Дж. Г. Беннетт

Драматическая Вселенная, Том 1

Предисловие

Как пришел я в Бытие? Откуда я? Для служения какой цели я пришел? Идти вновь! Как могу я чему-либо научиться,  ничего не зная?

Нет сомнения, что мы, люди, корнями своими уходим в естественный миропорядок; но сомнительно, чтобы и плоды наши принадлежали тому же миру. Вопрос о том, есть ли определенное соответствие между человеком вообще и вселенной вообще, или мы являемся лишь случайными гостями  на космической сцене – это  вопрос, касающийся каждого человека, ибо от ответа на него зависит, какими ценностями мы должны руководствоваться в нашей жизни. Тотальный вопрос требует тотального ответа, и этот от­вет не может быть дан иначе как в терминах целостного человеческого опыта, включающего все, что человек узнал за последние века о себе и о вселенной. Такое предприятие совершенно невыполнимо, если только опыт не может быть сведен в связную систему, которую мог бы охватить чело­веческий мозг – этот  ограниченный и капризный инструмент. "Универсальная система" оказалась тем блуждающим огоньком, который привел не один мощный интеллект в трясину пустых спекуляций. После неудачи гегелевс­кой космософии, контовского панхилизма, фехнеровского пантеизма и бергсоновского панпсихизма – если  назвать лишь четыре примечательные попытки создания всеохватывающей системы – философы  отвернулись от вопроса вопросов и последовали распространенному культу специализации в надежде, что  быть точным в малом окажется безопаснее, чем смутно и неопределенно высказываться обо всем.

Между тем, границы человеческого знания были раздвинуты во всех направлениях: история, праистория и палеонтология; этнология и срав­нительное религиоведение; психология и физиология; биохимия, эмбриология и генетика; физика, астрономия и математика – каждая  наука внесла свою лепту твердо установленных фактов, которые вместе создали ситуацию, наверное никогда еще не существовавшую в длительной истории человеческих культур. Мы не нуждаемся более в спекуляциях по поводу вещей, которые наши предшественники относили к метафизике или теологии, это даже недопустимо. Наука убила старую спекулятивную философию, но ничего не поставила на ее место. Перед нами сейчас – материал  для нового синтеза; но он столь необъятен и столь обескураживающе разнообразен, что ни один человеческий ум не может охватить и сотой его доли. Никакой новоявленный Пико делла Мирандола не может поразить ученый мир рассуждениями о любом известном предмете. Никакой новоявленный Декарт не рискнет утверждать, что он овладел всеми науками.

И все же синтез необходим; ибо если все знание не может быть сведено в связную систему, мы должны будем либо отказаться от надежды найти место человека во вселенной, либо принять с ханжеской покорностью догмы, игнорирующие уроки естественных наук и усугубляющие разрыв между фактом и ценностью, который явился основной причиной нынешней неразберихи.

Более тридцати пяти лет прошло с тех пор, как весной 1920 года я пришел к убеждению, что многие, казалось бы, недоступные проблемы могут быть разрешены, если мы сможем преодолеть препятствие, состоящее в том, что мы мыслим только события в пространстве и времени, если мы сможем расширить наш кругозор, включив в него невидимое и неисследованное измерение вечности. Я погрузился в изучение дилемм науки и философии, таких как парадокс эфира или антиномия свободной воли и универсального закона, чтобы посмотреть, не лежит ли материал для познания вечности незамеченным перед нашими глазами.

Вскоре я встретил Гурджиева, который заставил меня увидеть, что знать больше недостаточно, нужно быть в большей степени, если мы хотим проникнуть за завесу пространства и времени. В последующие годы я услышал от него об элементах общей космологии, обещавшей примирить факт и ценность и заложить основания нового мировоззрения. Гурджиевская космология, хотя и величественная в своих смелых очертаниях, была далека от адекватности в трактовке данных современной науки. Многие годы я бился над проблемой их согласования. Наконец, в 1940 году, я решил начать заново и принялся за эту книгу. Постепенно отдельные фрагменты находили свое место, и я ясно увидел, что систематизация всего человеческого опыта – это  не просто отдаленная возможность. Задача далеко превосходила мои силы, и я даже не принялся бы за нее без сотрудничества специалистов, оказавших мне помощь в проблеме, которую я счи­тал кардинальной – в  демонстрации того, что математические и физические науки требует расширения системы основных измерений за пределы пространства и времени, даже в том виде, как они обобщены в работах Минковского и Эйнштейна.

