к глубокому огорчению мужа, который за
последние
дни прямо даже пристрастился к бесплатному напитку и заметно
округлился в
теле. И в силу этого он возненавидел врача, пообещав при случае
набить ему
морду и спустить с лестницы.
Но потом он утешился, увидев, что супруга его стала заметно меньше
кушать.
Тут, похвалив природу за коммерческую справедливость и отсутствие
грубого надувательства в области обмена веществ, муж перестал пилить
жену и
к врачу, который зашел понаведаться, отнесся с полным уважением и
почтительным доверием.
Эту историю мы рассказали неспроста. Этим автор хотел еще раз
сказать,
что не только при слабом мозге, но и при полном здоровье надо уметь
управлять своим организмом и надо уметь вовремя перебивать инерцию,
так как
мозг сам по себе не всегда интересуется, нужна ли та работа, которой
он
заведует.
17. АВТОР ВСТРЕЧАЕТСЯ С ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ ВЕРНУЛ СВОЮ МОЛОДОСТЬ
На этом заканчиваются наши научные объяснения.
Все, что видел автор, и все, что он рассказал сейчас,- все эти
отдельные сценки и эпизоды, все эти мелочи, достойные скорей врача,
чем
писателя, не объясняют в достаточной мере того, чего нам хотелось.
Автор присматривается к этим мелочам, надеясь из всего этого чего-то
сделать, чего-то установить, определить, вывести один какой-то закон
поведения, одно правило, по которому следует вести свою жизнь.
Но практически из этого ничего не выходило. Все рассыпалось в руках
автора. Каждое обстоятельство было правильно и справедливо само по
себе, но
вместе ничего не выходило, и секрет неувядаемой молодости и свежести
терялся
в неизвестности.
Автор хотел все это отложить и обо всем этом подумать под конец
своей
жизни, так сказать - умудренный опытом.
Но года два назад произошла одна встреча, благодаря которой многое
стало ясным и доступным пониманию.
Автор встретил одного человека, который до некоторой степени открыл
секрет своей молодости. Нет, это не был, вероятно, тот секрет,
которым
владели великие люди. Но все же это был секрет, благодаря которому
человек
после целого ряда неудач и даже катастроф возвратил свою утраченную
молодость. Этому человеку было пятьдесят три года. Он уже как будто
примирился со своей судьбой. Уже вялые его движения, уже седые
волосы, уже
потухшие глаза все говорило за то, что песенка его спета.
И, понимая это, человек как бы покорился и безропотно подставил себя
под последние удары жизни.
Он вяло и медленно ходил, с тупым безразличием неся свое выпуклое
брюхо
и свою поникшую голову. Он бормотал что-то про себя, покачивая своей
вялой
головой. И, казалось, ничто более не оживит этого дряхлеющего тела.
И только по временам, скорей механически, чем с чувством, сожалея о
своей потерянной молодости и о безвозвратно прошедших днях юности,
он
хватался за голову, не понимая и не умея понять, с чего ему начать,
чтоб
задержать свою жизнь, и стоит ли ему начинать или начинание это ни к
чему не
приведет. Дайте руку, уважаемый читатель,- мы поедем с вами в
Детское Село и
посмотрим, что сделал этот человек, для того чтобы вдохнуть жизнь в
свое
разрушенное тело и вернуть свою молодость.
18. ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ
Этому человеку было пятьдесят три года. Он был ученый человек,
получивший высшее образование и имеющий разные дипломы и заграничные
командировки.
Он имел довольно редкую у нас в Союзе профессию - он был астроном.
О нем будет в дальнейшем большая речь, о нем автор расскажет
подробно и
обстоятельно. А пока мы желаем рассказать вообще, об общем положении
и о
том, как и при каких обстоятельствах мы встретили этого человека.
В августе 1931 года автор на время поселился в Детском Селе.
Утомленный бессонницей, ежедневной работой и разными личными делами,
автор на время скрылся из Ленинграда и случайно, по знакомству,
получил
небольшую комнату во временное пользование. Эта комната была как раз
в
квартире этого человека, вернее - во втором этаже небольшого домика,
который
был в аренде у этого ученого профессора.
Автор не хотел близко знакомиться с ним, и не искал этого
знакомства, и
даже избегал его, но близкое соседство невольно делало автора
свидетелем и
наблюдателем того, что происходило в этом доме.
Первое время автор даже не наблюдал, даже не присматривался ни к
чему,
даже избегал разговоров и встреч. И только иной раз прислушивался к
заунывной музыке, которая доносилась к нему снизу.
Этот человек имел привычку ежедневно играть на рояле. Он играл почти
каждый вечер час или два.
