|
Я доступен по
любым средствам связи , включая видео
|
 |
 |
 |
| МЕНЮ САЙТА | |||
| Библиотека 12000 книг | ||
Видеоматериалы автора сайта
|
медитация на джокера |
|
Выдержки из произведения. В полном объеме текст вы можете скачать в архиве zip по указанной выше ссылке
Владислав Лебедько
Медитациина Joker’e
Эта книга – история о поисках любви, кризисе и сомнениях, человеческом становлении, исканиях истины, где причудливым образом переплетаются мистики древности и философы современности, атеисты и люди глубокой веры, алхимики, неоплатоники, герметисты, католики и православные, гностики и еретики... В ней сочетаются глубокий анализ внутренних конфликтов и метафизика, романтизм и постмодернизм, наивность и цинизм, все Человеческое в человеке... И, конечно, Joker, который переворачивает любое мировоззрение вверх ногами, а потом играет им, освистывает, шутит, бодрит, срывает все маски, выводит из равновесия, еще и еще раз сталкивая читателя с обнаженным нервом Бытия... Joker играет судьбой главного героя, его взаимоотношениями с женщинами, ставит перед ним неразрешимые задачи, предлагает идти по лезвию бритвы импровизации, загоняет в тупики, дает возможность научиться любить и постичь тайну самого Joker’а – саморазвивающегося творческого принципа Вселенной, основы всего Живого и незакостенелого...
1.
О Существо Хаоса, приходящее из бесконечности, уходящее в бесконечность, не умеющее остановиться, ибо – живое, создатель всего из всего, разрушитель подобий, бьющий зеркала, – многолики облики твои, умирающие в материи... (Из личной переписки)
Где-то на задворках памяти – окно на пустынную улицу. Осень. Мокрый снег. Тихо поскрипывает, раскачиваясь, фонарь. Ночь. Я жду чего-то или кого-то... Я ловлю себя на ощущении, что так было всегда, – всегда я ждал чего-то или кого-то. Что, вдруг, прозвенит звонок и кто-то долгожданный скажет самые важные слова. Но ведь это было уже. И звонок, и слова. И не один раз. Чего же я жду? Кого-то еще более долгожданного? Еще более важных слов? Молчания? Чего-то окончательного? Уже давно за полночь. Сегодня я опять не дождусь. Пора бы спать. Нет, – посижу еще минут двадцать. Просто так. Вроде бы как и не ждешь уже. Но, вдруг... Нет, не каждый день так... Вчера – купе скорого поезда, стакан чаю и мягкий сон, волнами подступающий под стук колес. Позавчера веселая компания друзей. Еще одна ночь назад – порыв вдохновения и работа почти до утра... Но память, раскручивая дни вспять, неизменно натыкается на эти остановки. Остановки среди круговорота людей, работы, вокзалов. Я жду. Сейчас только я понял это совершенно отчетливо. Я не знаю чего или кого я жду. Я не знаю, что будет, когда я дождусь... Все закончится? Или только начнется? Если я жду, значит я хочу ждать. Улыбаюсь этому бесхитростному выводу. Ожидание чуда, которое не случится никогда. Или оно уже случилось – само ожидание и есть это чудо... Начинаю понимать, только словами это уже не выразить...
2. Первое письмо Ане.
Молодой Опуич из Триеста видел мир косыми глазами. Он шептал: "Бог – это Тот, Который Есть. А я – тот которого нет". Он носил в себе самом с самого детства хорошо запрятанную большую тайну. Он будто чувствовал, что с ним, как с существом, принадлежащим к человеческому роду, не совсем так, как надо. И естественным было его желание измениться. И желал он этого тайно и сильно, немного стыдясь такого желания, как неприличного. Все это походило на легкий голод, который, как боль, сворачивается под сердцем, или на легкую боль, которая пробуждается в душе подобно голоду. Он, пожалуй, не помнил, когда именно произошло это скрытое томление по перемене, принявшее вид маленькой бесплотной силы. Словно он лежал, соединив кончики большого и среднего пальцев, и в тот момент, когда на него навалился сон, уронил руку с кровати, и пальцы разъединились. И тогда он встрепенулся, будто выпустил что-то из руки. На самом деле он выпустил из рук себя. Тут появилось желание, страшное, неумолимое... С тех пор он постоянно и много работал над тем, чтобы что-то существенным образом изменить в своей жизни, чтобы мечта, томившая его, стала реальностью. Но все это приходилось делать как можно более скрытно, поэтому его поступки часто оставались непонятными окружающим. Милорад Павич «Последняя любовь в Константинополе»
Письмо:
Здравствуй, Анюта! Прошло полгода, как ты уехала... Почти три месяца, как ты исчезла и никто не знает, где ты. А мне сегодня безумно захотелось поговорить с тобой. Вообще-то, я все время говорю с тобой, но сегодня я впервые пишу тебе. Пишу, не зная куда... Вряд ли ты прочтешь эти строки. Но я все равно буду писать, хоть ты тогда и сказала, что нам больше незачем общаться. Сегодня ночью мне снился дурацкий сон. Снится, что мне почему-то девяносто девять лет. Я вижу в зеркале свое старческое тело, впалые глаза, беззубый рот. Понимаю, что жизнь закончена... Вдруг – звонок. Я поднимаю трубку, а в ней – твой голос. Ничуть не изменившийся, такой же, как полгода назад. Ты спрашиваешь меня какие-то банальные вещи, что-то вроде «как дела» и «чем занимаешься» (интересно, чем я могу заниматься в девяносто девять лет?), но я не отвечаю – я плачу. Понимаю, что жизнь закончилась, а самое главное-то прошло мимо... Я так и проснулся, продолжая плакать, а утром сразу же сел за письмо. Как будто ты его прочтешь... И как будто что-то еще можно поправить... А я тебе, Анютка, из Краснодара пишу. Я ведь нынче семинарист – езжу по городам, провожу семинары. Помнишь, я читал тебе из Довлатова[i] про удалого Михал Иваныча: «...Я – дружбист! ... Бензопила у меня...”Дружба”... Хуяк – и червонец в кармане...»[1] Так вот и я теперь – семинарист. Три дня – и триста «зеленых» в кармане. Те метания, что были в октябре – ноябре прошли, а с ними и бедность и вечные долги, хотя, конечно, не каждые три дня х...якнуть удается... Ну, я не для того, чтобы этим прихвастнуть пишу, – так, к слову пришлось. Пятый месяц, не возвращаясь в Питер, разъезжаю по городам. Ну, об этом потом... Не главное это. Главное то, что я тебя и раньше, и теперь воспринимал, – как свое зеркало, как совесть, что ли. Да мы об этом много раз говорили. Так по сей день и осталось. Но почему-то тогда, когда мы были вместе, я не рассказывал тебе об одной очень важной вещи в моей жизни. Нет, так, намеками, эта тема все время звучала, только вот впрямую я ее никогда не называл. А сейчас хочу тебе об этом рассказать. О Joker’e. О том, как все началось... Тогда очень много понятно станет. А началось все очень давно. Наверное с самого детства... Хотя, по-настоящему, осознанно, все началось в марте девяносто пятого года. Со знакомства с Кириллом[ii] Михайловым. (Он был тогда – на моем дне рожденья, – помнишь? – Он играл роль моих «Внутренних Событий», когда меня разбирали на Театре). Так вот, в марте девяносто пятого я учился на Психфаке[2]. И по расписанию была лекция по «методам современной психотерапии», но вместо нее