Продолжающееся расширение предприятия делало ясным, что две основные проблемы – систематизация  всех фактов и согласование всех ценностей – могут  быть разрешены, только если мы сможем навсегда отказаться от узкого геоцентризма, этого поразительного наследия средневековья, до сих пор довлеющего обсуждению человеческой судьбы.

Первый том посвящен только систематизации фактов; но одновременно с ним писался второй том, который я надеюсь подготовить к изданию в течение года или двух. Лишь при чтении обоих томов вместе[1] может стать ясным значение этой работы для разрешения вопроса о месте человека во вселенной. В то же время я хотел бы заметить, что эта книга не является изложением гурджиевской космологии. Это мой собственный очерк, и многое из того, что он содержит, происходит из источников, совершенно не связанных с гурджиевским учением. Я стремился к изложению, доступному не только профессиональным философам, но и любому читателю, готовому взять на себя немалый труд – овладеть  основным замыслом и ознакомиться со специальной терминологией, необходимой для того, чтобы избегать вводящих в заблуждение ассоциаций. Тем не менее, эта книга никогда не была бы написана без импульса, данного гурджиевским вдохновенным прозрением космической схемы, и без опоры на его методы, которые мне посчастливилось получить от него лично и от его замечательного ученика П.Д.Успенского.

Незадолго до смерти Гурджиева в октябре 1949 года я говорил с ним об этой книге и рассказал о пути, по которому я пошел. Его замечания показали ясное понимание того, что за этим стоит, но он не проявил никакого личного интереса, сказав: "Это Ваша работа, не моя – но  все равно она хорошо послужит прославлению Баалзебуба," - намекая на свою книгу "Все и вся", опубликованную после его смерти, в 1950 году. Я принимаю эту оценку. В гурджиевской книге "Всё и вся" содержатся прозрения, значительно более глубокие, нежели то, что доступно мне; читателю, который чувствует потребность найти не просто новое мировоззрение, но и новый способ жизни, я советую взять гурджиевскую книгу и изучить ее, как это делал я. Раз тридцать внимательно прочтя ее, я каждый раз нахожу в ней новую глубину смысла и – приятно отметить – новое  подтверждение того, что основная концепция моей работы находится в согласии с прямой интуицией гения, которую я, не колеблясь, назову сверхчеловеческой.

Среди многих "крошек от пира идей" Гурджиева, на которых вскормлено мое мышление,  я считаю одной из самых важных доктрину Взаимного Поддержания, согласно которой каждая определимая сущность на любой шкале существования участвует в универсальном обмене энергий, поддерживая существование других и будучи поддерживаема существованием других.

Взаимное поддержание – краеугольный  камень учения Гурджиева, поскольку оно освещает как факт, так и ценность,  хотя это всего лишь одна. из его смелых и оригинальных концепций. Он не оставил после себя упорядоченной системы мышления и не проявлял интереса к систематическому изложению, предоставляя своим, последователям собирать урожай от посеянных им идей.

Появилось немало книг, рассматривающих тот или иной аспект гурджиевского учения и методов; еще большее число вдохновлялось его идеями, но не указывает на источник. Я не хотел бы подтверждать авторитетом Гурджиева что-либо из написанного мною,  даже интерпретации того, что написано им самим; но я с благодарностью признаю вдохновляющее влияние его учения,  и, может быть даже в большей степени, его индивидуальности  на мою жизнь.

 Форма этой книги сама по себе является неотъемлемой частью изложения, поскольку я считаю, что систематизация материала предполагает систематизацию репрезентации. Разделение на две части соответствует дуализму рационализма и эмпиризма, которые книга стремится согласовать посредством триад Функции-Бытия-Воли и Гипономного-Автономного-Гиперномного способов существования. Таким путем рациональное и эмпирическое приводятся на каждой ступени к соглашению. Подобный метод едва ли мог быть применен еще 50 лет назад, поскольку эмпирическое знание ни в коей мере не было достаточно обширным, чтобы заполнить объем рационалистической спекуляции. Теперь роли переменились, и спекуляция, даже самая смелая,  превзойдена лавиной  эмпирических открытий.

Изложение работы по неизбежности неровно – лишь  в немногих из рассматриваемых предметов я могу считать себя специалистом – но  я стремился, насколько это возможно, поддерживать равновесие между разделами науки вне зависимости от моих частных научных занятий. В такой книге неизбежны многочисленные ошибки, пропуски, ложные доказательства, неверные обобщения. Моей целью не было создать компендиум наук или "систему природы" в стиле 17 века. Я предпринял гораздо более рискованную попытку – показать, что опыт сам по себе, если внимательно к нему отнестись, дает нам свои уроки и отвечает на вопрос, являются ли человек в своей тотальности и вселенная в своей тотальности проявлением одних и тех же законов, и созданы ли они по одному и тому же образу.

