1. Эволюционная парадигма

1.1. Противоречия концепции естественного отбора

Существуют различные варианты сжатого изложения базисных параметров дарвиновской эволюционной парадигмы. Я бы предложила такой: эволюция направляется случайностью, плюс удачным стечением обстоятельств, плюс необходимостью. Что я имею в виду?

Когда я говорю о случайности как об одном из определяющих факторов эволюции в дарвиновской парадигме, то имею в виду случайные мутации генов, которые обусловливают возникновение адаптивно ценных качеств. Упоминая удачное стечение обстоятельств, являющееся необходимым элементом реализации идеи отбора, я подразумеваю последующее рождение разнополых детей и их скрещивание между собой[ii], приведшее к появлению здорового потомства[iii]. Ссылаясь на необходимый фактор, я имею в виду последующее давление естественного отбора, выражающееся, в частности, в том, что носители благоприятной мутации, обеспечивающей возникновение адаптивно ценного качества, оказываются более привлекательными для особей противоположного пола, а также то, что они лучше приспособлены к условиям окружающей среды.

Вряд ли особь противоположного пола может оценить преимущество формирующихся предпосылок зарождения, допустим, зоны Брока[iv]. Ощущения когнитивного превосходства особи-носителя адаптивно ценной мутации у представителей противоположного пола тоже, по логике вещей, не может быть, т.к., хотя многие когнитивные способности имеют генетические привязки, тем не менее, никто даже из сторонников данной парадигмы не утверждает, что адаптивно ценное когнитивное качество появляется сразу вслед за случайной мутацией. Речь всегда идет о длительном процессе формирования когнитивных способностей в процессе естественного отбора носителей адаптивно ценной мутации. Но если это процесс длительный, растягивающийся на многие поколения, то как особь-носитель еще не сформированного качества по этому основанию может оказаться предпочитаемой при спаривании? Спаривание будет происходить на каком-то другом основании, но тогда и отбираться будет то качество, которое было основанием непосредственного предпочтения в сексуальном контакте, а не то, которое потом должно сложиться.

Преимущества “социального статуса” тем более не могут проявиться у особи-носителя случайной мутации, которая когда-нибудь приведет к формированию селективно ценного качества. О чем идет речь?

Известные авторы монографии “Генетика человека” Ф.Фогель и А.Мотульски пишут следующее: “Наиболее важный аспект эволюции человека – совершенствование его умственных способностей. Для того, чтобы этот феномен имел место, требовалось наличие репродуктивного преимущества индивидов, несущих соответствующие гены. Резонно предположить, что такие гены чаще встречаются у индивидов, занимающих высшую ступень в социальной иерархии своего селения, поскольку именно они выделяются своим умением организовать охоту, обеспечить жителей запасами пищи и уладить конфликты между членами общины.

Было показано, что племенные вожди действительно имеют по несколько жен и намного большее число детей, чем другие мужчины… При изучении племени шавантов оказалось, что 16 из 37 женатых мужчин состояли в полигамных браках; 65 из 89 выживших детей родились от полигамных брачных союзов. Вождь вступал в брак не менее пяти раз (больше, чем любой другой член группы) и имел 23 ребенка, т.е. доля его детей в группе составляла приблизительно одну четвертую.

Если большое число детей у мужчин, имеющих высокий социальный ранг, – общая особенность популяций первобытных людей и если умственные способности, позволяющие достичь высокого положения, действительно определяются генетическими факторами (по крайней мере, частично), механизм сравнительно быстрой эволюции такого специфически человеческого признака, как уникальные умственные способности, становится понятным”[v].

Здесь я бы не согласилась с авторами, хотя несоответствие в их рассуждениях, на первый взгляд, не бросается в глаза. Более того, кажется очевидной и неоспоримой логика их аргументации. Но проблема в том, что они анализируют современные сообщества, представители которых, хотя и находятся на примитивном, по сравнению с человеком технократической цивилизации, уровне эволюции, тем не менее, имеют вполне развитые и сформированные когнитивные способности. Иначе говоря, те самые когнитивные способности, возможность возникновения и эволюции которых в результате давления естественного отбора и должна обосновываться бульшим процентом детей у лиц с высоким социальным статусом и которые на ранних этапах эволюции как раз-то и не были еще сформированы.