почему-то выступил Кирилл Михайлов. Как он попал на Психфак с лекцией?, зачем?, почему? – мне до сих пор непонятно. Помню, что наш лектор по «методам современной психотерапии» представил (по-моему они были просто знакомыми или друзьями) нам стройного бородатого парня лет тридцати четырех и сказал: - Это Кирилл Михайлов. Он вам сейчас кое-что интересное расскажет, – а сам ушел. Кирилл обвел взглядом группу, помолчал, загадочно улыбаясь. Нескольким девушкам состроил глазки, скорчил какую-то физиономию – и как-то так легко и непринужденно «взял» аудиторию. Слушали его все очень внимательно, хотя говорил Кирилл вещи, которые вряд ли кому-то (кроме нас с Серегой Евдокимовым, который после курсов на родину в Казань уехал) были нужны и важны. Просто всех покорили обаяние Кирилла, его манера говорить... Полтора часа прошли на одном дыхании. Но едва ли кто-нибудь что-нибудь из этой лекции вынес и запомнил. Вот только для меня это очень важно было (да для Сереги еще), я ведь именно за этим на Психфак поступил и, проучившись с сентября до марта, так этого и не нашел. А начал Кирилл примерно с такой фразы: - Прежде всего, позвольте мне констатировать тот факт, что у человека нет необходимости развиваться духовно. При этом мы определим духовное развитие, как нечто, что превосходит развитие социально-нормативное, то есть, общепринятый взрослый уровень отношений человека с миром. Так вот – оно, это нечто, не может быть непроизвольным. Для того, чтобы духовное развитие имело место, необходимо, чтобы у человека была некая особая мотивация, которая совсем не обязательна для нормальной, обычной жизни – это и будет несущий стержень духовного развития. Таким стержнем может явиться Намерение. Далеко не у каждого оно возникает. Тут нужно, чтобы сложилось несколько факторов... И дальше – про то, как Намерение побуждает человека заниматься некой специфической деятельностью – Практикой. Потом еще о Постижении человеком своей внутренней природы и процессе Преображения... Очень простым языком, буквально на пальцах Кирилл объяснил то, что я искал в десятках книг. Но мне все равно было непонятно, зачем он читал об этом лекцию на Психфаке. Тут народ совсем другим озабочен. После лекции я подошел к Кириллу и спросил: - А для кого вы это читали? Ведь по-настоящему это все нужно одному-двум людям из всей группы... - Разве этого мало, чтобы ради них прочитать лекцию? - А можно с вами еще пообщаться? - Ну, ежели напросился, – пиши адрес, а завтра вечером часикам к семи и заходи... Я-то с девяностого года зачитывался Кастанедой, Гурджиевым и Раджнишем (больше, кстати, никого не знал и знать не хотел) и мечтал встретить Учителя. А тут эта лекция... Вообще-то, шел я тогда к Кириллу проситься в ученики. Силу я в нем почувствовал. Силу и Знание. Но не стал он моим Учителем, и охоту Учителя искать отбил, можно сказать... А кем стал, и какие у нас с ним отношения сложились, – это я до сих пор объяснить не возьмусь. Сам он тогда сказал так: - Все, что я могу для тебя сделать, Макс, это стать комментатором. То есть, комментировать то, что с тобой будет происходить, пока ты не перейдешь в новый сюжет своей жизни. - Новый сюжет? Что это и как это произойдет? - Не волнуйся, – узнаешь. Дело не быстрое... Жил Кирилл неподалеку от метро Автово в просторной трехкомнатной квартире «сталинского» дома. С ним жили его жена – Стэлла – красивая полногрудая блондинка лет тридцати и десятилетняя дочка – Валюша. Квартирка, конечно, шикарная, но что больше всего меня поразило, так это библиотека. Три громадных шкафа, заполненных редкими книгами, в основном, по философии – Платон, Кант, Ницше, Юнг – большинство авторов я не знал. Несколько полок были уставлены изданиями на английском и латыни. Почти из всех книг в изобилии торчали закладки. Мы выпили замечательного красного французского вина со льдом (именно с тех пор я взял эту манеру – пить вино со льдом) и Кирилл предложил мне присоединиться к ним и посмотреть по видику постановку чеховского «Дяди Вани». Театр я люблю с детства, поэтому с удовольствием посмотрел на то, как выясняли отношения Басилашвили, Лебедев и Лавров[3]. Видимо, Кирилл как-то связал этот спектакль с моим появлением (потом я убедился, что он ничего не делал случайно), но как – я тогда не понял. Затем Кирилл вытащил из шкафа томик Ершова[iii] и прочитал: «Видеть в пьесе борьбу – значит видеть, что действующие лица ведут себя не так, как они должны были вести себя по представлениям их партнеров. Поэтому представления эти неизбежно изменяются, и в этом в значительной степени заключается развитие каждого образа. И то, что человек собой представляет, определяется его представлениями о других людях. Все сказанное относится к любому произведению драматургии. Взаимоотношения между героями всегда, в сущности, раскрывают представления каждого о многих других, а в идеале – обобщенное представление о человеке вообще. Так, представления о партнере, взаимоотношения с партнером, перестраиваясь по ходу сюжета пьесы, говорят о взаимоотношении человека с человечеством»[4]. Стэлла с дочкой вышли на кухню. Кирилл смотрел на меня. Слегка наклонил голову влево. Пара минут молчания. Потом – неожиданно: - Ну что, усек? - Честно говоря, не очень... - А зря. Я ведь, как и обещал, – уже начал комментировать. И заметь – все прозрачно. Никакой долбаной эзотерики. Держи, – протянул мне книгу, – почитай на досуге. А это место повнимательней – тогда кое-что поймешь. Я, признаться, тогда обиделся за «долбаную эзотерику» и начал разочаровываться в Кирилле. Добил меня туалет, куда я сподобился зайти перед тем, как «отрекомендоваться». В туалете стоял табурет, на нем – Библия, развернутая, по-моему, на Книге Иова (Библия была тоже вся в закладках»), а на стене – лист формата А4, где было написано:
Учись мыслить абстрактно. Если ты постигнешь этот текст, у тебя есть шанс на Преображение в этой жизни:
«Хора – понятие философии постмодернизма, фиксирующее феномен самодвижения семиотических сред, характеризующегося имманентными пульсационными верификациями своего направления и форм. Процессуальность самодвижения мыслится постмодернизмом как феномен самодвижения текста, автохронный и имманентный «разговор языка с самим собой» (Жак Деррида[iv]). В этом контексте презумпция тотальной семиотичности бытия фиксируется посредством понятия «хора». В качестве источника автохронных имманентных импульсов фундируется не что иное, как «пульсационный бином либидо» (Жиль Делез[v]). Важнейшим параметром хоры выступает имманентная ее способность версифицировать эволюционные перспективы движущейся предметности, задавая своего рода ветвящиеся расширения ризомы – смысловые перекрестки выбора. Жак Деррида предлагает интерпретацию хоры, как феномена снятия колебательных операций бинаризма, и именно такой внебинарный логизм фундирует собою постмодернистский стиль мышления, основанный на радикальном отказе от бинарных оппозиций.»