Я бы очень хотел писать на языке, доступном любому серьезному читателю. К сожалению, предмет настолько широк, что употребление специальных символов для обозначения принятых сложных понятий оказалось неизбежным. Для большинства целей было достаточно словесного языка, но в главах 13 - 16  избежать употребления математического символизма можно было бы лишь ценой непомерно растянутого изложения. Тем не менее, в книге мало математики – сотни  страниц математического анализа пропущены или собраны в три Приложения; я не часто пытался также представлять даже избранные доказательства в поддержку высказываемых утверждений. Вследствие этих неизбежных по практическим соображениям ограничений многие рассуждения выглядят как необоснованные спекуляции, или, что еще хуже, как тенденциозный выбор иллюстративного материала. Я могу лишь надеяться, что те, кто понял, что мы должны любой ценой найти средства для того, чтобы представить все, найденное естествен­ными науками последних веков, как одно связное целое, будут готовы са­ми испытать метод и, будучи специалистами в той или иной из затронутых областей, скорее заполнят пробелы и исправят ошибки, чем отвергнут само начинание.

Как уже сказано, прежде всего я должен быть признателен Гурджиеву. Хочу также выразить глубокую благодарность тем, кто помогал мне в этой работе. Прежде всего, м-ру (ныне профессору) М.У.Трингу, который посвятил сотни часов поискам средств математической интерпретации моих представлений о времени и вечности. Без его блестящих трудов централь­ные главы этой книги не могли быть написаны. Затем задача была приня­та м-ром Р.Л.Брауном, с которым я разрабатывал шестимерную геометрию 15 главы и выяснил для себя важнейшее различение, - до сих пор не проводившееся, - трех внутренних измерений: вечности, времени и гипарксиса. Последний термин введен для обозначения того время-подобного детерминирующего условия, благодаря которому становится возможным соединение, взаимодействие и возникновение сознания. В главе 4, посвященной языку, мне очень помогли советы м-ра Генри Войза, а в биологических главах – д-ра Изабел Тернедж. Д-р Морис Верне помог мне как своими книгами, так и многими плодотворными дискуссиями; для меня было весьма ободряющим обнаружить, что мы пришли с разных сторон к одинаковым выводам относительно природы и роли жизни. М-р Энтони Пири проделал корректуру всей книги.

Мои ученики в Институте сравнительного изучения истории, философии и наук были для меня пробным камнем, участвуя во многих прочтениях рукописи в учебных группах и летних курсах. В течение 15 лет, с тех пор, как я начал писать эту книгу, она пересматривалась и полностью переписывалась по меньшей мере дюжину раз. Трудную задачу переписывания моих рукописей и лекций выполняла в течение первых девяти лет мисс Кэтлин Мерфи, а в последующие годы – миссис  Джоан Кокс. Миссис З.Сори-Куксон два года работала над улучшением изложения. Перед этими тремя женщинами, и многими другими, помогавшими мне, я в неоплатном долгу. Мои издатели, в особенности м-р Пауль Ходдер-Уильямс, укрепляли и поддерживали мое начинание. Прошло около десяти лет с тех пор, как мы договорились о публикации книги. Год шел за годом, работа оставалась неоконченной, но их терпение и вера, что задача будет выполнена, не пошатнулись. Я поистине признателен им.

Несмотря на всю помощь, которую я получил, я хорошо сознаю, как далека эта книга от уровня Гартмана или Лотце. Единственное оправдание ее публикации состоит в убеждении, что задача систематизации всего человеческого знания не может более откладываться, и в понимании, что более квалифицированные специалисты, в том числе профессиональные философы, могут побояться идти столь рискованным путем. Остается выполнить двойную задачу. Прежде всего, нужно найти связную и адекватную систему ценностей, которая поможет нам понять, почему мы, люди, существуем, и как мы должны жить, чтобы оправдать наше существование. Современный мир упорно – и  справедливо – сбрасывает  старые одежды систем и теологий, которые не оправдывают себя ни разумностью космологии, ни верностью опыту.

Сейчас мы, люди, таковы – не   можем принять того что чувствуем, но не понимаем,  не   можем поступать в соответствии с каким-либо "категорическим императивом" , если наши чувства с ним не согласны. Человеческий род,  рассматриваемый как индивидуализированное бытие, переходит от детства к юности. Мы больше не можем сохранять наивные верования и спекуляции, определявшие наше поведение в дни нашего младенчества.