И первое время это обстоятельство сердило и раздражало автора. Этот
человек, как нарочно, выбирал самые грустные, самые печальные
мелодии, чем
приводил автора иной раз в полное исступление. Он играл грустные
романсы
Чайковского и разные там прелюдии и этюды Шопена - музыканта,
который от
чахотки и меланхолии умер в тридцатидевятилетнем возрасте.
И автор, лежа на своей кровати, невольно прислушивался к этим
печальным
звукам и видел в них грустную старость, увядание, желание умереть и
то
необычайное примирение с судьбой, от которого автор бежал и чему
автор хотел
сопротивляться. И, слушая эти мелодии, автор, вероятно, в сотый раз
думал о
печальных днях старости и увядания и о смерти, которая, может, уже
стоит за
плечами этого игравшего на рояле человека.
Нет, смерть никогда не страшила автора. Но вот увядание, дряхлость.
Раздраженные нервы. Тусклый взгляд. И печальная морда. И набрякшее
брюхо. И
утомленные мускулы. Вот что приводило автора в страшное
беспокойство, и
вселяло тревогу, и заставляло думать об этом день и ночь.
19. ЯБЛОНИ ЦВЕТУТ
И, думая об этом, пытаясь понять, в чем же дело, желая узнать, какую
ошибку совершают люди, что уже в тридцать пять лет к ним приходит
увядание,
автор бегал по комнате и закрывал свои уши руками, чтоб не слышать
больше
заунывной музыки, звавшей к покорности, безропотности и тому
отчаянию,
которым был полон и этот стареющий профессор, и тот музыкант,
сочинивший уже
мертвыми руками эту торжественную музыку своей близкой гибели.
Профессор играл, по временам делая паузы, как бы думая и оплакивая
свою
судьбу.
Да, в самом деле. Как не хочется умирать. И как желательно задержать
свое увядание.
Какие прелестные вещи происходят на свете. Какие милые вещи творятся
на
каждом шагу. Как весело и интересно работать. Какие акварельные
картинки
отдыха рисуются автору в его утомленном мозгу.
Вот пастух гонит стадо. Щелкает бичом. Солнце садится за лесом.
Огород.
Пугало машет руками. Птицы летают.
Яблони стоят в белом цвету. Река течет. Скамейка под деревом.
Мельница
машет крыльями.
Как! И на все это глядеть потухшим взором? Во всем видеть надоевшие,
скучные и досадные картинки? Вот она, старость. Вот увядание. Вот
презренные
годы, которые костлявой рукой берут за горло.
Девушка, повизгивая, купается в пруде. Ее подружка, утомленная,
лежит
на траве, и платье прелестными складками покрывает ее юное тело.
Вот ворона клюет мусор. Бабочка летит. Крестьяне на телегах едут в
поле. Гармоника раздается.
Нет, немыслимо, невозможно писать о таких вещах. Немыслимо даже на
минуту представить все это в скучном виде, в досадном освещении.
Все прекрасно и даже величественно на свете. Все замечательно
нравится.
И все должно нравиться до последних дней, до самого последнего
дыхания, до
последнего туманного взора.
Как же это сделать? Как достигнуть этого, как сохранить свою юную
свежесть и впечатления до конца дней?
Нет, автор не стремится жить до ста лет. Но он до ста лет желает
сохранить свою юность и свою молодость.
Автор не знает, о чем думал этот стареющий человек, играя на
пианино.
Автор предполагал, что он думал об этих вещах - о своей неприглядной
старости, о своем утомлении и о своем желании задержать это страшное
разложение и распад.
20. ВАСИЛИЙ ПЕТРОВИЧ ВОЛОСАТОВ
Итак, этот стареющий господин, этот ученый педагог и астроном жил в
Детском Селе, в местах довольно поэтических, красивых и даже
восхитительных,
вблизи бывшего царского парка.
Он жил в небольшом домике с прелестным видом на фонтан и на разные
клумбы, дорожки и деревья. Гуляющая публика, проходя мимо,
восторгались
исключительной красотой мест, но сам профессор, попривыкнув, не
обращал
внимания на эту красоту и несколько даже удивлялся, когда ему об
этом
говорили.
Он жил здесь совместно со своей семьей, которая состояла из
стареющей
супруги, двух взрослых детей и домработницы.
Он ездил читать лекции в Ленинград. И каждое утро, вставая,
проклинал
эту обязанность, бормоча ругательства и выражая свое недовольство.
И, видимо, страдая душой и болея телом, он кряхтел, пыхтел, вздыхал
и
охал, напяливая на ноги башмаки. И, шаркая ими, шел мыться и
оправляться, на
ходу говоря домработнице: "Соня, дайте же мне чаю. Я скоро ухожу".
И каждое утро было в точности похоже одно на другое.