Изучив плакатик, я понял, что сей идиотский текст не сулит мне Преображения ни в этой жизни, ни в иных (ежели таковые случатся). Только сейчас я начинаю понимать, насколько этот текст был предсказанием всего того, что далее со мной произойдет за восемь лет. Тогда же, выйдя из туалета, я был удручен до крайности. Вот ведь, свела судьба с каким-то фраером, с его дурацкими, никому непонятными «комментариями» и вычурными текстами в туалете. Короче, решил, что там больше не появлюсь. А томик Ершова ненавязчиво «забыл» в прихожей. Кирилл, конечно, это заметил, но закрывая дверь, улыбаясь сказал: - Звони, как понадоблюсь... - Ага, как же, понадобишься! Жди, блин! – буркнул я про себя. По дороге домой я продолжал ворчать. – Тоже мне, Дон Хуан питерский нашелся! Всего-то на четыре года старше меня, а корчит из себя прорицателя. А сам – просто начитанный интеллектуал, – много мы видали таких... Еще и об эзотерике презрительно так отозвался... Фраер, одно слово. Сиди и читай про свои идиотские «ризомы[5]» в гальюне! А я-то еще в ученики к нему хотел податься...
Позвонил я ему через две недели, – еще март был. Что-то не так стало в моей жизни. Беспокойство какое-то появилось. Как будто бы, после встречи с Кириллом, я твердой почвы под ногами лишился. До этого жил я спокойно и самоудовлетворенно, знал, чего хотел, были стабильные планы на будущее. Я ведь считал себя в жизни человеком тертым, знавшим что к чему. Когда еще был женат, прошел с женой курс семейной психотерапии (после чего, кстати, развелся), потом групповую психотерапию, – с чего и пошло увлечение психологией, затем занятия йогой и эзотеризмом. Короче, – видал виды. На Психфаке меня уважали. Я даже группу среди студентов вел – еще когда только поступил. В перспективе была аспирантура, создание собственного Центра, занятия йогой. Все в порядке было у меня. А тут, вдруг, беспокойство появилось. Глубокое беспокойство, по существу... Ну, аспирантура, диссертация, Центр – и что? Была во всем этом какая-то почти неуловимая фальшь, и словами-то ее не определить. И проявилась она, фальшь эта, как туча на безоблачном небе. Успокоенность пропала, исчезла уверенность, что все в жизни так и есть, как я предполагаю. Дня через три после того, как я встретился с Кириллом, он мне приснился. И сказал, – очень внятно и четко так произнес ту фразу из Ершова: «Видеть в пьесе борьбу – значит видеть, что действующие лица ведут себя не так, как они должны были вести себя по представлениям их партнеров. Поэтому представления эти неизбежно изменяются, и в этом в значительной степени заключается развитие каждого образа. И то, что человек собой представляет, определяется его представлениями о других людях». И потом добавил, или это я уже сам себе сказал, – не помню, – что пьеса – это моя жизнь и теперь мне никуда не деться, потому что в ней обнаружилась эта самая борьба... Затем уже, на другой день, я сопоставил эту фразу с тем, что говорил Кирилл на лекции, – о Намерении, благодаря которому возникает духовное развитие, о том, что это Намерение далеко не у каждого присутствует, а чтобы оно возникло, должны совпасть какие-то факторы. Дело-то было просто: я обнаружил, что мои представления о людях и о мире вовсе не совпадают с тем, что есть на самом деле (если это «на самом деле» существует) и то, что я это обнаружил, стало одним из факторов, которые должны были запустить развитие. Вроде бы так. Но я чувствовал, что запутался. И какое-то беспокойство, какая-то болезненная неудовлетворенность нарастала с каждым днем. Сначала я сходил в факультетскую библиотеку и прочитал Ершова. В результате – запутался еще больше. Вот мне и потребовались разъяснения, что же со мною происходит. Я позвонил Кириллу. Безо всякой гордыни позвонил – как будто забыл, как ругался на него. Встретились в Таврическом саду – так Кирилл предложил. Вечер был теплый. Сначала просто гуляли. Я и спросить-то не знал о чем. Отчитался: - Я Ершова-то прочитал. - Угу, – кивнул равнодушно, хоть бы одобрил что ли... - Слушай, а что это за новый сюжет моей жизни, о котором ты говорил прошлый раз? Он уже начался? - Начинается. Хотя, до того, чтобы развернуться в полной мере, еще далековато. - Ты говоришь загадками. Со мной что-то начало происходить. Беспокойство какое-то. Ощущение, что все не так, как я привык считать, причем сильно не так. И вот тут-то Кирилл впервые упомянул Joker’a. Так и сказал: - Все дело в том, что ты начинаешь знакомиться с Joker’oм... - Что это за штука? - А вот целью этого нового, довольно большого сюжета твоей жизни и является выяснение того, что же такое Joker. Давай зайдем в кафе. Ясности не прибавилось. Мы вышли из садика и зашли в кафе. Возле Таврического есть кафе, одно из немногих в Питере, где подают горячий шоколад. Я заказал себе две порции и немного коньяку. Выкушав рюмку и попивая шоколад, я ждал объяснений. Уже без тревоги, скорее с любопытством. Кирилл не торопился. Взгляд задумчивый, движения медленные. Мне показалось, что ему трудно найти слова, с которых начать. Я уже допил вторую чашку, когда он произнес: - Видишь ли, я начну тебе постепенно рассказывать о Joker’e, рассказывать с разных сторон, так как тема эта необъятная. Но самым главным будет то, что Joker сам тебе покажет... - Это что – живое существо? - Знал бы ты, что своим вопросом попал в десятку! Можно сказать, что самое живое, что только есть в этом мире. Пусть это будет одной из первых его характеристик. Теперь о существе... Существо ли Joker? И да, и не совсем. Существо, безусловно существо, но и нечто невообразимо большее, чем существо... Некий самораскрывающийся Принцип, – хотя и это не то. Впрочем, я хотел с другого начать. Давай с азов подойдем к этой теме: наше восприятие мира двойственно, – что для тебя, конечно же, не секрет. Ведь с самого рождения мы сталкиваемся с огромным количеством противоречий, которые неразрешимы с точки зрения обыденного сознания. Противоречия начинаются с самых простых, банальных, бытовых случаев и разворачиваются вплоть до предельных человеческих и общечеловеческих. Как говорил старик Державин: «Я раб, я царь, я червь, я Бог». - Антиномии Канта[vi], это тоже отсюда? - Да. Кант выделяет четыре основных антиномии, то есть, противоречия, которые сосуществуют одновременно: «Мир безграничен – и мир ограничен, Все в мире просто – все в мире сложно, В мире есть причинность через свободу – и в мире нет причинности через свободу, Все в мире необходимо – и все случайно»[6]. Мы же не будем ограничиваться какой-то выборкой или составлять типологии противоречий. Если говорить совсем просто, то есть масса противоречий, которые сосуществуют одновременно. Но вся штука состоит в том, что человеческому сознанию не справиться обычно именно с одновременностью существования противоречий. Я считаю себя либо рабом, либо царем, но не могу принять, что я и то и другое в одно и то же время. Не имея сил и навыка принять эти противоречия и осознавать их, как одновременно сосуществующие, мы вытесняем какую-то их часть... - Но это же не остается без последствий. Об этом известно любому, кто хоть в популярном виде знаком с идеями психоанализа. - Конечно. За вытеснение приходится платить. Невротическими симптомами, неадекватностью поведения, ограниченностью мировоззрения и, что самое главное – Живым в себе. - Как это? - Чуть позже об этом. Позволь я зачитаю тебе одно место из Юнга[vii], – Кирилл извлек из своего кожаного рюкзачка томик «Психологии и Алхимии» – как бы я хотел в то время иметь эту книгу! (через некоторое время я привыкну к этому его ритуальному действию – извлечению из рюкзачка какой-либо книги), раскрыл и прочитал: «Разве не видно было до сих пор, что все религиозные высказывания содержат в себе логические противоречия и принципиально недопустимые утверждения, и что это составляет суть религиозного высказывания? В пользу этого есть признание Тертулиана: "И умер сын Божий, что безусловно вероятно, потому что нелепо, и погребенный воскрес. Это верно, потому что невозможно". Если христианство призывает верить в такие противоречия, то можно же, мне кажется, не отвергать того, кто принимает несколько более сильных парадоксов. Парадоксальность поразительным образом принадлежит к величайшему духовному достоянию. Зато однозначность - признак слабости. Поэтому внутренне оскудевает та религия, которая теряет или ослабляет свои парадоксы, а их усиление обогащает, ибо только парадоксальное может приблизительно уловить полноту жизни. Однозначность, непротиворечивость же односторонни и потому не годятся, чтобы выражать неуловимое»[7]. - Понятно, к чему я клоню? - Начинаю догадываться. - Возвращаюсь к вопросу о расплате Живым в себе за вытеснение противоречий: в определенный момент жизни человек имеет шанс познакомиться с Joker’oм, задача которого (одна из задач, – хотя говоря о Jokere, я прибегаю к понятию задачи условно, – он ведь Играет, а не целенаправленные задачи решает) как раз и состоит в том, чтобы обнажить противоречия, расковырять душу, принудить ее работать. Тут-то человек и начинает отбрыкиваться что есть мочи, – ведь Живое возвращается – бо-ольно! - Здорово! – отчасти от коньяка, а в большей степени от объяснений Кирилла, я уже некоторое время находился в эйфории, – Кажется, я начинаю понимать, что же такое Joker! - Ни хрена ты еще не начал понимать! Я скажу тебе даже дальше, что если человек не слишком сильно отбрыкивается, то Joker подводит его к предельно драматическому противоречию, противоречию между абсолютной механистичностью и обусловленностью существования и чем-то невыразимым, неуловимым, по чему дух томится. И ты, конечно же, со мной согласишься. - Естественно! - А толку-то? Хоть соглашайся, хоть нет, толку от этого пока никакого. Вот лет через пять-семь, ежели примешь условия игры, то может и доживешь до момента, когда взвоешь во весь голос от того, что всем нутром своим ощутишь это безумство, – вот тогда-то то самое духовное развитие, о котором я говорил на лекции, и начнется... - А сейчас что мне делать? - А сейчас я тебе еще кое-что прочту, чтобы было о чем поразмышлять в ближайшее время. - Да и так уже выше крыши... - Ладно, слушай, – Кирилл достал из рюкзака следующую книгу, развернул на одной из закладок: «Повторяю: удивление лежит в основе философии. Иногда легко понять удивительность, если осуществить простой акт самонаблюдения. И конечно, выражение Гете: "остановись, мгновение, ты прекрасно" – вовсе не гедонистическое[8] выражение такого чувства, нет, за этим стоит сознание действительно странной какой-то и непонятной обреченности всего высокого и прекрасного. Оно как бы не держится ни на чем. Не на чем ему держаться. Только у существ и только в таком мире, где хрупко и неминуемо обречено все высокое и благородное, есть и возможна мысль, потому что такие существа можно назвать историческими существами. Они являются таковыми, поскольку находятся в точке, которая сама находится за какой-то бешено закрученной кривой, окруженной хаосом и гибелью.[9]» - Чье это? - Мераб Мамардашвили[viii], наш великий современник. Совсем недавно ушел из жизни. Мне посчастливилось однажды в Москве слушать его лекцию об античной философии. Очень сильно жил человек! По-Человечески... Ну, пойдем к метро. Тебе куда? - На «Черную речку». Я на Савушкина живу. Пока мы шли до «Чернышевской», я испытывал двойственное чувство. С одной стороны, я еще пребывал в эйфории. А с другой, недоумевал: зачем Кирилл взялся возиться со мной, «комментировать» мою жизнь? Мне было неловко. Уже на эскалаторе я спросил: - Слушай, я тебе... чем-то обязан? - Когда-нибудь ты поймешь, что это я обязан тебе. Звони... – пожал мне руку.
От метро до дома я шел три остановки пешком. Был теплый мартовский вечер. Впереди было что-то неизвестное, зовущее, манящее, но и пугающее (пока несильно). Я шел и улыбался сам себе... Вот так в мою жизнь вошел Кирилл. Так в мою жизнь начал заглядывать Joker. Я еще напишу тебе, что было потом. Потом было много всего...
Три часа писал тебе это письмо. Устал, но рад, ведь все это время я ощущал тебя рядом. Спокойней стало. Хотя не спокойствия и не облегчения ищу я. Я начал рассказывать тебе о Joker’e, потому что жалею о том, что тогда, когда мы были вместе, не поведал тебе эту историю. Возможно, если бы ты поняла это, все сложилось бы иначе... Через полгода разлуки и разных испытаний я хочу сказать тебе то, в чем не был уверен в октябре и ноябре, то, в чем сейчас уверен, то, к чему я дошел: я люблю тебя, Анютка... И верю, что найду тебя, хоть и не знаю, что дальше... Максим (25.07.03)
3. Второе письмо Ане.