Опыт, по мере его накопления, все в большей степени становится источником суждения, но ценности, обнаруживаемые в субъективном опыте, могут удовлетворять нас лишь в том случае, если  мы убеждены, что они значимы также и на космической шкале.

Мы должны прежде всего отказать в доверии любой системе ценностей, если она применима только к человеческой жизни на земле или к фантазийной картине жизни в других мирах, здесь или "по ту сторону". В этом томе я подчеркиваю однородность факта на всех шкалах и уровнях. То, что может быть названо "космической интуицией", вынуждает нас требовать такой же универсальной однородности в любой прием­лемой системе ценностей. Это требует, среди прочего, всеобъемлющего согласования ценности и факта, которое может быть найдено только в третьем принципе, способность гармонизовать весь возможный опыт и придать значение всему возможному существованию. Понять природу этого универсального согласующего принципа – второе  условие,  которое необходимо выполнить.

На нынешней критической фазе наше знание о вселенной, включая человеческую природу и человеческую историю, безмерно возросло. Это может свидетельствовать о том, что судьба человечества находится под руководством, или по меньшей мере, под влиянием некоей Высшей Силы. Есть все основания ожидать, что продвижение будет продолжаться и принесет человечеству большую способность к действию, нежели когда-либо в прошлом. Разрушительная и саморазрушительная деятельность человеческой расы достигла устрашающих размеров. Хотя заметны противоположные тенденции, но человечество еще далеко от осознания того, до какой степени переоценка ценностей необходима для его выживания. К счастью, есть все основания надеяться, что рост знания прокладывает путь к лучшему пониманию действительного значения жизни на Земле, пониманию универсального порядка. Узнавая все больше о законах, которые управляют универсальными трансформациями энергии, мы изменим наше отношение и к системе ценностей. Важным элементом в этой переоценке должен стать отказ от человеческой эстетики и привязанных к Земле теологий. Все, что существует, малое и великое, затрагивается процессом поисков ценностей. Мы, люди, должны признать, что наша маленькая классная комната – Земля – не    является центром вселенной.

Мы не можем, однако, удовлетвориться лишь отрицанием геоцентризма. Чтобы наши ценности были универсальными и позитивными, мы должны найти ключ к пониманию "как", "почему" и "что" в космическом процессе. Постулат однородности факта и ценности кажется инструментом неограниченной силы, и, будучи применен к разъяснению доктрины Вазимного Поддержания, он может дать нам действительный ответ на все фундаментальные вопросы нашего существования. Я не могу надеяться на большее, нежели выражение того немногого, чему я научился от других и понял сам в космической схеме.

Кумб Спрингс, июнь 1956г.

ВВЕДЕНИЕ

Существовать – значит  быть тем, что ты есть. Это значит также быть собой в окружении, которое не есть ты. Граница между самостью и не-самостью – условие  существования, но также и его ограничение. Чтобы существовать, каждая сущность вынуждена противостоять вторжению окружающей среды. Далее, существование может быть рассмотрено как равновесие между сохранением и распадом. Жизнь и умирание – это  уток и основа в ткани всего нашего существования. Поскольку они противостоят друг другу, каждая сущность оказывается вовлеченной в процесс приспособления, регулируя собственные потребности под воздействием окружающей среды. Чувствительность – условие  этого приспособления. Чем больше чувствительность, тем шире диапазон возможного приспособления. Чувствительность может рассматриваться как фактор согласования между силами прочности и распада. Сознание – это  осведомленность, сопровождающая чувствительность. Таким образом, мы можем измерять градации бытия степенью чувствительности сущности к силам, которые действуют на нее. Сознание может быть определено как условие независимого существования.

Сознание имеет неисчислимый ряд вариаций,  мы же, человеческие существа, можем испытать непосредственно лишь узкую полоску внутри этого диапазона. Можно увидеть в этом аналогию с электромагнитным излучением, имеющим необъятный диапазон интенсивностей, в пределах которого мы можем непосредственно воспринимать как видимый свет лишь узкую полоску. Продолжая аналогию, мы можем сравнить возникновение видимости с той стадией в развитии сознания, на которой существа дают себе отчет в потребности понять себя, равно как и мир, в котором они живут. Эта двойная потребность – реально  единая и неделимая – даже  более важна для существ, чем борьба за существование. Борьба за существование – это  только один аспект адаптации. Она может выглядеть как активное самоутверждение, но в действительности она ближе к пассивной автоматической реакции на стимулы окружающей среды. Поиски понимания – это  нечто большее, чем борьба за жизнь. Это борьба за плодотворную жизнь, исполняющую назначение существования.