Да, это было скучное пробуждение, скучное утро скучной и унылой
жизни
человека, который не ожидает уже больше от дальнейшего никаких
сюрпризов,
никаких неожиданностей и ничего хорошего.
Мы не хотим, конечно, назвать настоящую его фамилию, да и не можем,
так
сказать, обнародовать и выставить на всеобщее любопытство его
подлинное имя.
Мы назовем его Василий Петрович. И придадим ему фамилию, ну хотя бы
-
Волосатов.
Конечно, можно бы потрудиться и придумать фамилию более красивую или
более оригинальную, а не брать столь случайное, ничего не
обозначающее
наименование. Однако можно привыкнуть и к этой фамилии.
Такая, скажем, блестящая и сияющая, как фейерверк, фамилия Пушкин
мало
обозначает чего хорошего, если от нее немного отвлечься и если
отойти от
привычки к ней. Это будет средняя фамильица из батальной жизни,
вроде -
Ядров, Пулев или Пушкарев.
А между тем эта фамилия благодаря великим делам засияла, как
фейерверк,
как комета на небе и как солнце в мировом пространстве.
А такая благозвучная фамилия, как Долгоруков, если опять-таки
отвлечься
от привычки и чуть сместить обозначения, получится просто дрянная,
не дающая
радости своему владельцу - Длиннорукий.
Нет, нам сдается, эта фамилия Волосатов - фамилия правильная и
подходящая.
А если кому-нибудь она все же покажется смешной и если кто-нибудь
увидит в этом склонность автора выставлять все, так сказать, святое
в
пошлом, комичном и мизерном виде, то на всякий случай вот вам еще
фамилии и
имена.
Отличное, мощное и красивое имя римского императора - Калигула -
обозначает всего-навсего "солдатский сапог". Имя другого римского
императора
Тиберия - означает "пьяница". Клавдий - "разгоряченный вином".
Дивное,
поэтическое наименование Заратустра, рисующее нам нечто возвышенное,
поднебесное, обозначает, увы, в переводе с арабского "старый
верблюд". Мечта
поэтов и желание многих дам называться хоть сколько-нибудь похожей
фамилией
Боттичелли - в переводе на наш скромный язык означает всего лишь
маленькую
бутылочку или посудину. И, стало быть, сама фамилия будет по-нашему
Бутылочкин или Посудинкин. Эдип - "опухшие ноги".
Знаменитый художник Тинторетто - значит "маляр", "красильщик".
Замечательный писатель Вассерман - Водянкин или там Водовозов. И
даже
фамилия политического деятеля Пуанкаре означает примерно-Кулаков
("квадратный кулак").
Учительница французского языка, когда автор учился в школе, имела
прелестную фамилию Матино, что чрезвычайно шло к ее задорному
французскому
личику. Однако если эту фамилию, так сказать, перепереть на язык
родных
осин, то это будет просто нечто даже недостойное - дворовая
собачонка. Или,
значит, по-нашему,- Дворняжкина. То-то здорово! То-то огорчение для
любителей заграничной красоты и эстетики!
Нет, мы решительно не нарушаем мирового порядка, придавая нашему
герою
скромную фамилию Волосатов, что по-французски будет, если хотите,
мосье Шве.
А по-немецки - господин Харман. А по-итальянски, может, черт его
знает,-
Беатрисини, или, скажем, Солио, или Дидини. Я не знаю.
Одним словом, Василий Петрович Волосатов жил в Детском Селе вместе
со
своей семьей.
Жена Екатерина Сергеевна, пятидесяти лет, сын Николаша, девятнадцати
лет, и, наконец, дочка, взрослая девица, научный работник и
литературовед,
Лидия, или, проще, Лида - вот какова была семья у нашего стареющего
профессора.
Его, между прочим, называли в семье не Вася, и не папа, и не Василий
Петрович, его называли очень странно и даже несколько необычно, его
называли
Василек.
-Вот и Василек приехал,- говорила Лида, увидев папу.
-Василек, иди обедать,- звала супруга. И даже домработница, правда,
конфузясь, называла его за глаза Васильком, хихикая при этом и
покачивая
головой,- дескать, выдумали, черти, бесятся от излишнего жиру.
Это миленькое и радостное наименование чрезвычайно не подходило к
стареющему, обрюзгшему человеку, потерявшему сияние молодости и
свежести.
Автор не знает, как возникло это имя. Быть может, сердобольная мама,
нежно целуя и лаская миленького ребенка, ужаснулась вдруг простоте
имени и
стала называть его этим забавным уменьшительным аллегорическим
словом. Но
скорей всего, хочется думать, так назвала его собственная супруга в
счастливые годы молодости и юности. Быть может, они только что
поженились.
Быть может, они сидели на балконе и глядели на море и на закат
солнца.