- "Я вас спросил: верите ли вы, что есть привидения?"... - "Нет, ни за что не поверю", – с какой-то даже злобой вскричал Раскольников. - "Нет? Вы так думаете?" – продолжал Свидригайлов, медленно посмотрев на него. – "Ну, а что если так рассудить: привидения - это, так сказать, клочки, обрывки других миров, их начала. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть. Потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одной земной жизнью для полноты и порядка. А чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, – тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше." Федор Михайлович Достоевский «Преступление и наказание»
Письмо:
Здравствуй, Анюта! Дней десять я не писал. За это время успел из Краснодара перебраться в Воронеж и провести там семинар. А сейчас еду на поезде – в Саратов. Вчера был последний день семинара, и мы ставили этюды из классической драматургии. И вот та роль, что когда-то исполнила ты, вчера досталась одной очень своеобразной девушке – Оле Андреевой. Тут двойное совпадение, поэтому я напишу поподробнее. Ты, наверное, помнишь тот монолог Нины Заречной, который произносится от имени Мировой Души: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, - словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли... Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно... Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа – это я... я... Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря и, Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь...»[10] Тогда, когда мы репетировали это с тобой, я не уловил одной вещи, которая кажется мне важной сейчас (хотя тогда мы поставили все интуитивно так, что ты как раз сыграла как надо). Дело в том, что этот монолог должен быть очень драматичным. Я не знаю, был ли знаком Чехов с учением неоплатоников[ix] о Мировой Душе, но монолог, который читает Заречная, это учение великолепно отражает, причем всего несколькими строками. Вот что пишет о Мировой Душе сам Плотин[x] (это из записных книжек, которые я вожу с собой – у меня тут чего только не выписано): «Поскольку Психея (женская Душа Мира) была наделена творческой силой, она возжелала обратить ее не на вечное настоящее, которое ее окружало, а на что-то другое. И возжелав создать подобие Вечности, она принялась времениться и породила Космос, подчиненный времени и пребывающий в ней самой, ибо сама она стала Временем...»[11] И еще одно место оттуда же, которое, кстати, имеет уже прямое отношение к Joker’у (к этому я позже еще вернусь): «Материя нереальна, – она чистая и полная пассивность, принимающая любые универсальные формы, как их принимает зеркало; формы будоражат материю, не меняя ее сущности. Ее наполненность – это именно наполненность зеркала, прикидывающегося наполненным; но на самом деле оно пусто, это призрак, который не исчезает, потому что ему недостает сил даже на то, чтобы перестать быть...»[12] Так вот, – Оля – девушка, страшно запустившая свою внешность (как она сама выражалась – «материальную оболочку»), толстая, неуклюжая, живущая по идиотскому принципу «от медитации до медитации» и пренебрегающая всем мирским (кстати, таких как она, – тысячи в современной «долбаной», – теперь я понимаю Кирилла, – эзотерической тусовке). Я и дал ей для проигрывания именно этот кусочек, чтобы ее «до печенок пробрало» сознание того, в какой заднице она живет, думая, что это-то и есть настоящий духовный рост. Естественно, сразу до нее не дошло. Она начала декламировать этот отрывок, размахивая руками и изображая нелепую улыбку. Я подошел к ней: - Оля, чего ты улыбаешься? Тут ведь предельный накал драматизма. Вот смотри: «Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно...» - Вот этого я и не могу взять в толк. Чего же страшного, когда тяжелые оковы материи наконец сброшены, и ты пребываешь на свободе, вмещая в себе все души? - Читай внимательно. Она ведь говорит о безумном одиночестве. В ее возгласе – смертельная тоска по воплощению! - Чего же хорошего в воплощении? Одни мучения! - Вот! Тот образ жизни, которым ты живешь, и есть мучения. Ты же бежишь от воплощения, от необходимости привести свое тело в порядок... От отношений с мужиками, – понятно, ведь отец был мерзавцем по твоим представлениям, – отсюда и все дела... - Выходит, я убегаю от жизни и это тупик? - Выходит... Когда Оля играла уже «на сцене» этот отрывок, она по-настоящему, искренне плакала. Сложно ей теперь будет жить – глаза открылись, и обратный путь к манихейству[13] невозможен. Но, надеюсь, начнет постепенно оживать, хоть и трудно это... Я вот к чему клоню: когда мы с тобой были вместе, мне казалось, что ты тоже каким-то образом тяготеешь к такому вот манихейству. Я не отдавал тогда себе в этом отчета, но именно из-за этого, из-за какой-то твоей набожности, – нет, не бросающейся в глаза, а проявляющейся исподволь, – как раз и появился у меня скепсис, потом раздражение, дальше – начало пропадать желание и угасать мое чувство к тебе. И только теперь, вспоминая ту искру раздражения, которая промелькнула у меня к Оле, я понял, что манихейство-то присуще и мне. Это я сам прячусь, отбрыкиваюсь от Живого... А ты... Ты ведь – мое зеркало, Анюта. Это я тебе тогда еще говорил, помнишь, когда сравнивал, что ты для меня как совесть, как Алеша Карамазов для брата своего Дмитрия[14]... Говорил, да, видимо, не понимал того, что сам сказал. Иначе бы все было по-другому... Теперь ведь тоже обратной дороги нет, и не вернуть тебя... Но я все же буду писать. Ехать мне еще часов пять. В купе все спят, – душно, жарко. А я попишу... Напишу, что же дальше-то было с Кириллом. И с Joker’ом...
После той встречи возле «Чернышевской», я не видел Кирилла около месяца. И потребности особой не было. Не скажу, что ушло беспокойство и ощущение отсутствия твердой опоры под ногами. Жить с этим ощущением стало сложнее, но разговор с Кириллом подбодрил меня. Появился какой-то привкус возвышенной трагичности жизни, и я даже сделал из этого повод для своеобразного самолюбования типа: я – человек, осознающий трагическую хрупкость бытия. Часто вспоминались слова Мераба Мамардашвили о неминуемой обреченности всего высокого и прекрасного, которому не на чем держаться в этом мире. Вспоминалось также из Кастанеды – о переживании ужаса и восторга от того, что ты человек... Короче говоря, возникшие беспокойство и шаткость как-то компенсировались романтизмом и патетикой. А тут еще я купил «Степного волка» Германа Гессе[xi], о котором давно уже слышал, но пока руки не доходили. Прочитал на одном дыхании. В то время я был одержим Гештальттерапией[xii] и Психодрамой[xiii] – я использовал эти методы в группе, которую вел на Психфаке, – и то, как у Гессе был описан «Магический Театр», завладело моим воображением, начавшим уже вынашивать идею нового метода работы. Были у Гессе фразы, которые прочно обосновались в моем уме: «...Как писатель строит драму из горстки фигур, так и мы строим из фигур нашего расщепленного “я” все новые группы с новыми играми и напряженностями, с вечно новыми ситуациями... Он взял фигуры, на которые распалась моя личность, всех этих стариков, юношей, детей, женщин, все эти веселые и грустные, сильные и нежные, ловкие и неуклюжие фигуры, и быстро расставил из них на своей доске партию, где они тотчас построились в группы и семьи для игр и борьбы, для дружбы и вражды, образуя мир в миниатюре.... и так этот умный строитель строил из фигур, каждая из которых была частью меня самого, одну партию за другой, все они отдаленно походили друг на друга, все явно принадлежали к одному и тому же миру, имели одно и то же происхождение, но каждая была целиком новой. – Это и есть искусство жить, – говорил он поучающе, – вы сами вольны впредь на все лады развивать и усложнять, оживлять и обогащать игру своей жизни... Фигуру, которая сегодня выросла в несносное пугало и портит вам партию, вы завтра понизите в чине... а из милой, бедной фигурки, обреченной, казалось, на сплошные неудачи и невезения, вы сделаете в следующей партии принцессу...»[15] Так в течении двух недель у меня сформировалась идея Магического Театра. Было это в апреле девяносто пятого года, а через семь с половиной лет ты неоднократно видела то, что из этого получилось – действительно магический и действительно театр. В апреле девяносто пятого мне понятно было, что можно «разобрать» личность «главного героя» в группе на части, затем эти части, в качестве ролей, раздать остальным членам группы и дальше «строить партии». В принц [1] С.Довлатов «Заповедник» СПб. 1995 [2] Факультет Писихологии С-Петербургского Гос.Университета. Максим учился на Высших Курсах Практической Психологии (годичный курс для лиц с высшим образованием). [3] Олег Басилашвили, Евгений Лебедев, Кирилл Лавров – актеры С.Петербургского Большого Драматического Театра (БДТ). Спектакль «Дядя Ваня» в постановке Георгия Александровича Товстоногова был снят в 1987 году. [4] Павел Ершов «Режиссура как практическая психология»
[5] Ризома – понятие философии постмодерна, описывающее нелинейный, неструктурный способ организации целостности, оставляющий возможность для подвижности ее внутреннего творческого потенциала самоконфигурирования. [6] И.Кант «Критика Чистого Разума» [7] К.Г.Юнг «Психология и Алхимия» [8] Гедонистический – нацеленный исключительно на получение удовольствия. [9] М.Мамардашвили «Эстетика мышления» [10] А.П.Чехов «Чайка» [11] Плотин «Эннеады». [12] Там же. [13] Манихейство - составленное из вавилонско-халдейских, иудейских, христианских и гностических представлений, учение перса Мани о борьбе света и тьмы, добра и зла. Манихейство требовало от человека строжайшей воздержанности, особенно в отношении половой жизни. Все плотское считалось грешным.