Переход от борьбы за изолированное существование к стремлению к гармоническому сосуществованию требует осознания окружающего не в меньшей степени, чем осознание себя. Однако "осознание окружающего" - это выражение, которое  может иметь весьма разные значения. В одном смысле это может пониматься как способность опознать в окружающей среде средства удовлетворения собственных потребностей. В другом это означает осведомленность о более высокой цели, ради которой ты существуешь. Между этими двумя смыслами пролегает глубокий разрыв, отражающейся в двух различных отношениях к естественным наукам. В соответствии с первым человек изучает природу лишь с целью обрести власть над окружающей средой и обеспечить таким образом место для себя и для своих наследников. Противоположный взгляд – ныне  редко разделяемый – состоит  в том, чтобы быть в состоянии лучше осознать и выполнить цель своего существования. Вторая интерпретация предъявляет совершенно иные требования и обещает совершенно иную награду, нежели та, которая имеется в виду, если мы ищем лишь средства расширения наших собственных сил. Каждая из этих точек зрения рассматривает естественные науки как инструмент достижения человеческих целей. Однако в обоих случаях признается, что их значение зависит от цели, к которой они направлены. Совершенно иное отношение лежит в основе взгляда, что научный метод совершенен и окончателен, и, следовательно, что это единственно достоверный источник нашего истинного знания и лучший ориентир для приводящего к успеху поведения. Этот взгляд настолько широко распространен, что мы должны начать с рассмотрения притязаний естественных наук на то, что они являются прекраснейшим и окончательным достижением человеческого гения. Эти притязания часто оправдываются ссылками на успех естественных наук в освобождении человека от суеверного страха перед естественным порядком, в предоставлении ему возможности точно предсказывать будущие события, преобразовывать различные материалы и освобождать энергии таким образом, что это дает человеку больший досуг и большие возможности, нежели все, чем он пользовался когда-либо в прошлом. Некоторые из этих притязаний едва ли обоснованы. Безусловно верно, что современный человек более свободен от суеверных страхов, чем его предшественники; но страх перед демонами уступил место такому страху перед болезнями, нищетой и войной, какого человек прошлого не мог себе даже представить. С другой стороны, конечно, естественные науки нашли средства с уверенностью предсказывать будущие события определенного рода, как, например, результаты эксперимента, строго выполняемого специфическим образом. Эта способность послужила толчком к развитию современной технологии, со всем, что последняя дала человечеству. Прогресс технологии сделал доступными для человека материалы и энергии, способные удовлетворять его потребности со все меньшими и меньшими затратами его собственной энергии и времени. С незапамятных времен досуг, в форме свободы от труда, был неотделим от человеческой мечты о рае. Едва ли удивительно поэтому, что люди надеялись, и еще продолжают надеяться, что век науки сможет стать веком бесконечного, не нарушаемого блаженства для всех будущих поколений. Мы должны, однако, признать, что способность науки предсказывать будущее течение событий может быть с успехом использована только для удовлетворения материальных нужд человека. Ее величайшие триумфы имели место в физических и химических науках, хотя биология и экономика также не остались без свидетельств возрастающего успеха в предсказании течения событий, до настоящего времени считавшихся непредсказуемыми. С доисторических времен человек хотел знать будущее, чтобы обеспечить свое благополучие, но как только он обретал это знание, он употреблял его в молчаливом предположении, что его собственные потребности выше всего, и это дает ему право игнорировать последствия, которые может  иметь их удовлетворение для окружающего. Человек всегда был готов вмешиваться в процессы природы, вплоть до их разрушения, чтобы удовлетворить то, что он считал своими потребностями, и в этом отношении не произошло заметной перемены со времен  самых ранних людей каменного века сотни тысяч лет назад.

Это желание знать будущее проистекает скорее из инстинкта самосохранения, нежели из импульса служения. Человек не верит в будущее, потому что он не понимает времени, и в особенности потому; что он считает само собой разумеющимся, что он живет только в одном времени; и, следовательно, имеет только одно будущее, которое содержит не только все его надежды, но и все его страхи.

Мы обычно не принимаем во внимание тот очевидный факт, что всякое предсказуемое будущее уже определено, и ничто не может изменить его. Это будущее физического мира, и оно несомненно существует, ибо бесчисленные предсказания о нем делались и оправдывались, и мы не сомневаемся в том, что аналогичные предсказания будут столь не  достоверными в будущем. Существуют, однако, наряду с предсказуемым будущим, многие непредсказуемые будущие, являющиеся результатом вмешательства сознания или по крайней мере чувствительности в физический мир. Такие будущие касаются прежде всего отношений между чувствующими существами и окружающей их средой.