Чудный воздух струится. Темнеющее небо без одного облачка. Прибой
моря.
Парус где-то далеко.
Ах, автору живо представляется эта счастливая картина!
Они сидят на балконе и любуются красотой природы. Ему двадцать три
года, ей двадцать.
Он крепкой загоревшей рукой обнимает ее тонкий стан. Она,
склонившись
головкой, полулежит на его плече. Ей чудно и хорошо. Жизнь кажется
волшебной
сказкой. Рядом сидящий муж - древним героем, ведущим ее к
неслыханным
идеалам и к удивительной жизни. Помимо заката, ей, быть может,
добавочно
рисуются какие- нибудь там цветки, мотыльки, жучки, какое-нибудь там
поле,
даль, васильки, тюльпаны и белые лилии.
Она томно закрывает глаза. Муж бормочет ей нежные слова, называя ее
Катюшечкой и мамулечкой. Вдруг, капризно надув губки, она
восклицает,
поглядев на мужа:
-Как глупо, что тебя назвали - Вася. Это прозаично, Вася, Васюк,
Василий... Так было бы хорошо, если б у тебя было имя Митя или там
Петя. А
то - Вася.
Пропадает вся иллюзия, и не хочется даже глядеть на закат.
Ах, он конфузится, лепечет то и се, улыбается, говорит: вздор,
дескать,
ну как же, помилуй... Ну что ты, ей-богу... Ну почему же... Вот были
же
великие люди... Тоже среди них были Василии... Но тут, кроме Василия
Блаженного и дяди Пушкина, Василия Львовича, он никого не
припоминает и,
сконфузившись, смолкает.
Тут она, несколько оживившись, вспоминает, что да, действительно,
вот и
с маминой стороны был дядя Василий, и он тоже жил довольно хорошо.
И после небольшой паузы, поглядев на заходящее светило и на
роскошную
южную растительность, она задумчиво говорит:
-Знаешь что, тогда я, пожалуй, буду называть тебя Васильком, а? Вот
имя, которое к тебе подходит.
Он глупо смеется, обнимает ее и целует. Он похлопывает ее по розовой
щечке, треплет ей волосы, дует ей в розовое ушко и говорит: "Ах ты
моя
крошечка. Ах ты моя умница". И, не доглядев заката, ведет ее в
комнату,
говоря, что, какие бы у них ни были имена, они все же самые
счастливые люди
на земном шаре.
Тут она падает ему на грудь и, всхлипывая от восторга, целует его
лицо
солеными от слез губами, бормоча:
"Васюта, Василек, Василечек". И он говорит: "Ну ладно. Чего там...
Пойдем сюда..." И, задыхаясь от радости, кричит: "Катя! Катюша!
Екатерина!.."
Ах, только приближаясь к сорока годам, можно оценить всю радость
этих
юных лет за те, быть может, глуповатые и смешные минуты, когда они
ничуть не
кажутся смешными.
Так вот, Василий Петрович Волосатов назывался в семье по сложившейся
привычке Васильком.
А сам он был старый, увядший, больной, раздраженный и почти
погибший.
И, казалось, только в насмешку можно было дать ему это сияющее имя.
21. ЕГО НАРУЖНОСТЬ И НРАВСТВЕННЫЕ КАЧЕСТВА
Итак, он был старый, больной и утомленный. Гримаса неудовольствия
как
бы застыла на его лице. Глаза стали пустые и равнодушные. Щеки
висели
складками. Шея покрылась морщинами. Седые усы поникли книзу. Кожа
потеряла
блеск жизни. И он ходил медленно, вяло передвигая ногами, выпятив
живот и
распустив губы, как это делают беременные женщины.
Короче говоря, это был среднего роста пузатый усач с лицом бледным и
равнодушным, достойным жалости и медицинских советов.
А между прочим, в комнате на стене висели две фотографии, на которых
его запечатлели в момент сияющей молодости.
Как странно и любопытно глядеть. Какая удивительная разница. Какая
страшная перемена.
Вот он снят как будто бы за границей. Стоит около киоска с цветами.
Голова слегка закинута назад. Сам тонкий, как тростинка. Черный плащ
небрежно брошен на руку... Соломенная панама с пестрой лентой. Усики
топорщатся кверху. Легкая самоуверенная улыбка играет на его лице. И
кажется, что ему море по колено, все трын-трава и жизнь перед ним в
изобилии
рассыпает блага и радости. " А вот еще фотография.
Вот он снят со своей молодой невестой. Черный фрак. Стоячий
воротничок.
Маргаритка в петлице. Молоденькая невеста, прелестная, как куколка,
завернута в разные немыслимые кисейные штучки и воланы. Глазки у не |
|