Не будем забывать, что вся эта красивая, замечательная аргументация с преимущественным оставлением потомства вождями племени направлена на то, чтобы доказать, что когнитивные способности могли развиться в результате отбора по признаку высокого социального статуса. Иначе говоря, что был высокий социальный статус, основанный не на более высокоразвитых когнитивных способностях, поскольку последние еще только должны сформироваться в результате предпочтения таких людей женщинами данного племени. Но если высокий социальный статус на чем-то основан и это что-то – не когнитивные способности, которые еще только когда-нибудь разовьются вследствие давления отбора, то и отбор, ориентированный на высокий социальный статус, проходил по какому-то другому основанию. А точнее, по тому, которое и лежало в основе выдвижения кого-то вождем.

Но в любом случае, это были не когнитивные способности, если им еще только предстояло развиться на основании предпочтений в репродуктивном поведении носителей некой ценной мутации.

Кстати говоря, замечу в скобках, что исследователями поведения животных установлено, что наименее склонны к новациям самцы высокого ранга. Так, например, известная исследовательница поведения животных в естественных условиях, Джейн Гудолл, подсчитала, что из 11 случаев орудования палкой[vi] 8 раз ее держали детеныши и 3 раза молодые самочки. Не правда ли, такая картина плохо согласуется с идеей выдающегося уровня развития когнитивных способностей у так называемых “альфа-самцов”[vii]? Это – косвенное свидетельство того, что социальными лидерами далеко не всегда становятся члены сообщества с наиболее развитыми когнитивными способностями. Поэтому, даже если бы не было того возражения, которое я сформулировала выше и которое имеет чисто логическую природу, аргументация Ф.Фогеля и А.Мотульского в плане обоснования логики когнитивной эволюции была бы все равно неэффективной.

Получается, что идея естественного отбора, кажущаяся вполне очевидной при рассмотрении ситуации на огромных временных промежутках, оказывается логически не адекватной, если мы пытаемся замкнуть случайную мутацию, обусловливающую селективно ценное качество, и отбор на одну и ту же особь. И это ставит под сомнение всю идею такого обоснования логики эволюции когнитивных способностей, потому что, как может стать предпосылкой (основанием) отбора то, что должно сформироваться в результате отбора?

Единственной возможностью разрешить указанное логическое противоречие, на первый взгляд, остается фенотипический отбор, т.е. отбор, основанный на предпочтении особями одного пола особей другого пола на основании большей внешней привлекательности именно тех, кто является носителем будущих селективно ценных качеств. Это кажется возможным, поскольку именно в фенотипической специфичности особи-носителя может сразу же проявиться генетическая мутация.

Иначе говоря, мы имеем случайную мутацию X, которая привела к тому, что ее носитель стал выглядеть для самок более физически привлекательным (не важно, что это конкретно: необычный рост или особая волосистость, или наоборот, безволосость, или еще что-то). Тогда понятно, что самка предпочтет такого самца, и у него повышаются шансы передать потомству большее число генов, в том числе и мутацию, интересующую нас. Т.е. связь между генетической мутацией и фенотипическим признаком (в отличие от когнитивных способностей или социального статуса) может быть замкнута на самую первую особь-носителя благоприятной мутации. Тогда и естественный отбор по этому основанию, вроде бы, оказывается возможным. Теперь дело за малым. Надо всего лишь допустить, что когнитивные способности оказываются побочной формой проявления той или иной фенотипической специфичности, и идея эволюции когнитивных способностей на основании дарвиновского естественного отбора как будто бы реализуема. Потому что данная фенотипия будет устойчиво отбираться, т.е. особи-носители будут предпочитаться и оставлять больше потомства. Потомство, имеющее те же внешние признаки, тоже окажется в числе предпочитаемых и оставит свое потомство. Так представленность исходной мутации будет увеличиваться от поколения к поколению. А поскольку она же – в основе некоторого когнитивно ценного качества, то, отбирая определенную фенотипию, будут отбирать и соответствующее ей когнитивное качество. Так и окажется возможной когнитивная эволюция на основе идеи естественного отбора в традиционном его понимании.