Предсказуемое будущее безопасно, но оно лишено надежды. Есть непредсказуемые будущие, и надежды, которые они таят, пропорциональны их небезопасности. Эти утверждения могут показаться несамоочевидными, и од­ной из побочных тем этой книги будет обсуждение истинной значимости времени, пространства и вечности как общей системы координат для событий. Мы увидим, что предсказуемость – не  инвариантная характеристика времени. Тем не менее, важно понять, что жажда безопасности может быть удовлетворена лишь ценой отказа от свободы.

Если человек начинает смотреть дальше безопасности и искать отношения к непредсказуемому, он обнаруживает, что концепции, до сих пор использовавшиеся естественными науками, неудовлетворительны. Требование предсказуемости неизбежно ведет к отрицанию непредсказуемого. Предположение, что наука занимается только познаваемым, отвращает от стремления к непознаваемому. Но вместе с тем сама наука постоянно обнаруживает важность элемента непознаваемого и непредсказуемого в естественных феноменах. Это настолько верно, что в нашем веке почти все ветви науки были вынуждены постулировать в качестве необходимой части всех естественных процессов события, по своей сути непредсказуемые – такие,  как квантовые скачки в физике или генетические мутации в биологии. Таким образом, пришло время глубокого пересмотра принципов естественной философии. Постройка намного переросла фундамент, и первостепенная важность понимания места человека во вселенной теряется  из вида за нагромождением фактов, по большей части интересных лишь своими технологическими применениями. Мы рискуем забыть, что требования, которые мы предъявляем ко вселенной в удовлетворении наших потребностей, должны, по-видимому, соответствовать не менее императивным требованиям, которые вселенная предъявляет к нам –исполнить  то предназначение, ради которого мы обрели существование. Если забыть это, то наша жизнь становится односторонней и неуравновешенной. Неизбежные последствия такой дисгармонии в наши дни слишком очевидны.

Человек должен смотреть дальше обеспечения собственной безопасности, чтобы найти свое отношение к непредсказуемому и непознаваемому; но те  методы, которые до сих пор применялись, оказываются для этого непригодными. Один из них состоит в принятии непознаваемого за бесконечное и потому непостижимое, и в продолжении поисков отношения без попытки понять. Это путь "религии откровения", и в прошлые века религиозные концепции играли решающую роль в определении цели человеческой жизни. Серьезной трудностью на религиозном пути является то, что когда дело касается более чем одного индивидуума, становится необходимой коммуникация. Коммуникация же обычно требует слов, а слова – это  выражение мыслей. Организованная религия должна, таким образом, выражать свое отношение к непознаваемому в той или иной форме языка, а это требует определенных  допущений относительно соответствия объективных фактов и ее субъективных описаний. Эти допущения становятся основой для коммуникации и совместных действий, и, поскольку они по предположению не могут быть верифицируемы, они превращаются в догмы, которые должны быть принимаемы в качестве имеющих силу. Таким образом, религиозный путь, по-видимому, необходимо включает формулировку вероучений. Это рискованная процедура, но она оправдывается результатами. Как естественная наука находит свое оправдание в успешном предсказании течения событий и следующем из этого увеличении безопасности человека в материальном мире, так религия находит свое оправдание в том, что она обеспечивает людей чувством моральной безопасности, а также в предсказании его будущих состояний сознания. Религия в прошлом преуспевала в устранении страхов человека перед неизвестным и непознаваемым и поэтому была наиболее могущественным фактором его социальной безопасности.

Сформулированные таким образом цели и достижения науки и религии выглядят взаимодополняющими, поскольку первая преуспевала в разреше­нии человеческих проблем, касающихся трудностей в его познаваемом ма­териальном существовании, а последняя преуспевала в регулировании его отношений с непознаваемым и непредсказуемым элементом опыта. В прошлых поколениях многие верили, что эти взаимодополняющие роли не должны противоречить друг другу, и что человек может быть всем сердцем предан науке в своем отношении к фактам, и всем сердцем предан религии в своем отношении к ценностям. Другие,  в том числе, наверное, большинство ученых,  отвергали этот компромисс и утверждали превосходство методов наблюдения и эксперимента над всеми другими способами познания. Религиозные люди находились в более трудном положении, поскольку  коммуникация вовлекала их  в употребление языка, принадлежащего, собственно, к области познаваемого. Так что во всех своих высказываниях они вынуждены делать утверждения, которые выглядят как апеллирующие к фактам, в то время как они – лишь словесное выражение непередаваемого опыта.