[14] Имеются в виду герои романа Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы» [15] Герман Гессе «Степной волк» [i] Сергей Довлатов (1941 –1990) – выдающийся русский писатель. [ii] Кирилл Михайлов – my alter-Ego (В.Л.) [iii] Павел Ершов (1925 – 1989) – режиссер, психолог, автор методологии режиссуры, как практической психологии. Основной тезис работ Ершова: материал режиссерского искусства – это борьба. Вместе с ликвидацией конфликта исчезает сама драматургия. Организуя борьбу сценических персонажей, он моделирует, воспроизводит взаимодействие людей в их повседневной жизни. Но, в отличии от наблюдателя реальных жизненных конфликтов, режиссер имеет уникальную возможность изменять различные стороны взаимодействия, в том числе изменять их последовательно, избирательно, изолированно от других, или путем возможных комбинаций. Ощущая своей интуицией фальшь, искусственность, неправдоподобие происходящего на сцене, режиссер ищет причину этой фальши и в своих поисках вскрывает закономерности борьбы, ее параметры, ее внутреннюю структуру. Моделирование борьбы на сцене становится инструментом постижения законов взаимодействия между людьми. [iv] Жак Деррида (р. 1930) – французский философ, один из основателей постмодернизма и деконструктивизма. Заложил основы деконструктивистской теории литературного языка. Центральный момент его концепции – критика понятия «центра», или первоначала, субстанции, сущности сознания как некоего организующего начала классической «логоцентрической» философии. Мир культуры и сам человек рассматривается им, как бесконечный текст. Бесконечное число интертекстуальных связей неизбежно ведет к принципиальной полисемантичности любого текста, к его смысловой текучести и неопределенности. Отсюда Деррида выводит утверждение о принципиальной метафоричности, художественности всякого мышления, в том числе и философского. Основным понятием философии Деррида является введенное им понятие деконструкции как симбиоза деструкции и реконструкции. Деконструкция это разблокирование процесса понимания, выявление внутренней противоречивости текста, столкновение «остаточных» смыслов прошлого и современных смысловых стереотипов. Оставляя следы друг на друге, различные тексты уничтожают причинно-следственную направленность, порождают смысловые движения. Смысловая неисчерпаемость любого текста, невозможность окончательного синтеза требует включения игровой установки. Это позволяет разрушить бинарные оппозиции истины и лжи, добра и зла. Но только разрушение принципов классического философствования не способно к созданию принципиально новой концепции. Цель интриги деконструкции – помочь лучшему видению, более панорамному прочтению классиков (Платона, Гегеля, Фрейда), чтобы приблизиться к пониманию хотя бы того, что на самом деле хотели они сказать, что на самом деле сказали и чем они как личности были захвачены в момент «говорения». Мысль должна исследовать сложившееся знание и попытаться понять, могло ли современное знание, а значит, и сама действительность жизни иметь иные структуры. [v] Жиль Делез (1935 – 1995) – французский философ, один из основоположников постмодернизма. Философия, пройдя искус разделения субъекта и объекта, теперь не может рассматривать идею в отрыве от материи, сознание – от реальности, дух – от бытия. Вся действительность должна мыслиться и как реальное и как идеальное. Делез показывает их тождество, исходя из самого реального – самого человека и его языка, который является «материей» духа. Делез говорит, что корректней рассматривать по примеру Платона – образцы (Идеи) и копии. Еще более глубоко различие между копией и симукляром, фантазмом. Образец тождественен «сущности Одинакового» или «качеству Подобного». Копия – подобие Подобного. Симукляр – то, что не имеет никаких оснований в мире реальности, это копия никогда не существовавшего оригинала. В современном мире господствуют не образцы и копии, а симукляры, видимости. Погруженный в мир симукляров человек уже не переживает ни Бога, ни «собственной субстанции самотождественности». Если раньше в целях проверки можно было обратиться к эмпирии, то теперь эмпиризм – это конгломерат понятий, которым манипулирует сознание, но главное – понятия манипулируют сознанием. Именно они становятся «местом встречи человека с объектом». И из этого «нигде» появляются все новые «здесь-сейчас». Только эмпиризм может сказать: понятия есть сами вещи, но вещи в свободном и диком состоянии. Перед постмодернизмом стоит задача разрушить понятия исходя из подвижного горизонта, из всегда децентрированного центра и всегда смещенной периферии. Для того, чтобы создавать копии, а не симукляры, необходимо избавиться от иллюзий мышления, ориентированного на чувственно-представимое. Отбрасывание иллюзий помогает обнаружить мир разрозненности или различий, скрывающий истинные объективности, состоящие из дифференциальных элементов и связей, наделенных специфическим модусом проблематичности. Этот истинный мир Идей является духовным слепком абсолютно иррационального космоса, который вечно пребывает в себе. Являясь изменчивым, как Протей, он всегда одно и то же и вечно новый. Значит, его можно определить только отрицательно, через «не», вместо «нет» отрицания. Мир, к которому надо пробраться, есть «ничто, небытие». Вводя это понятие, Делез редуцирует действительность к ее конечным и начальным основаниям. Таковым является «Хаосмос» – внутреннее тождество мира и хаоса. В Хаосмосе все явленности равноправны, возможности равнобезразличны, все – равнослучайно, как и смысловая иерархия и субординация. Получается, что площадка между Идеями и Хаосмосом – своеобразная площадка для маневра, дающая возможность осуществления множеству разнородных, но равноправных и равнозначных жизненных форм и явлений, пока не сформируется мышление, способное к интуитивно-интеллектуальному схватыванию неразложимой целостности мира. А пока мы имеем дело не с миром в целом и даже не с истинными объективностями, но с его различиями, скрывающими объективности, каждой из которых свойственна множественность, которая проистекает из множественности поставленных Идей-задач. Все это должно пояснить великолепие «безличного», которое не есть аморфная безликость, но – в свернутом виде существующий потенциал абсолютных возможностей. Безличное – это «Апокалипсис» как третья волна временного ряда, завершающая прошлое (Ветхий завет) вневременностью. Здесь совмещаются противоположности материального-идеального, детерминизма-индетерменизма, конечного-бесконечного, необходимости-случайности, которые есть искусственные изобретения ума. Постмодернизм, совмещая противоположности, перестает вносить в мир жесткое, системообразующее начало и становится, как говорил сам Делез, с одной стороны, подобен детективу, а с другой – родом научной фантастики. [vi] Иммануил Кант (1724-1804) - "Вопросы, поставленные Кантом, столь глубоки, что из поисков ответов на эти вопросы возникла вся последующая философия. Откуда бы ни шел мыслитель по философской дороге, он должен пройти через мост, название которому Кант. Леденящий ветер безнадежности пронизывает на нем мозг путника. Мост под ним колеблется и качается" (Голосовкер Я. Э. "Достоевский и Кант". Москва, 1963 г.). В спорах разума и чувств, рационализма и эмпиризма Кант находит третий путь. Ни одну из этих способностей нельзя предпочесть другой. Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без разума над ним нельзя было бы мыслить. Мысли без содержания пусты, а созерцание без понятий слепо. Кант говорит о не зависящем от наших ощущений и мышлений мире "вещей в себе". Для теоретического познания мир "вещей в себе" закрыт, но существует также мир феноменов, явлений – мир чувственных предметов, мыслимых рассудком. Человеческая способность познания этих феноменов безгранична. В знании всегда присутствуют априпорные и апостериорные элементы. Априорное знание предшествует опыту и не зависимо от него. Априорное знание нельзя отождествить с врожденными идеями, так как оно не существует само по себе, а лишь оформляет чувственный опыт. Апостериорное получается из опыта, но оно тоже не существует в чистом виде. Мир явлений и феноменов – не хаос, он упорядочен с помощью всеобщих и необходимых форм чувственного созерцания и категорий рассудка. Основное свойство разума – это способность вносить единство в сами правила, которыми организованы явления и феномены, то есть стремление к безусловному синтезу. Вследствие этого, разум приходит неизбежно к трем Идеям. Идея, по Канту, это понятие о безусловном, о том, что ничем не обусловлено, что является причиной самого себя, "вещь в себе". Все же, что дано нам в опыте, обусловлено. Содержание Идей, следовательно, находится за пределами человеческого опыта. Первая идея – идея абсолютного единства субъекта, то есть идея души. Вторая – идея абсолютно единства явлений, идея о мире как о безусловной целостности. Третья – идея абсолютного единства всех предметов мышления, то есть идея Бога. Первая и третья идеи не противоречивы, и мы ничего не можем сказать об их предметах. Вторая идея порождает четыре антиномии, то есть противоречия. Возможны диаметрально противоположные ответы на один и тот же вопрос. 1. "Мир безграничен – и мир ограничен". 2. "Все в мире просто – все в мире сложно". 3. "В мире есть причинность через свободу – и в мире нет причинности через свободу". 4. "Все в мире необходимо – и все случайно". Для понимания человека особенно важна третья антиномия, которая говорит, что в мире есть причинность через свободу и, в то же время, в мире нет причинности через свободу. За ней скрываются два измерения человеческой жизни. Человек принадлежит миру явлений (феноменов). В этом мире нет свободы, это мир обусловленного. Но человек одновременно и вещь в себе (ноумен). Тогда он относится к себе как к единственному основанию своего поступка, тогда он действует свободно. Человек имеет два характера: эмпирический и ноуменальный. Ноуменальный характер обладает свободной причинностью, он действует сообразно идее свободы. Он обнаруживает себя не как само действие, но, как правило, в действии. Сами же действия человека в эмпирическом мире всегда можно объяснить с помощью внешней причиной связи. Заслуга и вина человека остаются для нас скрытыми. Человека как свободное ответственное существо нельзя познать чистым разумом. К человеку нельзя подходить как к явлению или объекту. Человека можно познать только изнутри, как субъекта свободного, самообусловленного действия. Но это особая познавательная способность. Находясь в рамках практического разума, можно лишь обнаружить императивы (повеления) в душе человека, заставляющие действовать независимо от неблагоприятного результата, часто толкающие к поступкам, противоречащим даже его собственным желаниям. Удовольствие, счастье, желания, обычно относимые к целям нравственного поведения, Кантом в качестве таковых отвергаются. Нравственный поступок ценен сам по себе, он не зависит от человеческих желаний, которые приковывают человека к миру феноменов. "Нравственный императив" – это "императив категорический", он заставляет человека действовать несмотря ни на что, ни на какие условия. Нравственный закон, то есть "категорический императив" Канта не содержит конкретных предписаний. Он ничего не навязывает, он говорит лишь о необходимости относиться к себе и себе подобным, как к субъектам свободной воли: "поступай так, чтобы твоя воля могла стать и принципом всеобщего законодательства". Кант говорит также: "Нет ничего прекраснее, чем звездное небо надо мной и нравственный закон внутри меня". [vii] Карл Густав Юнг (1875-1961) – Центральное понятие для Юнга – это бессознательное, освобожденное от сексуальности, но обладающее универсальной надперсональной природой. Аллегорическому объяснению Фрейда Юнг противопоставил символическое толкование. Бессознательное продуцирует вновь и вновь некоторые схемы, которые формируют представления человека. Юнг называет эти символические схемы изначальными образами, или, иначе, архетипами бессознательного. Они не принадлежат ни конкретным социальным обстоятельствам, ни индивидуальному опыту, но являются выражением всеобщих человеческих нужд, инстинктов и потенций. Архетип сам по себе нейтрален относительно всех определений добра и зла, он не прекрасен и не безобразен, не морален и аморален. Он – форма, в которой заложены возможности для предельных проявлений добра и зла. Архетип сам по себе пуст, это форма, то есть способность репрезентации. Бессознательное вообще выполняет и компенсаторную, и направляющую роль по отношению к сознанию. Лучшая характеристика бессознательного – представление о ней как о потоке жизненной энергии, которая может трансформироваться, переходить из одного вида в другой. В самых глубинных основаниях, общих всему человечеству, лежит коллективное бессознательное, психический пласт, из материалов которого строится бессознательное наций, объединенных общим прошлым, затем групповое бессознательное и, наконец, любая духовная индивидуальность. Коллективное бессознательное – это место встречи, стыка пространственно-временного единства с безвременным и беспространственным бессознательным (метафора Юнга такова: человек как гриб, а коллективное бессознательное – грибница). Принятие идеи коллективного бессознательного в качестве фундамента социальности человека означает признание постоянной драмы, которая раскрывается на границах личности и коллективного бессознательного. Основные архетипы располагаются в таком порядке. Сначала идет Персона, – маска, которую человек надевает при встрече с другими. Маска – бессодержательное средоточие социального. Это не то, что человек есть, а то, за что он сам и другие люди принимают этого человека. Далее – Тень, индивидуальное бессознательное, вытесненные события, комплексы, мотивы. Далее – Анима, женское в мужском, и Анимус, мужское в женском. И, наконец, Самость, объединяющая сознание и бессознательное. Она есть объем личности, центр целостности и ориентир, цель жизни. Самость для Юнга – это объективная реальность и одновременная основа для дальнейшей психологической конструкции будущего недифференцированного состояния души, как предпосылки и цели человеческой духовной эволюции. Юнг считает, что жизненной целью человека должно быть признание и овладение всем спектром собственных возможностей, то есть самопознание в самом полном смысле этого слова. Свойство души, помогающее человеку освободиться от диктата собственных предрасположенностей, Юнг назвал трансцендентной функцией. Трансцендентная функция помогает человеку ориентироваться и существовать в границах неизбежного символического и мифологизированного мира, указывающего на нечто неведомое, пребывающее по ту сторону, непостижимого Бога. Никто не знает, каковы последние основания этого мира. Поэтому мы должны их принимать такими, какими их испытываем. Индивидуализация, по Юнгу – согласованность психологических структур души, позволяющая даже человеку, распятому на кресте этого конечного мира, прозреть взглядом своим, чувством, мыслью и интуицией, прозреть трансцендентно и действовать согласно с этим знанием. Последние три десятилетия своей жизни Юнг погружается в мир алхимии. Он показал, что основные архитипические мотивы, характерные для алхимии, проявляются в сновидениях наших современников, не знакомых с алхимией. Юнг продемонстрировал, что мир алхимических символов вовсе не относится к куче хлама, оставшегося от прошлого, но находится в совершенно реальных и живых отношениях с самыми последними открытиями в психологии бессознательного. Не только психология бессознательного дает ключ к тайнам алхимии, но и алхимия снабжает психологию бессознательного многозначной исторической основой. Алхимик видит сущность своего искусства в разделении и анализе, с одной стороны, и синтезе и объединении, с другой. Прежде всего, он рассматривает первичное состояние, в котором противоположные тенденции и силы находятся в конфликте. Вторым по значимости идет вопрос процедуры, с помощью которой снова можно было бы привести враждебные