Конечно, приведенная аргументация – это всего лишь ментальная уловка, которую я предложила в качестве примера того, как легко доказать любую общую теорию. Но она же – свидетельство того, как трудно это сделать, потому что на самом деле она ничего не доказывает. И сейчас я покажу почему.

Если мы посмотрим немного глубже и задумаемся о предпосылках, которые могли бы лежать в основании устойчивого предпочтения особями одного пола особей другого, то обратим внимание на один существенный вопрос: почему данный фенотипический признак (не важно, что это: рост, вес, особый цвет волос, особый тип лица и т.п.) может устойчиво стать основанием для физиологического предпочтения (т.е. желания спариться именно с этой особью и именно потому, что она выше, ниже, сложена так, а не иначе и т.п.)? Ведь отдельные предпочтения могут вылиться в физиологически выраженную тенденцию эволюции вида только в том случае, если это предпочтение стабильно, в массе своей, демонстрируют особи противоположного пола. Но тогда возникает вопрос: а почему некоторое внешнее качество[viii] может оказаться устойчиво предпочитаемым большинством членов данного сообщества?

Здесь, как мы видим, переплетаются два фактора: выдающаяся внешняя привлекательность, делающая особь предпочитаемой в сексуальных взаимодействиях (что и позволяет ей оставлять большее потомство) и отбор за счет этого какого-то адаптивно ценного признака. Поскольку всех в данном случае интересует эволюция когнитивных способностей или психологических характеристик человека как вида, то таким адаптивно ценным признаком, каким-то неслучайным образом связанным с почему-то предпочитаемой фенотипией, должны быть определенные качества (или определенное качество), развитие которых когда-нибудь приведет к формированию искомых когнитивных или психологических характеристик. Как это возможно?

1.2. Социобиология и эволюционная психология
в подходе к проблеме репродуктивного
поведения

Сейчас пришло время рассмотреть отличие социобиологического и эволюционно-психологического подхода к пониманию проблемы “передачи собственных генов потомству”.

Социобиология как направление в настоящее время уже широко известна. Ею постулируется наличие взаимосвязей различных уровней жизнедеятельности человека, начиная от биологического (генетические особенности организма) и кончая социальным (разные социальные и культурные институты человека). В ее основе – дарвиновская парадигма понимания возникновения и закрепления признаков, современная модификация которой связана с введением в научный оборот представления о генетической обусловленности огромного числа когнитивных и поведенческих особенностей.

В рамках этого подхода действительно были получены некоторые интересные результаты. В частности, было показано, что генетические вариации обусловливают изменения в когнитивных способностях, поведении, восприятии. Это касается цветового зрения, остроты слуха, способности различения запахов и вкусов. Это имеет отношение к психомоторным навыкам, экстравертированности-интровертированности, времени овладения языком, письмом, времени прохождения стадий Пиаже, а также к некоторым формам неврозов, фобий, психозов и т.п. Удалось также выявить единичные генетические вариации, которые обусловливают определенные когнитивные способности. Было показано, что мутации в отдельном локусе могут выразиться в глубоких, но очень специфичных изменениях в архитектуре мозговых тканей. Эти изменения не только модифицируют поведение на локомоторном и перцептивном уровнях, но влияют и на такие высокоуровневые функции, как осуществление выбора и принятие решения[ix].

Широко известные в настоящее время разработки в области социобиологии предлагают расширить круг интерпретируемых на этой основе явлений за счет включения в число генетически обусловленных также и многочисленных форм социальной жизни: это касается, например, организации поведения в сообществе (в частности, было установлено, что подчинение интересов индивида интересам сообщества является селективно ценным признаком[x]), эволюционной значимости различных форм представлений и верований (не только отдельного индивида, но и сообщества в целом[xi]) и т.п.