Таковы все попытки выразить в словах интуицию божества или обсуждать проблемы ценностей в таких словах, как "истина", "красота" и "добро",  каждое из которых оказывается при рассмотрении не имеющим постоянного и верифицируемого значения. В простейшем и. наиболее существенном смысле цель науки может быть обозначена как предсказание познаваемого будущего, а цель религии – как  приспособление к непознаваемому настоящему. Когда одна из  целей достигается за счет исключения другой, или хотя бы в отрыве от другой, обе  оказываются неосуществимыми. Они также окажутся несогласуемыми, если естественные науки будут настаивать на том, что все возможные виды человеческого опыта могут быть приведены к схематике энергетических трансформаций, и внушать надежду, что, когда это будет сделано, все будущие события станут предсказуемы. Такая претензия подразумевает, что прогресс науки может привести людей к земному раю и водворяет научный метод в качестве единственного водителя и арбитра человеческих судеб. Подобным же образом, если религия будет утверждать, что весь возможный опыт может быть объяснен как получаемая путем откровения истина, и если, кроме того, религия сможет доказать, что познаваемый, предсказуемый мир физической науки – это  не более, чем отражение более широких прозрений, в которых незнаемое и непредсказуемое является единственной истинной реальностью,  тогда религиозный путь в будущем опять вернет себе то место, которое он занимал в средневековье –  вместилище всего, что необходимо для человеческого существования. В настоящее время можно встретить сторонников обеих точек зрения, но они составляет убывающее меньшинство, поскольку большая часть как научных, так и религиозных мыслителей убеждена, что необходимо преодолеть ограниченность каждой из дисциплин и искать принципы единства, дающего человечеству возможность идти вперед в новый мир, в котором человек будет способен стремиться как к познаваемому, так и к непознаваемому.

В стремлении к удовлетворению предельных человеческих запросов невозможно более следовать только пути веры или только пути знания. Новый принцип должен дать место такой интуиции реальности, которая не есть  ни компромисс между фактом и верой, ни даже любое их сочетание. Он должен показать, каким образом то, что мы знаем, и то, во что мы верим, есть в своей основе одна и та же реальность.

Рассмотрим  требования, которым должен удовлетворять такой принцип. Прежде всего, он должен обеспечить нас новыми категориями мысли, способными заменить те неуклюжие и прискорбно неудовлетворительные формы, которые мы унаследовали от Аристотеля и немецких трансцендентальных философов – когда  эти категории формулировались, естественные науки еще не располагали огромными достижениями последних двух веков. Так или иначе, наука остается ограниченной в формах выражения, поскольку она имеет дело почти исключительно с предсказуемостью. Если она хочет преодолеть эти ограничения, она должна, прежде всего, осознать их. Лишь тогда можно будет перешагнуть за узкие формы мысли, в которые замкнута сейчас научная интуиция. Нужно иметь возможность мыслить и говорить в новых формах как о количестве, так и о качестве.

Почти то же самое может быть сказано о религиозном опыте, который в течение веков был ограничен узкими геоцентрическими понятиями о природе Бога и человека. Вселенная, как мы ее знаем сегодня, должна внушать чувство благоговейного трепета и почтения, более глубокое,  ибо, быть может, более неизбежное,  чем то; которое внушалось концепциями Божества, находимыми в Ветхом Завете, греческой мифологии, или даже в санскритских Ведах. Кажется, что, в отличие от ученых, понуждаемых реформировать свои способы мышления, религиозные люди не чувствуют  необходимости расширять свои представления о божественном. Но они оказываются в невыгодном положении, когда стремятся защитить свои представления от указания на опасное сходство с отвергаемыми ими же, как устаревшие, предрассудками родовых верований. Человек держится за устаревшие вероисповедания, даже когда становится очевидным, что их действенность исчезла.

Необходимо сделать смелый шаг, тем более рискованный, что наше стремление к пониманию непознаваемого и непредсказуемого не должно противоречить и тому, что можно увидеть и потрогать, взвесить и измерить. С самого начала нам препятствует неспособность человеческого ума охватить единым кругом сознания большое количество различных независимых представлений.

Мы не можем в этом случае использовать один из могущественнейших инструментов научного познания – специализацию. Специализация состоит в изоляции феномена от тотальности опыта таким образом, чтобы его собственные частные законы могли быть найдены и применены для целей предсказания и управления. Знать можно и часть, но понимать можно только целое. Следовательно, мы с самого начала лишим себя всякой возможности   понимания, если мы попытаемся облегчить задачу рассмотрением лишь той области, о которой нам посчастливилось иметь специализированное знание. Если мы стремимся к знанию о нашем месте во вселенной, мы не найдем его, рассматривая только звезды или только атомы. Мы не откроем его только в законах жизни или только в данных психологии или истории.