элементы и качества, некогда разделенные, к единению. Первичное состояние, именуемое хаосом, не является данностью с самого начала, но должно рассматриваться как первоматерия. Начало деяния не является самоочевидным, еще в большей степени не является самоочевидным ее конец. Все бесчисленные спекуляции о природе конечного состояния отражены в природе его предназначения. Самым распространенными являются идеи о его неизменности (продления жизни, бессмертия, чистоты), его двуполости, одухотворенности, телесности, его сходством с человеком и божественности. Какими бы трудными и необычными ни казались для непосвященных язык и образы алхимиков, они становятся живыми и яркими, когда выявляются взаимоотношения между символами и процессами бессознательного. [viii] Мераб Мамардашвили (1930-1990) – Русский философ. Развивал концепцию философского сознания как выражения спонтанности личности, как духовной деятельности, воспроизводящей в человеке то, что является в нем специфически человеческим. Непосредственная человечность, данность человека самому себе в его антропологических свойствах – это первое, что мешает человеку мыслить, что отгораживает его, как экран, от самого себя, от своего реального положения в мире и своего предназначения и призвания. Реальный философский акт, присущий личности, это невербальное состояние активности, нахождение в пространстве собственного усилия, трансцендирующего усилия, состоящего в способности поставить самого себя на предел, за которым в лицо глядит облик смерти, на предел, который символизирует для человека его способность или готовность расстаться с самим собой, каким он был к моменту события, расстаться со слепившейся с ним скорлупой. Перевод живого, невербального, свободного действия за язык философских категорий не есть простая рационализация, в которой умирает наше неповторимое бытие, "я". Философия сохраняет связь с живым проявлением человеческой спонтанности, если ее язык рассматривать не как язык понятий, не как язык строгой науки с ее смысловой определенностью и предметной заданностью, но как язык предельных символов, в которых просвечивает трансцендентное, всесвязность космического целого. Символизм философского мышления открывает бесконечную возможность самоинтерпретации. Концепция отрицательной онтологии Мамардашвили дает способ сознания личностью самого себя как творческого начала, субъекта деятельности, делает историю ответственным полем драмы человеческого существования. Основное противоречие самосознания, являясь одновременно основной проблемой личности, ее предназначения – это способность поместить себя в свою мысль, не в том смысле, что необходимо правильно, адекватно отразить свое "я" в образе "я", но в смысле быть способным к жизненной интерпретации своей мысли о себе, способным делать мысль о себе – собою, способным мысль о свободе воплотить в свободный поступок, мысль о добре – в акт добра. Философская символизация как некая пауза недеяния оказывается посредником между невербальным актом выхода за пределы непосредственно человечности и поступком как ценностно ориентированным действием. Именно это опосредование проявлений человеческой спонтанности предельными культурными символами блага, красоты, справедливости, добра, истины и характеризует самосознание как социальный в широком смысле феномен. Это хорошо понимали древние, – считает Мамардашвили. Не случайно они в один шаг философского размышления соединяли истину, добро и красоту. Это не было, как известно, соединением дисциплин, а было выражением самой природы, самого вот такого странного способа человеческого бытия, где бытие есть в той мере, в какой есть понимание бытия в самом бытии и усилия по его поддержания к воспроизводству. Мамардашвили говорит, что "для того чтобы в тебя вошел свет истины, нужно, чтобы ты сильно устал и ничего не знал". [ix] Неоплатонизм – последняя форма греческой философии, выступавшая во многих и различных видах в период от 3 до 6 веков н.э. Возник вследствии смешения учения Платона, а также аристотелевского, стоического, пифагорейского учений с восточной и христианской мистикой. Основа учения: мистически-интуитивное познание Высшего, существование ряда ступеней, при переходе от Высшего, от единого и всеобщего к материи, освобождение человека, материально обремененного, к чистой духовности с помощью экстаза или аскетизма. [x] Плотин (205 – 270) – явился систематизатором неоплатонизма – мощнейшей философско-мистической школы раннехристианского периода, параллельной христианскому мистицизму. Плотин исходил из Единого, которое является первосущностью, но не разумом и не предметом разумного познания. Единое выделяет из себя эманацию мирового духа. Мировой дух производит из себя мировую душу, заключая в себе весь мир идей, – истинный мир, в то время как чувственный мир представляет только иллюзорное отражение мира идей. Мировая душа дробится на отдельные души. Материя выступает как низшая ступень эманации, как "несуществующее", "злое", как отрицание божественной первосущности. Последняя, высшая цель души, выделяющейся из Единого, – это воссоединение с Ним благодаря экстазу, по отношению к которому познание является только подготовительной ступенью. Творение мира не есть целенаправленный процесс, по Плотину. Единое не есть Личность и не похоже на Бога-творца христианства (здесь мы имеем дело не с монотеизмом, но с пантеизмом). (Плотин путешествовал на Восток и приобщился к персидской и индийской философии). Душа человека, по Плотину, имеет две стороны. Одна стремится к свету, другая стремится упасть во мрак. Современники признавали Плотина необычным человеком. Он подолгу пребывал в состоянии экстаза. Едва взглянув на ребенка, он предсказывал, каким он вырастет. Перед смертью Плотин сказал: "Сейчас я попытаюсь слить то, что есть Божественного во мне, с Божественным во вселенной". [xi] Герман Гессе (1877-1962) – выдающийся швецарско-германский писатель. Его произведения, насыщенные символикой немецкого фольклора, христианства и гностицизма, психоанализа и восточной философии, раскрывают одну и ту же вечную тему – поиск Человеком самого себя. Имя и пафос творчества Гессе принадлежат сразу к двум культурным эпохам: соединяя модерн («произведения») и постмодерн («тексты»). [xii] Гештальттерапия – метод психотерапии, разработанный Ф.Перлзом, направленный на осознавание клиентом своих организмических процессов, завершение незавершенных «гештальтов», контакт со своими подлинными чувствами, желаниями и потребностями, со «здесь и сейчас». Гештальттерапия рассматривает четыре основных «защитных механизма» психики (защитных от контакта с осознаванием) – проекцию, интроекцию, ретрофлексию и слияние, и позволяет исследовать эти механизмы и освобождаться от них с помощью множества приемов и техник: проективная игра, преувеличенное поведение, диссоциированный диалог (с проблемой, частью личности, частью тела и т.п.), работа со сновидениями, выделение фигуры из фона, выявление противоположностей, усиление чувств и др. [xiii] Психодрама – метод психотерапии, разработанный Дж.Морено, в котором клиенты проигрывают свои действия посредством театрализации и ролевой игры. Используется как вербальная, так и невербальная коммуникация. Разыгрывается несколько сцен, изображающих, например, воспоминания о специфических событиях прошлого, незавершенные ситуации, внутренние драмы, фантазии, сны, подготовка к предстоящим ситуациям с возможным риском или непроизвольные проявления психических состояний «здесь и сейчас». Эти сцены либо приближены к реальной жизненной ситуации, либо выводят наружу внутренние ментальные процессы. Если требуется, другие роли могут взять на себя члены группы или неодушевленные объекты. Используются техники – обмен ролями, дублирование, конкретизация, максимизация и монолог.
|
| Аудиокниги | Музыка | онлайн- видео | Партнерская программа |
| Фильмы | Программы | Ресурсы сайта | Контактные данные |
|
Этот день у Вас будет самым удачным! Добра, любви и позитива Вам и Вашим близким!
Грек
|
 |
каталог |