Еще одним параметром, базисным для эволюционно-эпистемологической модели, является представление о невозможности наследования благоприобретенных признаков, независимо от их ценности[xii].

Но если полезные приобретенные признаки не наследуются, как же в рамках социобиологических представлений объяснить эволюцию каждого данного вида организмов?

Считается, что это можно сделать следующим образом: случайные мутации приводят к появлению различных комбинаций генов, некоторые из которых обусловливают адаптивно ценные качества. Эти качества обеспечивают более высокую выживаемость особей-носителей. Те же, в свою очередь, оставляют более многочисленное потомство, что означает возрастание частоты соответствующей комбинации генов, а следовательно, и обусловливаемых ими адаптивно ценных качеств, в популяции. А поскольку гены задают функционирование нервной, гормональной системы человека, работу его органов чувств, они влияют и на процессы научения. Существующие ограничения на формирование некоторых видов поведения имеют физиологический базис, а он, в свою очередь, генетически обусловлен. Из этого делается вывод, что духовный выбор испытывает влияние цепочки взаимосвязей, которые ведут от генов, через физиологию, к ограниченному научению в течение отдельной человеческой жизни[xiii].

Конечно, в таком упрощенном варианте данный подход довольно уязвим, поэтому используются многочисленные оговорки и опосредования, смягчающие предложенный вариант детерминации. В частности, предлагается ввести понятие первичных и вторичных эпигенетических правил[xiv]. И если первичные правила определяют возможные направления развития систем, простирающихся от периферических сенсорных фильтров до восприятия, то вторичные регулируют функционирование внутренних ментальных структур, включая сознательно осуществляемую оценку и принятие решений[xv].

Эти и подобные им модельные конструкты (культурген, геннокультурная коэволюция, ментальный эпигенез и т.п.) используются для того, чтобы расширить класс свойств, качеств, способностей, интерпретируемых в рамках эволюционной парадигмы, также и за счет сложных высокоуровневых форм поведения и мышления, которые не имеют очевидной генетической привязки. Так, введение в научный оборот понятия эпигенетических правил позволяет, по мнению сторонников, говорить также и о генетической обусловленности пусть и не самих качеств, но хотя бы предпочтений, в рамках развития которых могли бы появиться сложные высокоуровневые способности[xvi].

Но так ли это на самом деле? Когда мы говорим о действии механизма в рамках популяции в целом и на протяжении длительных исторических периодов, когда, как предполагается, формирование соответствующей интеллектуальной способности происходило, такая модель выглядит довольно привлекательно. Но если мы задумаемся о том, может ли реализоваться подобного рода подход в действительности, все оказывается не столь очевидным. Ведь для того, чтобы некоторая тенденция проявилась и тем более закрепилась в процессе эволюции, необходимо, чтобы предложенная модель была реализуема хотя бы для одной, отдельно взятой особи. В противном случае, если она оказывается нереализуемой для отдельного представителя популяции, как она окажется реализованной для сообщества?

И вот здесь, как представляется, возникают значительные трудности.

Как я уже отмечала, наиболее сложные и интересные с точки зрения понимания эволюции человека когнитивные способности рассматриваются в рамках обсуждаемого подхода как формирующиеся в процессе длительного исторического развития вследствие давления естественного отбора: селективно ценный признак увеличивает адаптивные возможности индивида-носителя, который, в силу своей большей приспособленности, оставит больше потомства, что, в свою очередь, приведет к возрастанию частоты данной комбинации генов в популяции. А поскольку носители такой комбинации также будут более адаптированными, ее частота (в результате действия естественного отбора) еще более увеличится и т.д.