Мы сталкиваемся здесь с резким расхождением в формулировании целей естественных  наук, которое может быть выражено в различии между "знанием как" и "знанием чего-то". Средний ученый вынужден обходиться без знания "что", если только он знает "как". Он ищет воспроизводимые, а потому предсказуемые процессы, которые могут быть впоследствии поставлены на службу материальным потребностям. Каким образом описывается такой процесс – почти  совершенно безразлично, если только удается передать операции, необходимые для его выполнения. В этом смысле можно сказать, что хорошая патентная спецификация – идеальная  форма для научного закона, поскольку она избегает всякой теории и всякого объяснения и стремится только "показать работнику, что надо делать". Сторонников такого представления о роли естественной науки называют обычно "операционалистами". Они отказываются от употребления моделей, считавшихся столь важными в 19 веке, и полагают излишним интересоваться, какие сущности и отношения присутствуют в описываемом ими феномене. Обычно указывает на электричество как на пример такого "нечто", о природе которого мы не знаем. почти ничего, хотя с его применениями мы вполне знакомы. Есть много разновидностей операционалистской точки зрения, но всем им общо предположение, что мы можем отказаться, от знания "что", если мы знаем "как".

Те, кто принимает концепции иного рода, стремятся к пониманию самого человеческого опыта как такового, во всех его возможных формах и проявлениях. Они чувствуют необходимость знать, что мы такое, что такое мир, в котором мы живем, и каково наше место в нем. Поскольку то, как мы себя ведем, в конечном счете определяется тем, что мы есть, им кажется более важным проникнуть в последнее, нежели останавливаться   на изучении внешних проявлений, составляющих первое. Интерес к бытию имеет древнее происхождение,  но его важность затемняется общим нынешним отношением, выражаемым фразой: "Какая разница, что это, если оно работает".

Недостаток интереса к бытию связан с проведенным ранее различением между познаваемым и непознаваемым, потому что мы знаем лишь то, что вещи делают, и никогда не знаем, что они есть. Общепринято,  что предложение имеет значение, только если оно может быть сведено к набору операций, которые слушающий может воспроизвести. Это делает, казалось бы, бессмысленными все попытки говорить о бытии, или, более обобщенно, проникнуть в реальности, которые не могут быть описаны в терминах поведения. Ошибка в том, что упускается из вида, что поведенческие описания сами зависят от принятого набора категорий. Неспособность описать элемент опыта не обязательно свидетельствует о путанице, это может указывать и на то, что применяемые категорий неадекватны и требуют пересмотра. Если мы рассмотрим нынешнее положение естественных наук, мы будем вынуждены признать, что во многих областях новые поразительные открытия описываются в старых категориях. Это одна из принципиальных причин того, что прогресс науки так много сделал для перемен в нашей внешней жизни, и так мало – для  изменения способов мышления. Едва ли есть область, в которой категории присущности и существования, причинности и зависимости, необходимости и возможности, не потерпели бы крушения.

Способы мышления, которые Кант и его последователи считали прирожденными человеческому разуму, оказались в значительной степени принадлежащими истории. Сейчас многие признают, что непосредственные механистические объяснения  естественного порядка, привлекавшие умы в 18 и 19 столетиях, недостаточны. Много книг написано для того, чтобы показать, что научные воззрения можно примирить с религиозными убеждениями. Многие ученые готовы признать, что при любой попытке создать всеохватывающую картину мира должны быть принимаемы во внимание и данные физических исследований и данные религиозного мистицизма. Тем не менее, эти данные обычно описываются и обсуждаются в средневековых терминах, совершенно чуждых философии современной науки. Мало кто сомневается в том, что вселенная более интересна и более таинственна, чем это казалось Огюсту Конту или Герберту Спенсеру, но говорят о ней почти в тех же терминах.

В этой книге мы будем заниматься не столько упорядочением фактов или даже их интерпретацией, сколько такой реконструкцией языка, чтобы можно было говорить содержательно и связно обо всем человеческом опыте, какова бы ни была его природа. Это требует глубокой реконструкции категорий мысли. Вместо условных схем, выдвигавшихся философами, от Аристотеля, Канта и Гегеля до Александера и Уайтхеда, мы будем в самом опыте искать категории и принципы, способные последовательно развиваться вместе с прогрессом науки. Статические системы, считавшиеся в прошлом установленными раз и навсегда природой человеческого разума, должны уступить место динамическим системам, движение которых добавит новое измерение нашему мышлению и формам языка.