Но как возможно давление естественного отбора, в основе которого лежит предпочтение носителя интересующего нас качества особями противоположного пола (иначе ни о каком преимущественном оставлении потомства и возрастании частоты данной комбинации генов в популяции и речи быть не может), если само это качество сформируется через многие тысячелетия (что и постулируется в отношении эволюции высокоуровневых интеллектуальных способностей)? Только мутации, непосредственно проявляющиеся фенотипически (например, рост, количество растительности на теле, цвет глаз и т.п.), имеют шанс (да и то при определенных оговорках) стать основанием для подобного предпочтения особями противоположного пола, что и обусловит возможность реализации механизма естественного отбора. Если же какая-то мутация и в самом деле через многие тысячелетия обеспечит формирование некоторой адаптивно ценной когнитивной, социальной, поведенческой способности, то как она может служить основанием для сегодняшнего предпочтения потенциального носителя данного качества?

Но допустим, что сторонникам рассматриваемого подхода в результате еще каких-то дополнительных оговорок удалось эти два процесса замкнуть на одну особь. Решит ли это проблему? Как представляется, нет. Само по себе обладание генетической комбинацией, обусловливающей селективно ценное качество, автоматически не влечет возрастания репродуктивной способности. Ведь в конце концов, как справедливо заметил М.Рьюз (правда, в противоположном по смысловой направленности контексте[xvii]), Коперник, Декарт и Ньютон — эти гиганты научной революции — умерли бездетными!

Таким образом, несмотря на кажущуюся перспективность в плане возможности объяснения природы высокоуровневых способностей, подход, основывающийся на идеях социобиологии, — в том виде, в каком он существует на сегодняшний день, — на мой взгляд, сталкивается с весьма значительными трудностями.

Эволюционные психологи расходятся с эволюционными биологами в нескольких моментах. Во-первых, они полагают, что требует уточнения сама основа понимания причин репродуктивного поведения. Если для биологов характерно представление о том, что его целью является передача собственного генетического материала потомкам[xviii], то эволюционные психологи ищут причины поведения человека в особенностях психологических механизмов, сформировавшихся как средство адаптации к условиям (или, как часто говорят, к вызовам) окружающей среды.

Во-вторых, эволюционные биологи полагают, что, хотя идеи, верования, чувства необходимо принимать во внимание при анализе эволюционной картины, основной упор они делают на поведении, считая, что именно оно вносит основной вклад в репродуктивную программу человека, а идеи, чувства и верования важны в той мере, в какой они воздействуют на поведение[xix].

В-третьих, поскольку в эволюционной биологии акцент делается на изучении поведения, а индивиды рассматриваются, как имеющие всегда и везде сходные цели, различие между предковой и современной средой становится не принципиальным[xx].

Теория, базирующаяся на этих положениях, стала известна как дарвиновская антропология или дарвиновская социальная наука[xxi]. Она критикуется эволюционными психологами, подход которых может быть представлен следующим образом. Во-первых, хотя соответствующие адаптации были в свое время отобраны, т.к. они максимизировали репродуктивный успех предков, это не значит, что они максимизируют его сегодня. Например, поиск пищевых ресурсов, содержащих сахар, действительно мог когда-то вносить свой вклад в репродуктивный успех предков. Однако неверно говорить, что индивидам нравится сладкое, потому что это помогает им делать вклад в их текущий репродуктивный успех.

Во-вторых, эволюционные психологи считают, что поведение само по себе не вносит определяющего вклада в привлекательность. Их тезис состоит в том, что “фокусом научного интереса должны стать психологические механизмы, которые продуцируют поведение. В центре научного интереса должно находиться не поведение, ориентированное на поиск сладкого, но возникший в результате естественного отбора рисунок (дизайн) психологических механизмов, делающих вкус сахара сладким. В-третьих, они утверждают, что в фокусе эволюционной психологии должны находиться специализированные психологические механизмы. Естественный отбор не может обусловить возникновение общецелевых ментальных механизмов, поскольку не было общих проблем в предковой окружающей среде. Наконец, учитывая эти три аргумента, различие между предковой и нынешней окружающей средой становится очень существенным, поскольку специализированные психологические механизмы, которые формируют человеческую психику, были отобраны для функционирования в конкретных условиях предковой окружающей среды. Если эти условия изменяются, психологические механизмы не могут функционировать так, как они были предназначены функционировать. Люди эволюционировали так, чтобы находить сахар сладким, потому что сладкий вкус побуждает индивидов совершать работу, которая необходима, чтобы получить его. В наше время сахар может быть получен за счет небольших усилий, и поэтому его сладкий вкус может мотивировать нас съесть его больше, чем это полезно для нашего здоровья, и тем самым снизить наш репродуктивный успех.

Подход эволюционных психологов становится доминирующей парадигмой эволюционного изучения поведения”[xxii].

В эволюционной психологии меня привлекает то, что она позволяет, на мой взгляд, более точно оценить мотивы происходивших с человеком изменений. В частности, как уже отмечалось, психологи полагают, что корни трансформаций надо искать не в стремлении человека к репродуктивному поведению для увеличения представленности собственных генов в следующих поколениях, а потому, что “это приятно”. А вот почему сложилось так, что репродуктивное поведение приятно, что есть сладкое приятно, что много других вещей делать приятно – это особый вопрос. В этом, собственно, и состоит задача эволюционной психологии: понять, почему психологические механизмы, которые по своей природе адаптивны, имеют тот или иной рисунок.

Итак, сопоставляя свою позицию с представлениями социобиологов, эволюционные психологи пишут следующее: “Как и провозглашает само название, социобиология совершает объяснительный прыжок непосредственно от уровня биологических механизмов к уровню социального поведения. При этом психологические механизмы, которые продуцируют поведение, игнорируются. Эволюционные психологи, напротив, считают психологические механизмы центральными для понимания человеческого поведения…

Социобиологи рассматривают поведение, как призванное служить выполнению биологических функций,.. т.е. повышающее вероятность репрезентации генов данной особи в будущих поколениях. Например, социобиологи подходят к сексуальному поведению в терминах репродуктивной потребности или “компульсии воспроизвестись”. Действительно, биологический результат – оставление потомства, но на психологическом уровне потребность обычно коренится в сексе самом по себе, а не в том, чтобы реплицировать наши гены. Мы делаем это, потому что нам это приятно”[xxiii].

Подтверждением такого понимания источников репродуктивного поведения, которое и лежит в самом основании естественного отбора, является ситуация с контрацепцией: “Если механизм, который ведет к сексуальному поведению – желание воспроизвести себя, появление контрацепции привело бы к исчезновению сексуального интереса. Тем не менее, этого не происходит. Напротив, устранение удовольствия, производного от сексуального поведения, драматически уменьшило бы вероятность сексуального взаимодействия, даже если бы репродуктивная возможность осталась”[xxiv].

Все эти выводы интересны не только сами по себе. На мой взгляд, они позволяют нащупать уязвимые места в понятии репродуктивного поведения, как одного из механизмов естественного отбора, обеспечивающего эволюцию человека. Эволюция человека – это, главным образом, эволюция его когнитивных способностей (поскольку биологически человек изменился мало, основной же акцент пришелся на его когнитивные средства и возможности, которые лежат в основе всей человеческой культуры и цивилизации). Поэтому, если нам удастся понять логику когнитивной эволюции, ее движущие силы и механизмы, мы сможем достаточно адекватно представить значительный отрезок эволюционной истории человека.

До этого я доказывала, что внутреннее противоречие лежит в основе логики обоснования эволюции когнитивных способностей путем ссылок на предпочтение особями противоположного пола тех носителей случайной благоприятной мутации, которые являются более когнитивно продвинутыми или социально лидирующими.

1.3. Парадоксы предпочтения фенотипии

Теперь я хочу показать, что даже понятие большей внешней привлекательности особи-носителя благоприятной мутации не так уж очевидно соотносится с традиционным пониманием отбора. На первый взгляд, здесь вообще не может возникнуть никаких сомнений. В отличие от ранее рассматривавшихся вариантов обоснования эволюции когнитивных способностей, во внешнем облике генетическая мутация может выразиться сразу же. Поэтому совершенно естественной кажется идея предпочтения особи-носителя на основании специфики ее внешности (фенотипических признаков). А это, вроде бы, означает, что отбор по этому признаку не вызывает возражений.